Узбекистан: Русский язык уходит. И узбекский не остается…
2008-10-28 18:31 Соб. инф.

28-29 октября в Ташкенте, в Российском центре науки и культуры пройдет научно-практическая конференция "Филология в XXI веке", на которую соберутся филологи из России и Узбекистана. Это одно из множества мероприятий, которые призваны укрепить позиции русского языка в стране, где дерусификация является частью государственной политики. Население Узбекистана все хуже и реже говорит по-русски, но провал языковой политики Ташкента заключается еще и в том, что и родной – узбекский – язык люди тоже не знают. Непродуманные языковые реформы привели к катастрофическому падению общего уровня школьного и высшего образования в стране, элита теперь стремится вывозить своих детей учиться за рубеж. Ситуацию, сложившуюся вокруг русского и государственного языков в Узбекистане, описывают и анализируют корреспонденты и эксперты «Ферганы.Ру».

Мероприятия, посвященные продвижению русского языка, теперь проводятся в стране с завидной регулярностью. Так, в начале октября в Ташкенте и Самарканде прошел Праздник русского и узбекского языков, который, по словам организаторов, должен был «внести лепту в сохранение культурного и языкового многообразия наших стран».

Однако дерусификация в Узбекистане зашла сегодня слишком далеко, чтобы подобными мероприятиями можно было поправить дело. «Утопив» русский язык, в Узбекистане столкнулись с тем, что русский потянул за собой на дно и узбекский: значение государственного языка в качестве языка межнационального общения было сильно преувеличено реформаторами.

Последовательная дерусификация

«Дерусификацию в бывших советских республиках можно объяснить как ответ «новорожденных» государств на имперскую политику СССР, как факт просыпающегося национального самосознания, - говорит на условиях анонимности преподаватель одного из ташкентских вузов. - Однако альтернативы русскому языку на всем постсоветском пространстве пока нет, и в обозримом будущем вряд ли будет. Так исторически сложилось, и с этим надо мириться. Более того, русский язык – один из мировых языков, который является проводником в мировую культуру для большинства народов бывшего СССР».

В законе Узбекистана «О государственном языке», принятом в 1989 году, узбекский язык был объявлен государственным, а русский определялся как язык межнационального общения. В новой редакции этого закона 1995 года и в поправках к нему 2004 года о русском языке уже не говорится ничего, и последнее время русский язык является лишь одним из иностранных языков, изучаемых в школах и вузах республики.

В 1990-е годы, не в малой степени из-за политики дерусификации, из Узбекистана начался серьезный отток русскоязычного населения. Количество этнических русских, по оценкам экспертов, сократилось с конца 1980-х годов почти в три раза: с 1.650 тысяч до чуть более полумиллиона человек. Более чем в два раза уменьшилось число школ с русским языком обучения.

В одной из ташкентских школ

Если раньше во всех крупных городах Узбекистана люди спокойно говорили по-русски и понимали друг друга, то теперь русский воспринимают с трудом, и дети даже в ташкентских махаллях (квартальных общинах) смотрят на русскоязычного человека как на иностранца.

Но если разговорный русский еще сохраняется в крупных городах, то в областях, где говорят на диалектах, не только не знают ни слова по-русски, но уже с трудом объясняются и по-узбекски. Педагоги ташкентских вузов рассказывают, как трудно им работать со студентами, приехавшими «из глубинки». Чтобы найти общий язык с такими студентами, преподаватели-энтузиасты организовывают при вузах курсы русского языка, но результат не радует: чтобы нормально научить русскому языку студента «из области», преподаватель должен хоть немного говорить на его диалекте.

Последнее десятилетие в Узбекистане снижается и квалификация школьных педагогов: как русистов, так и преподавателей узбекского языка. Из-за этого сельская молодежь моложе 18 лет очень плохо владеет русским.

В национальных школах Узбекистана русский язык изучают лишь 2 часа в неделю (столько же часов выделяется на изучение государственного языка в русских школах). По пожеланиям родителей с 2002 года в узбекских школах может вводиться факультативный курс русского языка: дополнительно 1 час в неделю. В национальных группах дошкольных учебных заведений с 1991 года обязательное изучение русского языка было сокращено, а затем и вовсе отменено.

В то же время, в русских школах на изучение русского языка и литературы отводится 8-10 часов в неделю в младших классах и 5 часов – в старших, а это в среднем на 1-2 часа в неделю меньше, чем предусмотрено российской программой для школ Российской Федерации.

По данным Министерства народного образования Республики, в Узбекистане в 2007/2008 учебном году действуют 9765 школ; из них - 739 с обучением на русском языке (350 тысяч учащихся). Причем 613 школ – смешанные, а 126 – русские (1,3% всех школ). В Узбекистане 1195 лицеев и колледжей, русских групп в колледжах 50%, в лицеях – около 90%.

Но количество часов, выделяемых на изучение русского языка, незначительно и за последние годы сокращено с 240 до 72 часов и с двух лет до одного года. Так, студенты нефилологических факультетов с узбекским языком обучения изучают русский язык в качестве иностранного только на первом курсе. Исключение составляют Университет мировой экономики и дипломатии: русский язык изучают 4 года в течение 320 часов, - и Национальный университет Узбекистана: один год и 160 часов соответственно.

Прыжки с кириллицы на латиницу

Если русский язык намеренно и целенаправленно «вымывается» властями из обращения, то переход с кириллицы на латиницу стал системной ошибкой, которая вышибла из обращения и узбекский язык.

В 1993 году была проведена реформа, которая перевела узбекский язык с кириллицы на латиницу. Теперь многие дети, особенно в глубинке, не могут читать по-узбекски, если запись сделана на кириллице, а взрослые и старики не могут прочесть узбекский текст, написанный на латинице. [Подробнее о данном процессе см. в статье «Латинизация алфавита. Узбекский опыт»].

Из-за частой смены алфавита в республике приходилось несколько раз ликвидировать неграмотность населения. Вот и теперь, в связи с последним переходом на латиницу, часть населения снова оказалась неграмотной, поэтому кириллицу все же продолжают использовать параллельно с латиницей.

Если человек из другой страны внезапно окажется в Узбекистане, ему вряд ли удастся разобраться, какая письменность здесь считается официальной, государственной. Во всех уличных надписях – рекламных объявлениях, плакатах, вывесках и дорожных указателях – наблюдается вавилонское смешение языков и буквенных систем… Подробнее

Весь накопленный за предыдущие полвека богатый научный и культурный опыт, вся узбекская научно-справочная и образовательная база: фундаментальные научные труды, диссертации, монографии, огромное количество документальной и специализированной литературы, учебники для вузов – все это создано на кириллице, и переиздавать на латинице эти труды никто не собирается. Общий уровень науки, культуры – да и просто грамотности – резко падает.

На рубеже тысячелетий началась кампания по массовому уничтожению книг, не соответствующих «идеологии национальной независимости». По всем библиотекам страны прокатились чистки, в результате которых большое количество литературы на русском, таджикском и узбекском языках было списано в макулатуру. Проблема сохранения культурной базы была решена. Нет базы – нет и проблемы.

Пока книг на узбекском языке, изданных на латинице, катастрофически мало. Переизданы отдельные классические произведения узбекской литературы, сказки для детей, школьные учебники. Пожалуй, все. Многие исследователи отмечают, что молодежь «титульной нации» не обладает широким кругозором, довольно ограничена в своем развитии и образовании. Исследователи объясняют это тем, что люди мало читают. Но если читать на кириллице их не научили, а на латинице не изданы ни переводы классиков мировой литературы, ни фундаментальные научные труды, ни элементарные вузовские учебники – чего можно требовать?

Учебников нет

Но даже если отвлечься от трудностей перехода с одного алфавита на другой, нужно заметить, что базовая проблема узбекского образования – отсутствие нормальных учебников.

Кроме того, по словам сотрудника одного из ведущих ташкентских издательств, согласившегося поговорить на условиях анонимности, самой большой проблемой сегодня является отсутствие профессиональных переводчиков узкой специализации. Авторы могут отлично знать свой предмет, но не всегда настолько хорошо владеют языком, чтобы написать учебник. А переводчик недостаточно владеет специализированным переводом, чтобы сделать грамотный текст.

Во времена СССР многие школьные учебники, которые были в ходу в Узбекистане, издавались на русском языке в Москве в издательстве «Просвещение». Так, были популярны учебники, написанные узбекским математиком, ученым с мировым именем Шавкатом Алимовым, который сегодня преподает в ташкентском филиале МГУ им. Ломоносова. В советские времена учебники по таким предметам, как природоведение, ботаника, зоология, география писались местными русскоязычными авторами, и в этих учебниках акцент делался на узбекских природных условиях.

Сейчас же учебники вынуждены писать люди, не знакомые со школьной спецификой. Часто написать учебник просят вузовского преподавателя, и он пишет, не имея представлений ни о школьной методике, ни о подростковой психологии. Бывает и так, что автор учебника компилирует фрагменты из старых учебников, не соблюдая логики изложения. Более-менее нормальными оказываются те учебники для лицеев и колледжей, которые «списывают» с российских.

Но если нормальные, пусть и подержанные, учебники для школ, лицеев или колледжей можно найти хотя бы на книжных развалах, где их продают втридорога, то с вузовскими учебниками, по словам источника в одном из издательств, просто катастрофа. За последние несколько лет в их издательство не пришло ни одного нового вузовского учебника.

Большинство старых советских учебников было ликвидировано в первые годы независимости Узбекистана. В настоящее время для студентов вузов издаются не полноценные учебники, а десятки тонких брошюр. Научная литература, без которой обучение в вузах становится профанацией, практически не печатается.

Известно, что когда в ташкентских транспортном и автодорожном институтах возникла потребность в учебниках, их «списали» с российских и сохранившихся советских изданий, а потом перевели эти «новые» учебники на узбекский язык.

Бывает, что в издательство приносят рукопись, которая состоит из фрагментов отсканированных советских учебников 20-летней давности, в которых, например, описывается морально устаревшее железнодорожное оборудование. Сканирование, как правило, произведено неряшливо, прочесть текст часто не представляется возможным, и редактор вынужден просить «автора» принести оригинал, чтобы по нему сверять текст.

Обучение по-русски

Если нет учебника, студенты вынуждены довольствоваться лекциями и искать нужную информацию в Интернете. И тут возникает проблема русского языка. Информации в Интернете на узбекском языке гораздо меньше, чем на русском или на английском.

«У меня есть автор – профессор медицины, который с трудом говорит по-русски, но может, хоть и с ошибками, по-русски читать и писать, - рассказывает редактор одного из издательств. – А вот его магистранты приносят авторефераты диссертаций, написанные по-русски – при том, что сами они по-русски ни слова не знают. Понятно, что они «скачали» откуда-то эти авторефераты. И они защищаются!»

Сегодня, несмотря на общую политику дерусификации и общее сокращение часов, отданных на изучение русского языка, в Узбекистане невозможно получить нормальное высшее образование, если вы этот русский язык не знаете. Вузовские преподаватели выдают студентам списки учебной литературы на русском языке, даже тем, кто учится в национальных группах. Узбеки, приехавшие учиться из регионов, не знающие ни русского, ни английского языков, возмущены, что не могут получать образование на своем родном – государственном! – языке: «Если мы учимся в узбекской группе, почему мы должны читать по-русски?». Но ответа на этот вопрос нет, поскольку учебной литературы на узбекском языке во многих вузах или вовсе нет, или ее катастрофически не хватает.

Во времена СССР, о которых в Узбекистане так не любят вспоминать, учебной литературы тоже не всегда хватало, но тогда учебников на узбекском языке издавалось гораздо больше, да и узбекские студенты все-таки могли по-русски и прочесть, и написать.

Качество образования снижается еще и потому, что не хватает педагогов. Те, кто может говорить и по-русски, и по-узбекски, как правило, принадлежат к старшему поколению и сегодня «нарасхват»: они вынуждены работать в нескольких вузах сразу.

Студенты русскоязычных групп Политехнического университета рассказывали, что некоторые преподаватели очень плохо говорят по-русски: «Наш педагог по математике очень плохо говорит по-русски, - рассказывает один из студентов. - Поэтому, чтобы как-то понять предмет, приходится самим крутиться, выспрашивать у знающих людей… Где-то что-то ищем, переписываем конспекты друг у друга. В общем, кто что найдет…».

Почем образование

Как ни странно, подобная профанация высшего образования не приводит к легкости вступительных экзаменов. Порой поступить в институт сложнее, чем потом в нем учиться. Так, при поступлении в любой не филологический вуз необходимо сдавать родной язык, причем тесты довольно сложные.

Естественно, что подобная ситуация только способствует росту коррупции. Не зная нормально ни русского, ни узбекского языков, можно купить диплом филолога – по свидетельству одного из педагогов ташкентского вуза, диплом может стоить от 1500 до 3000 долларов. Цена зависит от вашего умения договариваться и от уровня вуза, чей диплом вы хотите приобрести.

Само обучение тоже недешево. Так, например, платное обучение по специальности «экономист» стоит 1,25 миллиона сумов в год (около 930 долларов), получить профессию юриста обойдется в 1,55 миллиона сумов в год (около 1150 долларов), а психолога - дешевле, всего 950 тысяч (примерно 710 долларов). Студентов уже предупредили, что с середины ноября эти суммы повысятся в связи с повышением на 12% зарплат, стипендий, пенсий и пособий.

Состоятельные люди, осознавая низкий уровень национального высшего образования, стараются отправлять своих детей учиться за границу, поэтому так популярны сегодня курсы европейских языков, в частности, немецкого и английского.

Признанным лидером в обучении немецкому языку является Гете-институт Ташкент. Один триместр (длится три месяца) обучения в институте стоит 170 тысяч сумов (около 127 долларов), а с нового года эта сумма вырастет до 190 тысяч (около 140 долларов). При этом, чтобы овладеть языком в достаточном объеме, специалисты института рекомендуют учить язык не менее 2,5 лет (один учебный год включает три триместра, с перерывом на летние каникулы). В этом случае обучение будет стоить более 1000 долларов. За один триместр на языковых курсах обучаются до 500 человек.

Альтернативой учебе за рубежом и в узбекских вузах является обучение в ташкентских филиалах российских вузов. Только в них, по мнению экспертов, сегодня в Узбекистане можно получить полноценное высшее образование. Выпускники ташкентского филиала Российского государственного Университета нефти и газа им. И.М. Губкина заранее востребованы, поэтому их пятилетнее обучение на контрактной основе - 3 миллиона сумов в год (2240 долларов) - оплачивается предприятиями нефтегазовой отрасли Узбекистана. При этом 35% студентов здесь – бюджетники, и учатся бесплатно.

Четырехгодичная учеба в Российской экономической Академии им. Г.В. Плеханова обойдется в 2 500 долларов в год. Здесь обучение оплачивают уже сами студенты.

Понятно, что обучение в этих вузах доступно лишь избранным, поскольку средние зарплаты бюджетников в Ташкенте колеблются в пределах 150-200 тысяч сумов (110-150 долларов).

Что же касается трудоустройства после узбекских вузов, то здесь ситуация еще плачевней, чем с образованием. Часто тех, кто заканчивает вуз, отправляют на обязательную трехгодичную отработку в ту или иную организацию, при этом – внимание! – им не отдают диплом, говоря: «Отработаешь – заберешь». Но абсурдность ситуации заключается в том, что в тех организациях, куда направляют выпускников, рабочих мест не оказывается, и бывший студент оказывается и без работы, и без диплома о высшем образовании.

Кому нужен этот русский… И этот узбекский…

Нужен ли русский язык узбекам – вопрос праздный. Около пяти миллионов узбекских гастрарбайтеров находятся сейчас в России, основная масса этих людей испытывает языковые трудности – а значит, имеет серьезные проблемы с адаптацией.

Нужен ли узбекский язык русским и русскоязычным людям, проживающим в Узбекистане? Как ни странно, на этот вопрос однозначного ответа пока нет.

В республике сегодня проживает более 100 национальностей, для которых русский язык является главным в межнациональным общении. Из материалов Шестой международной конференции по вопросам языка и развития, проходившей в октябре 2003 года в Ташкенте, видно, что в Узбекистане уже пять лет назад можно было выделить три группы людей, использующих русский язык в повседневной жизни. В первую группу входят русские, украинцы и белорусы, для которых русский язык является родным. Пять лет назад эти люди составляли приблизительно 15% населения.

Вторую группу – 35% населения - составляют русскоязычные представители других национальностей: татары, корейцы, армяне, казахи, киргизы, турки, евреи, грузины и другие. Как правило, свой родной язык представители этой группы населения знают намного хуже, чем русский. К этой же группе можно отнести узбеков, получивших образование на русском языке и знающих узбекский как разговорный. Нужно иметь в виду, что к этой группе относятся люди, успевшие получить образование до реформы узбекского языка.

К третьей группе относятся так называемые «билингвы», говорящие как по-русски, так и по-узбекски. Это примерно 30-40 % населения.

Но русскоязычное население не спешит учить узбекский: русский язык все равно, во всяком случае, в Ташкенте, более популярен, чем государственный.

Многие иностранцы, приезжая в Узбекистан на работу, часто лучше говорят по-узбекски, чем русские, из поколения в поколение живущие в Узбекистане. Европейцам такая ситуация кажется дикой, но русскоязычные узбекистанцы пожимают плечами: так сложилось исторически. Русские знали узбекский язык в первые десятилетия колонизации: ученые, инженеры, исследователи и учителя были вынуждены изучать язык, чтобы как-то общаться с местным населением. Но со временем русский язык, будучи государственным, стал главным языком межнационального общения и языком, на который приходился основной объем научной, технологической и культурной информации.

Сегодня русский продолжает оставаться главным языком межэтнического общения в Узбекистане, именно русский, а не узбекский и тем более не английский. Поскольку высшее образование без русского языка получить практически невозможно, многие узбеки стараются отдавать своих детей в школы с русским языком обучения – и количество этих школ перестает сокращаться.

По свидетельству сотрудников представительства «Росзарубежцентра» в Узбекистане, почти каждый месяц проводятся различные семинары и конференции, учащиеся русских школ Узбекистана занимают призовые места на международных олимпиадах по русскому языку. «Росзарубежцентр» обеспечивает несколько школ в Узбекистане учебниками и словарями, организует языковые курсы, а в обозримом будущем намерен при каждой школе, как русской, так и узбекской, создать группы продленного дня, где будет вестись обучение на русском языке, будут созданы кружки русского языка, кружки любителей русского слова для старшеклассников и так далее.

Ситуация, которая сегодня складывается вокруг использования русского языка в Узбекистане, описана в исследовании 2008 года Фонда «Наследие Евразии» «Русский язык в новых независимых государствах»: «Как ни парадоксально, но количество передач республиканского телевидения на русском языке не только не уменьшилось, но похоже, и возросло. Продолжает выходить большинство изданий [СМИ] прежнего времени… Некоторые государственные издания выходят в двух редакциях: узбекской и русской. Некоторые новые издания были созданы только на узбекском или только на русском языке. И тут обнаруживается специфическая закономерность. Новые издания культурно-идеологической направленности создаются, как правило, по решению государственных органов, обеспечиваются дотацией и издаются на узбекском языке. А издания рекламно-информационной, экономической, предпринимательской, общеинформативной и развлекательной направленности, напротив, создаются, как правило, по инициативе «снизу», на коммерческой основе, и издаются на русском языке. Реальное положение вещей таково, что в сфере экономики русский язык устойчиво, по крайней мере, пока, занимает позицию востребованного ситуацией языка».

Таким образом, потребность в русском языке остается довольно высокой, хотя государство сделало все, чтобы эту потребность оставить без удовлетворения. И узбекистанцы надеются только, что в России поймут необходимость вкладывать еще больше денег в программы поддержания русского языка.

Соб. инф. © «Фергана.Ру»

Умида Ниязова: «В Узбекистане уже мало кто верит в правосудие»
2008-10-29 18:56 Фергана.Ру

В начале 2007 года во время попытки пересечения узбекско-киргизской границы была арестована известная ташкентская журналистка и правозащитница Умида Ниязова. Обвинение ей предъявили сразу по трем статьям уголовного кодекса Узбекистана - контрабанда, нелегальный переход границы и распространение материалов, содержащих угрозу безопасности и общественному порядку.

По итогам короткого закрытого судебного процесса Ниязова была приговорена к семилетнему заключению в колонии общего режима. Ее судьба стала предметом торга между правительством Узбекистана и Евросоюзом, в результате которого журналистка все-таки была освобождена.

Сегодня Умида Ниязова находится в Европе и уже без опаски может рассказать о том, что с ней произошло.

Свой рассказ Умида посвящает ее коллегам, мужественным правозащитникам, находящимся в заключении, - Агзаму Тургунову, Солижону Абдурахманову, Норбою Холджигитову, Юсуфу Джумаеву.

Умида Ниязова родилась в Кыргызстане в 1974 году. Была ребенком, когда ее семья переехала в Ташкент, где она и провела всю свою сознательную жизнь. Окончила Ташкентский Государственный технический университет. В 1997 году стала работать в американской ННО «Internews» секретарем-референтом. Во время работы заинтересовалась темой прав человека и в 1999 году прошла обучение в международной школе по правам человека в Варшаве. Потом был полуторагодичный курс в Высшей школе прав человека, тоже в Варшаве, и другие семинары, такие как школа BBC, Академия ОБСЕ.

С 2005 года и вплоть до своего ареста работала над проектом «Давр менинг такдиримда» («Время в моей судьбе») радио «Озодлик» (узбекская служба Радио Свобода), в рамках которого брала интервью для программ о женщинах, в судьбе которых произошли трагические изменения из-за репрессий режима.

«21 декабря 2006 года, когда я возвращалась из Бишкека с очередной сессии «Журналистика и демократия» Академии ОБСЕ, меня задержали в ташкентском аэропорту. Причиной задержания было то, что я не указала в таможенной декларации компьютер, который сдала в багаж, - мой старенький личный ноутбук. Вернее, я указала его не в той графе, в которой следовало.

Позже обвинительное заключение гласило, что я намеренно скрыла компьютер от таможенного контроля. Конечно, у меня и в мыслях не было его скрывать, тем более что я сама положила его в рентгеновский аппарат при выходе из зала. В нормальной стране подобная ошибка в заполнении декларации, возможно, повлекла бы какое-то устное порицание или штраф, но, конечно же, не обвинение в попытке контрабанды. Сотрудник таможенной службы заявил, что содержимое компьютера должно быть проверено. В качестве подтверждения этого мне дали почитать текст указа президента № 1871 от 10.10.1997 года, где было сказано, что печатные издания и прочие носители информации подлежат досмотру. Не знаю, проверяют ли содержимое компьютеров у всех пассажиров, въезжающих в Узбекистан, раньше я никогда об этом не слышала и не подозревала о существовании подобного указа президента. Я всегда думала, что для того, чтобы получить доступ к информации в чужом компьютере, нужна санкция прокурора с объяснением, почему именно мой компьютер должен быть проверен. Скажем, я могу понять, если человек находится в списке террористических организаций или является разыскиваемым преступником.

Меня провели в отдельную комнату и вызвали «специалиста». Им оказался Рустам Мухаммедов – начальник отдела мониторинга книжной и печатной продукции Центра мониторинга в сфере массовых коммуникаций Узбекского агентства связи и информации (такое длинное название для совсем ненужной организации!). Этот эксперт просмотрел часть материалов в моем компьютере и выдал предварительное заключение: материалы содержат «пропаганду религиозного экстремизма, фундаментализма, клеветнические, дестабилизирующие обстановку измышления». Еще тогда, прочитав заключение, я подумала: как легко этот молодой парень, «эксперт», может разбрасываться такими серьезными обвинениями…

Что же такого страшного содержалось в моем компьютере? Обычные материалы правозащитника и журналиста. Различные статьи из Интернета, предполагаемые проекты правозащитников, много интервью, сделанных за последние несколько лет, доклады правозащитных организаций, финансовые отчеты об установке Интернета для нескольких правозащитников (в рамках еще одного проекта), разные старые рабочие материалы, которые просто хранились в компьютере и о которых я даже не помнила, вроде ничего особенного. Абсурд заключался в том, что я, занимаясь правами человека и наблюдая массу бездоказательных судебных процессов и сомнительных приговоров, тем не менее, верила в правосудие и в тот день была спокойна.

Составление протокола, первый допрос, - все это заняло примерно девять часов. У меня забрали компьютер для более тщательной проверки, паспорт, взяли подписку о том, что я обязуюсь прийти по вызову, и отпустили.

На следующий день я заключила соглашение с адвокатом Аброром Юсуповым. Мои друзья, коллеги из Хьюман Райтс Вотч очень беспокоились за меня. Адвокат пояснил, что мне могут предъявить обвинение по статье 244-1 часть 3 (распространение материалов с использованием финансовой помощи от иностранных государств). Впоследствии, когда я уже находилась в ташкентской тюрьме, к концу следствия мне действительно предъявили это обвинение, помимо «контрабанды» и «нелегального перехода границы».

В общем, я поняла, что дело серьезно, и решила бежать в Киргизию. Конечно, у меня не было опыта нелегального перехода границы, да и никогда не было такой необходимости, мои документы всегда были в порядке. Один из моих дальних родственников взялся помочь мне. У него был какой-то бизнес в Киргизии и знакомые, которые жили у границы. Я имела глупость полностью довериться почти незнакомому человеку. Мы поехали на его машине через Ферганскую долину, там был какой-то пропускной пункт, который в то раннее утро пустовал. На дворе - январь 2007 года, я была с двухлетним ребенком. Эльбеку все время было холодно, я очень нервничала, было страшно.

Мы благополучно перешли условную узбекско-киргизскую границу, и я поехала в Ош. Там я встретилась с журналистом Алишером Саиповым (застрелен двумя неизвестными в октябре 2007 года. - Прим. ред.). Алишер помог мне получить свидетельство Комитета по миграции, с этим документом я смогла доехать до Бишкека. Я была уже в безопасности, но с надеждой оглядывалась назад: я не хотела уезжать вот так - без возможности возвращения. Позвонила адвокату и попросила его быть на связи с таможенной службой. Думаю, что меня стали искать, но я не имею ни малейшего понятия, как они могли выйти на Шукура, того самого родственника, который перевозил меня через границу.

В общем, в СНБ (Служба национальной безопасности Узбекистана. - Прим. ред.) разработали операцию по моему возвращению, и я легко попалась на их удочку. Моего адвоката вызвали в отдел дознания и таможенных расследований «Ташкент-Аэро» и показали ему бумагу, в которой было написано, что в моем компьютере нет запрещенных документов, поэтому в возбуждении и уголовного, и административного дела отказано. Адвокату дали прочесть этот «документ», а потом, вероятно, выбросили его в мусорную корзину. Адвоката тоже обманули и это не его вина, что я поверила и вернулась. Но думаю, что все-таки Аброр Юсупов виноват в том, что не воспринял мое дело всерьез, он не помнил, какое именно ведомство выдало этот впоследствии несуществующий документ, и не сделал его копию. На суде я спросила Мирсолиха Махкамова, начальника отдела дознания и таможенных расследований СТК «Ташкент-Аэро», который вызывал адвоката Юсупова и показывал ему экспертное заключение об отказе в возбуждении уголовного дела, об этом документе – конечно, он искренне все отрицал.

Умида Ниязова до ареста

Я решила вернуться в Ташкент тем же путем. Позвонила Шукуру, и мы договорились, что он заберет меня в условленном месте, куда я могла доехать на машине его киргизских знакомых. Мы встретились и пошли к границе. С места встречи был виден пропускной пункт. Еще издали я заметила пограничника, но подумала, что если Шукур спокоен, то, значит, все нормально (я наивно предполагала, что обычно люди, которые хотят совершить подлость, нервничают, возможно, их мучает совесть). Мы дошли до этого пункта пешком, кроме нас туда направлялись и другие люди.

Я не раз переходила границу легальным способом, но всегда возле пропускного пункта стоят люди, которые предлагают провести через границу обходным путем. Впоследствии на суде прокурор транспортной прокуратуры Мамедов удивлялся: как можно нелегально пересекать границу? Думаю, он врал, потому что только слепой не видит, как много людей нелегально переходит узбекско-казахстанскую границу (например, в Черняевке), это стоит от пяти до пятнадцати тысяч сумов ($3-12). Конечно, это не является моим оправданием, но разве люди, пойманные при нелегальном переходе границы, получают по три года заключения? Обычно все они отделываются штрафом. Мое наказание за такой проступок оказалось максимальным.

В общем, Шукур, который знал подноготную моего дела и видел, как замерзал мой ребенок, напрямую привел меня к пограничнику. Пограничник спросил мой паспорт, я ответила, что у меня есть только копия. Он сказал, что копия годится, если я живу в окрестностях границы (то есть, видимо, имелся в виду облегченный вариант перехода для местных жителей). Пограничник взглянул на Шукура, тот молча повернулся и ушел. Больше я его никогда не видела. Меня сразу же задержали. Зазвонил мой мобильник, это звонил Алишер Саипов из Оша, но поговорить с ним я уже не смогла. В тот момент я поняла, какую глупость совершила…

Меня посадили в машину и привезли в таможенный пункт, куда вскоре прибыли сотрудники СНБ Андижана во главе с капитаном Ифтихором Шариповым. У меня отобрали все вещи. Ночь я провела в кабинете местной милиции.

На следующий день в своем кабинете в здании андижанского СНБ капитан Ифтихор Шарипов показал мне заключение транспортной прокуратуры о возбуждении уголовного дела по обвинению в контрабанде – статья 246. Меня обвинили в контрабанде (то есть, нелегальном перевозе через границу), но не в контрабанде компьютера, а в контрабанде материалов, содержащих пропаганду религиозного экстремизма. То есть, меня обвинили бы по этой статье, даже если бы я все правильно указала в декларации или если бы это был не ноутбук, а книги. Речь шла о материалах в моем компьютере. Если бы дело было в самом компьютере, то это считалось бы только нарушением таможенных правил. Можете представить себе абсурдность обвинения - провоз через границу материалов из Интернета, доступ к которым можно легко получить в любой точке мира.

Мне было все время холодно, а когда я пожаловалась, этот капитан цинично ответил, что я еще не видела настоящего холода. Следующие три дня я провела в подвале городской милиции Андижана. Сырая, грязная, очень холодная комната. На второй день в комнату завели женщину примерно сорока пяти лет, мать четверых детей. Она представилась как Робия. Ее задержали по обвинению в членстве в «Хизб ут-Тахрир». Она рассказала, что пять раз лечилась в психиатрической клинике, а когда стала изучать литературу «Хизб ут-Тахрир», то ее здоровье и жизнь улучшились, она стала заниматься мелким бизнесом, пока не была арестована во время очередного допроса. Впоследствии я виделась с ней в ташкентской тюрьме, ее переправили в колонию. Робия успела сказать, что получила срок, но я не расслышала, сколько лет.

Три дня спустя нас с Робией в наручниках отправили в андижанскую тюрьму (ту самую, на которую было нападение акромистов в 2005 году). Пока я ожидала оформления, пришел какой-то сотрудник тюрьмы и принялся обсуждать, как журналисты ВВС и радио «Озодлик» (узбекская служба радиостанции «Свобода/Свободная Европа». - Прим. ред.) клевещут на Узбекистан. После трехдневного подвального холода и голода у меня не было никакого желания обсуждать эту тему.

На следующий день из Ташкента прибыл конвой во главе с начальником отдела по расследованию преступлений транспортной прокуратуры Улугбеком Артыковым. В сопровождении конвоя, в наручниках, я вылетела в Ташкент. По прибытии состоялся первый допрос. Десять дней я провела в подвале СИЗО транспортной прокуратуры, потом меня отвезли в ташкентскую тюрьму.

В голове мелькали разные мысли, я задумалась об одном странном совпадении. В декабре, когда меня впервые арестовали, был день смерти Туркменбаши. 22 января, во время моего повторного ареста, был день окончания конституционных полномочий Каримова.

Основное время заключения я провела в камере ташкентской тюрьмы. Это небольшая комната размером примерно три на четыре метра, рассчитанная на четырех человек. Железные двухъярусные кровати, которые называются шконки. Туалет и раковина – все внутри камеры, конечно, стоит очень тяжелый запах, усугубляемый постоянным курением заключенных. К запаху со временем привыкаешь. Со мной обращались как с обычной заключенной, но один случай возмутил меня до слез.

Я попросила адвоката Татьяну Давыдову принести мне копии Конституции, международных документов ООН по правам человека, Декларацию о правозащитниках. Она принесла эти документы во время свидания. После встречи с адвокатом надо было пройти в комнату, где проводят личный досмотр, и там у меня забрали все эти документы, несмотря на то, что, согласно вывешенной на тюремной стене инструкции, заключенные наделены правом иметь документы для своей защиты в суде. Мне сказали, что их возьмут, чтобы проверить, нет ли чего незаконного в их содержании. А через несколько дней пришел следователь и сказал, что якобы у меня изъяли не эти документы, а письма, и показал несколько писем из Швейцарии, присланных в мою защиту. Более того, следователь заявил, что во время изъятия был составлен протокол, который я отказалась подписать. В общем, было ясно, что мы находимся за пределами правового поля, и в тюрьме действует принцип «прав тот, кто сильнее». Сделано это было, скорее всего, с целью в дальнейшем ограничить мой контакт с адвокатом, потому что больше месяца у меня не было вообще никаких связей с внешним миром.

Мое дело вела транспортная прокуратура, поскольку первоначально меня арестовали в ташкентском аэропорту, но, естественно, весь процесс проходил под надзором бдительных сотрудников СНБ. В тюрьме была проведена моя видеосъемка: в камеру вошли сотрудник СНБ с оператором и отсняли целый видеосюжет, во время которого спрашивали о состоянии моего здоровья. Не знаю, для чего это было нужно, возможно, для архивов СНБ.

По поводу обнаруженных в моем ноутбуке материалов в экспертном заключении Центра мониторинга в сфере массовых коммуникаций Узбекского агентства связи и информации говорилось следующее: «Материалы направлены на посягательство на конституционный строй, подрыв государственных устоев, нарушение территориальной целостности, пропаганду религиозного экстремизма и фундаментализма. Проекты и гранты под видом осуществления прав человека направлены на неконституционное изменение существующего государственного строя, выступают против суверенитета, целостности и безопасности республики, а также пропагандируют социальную, национальную, расовую и религиозную вражду».

А это, на мой взгляд, интересный отрывок из свидетельских показаний Адильбека Зарипова, начальника этого Центра мониторинга: «Основная деятельность Центра заключается в организации системного мониторинга информации. Основными задачами Центра являются выявление деструктивной информации, направленной на подрыв конституционных устоев государства, выявление возможных фактов негативно-психологического воздействия на общественное сознание, материалов, направленных на посягательство на конституционный строй, нарушение территориальной целостности, религиозного экстремизма и фундаментализма».

Возвращаюсь к содержанию ноутбука: в заключении было сказано, что «материалы, пропагандирующие религиозный экстремизм и фундаментализм, содержатся в папке «Андижан». В этих материалах содержатся сведения, направленные на оправдание действий защитников андижанских событий и одобрение действий акромистов, а также выражение согласия с их деятельностью».

Это была абсолютная чушь. В папке «Андижан» у меня было только два файла – Доклад ХРВ «Свинцовый дождь», и статья, которая называлась «Расстрелянный Андижан», насколько я помню, там был подбор интервью из этого города. В экспертном заключении не говорилось, какие именно слова были направлены на все то, что они написали, – подрыв устоев, экстремизм, сепаратизм и так далее. Прочтите эти два текста, и вы сами увидите, насколько «обоснованным» было обвинение.

Из заключения Центра: «В файлах имеются фотографии десяти руководителей различных стран, названных «худшими диктаторами в мире», и файл под названием «Принцесса Узбекистана, или Страсти по Гульнаре». Они содержат негативную информацию, затрагивающую личность президента РУз, которые по своему содержанию необъективно и тенденциозно характеризуют деятельность И.Каримова на должности президента».

Относительно десяти руководителей - это была размещенная в Интернете статья журнала «PARADE Magazine» «Десятка наихудших мировых диктаторов 2005 года», я сохранила ее, чтобы прочитать, а потом забыла про нее. Что касается статьи о Гульнаре Каримовой, то это был написанный мною материал для интернет-журнала «Оазис», однако ничего особенного там не было, о многом из ее биографии можно прочитать в других аналогичных статьях.

В демократических государствах личность президента и его семьи всегда находятся под особым вниманием, и в нормальных свободных странах нет ничего необычного в том, что эта информация может быть по своему содержанию необъективной и тенденциозной. Скажем, если бы в Узбекистане допускалось существование оппозиции, то Каримов каждый день слышал бы такую информацию. В демократических странах это называется критика. Интересно, почему подавляющее количество президентов в мире могут с этим жить, а Каримов не может?..

Так называемые «эксперты» Центра говорят о запрете распространять тенденциозную информацию. В таком случае им нужно было бы исследовать наличие тенденциозности в материалах государственных СМИ. Разве программа, подготовленная о журналистах радио «Озодлик», с их фотографиями и биографиями членов семей, - объективный материал? Почему бы прокуратуре не заняться теми, кто готовит такие передачи? Полная лжи и оскорблений статья, опубликованная в газетах «Махалля» и «Правда Востока», это разве не тенденциозный материал? Почему бы не посадить в тюрьму заодно и авторов этих статей? (Похожая статья обо мне примерно в конце января 2007 года вышла и на сайте press-uz.info. В ней обсуждалась моя личная жизнь, мой морально-нравственный облик, далее шли сетования на то, что международные организации не очень разборчивы в отборе сотрудников. Какое отношение имеет моя личная жизнь к докладу ХРВ или к статье об Андижане, совершенно непонятно).

Еще несколько слов об уровне лицемерия и циничности в Узбекистане. Пропагандисты власти в лице государственных журналистов без зазрения совести рассуждают о морали, упрекают в безнравственности правозащитников, обзывают их предателями, но не замечают того, что узбекские дети своими маленькими руками должны собирать хлопок, что молодые ребята в поисках работы уезжают и группами попадают в рабство, что коррупция во власти стала нормой, и мало кто уже верит в правосудие. Власть устраивает новое шоу под названием «Празднование 60-летия Декларации Прав Человека», но даже не задумывается об истинном смысле ценностей, записанных в этой Декларации. «Каждый имеет право», - говорится в ней. И это означает действительно каждый, а не только Ислам Каримов, может критиковать, у каждого из нас есть такое неотъемлемое право.

Теперь о суде. Судьей был Низом Рустамов, имя которого я впервые услышала в 2000 году, когда начались процессы над религиозными заключенными. Он подчеркнул, что процесс является открытым. Однако присутствовать почему-то могли только трое: Андреа Берг из Хьюман Райтс Вотч, мой брат и двоюродная сестра. Больше на этот «открытый суд» никого не пустили. Места на скамье наблюдателей занимали мелкие невыразительные люди, которые скрупулезно записывали происходящее на суде.

Было совершенно ясно, что суд заказной, судья хотел как можно быстрее закончить процесс, не слушал мои доводы, приятельски общался с прокурором транспортной прокуратуры Мамедовым. Свидетелями выступили несколько сотрудников ташкентского аэропорта, сотрудники Агентства, давшие заключение (что касается Шукура, то он на суде не присутствовал, будто его не существует).

Я хочу перечислить имена и фамилии этих «экспертов», потому что они прекрасно знали, что мне грозит большой срок, и единственное на что опирался суд, - это на данное ими заключение. Это Мухамедов Рустам Шухратович, начальник отдела мониторинга электронных носителей информации; Негриенко Александр Яковлевич, главный специалист отдела мониторинга электронных носителей информации Центра мониторинга в сфере массовых коммуникаций УзАСИ; Холиков Элбек Мустафаевич, главный специалист отдела мониторинга УзАСИ.

На суде я пыталась защищаться, говорила о своих правах, о Конституции, но все это уходило как будто в пустоту. Суд занял всего полтора дня. На основании вышеназванной «экспертизы» меня приговорили к семи годам лишения свободы.

После того как меня приговорили к семилетнему сроку, я была готова ехать в колонию. Мне разрешили свидание с двоюродной сестрой, и я передала ей список необходимых вещей. «Возьми с собой побольше сигарет», - советовали бывалые заключенные.

Среди заключенных есть такие, которые сотрудничают с тюремной администрацией, обычно их сажают вместе с политическими. Женщина, которая сидела со мной, была одной из таких. Она сообщила, что есть возможность встретиться с «компетентными людьми», которые смогут мне помочь. Для этого мне нужно было написать заявление на имя начальника тюрьмы: «Прошу Вас помочь мне во встрече с компетентными людьми». Я написала такое заявление. Через день меня вызвали из камеры и под конвоем отвели в кабинет то ли начальника тюрьмы, то ли его заместителя. В кабинете находилось двое сотрудников СНБ.

Меня попросили написать, что я думаю о своем деле. Я написала примерно следующее: что раскаиваюсь, что прошу освобождения, и что впредь не буду нарушать закон. Мне предложили добавить пункт о том, что я не желаю совершения революций как на Украине и в Кыргызстане, а также обратиться на суде к Андреа Берг и публично осудить ее работу в Узбекистане. Это было условием освобождения. Выбора не было, хотя, вернее, выбор был: отправляться в колонию и сидеть там.

Я должна была выучить этот текст и как можно естественнее проговорить его на суде, что я и сделала. Это была тяжелый выбор, но у меня уже не было сил сопротивляться репрессивной машине. В заключении я провела 3,5 месяца, все время в четырех стенах камеры. На дворе был май, во время короткой прогулки через двор до кабинета начальника я видела, как расцветают деревья.

Я молила бога, чтобы никто не пришел на апелляционный суд, но потом увидела, что в зале суда расставляют дополнительные скамьи. В покаянной речи мне надо было публично осудить международные организации и Андреа. Конечно, мне хотелось вырваться из этого ада, до боли в сердце я хотела видеть своего двухлетнего малыша, я думала о том, что мама может не выдержать, если мне придется сидеть очень долго. Я знала, что наверняка мои коллеги борются за меня, но одновременно с этим я помнила о Мутабар Таджибаевой, которая тогда уже почти два года находилась в колонии, я думала о том, как легко фабрикуются нарушения, и конечно меня сковывал страх перед семилетним сроком.

Андреа, моя дорогая подруга, восприняла эту покаянную речь, так как может ее воспринять порядочный человек, адекватно оценивающий ситуацию. В день моего выхода из зала суда, мы плакали, обнявшись, и она шепнула, что все понимает и не нужно ничего объяснять. Мы вместе работали больше года, дружили и продолжаем оставаться подругами.

В тюрьме мне попалась книга какого-то немецкого антифашиста, не помню ни автора, ни названия. Запомнились строки «Трудно выглядеть достойно, если ты висишь вниз головой в пасти у льва».

Умида Ниязова выходит из заключения. Фото © «Фергана.Ру»

Меня освободили 7 мая 2006 года. Наверное, это был самый счастливый день в моей жизни: те, кто был в заключении, могут понять это состояние счастья. Это был еще не конец, но самое страшное было уже позади. Согласно решению суда, я должна была ходить и отмечаться раз в месяц в отделе профилактики милиции, должна была находиться дома с 22.00 до 6.00, часто за мной велось наружное наблюдение.

В декабре 2006 года была объявлена амнистия, я надеялась, что тоже попаду под нее, но поначалу мне отказали. В феврале 2007-го меня срочно вызвали в РОВД и объявили об амнистии. Я была свободна.

Сейчас у меня есть возможность провести один год в Европе, я продолжаю работать и с надеждой смотрю на Узбекистан. Возможно, через год я вернусь в свой дом».

Подготовил Алексей Волосевич