Автор рассылки вновь "засветился" в высшем свете. По этому адресу мое фото с послом Великобритании по Уральскому региону, на вручении диплома Открытого Британского Университета http://www.ou-link.ru/news/2005/616/b/konsul-romanov.jpg
Григорий Медведев. Энергоблок (1/7)
После Чернобыля нет нужды разъяснять читателям, сколь остра и злободневна сегодня проблема: "Человек и АЭС", "АЭС и окружающая среда". Повесть "Энергоблок" об этом. В центре ее - начальник отдела радиационной безопасности В. И. Палин, всю жизнь отдавший атомной энергетике. Центральное событие повести - пуск атомной станции в тот момент, когда АЭС не готова к пуску; и расплата за торопливость - радиоактивное заражение водоемов, окружающего пространства и помещений самой станции. Повесть "Энергоблок"
- произведение художественное. Из этого следует, что события и персонажи повести вымышленные. Вымышлены также названия рек и озер, сел и деревень. Однако все они имеют свои прототипы. События, изображенные в повести, - экстремальные, и у читателя может возникнуть вопрос: случалось ли на реальных АЭС нечто похожее? Отвечу прямо: случалось, может случиться. Право утверждать так дает мне опыт многолетней работы на строительстве, монтаже и эксплуатации АЭС. Задача, однако, заключается в том, чтобы события, описанные
в повести, никогда больше не повторились. Вместе с тем следует сказать, что вопрос о безопасности атомной энергетики, о степени риска использования атомной энергетики остается напряженным и злободневным. События на Чернобыльской АЭС еще более заострили эту проблему. И повесть "Энергоблок", написанная в 1979 году, фактически предвосхитила Чернобыль, многое, что произошло на Чернобыльской земле, предсказано повестью. К сожалению, повесть не была напечатана своевременно. Сегодня атомная энергетика развивается
полным ходом. Сегодня мы уже знаем, что аварии на АЭС не могут являться частным делом лишь атомных ведомств, ибо затрагивают интересы многих тысяч людей. Мирный атом не так безобиден, как это внушали людям в течение трех с половиной десятилетий до Чернобыля. И каждый мыслящий человек вправе знать суровую правду о деятельности одной из самых проблемных отраслей отечественной энергетики.
1
Начальник отдела радиационной безопасности Владимир Иванович Палин стоял у окна своего новенького кабинета. Свежо еще пахло краской, пластиком, новой полированной мебелью. За окном была промплощадка, "свинорой", как говорят строители. Навалы темно-желтой, с примесью чернозема или торфа супеси, уже застарелой, прибитой первыми весенними дождями. Из земли торчали обломки досок, заляпанные штукатуркой и бетоном, скрюченные куски арматуры, мотки проволоки, покореженные бульдозерами ржавые
стальные балки и рельсы, обломки рифленого серого шифера... Все это было похоже на поле только что затихшего сражения. И здесь, на этой измученной машинами глинистой земле действительно на протяжении последних шести лет шла тяжелая работа многих тысяч людей. И вот результат этой работы... Палин посмотрел направо. Там, за углом здания, круто вздымался огромным черным кубом реакторный блок сверхмощной атомной электростанции. Собственно, в окно он смотрел не на всю эту разметавшуюся
перед ним обширную и неорганизованную еще территорию промплощадки. Его интересовали пересекшая весь этот "свинорой" сравнительно неглубокая траншея со свежими отвалами грунта и черная линия толстого трубопровода на дне ее. Спирально обернутый пропитанной битумом блестящей лентой, трубопровод искрился под солнцем. Палин снова посмотрел вправо, на стену реакторного блока, и увидел, что глазурь кабанчика, которым облицована стена, как-то зловеще поблескивает, отражая голубизну неба и свет разыгравшегося, очень
ясного и радостного дня. Он проследил взглядом черный трубопровод и траншею до того места, где они обрывались у морского берега. Дальше, насколько хватало глаз, - синее, в мелких, похожих издалека на крупную рыбью чешую волнах, у берега четкое, а в удалении тающее в белесой дымке море. В каждой его волне-чешуйке отражались небо и солнце. - Решили все-таки... - тихо проговорил Палин, и на лице его появилась какая-то странная и переменчивая улыбка. Нетерпение заполняло его. Он дернул
и открыл гибкую створку окна. В комнату пахнуло запахом сырой земли и моря. Палин повернул голову, увидел в стекле свое отражение и не узнал себя. Широкоскулое, с холодноватой улыбкой, лицо его казалось чужим. Да-да... Это не он, это другой человек. Другой, новый человек... Он всматривался в свое отражение, как в чужого человека, строго, испытующе, словно пытался понять, сможет ли этот другой, новый человек выдержать предстоящую борьбу... - Да-а... - тягуче произнес он и машинально провел
рукой по голове сверху вниз. Зачесанный влево чуб сдвинулся на лоб. Лицо стало моложе и менее серьезным. Серые глаза просветлели. От природы здоровый и крепкий, с открытым русским лицом, он был выше среднего роста, широк в плечах. Из-под воротника пиджака сзади упруго выпирали густые светло-русые волосы и, встречаясь с потоком волос с затылка, образовывали над воротником острую извилистую горизонтальную волну. Думая о происходящем, Палин ощущал в груди нарастающее и все более саднящее чувство
горечи и тревоги. События, по его мнению, развивались нежелательным образом. Недавно только завершена горячая обкатка технологического оборудования реакторного и турбинного блоков. Завершена с горем пополам, с многочисленными недоделками и замечаниями. И, несмотря на это, директор и главный инженер приняли решение о выходе на нейтронную мощность с последующим разогревом атомного реактора, продувкой паропроводов и началом комплексного опробования оборудования электростанции. Этому решению предшествовали
эксперименты по уточнению нейтронно-физических характеристик активной зоны (физический пуск). Акт рабочей комиссии был подписан без его участия. Разрешение на проведение первого этапа энергопуска Палин также не поддержал. Более того, как начальник отдела радиационной безопасности он обратил внимание администрации, что основная, по его, Палина, мнению, часть атомной электростанции - блок спецхимводоочисток - не готов по монтажу и не обкатан. Все сбросы радиоактивных вод, образующихся при эксплуатации
реактора, в нынешних условиях придется либо скапливать на низовых отметках, затапливая помещения, либо сбрасывать в море. С последним Палин категорически не согласен. Первое - недопустимо, антисанитарно и не предусмотрено проектными решениями... Оставался один, по мнению Палина, выход - форсировать пуск блока спецводоочисток, после чего осуществлять выход на мощность... Но его не захотели понять. Ему напомнили о "Нормах радиационной безопасности", где было недвусмысленно сказано,
что в открытые водоемы допускается сброс вод с активностью до десяти в минус девятой степени кюри на литр и все. (Для питья идет вода с активностью десять в минус одиннадцатой степени кюри на литр.) - Мы не можем ждать, - сказал тогда директор довольно грубо, - пока начальник подчиненной мне радиационной службы разрешит пуск атомной электростанции, в энергии которой позарез нуждается страна! - И тем не менее - я протестую! - ответил Палин. - Протестуете?!.. Тогда заткните нам глотку
законом! - Еще есть совесть. - Совесть?! Ишь какой!.. Можно подумать, у него одного только совесть... - Глаза директора налились кровью. Морщинистый лоб побагровел, на висках вздулись жилы. - Да, совесть... - повторил теперь Палин тихо, будто продолжая полемику и с раздражением глядя на трубу, по которой без его согласующей подписи решили сбрасывать радиоактивные воды в море. Во всей фигуре его сквозила сосредоточенная напряженность. Он барабанил длинными суховатыми пальцами
по холодной крашенной белилами асбоплите подоконника и пытался осмыслить, понять не столько, быть может, происходящее на электростанции, сколько в себе самом. Откуда это? Почему вдруг так неожиданно взорвалось все в нем против этого узаконенного беззакония?.. Что это - прозрение, упрямство, проступившее с возрастом, или качественный скачок, подготовленный всей его предшествующей работой в атомной отрасли?.. Он повернулся спиной к окну, внимательно, но с брезгливым чувством осмотрел свой новенький,
только принятый у строителей, необжитый еще кабинет. Вспомнил вертлявого, шутовской внешности заместителя директора по общим вопросам, который ходил по рабочим комнатам и напрашивался на комплименты. - Ты посмотри, какой я тебе колер подобрал! А? Отец родной?! Люстра в вафельку, стены в пупырышку, тон мебели - к раздумьям!. Твори, выдумывай, пробуй!.. Ну как? Отец родной?. Не гневи бога! Стулья мягкие, бордо! У министра таких нет. Ей-бо! Сам видел. Ну как, доволен? - Доволен, - ответил Палин,
подводя замдиректора к окну и кивая на "свинорой" снаружи. - Там когда наведешь порядочек, чтоб в мелкую пупырышку? Зло зыркнув на Палина, заместитель директора мигом выметнулся из кабинета. "Все чистенько, все новенько..." - с раздражением подумал Палин и ощутил нечто, похожее на чувство стыда. Перед кем и чем, до конца не сознавал еще. Может быть, перед этим морем, синеющим вдали, которому угрожает радиация, или перед тем давним, что глубоко сокрыто в душе и теперь просится на суд людей. Он
быстро прошел к шкафу, надел пальто, кепку и вышел из здания. В лицо ему дунул апрельский ветер, наполненный запахами сырой, высыхающей земли, камня, ржавого железа, дымка битума, разогреваемого в огромном черном котле. В костер под котлом женщина в измазанном растворами комбинезоне и желтой каске подкладывала обломки досок. Ветер часто менял направление, и тогда рабочий, по-особенному деловой запах стройки сменялся густым, влажным и бодрящим дыханием моря. Палин с удовольствием и
глубоко вдохнул в себя воздух, улыбнулся солнцу, небу, женщине, которая мельком глянула на него, услышав стук закрывшейся двери, далекому, искрящемуся золотом морскому горизонту. Ступеньки и асфальтовую дорожку еще не соорудили, и Палин спрыгнул с порога на влажный песок. Подойдя к траншее, заглянул в нее и медленно, заложив руки за спину, щурясь от весеннего солнца, побрел вдоль траншеи к берегу. На огромном, вздыбленном буграми просторе промплощадки лежали причудливые, изломанные на неровностях
земли тени... Он шел, оставляя после себя на рыхлой, влажноватой еще земле четкие рифленые следы. Грунт кое-где обвалился в траншею и засыпал трубу. Палин с досадой подумал, что в этих местах нельзя будет промерить активность сбросов. Саднящее чувство не проходило. "Это не просто подло..." - размышлял он, продолжая идти, чувствуя, как мягко и нежно принимает его ноги земля, уже не мокрая, но еще и не высохшая. Видел, как на взгорках отвалов она прогрелась солнцем и слегка парила.
Вспомнил вдруг иную землю, черную и жирную, вот так же набиравшую тепло, но только для великой пользы, для зерна, которое вскоре должно будет лечь в нее, для жизни... Вспомнил родные края, степную свою деревню, которую покинул двадцать восемь лет назад, уезжая на учебу в город. Сердце наполнилось тоскою... Он не заметил, как добрел до кромки прибоя. Волны были небольшие, они шли на берег сплошной, чуть пенящейся полосой и, наползая на песок, издавали звук, похожий на вздох: - У-ух-х!..
У-ух-х!.. У-yx-x!.. "Ишь, как тяжко вздыхает..." - подумал Палин о море, как о живом существе. И снова вспомнил о земле, той далекой и родной с детства, когда весной, поначалу с отцом, уезжал в степь и слышал, как тот говорил с пашней будто с человеком: - Дыши, родимушка, грейся... Скоро уж... Смачно черная вблизи, земля была покрыта вплоть до горизонта белесоватой, все более густеющей в отдалении дымкой. Память упрямо проявляла картины и запахи той далекой поры. Палин видел
перед собою исхлестанную колеями, неподсохшую еще полевую дорогу, свежий горячий навоз на ней. Ощущал запах его, смешанный с терпким духом прогревающегося и дымящегося рядом с дорогой вспаханного поля. Над огромными комьями и отвалами, лоснящимися под плугом и пронизанными желтой прошлогодней стерней, струились потоки прогретого и вздрагивающего воздуха... Палин ложился на пашню, прижимался щекой к блестящему, очень теплому и чуть еще липкому комку чернозема, закрывал глаза и жадно вдыхал в себя теплый
сырой запах впитывающей солнце земли... Но ведь он ушел тогда и не вернулся... Палин поежился от внезапного озноба. Встряхнул головой, будто освобождаясь от воспоминаний. Море близко, почти у ног его, хорошо просвечивалось. Волна, напоенная солнцем, была изумрудно-прозрачной, и порою казалось, что это изнутри, из самой волны, исходят свет, тепло и сияние весеннего дня. Во всей картине просыпающейся природы на этом заброшенном пустынном берегу, выбранном людьми для того, чтобы построить
здесь атомный гигант, Палин вдруг увидел и почувствовал всем сердцем столько раскрытости и доверия, и радостной непосредственности, что и сам испытал теплое чувство ответного порыва и признательности. Он ощутил, как солнце пригрело спину, расстегнул пальто, быстро пошел вдоль берега, по самой кромке волны. Легкий ветер дул ему с моря в левую щеку, Палин чувствовал его упругое дыхание, прохладное, но не холодящее, влажное, солоноватое, несущее запах водорослей и рыбы. Мышцы всего тела налились упругой и радостной
силой. Но стоп... Он уже где-то видел эти блещущие чешуйки волн. Очень знакомо... Прошлое всплывало в памяти мрачным черно-белым изображением. Озеро Ильяш? Тихое?.. Целая система рек и озер. Речка Соуши. Того же названия деревня. Нет, много деревень... Порошино, Марьино, Кольцевичи... Еще!.. Радиоактивность или - минус четвертая степень кюри на литр! Рыба, люди, одежда. Все-все... Круг замкнулся. Но об этом так просто не скажешь. С тех давних пор за семью ведомственными печатями... И ведь не хотелось вспоминать,
не хотелось. Думал, все - кануло в вечность, больше никогда не повторится, ч-черт... Выходит, возвращаются ветры на круги своя... Та же черная труба. И словно не было тех давних мучений и жертв... Палин, будто споткнувшись, остановился, вспомнил, зачем пришел сюда, быстро повернулся и двинул к тому месту, где черная труба, издалека похожая на жерло пушки, взлетела с последней береговой опоры над морем. Он приблизился и увидел, что к бетонному приямку, куда предполагался сброс радиоактивных вод, подвели
от насосной станции технической воды вторую трубу, через которую поток в десять тысяч кубов в час будет разбавлять сбрасываемый радиоактивный дебаланс до совершенно неуловимых, как думалось некоторым, концентраций. "Та-ак... - глядя на черное жерло и представляя воображаемую картину в ближайшие дни, Палин прикидывал: - Горячая обкатка показала - неорганизованные протечки за счет дефектов и непредвиденных разуплотнений оборудования достигают сотен кубов в час. Но здесь был чистый дистиллят, реактор
подкритичен. А завтра..." Палин передернул плечами, глядя на черный сбросной трубопровод. Будь его воля, он бы немедленно разобрал его. Да! И сотни других по стране, через которые кто тайно, кто открыто сбрасывают вредные отходы в окружающую природу... - Не допустить, помешать... - одержимо, как заклинание, шептал он. - Нельзя повторять Соуши, Ильяш, Марьино... Тогда делали бомбу... В прошлом это хоть как-то объяснимо, шли ощупью... Но сейчас... Тут уже не просто подлость. Кодла атомщиков
гробит природу под прикрытием успокаивающих заверений академиков... "А сам я разве не часть этой природы, и мой разум не ее разум? Я-то чего бездействую?.." - думал он, возвращаясь назад, к управлению. Теперь его взор упирался в огромные черно-белые кубы атомного гиганта. Левее - мощный пристанционный узел, блок трансформаторов, издали похожих на вздутые желтые кули, завязанные по углам, от них линия электропередачи до подстанции, ершащейся сотнями опор, расчлененных тросами, штыри грозозащиты,
и далее высоковольтная ЛЭП, идущая сначала вдоль моря, а потом круто вправо через степь в энергосистему. Еще недавно Палин гордился этими творениями рук и ума человека, сумевшего докопаться до святых тайн микромира. Но ведь не для того же он проник в святая святых Природы, чтобы мстить ей за ее же щедрость - настоящую и ту, будущую, которую она еще таит в себе для нас? Двадцать три года отдал он напряженной и опасной работе на атомных установках, накапливая опыт и знания, чтобы теперь, когда ему стукнуло
сорок три, вдруг соединить все это с впечатляющей картиной тех давних радиоактивных рек, озер, рыбы, гибнущих сел и деревень... "Да, теперь я знаю все... От начала и до конца... И я не буду молчать... И должность моя, и совесть человека, который знает, с чем имеет дело... Я буду драться..." -- Думая так и испытывая вновь нахлынувшую волну возбуждения, он вошел к себе в кабинет, скинул пальто, кепку и быстро прошел к кабинету начальника производственно-технического отдела. "Труба началась
отсюда.. - подумал он, подойдя к двери кабинета с табличкой: "Начальник ПТО Харлов И. И.", и в этот миг его одолело сомнение: - Ведь о сбросах уже говорено на оперативках, и не раз. Хотя... Ах, как давит на нас старое, привычное мышление... А чего стыдимся? Хорошего... Правильного..." Палин вошел в кабинет и сел напротив Ильи Ильича. - Ты что, Владимир Иванович? - спросил Харлов, глянув на вошедшего, и поднял от бумаг большую черноволосую голову, чуть возвышавшуюся над столом, отчего казалось,
будто сама эта голова в кресле и сидит. - Ты что? - повторил он, и черные прямые пряди с двух сторон съехали на виски, образовав на темени белый и ровный пробор. - Слушай, Илья Ильич... - Палин вновь ощутил неуверенность, в нем заговорил прежний, все "понимающий" и многое оправдывающий Палин. - Неужто ты одобряешь сброс активных вод в залив?.. "Эх, не так, не так же надо все это!.. Не так!.." Илья Ильич слегка порозовел, взял своей очень маленькой, похожей на женскую, ручкой недокуренную сигарету
с пепельницы, чиркнул спичкой. Пуская кольца дыма, мутноватыми черными глазами в упор посмотрел на Палина. - Ты что, Володя, только народился? Не первый ведь и не последний раз... Сам знаешь... - Харлов спрятал глаза и продолжал, уже не глядя на Палина, тоном суховатым, на за которым все же улавливалась некоторая озабоченность. - Что нам говорят "Нормы радиационной безопасности"? Они говорят: "Разрешаю сброс в открытый водоем утечек с активностью десять в минус девятой степени кюри на литр..." Так? -
Так... - сказал Палин, думая, как глубоко все это в них въелось... Да, да! Эдакая странная, симптоматичная сегодня безответственность. Легковесное отношение и к жизни, и к деятельности своей, столь опасной во многом для окружающих. - Но это ведь по короткоживущим изотопам, - продолжил он, машинально разглядывая ровный, с синеватым оттенком пробор на харловской голове... - В этом весь фокус... Пойми... Ты узаконил эту черную трубу, оформив ее актом рабочей комиссии как технологическую систему, разбавил короткоживущие
изотопы десятью тысячами кубов той же морской воды... Все отлично! Но ведь есть две опасности. Первая - возможны разуплотнения и пережог тепловыделяющих элементов, и тогда... в трубу полетят долгоживущие осколки... И... здесь ты разбавляй, не разбавляй... Второе... Ведь вы будете лить не десять в минус девятой... В ход пойдут сбросы с активностью десять в минус второй, десять в минус четвертой... А?.. - Разбавим... В море уйдет не более десять в минус девятой, что и требует НРБ. А к моменту возможных
разуплотнений будет готов блок спецводоочисток. - Харлов улыбнулся. - Ты бит, Володя, по всем козырям... - Не по всем! Ядерная авария возможна и в период физпуска... Так что... Но тут еще одно зло, Илья... - Палин смотрел на него и думал, что длительно культивируемые, сознательно допускаемые на протяжении многих лет нарушения стали нормой. Люди, даже высокой грамотности, свыклись с ними. Своя грязь - не грязь... - Мы возводим нашу, я не побоюсь сказать прямо, нашу преступную по отношению к природе
деятельность, пользуясь всеобщей неосведомленностью в наших атомных тонкостях, в ранг привычный, законный. Ведь фактически мы обманываем Советскую власть... - Ну, куда хватил! - Харлов снова улыбнулся, на этот раз блекло. Сигарета потухла. На лице его, поросшем на скулах нежным темным пушком, сквозила легкая озабоченность. "Холостой выстрел... - подумал Палин, тем не менее отметив - Что-то дошло..." - И еще... - сказал он, прощаясь: - Запомни, что под решением о черной трубе я не
подписывался... Хотел еще сказать: "А Марьино помнишь? Соуши? Тихое озеро?.. Но нет, Харлов там не был... Да и я-то сам случайно туда попал..." "Ладно... Увидим..." - подумал Палин, закрывая за собою дверь. Посмотрел вдоль коридора туда, где находилась приемная главного инженера. Пятерней сдвинул русый чуб влево. Как-то вымученно улыбнулся. Широко раскрытые серые глаза горели нетерпением. Он решительно направился к приемной. Им владело такое чувство, что если он сейчас же, сию минуту, не выложит
Главному все, что у него накипело, то не то что не успокоится, места себе не найдет... Да! Ему теперь все открылось. Ах, как ему все открылось! Вот же как все виденное и пережитое в жизни может внезапно поляризоваться, встать на свои законные места и заставить действовать. Не захочешь ведь, а будешь. Совесть не позволит иначе... Так думал Палин, подбадривая себя. Острая волна волос над воротником сзади еще более вздыбилась. Он сгорбился от неожиданного озноба. На широком открытом лице и в
глазах - решимость. Секретарша с любопытством посмотрела на него. - Владимир Иванович, - сказала она. - Что это вы сегодня такой?.. - Глаза ее лукаво искрились. В приемной, кроме них, никого не было. "Какой это - такой?.." - Он смущенно улыбнулся. И вдруг представил себя со стороны эдаким чудаком с вытаращенными глазами. Конечно, даже секретарша заметила... "Да, да... Вполне законченный дурацкий вид... Ванька-дурак... Дон-Кихот из Ламанчи... - бичевал он
себя, пряча вновь подступающую неуверенность. - А может, зря?.. Детский лепет?.. Акт рабочей комиссии подписан. Кто задержит пуск?.. Ты с ума сошел, Палин!.. - Но тут же твердо сказал себе: - Нет! Не зря! Не зря..." - Алимов на месте? - У себя... - ласково ответила секретарша. Продолжая улыбаться только глазами, прошла к шкафу походкой гусыни, колыхая массивными бедрами. Палин вошел к Алимову, открыв две двери и миновав неширокий тамбур. Кабинет Главного - четыре палинских.
Метров пятьдесят пять. Во весь пол - темно-зеленый палас, краплен-ный черным. На стенах - технологическая схема в цвете на голубой батистовой кальке... "Смахивает на персидский ковер..." - мелькнуло у Палина. Огромные фото реакторного и турбинного залов, картограмма активной зоны атомного реактора, тоже на голубой кальке и в цвете, напоминающая раскладку под вышивку ришелье. Стол завален бумагами вразброс. Кажется, что Алимов сидит несколько выше положенного, словно у стула подставка. "Если
это продуманно, то ловко... - про себя отметил Палин, решительно проходя и садясь в кресло. - Подчиненный сразу видит, с кем имеет дело..." - Я тебя слушаю, Владимир Иванович, - сказал Алимов и почти через весь стол наклонился к Палину, пожимая руку и непрерывно кивая малиновым лицом, полным подобострастия. Впечатление, будто нюхает воздух. Лицо у Алимова плоское, сильно пористое, лоб низкий и, кажется, вот-вот зарастет волосами. Стрижка бобриком у самых бровей. Равномерный серебряный проблеск. Палин
в упор смотрел в глаза Алимову. В них вымученное выражение внимания, но какое-то застывшее, отрешенное. "Декорация... - подумал Палин. - Через такую шторку внутрь не заглянешь..." - Станислав Павлович! - Я тебя слушаю, слушаю... - подбадривал Алимов. Голос глуховат. - Я буду прямо... Без лирики... И ты, и я ведь работали на таежных объектах... По лицу Алимова мелькнула тень, однако глаза стойко держали прежнее выражение. Он мелко кивал, дергая носом, будто вынюхивал,
что же сейчас скажет Палин, и глухо подтвердил, дугообразно мотнув головой слева направо. - Работали... Было дело... - И улыбнулся. Улыбка виноватая. - Бомбашку варили... Ну и что? - Реакторы чем охлаждали? - Речной водой напроток... Ну и что?.. Так то ж какое время было? Ничего не знали... Сам Борода не уберегся... Чего уж там... Внешняя дозиметрия в твоих руках была, тебе известно не хуже моего... Теперь ведь не так. Научились мерить активность... - Научились, говоришь?!
- Палин негодующе перевел дыхание. - А как же этот сброс в море?.. - "Серо, неубедительно... Разве этим его проймешь?.. Ему бы про Соуши, Порошино да Марьино... Но нет... Все это "давно и неправда"... Сегодня правда - это черная труба и готовность сбрасывать радиоактивную грязь в море..." - Ты снова про эту трубу?! - удивленно воскликнул Алимов, нырнув головой уже справа налево, и выпрямился, отпрянув на спинку кресла. На этот раз глаза его выражали деланное негодование. - Тебе же ясно было сказано
на оперативке: нормы радиационной безопасности нарушены не будут. Разбавление обеспечим... Контроль, разумеется, за тобой. Тут уж ты моя правая рука... - Хорошо! - Палин почувствовал, что перестает владеть собой. - Возьмем кусок дерьма и бросим его в котел с борщом. Несъедобно? Думаю, спорить не станешь... Теперь иначе. Растворим ту же массу дерьма в некотором количестве воды и - в тот же котел... Есть разница?! Нет! Качественной разницы нет. В этом весь фокус... Бесспорно выпадение радиоактивного
осадка. И чем мощнее разбавление, тем шире факел загрязнения морского дна... Алимов криво усмехнулся. - Ты остряк, Володя. - В глазах промелькнула задумчивость. Сказал заговорщически: - Я тебя понимаю. Ты отвечаешь в первую голову. Но ведь, в конце концов, отвечаю и я. И с меня главный спрос... Положение безвыходное - стране нужна энергия! Нефть... Валюта... "Что ты мелешь!.. - думал Палин. - Настоящую энергию ты выдашь не ранее, чем через полгода. И после ввода блока спецхимии". Алимов
виновато развел руками. - Звонил начальник главка Торбин. Приказал пускать блок... - Вот и выходит, что я кругом дурак! - в сердцах сказал Палин, вставая с кресла. Алимов вскочил. Выбежал на палас. Усиленно нюхая воздух, тряс Палину руку, приговаривая: - Ну что ты, что ты! Ты у нас зубр дозиметрии!.. - А глаза просветлели и искрились, и в них читалось: "Конечно же дурак... Дурак! Воистину дурак!" И все же Алимову показалось, что невольный выкрик Палина в финале означал
капитуляцию. "И слава богу! Слава богу!.."
