Живи по уставу, завоюешь.....


«- Слушаю-с! - хрипит унтер. - Вы, высокородие, изволите говорить, не
мое это дело народ разгонять... Хорошо-с... А ежели беспорядки?
Нешто можно дозволять, чтобы народ безобразил? Где это в законе написано,
чтоб народу волю давать? Я не могу дозволять-с. Ежели я не стану
их разгонять да взыскивать, то кто же станет? Никто порядков
настоящих не знает, во всем селе только я один, можно сказать,
ваше высокородие, знаю, как обходиться с людями простого звания, и, ваше высокородие, я могу все понимать.»
Чехов А.П. «Унтер Пришибеев»




Что такое комендатура и комендантская служба, любой военный знает не понаслышке. Одна из главных береговых составляющих «противокорабельных стратегических сил». Но такой легендарной комендантской службы, как в городе-герое Севастополе 80-х годов не было, наверное нигде, на безбрежных просторах советских вооруженных сил. Говорят, что комендатура города Кронштадта тоже славился чем-то подобным, но я отношу эти слухи, скорее к желанию славных балтийцев не отставать от передового в этом отношении Черноморского «Королевского» флота...
Суббота. 18.00. К пирсу порт-пункта Голландия подан паром, чтобы вывезти в город без малого семь сотен страждущих вдохнуть вольного воздуха гардемаринов. Волна белых фланок увенчанных мицами и бескозырками накатывается на скрипящий под множеством ног старичок-паром, и тот вмиг становится увенчанным белоснежным муравейником, который незамедлительно начинает покрываться табачным дымом. До Графской пристани 15 минут хода, можно и перекурить, не опасаясь быть арестованным за курение в городе на ходу. Паром лениво плетется по бухте, курсанты живо строят планы предстоящего выгула, а в это время...
Экономика социализма, как известно, имела плановый характер. А еще известно, что армия и флот-это отражение государства, только более прямое, что- ли. Ну, без выпендрежа всякого, и если уж страна живет по планам- так и флот будет жить по планам! Причем по всем, какие можно придумать. А в комендатуру, как известно, опять же всем военнослужащим идут только три категории военных: либо туп до уровня, гораздо ниже самого упертого морского пехотинца и ни к какой другой службе не годен, либо списан по здоровью от всех видов боевой деятельности, либо уж «мохнат» до безобразия, и этим все сказано. Так вот в 80-е годы, комендантом Севастополя, был полковник морской пехоты Бедырев, мужчина....ну уж не знаю, как в быту, а на службе, чистый унтер Пришибеев современного разлива. Настоящий полковник, одним словом! До сих пор помню его стоящим перед строем развода комендантской службы, лицо и просветы погон одного цвета, голос глухой, как из порожней цистерны из под шила.
-Товарищи начальники патрулей! Кто-то говорит, что мы раздаем патрулям планы по задержанию военнослужащих. Этого нет и не будет. Что за планы? Что за выдумки? Но!!! Но, я не верю, что любой патруль не найдет в городе меньше десяти нарушителей формы одежды, правил нахождения в городе и прочих мракобесий и безобразий! Все начальники патруля меня поняли?
И попробуй тут не понять? Окажется меньше десяти задержанных в бегунке начальника патруля, можно и самому на ночку в комендатуре остаться прокукарекать...а то и не на одну, и не в комендатуре.
В тот день планы отлова недостойных военнослужащих были явно завышены. Такие массовые рейды всей гарнизонной службы случались периодически и, как правило, предваряли собой какой-нибудь праздник, или наоборот были послесловием какого-нибудь крупного нарушения дисциплины флотского масштаба. А когда державшееся довольно независимо по отношению к комендантской службе, командование училища шло в чем-то наперекор комендатуре, то «аутодафе» объявлялось курсантам, и вечером вся комендатура была полна задержанными гардемаринами. Судя по всему, в это день был именно такой случай. Попросту говоря на охоту, вышла вся комендантская служба, включая всех помощников коменданта. И одному из самых непростых из них, капитану Андрущаку досталась Графская пристань. Андрущак был из себя мужчина видный. Высокий, красивый блондин с вечно холодноватым выражением лица и тонкими поджатыми губами, он бы похож на высокомерного брезгливого аристократа, непонятно каким образом затесавшегося в эту флотскую камарилью. Одевался Андрущак соответственно. Его форма была всегда безукоризненно чиста и отутюжена до режущих глаз складок, и полна именно тех щегольских нарушений формы одежды от шитых капитанских звездочек на погонах, до туфель на высоком модном каблуке, за которые сам он забирал других без раздумий. Скорее всего, в этот день Андрущаку было чем заняться, и поэтому облава, затеянная комендантом была ему в тягость. Но план есть план, и чтобы его достойно и своевременно выполнить, Андрущак не стал мудровствовать лукаво, а просто подогнал комендантский бортовой ГАЗ к «горлышку» Графской пристани, выставил рядом с собой патруль и стал ждать. И когда через полчаса, из этого самого «горлышка» начал вытекать поток уволенных курсантов, селекция началась. Причем по принципу «на кого глаз падет». Андрущак и начальник патруля, отдавая честь протекавшим мимо, жестами подзывали к себе, курсант подходил, представлялся, предъявлял увольнительную и военный билет. Документы незамедлительно изымались, передавались патрульному, заботливо складывались в пакетик, а их хозяин, вздыхая, забирался в кузов машины. Не миновала сия чаша и меня. Мой друган Гвоздев, с которым мы собирались вечером осчастливить дискотеку ДОФа своим присутствием, благополучно протек сквозь комендантский фейс-контроль, а я был остановлен и отправлен в кузов составить компанию другим несчастливцам. Работа у Андрущака спорилась, а потому уже минут через пять, еще до окончательной выгрузки курсантского парома, кузов гарнизонного катафалка был набит круче, чем сигареты в пачке «Черноморских». Когда последний задержанный курсант -второкурсник попытался залезть в кузов, оттуда раздались крики:
-Тащ капитан, тут уже и стоять негде!
Андрущак подошел к машине, заглянул в кузов. Там действительно было не просто тесно, а очень тесно. Капитан поправил фуражку, равнодушным взглядом окинул замеревшего перед ним второкурсника.
- Полный комплект. Свободен.
Второкурснику вернули документы, и он рванул в сторону троллейбусной остановки, со скоростью, достойной сборной училища по бегу.
- В комендатуру.
Андрущак залез в кабину ГАЗа и машина, обогнув памятник Нахимову, молчаливо взирающего на нынешние заботы флота, неторопливо поползла вверх по улице в направлении комендатуры.
В комендатуре разнокурсную толпу кадетов загнали в предбанник дежурного по комендатуре. Народ нервно перешептывался, топчась на месте. Никаких замечаний задержанным предъявлено не было, но так, как механизм гарнизонной службы, работал по принципу гильотины, и рубил сразу, то иллюзий по этому поводу ни у кого не было. Андрущак с пакетом документов загрузился в дежурку, и начал вызывать к себе всех задержанных. Патрульный матрос выкрикивал фамилию, задержанный заходил в дежурку, Андрущак окидывал его взглядом, ставил диагноз, и прямо оттуда «арестованный» отправлялся на плац утрамбовывать асфальт до окончания увольнения. Диагноз, как правило, был стандартным: нарушение формы одежды. Точка. Все. Не поспоришь. У любого военного можно найти массу нарушений формы одежды, о которых он и сам не подозревал до этого. А уж если сам помощник коменданта обнаружил, то и говорить нечего.
-Хрен вам, сегодня не прокатит...не выйдет, псы комендантские...Хи...
У меня за спиной, кто-то злорадно шептал, нервно похихикивая. Я повернулся. Перед моими глазами оказалась голова, увенчанная сугубо казенной фуражкой. Четверокурсник. Кажется с электрического факультета. Откровенно говоря, если бы я был помощником коменданта, то я бы тоже однозначно забрал обладателя такого лица. Оно того стоило. Теория Ламброзо, гласит о том, что преступнику свойственны определённые внешние признаки. "Лицо - зеркало души " - утверждал Ламброзо. И если судить именно его мерками, то на лице курсанта было крупными прописными буквами написано, что он уже давно и неизлечимо болен всеми пороками общества, начиная от пьянства и заканчивая злостными прелюбодеяниями в особо извращенной форме, причем на груде совершенно секретных документов. Это было лицо человека окончательно и безвозвратно падшего, но при этом очень довольного самим фактом этого падения и неплохо физически сохранившимся.
-Ты чего?- поинтересовался я.
Кадет перестал перешептываться сам с собой.
- Понимаешь, я уже третье увольнение начинаю и заканчиваю здесь на плацу. До тетки своей доехать не могу! Не дают, шакалы! То нестрижен, то пьян...А я вообще не пью!!! Но сегодня, хрен они порадуются... Не выйдет ничего...Хрен вам...хрен по всей морде...
В это время матрос выкрикнул мою фамилию.
- Белов!
Я протиснулся сквозь толпу к двери, и, расправив плечи, четким строевым шагом простучал хромачами к столу, за которым сидел Андрущак.
- Товарищ капитан, главный корабельный старшина Белов по вашему приказанию прибыл!
На таких, как я , Андрущак видимо насмотрелся вдоволь, поэтому мой строевой подход его не впечатлил. Капитан лениво окинул меня взглядом, не задерживаясь ни на чем.
- Нарушение формы одежды. Строевые занятия 2 часа. Шагом марш на плац!
Наученный горьким опытом, я не стал уточнять, какое собственно у меня нарушение формы одежды. Так я помолочу пару часов по плацу ногами, и потом буду отпущен, а попытка выяснения причин задержания, могла обернуться, гораздо большими потерями. Не успел я еще сделать пару шагов от стола, как Андрущак вытянул из пакета очередной военный билет.
- Боец! Ломакин.
- Ломакин!- заорал патрульный.
И сквозь толпу в комнату вошел мой собеседник, «порочный» четверокурсник. Он даже был чем-то доволен. На его лице блуждала улыбка человека счастливого и уверенного в собственном благополучии.
- Товарищ капитан, курсант Ломакин по вашему приказанию прибыл!
Адрущак привычным взглядом окинул фигуру вытянувшегося перед ним кадета. Казалось, сейчас прозвучит стандартный приговор, но... Взгляд помощника коменданта обрел осмысленность и заинтересованность. Он даже как-то встрепенулся, и приосанился, и начал внимательно осматривать стоящего перед ним воина. А вот посмотреть было на что. Курсант четвертого курса, был одет, как последний и затурканный матрос - первогодка. На ногах красовались абсолютно новые хромачи, с рантами такой ширины, что ботинки могли сойти за короткие алеутские лыжи. Штаны были на пару размеров и ростов больше, чем сам Ломакин, и поэтому были подтянуты практически под подмышки, и увенчаны отдраенной до сияющего состояния и согнутой под уставным углом бляхой. Белая фланелевка была тоже наверняка прямо сегодня из магазина, тоже размера на два поболее небогатырского курсанта, и топорщилась из подтянутых донельзя штанов огромными складками. Венчала эту картину торжества уставной формы одежды, фуражка, произведенная в массовом порядке на предприятиях министерства обороны, увенчанная плоским казенным крабом и, по общему мнению, для носки на голове совершенно не предназначенная. Она была, естественно тоже побольше головы Ломакина, и поэтому держалась на его черепушке только посредством ушей, которые служили ей упором, не позволяющим козырьку закрыть глаза и вообще свалиться с головы. Короче, был Ломакин живой витриной и идеальным приложением для Устава Внутренней службы и Правилами ношения военной формы одежды одновременно. Видимо такая мысль посетила и капитана Андращука, который еще раз осмотрев курсанта с ног до головы, недовольным голосом спросил:
- За что были задержаны?
Ломакин этого естественно не знал, так как, сажали нас в машину без объяснений, а мог только предполагать, что решающую роль сыграла его физиономия.
- Не знаю товарищ капитан! Наверное, за кампанию со всеми.
Такая постановка вопроса помощника коменданта не устраивала. Комендатура просто так не забирает.
- Наверное, как и все, форму одежды нарушаешь?- вопрос, принимая в учет внешний вид Ломакин, был просто издевательский.
- Никак нет! Не нарушаю!- бодро и радостно доложил курсант.
Это был вызов. Вызов помощнику коменданта, комендатуре, да и всему военно-морскому флоту, в лице Андрущука. И помощник коменданта его принял.
- А вот сейчас мы это и проверим...
Капитан встал со стула и подошел к Ломакину.
- Головной убор снять! Предъявить стрижку!
Ломакин с готовностью скинул уставной «чемодан» с головы. Под мицей была наголо выбритая голова, чуть поблескивавшая в свете ламп. Андрущак хмыкнул.
- Подписку головного убора!
Ломакин протянул фуражку, показывая дно. На нем большими буквами, но не превышающими размеры, установленные уставом, были четко выведены фамилия и номер военного билета курсанта.
- Хорошо...- придраться, что к фланке, что к штанам, Андрущаку был просто невозможно, он и так видел, что короткими штаны не назовешь, а вот по поводу длинны никаких возражений в уставе не было.
- Подписку фланки!
Ломакин бодро отстегнул один из клапанов брюк, и, вытащив на свет край фланелевки продемонстрировал подписку.
-Подписку брюк!
Курсант с готовностью отстегнул другой клапан и показал, тщательно выведенные хлоркой на изнанке брюк все ту же фамилию и номер.
-Подписку...тельника!
Невозмутимый Ломакин вытянул из под фланки кончик тельника. На одной из белых полосок ручкой был выедены все те же письмена, а на одной из черных, они были продублированы хлоркой.
- Ладно. Застегивайся. А трусы?
Ломакин начал снимать штаны с готовностью портовой проститутки к немедленному соитию.
-Ладно, ладно...не стоит...верю.
Андрущак сделал пару шагов назад, и пока Ломакин приводил себя в порядок, еще раз внимательно осмотрел того.
- Поднимите брюки, покажите шнуровку ботинок.
Это был хитрый ход. Шнурки в крепких военно-морских пальцах имели свойство частенько рваться, ботинки по этой причине зашнуровывались не до конца, и это тоже считалось нарушением формы одежды. Но, как правило, на это не смотрели, замечаний на курсантах находилось и без этого достаточно. Но Ломакинские ботинки оказались зашнурованы до верха, новыми длинными шнурками, да еще впридачу шнурки были даже с вечно слетающими железочками на концах. Да и носки были новенькие, не растянутые, да и не порванные, в чем Андрущак тоже убедился, заставив дополнительно Ломакина разуться и представить ему подписку хромачей.
Придраться было не к чему.
- Предъявить предметы личной гигиены... -уже довольно обреченно потребовал капитан.
Ломакин бодренько извлек из карманов аж три носовых платка, расческу, и, отогнув подкладку фуражки, показал булавку и три иголки, обвитые нитками разного цвета.
Холеное лицо капитана Андрущака стало похоже на печеное яблоко. Он не мог задержать курсанта! Не имел права! Конечно, он мог придраться, даже к тону ответа курсанта и отправить того, маршировать по плацу хоть до утра, но это было бы все равно поражение. Формально он был бы не прав, а чувство собственного достоинства комендантского разлива у Андрущака присутствовало, и являлось как бы квинтэссенцией его служебного долга.
- Ну-ка дыхни?- на всякий случай потребовал Андрущак, и получив в лицо мощный поток воздуха отдающий табаком и «Поморином», но никак не «Массандрой» замахал руками.
- Ладно. Хватит.
Андрущак еще пару минут молча разглядывал военный билет Ломакина, перелистывая страницы и пытаясь найти хоть какие-нибудь соответствия. Потом осознав бессмысленность занятия, протянул тому документы и отдав и козырнув с видимым нежеланием и трудом произнес:
- Товарищ курсант, произошла ошибка. Вы задержаны безосновательно. Свободен. Хорошего отдыха.
Ломакин приняв документы у униженного капитана, залихватски отдал честь и печатая шаг вышел из помещения. Андрущак же подошел к окну и скрестив руки на груди молча уставился на стекла. Если бы не погоны и фуражка, он бы мог сойти за принца Гамлета, решающего вечный вопрос «...быть или не быть...». Причем сцена проверки Ломакина так поразила всех присутствующих, что привычный конвейер был остановлен, я до сих пор был у двери, а не на плацу, да и все остальные стояли совершенно беззвучно, переваривая произошедшее.
Не прошло и нескольких мгновений, как капитан Андрущак вдруг резко нагнулся к стеклу вглядываясь в окно. Потом резко выпрямился, развернулся, и чеканя слова торжественно и с чувством глубочайшего удовлетворения отдал приказание:
- Начальник патруля, срочно догнать курсанта, которого я только сейчас отпустил!
Начальник патруля с одним патрульным резко рванули с места и исчезли за дверями. Вернулись они быстро, с недоумевающим Ломакиным, которого они нежно, но крепко поддерживали под руки. Ломакин, судя по лицу, абсолютно не понимал, за что его вернули в то место, которое он несколько мгновений назад триумфально покинул.
- Что же вы товарищ курсант, так образцово выглядите, а элементарных правил поведения военнослужащих в городе не знаете?
Ломакин все еще не понимал вообще, о чем идет речь.
- Товарищ курсант, на входе в комендатуру стоит целый старшина 2 статьи с повязкой на руке. Видели надеюсь?
Ломакин все еще не понимая, в чем дело утвердительно кивнул.
- Как же так, товарищ курсант? Вы уже четыре года погоны носите, а вот честь военнослужащему выше вас по званию отдавать пока не научились!!! Увольнительную!!! И шагом марш на строевые занятии!!! До упора!!! А что это все замерли, как проститутки на панели?! А ну...
И все снова завертелось... Очередная фамилия, очередное замечание, строевые занятия. Пока мы полировали своими ногами плац комендатуры, курсант с порочным лицом, успел поведать нам, что уже три увольнения подряд, комендантская служба не ему уйти дальше пределов площади Нахимова. Его задерживали, отправляли в комендатуру и он, отбарабанив по плацу пару часов, убывал в систему, так, как увольнение уже заканчивалось. Ему до смерти это надоело, и на сегодняшний выход в город он подготовился по полной программе, да и ко всему прочему, его девушка начала подозревать, что он ее избегает, что правдой никак не являлось. И вот одержав моральную победу над комендантской службой, окрыленный этим курсант Ломакин, так резво покинул стены комендатуры, что забыл отдать честь, стоящему у ее дверей дежурному матросу. На его горе именно это и узрел в окно наблюдательный капитан Андрущак, и превратил ломакинский триумф в сокрушительное фиаско...
Все-таки, что не говори, а было в плановом ведении хозяйства что-то такое...действенное.