Читаем вместе Александр Дюма. Воды Экса(2/3)

* Читаем вместе. *

______________________________

Здравствуйте, уважаемые подписчики!

Сегодня получил много писем и всем ответил (если не пришел ответ - вероятнее всего не пришло и письмо мне). Спасибо Вам большое! Кстати, можно поздравить меня с приобретением домена, думаю, после выходных у рассылки появится полноценный сайт, а не ветка форума, и постепенно мы съедем с mybankir.com...

Александр Дюма. Воды Экса (2/3)

Отсюда и название арки "Помпейская".  От храма Дианы мало что уцелело. Его плиты частично пошли на постройку великолепных лестниц экского клуба*, а остальные, сохранившиеся лучше всего, были скрыты под зданием плохонького театра, которому они послужили фундаментом.  Не повезло и римским термам, оказавшимся под домом некоего Перрье. Мы говорили выше, что дождевая вода постепенно занесла землей все античные здания; термы полностью исчезли, и никто не знал о них до тех пор, пока Перрье не нашел их при перестройке своего дома.  Четыре ступеньки античной беломраморной лестницы ведут к восьмиугольному бассейну двадцати футов длиной, окруженному скамьями амфитеатра, на которых располагались купальщики; и скамьи, и дно бассейна облицованы белым мрамором. Под всеми уступами амфитеатра проложены трубы, а над последним уступом видны отдушины, через которые пар проникал в помещение. В бассейне стоял огромный мраморный чан с холодной водой: римляне погружались в нее сразу же после паровой ванны. Чан был разбит при раскопках, но покрывавший его дно осадок высох, слежался и дает точное представление о его первоначальных размерах и форме.  Под бассейном имелся резервуар для горячей воды, пары которой, как мы уже говорили, поднимались до верха помещения. Резервуар был, видимо, очень велик, ибо стена, находившаяся рядом с ним, попорчена в высоту на целых семь футов.  Открыта была лишь верхняя часть этого резервуара, но, исследуя выступающие из земли квадратные капители его колонн и переходя, согласно архитектурным правилам, от известного к неизвестному, можно предположить, что основанием своим они уходят в почву на глубину девяти футов; колонны эти кирпичные, и на каждом кирпиче начертано имя поставщика: звали этого человека Гларианус.  В конце узкого коридора находится небольшое помещение размером восемь футов на четыре; это не что иное, как частный бассейн на двоих; он целиком облицован белым мрамором и покоится на кирпичных колоннах, между капителями которых текла по трубам теплая вода. В бассейн спускались по лестницам, соответствующим по размерам его длине и ширине. Под ними проходили горячие трубы, чтобы ногам купальщиков было тепло и холодный мрамор не остужал воды в бассейне.  Впрочем, эти раскопки, которые якобы делались хозяином участка в научных целях, на самом деле имели лишь одно назначение - вырыть под его домом погреб, куда теперь и ведет упомянутый выше коридор.  Выбравшись из подземелья, мы увидели в саду античный меридиан - он мало чем отличается от теперешних.  Из современных зданий следует упомянуть о клубе и о водолечебнице.  Клуб служил для времяпрепровождения купальщиков, и мы уже вскользь упоминали о нем, говоря о храме Дианы. Внеся в кассу клуба двадцать франков, вы получаете личную карточку, открывающую вам доступ во все клубные помещения: залу, где дамы занимаются рукоделием и музыкой, бальную и концертную залы, биллиардную и библиотеку.  Прекрасный парк, окружающий здание клуба, так и манит погулять в нем. С одной стороны в пяти-шести лье от города дали теряются в голубоватой дымке, с другой - горизонт загораживает гора Дан-дю-Ша*, самая высокая вершина в окрестностях Экса, названная так из-за своей белизны и остроконечной формы.  ______________  * Кошачий зуб (франц.).  Постройка здания ванн была начата в 1772 году и закончена в 1784 по приказу и за счет Виктора-Амедея.  В первой комнате, справа от входа, находятся два крана, из которых больные трижды в день пьют по стакану воды. Надпись на одном кране гласит "сера", на другом - "квасцы". Температура воды в первом кране равна тридцати пяти градусам, во втором - тридцати шести.  Серная вода на одну пятую легче обычной; серебряная монета, опущенная в нее, чернеет за две секунды.  По сравнению с обычной водой горячие источники отличаются некоторыми интересными особенностями: от соприкосновения с окружающим воздухом обычная вода, нагретая до восьмидесяти градусов, теряет за два часа около шестидесяти градусов, тогда как теплая минеральная вода, налитая в ванну в восемь часов вечера, остывает к восьми часам утра, то есть за двенадцать часов, всего на четырнадцать-пятнадцать градусов, и такую ванну можно принимать без добавления горячей воды, ведь температура в ней бывает не ниже восемнадцати-девятнадцати градусов.  Больным людям рекомендуются ванны тридцати пяти-тридцати шести градусов, а воду Экса не надо ни нагревать, ни охлаждать, поскольку она соответствует этой температуре, иначе говоря, температуре человеческого тела; это свойство местных источников дает им явное преимущество перед всеми другими, либо слишком горячими, либо слишком холодными. Если вода слишком холодна, ее приходится подогревать, и легко понять, сколько полезного газа улетучивается при этом. Если же, напротив, она слишком горяча, ее разбавляют холодной водой или же наливают заранее. Ясно, что и в том, и в другом случае понижается лечебное действие ванн.  Минеральные источники Экса обладают, кроме того, одной природной особенностью: в отличие от других горячих источников, которые обычно бьют в низинах, они выходят из земли на высоте тридцати футов над водолечебницей; это очень облегчает сооружение душей, позволяя в силу закона тяготения придать воде нужный напор без каких-либо дополнительных устройств.  В разное время, особенно же когда температура воздуха спускается до двенадцати - девяти градусов тепла, в каждом из двух минеральных источников Экса по всей вероятности, они берут начало в одном и том же месте - наблюдается особое явление. Серная вода заключает в себе клейкую примесь, которая, густея, приобретает все особенности студенистой массы животного происхождения, о чем свидетельствуют ее вкус и питательные свойства, а квасцовая вода уподобляется студенистой массе явно растительного происхождения.  В 1822 году, в последний день масленицы, по всей цепи альпийских гор прокатилось землетрясение; тридцать семь минут спустя значительное количество желатинообразной массы животного и растительного свойства вышло из труб обоих источников - серного и квасцового.  Было бы слишком долго описывать всевозможные кабины и системы душей, которые в них принимают больные. Температура воды в душах разная, температура же воздуха в кабинах одна и та же, то есть тридцать три градуса. Только в одной кабине, прозванной Адом, гораздо жарче, что зависит от водяной струи, более мощной, чем все остальные; стоит затворить дверь и форточку этой кабины, чтоб ее тотчас же наполнили горячие пары. Из-за этой поистине адской атмосферы частота пульса больного доходит до ста сорока пяти ударов в минуту, а пульс некоего англичанина, скончавшегося от чахотки, достиг двухсот десяти, иначе говоря, трех с половиной ударов в секунду. Как раз в эту кабину и отвели злосчастного инженера-литейщика, шляпа которого так и осталась висеть там на вешалке.  К горячим источникам можно добраться из города, пройдя через отверстие, снабженное решеткой, которое имеет три фута в ширину и носит название "Змеиная дыра"; в самом деле, от одиннадцати до двух часов дня в этом проходе скапливается множество ужей, привлеченных как солнечными лучами, ибо отверстие "Змеиной дыры" обращено на юг, так и горячими парами, которые вырываются из этой своеобразной отдушины. В указанное время дня там неизменно видишь ужей, наслаждающихся двойным теплом солнца и пара; ввиду того что эти пресмыкающиеся отнюдь не ядовиты, мальчишки приручают их, а затем пользуются ими, как иные предприимчивые люди - пятновыводными средствами, а именно чтобы выуживать мелкие монеты у путешественников.  Решив осмотреть все достопримечательности Экса, я направился к Грезийскому водопаду; он находится в трех четвертях лье от города и пользуется печальной известностью из-за несчастья, случившегося в 1815 году с фрейлиной королевы Гортензии. В самом водопаде нет ничего примечательного, кроме глубоких воронок, которые он выдолбил в скале; в одной из них и погибла эта красивая молодая женщина. Когда я был на водопаде, уровень воды в нем понизился, обнажив отверстия всех трех воронок от пятнадцати до восемнадцати футов глубиной; в их внутренних стенках вода проделала ходы сообщения, через которые она питает ручей, протекающий тридцатью футами ниже и такой узкий, что его без труда можно перепрыгнуть.  Королева Гортензия приехала полюбоваться водопадом в сопровождении г-жи Пакен и г-жи де Брок; эта последняя ступила на доску, перекинутую через самую большую воронку, и хотела было опереться на зонтик, но поставила его не на доску, а рядом; лишившись точки опоры, она подалась всем туловищем вправо, доска перевернулась, г-жа де Брок вскрикнула и исчезла в бездне: ей было двадцать пять лет.  Королева приказала воздвигнуть на месте ее гибели памятник с такой надписью:  Здесь  10 июня 1813 года  погибла в возрасте 25 лет  на глазах у своей подруги  баронесса де Брок  О путник,  Пришедший сюда,  Ступай с осторожностью  Над этой пучиной:  Помни о тех,  Кто тебя  любит!  На обратном пути я увидел у дороги, шедшей по берегу горной речки, железный источник Сен-Симона, который был открыт Депине-сыном, врачом из Экса. Он велел построить здесь небольшой классический фонтан и высечь на нем не менее классическое имя богини Гигии, а несколько ниже надпись: Фонтан Сен-Симона. Не знаю, имеет ли эта фамилия какое-нибудь отношение к фамилии социального пророка наших дней.  Водой из этого источника лечат болезни желудка и лимфатической системы. Я попробовал ее мимоходом и нашел, что вкус у нее довольно приятный.  Я вернулся в Экс к самому ужину. Когда он был закончен и сотрапезники разошлись, я отметил, что ни один человек не пожаловался на колики в животе. Я так устал от своего путешествия, что сразу отправился спать.  В полночь меня разбудил громкий шум и яркий свет. Моя комната была полна народа; четверо молодых людей держали в руке горящие факелы: за мной пришли, чтобы звать меня на вершину Дан-дю-Ша.  Иные шутки может оценить лишь тот, кто хоть немного разделяет оживление и радость окружающих. Конечно, у приятелей, которые после ужина, сдобренного болтовней и вином, пребывали в приподнятом настроении и опасались, что отход ко сну положит конец веселью, вполне могло возникнуть желание провести остаток ночи вместе, совершив подъем на вершину Дан-дю-Ша, чтобы встретить там восход солнца, и, по всей вероятности, это предложение, сделанное кем-нибудь из нашей компании, имело у остальных громкий успех. Но я-то лег спокойный и усталый в надежде мирно проспать всю ночь, и нетрудно понять, что, когда меня внезапно разбудили, я без особого восторга выслушал столь нелепое предложение. Такая холодность показалась необъяснимой моим альпинистам; они решили, что я еще не вполне проснулся, и, чтобы стряхнуть с меня сонную одурь, схватили меня вчетвером за руки и за ноги и положили на пол посреди комнаты. Тем временем какой-то дальновидный приятель вылил на мою постель всю воду, которую я неосмотрительно оставил в умывальном тазу. И хотя из-за этой меры прогулка не стала для меня заманчивее, я вынужден был признать, что она почти неизбежна. Итак, я примирился с необходимостью и сделал вид, будто мысль залезть на гору мне чрезвычайно нравится; пять минут спустя я уже был готов, и мы отправились в путь. Всего нас собралось четырнадцать человек, включая двух проводников.  Проходя по площади, мы увидели Жакото, закрывавшего кафе, и немца, который курил последнюю сигару и допивал последнюю бутылку пива. Жакото пожелал новоявленным альпинистам много удовольствия, а немец крикнул нам вдогонку: "Щасливого пути!" Мы поблагодарили обоих.  Пришлось переправиться на другую сторону озера Бурже, чтобы добраться до подножия горы, на которую нам предстояло взойти; вода в озере была синяя, прозрачная, спокойная, и казалось, что в глубине его мерцает столько же звезд, сколько их было в небе. На западной оконечности озера высилась, словно белое привидение, башня Откомб, а между нею и нами тихо скользили рыбачьи лодки; на носу каждой горел факел, пламя которого отражалось в воде.  Будь я здесь один, я мог бы часами мечтать, сидя в одинокой лодке, и, конечно, не пожалел бы ни о прерванном сне, ни о теплой постели. Но я не для этого покинул город, я покинул его, чтобы развлекаться. Итак, я развлекался!.. Странная штука жизнь: в погоне за развлечениями, за удовольствиями мы постоянно проходим мимо счастья!..  Подъем на гору начался в половине первого утра; занятно было смотреть на наше факельное шествие. В два часа утра мы уже прошли три четверти пути; но тот его отрезок, который оставалось преодолеть, был так труден, так опасен, что наши проводники сделали привал, чтобы дождаться первых лучей солнца.  Как только рассвело, мы продолжали восхождение, но вскоре подъем стал таким крутым, что мы почти касались грудью склона горы, по которому шли гуськом. Мы проявляли всю ловкость и силу, на которую были способны, цеплялись руками за вереск и кусты, а ногами за уступы скал и неровности почвы. Было слышно, как из-под ног у нас вырываются камни и катятся под откос, крутой, словно скат крыши, и, следя за ними глазами, мы видели, что они достигают озера, синяя гладь которого расстилалась в четверти лье под нами; проводники и те не могли нам помочь, так как были поглощены поисками наиболее удобного пути; лишь время от времени они советовали нам не оборачиваться, чтобы избежать дурноты и головокружения, и эти советы, сделанные резким, отрывистым голосом, говорили о том, что опасность свалиться вполне реальна.  Вдруг наш товарищ, шедший первым за проводниками, испустил крик, от которого по телу у нас пробежали мурашки. Он собрался было ступить на камень, расшатанный тяжестью тех, кто уже воспользовался им как точкой опоры, но камень выскользнул у него из-под ног, а ветка, за которую он уцепился, не выдержала веса его тела и сломалась.  - Держите его! Держите! - вскричали проводники.  Но сказать это было легче, чем сделать: мы с превеликим трудом держались сами. Несчастный промелькнул мимо нас, и никто не смог его остановить. Мы уже полагали, что наш товарищ погиб, и в холодном поту следили за ним взглядом, когда он оказался так близко от Монтегю, последнего в нашей шеренге, что тот протянул руку и ухватил его за волосы. Казалось, они вот-вот рухнут оба; длилось это недолго, но никто из нас вовек не забудет того мгновения, когда наши друзья балансировали над пропастью, глубиной в две тысячи футов, а мы гадали, упадут они в нее или нет.  Наконец мы добрались до небольшого елового леса, и хотя дорога поднималась по-прежнему почти отвесно, взбираться по ней стало легче: мы хватались за ветви деревьев, опирались на их стволы. Лесок этот почти упирался в голую скалу, которой гора и обязана своим странным названием; ступени, выдолбленные кое-где в камне, облегчали подъем на ее вершину.  Только двое из нас предприняли это последнее восхождение, хотя оно было и не труднее проделанного нами пути; дело в том, что вид с вершины обещал быть не лучше того, который мы имели перед глазами; впрочем, и он не вознаградил нас за усталость и полученные ссадины; итак, мы предоставили двум смельчакам взбираться на эту колокольню, а сами уселись на землю, чтобы вытряхнуть камешки из обуви и вытащить колючки из одежды. Между тем наши альпинисты овладели вершиной горы и в доказательство своего подвига развели там костер и выкурили по сигарете.  Четверть часа спустя они присоединились к нам, так и не потушив костра: им хотелось знать, будет ли виден снизу его дым.  Мы наскоро перекусили, после чего проводники спросили нас, какой дорогой мы желаем вернуться - прежней или другой, более длинной, но зато более легкой; мы единодушно выбрали последнюю. В три часа по полудни мы уже были в Эксе, и двое наших приятелей, стоя посреди площади, с гордостью взирали на дым своего сигнального огня. Я спросил своих спутников, дозволено ли мне теперь, когда я вдоволь развлекся, отправиться на боковую. Ввиду того что все они испытывали ту же потребность, мне было отвечено, что препятствий к этому не имеется.  Уверен, что я проспал бы тридцать шесть часов подряд, как Бальма, если бы меня не разбудил громкий шум. Я открыл глаза, было темно; я подошел к окну и увидел, что все население Экса высыпало на площадь; все говорили разом, вырывали друг у друга зрительные трубы и задирали голову, рискуя свихнуть себе шею. Я решил, что произошло лунное затмение.  Я поспешно оделся, чтобы не пропустить интересного зрелища, и спустился вниз, вооружившись подзорной трубой.  Красноватые отблески озаряли ночь, небо, казалось, было в огне, Дан-дю-Ша пылала.  Тут кто-то коснулся моей руки; я обернулся и заметил наших товарищей, зажегших сигнальный огонь на вершине горы; они мимоходом кивнули мне. Я спросил, куда они торопятся; один из них рупором сложил руки и крикнул: "В Женеву!" Я сразу понял, в чем дело: стало известно, что они вызвали пожар на Дан-дю-Ша, и Жако-то потихоньку предупредил их, что король Сардинии весьма дорожит своими лесами.  Я перевел взгляд на младшую сестру Везувия: это был, правда, второстепенный, но премилый вулкан.  Ночной пожар в горах одно из самых великолепных зрелищ, какое можно увидеть. Пламя свободно разгуливает по лесу, словно гидра протягивает во все стороны свои огненные головы, подползает к попавшемуся на его дороге дереву, взбирается вверх по стволу, лижет своими сверкающими языками листья, султаном взвивается над верхушкой, спускается вниз по веткам и зажигает их одну за другой, словно ветви тиса на народном гулянье. Вот представление, которое наши короли не могут дать на своих празднествах, хотя оно поистине прекрасно! Затем, когда охваченное пламенем дерево сбрасывает с себя огненные листья, а налетевший ветер разносит их сверкающим дождем, когда каждая искра, падая на землю, порождает новый очаг пожара, когда эти очаги ширятся, сближаются и, слившись, образуют море огня, когда весь лес полыхает и каждое дерево окрашивает в соответствии со своей породой объявшее его пламя и придает ему собственную форму, когда почерневшие камни срываются с высоты и катятся вниз, все круша на своем пути, когда огонь свистит, как ветер, а ветер ревет, как ураган, - что за волшебная, ни с чем не сравнимая картина развертывается тогда перед глазами. Нерон, поджегший Рим, понимал толк в наслаждении.  От восторженного созерцания пожара меня отвлек стук колес: по площади ехала карета под конвоем четверых королевских карабинеров. Я узнал экипаж наших руджьери: разоблаченные проводниками и начальником почты, они были задержаны жандармами Карла-Альберта, так и не успев добраться до савойской границы. Обоим грозила тюрьма, но мы дружно встали на их защиту. Наконец благодаря нашему поручительству и данному ими слову не покидать Экса друзья были освобождены, что позволило им полюбоваться пожаром, который им предстояло оплатить.  Пожар продолжался три дня.  На четвертый день его виновникам был вручен счет на тридцать семь тысяч пятьсот франков. Они нашли, что плата слишком высока за несколько арпанов дрянного леса, к тому же непригодного для эксплуатации из-за своего местоположения; они написали нашему послу в Турине, прося его добиться хоть небольшого сокращения этой суммы. Посол проявил такое хитроумие, что неделю спустя требование о возмещении убытков было сведено к семистам восьмидесяти франкам.  По уплате этой суммы обоим друзьям разрешалось покинуть Экс; они выложили деньги, получили расписку и тут же уехали, опасаясь, как бы на следующий день им не предъявили дополнительного счета.  Я утаил имена виновников пожара: они пользуются слишком большим уважением в Париже, чтобы я отважился на него посягнуть.  Неделя, прошедшая после их отъезда, не принесла ничего нового, кроме отвратительного концерта, данного "лучшим" контральто Комической оперы и "лучшим" баритоном бывшей королевской гвардии, и переезда немца, который занял в отеле номер по соседству со мной; до сего времени он жил в доме рядом с логовищем змей и в одно прекрасное утро обнаружил в своем ботинке гадюку.  Ввиду того что поездки на ослах надоедают, даже если вылетаешь из седла не больше двух-трех раз, что игра в карты не кажется занимательной тому, кто не радуется выигрышу и не горюет о проигрыше, что я уже осмотрел все достопримечательности Экса и его окрестностей и, наконец, ввиду того что нам угрожал второй концерт "лучшего" контральто и "лучшего" баритона, я решил отказаться от этой идиотской жизни и посетить большой картезианский монастырь, находившийся, если не ошибаюсь, в десяти - двенадцати лье от Экса. Затем я намеревался вернуться в Женеву, а оттуда продолжать путешествие по Альпам через Оберланд. Итак, я приготовился к отъезду, нанял экипаж из обычного расчета десять франков в день и 10 сентября утром зашел проститься с немцем, моим соседом; он предложил мне выкурить с ним сигару и выпить стакан пива - любезность, которую, по-моему, он еще никому не оказывал.  В то время, как мы пили пиво и, облокотившись на столик, посылали друг другу в лицо клубы дыма, слуга доложил, что карета подана; немец встал, проводил меня до двери и только у ее порога спросил:  - Куда ви едите?  Я объяснил ему.  - Ха, ха, - продолжал он, - ви увидите монахоф, они шудные люди.  - Почему чудные?  - Да, да, они едят в шернилницах и спьят в шкапах.  - Что это значит, черт возьми?  - Увидите.  Он пожал мне руку, пожелал счастливого пути и захлопнул дверь своего номера. Я так и не добился от него никаких разъяснений.  Я зашел проститься с Жакото и выпить у него чашку шоколада. Хотя я не так уж много заказывал в кафе, где он работал, Жакото преисполнился ко мне уважением, ибо я сказал ему, что пишу книги; узнав, что я уезжаю, он спросил, не напишу ли я чего-нибудь о водах Экса. Я ответил, что это маловероятно хотя и возможно. Тогда он попросил меня упомянуть о кафе, где он был старшим официантом, что, несомненно, принесет большую пользу его хозяину; я не только дал ему такое обещание, но и обязался в меру своих сил прославить лично его, Жакото. Бедный малый даже побледнел при мысли, что его имя будет напечатано когда-нибудь в книге.  Общество, которое я оставил в Эксе, представляло собой диковинную смесь различных социальных слоев и политических убеждений. В большинстве была потомственная аристократия, преследуемая и понемногу вытесняемая аристократией финансовой, которая идет ей на смену, - так на скошенном поле прорастает новая трава. Словом, карлисты выделялись своей многочисленностью.  Сразу за ними шла партия собственников, состоящая из богатых парижских купцов, лионских негоциантов и владельцев металлургических заводов Дофине. Все эти славные люди чувствовали себя весьма несчастными, не получая в Савойе "Конститюсьоннеля"*.  ______________  * В Савойю поступают лишь две газеты - "Газетт" и "Котидьен" (Прим. автора.)  Бонапартистская партия также имела нескольких представителей в этом парламенте критиканов. Бонапартисты сразу бросались в глаза недовольством, составляющим основу их характера, и следующими ироническими словами, которые они вставляли в любой разговор: "Ах, если бы изменники не предали Наполеона!" Они - честные люди, ничего не видящие дальше острия своей шпаги; они мечтают о повторении триумфального возврата с острова Эльбы для Жозефа или Люсьена, не ведая, что Наполеон принадлежит к историческим личностям, которые оставляют после семью, но не наследников.  Республиканская партия была явно наиболее слабой и состояла, если не ошибаюсь, из меня одного. Впрочем, по причине того, что я был не вполне согласен ни с революционными принципами "Трибюн", ни с американскими теориями "Насьональ", что, по моему убеждению, Вольтер писал плохие трагедии и что я снимал шляпу, проходя мимо распятия, меня считали всего-навсего утопистом.  Демаркационная линия была особенно заметна среди женщин. Между собой общались лишь Сен-Жерменское предместье и предместье Сент-Оноре: потомственная и военная аристократия - сестры, тогда как аристократия финансовая - незаконнорожденная. Мужчин, однако, сближали азартные игры: за зеленым сукном не существует каст, и тот, кто делает наибольшие ставки, считается и самым знатным. Ротшильд пришел на смену семейству Монморанси, и, откажись он сегодня от веры предков, никто не стал бы оспаривать у него завтра звание славнейшего барона христианского мира.  Пока я размышлял обо всем этом, лошади успели привезти меня в Шамбери, где я не посмел остановиться из-за серой фетровой шляпы, все еще красовавшейся у меня на голове. Я заметил только, проезжая по городу, что хозяин гостиницы "Под сенью французского герба" сохранил на своей вывеске три лилии старшей королевской ветви, которые народ так решительно стер с герба младшей ветви.  В трех лье от Шамбери мы проехали под сводами туннеля, проложенного в горе; он имеет в длину шагов сто пятьдесят. Начатый при Наполеоне туннель был достроен теперешним савойским правительством.  По ту сторону горы лежит деревня Эшель, а в четверти лье от нее полуфранцузский, полусавойский городок. Границей между обоими королевствами служит речка; перекинутый через нее мост охраняется с одного конца савойским часовым, а с другого - часовым французским. Ни тот, ни другой не имеет права вступить на территорию своего соседа; оба важно доходят до середины моста, иначе говоря, до пограничной линии; после чего, повернувшись друг к другу спиной, расходятся в противоположные стороны и повторяют этот маневр в течение всего дежурства. Признаться, я с удовольствием увидел красные штаны и трехцветную кокарду одного из часовых, говорившие о том, что передо мной соотечественник.  Мы прибыли в деревню Сен-Лоран, находившуюся в четырех лье от монастыря, но это расстояние надо было проехать не в карете, а верхом. Увы, в деревне не осталось ни одного мула: всех угнали на какую-то ярмарку. Это было не так уж важно для нас с Ламарком: мы довольно приличные ходоки, но должно было испугать некую даму, которая путешествовала вместе с нами; однако она храбро согласилась идти пешком. Мы наняли проводника, взявшегося нести наши три свертка, которые он соединил в один. Была половина восьмого, до темна оставалось лишь два часа, а идти предстояло целых четыре.  Узкая долина Дофине, где стоит картезианский монастырь, может выдержать сравнение с самыми мрачными швейцарскими ущельями: она не менее живописна, чем они, и отличается такой же богатой растительностью и таким же величием окрестных вершин. Несмотря на крутизну, дорога, по которой мы шли, гораздо удобнее альпийских дорог, так как имеет в ширину не менее четырех футов. Она нисколько не опасна днем, и пока было светло, все шло у нас прекрасно. Однако ночь все же наступила, и наступила раньше времени из-за сильнейшей грозы. Мы спросили у проводника, нельзя ли нам где-нибудь укрыться, но на дороге не было ни одного дома - пришлось идти дальше; до монастыря оставалась еще половина пути.  Последняя часть подъема была донельзя трудна.  Вскоре полил дождь, а с ним наступила и кромешная тьма. Наша спутница уцепилась за руку проводника, Ламарк взял под руку меня, и мы двинулись дальше парами; идти в темноте шеренгой было рискованно: справа от нас на дне пропасти, глубины которой мы не знали, ревел поток. Ночь была так черна, что не видно было дороги под ногами, а белое платье дамы, служившее нам путеводной звездой, мелькало впереди лишь при свете молний, которые, к счастью, сверкали так часто, что в этой грозовой ночи было столько же света, сколько и тьмы. Прибавьте к этому аккомпанемент грома, раскаты которого множило эхо, удесятеряя его и без того оглушительные удары, - казалось, что близится Страшный суд.  Раздавшийся звон монастырского колокола возвестил, что мы приближаемся к цели. Полчаса спустя мы различили при вспышке молнии огромное здание древнего монастыря, возвышавшегося в каких-нибудь двадцати шагах от нас; ни малейшего шума не доносилось оттуда, кроме ударов колокола, ни единого проблеска света не было видно в его пятидесяти окнах - казалось, что это заброшенная обитель, где неистовствуют злые духи.  Мы позвонили. Монах отворил дверь. Мы хотели было войти, но тут он заметил нашу даму и захлопнул дверь, словно в монастырь явился сам сатана. Картезианцам воспрещено принимать у себя женщин. Один-единственный раз в их обитель проникла женщина, переодетая мужчиной; когда после ее ухода монахи узнали, что их устав был нарушен, они выполнили в залах и в кельях, куда она заходила, обряд заклинания бесов. Только соизволение папы может открыть дверь монастыря женщине - этому врагу человеческого рода. Герцогине де Берри и той пришлось обратиться в 1829 году к верховному первосвященнику за разрешением осмотреть картезианский монастырь.  Мы были в большом затруднении, когда дверь снова отворилась. Появился другой монах с фонарем в руке и отвел нас во флигель в пятидесяти шагах от обители. Там останавливаются все женщины, которые, как и наша спутница, приходят в монастырь, не зная суровых правил последователей святого Бруно.  Сопровождавшего нас монаха звали Жан-Мари. Он показался мне самым незлобивым и услужливым созданием, какое я когда-либо видел. На его обязанности лежало встречать путников, прислуживать им и показывать монастырь тем, кто этого пожелает. Прежде всего он угостил нас ликером, приготовленным монахами для путешественников продрогших на морозе или вымокших под дождем: в таком положении находились и мы, и, верно, никогда еще не представлялось случая с большей пользой применить святой эликсир. Но едва мы проглотили несколько его капель, как почувствовали, что в желудок к нам попал огонь; мы принялись бегать по комнате точно одержимые и требовать воды; если бы в эту минуту брату Жану-Мари пришло в голову поднести зажженную спичку ко рту любого из нас, мы, пожалуй, стали бы изрыгать пламя наподобие Какуса.  Между тем в огромном камине запылал огонь, а на столе появились яства: молоко, хлеб и сливочное масло; картезианские монахи не только сами постятся круглый год, но и заставляют поститься своих гостей.  Когда наш более чем скудный ужин подходил к концу, монастырский колокол зазвонил к заутрене. Я спросил брата Жан-Мари, можно ли мне присутствовать на богослужении. Он ответил, что хлеб и слово божие принадлежат всем христианам. Итак, я отправился в монастырь.  Вероятно, я отношусь к числу тех людей, на которых предметы внешнего мира влияют особенно сильно, и, пожалуй, наибольшее впечатление производят на меня религиозные памятники. А картезианский монастырь отличается таким мрачным величием, какое нигде больше не увидишь. Живущие в нем монахи принадлежат к ордену, пережившему все революции во Франции; этот орден единственное, что уцелело от верований наших отцов, последний оплот религии среди захлестнувшего землю неверия. И все же день ото дня равнодушие подтачивает святую обитель изнутри, тогда как время подтачивает ее снаружи; вместо четырехсот монахов, спасавшихся там в XV веке, осталось всего двадцать семь. И так как за последние шесть лет в монастырь не поступило ни одного человека, а два послушника, принятые за это время, не смогли вынести строгостей искуса, весьма вероятно, что картезианский орден станет все больше хиреть по мере того, как смерть будет стучаться в двери келий, ведь никто не придет на смену умершим, а самый молодой из монахов, переживший всех остальных, запрет изнутри дверь обители и, чувствуя, что час его пробил, ляжет живой в вырытую им самим могилу, ибо не будет больше братьев, чтобы похоронить его.

http://www.mybankir.com/

*** До завтра! Ведущий - Романов Александр, mailto:forex_raa@mail.ru Форум рассылки http://www.forum.mybankir.com Ссылки на архив и формы подписки http://www.romanov.mybankir.com P.S.: Очень хотелось бы получить от Вас обратную связь - что бы хотелось почитать, предложения.