Я дышал
синевой,
Белый пар выдыхал, -
Он летел, становясь облаками.
Снег скрипел подо мной -
Поскрипев, затихал, -
А сугробы прилечь завлекали.
И звенела
тоска, что в безрадостной песне поется:
Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, -
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,
И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!
Все стоит
на Руси,
До макушек в снегу.
Полз, катился, чтоб не провалиться, -
Сохрани и спаси,
Дай веселья в пургу,
Дай не лечь, не уснуть, не забыться!
Тот ямщик-чудодей
бросил кнут и - куда ему деться! -
Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст...
Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, -
Ну а он в доброте их жалел и не бил - и замерз.
Отраженье
свое
Увидал в полынье -
И взяла меня оторопь: в пору б
Оборвать житие -
Я по грудь во вранье,
Да и сам-то я кто - надо в прорубь!
Вьюги
стонут, поют, - кто же выстоит, выдержит стужу!
В прорубь надо да в омут, - но сам, а не руки сложа.
Пар валит изо рта - аж душа моя рвется наружу, -
Выйдет вся - схороните, зарежусь - снимите с ножа!
Снег кружит
над землей,
Над страною моей,
Мягко стелет, в запой зазывает.
Ах, ямщик удалой -
Пьет и хлещет коней!
А непьяный ямщик - замерзает.
"О голосе
Высоцкого разговоры разные. Очень хороший, прекрасный просто писатель
Виктор Астафьев (сибирского корня человек) писал в "Литературной
газете": "Нельзя, допустим, петь под Высоцкого, этим хриплым
голосом, орущим, несколько ерничающим, петь мог только он". Правда,
довелось мне однажды послушать в том же исполнении песню, и один известный
тенор не сдержался, зааплодировал: "Володя, это же Челентано
- говорит, - настоящий живой Челентано!".
- Это подделка, Саша, шутка для друзей.
Настоящее было хриплым, орущим, несколько ерничающим, оно входило
действующим лицом в каждый спектакль. (Любая песня Высоцкого есть
маленький прекрасный спектакль, где партнерами были высокая поэзия
и самобытное актерское мастерство.) Многие нынче исполняют свои песни.
Увы, за двери концертного зала песни не выходят. "Раздвинуть
горизонты" удалось ему, в коем соединились талантливый поэт,
актер, певец.
Мы слушали его под шум дождя в таежном поселке Хомонхо. Неизреченные
истины, томящиеся в нас немыми свидетелями, обрели хрипловатый голос
в потрясающих балладах. Все в жутком вихре и раздельно, все точно,
накалено до предела, каждое слово на душу ложится и жмет ее так, что
терпение на грани. Но ведь если она закрыта, то и пламя больших оркестров
туда не пройдет, а здесь принимает, мается вместе с ним. И память
входи в кровь нашу благодарностью миру, где рождаются такие люди.
Страсть, любовь, ненависть, не играл - живьем отдавал, как в чудесном
прозрелом. А где этого, живого, напасешься? Потому, должно быть, и
ушел рано, что не берегся, не берег, отдавал...
Мы тогда молчали все 4
часа, ни хлопочка он не получил - время экономили, хотя знали - чудо
не вечно, и с последним аккордом почувствовали прелесть утраты. Володя
стоял на сколоченном из неструганных досок помосте, пот - по усталой
улыбке соленым бисером. Добрый такой, приятный человек, вид немного
беспомощный - дескать, все, мужики, отработал, весь, как говорится,
вышел. А мужики с понятием, не настаивали, только в волнении мужики,
вроде глухарей на току. Потом он ушел отдыхать на нары к старателям,
но никто не расходился до самого утра: и некуда было многим уходить.
Дождь барабанит по крыше, под крышей люди - говорят о случившемся
без крепких, привычных слов. Бережный разговор получился, для кого-то
может быть, единственный в этой жизни скитаний и поисков."