Всем ностальгирующим по СССР посвящается

Было это в конце семидесятых, когда на дворе стояла эпоха всеобщего счастья и полной эйфории, а в магазинах ничего не было.

Ну, как ничего?

А вот так, ничего.

То есть, огромные кубы маргарина и комбижира, конечно, были, как без них. Был томатный сок в огромных колбах. А также сок сливовый. Была подсахаренная вода в трехлитровых банках под названием "Березовый сок". Были консервы (очень полезные, говорят) "Морская капуста". И много чего было такого же полезного и питательного.

Но вот так, чтобы зайти в магазин и купить чего-нибудь поесть - вот этого не было. Поесть надо было "достать".

А я был счастливым отцом только что родившейся дочки и у меня оказалось немножко свободного времени. Дня три в неделю. Посему, увидев на двери нашего магазина "Продукты" написанное от руки объявление "Требуется грузчик", я подошел к директору и тут же на эти три дня с ней и договорился. Деньги небольшие - рублей 70-80, но разве деньгами измерялось в конце 70-х благосостояние грузчика в гастрономе? Деньги были приятным небольшим дополнением к продуктам.

А надо сказать, что в Свердловске не то, что в конце 70-х, в нем сроду мяса в магазинах не было. Было некое костяное чудо, называвшееся "суповой набор", и достать его считалось необыкновенной удачей, но вот так, чтобы прям мясо - такого никогда. Сестра у меня привозила его из командировок в Москву. Самолетом. За 2 тысячи километров. Очень удобно.

Молоко - был такой период! - выдавали беременным женщинам и детям до 8 лет по талонам. И занимать за ним очередь надо было часов с пяти утра, потому что магазин открывался в 8, а завозили молока очень мало, поэтому оно могло кончиться, несмотря на талон. Так у меня пару раз было: прямо передо мной раз - и кончилось молоко. Очень обидно, кстати. Я даже ругался матом. Громко. А иногда вместо молока завозили ацедофилин. Прекрасный питательный продукт, но для двухлетнего ребенка мало пригодный. А на талонах было написано "молочные продукты", так что не поскандалишь.

Куриц вот тоже "выбрасывали". В смысле, продавали, но называлось это "выбрасывали". Синие, сморщенные, с остатками перышек, с беззащитными гребешками на обтянутых пергаментной кожей головах, с грустно закрытыми навсегда глазками. Особенно печально выглядели коготки на ножках. Из ножек можно было сварить холодец, а головы приходилось выбрасывать навсегда. Леденящая душу картина. Из серии - "...и плачу".

В общем, жизнь проходила в рассуждении где бы достать чего-нибудь поесть. В эти годы, как мне кажется, и родился знаменитый парадокс: "В магазинах ничего нет, а холодильники в домах забиты под завязку". Естественно. Напал на колбасу - берешь "палку" килограмма на два и хранишь ее до позеленения. Масло нашел - сразу килограмма полтора - и в морозилку. И так далее. Так что в холодильнике действительно было все. Особенно, если учесть, что холодильники тогда были совсем не такими, какие стоят в домах сегодня, так что забить их было не так уж трудно.

Эта преамбула для тех, кто те годы помнит по маминым бутербродам и мультикам про Винни-Пуха. Те, кто был в те годы родителем, это и без меня прекрасно помнит, потому что такое не забывается.

Итак, в один прекрасный (это не штамп!) день я, интеллигентный мальчик из хорошей еврейской семьи, прихожу в магазин "Продукты", расположенный в Юго-Западном районе г. Свердловска в районе ул. Белореченская - пер. Встречный (это чтоб было понятно, что пришел я не в центральный гастроном), переодеваюсь в классический синий сатиновый халат и приступаю к выполнению сложной, но почетной обязанности грузчика.

Вот и первое задание: "Иди-ка ты, Борменталюшко, мяса наруби!".

Я подумал, что ослышался и переспросил: "Что?!"

- Мяса, говорят, наруби. Сейчас придут из санэпидемстанции и пожарной охраны, надо им мясца приготовить.

Захожу я в холодильник (а холодильник в магазине это не "Саратов" и не "Бирюса", это цельное помещение, очень холодное), и попадаю в рай. По стенам, покачиваясь в морозном тумане, висят мясные туши. Если кто помнит первого "Рокки" - мясную лавку, где итальянский жеребец тренировался - вот примерно так же. Посередине стоит огромная деревянная плаха с воткнутым в нее топором. Хоть сейчас Емельку Пугачева вводи.

Значит, надо скользкую ледяную тяжеленную тушу снять с крюка, положить ее на плаху, зафиксировать левой рукой, чтобы не елозила, а правой молодецки поднять топор и с размаху точно попасть в порционный кусок. И сделать все это предстоит профессорскому сыну с высшим филологическим образованием.

И что вы думаеет? Я ее разрубил. Правда, количество строганины, усыпавшей пол холодильника, не поддавалось учету, как и количество костяных опилок. Но то, что осталось, я гордо завернул в газетку и лично отнес директору, полной накрашенной даме в белом халате и норковой круглой шапке, навечно нахлобученной на перманент. Она на меня, сука, даже не взглянула, не то, чтобы сказать:

- А за прекрасно выполненную работу, дорогой Борменталь, я премирую тебя вот этой аппетитной телячьей ляжкой.

Хрен там.

Вообще, доставалось работникам из тех деликатесов, что были в этом зачуханном периферийном магазинчике, крайне мало. Несмотря на то, что полки на складе были забиты желтыми жерновами пошехонского, российского и прочих костромских сыров, хрен ты что мог оттуда взять, не говоря уж о вынести в продажу.

Если бы граждане СССР имели хотя бы приблизительное представление о том изобилии, что царило в самом заштатном магазине! И о той антисанитарии, которая царила в подсобках если бы знали, то в жизни бы не покупали масло, скажем. Чтобы разрезать ледяной потный куб масла килограмм на 30, звали меня, и я, упираясь рукой, которой только что делал незнамо что, в этот куб, другой разрезал его на части стальной проволокой, которая валялась незнамо где.

Но народ по сю пору вспоминает то вкусное масло, что было когда-то.

А какая прелесть привоз сметаны! О, вы не знаете, что такое привоз сметаны! Когда я снимал с грузовика здоровенные фляги со сметаной и с молоком, то ко мне выстраивались в очередь все продавщицы с принесенными из дому баночками. В одни баночки наливалась свежая белоснежная сметана, точнее не наливалась, а накладывалась, потому что была она настоящей - как говорится, ножом можно резать.

Но продавщиц было много. И грузчиков в смену было два. И экспедиторов. И руководство - директор, зам, бухгалтер. А также особо приближенные, типа, зубных врачей. Короче, минут через двадцать от фляги в 52 литра оставалось хорошо если две трети.

Но может собственных Невтонов и других быстрых разумом, может!

Ведь после того, как та же банда налетала на привезенное молоко и снимала самое вкусное - верхние сливки, жирное густое молоко, то и молочка оставалось где-то две трети.

Тогда молоко доливалось в сметану, а в молоко добавлялась вода. Или остатки вчерашнего, если такое случалось. Мне доверялось все это тщательно перемешать до однородной массы – и уже потом выставлялось на продажу.

И народ по сю пору вспоминает молочные продукты, что были когда-то.

При том воровство это (а то, что это было воровство, знали все) велось в щадящем режиме, потому как операция эта происходила каждый день и брали понемногу. Но свеженького. Помню, как я однажды получил по голове, вытащив "в зал" свежую, только что привезенную флягу сметаны, в то время как в холодильнике стояла еще цельная треть вчерашней!

Суповые наборы мне милостиво разрешали брать. Продавщицы даже сами помогали выбрать такой, где бы на косточках было побольше мяса. Покупатели разбирали их за считанные минуты, потому как слух о том, что в магазине "выбросили" суповые наборы, разлетался со скоростью сотовой рассылки СМС.

Но апофеозом была история с мандаринами.

В наш заштатный магазин завезли 35 тонн мандарин. Я повторю. 35 тонн. Перед Новым годом. Для продажи ветеранам и инвалидам "ВОВ". Только. Но 35 тонн. Если учесть, что к нашему магазину было прикреплено где-то 70-100 ветеранов и инвалидов (дело было в конце 70-х, напомню, ветеранам было чуть за пятьдесят - около шестидесяти, и было их много), то при самом простом подсчете получалось, что на одного ветерана приходилось три с половиной центнера мандаринов. Это к вопросу о плановом хозяйстве.

Со своей стороны, хочу подчеркнуть, что привозили мандарины в ящиках по 12 кг. И грузовики эти разгружал я один. Блин .До сих пор помню.

Директор категорически запретила пускать мандарины в продажу - перед Новым Годом мандарины - это валюта. А для пущей секретности запретила и работникам магазина брать мандарины домой. Низзя.

Дура она была в своей норковой шапке, потому что плохо себе представляла, что такое 35 тонн. Ящиками с оранжевыми шариками было забито все, все склады, все подсобки, но они все равно никуда не вмещались, поэтому и коридор был до потолка забит этими ящиками. Концентрированный аромат цитрусовых выдавал директора с головой, потому что чувствовался задолго до подхода к скромному серому зданию с неоновой манящей надписью "Продукты".

Через пару дней, когда аромат стал невыносимым, директор дала отмашку. Два дня нескончаемым потоком через задний проход магазина шли трудящиеся: милиционеры, пожарные, санэпидстанция, райздрав, детские врачи, зубные врачи, странные люди, не странные люди, хорошо одетые люди неопознаваемых профессий, классные руководители детей знакомых директора, знакомые классных руководителей детей знакомых директора, зубные врачи знакомых знакомых классных руководителей детей знакомых директора и прочие ближайшие родственники. Все они уходили с непрозрачными газетными пакетами, в которых угадывались очертания милых сердцу экзотических мандарин.

Таким образом было роздано, распродано, раздарено - где-то тонн 12 по моим подсчетам.

Осталось еще 20 тонн…

Тогда мы получили указание отправить мандарины в продажу ветеранам и инвалидам, которым, собственно, они и были предназначены, с ограничением по 5 кг в одни руки. Еще полтонны...

Работники магазина взяли по 5 кг. Еще килограмм сто-сто пятьдесят...

В продажу обычным гражданам? Хрен!

За пару дней до Нового года аромат превратился в вонь. Мандарины - товар скоропортящийся. Из оранжевых они стали превращаться в белые, потом в зеленые, мохнатые, отвратительные и склизкие шарики. Особо спелые лопались и их сок стекал мне под ноги, что было крайне удачно, учитывая, что по этому коридору я таскал коробки, ящики, фляги, бидоны и прочие кубы масла, стараясь балансировать на этой зеленоватой жиже, что покрывала пол магазина уже чуть ли не по щиколотку. Вымывать ее было бесполезно, потому что на следующий день гнили новые мандарины, отдавая нежный сок моим сапогам. 20 тонн отборных оранжевых цитрусовых превратились в 20 тонн зеленой гнили.

Директор решилась и приказала отправить эти мандарины в продажу. Уже не по 3 рубля 50 копеек, как свежие и веселые шарики, а по 35 коп за кг как некондиционный товар. Это стыдливо называлось "на компот".

20 тонн разлетелись за полдня.

Я до сих пор не могу понять, на хрена их было держать, когда все нужные люди уже свое получили? Зачем нужно было портить?

Отдельная история - как делались деньги в обычном продуктовом магазине.

Напомню, что в то время спиртное продавалось с 11 утра. А уже с 8 утра, с открытия, к отделу соки-воды выстраивалась длинная очередь граждан с синеватыми лицами и трясущимися руками. Каждый из них выпивал стакан сока, закусывал конфеткой, розовел и весело шагал на работу - на завод, на стройку или еще куда.

Чудодейственный сок! - думал наивный я, пока не обнаружил, что Зойка, работавшая в отделе соки-воды, держит под прилавком бутылочку коньячка. Семирублевый коньяк, разливаемый с утра по цене трешка за сто грамм, творил чудеса! Конфетку широкая зойкина душа отдавала в качестве закуски бесплатно.

Почему коньяк? А из-за цвета. Очень похож на виноградный сок. Водкой она тоже приторговывала, но тайно и очень проверенным клиентам, чтоб не сдали. И то не "в розлив". Самым бедным и несчастным, у которых не было денег, наливался стакан "алжирского сухого" за 80 копеек (стоило оно рубль пять за поллитра).

В общем, Зойка жила весело и искренне считала, что все эти махинации - справедливая награда за тяжелый труд и малую зарплату.

Вообще, продавщицы - отдельная песня. Сильное впечатление на меня производили их разговоры, когда садились перекусить в обеденый перерыв (монстры вроде меня еще помнят времена, когда в магазинах был обеденный перерыв: в продуктовых с 13 до 14, в промышленных - с 14 до 15). Нарезался сыр-колбаса, меня гоняли за свежим хлебушком в соседнюю булочную (я потом там по ночам хлеб разгружал), брались другие деликатесы - естественно, бесплатно, накрывался стол, кипятился электрический чайник, и обеденный час проходил в неторопливых философских беседах.

- Вот бы такого попробовать! - восклицала продавщица колбасного отдела, потрясая палкой ливерной колбасы, действительно напоминавшей уд онагра. - А, девочки?!

И девочки заливисто хохотали. Сексуальные отношения вообще были самой неистощимой темой для шуток.

Они истово ненавидели покупателей за то, что те мешают им работать. Вечно лезут, идут каким-то нескончаемым потоком, вечно им что-то надо, привередничают еще.

А так-то чего б не работать? Вон, через дорогу, в пивном киоске, в те редкие минуты, когда туда завозили пиво, продавщица высовывалась и откровенно спрашивала моментально выстроившуюся, вьющуюся спиралью, очередь:

- Разбавлять или не доливать?

И мужики хором кричали:

- Не доливать!

Один из них объяснил наивному мне:

- Кому ж охота разбавленное-то пить? Лучше поменьше, да получше. И всем выгода.

Теперь, когда я читаю глубокомысленные высказывания родившихся в 80-е о том, как все было хорошо в СССР, мне не только смешно. Мне гомерически смешно. Смешно читать про колбасу "из настоящего мяса", которой отродясь не было. Про отношения между людьми. Про уважение к профессии. В общем, про все то, чего не было и про что они слышали от кого-то сказки.

И когда они начинают стенать, заламывая очи горе, о современном упадке нравов, передо мной как живая встает Тамарка в засаленном белом халате, туго натянутом на ярко-красную шерстяную кофту, в накрахмаленном колпаке, держащая в пухлой руке палку ливерной колбасы, напоминающей сами-знаете-что, по колено в мандариновой жиже и густой сметане, символизирующая собой изобилие развитого социализма, будь он неладен.

(с) bormental-r.livejournal.com

Особенности национальной инспекции

- Владимир, где мои трусы?

Полковник Александр Юрьевич Рогов старается говорить строго, но выглядит откровенно жалко.

- Так вы их... это... утопили вчера... В море... Был шторм...

- Лейтенант!.. - от былого панибратства не осталось и следа. - Мои трусы должны быть найдены! И доставлены сюда, в гостиницу! Это не просьба, это приказ. Выполняйте!

"Военнослужащий, получив приказание, отвечает "есть" и затем исполняет его" - недвусмысленно трактует ситуацию Устав внутренней службы.

"Старичок отправился к морю. Потемнело синее море. Стал он кликать золотую рыбку" - бормотал я, спускаясь по лестнице.

Полковник медицинской службы Рогов прибыл в гарнизон с годовой инспекторской проверкой и драл меня с девяти утра до шести вечера: и за убывшего в отпуск начмеда, и за прохлаждающегося на учебе начальника лазарета, ну и за мои собственные упущения. Разрядил обстановку ужин, накрытый в летной столовой. После двух распитых поллитровок Столичной лейтенант и полковник породнились настолько, что отправились купаться. А то, что штормило в тот вечер минимум на пять баллов, так пьяному – море по колено…

От гарнизонной гостиницы до моря – метров двести. Судя по ветру, шторм еще не утих, шансов отыскать полковничьи трусы у меня практически нет. Однако приказ…

На побережье пусто. Волны цвета кофе с молоком старательно вылизывали пляж. Полкилометра влево и обратно. Ботинки стали мокрыми. Да что ботинки! Брюки почти до колен…

“Приплыла к нему рыбка, спросила…”.

А теперь полкилометра вправо. Вряд ли найду, но совесть успокою.

Я стал считать шаги, и когда отсчет пошел на третью сотню, увидел в прибое темный комок. Промок по самое сокровенное, но вытащил. Они, родимые, – черные сатиновые, заботливо заштопанные в промежности… Неужели полковник экономит на такой ерунде?

Обретенные труселя победно трепещут на гостиничном балконе.

– Пойми, Владимир, – добродушно поучает полковник, разливая по стаканам водку. – Ты – молодой, холостой, для тебя потеря трусов – херня: пошел в военторг и купил новые. А меня моя Клавдия дома сразу спросит: Саня, почему у тебя новые трусы? А старые куда подевал? Может, забыл у кого в командировке? Для семейного человека, Владимир, потеря трусов похлестче потери лица!

По итогам годовой проверки благодарный инспектор полковник Рогов поставил мне “хорошо”.

Я уже майор – начальник госпитальной лаборатории, и инспектор у меня московский, въедливый, умный, с гроссмейстерской фамилией Смыслов. Проверяет интеллигентно, без ругани, смотрит, пишет что-то в блокнотик и молчит – день, два, три…

Вызывает меня начальник госпиталя и спрашивает:

– Ну как?

– Молчит, – отвечаю.

– Молчит – это плохо, – задумчиво говорит начальник госпиталя. – Это очень плохо, Володя… Надо его упредить. Завтра пятница? Так вот, я тебя до понедельника отпускаю. Свози его в какое-нибудь экзотическое место – с баней, домашним вином, морем, можно и с девочками, если пожелает. Я тебе потом премию выпишу, покроешь затраты. А теперь срочно нейтрализуй.

И вот мы едем в Байдарскую долину к Данилычу – отставному подводному диверсанту. Байдары – особое место в Крыму: садовая, виноградная благодать, в окружении поросших лесом гор, а через перевал – знаменитый Южный берег… Полковник Смыслов блаженно дремлет на заднем сиденье такси и улыбается.

Бывших диверсантов не бывает. Это я сразу понимаю по тому, как Данилыч с порога берет быка за рога.

– Добро пожаловать! У нас такой закон: с порога – по кружечке сливяночки!

Сливянка – молодая сливовая настойка – еще бурлит, с мякотью и приятной дрожжевой отдушкой. Пьется на ура, но потом ощущение такое, что тебе заехали по лбу дубовой скалкой. А кружечки у Данилыча – керамические, литровые. Потом диверсант мне сказал, что выпитый с ходу литр сливянки превращает субъекта в объект и подавляет волю к сопротивлению. Так оно и вышло.

– Ух! – восклицает полковник Смыслов. – Ух, ребята, а хорошо-то как!

У Данилыча и вправду хорошо – красивый домик, безупречно возделанный сад, банька, прямо через перевал – знаменитый на весь мир Форос, но это будет потом, а сейчас нам предстоит опрокинуть по сотке кизилового самогона под бутерброд со смальцем и отправиться в парилку.

Делаем шесть заходов в стоградусное чистилище, в промежутках – ледяное пиво. Ну а потом чистенькие, в хрустящих простынках садимся за стол на открытой веранде – шашлычок из нутрии, балычок из мраморной говядины, запеченный с молодым картофелем свиной почеревок, малосольные огурчики, салатные помидоры, зелень… И самогон, самогон, самогон – на кизиле, терне, зверобое, абрикосовых косточках…

– Ух! – повторяет полковник Смыслов. – Ух, братцы, а хорошо-то как!

Вы полагаете, на десерт у Данилыча был чай с тортиком? Как бы не так! На десерт полагалось опрокинуть еще по литровой кружке бродящей сливяночки…

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна! – запевает Данилыч. – К нам приехал, к нам приехал пан полковник удало-о-о-ой!

К нашему немалому удивлению полковник Смыслов не вырубился. Напротив, пожелал одеться в форму и зычно скомандовал:

– А теперь – в Форос!

Уж как мы его уговаривали! Данилыч даже влил в инспектора еще кружечку сливянки, но тот распалился еще больше.

С изгибы трассы открывался вид на поросший крымской сосной и можжевельником склон. Внизу у самой воды виднелись крыши генсековской резиденции.

– Вот он, объект Заря! – воскликнул полковник Смыслов и неожиданно лихо перемахнул через дорожный парапет. – Вперед!

Мне не оставалось ничего иного, как последовать за москвичом.

Сколько же мы прошли вприпрыжку по сыпучему склону, держась порой за ветви деревьев, пока не возникли перед нами сразу с трех направлений вежливые, но строгие парни лет тридцати с небольшим?

– Куда путь держите, товарищи офицеры?

– Я вЂ“ полковник Смыслов из Москвы! – надменно отрапортовал мой гость. – Хочу проинспектировать объект Заря!

– А вас кто уполномочил? – насмешливо спросил один из парней, по виду старший.

– Я член инспекции тыла Минобороны! Имею право!

– Так, так, так… – иронично пробормотал старший и обратился ко мне: – Вы, майор, будете из местных? Поясните?

Пришлось кратко пояснить.

– Вы, я вижу, вменяемый, – сочувственно сказал старший. – Так вот, берите вашего инспектора за что угодно и тащите наверх. Мы вас от самого шоссе ведем. И воздайте хвалу Всевышнему, что первой леди нет на объекте. Время пошло!

Нельзя сказать, что полковник Смыслов сдался. Какое-то время он вырывался и кричал, что у него чрезвычайные полномочия и все такое, что он отразит это в акте, что…

Пришлось буквально наорать на инспектора, и он сдался, разве что по пути наверх порвал брюки, а еще садился, тяжело дышал и хныкал, как ребенок…

– Легко отделались, – резюмировал Данилыч, выслушав мой рассказ, а дома предложил еще по кружке сливяночки – за счастливый исход.

Полковник выпил и… упал со стула.

Потом он стоял, упираясь лбом в стену дома, и надрывно блевал в лежавшую у ног собственную фуражку.

Потом мы раздели гостя и уложили в гамак. Оскверненный головной убор Данилыч тщательно отряхнул и выстирал в порошке Лотос. Помятую зеленую форму он тоже выстирал, заштопал и погладил. Наутро фуражка уменьшилась на два размера и никак не желала налезать на голову инспектора.

– Что, так все и было? – переспросил поутру за чаем полковник, когда я рассказал ему вчерашнее приключение.

– Так точно! Масштаб – один к одному, – подтвердил я.

Данилыч выразительно кивнул.

Полковник Смыслов сидел молча, проигрывая в уме варианты своей возможной судьбы, если бы первая леди была на объекте, и по мере того, как выступали на лбу крупные капли пота, становилось ясно – до инспектора дошло!

– Еще сливяночки? – сочувственно прошептал Данилыч.

Полковник судорожно икнул, зажал рот рукой и ломанулся из-за стола в заросли малины.

Потом Данилыч потчевал гостя травяными сборами, парил в баньке и снова потчевал. Потом инспектор спал часов двенадцать. Потом снова пил чаи…

В Севастополь вернулись к вечеру следующего дня. Акт проверки полковник сочинял ночью и увенчал документ оценкой “хорошо”. “Отлично” в ту пору москвичи не ставили никому.

Сливяночки с тех пор я лет десять на дух не выносил. Ни плохой, ни хорошей. Потом попробовал хорошего китайского сливового вина. Отпустило…

Начало девяностых. Я уже подполковник. И сам инспектирую российский флотский гарнизон в украинском городе корабелов. Все вроде бы круто: и номер люкс в гостинице, и круглосуточная машина с водителем, и чрезвычайные полномочия. Но это неспроста: в городе свирепствует холера, три тысячи больных, десятки умерших… Тысячи контактных свозят на территории школ, колледжей и интернатов, охраняемые по периметру милицией, а чтобы контактные не разбегались и не бузили, к ним в резервацию непрерывно заводят кислое столовое вино в квасных и молочных бочках. Мужики и бабы напиваются и спят вповалку под деревьями. Заодно и профилактика смертельного недуга.

Холерный вибрион кишмя кишит в реке и солоноватой воде лимана, проникает в городской водопровод через многочисленные канализационные свищи.

Моя задача – предотвратить занос инфекции на корабли и в части гарнизона, подготовить маленький местный госпиталь к работе в чрезвычайном режиме. Сход на берег морякам запрещен, вода в цистернах постоянно хлорируется, госпиталь к развертыванию готов. Но такое чувство, будто сижу на пороховой бочке с тлеющим фитилем. Мои чрезвычайные полномочия – не более чем бумеранг. Если инфекция полыхнет в гарнизоне, с меня не только снимут погоны, не только уволят со службы. Могут отдать под суд, а там и небо в клеточку. Постепенно дошло: я был не инспектором и даже не высококлассным спецом, призванным спасти ситуацию. Я был высокопоставленным козлом отпущения.

На третьи сутки чрезвычайного положения я отказался от гостиничного люкса и переехал в госпиталь, чтобы быть в эпицентре событий. Мои ежедневные доклады и рапорты в Севастополь стали предельно жесткими, что ужасно взволновало местное начальство. От ресторанов, бань с шашлычком под коньячок я категорически отказывался, и все, что требовал к себе в “адмиральскую палату”, – это ежедневный трехлитровый графин кислого белого вина.

Вот тут-то и появилась возле меня персональная двадцатилетняя горничная по имени Роксолана (!).

Возвращаюсь поздно вечером, издерганный до ручки, переполненный негативом и тревожной аналитикой, а на пороге она – черноволосая, синеглазая, крутобедрая, с тележкой горячего ужина, чаем, заваренным на степных травах. Она не говорит лишнего, только улыбается уголками губ, и трогательные ямочки возникают на бархатных щеках.

– Я вам еще нужна? Если нужна – зовите, не стесняйтесь.

А на часах полночь. Как там у поэта Сельвинского: “Полночью все можно…”.

Лежа с открытыми глазами в темноте, я вспоминал все, что ведал о сладких приманках – и вовсе не у знаменитых шпионов, а у инспектировавших меня полковников.

Полковник Рогов, например, недвусмысленно захотел бабу. С шикарными куртизанками в советскую эпоху было тяжело, но официантка летной столовой Светка Зозулина ломаться не стала: “За путевку в Сочи я его сделаю”.

И сделала бы, но инспектор перебрал лишку, утопил в штормовом море трусы и весь следующий день провел в печали.

Полковник Смыслов, едва услыхав слово “девчонки”, радостно переспросил: “А что, возможно?”. Но призрак первой леди государства!.. Но коварная сливяночка!.. И опять не срослось.

В ту ночь я спал тревожно. Почему-то именно теперь ожидал внезапного звонка из приемного покоя о поступлении холерного больного. В четвертом часу утра, набросив халат, вышел в коридор. Зачем? Почему?  “адмиральской” палате все было предусмотрено. Даже душ.

И тут же неслышно отворилась дверь напротив: “Что-то случилось? Я вам нужна?”.

Будь Роксолана совсем нагой, я бы, наверное, удержался, но она была в прозрачной сорочке, подсвеченной со спины полной августовской луной…

Потом я думал, надо было просто откровенно выговориться кому-то в жилетку – в том городе я был чужим среди своих, нервы на пределе, а то, что вместо жилетки попалась девичья ночнушка, так это случайность.

Потом постепенно забылись и служебные перипетии, и даже холера. Двадцать ночей с Роксоланой остались.

Спустя много лет случай свел меня с госпитальным врачом из “холерного” гарнизона, переехавшим жить в Петербург.

– Она на тебя стучала, – грустно улыбнулся мой собеседник за ресторанным столиком. – Ежедневно и в письменном виде. Обстановка была, сам понимаешь… Необходим компромат. Поставь свечку, что не понадобился.

В тот же вечер я пошел в Никольский собор и поставил.

Не за свое спасение… За ночи с Роксоланой. Стучать-то стучала, но зачем-то пришла проводить меня на вокзал.

Владимир ГУД,

Санкт-Петербург