Чанов изумительно сформулировал за нас то, что хотели услышать:

— Вам нужны рассказы старого боцмана?

Мы замялись. Отчего-то стесняясь с жаром подтвердить: да, да! Именно это нам и нужно!

Чанов сел поудобнее. Подпер щеку ладонью. Готовясь вспоминать, как тренировал Акинфеева — с 16 лет до прошлого лета. И каким голкипером был сам — признавали лучшим в Союзе, ездил на чемпионат мира, играя не в самых могучих командах…

* * *

— С июля трудитесь в академии ЦСКА?

— Да, со старшими возрастами. Полное «погружение» — сюсюкаться с ними уже нельзя. Акинфеев играл в премьер-лиге 16-летним, а сегодняшним моим ученикам на год больше. Тоже встаю в ворота, прыгаю. Еще Вагнер поражался: «Невероятно! Вы падаете и падаете!» Падать-то легко, отвечаю. Тяжело подниматься.

— Новость, что освобождают из первой команды, стала ударом?

— Ты всегда этого ждешь — но всегда не готов. Да, это был удар. Сейчас у меня не те обстоятельства, чтоб уходить самому…

— То есть?

— Ипотека. К счастью, рублевая. Зарплата в основном составе и академии — разные вещи.

— Почему вас убрали?

— Сказали, возраст не позволяет работать. Постарел. Никуда не денешься, в спорте смотрят в паспорт. А там — 63.

— Объявлял Гинер?

— Бабаев. Когда через пару дней после золотого матча с «Локомотивом» позвонил и предложил встретиться, я сразу все понял.

— Акинфеев отстоять вас пытался?

— Я не в курсе. Зачем спрашивать? Что это изменит?

— Игорь заиграл в 16. Был человек, категорически в него не веривший?

— В нашем штабе — нет. Газеты писали про рост, вес — конечно, Мандрыкин выглядел фактурнее. Я же обратил внимание, что Веня неправильно выбивает мяч. Заинтересовался. Оказалось, когда-то в «Алании» разорвал переднюю мышцу бедра, срослась как срослась. Прыгать это не мешало, но бил прямой ногой.

— Что за свадьба была у Акинфеева?

— Спросите Березуцких, они точно присутствовали. Я там не был.

— Неужели вас не позвали?

— Приглашать на свадьбу или нет — личное дело каждого. Вот на дне рождения у Игоря бывал часто.

— С девушками своими вас знакомил?

— Ни разу. Только с женой. Мне кажется, у него надежный тыл. При сложном характере Игоря это важно.

— В чем сложность?

— Может замкнуться. Тогда его лучше не трогать. Еще играя, листал я книжку Макса Юрбини «От Заморы до Яшина». Вычитал, что за сутки до матча Яшин исчезал для всех. Он вроде с командой — но его нет ни для кого. Я был таким же. Никогда не звонил домой в день игры.

— Вратарские приметы — отличная тема.

— Легендарный вратарь русского хоккея Анатолий Мельников перед каждым матчем гладил шнурки — но до такого у меня не доходило. Хотя форму стирал сам. Играл строго в советских перчатках, сушил их на батарее. Бутсы надевал с левой ноги. День был расписан по секундам.

Однажды в ЦСКА пошутили — вместо вратарских перчаток подложили огромные солдатские варежки с двумя пальцами. Поверх написано — «Чанов». Намек на то, что признавал исключительно отечественные перчатки.

— Если других не было — какие ж признавать.

— В 80-е годы уже появились адидасовские, но в них лишь тренировался. Не так удобно на руку ложились, мяч в них как чужой. Они хороши при сильных ударах. А футболисты когда сильно бьют?

— Когда?

— На тренировках! В игре почему-то удары пропадают. Как-то встречались со сборной ФРГ, мне Харальд Шумахер вручил свои перчатки. А я не постеснялся — отдал ему советские, за 9 рублей. У парня глаза вылезли из орбит. Не понимал — наши-то из натуральной кожи, тоненькие. Мяч чувствуешь прекрасно.

— После какого удара вам особенно руки обожгло мячом?

— В высшей лиге было два героя — Ларин из «Динамо» и Красницкий из «Пахтакора». Плюс Михаил Васильевич Калинин из «Шахтера».

— Что-то мы про такого не слыхали.

— Начальник команды. Играл в дремучие времена, удар остался. Но Красницкий запомнился больше. Нога у Гены была крошечная, высокий подъем. Мяч летел по необычной траектории. В Ташкенте дал со штрафного, я глазами мяч не успел поймать. Только звон над головой — улетел от перекладины за центр поля!

— Краска на голову не осыпалась?

— Я за штангу взялся от изумления, а она — з-з-з! — дрожит и никак не успокоится.

— Карьеру закончили в 44, хотя травмы к вам липли.

— А помнится отчего-то, как бросаюсь в Баку на мяч, Банишевский уже занес ногу. Как он смог удержать удар?! Бутса остановилась в сантиметре от лица. Великий мастер, настолько владел телом. Был бы футболист попроще — точно засадил бы. Я прошептал: «Толя, спасибо…»

Но кто-то не удерживал. Вот мизинец — собран из моего же ребра. Пятнадцать сотрясений. Нос ломали три раза. В матче с «Кайратом» иду на прострел, а человек летит на мяч двумя ногами. Шесть сломанных ребер! Так я доиграл целый тайм!

— Это возможно?

— Я думал — ушибся. Что перелом, узнал спустя полгода. Все это время тренировался и играл. Температура поднималась, на майку с больной стороны нашил поролон, которым окна прокладывают на зиму. Как лягу — кашель душит. Отправили делать снимок. Врачи взглянули — за голову схватились. Посттравматический плеврит. В легком скапливалась жидкость. Первый раз кольнули — оттуда вышло три литра! Расспрашивали: «Как оно у тебя не загноилось?» — «Я же взбалтывал, падал в воротах…»

— Больно?

— Больнее было, когда минут двадцать без ключицы играл за сборную против ГДР. Каждое движение — будто ножом режут. Впрочем, это пустяк на фоне несчастья с Серегой Березиным в матче ЦСКА — «Жальгирис».

— Вы же были на поле?

— Да. Два игрока боролись за верховой мяч, мимо пробегал защитник. Дернул Березина то ли за майку, то ли за руку. Рядовой эпизод, в каждом матче таких миллион. Сергей прокрутился вокруг себя, упал на поясницу. А затылком — о газон. Играли бы не в «Олимпийском», а в манеже ЦСКА — беды не случилось бы.

— Почему?

— В СССР матчи проводились в трех манежах. Наш оформляли по всем правилам — резиновая подложка, сверху ковер. В ленинградском «Юбилейном» подкладывали фанерные листы. А в «Олимпийском» торопились, футбол чередовали с концертами. На бетон набросили тонкий коврик — играйте!

— Так что Березин?

— Запал язык. Долго искали врача. Когда прибежал, Сергей уже задыхался. Чтоб вставить ему трубку, прямо на поле выбивали передние зубы. Потом унесли. Наутро явились генералы: «Это ваш Афганистан, ваша война. Кто-то умирает там, вы — здесь…» Березин полтора месяца был в реанимации. Фактически умер — сердце спасло.

— По-человечески он изменился?

— Пошел сдвиг в сторону правильности. Наш полузащитник Савченко жил с ним в одном доме, рассказывал — всех извел. Утром приходил, будил: «Пора на зарядку!»

— У вашего брата Виктора тоже травм хватало?

— В нашем роду я все травмы собрал — и за него, и за отца. В «Шахтере» у брата колено рассыпалось. При команде был слепой массажист Ткаченко — так он посоветовал бабку, которая все исправит. Без операций. Мы не поверили — но поехали. Жила на окраине Донецка. Руками собрала колено, загипсовала. Через три недели Виктор играл! Обратился бы к обычным врачам — отдыхал бы полгода.

— Мы бы к такой бабке ездили со всякой печалью.

— И я ездил. Болело правое плечо. Перед игрой с Минском динамовский доктор углядел, что делают укол. Начинается матч — игроки постоянно врезаются в это плечо. Пристыдил. А они: «Нам тренер сказал…»

— Малофеев?

— Ну да. Отправился к бабушке. Ладонь на плечо положила, чуть провернула — и все прошло. У нападающего «Шахтера» было западение позвоночного диска, вообще не мог играть. Бабушка зубами вытащила.

— В каком смысле?

— В прямом! Что-то прощупала на позвоночнике, ухватила зубами и потянула. Помогло.

— После такого в чудеса поверишь.

— Я к тому моменту уже верил. В детстве, как отец говорил, меня заяц в степи напугал. Года полтора заикался. И вот привели в украинскую мазанку, темно, свечи горят. Что-то льют в кастрюлю. Это сейчас понимаю — воск. Он всплывает, получаются фигурки, женщина с этим воском разговаривает… Заикание как рукой сняло!

— У Виктора врожденная патология — заячья губа. Рассказывал нам, что было то ли восемь, то ли девять операций.

— Перешивали все лицо. Возвращался исхудавший, как скелет. Кушаешь-то через трубочку. В нижней части лица костей практически нет, одна кожа. Натянуто и сшито. Всю жизнь я боялся, что Вите ударят в лицо. Обошлось.

* * *

— На чемпионате мира-1982 вы с ним конкурировали за место в заявке?

— Да. Дасаев — первый номер, это ясно. Вечером должны объявить, кто вторым летит в Испанию, кто третьим сидит в Москве и смотрит чемпионат по телевизору. Отцепили брата.

— Почему?

— Позже узнал, какой был разговор у тренеров: «Ринат 1957 года, Виктор — 1959-го. Оба молодые. Если вдруг Дасаев дрогнет — поставим опытного».

— Тот чемпионат — до сих пор загадка.

— В сборной был физиолог по фамилии Коц. Едва приземлились — расставил соленую рыбу, бутылки с водой. Кушайте, говорит. Лобановский от злости зубами скрипел. У него теория была — чем меньше футболист пьет воды, тем лучше. В Киеве на базе воду не увидишь, все выключено.

— Правда, что в Испании Бесков и Лобановский перестали здороваться друг с другом?

— Да, мы это чувствовали. Доходило до смешного. Надо делать замену, выпускать Оганесяна. Наши три главных тренера сидят. Голос Лобановского: «Меняем Гаврилова». Бесков, не поворачивая головы: «Ты Гаврилова не трогай. Он на сто процентов готов». Сидят дальше. Предлагают Шенгелия поменять — Ахалкаци отвечает: «Грузин не обижай». Сидят дальше. Тут кого-то осенило — есть же Боровский из Минска. Его убираем!

Прилетели в Испанию командой Бескова, каждая мелочь об этом говорила. После матча разрешал даже по бутылке пива выпить. Нонсенс для тех времен.

— Когда все изменилось?

— Проиграли бразильцам стартовый матч. Переехали в Малагу, и вот там проснулись командой Лобановского. Сразу подъем в 8 утра, под барьером, над барьером…

— Что стряслось?

— Видимо, был звонок из Москвы. Да и Сыч, руководитель делегации, киевский хлопец. Сомневаюсь, что Константин Иванович по доброй воле отошел на второй план. Ахалкаци и так никуда не лез, молча курил. Если говорил — только со своими. На грузинском.

— Главное скажите — соленая рыба со стола пропала?

— Первым делом! Вместе с водой!

— Сегодня считается, что в жару надо пить побольше.

— На нас ставили опыты. Вот зачем в мороз бегать 20 километров? Автобус едет сзади, подпирает, чтоб скорость не сбрасывали. Был в «Шахтере» такой тренер — Фальян.

— Редкий чудак, как вспоминал игравший у него Юрий Севидов.

— Уникальный кадр. На установке Фальян спрашивает футболиста: «На 37-й минуте передачу вправо отдашь?» — «Отдам». Другому: «Пятьдесят метров пробежишь?» — «Пробегу» — «В центр штрафной навесишь?» — «Постараюсь». Поворачивается к Эдику Казинкевичу: «Ты с пяти метров попадешь?» Тот заикался: «П-п-попаду…» Ну вот, обрадовался Фальян. 37-я минута — ведем 1:0!

Перво-наперво заставил на крышу базы забросить тапочки, круглые сутки цокали в бутсах. За обедом сметану не съел — к игре не готов. Тоже воду отключал. Мол, нарушается водно-солевой режим. Мы тайком за пять километров бегали, попить.

— Сам бы он попробовал без воды жить.

— Вот и мы об этом думали. На Донбассе степные ветры, летом до 42 градусов. Если набегаешься, пота уже нет. Футболка становится как роба, жесткая и просоленная. Так Фальян, чтоб на солнце не стоять, усаживался в тенек, коротенькие ножки вытягивал. Команды давал через микрофон, громкоговорители по всем кустам уже были расставлены. В какой-то момент, когда все горит в груди, мы слышим: Фальян наливает «Боржоми» в стаканчик — буль-буль-буль. Выпивает с блаженством: «А-а-а…»

— Извел беготней?

— Куда б я ни попал — везде много бегали. В «Шахтере» — по 25 километров при всех тренерах. В «Торпедо» Иванов запросто мог дать «двойной Купер». Перешел в «Нефтчи» — ну здесь, думаю, передохну. Но у Абдуллаева по четыре тренировки в день!

— Ого.

— А у Юрия Морозова в ЦСКА я в 36 лет освоил упражнение — до центра поля спиной вперед с высоким подниманием бедер. Колени почти до груди. Вы представили?

— Самая невыносимая жара, при которой играли?

— В Мексике за вторую сборную. Плюс 30, высокогорье, часовые пояса. Я неплохо выбивал с рук — но чтоб мяч унесло за вражеские ворота?! Да сроду такого не было!

— Разряженный воздух?

— Да. Дышать вообще нечем. Минуте к двадцатой забили два мяча, и ребята встали. Шавло за горло держится: «Слава, делай что хочешь…» Как мяч ко мне прилетит — я р-раз, и незаметно надрываю кусочек обшивки. Показываю арбитру. Мяча четыре из-за меня сменили. Пока новый принесут — отдыхаем.

А в Ашхабаде «Шахтер» специально на солнечной стороне гостиницы расселили. Так мы нашли кинотеатр, туда забились. Часов шесть смотрели один и тот же фильм. Зато под кондиционером. В матче Юрка Севидов подметил: гляди-ка, мы бежим — они ходят. Потом они бегают минут пять — мы ходим.

— А самый лютый холод?

— «Торпедо» в ноябре принимало «Шахтер», за который играл брат. Полевые-то двигаются, а мы намучились. В первом тайме ему ветер в лицо, во втором — мне. Минус 15, подогрева на Восточной еще нет, метель, ни черта не видно. Дрожишь как цуцик, руки в штаны спрячешь и ждешь, когда из пурги мяч прилетит. 1:0 выиграли, Витька от Полукарова пропустил.

* * *

— Капитан «Шахтера» Михаил Соколовский откровенничал в интервью: «В 1975-м киевское „Динамо“ предложило сыграть вничью — отказались. Уже из обкома звонили, уговаривали. Сальков, тренер, не пришел на установку. Мы были непреклонны. Все равно проиграли — но честно…» Помните?

— Смутно. Я в том матче не играл. Но не секрет, что из Киева партийные руководители во главе с Щербицким давили на всех. Порой открытым текстом спускали указание первому секретарю донецкого обкома Дегтяреву поделить очки с «Динамо». Тот приезжал в команду, объяснял ситуацию. Игроки отвечали: «Нет! Будем биться!» Дегтярев упрашивал: «Поймите, нет выхода. Если уважаете меня, надо так сыграть…» Что остается?

— А в «Торпедо» кто деньги вам принес накануне матча с «Араратом»?

— Армянские знакомые. Жена впустила. Я на базе, звонит Люда: «Заходили ребята. Когда ушли, нашла под подушкой дивана сверток с деньгами».

— Сколько?

— Тысячи три. Рублей, конечно. Причем не за поражение. Единственное, что от меня требовалось, — пропустить один мяч.

— Смысл?

— Думаю, подпольный тотализатор. Жене говорю: «Люда, завтра сверток принеси на стадион». Сам к Козьмичу, все честно рассказал. Он, правда, позже так повернул, будто я хотел деньги взять. Но вернул их еще до игры, когда заметил этих деятелей возле раздевалки. А на поле боялся, что пропущу и начнутся разговоры. Но «Торпедо» выиграло 2:0. Больше с подобными предложениями ко мне никто не обращался.

— Бывало, что команда матч отдает — а вы все равно тащите?

— На закате карьеры — в Западной группе войск. Играли против команд из ГДР, внезапно сообщают: «Надо помочь немецким товарищам». Но специально пропускать я не умею. Мог и пенальти отбить. Тогда от греха в перерыве меняли.

— В «Торпедо» вам рассказывали, как команда в 1976-м сплавила игру в Ереване, чтоб отправить «Спартак» в первую лигу?

— Насколько мне известно, матч не сдавали. «Арарат» тоже стоял на вылет. Перед игрой было сказано: «Вот деньги. Не возьмете вы — зарядим судей». Ереван сделал все, чтоб выиграть и остаться в высшей лиге.

— С «Араратом» у вас и за «Нефтчи» был незабываемый матч.

— В год 65-летия Шушинской резни. Первый секретарь бакинского горкома Мусаев, опасаясь массовых беспорядков, собрал команду, предложил игру перенести. Капитан «Нефтчи» Джавадов ответил: «Давайте играть. Мы на сборе давно. Настроились!»

Рядом со стадионом — Арменикенд, армянский район. Ближе к концу матча по трибунам пустили листовки с призывом идти громить армян. И тут на 88-й минуте Машалла Ахмедов забивает — 1:0. Болельщики ликуют, народные гуляния. Арменикенд лишь чуть-чуть погромили. А мы в раздевалке рухнули без сил. Словно вагоны с углем разгружали. Поворачиваюсь к Джавадову: «Как ты, Искандер?» — «Вай, Слава, кто бы домой донес…» Во втором круге из Еревана еле ноги унесли.

— Сыграли 0:0?

— Совершенно верно. Когда с «Раздана» выезжали, автобус забросали камнями, все стекла перебили. Сумками укрывались. То же самое бывало в Кутаиси. Да и в Баку, когда приезжал с «Шахтером» либо «Торпедо». Еще с трибун часто бросали пятикопеечные монеты. Если в голову попадет — больно. На этом фоне спартаковские болельщики выделялись интеллигентностью. Самое гадкое, что кричали с трибун: «Что за ржавые мопеды? Это общество «Торпедо»!

* * *

— В «Шахтере» легендарный Старухин с вратарем Дегтяревым в перерыве на ваших глазах дрался?

— Да, в Тбилиси. Юра запустил нелепый гол, Бабуся вспылил, обозвал его по дороге в раздевалку. Тут же получил кулаком в лицо. После матча помирились. Виталик — незлобивый. Юморной. Про него миллион историй.

Например, подъезжает автобус «Шахтера» к стадиону. Бабуся всегда последним выходил. Толпа приветствует ревом. Он руки вскидывает: «Тихо!» Все выдохнули. «Хотите, за три рубля Роговского покажу?»

Сыграли на ранней стадии Кубка где-то в области. Едем на автобусе назад. Внезапно милицейская машина с мигалкой обгоняет и тормозит перед нами. Пауза, народ в растерянности. Бабуся с последнего ряда встает, шагает к двери, тяжело вздыхая: «Братцы, за мной». И два дня его в команде никто не видит. Оказывается, друзья повезли угощать.

Или в ГДР летим. Там можно было втихаря на марки рубли обменять. У Старухина с собой большая сумма. Кто-то стуканул — и его с Сашей Васиным на таможне приняли. Раздели до трусов.

— Нашли?

— Нет. У Васина ничего и не было. А Бабуся выходит довольный: «Всё перерыли. А я деньги вот сюда спрятал». И показывает на козырек ондатровой шапки.

— Мы знаем о случае на таможне в олимпийской сборной с Дегтяревым и Жупиковым.

— Когда Васька моргнул? У него был нервный тик. Дергалось правое веко, казалось - подмигивает. Бдительный таможенник подумал: "Ага, надо брать". И повязали Юру, который шел следом, шмонали до упора.

Жупиков после этого всегда таможню проходил последним. Меня в "Торпедо" предупредили: "За ним идти нельзя". Он и в игре чудил. Мяч пролетит перед носом - не реагирует, опасный момент у наших ворот. Ему орут: "Вась, ты чего?" Он руками разводит: "Моргнул". В команде прозвали Моргулис.

А меня в олимпийской сборной Желудков невольно подставил, когда летели в Болгарию. Если у Васьки веко дергалось, то у Юры, когда нервничал, дрожали руки. На таможне пропускаю его вперед, он упирается. Давай, говорю, иди. Желудков пожал плечами: "Ну, смотри". Протягивает паспорт, рука дрожит. Сразу увели. И меня заодно. Всполошились, увидев мои бутсы - не с пластмассовыми шипами, как у всех, а с титановыми. Даже напильником по ним прошлись. Думали, золотые.

— Помните, как в 1978-м после выездного матча с "Барселоной" исчез защитник "Шахтера" Валерий Горбунов?

— Еще бы! Скандал! Мало ли, вдруг решил невозвращенцем стать, просить политическое убежище. Его отсутствие обнаружили среди ночи. Кинулись искать: "Где Бобочка?"

— Почему "Бобочка"?

— Кликуха. Говорят, приклеилась после фразы: "Шикарную бобочку купил в универмаге!" До утра мы ходили по самым злачным уголкам Барселоны, искали Горбунова. Оказывается, народ там пьет будь здоров. Заходишь в кабак, видишь, как кто-то дремлет, уронив голову на стол. Приподнимаешь: "Наш? Нет". И топаешь дальше. Бесполезно. Улетели без него. Добирались с пересадкой в Бухаресте. Приехали в Донецк - Бобочка там!

— Каким образом?

— Валера придерживался версии, что таксист завез его на окраину Барселоны, ограбил. И всю ночь брел без гроша в кармане, опоздал к самолету. Потом догадался тормознуть такси, шоферу отдал обручальное кольцо и попросил довезти к советскому посольству. Посольские его первым же рейсом через Вену отправили в Донецк.

— Мы слышали иную версию: завис Горбунов с местной девицей, увлекся.

— Толком никто не знает, что было на самом деле. Но для Валеры история имела печальные последствия. Сняли звание мастер спорта международного класса, сделали невыездным, на полгода дисквалифицировали. Карьеру закончил рано. Дальнейшая жизнь сложилась трагически. Крепко выпивал, жена ушла. Прекрасную квартиру в центре Донецка разменял. Поселился в скромной, затем и ее лишился по пьянке. Выкинули на улицу, стал бомжом. В 42 года нашли мертвым на свалке.

* * *

— С "Торпедо" вы расставались тяжело.

— Валентин Козьмич - человек сложный. Неоднозначный. Сделал все, чтоб я вырос в Чанова, получил приз лучшего вратаря 1981-го. Затем сработал принцип Тараса Бульбы: "Я тебя породил, я тебя и убью". То же самое говорил Сергей Шустиков, например. Да многие в "Торпедо" через это прошли. Ему не нужны были личности. Это команда Иванова. Когда игрок начинал чуть-чуть подниматься, сразу его подрубал. Омолаживал состав. Если после матча бросал презрительно: "Вот ё, футболисты!.." - значит, на разборе пощады не жди.

В 1984-м отношения с Ивановым окончательно разладились. Он уже наигрывал Сарычева. Но после его ошибки на матч с "Кайратом" поставил меня. Колено давно побаливало, на разминке падаю - вылетает. Понимаю - надо терпеть. Иначе точно уберут. Сжал в замок руки и со всей силы врезал по коленному суставу.

— Кошмар.

— Услышал щелчок. Потом выяснилось, что от удара разломал мениск, который за 90 минут полностью заблокировал колено. Но я доиграл, победили 2:1. От боли губы в кровь искусал. Иванов в раздевалке усмехнулся: "Что, переволновался?" Я промолчал. И к доктору: "Смотри". - "Елки-палки, мениск!" Утром прооперировали. А Козьмич распорядился: "Чтоб в больнице у Чанова никто из команды не появлялся!"

После сезона поездка в Марокко. Говорят, летят те, кто нужен на следующий год. Меня в списке нет, хотя восстановился. Иду к Иванову: "Я вам не нужен?" - "Почему? Посидишь еще". - "Нет! Хочу играть!" Написал заявление.

Но "Торпедо" вставляло палки в колеса. Директор завода - член ЦК, ссориться себе дороже. Только Гейдар Алиев сумел решить вопрос, и я поехал в "Нефтчи". При этом со сборов трижды дергали в Москву. На ЗИЛе по мою душу устраивали партсобрания, работяги распекали. "Торпедо" даже квартиру в Чертанове пыталось у меня отобрать! Думаю, добились бы своего, если б не успел чуть раньше ордер получить.

— Если Иванов на вас не рассчитывал - почему не отпускал?

— Боялся, что заиграю в другом клубе. Похожая история уже была, когда из "Торпедо" ушел Кавазашвили - и сделал "Спартак" чемпионом в 1969-м. Но со временем обиды на Иванова не осталось. Встречались, здоровались. Как будто ничего не было.

— В 1983-м вы играли в олимпийской сборной с Черенковым. Что-то предвещало болезнь?

— Нет. Но его в том сезоне загнали. Помимо "Спартака" провел все матчи и за национальную сборную, и за олимпийскую. В октябре 1983-го мы победили греков. Черенков нормально себя чувствовал. А в марте 1984-го в Тбилиси перед игрой с "Андерлехтом" случился первый приступ. Володя Сочнов жил с ним в одном номере. Рассказал, что Федор вдруг повел себя странно, мания преследования. С того момента осенью и весной болезнь обострялась.

Прошлым летом, когда Черенкову исполнилось 55, в Лужниках играли ветераны. Федор меня тоже пригласил. Был бодр, улыбчив. Разве что с бородой выглядел непривычно. Похвалил ЦСКА за то, что вырвали чемпионство: "Молодцы, проявили характер…" Никто не мог представить, что жить ему оставалось меньше трех месяцев.

— А Бубнов в сборной чем удивлял?

— Тем же, чем сейчас. Сплошное: "Я, я, я…" Ребята над ним пошучивали, передразнивали. "Всё, плиехал, буду вас спасать!" А ты думаешь: "Господи, лишь бы не мешал".

— По словам Хидиятуллина, в Тарасовке у Бубнова на полке стоял томик Карла Маркса, журнал "Коммунист".

— Ни с Марксом, ни с "Коммунистом" в сборной его не видел. Но читать любил. Когда в Болгарии были, радостно сообщил: "Тлидцать лублей поменял. А книжек купил на сто двадцать!" - "Это как?" - "За лубль на челном лынке цена такая…" В соцстранах продавалось много хорошей литературы на русском. Из каждой поездки привозили.

— С мемуарами Бубнова ознакомились?

— Нет. Мне это не особо интересно. Лучше почитаю свежий двухтомник Саши Нилина. Передал через друзей на день рождения. Или что-нибудь из классики в памяти освежу. Библиотека у меня большая - три с лишним тысячи книг.

* * *

— Виктор Чанов, побывав в шахте на глубине 1800 метров, делился: "Когда для перехода в соседний штрек ползешь полсотни метров под углом 45 градусов, мозги мгновенно прочищаются…" Ваши ощущения?

— Жутковато. Спускаешься в забой. Навстречу человек - раздет до пояса, мокрый, черный, одни зубы сверкают. Спрашивает: "Ну и долго вы проигрывать будете?!" После такого на поле отбывать номер невозможно.

Идешь по штреку, видишь нору. Опускаешься на коленки, вползаешь и движешься так под наклоном. Там лежа работают люди - отбойным молотком, кайлом, грабаркой.

— Грабарка - это что?

— Широкая лопата с высокими бортиками и маленьким черенком. Мой дед после революции был замдиректора шахты, а бабушка - саночница. Нагружала породой специальные деревянные санки и тащила на четвереньках метров двести.

— В завал попадала?

— Кажется, нет. Кстати, в Горловке царские шахты были устроены так, что почти из любого завала люди могли самостоятельно выбраться. В современных шахтах это нереально. В Донецке некоторые шахты под 2500 метров. Как там люди работают? У вьетнамцев, которые приезжали, уже на глубине 600 - 700 метров кровь шла из ушей!

— С людьми из актерского мира сводила жизнь?

— На чемпионате мира в Испании - с Евгением Леоновым. Любой анекдот умел рассказать так, что все вокруг угорали. Как-то перед тренировкой говорит: "Можно в ворота встать?" - "Пожалуйста". Протягиваю перчатки и кричу Блохину: "Проверь-ка ударчиком". Оборачиваюсь - Леонова нет, перчатки на ленточке. Потом спрашиваю: "Палыч, куда сбежали?" - "Страшно!"

А с Сашей Фатюшиным дружили многие спортсмены моего поколения. Однажды сборная посетила театр Маяковского. Саша увидел Савелия Мышалова. Когда на сцене зашла речь о враче, ввернул: "Тут нас уездный доктор Мышалов навестил…" Зрители ничего не поняли, зато мы долго хохотали.

— На "Таганке" такие вольности артисты себе позволяли?

— При мне - ни разу. В "Сатире" - могли. ЗИЛ раньше шефствовал над этим театром, мы встречались с Мироновым, Папановым, Ширвиндтом, Державиным. В каком-то их спектакле услышал: "Еду вчера мимо стадиона "Торпедо". Горят прожекторы, матч в разгаре…" А Папанов в "Ревизоре" умудрился на футбольную тему пошутить. У меня с этой постановкой связана особая история. В зале сидел с огромным бланшем…

— Кто удружил?

— На тренировке "Торпедо" играли в хоккей. Выдали всю форму, кроме маски. Я детскую взял у сына, он как раз со мной приехал. На последней минуте щелчок Суслопарова. Вроде несильный, но шайба встала ребром, пробила маску и разворотила скулу. Кровища, три скобы наложили. Пока был у доктора, попросил сына позвонить маме: "Скажи, что задержимся". Слышу голос: "Мам, у нас все нормально. Папе глаз зашьют - и поедем…"

Вечером - "Ревизор", а утром - вылет со сборной в Италию. Стою возле театра, жду Люду. Глаз заплыл, видок соответствующий. Подходит мужик: "Есть лишний билетик?" - "Нет". Вскоре вопрос повторятся. "Да нет у меня лишнего…" В ответ: "Эй, алкаш, две цены заплачу. Очень хочется на спектакль! А тебе-то "Ревизор" зачем?"

— Смешно.

— Не до смеха мне было в Шереметьеве. Открывают паспорт, сверяются с фотографией и говорят: "Не похож". Пока начальство не вмешалось, выпускать отказывались.

Еще в Одессе случай. "Сатира" на гастролях, у "Торпедо" игра с "Черноморцем". Живем в одной гостинице. Спускаемся завтракать. Творог, кашка, чаек - стандартный рацион. А стол, за которым сидят Ширвиндт, Миронов и Державин, ломится от яств. Ягоды, фрукты, легкое винцо. Вдруг к нам подходит Александр Анатольевич с гигантским арбузом: "Держите! А то на ваш завтрак без слез не взглянешь".

"Черноморец" обыграли. Козьмич разрешил отметить с артистами, правда, оговорился: "Без излишеств". Собрались в моем номере, ждем. И вот картина: открывается дверь, в руках у Ширвиндта с Мироновым тарелка льда, две поллитры и три бутылки кефира. "Кефир-то зачем?" - поразился я. "Привыкли водку запивать".

* * *

— Когда в 38 лет погибла Людмила, вы были в Германии?

— Да. 1993 год, играл в оберлиге за "Оптик" из Ратенова. Ехали автобусом на игру в соседний городок. Остановились в поле. Увидел телефон-автомат. На душе было неспокойно, впервые в жизни позвонил домой в день матча. Трубку снял сын. "Слава, что-то случилось?" - "Мама упала. Из окна". - "Расшибла коленку и не может подойти?" - "Папа, ты не понял. С девятого этажа. Насмерть". Мыла балкон, не закрепила стремянку…

Тренер спрашивает: "Будешь играть?" - "Буду!" Пока доехали до стадиона, я поседел. Что на поле происходило - не помню. Утром вылетел в Москву. Здесь уже всё успели подготовить. Друзья и руководители "Торпедо" помогли с организацией похорон. Вот только у 20-летнего Славы был такой стресс, что меня не дождался. Убежал из дома, скитался по знакомым. Долго его искал.

— Не был на похоронах?

— Я не видел. Когда вернулся, рассказал: "Я смотрел со стороны. Боялся…" Мне было за 40, но немцы предлагали продлить контракт. Отказался: "Внутри я пустой. Нечем играть. Да и сын в Москве один".

— Вы так и живете в той квартире. Обменять не думали?

— Тогда это было сложно. Уезжал-то в Германию обеспеченным человеком - на сберкнижке лежало 50 тысяч рублей. Казалось, внукам хватит. Дальше денежная реформа - и все сгорело.

После гибели Люды не мог находиться дома, стены плыли перед глазами. Позвал батюшку, освятил квартиру. А когда вторая семья появилась, сделали ремонт. Теперь там все по-другому.

Но первые несколько лет я избегал новых отношений. Единственной отдушиной была работа, в которую погрузился с головой. Друзья предлагали устроить личную жизнь, я отвечал: "Пока сердце не щелкнет - ничего не хочу".

— Когда щелкнуло?

— Приехал с "Траско" на сбор в Алушту. Подходит девушка с просьбой об интервью: "Газета "Фаворит", меня зовут Лада…" Сразу мне понравилась. Но ухаживал долго, ее смущала разница в 15 лет. В конце концов завоевал.

— В Москве продолжить журналистскую карьеру пыталась?

— Нет. Лада вообще-то медсестра, в "Фаворите" подрабатывала. Сейчас у нас две дочки. Арине - 20 лет, Алисе - 10. Старшая поступила на бюджетный в Первый мед. Занимается до 3 часов ночи, а в 7 утра уже мчится на учебу. Была на стажировке в Испании, там подзуживали: "Да какая у вас в России медицина?" Так вернулась с еще большим желанием стать врачом.

— А ваша мечта жива - открыть с братом вратарскую школу Чановых?

— Конечно! Хотя с каждым годом шансов все меньше.

— За последние месяцы в другие клубы звали?

— Врать не буду - нет.

— Удивляет?

— И да, и нет. Ласты не склеиваю, вкалываю, как прежде, в своей программе уверен. Но чтоб это понять, надо меня пригласить и посмотреть. А в паспорте написано - 63.

— Может, действительно возраст сказывается?

— Тренировка основного состава длится полтора часа. В академии же иногда нагрузка такая, что пообедать не успеваешь. На сборах в Ватутинках работаю по шесть часов. И усталости не чувствую.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ