> «ПОЧЕМУ И Я – ХРИСТИАНИН»

> ...К свободе
> призваны вы, братья,
> только бы свобода ваша
> не стала поводом
> к угождению плоти,
> но любовию служите друг другу.
> (Гал.5)

> Есть очень высокое значение слова ХРИСТИАНИН: это человек, осуществляющий в своей жизни практическое христианство. Таких истинных христиан всегда было очень немного. В другом, сниженном значении слова быть христианином – это значит номинально «принадлежать» к одному из христианских вероисповеданий. В этом втором смысле, при всём личном моем недостоинстве, и я – ХРИСТИАНИН... Почему? Каковы основания этого моего пусть неполного, только «теоретического» христианства? Постараюсь ответить как бы заново, по возможности, не повторяясь, кое-что восполняя, пользуясь уже условленными терминами и выводами из уже рассмотренных фактов.

> Сначала, весьма кратко – исходные положения. Бытие – ТАЙНА, и возможны три, только три гипотезы о ее самом общем, принципиальном значении.

> Первая гипотеза – наш простецкий АТЕИЗМ, утверждающий абсолютную бессмысленность бытия. Вульгарный атеизм «противоречит подсознательному чувству – ощущению, что мир что-то значит и куда-то идет» (Г. Честертон). Такой атеизм в сущности есть просто несерьезное отношение к жизни, легкомыслие и недомыслие, мышление не до конца. Принять гипотезу вульгарного атеизма – это значит поверить, будто неразумная слепая «Материя» сама из себя творит разумный, изумительный Космос, человека, его гениальность, его духовные ценности. Нет – НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!.. Нет – ДОЛЖНО БЫТЬ какое-то (назовем пока это так) Разумное Начало бытия, какой-то Смысл существования.

> Вторая гипотеза – АТЕИЗМ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ. Напрасно Папа Пий XII обвинил в глупости тех, кто не видит БОГА в природе.

> Интеллигентный атеизм понимает, что есть Разумное Начало и какой-то Смысл бытия; но это в его представлении отнюдь не БОГ в священном, религиозном значении слова. «Бога нет» – есть Разум и Смысл, абсолютно чуждые человеческому идеалу Божественной Святости, совершенно безразличные к добру или злу. Разве повседневная очевидность торжествующего зла, невинных страданий не убеждает нас в этом?.. Гипотеза интеллигентного атеизма формально безупречна; но вряд ли кто-либо с полным осознанием ее принимает. Это значило бы поверить, что всё бытие имеет невыразимо ужасный, кошмарный, кощунственный Смысл. При такой уверенности в абсолютной, отчаянной БЕЗНАДЕЖНОСТИ человеческого существования люди давно уже должны были бы потерять волю к достойной жизни, духовно опуститься, «забастовать», отказаться от всех творческих стремлений. Почему этого не происходит – является загадкой, которая во второй гипотезе неразрешима.

> Третья гипотеза основана на свободной религиозной интуиции. Символы всех великих религий по-разному говорят о едином для всех Святом Божестве. Бытие – тайна священная, в которой все наши проблемы должны получить оптимальное разрешение. Только в религии – возможность подлинной НАДЕЖДЫ, только на этом направлении есть смысл сознательному человеку работать – искать, размышлять... Только третья гипотеза достойна практического изучения.

> Это трудный путь человеческой СВОБОДЫ. Идея свободы центральна в христианстве и без нее нельзя современному человеку войти в христианство. Сама по себе религиозная интуиция для среднего человека (сужу по себе) не имеет принудительно-убеждающего значения. В этом (только в этом) смысле можно говорить о «недостаточности» Божественного откровения в христианстве. Неверующий может с полным правом сказать: спорим мы, спорим о Боге; а Сам-то БОГ – «МОЛЧИТ, МОЛЧИТ»… Почему, кроме столь слабой, не ясной, для столь многих сомнительной интуиции, Он не дает нам ничего положительного ЗНАТЬ о Себе? Пусть Он непостижим, сверхразумен; но должны же быть у Него какие-то средства заставить нас во всяком случае хоть не сомневаться в Его «существовании»? Ответ – в идее свободы. Вот именно – не хочет «заставить»... Употребляя условно-примитивное сравнение Бога с «царем» – Он изволит принять царствование в нашей душе не иначе как по свободному избранию нашего сердца. Никакого насилия, хотя бы это было принуждение логики или подавляющей интуиции. Да, мы НЕ ЗНАЕМ – «существует» ли Бог. Существует Святыня – духовная Красота. Согласен ли я вот так, ничего не зная, без всяких доказательств, расчетов, гарантий избрать эту духовную Красоту как Высший Принцип всех моих стремлений и действий? Вот – подвиг СВОБОДЫ, в которой человек на деле приобщается к Божественной жизни, входит в практическое христианство.

> В христианстве «теоретическом» – всюду проблемы и тайны, о которых можно уверенно думать, что в этом земном существовании они никогда нам не будут открыты. Тайна Личности Христа. Тайна зла и невинных страданий. Смысл истории – космической, всечеловеческой, личной истории. Жизнь будущего века... Все наши размышления годятся здесь только для опровержения наивных схоластических учений. А дальше – дальше наивысшая проницательность нашего разумения будет именно в том, чтобы осознать сверхразумность, принципиальную НЕРЕШАЕМОСТЬ этих проблем. И опять, как и в главной тайне БОГА, эта нерешаемость охраняет нашу СВОБОДУ. Еще в ветхозаветной Библии написаны слова Божества к Моисею:

> Сегодня нам до́лжно понять: не только «Лица́» Божия, но и никакой другой из тайн христианства нельзя нам постигнуть: ибо не может человек УЗНАТЬ это – и остаться духовно «в живых», то есть СВОБОДНЫМ. Сто́ит только вообразить, что вот – открылась бы мне, например, тайна смерти: и в тот же момент навеки закрылась бы для меня возможность СВОБОДНОГО избрания, СВОБОДНОГО действия, – вся ценность духовной жизни в здешней форме существования. Здесь, на этой земле, наше НЕВЕДЕНИЕ есть условие нашей СВОБОДЫ; это совершенно несомненно так, я уверенно пишу об этом, как умею, своими словами. Можно сказать, что Бог согласен «быть» для нас только тогда, когда мы свободно ПОЛЮБИМ Его – свободно ПОЖЕЛАЕМ, ЧТОБЫ ОН БЫЛ... Я охотно скажу: БОГ намеренно таится, скрывается от нас в этом мире как Сверхбытие, как Сила – чтобы не «испугать» нас, не получить от нас рабьего поклонения. СВЯТ Господь, Бог наш – Бог свободных.

> Только тогда, когда человек свободно избирает и на деле совершает ПУТЬ к Богу – тогда и Бог «встречает» его на этом пути. Когда христианин стремится на деле осуществить личную «жизнь во Христе», вступает в практическое СЛУЖЕНИЕ любви и правды, воспитывает в себе, по слову апостола, НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, проявляет в этой духовной работе «ежедневную доблесть», – тогда, среди скорбей и испытаний истинно-христианской жизни, приходит к человеку на помощь таинственная духовная сила – Божественная благодать. Тогда душа получает, редко, но получает ощутимый, ей одной ве́домый ОТВЕТ на молитвы, а моментами чувствует РАДОСТЬ неизреченную, присутствие в себе ВЕЧНОЙ ЖИЗНИ, по слову апостола, «СИЛУ ГРЯДУЩЕГО ВЕКА»... Об этом опыте говорить я недостоин, но он ЕСТЬ, пусть у очень немногих, но есть, а в Церкви – всё общее. Святые подвижники учили о некоторой обратной зависимости самой веры от живительной практики христианской жизни. «Не пытайся удержать ветер в горсти – веру без дел» (преподобный Исаак Сирин). «Ибо единственный способ к познанию Бога есть доброта» (преподобный Антоний Великий). Вспоминается где-то у Шиллера: «Божество вы в вашу воспримите волю – и Оно сойдет к вам с мирового трона». Христианство – это, конечно, и «мировоззрение»; но в каком-то еще более глубоком, таинственном смысле христианство – это свободная ВОЛЯ К ЖИЗНИ, к духовной, истинной жизни. «Искренне уверовать свойственно душе мужественной» (преподобный Нил Синайский). «Что значит веровать? Веровать – это значит пребывать в смирении и милости» (преподобный Пимен Великий). «Ожидай великого от Бога – и делай великое для Бога» (Вильгельм Карей). Я думаю, что и неверующий человек, когда он осуществляет практическое христианство в героическом акте, в милосердии, в страдании за правду, – я думаю, что и он испытывает тогда невидимую помощь Божественной благодати; глубокий мир совести, силу терпеть боль, преодоление страха… Когда встречаешь такое «анонимное» христианство неверующего человека – охватывает чувство, что здесь-то, на этом последнем пределе свободы и совершается самое высокое торжество христианства.

> Почему я христианин, а не избрал себе другую религию? Я принял христианство, можно сказать, по наследству – это религия отца и матери, родного народа. Но затем и в некотором личном духовном опыте я убедился, что христианство – высшая форма религии. «Сколько бы ни возвышался дух человеческий – высота христианства не будет превзойдена» (Гёте, Разговоры). Нет и не может быть уже никогда для нас более возвышенного переживания идеи БОГА, чем это дано нам в христианстве, и мы не могли бы уже религиозно преклониться ни перед чем, что оказалось бы НИЖЕ этого – ниже нас самих... В христианстве – оптимальная идея БОГА: значит, христианство и есть самая истинная религия. Это религия Бога Живаго – БОГА, любящего мир, нисходящего в мир, состраждущего миру в его свободной судьбе. В символах христианства Сам БОГ в лице Предвечного СЫНА приходит к нам, становится совершенным Человеком и в этом немыслимом уничижении, сохраняя нашу свободу, приобщает нас к самой сущности Божественной жизни – к Своей любви. «И  по великой любви Своей не пожелал Он стеснить свободу нашу, чтобы любовию сердца нашего приблизились мы к Нему» (преподобный Исаак Сирин). «Царь Небесный за человеколюбие на земли явися и с человеки поживе» (стихира). Предел этого уничижения, этой любви – Крест:

> Христианство – это религия любящего, страдающего, Святого Бога; и это религия ЧЕЛОВЕКА, любящего Бога, работающего для Бога, страдающего с Богом, восходящего к Богу, достойного Божественной славы... Христос – «единый Посредник», Вечный Человек, «предавший Себя во искупление всех», единый Безгрешный Человек, в Котором «оправдалось пред Богом» всё человечество. В юридических символах отображается таинственное ЕДИНСТВО всех людей доброй воли в Христе – в Его всечеловеческой Церкви.

> Тайна Личности Христа сверхразумна. В сущности, ведь даже и для нас, христиан, остается вечно неизвестным, где же проходит граница между историческим и символическим, абсолютным и условным в самих Евангелиях, в самих догматах христианства. Нет границы нашим «частным» недоумениям – а «Целое стои́т незыблемо, как и прежде«… Можно не сомневаться, что наш несложный церковный мистический опыт личной Божественности Иисуса Христа пребудет до скончания века. Но такова парадоксальная правда, что в самой Церкви Христовой есть много людей доброй воли, которым эта благодать «личного» почитания Христа недоступна. Так это и должно быть: ибо «Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили» (по Матфею, гл. 20). Не только атеисты, но и многие глубоко религиозные люди не называют Христа своим Господом: таковы на нашей памяти, например, Лев Толстой, Ганди, Альберт Швейцер; таковы некоторые из самых уважаемых наших знакомых. Ясно, что они в этом не виноваты. «Кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему» (по Матфею, гл. 12). Но есть общая для всех нас Святыня, пусть не личная, собирательная СВЯТЫНЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. Это не «миф», не выдумка, мы реальнейше осязаем ее в ситуациях практической жизни, когда нам является истинное Величие, блистающая Красота человеческого духа, – когда среди нас «изображается Христос»… Об этом я, как умел, рассказал выше. Это Святыня, которую одинаково чтут все верующие и все неверующие люди доброй воли. Этот собирательный Идеальный Человек уже достаточно определился и «накопился» в священных мгновениях всечеловеческой жизни. Как же отнесется БОГ к Идеальному Человеку? Призна́ет ли Бог в Человеке возлюбленного Сына, посадит ли одесную Себя на небесах, дарует ли участие в Своей абсолютности? Этот вопрос о собирательном Идеальном Человеке ставится для всех совершенно так же, как в христианстве он ставится лично о Христе – и совершенно так же в ОТВЕТЕ решается вся тайна существования. Либо ДА, – и это значит, что у нас есть БОГ, Отец наш Небесный. ЛИБО НЕТ, и это значило бы, что Святыня идеальной человечности, в которой мы видели высшую ценность бытия, растоптана и поругана, повергнута в прах… Это значило бы, что «нет Бога», что Разумное Начало и Смысл бытия – злое Начало, кощунственный Смысл. Тогда вообще не о чем нам думать и говорить, тогда всё, всё для нас – только путь в никуда, проклятие, бездна отчаяния. Достоевский однажды написал, что если бы оказалось, что «истина вне Христа», то ему «лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (письма к Фонвизиной, 1854). Он прав – даже и в том случае, если смотреть на Христа только как на Символ святой человечности: ибо истина без Христа, ТАКАЯ истина – безбожна и бесчеловечна, бессмысленна и чудовищна… У каждого из нас и у всех нас вместе только в том случае есть вечная судьба и надежда, если верно высочайшее слово о Боге и о Человеке, сказанное в христианстве. Итак, даже понятное «только символически», христианство имеет универсальное, решающее значение для всех людей на земле.

> Христианство сверхразумно, как сверхразумна вся тайна бытия. Христианство совершенно бездоказательно и «не убедительно» – в том смысле, что не принудительно. Есть только прагматические аргументы, которые отталкиваются от других, как мы надеемся, ложных решений мировой тайны. Совершенно ясная для всех отрицательная правда заключается в том, что без религии в человеческом существовании нет никакого доброго смысла и нет никакой надежды. Наша положительная вера свободна. «ВЕРУЕМ», – в этом слове – не насилие над свободною мыслью, а свободная интуиция, свободное преклонение, свободное дерзновение, свободное доверие, свободная надежда. И если бы мне предложили «совершенно своими словами» дать самый краткий отчет в нашем уповании, то «с лицом, проникнутым смирением», я ответил бы приблизительно так: мы веруем – мы надеемся, что та духовная Красота, которая открывается нам в Личности Христа и везде там, где в нашей жизни изображается Христос, – мы надеемся, что эта Красота имеет абсолютное, Божественное значение, единосущна Божественной жизни, – что это и есть сама Божественная жизнь, которая является нам сегодня в человеческом уничижении, а завтра – во славе для всех… Связанные с этим человеческие надежды безграничны:

> Это невместимо огромно – но ничто «меньше» было бы недостойно нашей Святыни. В этом уповании мы должны бесстрашно, с доверием к Богу нашему встретить и пережить все испытания, страдания, неудачи, конец нашей личной истории. Смысл всечеловеческой и личной истории сокрыт в непостижимой Вечности; и мы веруем, что это будет Вечность Иисуса Христа.

> Приложение: Г.К. Честертон. «Розовый куст»

> Прилагаю ценную рукопись – перевод великолепной притчи Г.Честертона (†1936), которую я не сумел бы во всех отношениях достойно комментировать, а только с благодарностью отмечаю – как помогает она уяснить действительный смысл проблемы «наука и религия».

> В детстве я читал сказку, а теперь ее забыл, помню только одно: у кого-то посреди комнаты вырос розовый куст. Возьмем для удобства этот образ и попробуем себе представить, что подумал хозяин комнаты. Вероятней всего, он подумал, что ему померещилось. Всё на месте, всё знакомо и прочно – стены, мебель, часы, телефон, зеркало; всё в порядке, кроме странного виде́ния – зелено-розовой оптической иллюзии. Примерно так воспринимали образованные люди мистическую розу Палестинской Вести, когда неверие Века Разума как будто бы подтвердила наука. Нельзя сказать, что роза им не нравилась, – их умилял ее запах, хотя и несколько тревожили слухи о шипах. Но что толку нюхать цветы или бояться шипов, если доподлинно известно, что розового куста просто не может быть? А быть его не могло потому, что он никак не увязывался со всем остальным. Он был нелепым исключением из непреложных правил. Наука не говорила, что чудеса случаются редко, – она знала точно, что чудес нет; с какой же стати им бывать в Палестине I века? Только эти несколько лет выделялись из приличного, прибранного мира. Всё сходилось, мебель стояла прочно, в комнате становилось всё уютнее. На бюро красовался портрет; пузырьки лекарств были под рукой, на столике. А наука всё прибирала, всё наводила порядок – вымеряла стены, пол, потолок; аккуратно, как стулья, расставляла животных; рассовывала по местам элементы. Со второй половины XVIII века почти до конца XIX все открытия лили воду на одну мельницу. Открытия есть и сейчас, а вот мельница – рухнула.

> Когда человек снова взглянул на свою комнату, ему стало не по себе. Теперь уже не только куст показался ему странным. Стены как будто покосились, более того – они менялись, как в кошмаре. От обоев рябило в глазах – вместо чинных точек на них резвились спиральки. Стол двигался сам собой; пузырьки разбились; телефон исчез; зеркало отражало не то, что ему положено. А с портрета глядело чужое лицо

> Примерно это случилось в естественных науках за последние 20–30 лет <.>. В данном случае неважно, скажем ли мы, что в науке открылись глубочайшие глубины или что в ней провалился пол. Само собой понятно, что многие ученые борются с чудищами пострашней, чем штампы эпохи Гексли. Я не собираюсь спорить ни с одним открытием, мне важно другое: как все открытия вместе влияют на здравый смысл. Стены действительно искривились – искривилось пространство; и где же, как не в кошмаре, мы видели предмет, который в одну сторону длинней, чем в другую? Часы идут не так – время уже не просто время, оно зависит от скорости, а может, от чего-нибудь еще. Телефон уступает место невидимым токам телепатии. И узор обоев не тот – изменился узор мира, надежные шарики атомов сменились неверными клубочками. Крупнейшие ученые видели, как движется стол; неважно, ду́хи ли его двигали, – важно другое: ученые больше не считают, что его двигают шарлатаны. Многие выбрасывают лекарства, предпочитая им психологические методы, которые прежде, бесспорно, назвали бы чудесными исцелениями. Я не хочу сказать, что мы знаем разгадки, – в том-то и дело, что мы не знаем; что мы вступили в область явлений, о которых знаем очень мало. А еще важней другое – наука расшатывает всё то, что мы как будто бы знали. Почти все «последние слова науки» расшатывают не древние догматы веры, но сравнительно новые догмы разума.

> Когда же человек взглянул на свой портрет, он в прямом смысле слова себя не узнал. Он увидел Подсознание, которое, по слухам, не так уж на него похоже; он увидел свои комплексы, страхи, подавленные желания, а то и просто другое «я» своей раздвоенной личности. В данной связи я не намерен обсуждать эти гипотезы и решать, лечат они или бередят душу. Я просто хочу засвидетельствовать факт: если бы ученый-рационалист сказал вам: «Идите туда, куда вас ведет разумный эгоизм», а вы ответили бы ему: «Простите, какое «эго» вы имеете в виду – сознательное, подсознательное, подавленное, преступное? Их у нас теперь немало», – он был бы, мягко говоря, удивлен. Когда в наши дни человек глядится в зеркало, он видит смутные черты незнакомца или гнусные черты врага.

> Чем дольше он смотрит на комнату, тем мучительней искажаются солидные, устойчивые вещи. И стены, и мебель стали зыбкими, как воспоминание или сон. Но вдруг до него доносится запах роз, и он обращает взор к неуместному кусту. Куст, как ни странно, здесь; он протягивает руку, на пальце кровь – он укололся о шип.

> Я не удивлюсь, если, придя в себя, он увидит, что возвращается к жизни в розовом саду.

<...>