СКРЫТЫЕ РЕЗЕРВЫ НАШЕЙ ПСИХИКИ.
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА.

22.05.05.Выпуск 90
«Какая-нибудь маленькая слабость, недостаток вежливости, нерешительность, нетерпеливый нрав могут уничтожить труды целых лет»
Из книги Орисон Свет Марден
«СТРОИТЕЛИ СУДЬБЫ ИЛИ ПУТЬ К УСПЕХУ И МОГУЩЕСТВУ»

Продолжаем знакомиться с С.В.Рахманиновым
А. Б. Гольденвейзер
ИЗ ЛИЧНЫХ ВОСПОМИНАНИЙ О С. В.
РАХМАНИНОВЕ

Я познакомился с С. В. Рахманиновым осенью 1889 года, когда поступил в класс А. И. Зилоти, двоюродного брата Рахманинова, у которого он учился в Московской
консерватории. Я поступил на шестой курс, а Рахманинов был в то время на седьмом курсе. Мне было четырнадцать, а ему шестнадцать лет. Он имел вид еще мальчика, ходил в черной куртке с кожаным поясом. В обращении и тогда был сдержан, очень
немногословен, как всю жизнь, застенчив, о себе и своей работе говорить не любил.
Наружность Рахманинова была значительна и своеобразна. Он был очень высок ростом и широк в плечах, но худ; когда сидел, горбился. Форма головы у
него была длинная, острая, черты лица резко обозначены, довольно большой, красивый рот нередко складывался в ироническую улыбку. Смеялся Рахманинов не часто, но когда смеялся, лицо его делалось необычайно привлекательным. Его смех был заразительно искренен.
Сидел Рахманинов за фортепиано своеобразно: глубоко, на всем стуле, широко расставив колени, так как его длинные ноги не умещались под роялем. При игре он
всегда довольно громко не то подпевал, не то рычал в регистре баса-профундо.
Музыкальное дарование Рахманинова нельзя назвать иначе, как феноменальным. Слух его и память были поистине сказочны. Я приведу несколько примеров
проявления этой феноменальной одаренности. Когда мы вместе с Рахманиновым учились у Зилоти, последний однажды на очередном уроке (в среду) задал
Рахманинову известные Вариации и фугу Брамса на тему Генделя — сочинение трудное и очень длинное. На следующем уроке на той же неделе (в субботу)
Рахманинов сыграл эти Вариации с совершенной артистической законченностью.
Однажды мы с моим другом Г. А. Алчевским зашли к Рахманинову с урока М. М. Ипполитова-Иванова. Рахманинов заинтересовался тем, что мы, сочиняем. У
меня с собой никакой интересной работы не было, а у Алчевского была только что им в эскизах законченная первая часть Симфонии. Он ее показал Рахманинову,
который ее проиграл и отнесся к ней с большим одобрением. После этого нашего визита к Рахманинову прошло довольно много времени, не менее года или
полутора лет. Как-то на одном из музыкальных вечеров, которые происходили у меня, Рахманинов встретился с Алчевским. Рахманинов вспомнил о Симфонии Алчевского и спросил, закончил ли он ее и какова ее судьба. Алчевский, который все свои
начинания бросал на полдороге, сказал ему, что Симфонию свою не закончил и что существует только одна первая часть, которую Рахманинов уже видел.
Рахманинов сказал: — Это очень жаль, мне тогда эта Симфония очень
понравилась. Он сел за рояль и по памяти сыграл почти всю экспозицию этого довольно сложного произведения. В другой раз, когда Рахманинов ездил за чем-то в
Петербург, там исполнялась впервые в одном из беляевских русских симфонических концертов Балетная сюита Глазунова. Рахманинов прослушал ее всего два
раза: на репетиции и в концерте. Сочинение это очень Рахманинову понравилось. Когда он вернулся в Москву и был опять у меня на одном из моих музыкальных
вечеров, то не только припомнил ее темы или отдельные эпизоды, но почти целиком играл эту сюиту, с виртуозной законченностью, как фортепианную
пьесу, которая была им в совершенстве выучена. Эта способность Рахманинова запечатлевать в памяти всю ткань музыкального произведения и играть его с
пианистическим совершенством поистине поразительна. Музыкальной памятью подобного рода обладал также знаменитый пианист Иосиф Гофман. В
Москве в один из приездов Гофмана тогда еще юный Н. К. Метнер сыграл при нем свою Es-dur'ную прелюдию, отличающуюся довольно значительной сложностью
ткани. Спустя несколько месяцев мой друг Т. X. Бубек, будучи в Берлине, посетил Гофмана, с которым он был хорошо знаком по семье своей жены — Е. Ф. Фульды.
Гофман вспомнил о Прелюдии Метнера, которая ему очень понравилась, и сыграл ее Бубеку наизусть. Однажды Рахманинов мне сказал: — Ты не можешь себе представить, какая замечательная память у Гофмана. Оказывается, Гофман как-то, будучи в концерте Л. Годовского, услышал в его исполнении сделанное
Годовским переложение одного из вальсов И. Штрауса.
(Как известно, эти переложения Годовского отличаются чрезвычайной изысканностью фактуры). И вот, по словам Рахманинова, когда он был у Гофмана, с
которым, кстати сказать, находился в близких, дружеских отношениях, то Гофман, сказав Рахманинову, что ему понравилась транскрипция Годовского, сыграл ряд отрывков из этой обработки.
Рахманинов рассказывал об этом, сидя за роялем, и не заметил того, что сам тут же стал эти отрывки играть, запомнив их в исполнении Гофмана.
О каком бы музыкальном произведении (фортепианном, симфоническом, оперном или другом) классика или современного автора ни заговорили, если
Рахманинов когда-либо его слышал, а тем более, если оно ему понравилось, он играл его так, как будто это произведение было им выучено. Таких феноменальных
способностей мне не случалось в жизни встречать больше ни у кого, и только приходилось читать нечто подобное о способностях В. Моцарта.
Мы с Алчевским как-то зашли к Рахманинову в период его творческой депрессии 1897—1899 годов. Несмотря на то, что Рахманинов очень тяжело переживал провал
своей Первой симфонии, он все-таки написал тогда ряд небольших произведений; с некоторыми из них он нас познакомил. Это были: Фугетта, не показавшаяся нам
интересной, которую Рахманинов не опубликовал, затем отличный хор a cappella “Пантелей-целитель” на слова А. Толстого и чудесный, один из его лучших
романсов — “Сирень”, вошедший позднее в серию романсов op. 21.
Яркость и сила дарования Рахманинова, разумеется, обнаруживалась не только в поразительном свойстве его памяти, но и в его сочинениях, в его несравненном
и незабываемом исполнительском искусстве и как пианиста, и как дирижера.
Консерваторский курс Рахманинов прошел с феноменальной легкостью. Рахманинов и Скрябин одновременно учились в классе композиции, но Скрябин, обладавший замечательным композиторским дарованием, таких разносторонних музыкальных
способностей, как Рахманинов, не имел. Оба они с ранних лет начали сочинять и сочиняли с большим увлечением, и потому несколько суховатая работа,
которую требовал от своих учеников Танеев в классе контрапункта, их мало привлекала. Они сочиняли вместо этого то, что им хотелось, а те задачи, которые
давал им Танеев, выполняли неохотно и часто просто не ходили к нему на уроки. Танеев очень этим огорчался, жаловался на Рахманинова Зилоти, пытался
приглашать Скрябина и Рахманинова работать к себе домой, но все это мало помогало. Когда подошло время экзамена, то Скрябин в результате почти ничего не
смог написать, и его с трудом, только во внимание к его талантливости, перевели в класс фуги. Рахманинов же написал превосходный Мотет, который на весеннем
акте был исполнен хором, и получил за эту свою работу высшую отметку — 5 с крестом. Нечто подобное случилось и на следующий год в классе фуги. Аренский
был превосходным музыкантом, но как педагог не отличался особым призванием и, разумеется, ни в какой степени не мог сравниваться с Танеевым. И
Скрябин, и Рахманинов оба в классе фуги ленились и ничего не делали. Перед самым весенним экзаменом Аренский заболел; и Рахманинов говорил мне, что это
его спасло, так как на последних двух уроках вместо больного Аренского с ними занялся Танеев. Увидав, что они ничего не знают, Танеев за эти два урока сумел
объяснить им главные принципы построения фуги. На экзамене давалась тема, на которую нужно было написать фугу в три дня. Помню, когда я кончал класс
фуги, мы должны были написать тройную фугу. Не знаю, какая фуга была задана в тот год, когда Рахманинов учился, но он рассказал мне, что им дали
довольно замысловатую тему, на которую трудно было найти правильный ответ. Все державшие этот экзамен: Скрябин, Рахманинов, Никита Морозов и Лев конюс —
не знали, как выйти из положения. Рахманинов рассказал мне, что когда он, получив задание, вышел из консерватории, впереди него шли Танеев с Сафоновым
и о чем-то говорили. Очевидно, Танеев ранее показал Сафонову правильный ответ фуги; Сафонов среди разговора с Танеевым вдруг насвистал тему фуги и
ответ. Рахманинов, подслушав это насвистывание, узнал, какой должен быть ответ. Фугу он написал блестяще, и за нее также получил 5 с крестом. Скрябин
же написать фугу не смог; ему задали на лето написать вместо этого шесть фуг. Осенью он их кое-как представил; говорили, однако, что он их написал не
сам. Кстати, много говорили о том, что в классе свободного сочинения Аренский якобы не оценил дарования Скрябина, вследствие чего они поссорились.
(Скрябин ушел из класса сочинения и окончил консерваторию только с дипломом пианиста.) Это утверждение неверно. Аренский, конечно, ценил дарование Скрябина, но он предъявлял к нему законное требование, чтобы он писал не только фортепианные сочинения, но также произведения оркестровые, вокальные, инструментальные и т. д. Скрябин, который в то время ничего, кроме как для фортепиано, писать не хотел (он к оркестру пришел уже значительно позже),
отказался выполнять эти требования учебного плана, и так как Аренский не мог на этом не настаивать, то Скрябин предпочел бросить занятия в классе сочинения и окончить консерваторию только по классу фортепиано.

Рахманинов перешел в 1891 году в класс свободного сочинения, курс которого продолжался два года; однако он был уже настолько законченным композитором, что
двухлетнее пребывание в классе сочинения оказалось для него излишним, и он этот курс прошел в один год, создав в очень быстрый срок свою выпускную
экзаменационную работу, одноактную оперу “Алеко”, текст которой, по поэме А. С. Пушкина “Цыганы”, составил В. И. Немирович-Данченко.
Между прочим, еще в классе сочинения, когда Аренский предложил написать какое-нибудь произведение небольшой формы, Рахманинов как классную работу создал Музыкальный момент e-moll — превосходную вещь, ставшую вскоре очень известной
пьесой.
Рахманинов, еще учась в консерватории, играл на фортепиано с изумительным совершенством. В ученических концертах я помню три его выступления: в
год моего поступления в консерваторию, 16 ноября 1889 года, в юбилейном концерте в честь пятидесятилетия артистической деятельности Антона Рубинштейна он играл вместе с Максимовым в четыре руки три номера из “Костюмированного бала” Антона
Рубинштейна; впоследствии он дважды играл в ученических концертах с оркестром — один раз (24 февраля 1891 года) первую часть Концерта d-moll А. Рубинштейна и в другой раз (17 марта 1892 года) первую часть своего, тогда только что написанного,
Первого фортепианного концерта. В год, когда Рахманинов должен был перейти с
восьмого курса на девятый, случился конфликт между Сафоновым и Зилоти, в результате которого Зилоти ушел из Московской консерватории. На переходном
экзамене, я помню, Рахманинова спросили первую часть бетховенской сонаты “Аппассионата” и первую часть Сонаты b-moll Шопена. Когда выяснилось, что
Зилоти уходит из консерватории, Зверев предложил на художественном совете ввиду исключительного дарования и исполнительской законченности
Рахманинова, не переводя его на девятый курс, считать окончившим полный курс консерватории по фортепиано, что советом консерватории было единогласно принято. Таким образом, Рахманинов после одного года обучения в классе свободного сочинения и после окончания по классу фортепиано только восьми курсов консерватории был признан окончившим полный курс по обеим специальностям, и ему присуждена была большая золотая медаль.
Несмотря на исключительную одаренность Рахманинова, Сафонов не любил его и относился явно недоброжелательно и к нему, и к его сочинениям.
Когда Рахманинов как пианист и композитор был в Москве уже очень популярен, он и тогда упорно не приглашал его к участию в симфонических концертах.
В годы учения в консерватории и после окончания ее Рахманинов как пианист исполнял произведения различных композиторов и неоднократно выступал с
ними публично.
Из своих неизданных сочинений он играл 17 октября 1891 года вместе с И. Левиным “Русскую рапсодию”. Кроме того, в 1892 году им было исполнено вместе с Д.
Крейном и А. Брандуковым Элегическое трио (без опуса), также оставшееся при жизни Рахманинова неопубликованным. Это Трио (одночастное) сравнительно недавно найдено. Оно было мною совместно с Д. Цыгановым и С. Ширинским исполнено 19 октября 1945 года.
Очень скоро, всецело отдавшись творчеству, Рахманинов перестал публично играть что-либо, кроме своих сочинений. Мы часто с ним встречались в домашней обстановке, и обычно при этих встречах Рахманинов сидел за фортепиано и играл. Мне случалось здесь слышать от него весьма многое, помимо его сочинений. Особенно я запомнил, как однажды он сыграл мне ряд номеров из “Крейслерианы” Шумана. После смерти Скрябина Рахманинов решил дать концерты в память Скрябина. Он сыграл несколько раз с оркестром его Фортепианный концерт и, кроме того, Klavierabend, включив в него ряд крупных и мелких сочинений
Скрябина. Особенно любопытно, что он играл Пятую сонату Скрябина, уже в значительной степени близкую к поздним произведениям Скрябина, к которым,
вообще говоря, Рахманинов не относился с большим сочувствием. Помню, за три-четыре дня до первого концерта из сочинений Скрябина Рахманинов был у меня, сказал, что намеченная программа кажется ему немножко короткой, и просил меня посоветовать ему какое-нибудь сочинение, которое можно было бы
сыграть. Я спросил, знает ли он Фантазию Скрябина? Он сказал, что не знает. Тогда я достал ноты и показал ему. Рахманинов проиграл ее. Фантазия — одно из
чрезвычайно трудных сочинений Скрябина и довольно длинное — ему очень понравилась, и он решил сыграть ее в своем концерте, что и сделал через три-четыре дня.
Очевидно, войдя во вкус исполнения не только своих фортепианных произведений, Рахманинов решил в одном из симфонических концертов Кусевицкого
сыграть Концерт Es-dur Листа [Этот концерт состоялся 20 марта 1917 года в театре Зон.]. За день или за два до концерта он пришел ко мне вместе с Кусевицким (у
него дома в то время был только один рояль), и мы проиграли Концерт. Рахманинов волновался, так как не привык играть публично чужие сочинения, и для того
чтобы успокоиться, решил в первом отделении концерта сыграть первую часть своего Третьего концерта, который он много раз играл с Кусевицким, а во втором отделении — Концерт Листа. После того как мы проиграли Концерт Листа (у меня
при этом был и Алчевский), Рахманинов стал советоваться о том, что бы ему сыграть на бис. Какую бы вещь мы ни называли, он сейчас же ее играл так, как
будто специально к этому готовился. Мы называли пьесу: “Кампанеллу”, рапсодии, этюды. Этюд “Хоровод гномов” он как раз не знал: он проиграл его по нотам и
решил сыграть это сочинение на бис; действительно, он в концерте сыграл его и Двенадцатую рапсодию с исключительным, только ему свойственным
совершенством. Концерт Листа он сыграл в этот вечер феноменально, а свой Третий концерт на сей раз играл необычайно бесцветно, так как, по-видимому, весь был
поглощен мыслью о предстоящем исполнении Концерта Листа.
В это время уже началась первая мировая война, и Рахманинов решил дать концерт в пользу жертв войны. Концерт этот состоялся в Большом театре. Рахманинов
сыграл три концерта: Концерт b-moll Чайковского, свой Концерт c-moll и Концерт Es-dur Листа. Дирижировал Э. Купер.
Известно, что Рахманинов ряд лет жил в семье своей тетки В. А. Сатиной и в 1902 году женился на одной из ее дочерей, Наталье Александровне. После женитьбы
Рахманинов поселился в небольшой квартире на Воздвиженке.
В то время Сергей Васильевич жил очень скромно, и средства его были весьма ограниченны. Он получал от Гутхейля вознаграждение за свои произведения. Плата
за концерты в то время получалась еще редко, и для того чтобы несколько поддержать материальное положение семьи, Рахманинов принял должность
музыкального инспектора в Екатерининском и Елизаветинском институтах. Работа эта отнимала немного времени; вознаграждение было весьма скромное: он получал и в том, и в другом институте по пятидесяти рублей в месяц. Затем, несмотря на свою
резко выраженную нелюбовь к педагогической работе, он вынужден был давать частные уроки фортепианной игры (по одному уроку каждый день), причем брал за
урок десять рублей. Весь этот сравнительно скромный заработок обеспечивал ему с семьей возможность жить.
Постепенно Рахманинов, выступая как пианист со своими сочинениями, стал иметь все больший успех и от частных уроков уже отказался. Его материальное
положение начало делаться все более прочным и в конце концов хорошо обеспеченным.
В женских институтах в те времена довольно большую роль играло и носило серьезный характер преподавание музыки. В значительной степени это
происходило оттого, что все лучшие молодые музыканты сейчас же по окончании консерватории поступали в тот или иной институт преподавателями
музыки, так как педагоги, по существовавшим тогда законам, освобождались от военной службы. Я хорошо знал постановку музыкального дела в трех институтах:
Николаевском, где я преподавал в течение многих лет, в Екатерининском и Елизаветинском. В Екатерининском я преподавал несколько лет, а Елизаветинском — год или два.
Продолжение следует

О НАСУЩНОМ

Ближайший тренинг "Три секрета настройки голоса" в Москве пройдет
28-29 мая. Стоимость 9 тыс. рублей без предоплаты, 8 тыс.
рублей с предоплатой (кофе-брейки и обед включены в стоимость).
Начало презентации (бесплатно) в 12.00. начало тренинга в 13.00.
Прошедшие тренинг получают обучающий диск, в который входит самоучитель и проигрыватель караоке с 1 500 композициями самого разного жанра. Предоплата в центр «Разумный путь» или мне на счет, который есть на сайте www.bagratid.com в разделе ТРЕНИНГИ.
Телефон (095) 350-3090

Будьте в Голосе!

Владимир Багрунов