Читаем вместе Харуки Мураками. Слушай песню ветра. (3/3)

* Читаем вместе. *

______________________________

Здравствуйте, уважаемые подписчики!

От подписчика Муссона пришло предложение по дальнейшему развитию рассылки, за что ему огромное спасибо. >>Найдите 4-5 человек (обявите в рассылке), которые будут искать отзывы. >>Перед тем, как выпустить очередной выпуск вы даете запрос этим людям, и они ищут. >>Присланные рецензии вы публикуете в нулевом выпуске рассылки. Организуйте команду >>заинтересованных людей. Обдумав предложения, я его изменил и предлагаю в таком виде: По окончании публикации произведения, в течении недели любой подписчик может прислать рецензию на прочитанное, что, думаю, добавит оживления рассылке. В будущем, рецензии будут размещаться на сайте рассылки, так что Вы можете себя почувствовать еще и публичным критиком :-) Можно начинать прямо с этого выпуска, жду отзывы....

Харуки Мураками. Слушай песню ветра (3/3)

29.  Целую неделю Крыса ходил, как в воду опущенный. То ли приближавшаяся осень была тому виной, то ли та самая девчонка... Ни слова он не говорил на эту тему. Когда Крыса подолгу не появлялся, я приставал к Джею: - Слушай, а что такое с Крысой стряслось, как ты думаешь? - Да я и сам толком не пойму... Может, просто лето кончается? С приближением осени Крыса всегда впадал в депрессию. Он сидел за стойкой, тупо уткнувшись в книгу, а когда я пытался с ним заговаривать, отвечал односложно и без настроения. Когда на сумеречной улице свежел ветер и еле заметно начинало пахнуть осенью, он ни с того ни с сего забывал о пиве, принимался хлестать виски со льдом, без конца кидал деньги в музыкальный автомат, терзал пинбол, покуда машина не отказывалась с ним играть - и всем этим заставлял Джея нервничать. - У него, наверное, такое чувство, будто его оставляют позади, - сказал Джей. - Я его понимаю. - Как это? - Ну, все разъезжаются - кто работать, кто обратно в университет... Ты ведь тоже? - Да, я тоже. - Ну вот, видишь... Я кивнул. - А девчонка эта? - Чуть времени пройдет, и забудется. Помяни мое слово. - Что же там у них такое произошло? - Кто ж их знает... Джей принялся за прерванную работу. Я больше ничего не спрашивал. Кинул мелочи в музыкальный автомат, выбрал несколько песен и вернулся за стойку, к своему пиву. Минут через десять передо мной опять появился Джей. - Слушай, а Крыса с тобой ни о чем не говорил? - Нет. - Странно. - Почему? Джей задумался, протирая стакан. - Ему обязательно надо с тобой посоветоваться. - Ну, так что же он? - Это непросто. Боится, что ты его на смех поднимешь. - Да не буду я его на смех поднимать! - Но выглядит это именно так. Причем уже давно. Ты хороший парень, но - как бы это сказать - некоторые вещи почему-то считаешь суетой, недостойной внимания. Хотя я не хочу сказать ничего плохого. - Это понятно. - Все-таки я на двадцать лет тебя старше, и много чего повидал за эти годы. Поэтому отношусь к вам, как... - Как бабушка? - Да. Я чуть не подавился пивом от смеха. - Ладно, попробую с ним сам поговорить. - Давай, это будет правильно. Джей потушил сигарету и вернулся к работе. Я решил вымыть руки. Из зеркала в умывалке на меня смотрело мое отражение. Вернувшись, я выпил еще одну бутылку, чтобы отделаться от неприятного ощущения. 30.  Было время, когда все хотели выглядеть крутыми. Незадолго до окончания школы я решил вести себя так, чтобы наружу выходило не более половины моих сокровенных мыслей. Зачем я так решил, уже не помню - но выполнял это строго в течение нескольких лет. А потом вдруг обнаружил, что и вовсе разучился выражать словами более половины того, что думаю. Каким образом это связано с крутостью, мне не совсем понятно. По-английски это называется cool, "холодный" - в этом смысле меня можно сравнить со старым холодильником, который не размораживали целый год.  Я барахтаюсь в болоте времени и продолжаю писать эти строки, подстегивая засыпающее сознание пивом и табаком. По нескольку раз принимаю горячий душ, дважды в день бреюсь и без конца слушаю старые пластинки. Вот и сейчас у меня за спиной поют давно забытые Питер, Пол и Мэри: "Don't think twice, it's all right." 31.  На следующий день я договорился с Крысой встретиться в бассейне одного из отелей на окраине города. Лето шло к концу, к тому же добираться туда было неудобно - поэтому народу в бассейне собралось немного, человек десять. Половину их составляли американцы, остановившиеся в отеле - вместо того, чтобы плавать, они самозабвенно загорали. Отель был выстроен в стиле аристократического особняка. По его роскошному двору, сплошь покрытому лужайками, тянулись розовые кусты, отделявшие бассейн от основного здания. Они взбегали на невысокий холм, с которого хорошо было видно море, а также бухта и город. Мы с Крысой несколько раз сплавали наперегонки в 25-метровом бассейне, потом уселись рядом в шезлонгах и открыли холодную колу. Отдышавшись, я затянулся сигаретой. Крыса тем временем умиротворенно глядел, как в бассейне плавает молодая американочка. По безоблачному небу пронеслись несколько реактивных самолетов, оставив за собой белые, будто замороженные следы. - Такое впечатление, - сказал Крыса, глядя вверх, - что, когда мы были маленькие, самолетов летало больше. Причем, в основном летали американские - двухфюзеляжные, с пропеллерами. - P-38? - Нет, транспортные. Огромные, куда там P-38... Одно время летали очень низко, можно было всю военную маркировку разглядеть. Еще помню DC-6, DC-7, а один раз видел "Сэйбер"! - Ну, это давно... - Да, при Эйзенхауэре. Тогда еще к нам в гавань крейсер зашел. В городе ступить было негде, кругом моряки. И патрули. Ты видел патрули? - Ага. - Теперь все куда-то пропало... Хотя это я не к тому, что мне военные нравятся. Я кивнул. - Но "Сэйбер" был классный самолет! Пока не начал напалм сбрасывать. Ты когда- нибудь видел, как сбрасывают напалм? - Видел, в фильмах про войну. - Люди, они чего только не напридумывают! Хотя это они выдумали здорово. Кто знает, может лет десять пройдет - и по напалму будет ностальгия. Я рассмеялся и достал вторую сигарету. - Любишь самолеты, да? - Когда-то хотел летчиком стать. Потом глаза испортил и раздумал. - Понятно... - Небо люблю. Сколько угодно могу на него смотреть - не надоедает. А когда не хочу, то просто не смотрю. Крыса замолчал минут на пять, а потом вдруг заговорил: - Иногда становится невмоготу. Осознавать, что ты богатый, и все такое... Бывает, хочется убежать. Понимаешь? - Как это "убежать"? - удивился я. - Хотя... Если тебе и вправду так хочется, возьми да убеги. - Наверное, это было бы лучше всего. Уехать в какой-нибудь незнакомый город, начать все с нуля... Разве плохо? - Что, и университет бросишь? - Да я его уже бросил. Никакой нет охоты возвращаться. Глаза Крысы, спрятанные за темными очками, продолжали следить за плывущей девушкой. - А почему бросил? - Ну... Надоело потому что. Хоть и старался сначала. Так сильно, что самому теперь не верится. До всех мне было дело - не меньше, чем до себя. Даже полицейские меня из-за этого били. Но приходит время, когда каждый возвращается на свое место. Только мне некуда вернуться. Знаешь, есть такая игра - все вокруг стульев бегают, потом садятся - а одному стула не хватает. - И что ты теперь собираешься делать? В раздумье Крыса вытер полотенцем ноги. - Думаю повесть написать. Ты как на это смотришь? - Ну, возьми да напиши. Крыса кивнул. - А какую повесть? - Хорошую. По моим стандартам. Я ведь себя талантом не считаю... Но, по крайней мере, смысл писательства я вижу в том, чтобы самому чему-то научиться. Правильно? - Правильно. - Писать надо для себя... Или, скажем, для цикад. - Для цикад? - Ага. Крыса потеребил висевшую у него на голой груди полудолларовую монету с портретом президента Кеннеди. - Несколько лет назад я с одной девчонкой ездил в Нару (*12). Был ужасно жаркий день, и мы с ней часа три шли между холмов. Если нам кто и попадался, то только птицы, взлетавшие с пронзительными криками, да певчие цикады, трещавшие под ногами, когда мы шли по меже. И больше никого. Просто было очень жарко. Мы устали и присели на пологом склоне, опушившемся мягкой травой. Понежились на ветерке и вытерли пот. Под склоном пролегал глубокий ров, а за ним - густо поросший лесом древний курган, будто выступающий из воды остров. Императорская могила. Ты ее видел когда-нибудь? Я кивнул. - И тогда я подумал: для чего же сделана такая громадина? Конечно, в любой могиле есть смысл. Все когда-нибудь умрут - и это как напоминание. Но здесь было как-то чересчур. Огромные размеры иногда меняют суть вещей до неузнаваемости. Фактически, это было вообще непохоже на могилу. Это была гора. Во рву плавали лягушки и ряска, а ограда вокруг заросла паутиной. Я молча глядел на курган и вслушивался в ветер, идущий со стороны рва. И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал - меня как будто завернули во что-то. Целиком и полностью. Ощущение было такое, словно цикады, лягушки, пауки, ветер - буквально все - превратилось в единое целое и течет через Космос! Крыса допил свою колу, уже без газа. - И вот, когда я собираюсь что-то написать, я всегда вспоминаю этот летний день и этот поросший лесом курган. И думаю, как здорово было бы написать что-нибудь для цикад, пауков и лягушек, для зеленой травы и ветра... Крыса умолк, заложил руки за голову и уставился в небо. - Ну... И ты пробовал уже что-нибудь написать? - Нет. Ни единой строчки. - Ни единой? - Вы - соль земли... - Что? - Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой? (*13) Так Сказал Крыса.  Небо к вечеру заволокло тучами. Перейдя из бассейна в маленький гостиничный бар, мы пили там холодное пиво под итальянские песни в обработке Мантовани. В широком окне светились портовые огни. - Так что там у тебя с подругой-то? - спросил я, решившись.  Тыльной стороной ладони Крыса вытер с губ пивную пену и в раздумье уставился в потолок. - Вообще говоря, я не собирался тебе про это рассказывать. Так все по-дурацки... - Но ведь ты хотел со мной поговорить? - Хотел. Но вечерок подумал - и расхотел. В мире есть вещи, которых нам все равно не изменить. - Например? - Например, больные зубы. В один прекрасный день у тебя вдруг появляется зубная боль и не проходит, как бы тебя кто ни утешал. И тогда ты злишься на самого себя. А потом начинаешь дико злиться на других за то, что они сами на себя не злятся. Понимаешь? - Отчасти, - сказал я. - Но если хорошо подумать, условия у всех одинаковые. Мы все попутчики в неисправном самолете. Конечно, есть везучие, а есть невезучие. Есть крутые, а есть немощные. Есть богатые, а есть бедные. Но все равно ни у кого нет такой силы, чтобы из ряда вон. Все одинаковы. Те, у которых что-то есть, дрожат в страхе это потерять - а те, у кого ничего нет, переживают, что так и не появится. Все равны. И тому, кто успел это подметить, стоит попробовать хоть чуточку стать сильнее. Хотя бы просто прикинуться, понимаешь? На самом-то деле сильных людей нигде нет - есть только те, которые делают вид. - Можно вопрос? Я кивнул. - Ты на самом деле в это веришь? - Да. На какое-то время Крыса замолчал, уставясь в стакан с пивом. Потом сказал очень серьезно: - И не будешь говорить, что пошутил?..  Я отвез Крысу домой и по дороге обратно заскочил в Джей'з бар. - Поговорили? - Поговорили. - Ну и слава богу, - сказал Джей и поставил передо мной блюдце жареного картофеля. 32.  Дерек Хартфильд - несмотря на огромное количество своих произведений - крайне редко говорил о жизни, мечте или любви прямым текстом. В своей полуавто- биографической, относительно серьезной книге "Полтора витка вокруг радуги" (1937) - серьезной в смысле отсутствия инопланетян или монстров - Хартфильд сбивает читателя с толку иронией и цинизмом, шуткой и парадоксом, чтобы потом в нескольких скупых словах выразить сокровенное.  "На самой святой из всех святых книг в моей комнате - на телефонном справочнике - я клянусь говорить только правду. Жизнь - пуста. Но известное спасение, конечно, есть. Нельзя сказать, что жизнь пуста изначально. Для того, чтобы сделать ее напрочь пустой, требуются колоссальные усилия, изнурительная борьба. Здесь не место излагать, как именно протекает эта борьба, какими именно способами мы обращаем нашу жизнь в ничто - это выйдет слишком долго. Если кому-то непременно надо это узнать, то пусть он почитает Ромена Ролана - "Жан Кристофф". Там все есть."  Почему "Жан Кристофф" так привлекал Хартфильда, понять несложно. Этот неимоверно длинный роман описывает жизнь человека от рождения до смерти, в строгой хронологической последовательности. Хартфильд придерживался убеждения, что роман должен служить носителем информации, таким же, как графики или диаграммы - и достоверность этой информации прямо пропорциональна ее объему. "Войну и Мир" Толстого он обычно критиковал. Не за объем, конечно - а за недостаточно выраженную Идею Космоса. Из-за этого изъяна впечатление от романа становилось у Хартфильда дробным и искаженным. Выражение "Идея Космоса" в его употреблении звучало обычно как "бесплодие". Своей любимой книгой он называл "Фламандского пса" (*14). "Неужели вы думаете, - говорил он, - что собака может умереть ради картины?"  Во время одного интервью репортер спросил Хартфильда: - Герой вашей книги Уорд погибает два раза на Марсе и один раз на Венере. Разве здесь нет противоречия? На что Хартфильд ответил: - А вы разве знаете, как течет время в космическом пространстве? - Нет, - сказал репортер. - Но таких вещей не знает никто! - Так какой же смысл писать о том, что знают все?  *  Среди работ Хартфильда есть рассказ "Марсианские колодцы" - вещь для него необычная, во многом предвосхитившая появление Рэя Брэдбери. Читал я ее очень давно и в деталях не помню. Изложу здесь только сюжетную линию.  По поверхности Марса разбросано неимоверное множество бездонных колодцев. Известно, что колодцы выкопаны марсианами много десятков тысяч лет назад - но самое интересное то, что они аккуратнейшим образом обходят подземные реки. Зачем марсиане их строили, никому не ясно. Собственно говоря, никаких других памятников, кроме колодцев, от марсиан не осталось. Ни письменности, ни жилищ, ни посуды, ни железа, ни могил, ни ракет, ни городов, ни торговых автоматов. Даже раковин не осталось. Одни колодцы. Земные ученые не могут решить, называть ли это цивилизацией - а между тем колодцы сработаны на совесть, ни один кирпич за десятки тысяч лет не выпал. Конечно, в колодцы спускались искатели приключений и исследователи. Но колодцы были так глубоки, а боковые туннели так длинны, что веревки всегда не хватало и приходилось выбираться обратно. А из тех, кто спустился без веревки, не вернулся никто. И вот однажды в колодец спустился молодой парень, космический бродяга. Он устал от грандиозности космоса и хотел погибнуть незаметно для других. Колодец по мере спуска стал казаться ему все уютнее, а тело мягко наполнялось необъяснимой силой. На глубине около километра он обнаружил подходящий туннель и углубился в него. Бесцельно, но настойчиво все шел он и шел по изгибавшемуся коридору. Часы его остановились, ощущение времени пропало. Может, прошло два часа, а может, двое суток. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, а диковинная сила по-прежнему переполняла его. Вдруг он увидел солнечный свет. Туннель связывал два колодца - поднявшись, он снова очутился наверху. Присел на краешек, чтобы оглядеть бескрайнюю пустыню и нависшее над ней солнце. Что-то было не так. В запахе ветра, в солнце... Оно стояло высоко, но выглядело заходящим - огромный оранжевый ком. - Через двести пятьдесят тысяч лет солнце погаснет! - прошептал ему ветер. - Щелк! - и выключилось. Двести пятьдесят тысяч лет - совсем немного. Не обращай на меня внимания, я просто ветер. Если хочешь, зови меня "марсианин". Звучит неплохо. Хотя для меня слова не имеют смысла... - Но ведь ты говоришь?! - Я? Это ты говоришь! Я только подсказываю тебе. - А что случилось с солнцем? - Оно состарилось. Скоро умрет. Мы здесь бессильны - что ты, что я. - Почему так быстро? - Нет, не быстро. Пока ты шел через колодец, прошло полтора миллиарда лет. Время летит, как стрела - у вас ведь так говорят? Колодец, в который ты спустился, прорыт вдоль искривленного времени. Мы можем путешествовать по нему. От зарождения Вселенной - и до ее конца. Поэтому для нас нет ни рождения, ни смерти. Только Ветер. - Ответь мне на один вопрос. - С удовольствием. - Чему ты учился? Ветер захохотал, и весь воздух мелко затрясся. А потом поверхость Марса снова окутала вечная тишина. Парень достал из кармана пистолет, приложил дулом к виску и нажал на спусковой крючок. 33.  Зазвонил телефон. - Я вернулась, - сказала она. - Давай встретимся. - Сегодня можешь? - Конечно. - В пять часов у входа в YWCA (*15). - Что ты там делаешь? - Беру уроки французского. - Уроки французского?! - Oui (*16). Положив трубку, я принял душ и выпил пива. Не успел допить, как водопадом обрушился проливной дождь.  Когда я добрался до места, ливень прекратился - но выходившие из дверей девушки подозрительно глядели на небо, то раскрывая зонтики, то закрывая их обратно. Я остановил машину напротив входа, заглушил мотор и закурил. По обоим бокам от дверей стояли почерневшие от дождя столбы- как могильные плиты в пустыне. Рядом с грязноватым, мрачным зданием YWCA располагалась новая дешевенькая постройка, сдающаяся по частям разным фирмам. На крыше висел огромный щит с рекламой холодильника. Малокровная, лет тридцати женщина в переднике, весело ссутулясь, открывала его дверцу - так, что я мог видеть содержимое. В морозильнике был лед, литровая упаковка ванильного мороженого и коробка креветок. Секцией ниже хранились яйца, масло, сыр "камамбер" и бескостная ветчина. В третьей секции лежала рыба и куриные окорочка, а в самом нижнем отделении - помидоры, огурцы, спаржа и грейпфруты. Дверные отсеки содержали по три больших бутылки кока-колы и пива, а кроме того - пакет молока. В ожидании ее выхода я облокотился на руль и размышлял, в каком порядке я все бы это слопал. По любому выходило, что мороженое в меня уже не влезло бы. А отсутствие приправ было и вовсе смерти подобно.  Она появилась в начале шестого, одетая в розовую рубашку с короткими рукавами и белую мини-юбку. Волосы были собраны сзади в пучок. За неделю ей будто прибавилось года три - виной тому могла быть прическа, а может очки, которых раньше на ней не было. - Что за ливень! - сказала она, усаживаясь в машину и нервно оправляя юбку. - Промокла? - Немножко. Я достал с заднего сидения пляжное полотенце, забытое там после бассейна, и подал ей. Она вытерла им лицо, волосы - и вернула мне. - Я тут недалеко кофе пила, когда полило. Просто наводнение какое-то! - Зато чуть прохладнее стало. - Да уж... Она высунула руку в окно, определяя температуру. Между нами что-то было не так. Что-то разладилось по сравнению с последней встречей. - Как съездила? - спросил я. - Да никуда я не ездила. Я тебе наврала. - Зачем? - Потом расскажу. 34.  Иногда случается, что я вру. Последний раз это было в прошлом году. Врать я очень не люблю. Ложь и молчание - два тяжких греха, которые особенно буйно разрослись в современном человеческом обществе. Мы действительно много лжем - или молчим. Но с другой стороны, если бы мы круглый год говорили - причем, только правду и ничего кроме правды - то как знать, может, правда и потеряла бы всю свою ценность...  *  Осенью прошлого года мы с моей подругой забрались в постель, а потом ужасно проголодались. - Еда какая-нибудь есть? - спросил я. - Сейчас поищу, - ответила она.  Как была голая, она открыла холодильник, нашла там старую булку, сделала на скорую руку сэндвичи с колбасой и листьями салата, приготовила кофе и принесла все это мне. Дело было в октябре, ночи стояли прохладные. Когда она залезла обратно в постель, то была окоченевшей, как банка консервированного лосося. - Жаль, горчицы не оказалось... - Первый класс!  Завернувшись в одеяло и уплетая сэндвичи, мы смотрели с ней по телевизору старый фильм, "Мост на реке Квай" (*17). В самом конце, когда мост взорвали, она издала стон. - Зачем же они его строили, старались? - и она ткнула пальцем в Алека Гиннесса, остолбеневшего в своем недоумении. - Это был для них вопрос чести. - Хм, - с набитым ртом она на некоторое время задумалась о человеческой чести. Так было всегда - что там делалось у нее в голове, я даже вообразить не мог. - Слушай, а ты меня любишь? - Конечно. - И жениться хочешь? - Что, прямо сейчас? - Когда-нибудь... Попозже. - Хочу, конечно. - Ты мне такого не говорил, пока я сама не спросила. - Ну, забыл сказать... - А детей ты сколько хочешь? - Троих. - Мальчиков или девочек? - Двух девочек и мальчика. Она проглотила кофе с остатками сэндвича и внимательно всмотрелась в мое лицо.  - Врун!  Так она сказала. Хотя это было и не совсем верно. Покривил душой я только в одном. 35.  Зайдя в маленький ресторан недалеко от порта и слегка перекусив, мы заказали "Блади Мери" и бурбон. - Хочешь узнать правду? - спросила она. - А вот в прошлом году я анатомировал корову, - сказал я. - И что? - Вскрыл ей живот. В желудке оказался ком травы. Я сложил эту траву в полиэтиле- новый пакет, принес домой и вывалил на стол. И потом, всякий раз, когда случалась неприятность, смотрел на этот травяной ком и думал: "И зачем это, интересно, корова снова и снова пережевывает вот эту жалкую, противную массу?" Она усмехнулась, поджала губы и посмотрела на меня. - Поняла. Ничего не буду говорить. Я кивнул. - Только одну вещь хочу спросить. Можно? - Давай. - Почему люди умирают? - Потому что идет эволюция. У отдельных особей нет энергии, которая ей нужна, поэтому она осуществляется через смену поколений. Хотя это не более, чем одна из теорий. - Она что, и сейчас идет, эта эволюция? - Понемножку. - А почему она идет? - Тут тоже много разных мнений. С определенностью можно утверждать лишь одно: эволюционирует сам Космос. Имеет ли здесь место какая-то направленность или стремление к чему-то - вопрос отдельный. Космос эволюционирует, а мы - не более, чем часть этого процесса. Я отставил виски, закурил и добавил: - А откуда для этого берется энергия, никто не знает. - Никто? - Никто. Она разглядывала белую скатерть, гоняя кончиком пальца лед в стакане. - А вот я умру, пройдет сто лет - и никто про меня не вспомнит. - Скорее всего, - сказал я.  Выйдя из ресторана, мы окунулись в удивительно ясные сумерки и побрели вдоль тихих портовых складов. Она шла рядом со мной, я мог различить запах ее волос. Ветер, перебиравший листья ив, мягко напоминал о кончающемся лете. Пройдя немного, она взяла мою руку в свою - в ту, на которой было пять пальцев. - Когда тебе обратно в Токио? - На той неделе. Экзамен... Молчание. - Зимой я приеду снова. На рождество. У меня день рождения 24 декабря. Она кивнула, будто думая о чем-то своем. Потом спросила: - Ты Козерог? - Да. А ты? - Я тоже. 10 января. - Знак почему-то не самый благоприятный. Иисус Христос тоже Козерог. - Ага... Она перехватила мою руку поудобнее. - Кажется, я буду без тебя скучать. - Но ведь мы еще встретимся... Она не отвечала. Склады тянулись один другого ветше; между кирпичами прилепился скользкий темно- зеленый мох. Высокие, темные окна закрывали массивные решетки; на покрытых ржавчиной дверях висели таблички торговых фирм. Вдруг сильно запахло морем, и склады кончились. Кончилась и ивовая аллея - казалось, деревья выпали, как больные зубы. Мы перешли железнодорожную колею, поросшую травой, уселись на каменных ступенях заброшенного мола и стали смотреть на море. Перед нами горела огнями доков верфь. От нее отходило неказистое греческое судно - разгруженное, с поднявшейся ватерлинией. Белую краску на его борту изъел красной ржавчиной морской ветер, а бока обросли ракушками, как струпьями. Довольно долго мы глядели на море, небо и корабли, не роняя ни слова. Вечерний ветер с моря колыхал траву, а сумерки медленно превращались в бледную ночь. Над доками замигали звезды. После долгого молчания она сжала левую руку в кулак, и несколько раз нервно ударила ей по ладони правой. Потом подавленно уставилась на покрасневшую ладонь. - Всех ненавижу, - произнесла она одиноко. - И меня? - Извини, - она смутилась, взяла себя в руки и положила ладонь обратно на колено. - Ты не такой. - Не настолько, да? Она кивнула со слабым подобием улыбки и мелко дрожащими руками поднесла огонь к сигарете. Дым хотел окутать ее волосы, но его унес ветер и развеял в темноте. - Когда я сижу одна, то слышу разных людей, которые со мной заговаривают. Одних я знаю, других нет... Отец, мать, школьные учителя- разные люди. Я кивнул. - И говорят всякую гадость. Хотим, чтобы ты умерла, и так далее. Или вообще грязь какую-нибудь... - Какую? - Не хочу говорить. Сделав две затяжки, она погасила сигарету кожаной сандалией и легонько надавила на глаза кончиками пальцев. - Как ты думаешь, я больна? - Даже не знаю, - покачал я в растерянности головой. - Но если это беспокоит, то лучше врачу показаться. - Да ладно. Не обращай внимания. Она закурила вторую сигарету. Потом попыталась рассмеяться, но смех у нее вышел неважный. - Я тебе первому про это рассказала. Я взял ее за руку. Рука продолжала мелко дрожать. Между пальцами выступили капли холодного пота. - А врать-то очень не хотелось на самом деле... - Я понимаю. Мы снова замолчали и тихо сидели под звук мелких волн, ударявшихся о мол. Так долго сидели, что и не вспомнить, сколько. Когда я заметил, что она плачет, то провел пальцем по ее мокрой от слез щеке и обнял за плечи.  Я давно уже не помнил, как пахнет лето. Я соскучился по запаху морской воды и далеким паровым свисткам, по прикосновению девичьей кожи и лимонному аромату волос, по дуновению сумеречного ветра и робким надеждам - соскучился по летнему сну. Однако теперь все было иначе, чем раньше. Все отличия маленькие - а в целом непоправимые. Совсем как калька, навсегда соскользнувшая с оригинала. 36.  Чтобы дойти до ее дома, нам потребовалось полчаса. Вечер стоял замечательный. Поплакав, она чудесным образом повеселела. По пути к ее дому мы заходили во все магазины подряд и покупали всякую дребедень. Мы купили земляничную зубную пасту, цветастое пляжное полотенце, несколько датских мозаичных панно, шестицветный набор шариковых ручек - и, таща все это в гору, иногда останавливались, чтобы оглянуться на порт. - А машину ты так и бросил? - Потом заберу. - А завтра утром не поздно? - Да без разницы! Остаток пути мы проделали, не торопясь. - Не хочу сегодня оставаться одна, - сказала она, обращаясь к булыжникам мостовой. Я кивнул. - Только ты ведь тогда ботинки почистить не сможешь? - Ничего, пусть сам иногда чистит. - Интересно, почистит или нет? - А как же? Он у меня человек долга!  Ночь была тихая. Медленно ворочаясь, она уткнулась носом в мое правое плечо. - Холодно. - Как это "холодно"? Тридцать градусов! - Не знаю. Холодно, и все. Я подобрал сброшенное к ногам одеяло и укутал ее по плечи. Она вся тряслась мелкой дрожью. - Плохо себя чувствуешь? Она мотнула головой: - Мне страшно. - Страшно чего? - Всего. А тебе не страшно? - Абсолютно. Она помолчала - будто взвешивая мой ответ на ладони. - Хочешь секса? - Угу. - Извини. Сегодня нельзя. Я молча кивнул, не выпуская ее из объятий. - Мне только что операцию сделали. - Аборт? - Да. Она ослабила руку, которой обнимала меня за спину, и кончиком пальца начертила несколько кружочков у меня на плече. - Странно... Ничего не помню. - Да?.. - Это я про того парня. Совершенно забыла. Даже лица не вспомнить. Я погладил ее по волосам. - А казалось, что влюбилась. Правда, недолго. Ты когда-нибудь влюблялся? - Ага. - И лицо помнишь? Я попытался вспомнить лица трех своих девчонок. Удивительное дело - отчетливо не вспоминалось ни одно. - Нет, - сказал я. - Странно, правда? Интересно, почему? - Наверное, так удобнее. Не поднимая головы с моей голой груди, она покивала. - Слушай, если тебе очень хочется, может, мы это как-нибудь по-другому?.. - Не надо. Ничего страшного. - Правда? - Угу. Она снова обняла меня покрепче. Ее сосок ощущался у меня под ложечкой. До смерти захотелось пива. - Как несколько лет назад пошло все наперекосяк - так и до сих пор. - "Несколько" - это сколько? - Двенадцать. Или тринадцать. С тех пор, как отец заболел. Из того времени больше ничего и не помню. Одна сплошная гадость. Все время у меня злой ветер над головой. - Ветер меняет направление. - Ты правда так думаешь? - Ну, он же должен его когда-нибудь менять! На какое-то время она замолчала - как пустыня, вобравшая в свой сухой песок все мои слова и оставившая меня с одной горечью во рту. - Я несколько раз пыталась начать думать так же. Но никак не получалось. И влюбиться пробовала, и просто стать терпеливее. Не получается - и все тут... Больше ни о чем не говоря, мы лежали с ней в обнимку. Ее голова была у меня на груди, а губы касались моего соска. Она долго не шевелилась - как будто уснула. Она молчала долго. Очень долго. Я то дремал, то смотрел в темный потолок.  - Мама... Она сказала это шепотом, как будто ей что-то приснилось. Она спала. 37.  Привет, как дела? Говорит радио "Эн-И-Би", программа "Попс по заявкам". Снова пришел субботний вечер. Два часа - и уйма отличной музыки. Кстати, лето вот-вот кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели? Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я познакомлю вас с одним письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.  "Здравствуйте. Я каждую неделю с удовольствием слушаю вашу передачу. Мне даже не верится, что осенью исполнится три года моей больничной жизни. Время и вправду летит быстро. Конечно, из окна моей кондиционированной палаты мне мало что видно, и смена времен года для меня не имеет особого значения - но когда уходит один сезон и приходит другой, мое сердце радостно бьется. Мне семнадцать лет, а я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни гулять - не могу даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года. Письмо это пишет за меня моя старшая сестра, которая все время рядом. Чтобы ухаживать за мной, она бросила университет. Конечно, я очень ей благодарна. За три года, проведенных в постели, я поняла одну вещь: даже в самой жалкой ситуации можно чему-то научиться. Именно поэтому стоит жить дальше - хотя бы понемножку. Моя болезнь - это болезнь спинного мозга. Ужасно тяжелая. Правда, есть вероятность выздоровления. Три процента... Такова статистика выздоровлений при подобных болезнях - мне сказал это мой доктор, замечательный человек. По его словам, мне легче выздороветь, чем новенькому питчеру обыграть Гигантов (*18) с разгромным счетом, но немножко труднее, чем просто выиграть. Временами, когда я думаю, что никогда не выздоровлю, мне становится очень страшно. Так страшно, что хочется звать на помощь. Пролежать всю жизнь камнем в кровати, глядя в потолок - без чтения, без прогулок на воздухе, без любви - пролежать так десятки лет, состариться здесь и тихо умереть - это невыносимо. Иногда я просыпаюсь среди ночи и будто слышу, как тает мой позвоночник. А может, он и в самом деле тает? Но хватит о грустном. Как мне по сотне раз в день советует моя сестра, я буду стараться думать только о хорошем. А ночью постараюсь спать как следует. Потому что плохие мысли обычно лезут мне в голову ночью. Из окна больницы виден порт. Я представляю, что каждое утро встаю с кровати, иду к порту и всей грудью вдыхаю запах моря... Если бы я смогла это сделать - хотя бы раз, мне хватило бы одного раза - то я, может быть, поняла бы, почему мир так устроен. Мне так кажется. А если бы я хоть чуть-чуть это поняла - то, возможно, смогла бы терпеть свою неподвижность хоть до самой смерти. До свидания. Всего доброго." Без подписи. Я получил это письмо вчера в четвертом часу. Прочитал его в нашем буфете, пока пил кофе. А вечером, после работы, пошел в порт и посмотрел оттуда в сторону гор. Раз из твоей больницы виден порт, то значит, и из порта должна быть видна твоя больница, правильно? И в самом деле, я увидел множество огоньков. Конечно, было непонятно, который из них горит в твоей палате. Одни огоньки горели в небогатых домах, другие - в роскошных особняках. Светились также огоньки в гостиницах, в школах, в конторах... Я подумал: как много самых разных людей! Такое чувство посетило меня впервые. И когда я об этом подумал, у меня вдруг выкатилась слеза. А ведь я очень давно не плакал. Не то, чтобы я плакал из сочувствия к тебе, нет. Я хочу сказать кое-что другое. И скажу это только один раз, так что слушай хорошенько.  Я Вас Всех Люблю!  Если ты по прошествии десяти лет еще будешь помнить эту передачу, пластинки, которые я ставил и меня самого - то вспомни слова, которые я только что сказал. Исполним заявку этой девушки. Элвис Пресли, "Удачи тебе, моя прелесть". А после того, как закончится песня, я снова на один час и пятьдесят минут стану собакоподобным комиком. Спасибо за внимание. 38.  В день моего отъезда в Токио я зашел в "Джей'з бар" - прямо с чемоданом. Бар еще не работал, но Джей пустил меня внутрь и налил пива. - Сегодня уезжаю вечерним автобусом. Чистивший картошку Джей покивал головой. - Скучно будет без тебя. И обезьян разогнать придется, - сказал он, ткнув пальцем в гравюру над стойкой. - А Крыса точно будет скучать. - Ага. - В Токио, наверное, весело? - Да везде одинаково. - Пожалуй... Я из нашего города последний раз уезжал в год Токийской олимпиады. - Любишь свой город? - Ты ж сам сказал: везде одинаково. - Точно. - Хотя подумываю через несколько лет в Китай съездить. А то ведь ни разу не был. Корабли в порту увижу - и сразу вот такие мысли в голове. - У меня дядя в Китае умер. - Да?.. Там много народу полегло. А все равно все братья.  Джей угостил меня еще пивом. Он даже поджарил картошки и дал мне ее с собой в пакетике. - Спасибо. - На здоровье. Такое настроение... Растут все быстро - оглянуться не успеваешь. Когда я с тобой познакомился, ты еще в школе учился. Я со смехом кивнул и попрощался. - Будь здоров, - сказал Джей.  "26 августа", - гласил календарь на стене бара. Внизу же размещался афоризм: "Отдающий без сожаления всегда получает".  Купив билет, я сел на скамейку и долго, пока не подошел автобус, смотрел на огни города. С приближением ночи огни начали гаснуть. В конце концов остались только уличные фонари и неоновая реклама. Ветер с моря принес еле слышный паровой гудок.  По обеим сторонам от входа в автобус стояли два кондуктора, проверявшие билеты. Поглядев в мой, один сказал: "Место двадцать один, чайна". - Чайна? - Ну да, 21-C. По первой букве. "Эй" - Америка, "Би" - Бразилия, "Си" - Чайна (*19), "Ди" - Дания. Чтобы вот он не напутал. Кондуктор показал на своего напарника, сверявшегося с таблицей посадочных мест. Кивнув, я забрался в автобус, сел на место 21-C и принялся за еще теплую жареную картошку.  Множество вещей проносится мимо нас - их никому не ухватить. Так мы и живем. 39.  На этом кончается моя история, но есть, конечно, и эпилог.  Мне исполнилось двадцать девять лет, а Крысе тридцать. Совсем немного. "Джей'з бар" перестроили, когда расширяли улицу - он превратился в необыкновенно аккуратное заведение. Тем не менее, Джей по-прежнему каждый день начищает ведро картошки, а завсегдатаи все так же потягивают пиво, ворча о том, насколько было лучше в старые времена. Я женился и живу в Токио. Когда на экраны выходит новый фильм Сэма Пекинпа (*20), мы с женой идем в кинотеатр, а на обратном пути заходим в парк Хибия, чтобы выпить по две банки пива и покормить голубей попкорном. Из фильмов Сэма Пекинпа мне больше всего нравится "Принеси голову Альфредо Гарсиа", а моя жена предпочитает "Конвой". Из других фильмов я люблю "Пепел и алмаз" (*21) - а жена любит "Сестру Джоанну". Когда долго живешь вместе, даже вкусы становятся похожи. Счастлив ли я? Если вы спросите меня об этом, то мне ничего не останется, как ответить: да, наверное. В конце концов, мечта - она ведь так и выглядит. Крыса продолжает писать повести. Каждый год на Рождество он присылает мне по нескольку экземпляров. В прошлом году это была повесть про работающего в сумасшедшем доме повара, а в позапрошлом - история труппы комедиантов, написанная по мотивам "Братьев Карамазовых". В повестях Крысы по-прежнему нет сцен секса, и ни один персонаж не умирает. На первой странице рукописи всегда написано:  "С днем рожденья!"  и затем: "Счастливого Рождества!"  Я ведь родился 24 декабря.  Девушку с четырьмя пальцами на левой руке я больше ни разу не видел. Когда я зимой вернулся в город, она уволилась из магазина пластинок и съехала с квартиры. Людской водоворот и поток времени поглотили ее без следа. Приезжая летом в свой город, я всегда прохожу той самой дорогой мимо складов, сажусь на каменные ступени мола и смотрю на море. Иногда мне кажется, что я готов заплакать - но слезы не идут. Такие дела.  Пластинка с "Девушками Калифорнии" так и стоит у меня в углу на полке. С наступлением лета я ее вынимаю и слушаю. А потом пью пиво и думаю про Калифорнию. Рядом с полкой пластинок стоит стол, и к нему пришпилен комок сухой травы, превратившийся в подобие мумии. Тот самый, из коровьего желудка. Фотография погибшей девушки с французского отделения затерялась где-то при переезде. А "Бич Бойз" после долгого перерыва выпустили новую пластинку.  "Куда им всем до девушек Калифорнии..." 40.  И последний раз о Дереке Хартфильде. Хартфильд родился в 1909 году в небольшом городке штата Огайо. Вырос там же. Отец его был неразговорчивый телеграфист, а мать- маленькая толстушка, мастерица печь пирожные и гадать по звездам. Хартфильд-младший рос угрюмым ребенком и друзей не имел, проводя свободное время за чтением комиксов и бульварных журналов, либо за поеданием маминых пирожных. По окончании школы он начал было работать на городской почте, но очень скоро стезя романиста стала представляться ему единственно достойной. В 1930 году он продал за двадцать долларов рукопись своего пятого по счету рассказа "Странные сказки". В следующем году он писал по 70 тысяч слов в месяц, еще через год его производительность возросла до 100 тысяч, а накануне смерти составила 150 тысяч. Согласно легенде, каждые полгода он покупал новую пишущую машинку "Ремингтон". Произведения Хартфильда были по большей части приключенческого или фантастического характера. В этом плане очень показательны "Приключения Уорда" в сорока двух частях - самое популярное из его творений. На страницах этой серии Уорд три раза погибает, убивает пять тысяч врагов и покоряет триста семьдесят пять женщин, включая марсианок. Кое-что из этой серии можно прочитать в переводе. Очень многое Хартфильд ненавидел. Он ненавидел почту, школу, издательства, морковь, женщин, собак - столько всего, что и не перечислить. А любил только три вещи: огнестрельное оружие, кошек и пирожные, которые пекла его мать. У него была, наверное, лучшая в Штатах коллекция огнестрельного оружия - после киностудии Парамаунт и НИИ ФБР. В нее не входили разве только зенитные установки и противотанковые гранатометы. Зато входил предмет его гордости - револьвер 38-го калибра с инкрустированной жемчугом рукояткой и единственной пулей в барабане. "Когда-нибудь я всажу ее себе в лоб", - частенько говаривал Хартфильд. Но в 1938 году, после смерти матери, он выехал в Нью-Йорк, поднялся на Эмпайр Стэйт Билдинг, прыгнул с крыши и расплющился, как лягушка.  На могильном камне, согласно завещанию, начертана цитата из Ницше:  "Дано ли нам постичь глубину ночи при свете дня?"  Еще раз о Хартфильде (вместо послесловия)  Нельзя сказать, что я бы не начал писать сам, если бы не встреча с книгами Дерека Хартфильда. Но знаю одно: мой путь в этом случае был бы совершенно другим. В старших классах школы я несколько раз покупал книги Хартфильда в мягкой обложке - их сдавали в букинистические магазины Кобэ иностранные моряки. Один экземпляр стоил 50 иен. Если бы дело происходило не в книжном магазине, то мне бы и в голову не пришло назвать эти эрзацы книгами. Аляповатые обложки, порыжевшие страницы... Они пересекали Тихий океан под подушками у матросов на каких-нибудь сухогрузах или эсминцах, чтобы потом явиться ко мне на стол.  *  Через несколько лет я сам пересек океан. Моя короткая поездка не имела других целей кроме посещения могилы Хартфильда. О ее местонахождении я узнал из письма Томаса Макклера - увлеченного (и притом единственного) исследователя его творчества. "Могилка маленькая, не больше каблучка. Смотри, не прогляди" - писал он мне. В Нью-Йорке я сел в огромный, гробоподобный автобус и в семь утра доехал до маленького городка в штате Огайо. Кроме меня, на этой остановке ни один пассажир не сошел. Я пересек поросшее травой поле и оказался на кладбище. Размерами оно могло потягаться с самим городом. Жаворонки над моей головой щебетали и чертили круги по воздуху. Я искал могилу Хартфильда целый час - и нашел. Возложив на нее пыльные дикие розы, сорванные неподалеку, я молитвенно сложил руки, после чего присел и закурил. Под мягкими лучами майского солнца жизнь и смерть казались равнозначным благом. Я поднял лицо вверх, закрыл глаза - и несколько часов подряд слушал песню жаворонков. Именно оттуда тянется это повествование. А куда оно меня завело, я и сам не пойму. "В сравнении со сложностью Космоса, - пишет Хартфильд, - наш мир подобен мозгам дождевого червя". Мне хочется, чтобы так оно и было.  *  В заключение я должен упомянуть о капитальном труде Томаса Макклера "Легенда бесплодных звезд" (Thomas McClure; "The Legend of Sterile Stars", 1968), выдержками из которого я воспользовался, говоря о произведениях Хартфильда. Выражаю господину Макклеру мою глубокую признательность.  Май 1979 г. Харуки Мураками  Примечания  11. "The Triumph TR3" - английский спортивный автомобиль.  12. Нара - город, расположенный в районе Кансай. Древняя столица Японии.  13. Евангелие от Матфея, глава 5, стих 13.  14. "Фламандский пес" ("Dog of Flanders") - сентиментальная детская повесть, написанная в 1872. Автор - английская писательница Уида (1839-1908). Книга неоднократно экранизировалась.  15. YWCA (Young Women's Christian Association) - Христианская Ассоциация Молодых Женщин, международная благотворительная организация.  16. Oui (фр.) - да.  17. Американо-британский кинофильм 1957 года. Действие фильма разворачивается во вторую мировую войну. Английский полковник, попавший в японский плен, соглашается руководить постройкой моста для вражеских войск с целью продемонстрировать интеллектуальное превосходство Запада. Уже построенный мост взрывает группа диверсантов.  18. "Giants" ("Кедзин") - одна из сильнейших бейсбольных команд Японии.  19. China (англ.) - Китай.  20. Сэм Пекинпа (1925-1984) - американский кинорежиссер. В 60-е годы ленты Пекинпа имели славу самых жестоких в Голливуде. Два фильма, которые называет Мураками, относятся к позднему периоду творчества режиссера и считаются слабыми.  21. Фильм Анджея Вайды, 1958 г.

http://www.mybankir.com/

*** До завтра! Ведущий - Романов Александр, mailto:forex_raa@mail.ru Форум рассылки http://www.forum.mybankir.com Ссылки на архив и формы подписки http://www.romanov.mybankir.com P.S.: Очень хотелось бы получить от Вас обратную связь - что бы хотелось почитать, предложения.