Письмо протоиерея Павла Адельгейма организаторам пресс-конференции «Инквизиторам-нет!» по поводу ситуации в РПЦ и в защиту светского государства.

Благодарю Вас за приглашение и присланную информацию. Весь июнь мне придётся служить одному, настоятель уходит в отпуск, отлучиться сложно. Кроме того, мне трудно передвигаться, особенно по Москве. В наступившем возрасте отсутствие ноги меня связывает. Всё это вместе взятое лишает меня удовольствия посетить конференцию.

Что касается моей позиции, лично я знаю архиерея Евсевия Саввина. От общения с ним сохранилось много впечатлений. Приходится много слышать и читать впечатлений, отзывов и фактов от священников из других епархий. Удивительно, что положительных отзывов об архиереях не встречаю. Только отрицательные. Точнее, в начале переписки хвалят своего архиерея за его активную деятельность, внимание, заботу и проч. Когда сложатся доверительные отношения, описывают такого монстра, что не поверишь, если в личном опыте сам не встретил такого же "евсевия". Это морально и административно безответственные люди, без всякой самокритики. Они жаждут власти, корысти и похвал, и не знают меры и контроля в собственных страстях и желаниях. Произвол, насилие и лицемерие запечатлели епархиальную жизнь.

Если пробиваются ростки духовной жизни, христианского просвещения и социальной работы, железная рука архиерея вырывает их с корнем и почву асфальтирует. Всё, что движется в церкви - живет, пока не добрался до него архиерей. Если архиерей начнёт заниматься просвещением, социальной работой или духовной жизнью, они умирают.

Отчёты остаются, и галочки стоят, но это - сплошная советская "показуха". Ни дела, ни жизни нет. Сперва это не укладывалось в голове. Глядя на новую акцию, говорил себе: этого не может быть. А оно было. Впечатление об архиерейской корпорации складывается негативное.

Возможно, суждение, сделанное на основе характеристики нескольких лиц, покажется необъективным. С другой стороны, если такие люди не вызывают отторжения в своей корпорации, это настораживает и заставляет усомниться в её нравственной полноценности. Когда использованы все доступные средства: обращение к самому архиерею, обращение к высшей церковной власти, обращение к церковному суду - и не получен ни один (!) ответ за десятки лет, приходится признать, что корпорация не осуждает поступки, несовместимые со званием архиерея, не хочет знать о них и делает вид, что не слышит. В этом случае этические сомнения подтверждаются и обращаются в уверенность.

Корпорация представляет слепок советской партийно-бюрократической номенклатуры, чиновники которой, попав в обойму, получают индульгенцию на любые преступления, кроме единственного: выступать против самой системы, как в случае с Диомидом. Во всех других случаях корпорация защищает "честь мундира", всегда дружно признавая чёрное - белым. РПЦ преследует не тех, кто совершает преступления, а тех, кто их обнародует. Всё должно быть шито-крыто, как в советскую эпоху. Это некультурная, недобрая и развращённая часть общества, повторяющая сталинскую номенклатуру. В РПЦ законсервирован советский дух и советское устройство.

Клерикализация возродит негативы советской системы, насколько возможно в современном обществе. Ни культуры, ни духовности, ни образования клерикализация не принесёт. Это возвращение к сталинизму с заменой марксизма на "православную" идеологию. Жаль, что приходится писать такие жёсткие слова, к сожалению, это правда.

Двадцать лет назад я написал бы другой отзыв. За прошедшие годы РПЦ потеряла евангельские идеалы: любовь, свободу, внимание к личности, сострадание, бескорыстие и творчество. РПЦ наполнилась тем содержанием, которое церкви несвойственно, и от которого она должна защищаться всеми силами и средствами. РПЦ необходимо заняться собой, своим внутренним устройством, духовной жизнью, служением Богу и человеку, освободиться от крепостного права.

Без этих изменений она принесёт в общественную жизнь государства жестокость, конфликты, произвол, насилие над свободой совести и повторение репрессий. Уже теперь нарушения конституционных законов вписаны в Устав РПЦ и осуществляются в качестве нормы церковного Устава. Устав нарушает десяток статей Конституции РФ, Трудового Кодекса, федеральный "Закон о суде", ФЗ-125 "Освободе совести и религиозных объединениях". Что будет дальше на путях правового нигилизма? Наше государство не блещет экономикой, не славится гражданским обществом.

Клерикализация приведёт государство к полной катастрофе. Желаю Вам всеми силами отстоять светское государство. Это будет благом как для РФ, так и для РПЦ.

Священник Павел Адельгейм, Псков, 20 мая 2009 года. 
Источник sclj

Следующий материал - окончание цикла статей по истории прав человека, которые мы читали ранее на протяжении длительного времени (см. эти материалы на сайте "Каруна": Обзор истории прав человека ).

История прав человека в России (окончание)

После падения советского и восточноевропейского коммунизма вопрос о правах человека стал одной из центральных проблем общественной жизни этих стран. И, разумеется, мы сразу столкнулись с теми же трудностями, с которыми сталкивается последние полвека общественная мысль во всем мире.

Каково соотношение между «фундаментальными» и «вторичными» правами человека, и правомерна ли в принципе подобная иерархия прав? Что такое «права человека второго поколения», и актуальна ли для нас эта проблематика? Как должно формулировать — и должно ли вообще — социально-экономические права? Все ли так называемые «коллективные права человека» можно свести к применению прав и свобод каждой отдельной личности? В частности, как все же быть с «правом народов на самоопределение» — вопрос, не просто актуальный на территории бывшего СССР, но буквально сочащийся человеческой кровью. Каковы должны быть пределы терпимости и толерантности демократической власти по отношению к антидемократической активности экстремистских политических течений? И что вправе предпринимать демократия для своей защиты, не переставая быть самой собой? Может ли либеральное законодательство ограничивать свободу вероисповедания, ссылаясь на необходимость защиты личности от «тоталитарных сект»? Какие ограничения прав граждан допустимы в борьбе с преступностью?

Список этих вопросов можно продолжать и продолжать. Ясно одно: это те же самые вопросы, которые волнуют свободный мир вот уже более полувека, с тех пор, как ослабла напряженность вокруг главного вопроса: останутся ли на планете свобода и демократия как таковые. То, что нас эти вопросы начали волновать позже, понятно: мы только что столкнулись с реалиями свободы, о которой раньше знали лишь понаслышке.

В России, в некоторых других республиках бывшего СССР, в большинстве стран Центральной Европы свобода и права человека зафиксированы сегодня в конституциях и других основополагающих правовых документах, подтверждены подписями этих стран под важными международными соглашениями (Россия, в частности, став членом Совета Европы, обязалась тем самым соблюдать Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод).

Скептики скажут: ну и что? Разве Конституция СССР 1936 г. не декларировала права граждан во вполне либеральном и демократическом духе? Разве подпись Советского Союза не стояла под Заключительным Актом Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству? Все это не помешало ни массовому террору 1930–1940-х гг., ни преследованиям диссидентов в  1970-е гг. Важно не то, что декларируется, а то, что реально выполняется. Скептики, в принципе, правы.

Каково же истинное положение вещей? Мы не думаем, что наш ответ на этот вопрос может всерьез дополнить то мнение, которое наверняка сложилось у большинства наших читателей на основе их собственного жизненного опыта.   Заметим лишь, что реальное положение со свободой, правами человека и другими либеральными ценностями в посткоммунистических странах представляет собой широкий спектр вариантов — от жестко авторитарных и даже полутоталитарных государств, в которых правам и свободам уделено примерно то же место, что и в сталинском СССР, до стран, где стандарты свободы уже приближаются к развитым демократиям западного мира. 

В этом нет ничего удивительного: такова реальность и всего современного мира. Однако характерно, что те страны бывшего «соцлагеря», где положение с правами человека особенно неблагополучно, либо идут по пути формального ограничения прав значительных категорий населения (т.е. повторяют путь довоенных тоталитарных государств некоммунистической ориентации или, например, ЮАР до середины 1980-х гг.), либо же пытаются воспроизвести социально-экономическую и политическую модель СССР времен «развитого социализма».

До сих пор история показывала, что оба пути ведут в тупик. Значит ли это, что в более или менее недалеком будущем эти страны (как и другие государства, не имеющие коммунистического прошлого, но остающиеся и по сей день несвободными и недемократическими — скажем, Заир или Судан), вынуждены будут, независимо от их национальных и культурных традиций, прийти к свободе и демократии? Мы не беремся предсказывать завтрашний день человечества.

Это — о том, что касается практического положения вещей. А как обстоят дела с мнениями и идеями? Ни для кого не секрет, что пиетет к понятию прав человека, весьма высокий и довольно массовый в России еще несколько лет назад, в последнее время заметно ослаб. Одновременно резко упало влияние на умы либерального и демократического мировоззрения. Обществу открыто (что отчасти утешает) предлагается целый спектр самых разнообразных тоталитарных идеологий: от ортодоксального коммунизма до мистического интегрального фашизма.

Особое место среди разнообразных тоталитарных идеологий занимает комплекс идей, объединенных термином «державность». Строго говоря, это не столько идеология, сколько определенная традиция государственного управления, иногда дополняемая умеренными дозами довольно эклектичной национально-патриотической и этатистской риторики.

Тем не менее, антилиберальный потенциал этой традиции нельзя недооценивать: во-первых, он укоренен в российской политической культуре, и, во-вторых, опирается на мощный государственный управленческий аппарат.

Мы не имеем возможности привести сколько-нибудь внятный пример идейного обоснования державности ее апологетами — опять-таки потому, что среди них преобладают не идеологи, а практики. Мы можем предложить читателю лишь фрагмент из книги Сергея Ковалева, одного из самых известных в России критиков державных идей, отрывок, где автор пытается разобраться не столько в идеологии, сколько в социологии державности:

"...Ни российское чиновничество, ни его советскую ипостась — номенклатуру, не следует понимать как своекорыстный слой взяточников и самодуров, управляющих от имени деспотического правительства; это понимание было бы слишком примитивным. Русская бюрократия за века своего существования в качестве властной элиты выработала собственную идеологию и собственную концепцию государства.

Российский, и особенно советский, чиновник состоит в специфических отношениях с политической властью. Он не просто управляющий. Он представляет всемогущее Государство и сам наделен частичкой этого всемогущества. Здесь — причина неизменной поддержки тотальной, нераздельной и несменяемой власти со стороны гигантского управленческого аппарата. Как менеджер, чиновник не может не видеть неэффективности этатизма, доведенного до абсурда; но как жрец Левиафана он не может допустить и мысли о релятивизации идеи государства.

После революции византийское обожествление государства было подхвачено большевиками, несмотря на то, что оно не очень вязалось с классической теорией. Ныне марксистские ризы отброшены, и в сознании властной элиты торжествует гегелевская Абсолютная Идея под псевдонимом «державности».

Хочу напомнить: термин «державность» происходит от слова «держава». Первоначально так назывался круглый металлический шар, символизировавший, между прочим, земную сферу; этот шар держали в руке российские само-держцы (неточный перевод греческого «авто-кратор», т.е. само-властец), восседая на троне во время торжественных церемоний. И знак власти, и само титулование московских царей восходит к византийским базилевсам, законными наследниками которых считали себя московские владыки. Лучшего символа, чем эта византийская древность, наши современные «державники» не придумали.

Сегодня концепция всевластного и вездесущего сакрализованного государства не в состоянии обслуживать даже простейшие общественные нужды. У номенклатуры остались всего две возможности. Первая: измениться вслед за окружающим миром, превратиться, насколько это возможно, в подконтрольных обществу менеджеров — но при этом отказаться от претензии на особую роль в общественной жизни. И вторая: объявить сложившиеся в российском обществе отношения священной особенностью национального менталитета и национальной культуры. И неизбежно погибнуть, отстаивая эти дряхлые святыни; погибнуть — по возможности, вместе со страной, — но не допустить, чтобы народ научился делать различие между двумя понятиями: «Отечество» и «Ваше Превосходительство» (по известной формуле Салтыкова-Щедрина)".

"... Может быть, правы славянофилы, которые считают либеральную перспективу для России невозможной — хотя бы потому, что либерализм не укоренен в нашей культурной традиции?

Концепции либеральной демократии были действительно разработаны в Западной Европе. Там же возникли и основы современной физики. Но можно ли считать современную физику «западнической» на том основании, что сэр Исаак Ньютон жил в Англии?

Конечно, философские концепции и общественные институты заимствуются не так легко, как естественно-научные открытия. Любой народ в своем политическом развитии выбирает пути и формы, сообразуясь со своим характером и национальными традициями.

...Некоторые специфические черты русской национальной традиции: склонность к сакрализации власти и патерналистским ожиданиям... и в самом деле не способствуют развитию России в направлении либеральной демократии.

Но в русском национальном характере и особенно в русской культуре заложена и противоположная социально-психологическая модель. При благоприятных обстоятельствах и определенных усилиях со стороны интеллигенции, именно на основе этой модели можно будет сформулировать и реализовать «русскую идею». Не ту, о которой уже второй век невнятно толкуют нам националисты, а настоящую русскую идею, достойную великого народа с великой культурой. С моей точки зрения, это — идея права, основанного на правах личности, как единственного пути к общественной справедливости.

Отсутствие или неразвитость правовых норм, гарантирующих свободу личности, было несчастьем России в течение всей ее истории. в русской литературе, в российском национальном сознании это несчастье обернулось высоким статусом такой категории, как справедливость, острым ощущением неразрывной связи ее с нравственностью. Русский менталитет отвергает возможность безнравственной справедливости или несправедливой нравственности.

Однако пафос человеческого достоинства и личной свободы в российской национальной традиции сосуществовал с откровенным пренебрежением к процедурному праву, которое так важно, мне кажется, для западноевропейского сознания. Достаточно вспомнить, как классическая русская литература — Достоевский или Толстой — описывает судебную процедуру: иронически, уничижительно, враждебно. Стремление к абсолютной, божественной справедливости заставляло их отвергать саму идею справедливости земной, человеческой, секулярной.

Это стремление, в сочетании с пренебрежением к кодифицированной процедуре, привело к тому, что в качестве средства для установления справедливости в обществе часть русской интеллигенции ухватилась за устаревшие социологические теории двух немецких профессоров. Причем для русских революционеров речь шла вовсе не только о так называемой социальной справедливости!

Попытка установить общественную справедливость вне права и против права обернулась кровавым кошмаром и семидесятилетним господством одного из самых несправедливых и тиранических режимов в истории России и человечества.

... Мысль о верховенстве права, ставшая логическим и эмоциональным стержнем диссидентского сопротивления, не была заимствована с Запада: она непосредственно вытекала из нашего жизненного опыта и наших понятий о нравственности, сформировавшихся под влиянием прежде всего русской культурной традиции. Мы жили в полной изоляции от мирового опыта и, конечно же, непрерывно «изобретали велосипеды». Но это только доказывает, что правовая идея имеет глубокие корни в нашей культуре и сознании. По крайней мере, столь же глубокие, как и российский правовой нигилизм. в свое время Сахаров (перефразируя, кажется, Плеханова) писал, что Россия всей своей историей выстрадала идею прав человека.

Эта идея по своему ценностному потенциалу вполне способна консолидировать нацию.

... Любой национальный идеал останется сегодня мертворожденной утопией, если он не будет органической частью идеала общечеловеческого.

... Споры о том, что мы должны «заимствовать» из мирового опыта, представляются мне пустыми. Нам не надо ничего «заимствовать». Мы — часть единого человечества, и общечеловеческие достижения и ценности, равно как и общечеловеческие проблемы, принадлежат нам в той же степени, что и датчанам или мексиканцам. Вопрос не в этом, а в том, что мы можем внести в мировой опыт.

А ведь кое-что мы в него уже внесли. И этот вклад не имеет никакого отношения к дряхлым ценностям византинизма. А вот к обогащению теории и практики либеральной демократии — имеет, и самое прямое.

Когда в 1976 г. несколько московских интеллигентов основали Общественную группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений, циники полагали, что это всего лишь очередной изысканный способ советских диссидентов уязвить свое правительство. Сейчас международное Хельсинкское движение, возникшее первоначально как сеть поддержки советских Хельсинкских групп — одно из самых авторитетных правозащитных движений в мире.

Вскоре Президент США Дж.Картер провозгласил права человека основным приоритетом американской политики. Это было сделано под несомненным влиянием борьбы за права человека в СССР. Многие «реалисты» и «прагматики», и на Западе, и на Востоке, полагали, что это — или пропагандистская декларация, или идеалистическая выходка неопытного политика. Сегодня права человека — одна из приоритетных проблем международной политики во всем мире.

Таким образом, Россия уже в 1970-е гг. внесла большой вклад в постановку проблемы прав человека как одной из фундаментальных основ нового мирового порядка.

Мировое сообщество неизбежно придет к радикальной перестройке самих основ международного права, к превращению его в эффективную и внутренне непротиворечивую правовую систему, основанную на правах человека...

И Россия, если она выберется на магистральную дорогу развития человечества, а не завязнет в византийско-ордынском болоте, вполне может стать локомотивом этого развития. Наш исторический опыт и наши культурно-психологические особенности — в первую очередь, наше специфическое отношение к праву не столько как к инструменту согласования интересов, сколько как к модели общечеловеческой справедливости — делает нас вполне достойными великой задачи". (С.Ковалев. Полет белой вороны) 

Вместо послесловия

Итак, мы совершили беглый экскурс в историю интересующего нас вопроса и отчасти коснулись современного положения дел. Стала ли в результате яснее природа той концепции, которую мы намеревались исследовать? Как нам кажется, отчасти — да.

Мы убедились в том, что судьба цивилизации (во всяком случае, европейской цивилизации) вот уже две с половиной тысячи лет тесно связана с развитием идеи свободы личности. Мы выяснили, что около двух веков назад эту идею удалось сформулировать на языке права. Результатом стала концепция прав человека, которая тогда же легла в основу большинства правовых систем, применяемых в Западной Европе и Северной Америке и распространившаяся на многие другие регионы земного шара. Мы поняли, что о реализации этой концепции можно говорить лишь постольку, поскольку общество гарантирует каждому своему члену равное пользование правами человека. В этом — и только в этом! — смысл гражданского равенства.

Мы обнаружили, что с момента своего возникновения и по сей день идея свободы подвергается ожесточенной и часто убедительной критике. Особенно — с тех пор как она стала основной движущей силой прогресса. Наше столетие внесло в историю новый и уникальный опыт — опыт существования тоталитарных политических режимов. Эти режимы отличались от деспотий прошлого тем, что не просто не знали ценностей индивидуальной свободы или игнорировали их — нет, они сознательно построили свою политическую практику (а иногда — и теорию) на антииндивидуализме и отрицании за отдельным человеком каких-либо прав. К концу века тоталитарные идеологии, в основном, потерпели крах; но это совсем не значит, что им не суждено возродиться в будущем.

Мы почти совсем не коснулись в этой брошюре такой важной темы, как универсализм либеральной концепции, ее применимость в любых культурных, национальных и религиозных традициях. Это объяснимо: полемикой на данную тему можно было бы заполнить сто таких брошюр, как эта. Здесь нам удалось лишь дать самое общее представление о характере данной проблемы применительно к России. Кроме того, мы высказали предположение, что окончательное разрешение вопроса в целом прямо и непосредственно связано с выбором человечества между единством и разобщенностью.

Сегодня окончательный выбор еще не сделан. Это обстоятельство еще раз подчеркивает: права человека — не законченная, а становящаяся концепция. В полном объеме она будет реализована лишь в рамках будущего единства человеческого рода. Или — не будет.

Наши новости

1. На моём сайте "Проблемы ЛГБТ и религия" сегодня был создан музыкальный раздел, где размещаются интересные, с моей точки зрения, видеоролики по тематике сайта. См. раздел: Музыка

2. Александр Грайцер открыл ещё один свой сайт, который назвал "Видение". Поскольку никакой специальной статьи об этом сайте он не оставил, я размещаю его текст с этого сайта: