Легко огонь вначале затоптать; Дай разгореться – не зальешь рекою. Вильям Шекспир. " Генрих VI"

Брайан Фитцджеральд был моим козырем. Если судья узнает, что один из родителей Анны согласен с ее решением перестать быть донором сестры, ее выход из-под опеки не будет уже казаться грубо противоречащим интересам семьи. Если Брайан сделает то, что я хочу – то есть скажет судье, что у Анны тоже есть права и он готов ее поддержать,– все, что напишет Джулия в своем отчете, можно оспорить. А главное, показания Анны станут формальностью.

Брайан пришел утром вместе с Анной в парадной форме капитана. Я нацепил улыбку, встал и направился вместе с Судьей им навстречу.

–Доброе утро,– сказал я.– Все готовы?

Брайан посмотрел на Анну, потом на меня. Он хотел что-то спросить, но, похоже, изо всех сил боролся с собой, чтобы не сделать этого.

–Эй,– обратился я к Анне, размышляя, как поступить.– Окажешь мне услугу? Нужно, чтобы Судья пробежался несколько раз вверх-вниз по лестнице, иначе он будет мешать в зале заседаний.

–Вчера вы сказали, что мне нельзя с ним гулять.

–А сегодня можно.

Анна покачала головой.

–Я никуда не пойду. Как только я уйду, вы сразу начнете говорить обо мне.

Я опять повернулся к Брайану.

–Все в порядке?

В этот момент в здание вошла Сара Фитцджеральд. Она спешила в зал заседаний и, увидев Брайана со мной, остановилась. Потом медленно отвернулась от мужа и пошла дальше.

Брайан Фитцджеральд проследил взглядом за женой, пока за ней не закрылась дверь.

–С нами все в порядке.– Этот ответ предназначался не мне.

–Мистер Фитцджеральд, были ли у вас разногласия с женой насчет участия Анны в лечении Кейт?

–Да. Доктор сказал, что Кейт понадобится только пуповинная кровь. Они должны были взять часть пуповины, которую обычно выбрасывают после рождения ребенка. Ребенок ничего не терял и тем более не ощущал при этом никакой боли.– Он поймал взгляд Анны и улыбнулся.– На некоторое время это помогло. У Кейт началась ремиссия. Но в 1996-м опять случился рецидив. Врачи хотели взять у Анны лейкоциты. Это не было лечением, просто должно было поддержать Кейт на некоторое время.

Я попытался подвести его к сути.

–И ваши с женой мнения относительно этой процедуры разошлись?

–Я не считал это хорошей идеей. Анна уже понимала, что происходит, и ей это не нравилось.

–Что сказала ваша жена, чтобы убедить вас?

–Что если мы не возьмем кровь в этот раз, то скоро придется брать костный мозг.

–А что вы об этом думали?

Брайан покачал головой. Он явно чувствовал себя неуютно.

–Это невозможно понять,– тихо проговорил он,– пока ваш ребенок не окажется при смерти. Вы говорите слова, которые не хотите говорить, совершаете поступки, которые не желаете совершать. Вам кажется, что есть какой-то выбор, но, разобравшись, понимаете, что его нет.– Он посмотрел на Анну, которая, затаив дыхание, сидела рядом со мной.– Я не хотел, чтобы Анна страдала, но я не мог потерять Кейт.

–В конце концов все же пришлось использовать костный мозг Анны?

–Да.

–Мистер Фитцджеральд, скажите как сертифицированный фельдшер, вы оказываете медицинскую помощь человеку, у которого нет видимых проблем со здоровьем?

–Конечно, нет.

–Тогда почему вы как отец Анны решили, что медицинское вмешательство, которое опасно для самой Анны и не дает ей никакой пользы, было в ее интересах?

–Потому что,– ответил Брайан,– я не мог позволить Кейт умереть.

–Бывали ли еще случаи, когда вы не соглашались со своей женой по поводу использования Анны для лечения вашей другой дочери?

–Несколько лет назад Кейт попала в больницу… и потеряла очень много крови. Никто не верил, что она выживет. Я думал, что пришло время ее отпустить. Сара же была другого мнения.

–Что произошло?

–Врачи дали ей арсеник, и это помогло. У нее в течение года была ремиссия.

–Вы хотите сказать, что это был курс лечения, который помог Кейт без участия Анны?

Брайан покачал головой.

–Я хочу сказать… Я хочу сказать, что был уверен: Кейт умрет. Но Сара, она не сдавалась, и Кейт начала бороться. А теперь почки Кейт отказываются работать. Я не хочу видеть, как она страдает. Но в то же время, не могу ошибиться второй раз. Я не желаю говорить себе, что это конец, когда можно еще что-то сделать.

Брайан буквально бросал камни в хрустальный замок, который я так старательно возводил. Мне нужно было вернуть его на свою сторону.

–Мистер Фитцджеральд, вы знали, что ваша дочь собирается подать в суд на вас и вашу жену?

–Нет.

–Когда она подала иск, вы разговаривали с ней об этом?

–Да.

–Что вы сделали после этого разговора, мистер Фитцджеральд?

–Переехал вместе с Анной.

–Почему?

–Тогда я считал, что у Анны есть право обдумать свое решение, а сделать это, живя в нашем доме, мне казалось невозможным.

–После того как вы с Анной переехали, после того как вы довольно много говорили о том, что заставило ее обратиться в суд, согласны ли вы с просьбой жены, чтобы Анна опять стала донором Кейт?

Согласно плану ответ должен быть отрицательным, на этом построена вся моя стратегия.

–Да, согласен,– произнес он.

–Мистер Фитцджеральд, как вы считаете…– начал было я и только потом осознал, что он сделал.– Простите, что?

–Я все еще хочу, чтобы Анна отдала почку,– подтвердил Брайан.

Уставившись на свидетеля, который буквально сбил меня с ног, я пытался прийти в себя. Если Брайан не поддержит решения Анны не быть донором, тогда судье будет труднее принять положительное решение о выходе из-под опеки.

В эту же секунду я явственно услышал звук, который издала Анна,– тихий звон разбитой надежды, когда то, что представлялось радугой, оказывается всего лишь игрой света.

–Мистер Фитцджеральд, вы хотите, чтобы Анна подверглась серьезной операции и лишилась органа ради Кейт?

Необычное зрелище, когда сильный мужчина начинает плакать.

–А вы можете дать мне ответ на этот вопрос?– спросил он дрогнувшим голосом.– Потому что сам не знаю его. Ни один ответ не подходит. Я могу сидеть, думать об этом, говорить, как следует поступить, как должно быть. Но уже тринадцать лет, мистер Александер, я не могу ответить на этот вопрос.

Он наклонился вперед, и его лоб коснулся холодной деревянной обшивки.

Судья объявил десятиминутный перерыв, перед тем как Сара Фитцджеральд начнет перекрестный допрос, чтобы свидетель собрался с мыслями. Мы с Анной спустились вниз к торговым автоматам, где за доллар можно получить водянистый чай и еще более водянистый суп. Она села, зацепившись ступнями за ножки табурета, и, когда я подал ей чашку горячего шоколада, поставила ее на стол, не притронувшись.

–Я никогда не видела, чтобы папа плакал,– сказала она.– Мама постоянно плачет из-за Кейт, но папа… Если он и плакал, то делал все возможное, чтобы мы этого не увидели.

–Анна…

–Вы думаете, это из-за меня?– спросила она, повернувшись ко мне.– Думаете, не нужно было просить его приходить сегодня сюда?

–Даже если бы ты не попросила, судья все равно захотел бы выслушать его показания.– Я покачал головой.– Анна, тебе придется сделать это самой.

Она настороженно посмотрела на меня.

–Сделать что?

–Дать показания.

Она захлопала глазами.

–Вы шутите?

–Я был уверен, что судья решит дело в твою пользу, увидев, что папа поддерживает твое решение. Но, к сожалению, все оказалось не так. И я не представляю, что скажет Джулия. Даже если она на твоей стороне, судье Десальво будет необходимо убедиться, что ты достаточно взрослая, чтобы принимать такие решения самостоятельно, независимо от родителей.

–Вы хотите сказать, что мне придется выступать перед всеми? Как свидетелю?

Я с самого начала знал, что рано или поздно Анна должна стать за свидетельскую стойку. Когда речь идет о выходе несовершеннолетних из-под опеки, судья решает, хочет ли он услышать самого несовершеннолетнего. Возможно, Анна и боится давать показания, но я знаю, что подсознательно она хочет именно этого. Для чего еще подавать в суд, если не для того, чтобы тебя наконец выслушали?

–Вы говорили вчера, что мне не придется давать показания,– проговорила Анна, начиная волноваться.

–Я ошибся.

–Я наняла вас, чтобы вы сказали всем то, чего я хочу.

–Как видишь, так не выходит. Ты подала в суд. Ты не хотела быть больше тем человеком, каким тебя заставляли быть тринадцать лет. Это значит, что придется поднять занавес и показать нам этого человека.

–Половина взрослых на этой планете не знает, кто они на самом деле, но каждый день самостоятельно принимают решения,– возразила Анна.

–Им больше тринадцати. Послушай,– сказал я, подойдя вплотную к тому, что считал самым важным.– Я знаю, что раньше, когда ты высказывала свое мнение, это было бесполезно. Но я обещаю тебе, что в этот раз, когда ты станешь говорить, все будут слушать.

Но эффект от моих слов получился неожиданным.

–Я ни за что не буду выступать,– заявила Анна.

–Анна, выступать в качестве свидетеля на самом деле совсем нестрашно…

–Это страшно, Кемпбелл. Это очень страшно. И я не буду этого делать.

–Если ты не дашь показаний, мы проиграем.

–Тогда придумайте другой способ выиграть. Вы же адвокат. Я не мог позволить ей вывести меня из себя. Стараясь успокоиться, я побарабанил пальцами по столу.

–Ты можешь объяснить мне, почему так яростно сопротивляешься?

Она взглянула на меня.

–Нет.

–Нет, ты не сопротивляешься? Или нет, ты мне не скажешь?

–Есть некоторые вещи, о которых я не люблю рассказывать.– Ее лицо напряглось.– Кто-кто, а вы должны меня понять.

Она точно знала, на какие кнопки нажать.

–Может, все-таки расскажешь?– настаивал я.

–Я не передумаю.

Я встал и выбросил стаканчик со своим нетронутым кофе в корзину для мусора.

–Хорошо,– сказал я.– Только не надейся, что я смогу изменить твою жизнь.

Интересно, как с течением времени меняется внешность человека. Если свет падает на лицо Брайана под определенным углом, я все еще вижу голубизну его глаз, которая всегда напоминала мне океан, где мне еще предстоит поплавать. Под четким контуром его улыбки подбородок как будто раздваивался – это первая черта, которую я искала в своих новорожденных детях. В нем есть решительность, тихая сила и способность жить в мире с самим собой, чего мне всегда не хватало. Это те качества, которые заставили меня влюбиться в своего мужа. Если сейчас я иногда не узнаю его, то это не обязательно его вина. Перемены ведь не всегда к худшему, оболочка, которая образуется вокруг песчинки, кому-то кажется камешком, а кому-то жемчужиной.

Взгляд Брайана метнулся от Анны, которая расцарапывала зажившую ранку на пальце, ко мне. Он смотрел на меня, как кролик на удава. Мне вдруг стало больно: неужели он действительно так думает обо мне?

Неужели все так думают?

Мне хотелось, чтобы между нами не было этого зала заседаний. Мне хотелось подойти к нему.

«Послушай,– сказала бы я.– Не таким я представляла себе наше будущее. Возможно, мы так и не найдем выхода. Но ты единственный, с кем бы я хотела потеряться».

«Послушай,– сказала бы я.– Возможно, я была неправа».

–Миссис Фитцджеральд,– вывел меня из задумчивости судья Десальво,– у вас есть вопросы к свидетелю?

Я подумала, что это подходящее название для супруга. Ведь муж или жена постоянно становятся свидетелями ошибок друг друга.

Я медленно поднялась со своего места.

–Здравствуй, Брайан!– Мой голос был далеко не таким уверенным, как мне хотелось.

–Сара,– произнес он.

После обмена приветствиями я не знала, что говорить. Когда-то мы захотели уехать, но не могли решить куда. Поэтому мы просто сели в машину и поехали. Каждые полчаса кто-то из детей говорил, куда свернуть, направо или налево. В конце концов мы оказались возле Бухты Тюленей в штате Мэн, и нам пришлось остановиться, потому что, повернув туда, куда указывал Джесси, мы въехали бы прямо в воды Атлантического океана. Мы сняли домик без отопления и без электричества. Все наши дети боялись темноты.

Я не понимала, что говорю вслух, пока не услышала Брайана.

–Я знаю,– сказал он.– Мы расставили на полу столько свечей, что я опасался, как бы мы не сожгли дом. Дождь шел пять дней.

–А на шестой день, когда погода прояснилась, появилось столько диких уток, что невозможно было находиться на улице.

–А потом Джесси нашел ядовитый плющ. У него заплыли глаза…

–Извините,– вмешался Кемпбелл Александер.

–Принято,– сказал судья Десальво.– К чему вы ведете, адвокат?

Я никуда не вела. То место было отвратительным, но я бы не променяла эту неделю ни на что на свете. Когда ты знаешь, куда идешь, то находишь места, которые никому не приходило в голову изучать.

–Когда Кейт не была больна,– проговорил Брайан медленно, осторожно,– все было так хорошо!

–Ты думаешь, Анна тоже будет тосковать, когда Кейт не станет?

Как я и ожидала, Кемпбелл вскочил.

–Протестую!

Судья поднял руки и кивнул Брайану, что можно отвечать.

–Мы все будем тосковать.

В этот момент случилось что-то странное. Стоя друг против друга, словно на двух разных полюсах, мы с Брайаном внезапно вздрогнули и, как иногда бывает с магнитами, вместо того чтобы отталкиваться, потянулись друг к другу и оказались на одной стороне. Вот мы молодые, и наши сердца бьются в такт. Вот мы старые и удивляемся, как преодолели это огромное расстояние за такой короткий срок. Вот мы смотрим салют по телевизору уже двенадцатую новогоднюю ночь, а трое наших детей, тесно прижавшись, спят между нами на кровати, и я чувствую гордость Брайана, хотя мы не касаемся друг друга.

Вдруг стало неважным то, что он переехал вместе с Анной на станцию, что он сомневался насчет лечения Кейт. Он делал то, что считал нужным, так же, как поступала я, и я не могла его в этом винить. Жизнь иногда настолько сосредоточена на мелочах, что просто забываешь жить. Всегда есть какая-то встреча, на которую нужно спешить, или счет, который надо оплатить, или симптом, на который следует отреагировать, или еще один спокойный день, который нужно отметить на календаре. Мы сверяли часы, проверяли календари, наше время измерялось минутами, и мы совершенно забыли, что пора остановиться и посмотреть на то, что имеешь.

Если мы потеряем Кейт сегодня, у нас все равно останутся те шестнадцать лет, которые она была с нами, и никто не сможет их у нас отобрать. И через много-много лет, когда уже не возможно будет вспомнить ее улыбку, прикосновение ее ладошки, тембр ее голоса, я скажу Брайану: «Разве ты забыл? Все было именно так».

Мои мысли прервал голос судьи:

–Миссис Фитцджеральд, вы закончили?

Мне не нужно было устраивать Брайану перекрестный допрос: я уже знала все его ответы. Я забыла только, о чем нужно спрашивать.

–Почти.– Я повернулась к своему мужу и спросила: – Брайан, когда вы вернетесь домой?

На первом этаже здания суда стоял целый ряд торговых автоматов, в которых не было ничего по-настоящему съедобного. Когда судья объявил перерыв, я спустилась вниз и уставилась на конфеты, чипсы и сухарики, втиснутые в прозрачные ячейки.

–Лучше всего взять печенье,– сказал Брайан за моей спиной. Я повернулась и увидела, как он скормил автомату семьдесят пять центов.– Просто и со вкусом.– Он нажал две кнопки, и печенье начало опускаться вниз навстречу своей погибели. Потом Брайан повел меня к разрисованному и поцарапанному столу, где люди увековечивали свои инициалы и тайные мысли.

–Я не знала, что сказать во время допроса,– призналась я, а потом засомневалась.– Брайан? Как ты думаешь, мы были хорошими родителями?

Я подумала о Джесси, о котором перестала заботиться так давно. О Кейт, которой я ничем не могла помочь. Об Анне.

–Я не знаю,– ответил Брайан.– Разве кто-то может это знать?

Он протянул мне пакетик. Когда я открыла рот, чтобы сказать ему, что не хочу есть, он запихнул туда печенье. Оно было очень вкусным и таяло во рту. Я вдруг почувствовала, что умираю от голода. Брайан осторожно убрал крошки с моих губ, словно я была сделана из фарфора. Мне показалось, что я никогда в жизни не ела ничего подобного.

Брайан с Анной вернулись домой в тот же вечер. Мы оба уложили ее спать, оба поцеловали на ночь. Чуть позже мне надо было идти в больницу, но сейчас я сидела напротив Анны на кровати Кейт.

–Ты собираешься читать мне нотации?– спросила она.

–Не такие нотации, как ты думаешь.– Я провела пальцем по подушке Кейт.– То, что ты хочешь быть самой собой, не значит, что ты плохая.

–Я никогда…

Я жестом остановила ее.

–Я хочу сказать, что такие мысли – это естественно. И то, что ты поступила совсем не так, как все ожидали, вовсе не значит, что ты сделала что-то плохое. Девочка, которую дразнят одноклассники, может перейти в другую школу и стать там самой популярной, потому что никто не ожидает от нее чего-то другого. Или человек, который учится на медицинском факультете, потому что в его семье все врачи, обнаруживает, что ему хочется быть художником.– Я глубоко вздохнула и покачала головой.– Ты понимаешь, о чем я?

–Не совсем.

Услышав это, я улыбнулась.

–Я хочу сказать, что ты мне кое-кого напоминаешь.

Анна приподнялась на локте.

–Кого?

–Меня,– ответила я.

Когда вы много лет живете с одним человеком, он становится похож на карту, которая валяется в бардачке машины,– такую же потрепанную и затертую, изученную настолько, что можно нарисовать ее по памяти, и именно поэтому вы все время берете ее с собой в поездки. И все же в самый неожиданный момент у вас словно открываются глаза. Вы замечаете незнакомый поворот и живописный утолок, которого раньше не было, и вам приходится останавливаться и убеждаться, что это место совсем не новое, просто вы его раньше не замечали.

Брайан лежал рядом со мной в постели. Он ничего не говорил, просто положил руку на изгиб моей шеи. Потом поцеловал долгим горько-сладким поцелуем. Я ожидала этого, но не того, что он сделал потом. Он укусил меня за нижнюю губу так сильно, что я почувствовала вкус крови.

–Ай!– вскрикнула я, пытаясь засмеяться и перевести это все в шутку. Но он не засмеялся и не извинился. Он наклонился и слизнул кровь.

У меня внутри все перевернулось. Это был Брайан и не Брайан, и они оба меня поразили. Я провела языком по губам, липким, со вкусом крови. Я раскрылась, как орхидея, превратив свое тело в колыбель, и почувствовала его дыхание на своей шее, на груди. Он на секунду положил голову мне на живот. Насколько его укус был неожиданным, настолько знакомым было это ощущение. Он делал так каждый вечер, когда я была беременна.

Он опять пошевелился. Поднялся надо мной, как второе солнце, наполнив меня теплом и светом. Мы были полными противоположностями – твердость против мягкости, светлое против темного, решительность против нежности. Но что-то подсказывало, что ни один из нас не был бы полноценным без другого. Мы были лентой Мобиуса, спутанным узлом, который невозможно развязать.

–Мы потерям ее,– прошептала я, хотя сама не знала, о ком говорила: о Кейт или об Анне.

Брайан поцеловал меня.

–Перестань,– сказал он.

После этого мы не говорили ничего. Так было безопаснее.

Но те огни не свет дарили, А лишь сгущали темноту. Джон Мильтон. " Потерянный Рай"

Когда я вернулась с утренней пробежки, Иззи сидела в гостиной.

–Ты себя хорошо чувствуешь?– спросила она.

–Да.– Я расшнуровала кроссовки и сняла с головы повязку.– А что?

–Нормальные люди не бегают в половине пятого утра.

–Мне надо было избавиться от лишней энергии.

Я пошла в кухню, но кофеварка, которую я запрограммировала, чтобы к моему возвращению ореховый капуччино был готов, не сработала. Я проверила, включена ли Ева в сеть, нажала на все кнопочки, но дисплей не загорался.

–Черт,– выругалась я, выдергивая шнур из розетки.– Она еще не такая старая, чтобы ломаться.

Иззи подошла и подергала проводки.

–Срок гарантии еще не закончился?

–Не знаю. Я не обращаю на это внимания. Я думала, что если заплатила за то, что должно готовить мне кофе, то заслуживаю этот чертов кофе.– Я с таким стуком поставила графин в раковину, что он раскололся. Потом присела возле кухонной тумбочки и расплакалась.

Иззи опустилась на корточки рядом со мной.

–Что он сделал?

–То же самое, Из,– всхлипнула я.– Я просто тупая дура. Она обняла меня.

–Облить кипящим маслом?– предложила она.– Отравить? Кастрировать? Выбирай.

Это меня немного развеселило.

–Ты и сама могла бы выбрать.

–Только потому, что ты сделала бы то же самое для меня. Я положила голову на плечо сестры.

–Я думала, что молния не попадает в одно место дважды.

–Конечно, попадает,– ответила мне Иззи.– Но только, если у тебя не хватает ума отойти в сторону.

Первый, кто поздоровался со мной в суде на следующее утро, был не человек, а собака по кличке Судья. Она осторожно показалась из-за угла, прижав уши и явно спасаясь от громкого голоса своего хозяина.

Я попыталась его успокоить, но Судье было нужно не это. Вцепившись зубами в край моего жакета – клянусь, Кемпбелл оплатит счет из химчистки,– он потащил меня туда, откуда неслись голоса.

Я услышала голос Кемпбелла, еще не повернув за угол.

–Я потратил свои силы и время. А теперь вижу, что это было напрасно. И еще я разочаровался в своей клиентке.

–Да, но не вы один разочаровались,– огрызнулась Анна.– Я наняла вас, думая, что у вас есть что-то внутри.– Она пробежала мимо меня, пробормотав себе под нос: – Придурок.

В этот момент я вспомнила свои ощущения, когда проснулась на яхте одна: разочарование, одиночество, злость на себя, за то что позволила себе попасть в подобную ситуацию.

Почему же я не злилась на Кемпбелла?

Судья подпрыгнул и положил передние лапы Кемпбеллу на грудь.

–Опустись,– скомандовал тот, а потом обернулся и увидел меня.– Ты не должна была все это слышать.

–Еще бы.

Он тяжело опустился на один из стульев в комнате переговоров и провел ладонью по лицу.

–Она отказывается давать показания.

–Ради Бога, Кемпбелл. Она не может ничего возразить своей матери в собственном доме, не говоря уже о перекрестном допросе. Чего еще ты ожидал?

Он испытующе посмотрел на меня.

–Что ты скажешь судье Десальво?

–Ты спрашиваешь из-за Анны или просто боишься проиграть процесс?

–Спасибо, мне не нужен психоанализ.

–Ты не хочешь спросить себя, как тринадцатилетней девочке удалось зацепить тебя за живое?

Он поморщился.

–Почему ты просто не пойдешь и не утопишь меня, как собиралась сделать с самого начала?

–Потому что речь идет не о тебе, а об Анне. Хотя я прекрасно понимаю, почему ты так думаешь.

–Что ты хочешь сказать?

–Вы оба трусы. Вы оба постоянно бежите от себя. Я знаю, чего боится Анна. А ты?

–Я не понимаю, о чем ты.

–Нет? А где же твое остроумие? Или очень трудно шутить о том, что так больно ранит? Ты каждый раз отступаешь, когда кто-то становится тебе слишком дорог. Пока Анна оставалась твоей клиенткой, все было нормально. Но как только ты начал переживать за нее, возникли проблемы. А я? Со мной можно один раз переспать, но ни о каких чувствах не может быть и речи. Единственный, с кем ты сохранил отношения,– твой пес, однако и это государственная тайна.

–Ты ничего не понимаешь, Джулия…

–Нет, на самом деле, я единственный человек, который способен показать тебе, какое ты ничтожество. Но тебя это устраивает, ведь так? Если все будут считать тебя ничтожеством, то никто не захочет любить тебя.– Я замолчала и посмотрела на него.– Обидно узнавать, что кто-то видит тебя насквозь. Да, Кемпбелл?

Он встал с каменным лицом.

–Мне нужно идти работать.

–Конечно,– съязвила я.– Только постарайся отделить работу от чувств, а то, не дай Бог, окажется, что у тебя тоже есть сердце.

Я повернулась, чтобы уйти, пока не унизила себя еще больше, и услышала голос Кемпбелла:

–Джулия. Это неправда.

Я закрыла глаза и вопреки здравому смыслу повернулась к нему.

Он поколебался.

–Собака. Я…

Но я так и не услышала его признания, потому что в дверях появился Берн.

–Судья Десальво вышел на тропу войны,– сказал он.– Вы опоздали, а в кафе закончился кофе с молоком.

Я поймала взгляд Кемпбелла, ожидая, что он договорит то, что начал.

–Ты будешь моим следующим свидетелем,– спокойно произнес он, и момент был упущен, прежде чем я поняла, что он вообще был.

Быть сволочью становилось все труднее и труднее.

Когда я вошел в зал заседаний, у меня дрожали руки. Отчасти они дрожали все по той же старой причине. Но в этом было повинно и то обстоятельство, что моя клиентка сидела рядом со мной, как камень, а женщине, которую я люблю, сейчас предстояло отвечать на мои вопросы. Когда вошел судья, я взглянул на Джулию, и она демонстративно отвернулась.

Со стола упала моя ручка.

–Анна, ты не могла бы поднять ручку, пожалуйста.

–Не знаю. Я напрасно потрачу время и силы,– ответила она, и чертова ручка осталась на полу.

–Вы готовы вызвать следующего свидетеля, мистер Александер?– спросил меня судья Десальво. Но прежде чем я успел назвать имя Джулии, Сара подняла руку и попросила разрешения поговорить с судьей.

Я приготовился к неприятной неожиданности, и адвокат противной стороны не подвела.

–У врача, которого я хотела вызвать в качестве свидетеля, во второй половине дня назначена встреча. Можно ей дать показания вне очереди?

–Мистер Александер?

Я пожал плечами. Для меня это было всего лишь отсрочкой казни. Поэтому я сел рядом с Анной и наблюдал, как маленькая темнокожая женщина с волосами, стянутыми немного туже, чем следует, подошла к свидетельской стойке.

–Пожалуйста, назовите свое имя и адрес для протокола,– начала Сара.

–Доктор Беата Нет,– сказала врач.– Вунсокет, улица Оррик, 1250.

Доктор Нет. Я обвел взглядом зал заседаний, но, похоже, я был единственным поклонником Джеймса Бонда. Достав блокнот, я написал Анне записку: «Если бы она вышла замуж за доктора Шанса, то стала бы доктором Нет-Шансов».

Уголок рта Анны дернулся в улыбке. Она подняла упавшую ручку и написала ответ: «Если бы она развелась и вышла замуж за доктора Совсема, то стала бы доктором Нет-Шансов-Совсем». Мы начали смеяться, а судья Десальво кашлянул и посмотрел на нас.

–Извините, Ваша честь,– проговорил я.

Анна передала мне записку: «Я все еще на вас злюсь».

Сара подошла к своему свидетелю.

–Доктор, расскажите нам, пожалуйста, чем вы занимаетесь.

–Я детский психолог.

–Как вы впервые познакомились с моими детьми?

Доктор Нет взглянула на Анну.

–Около семи лет назад вы привели своего сына Джесси в связи с проблемами в его поведении. С тех пор я время от времени виделась со всеми вашими детьми, чтобы обсудить различные ситуации.

–Доктор, на прошлой неделе я позвонила вам и попросила приготовить отчет, который выразил бы вашу профессиональную точку зрения о том, какой психологический вред нанесет Анне смерть ее сестры.

–Да. Я изучила проблему. В Мериленде был похожий случай, когда девочку попросили быть донором ее сестры-близнеца. Доктор, работавший с близнецами, обнаружил, что каждая сестра настолько сильно идентифицируют себя с другой, что при успешном результате, который ожидался, донор получил бы неоценимую пользу.– Она опять посмотрела на Анну.– На мой взгляд, ситуация весьма похожая. Анна и Кейт очень близки не только генетически. Они живут вместе. Они гуляют вместе. Они буквально всю жизнь провели вместе. Если Анна отдаст почку, она спасет сестре жизнь. Это огромный подарок, и не только для Кейт. Потому что у Анны останется семья, к которой она привыкла, а не семья, которая потеряла одного из своих членов.

Я не мог разобраться в этом психологическом бреде, но, к моему удивлению, судья Десальво, похоже, воспринимал слова психолога всерьез. Джулия тоже наклонила голову и между бровями у нее появилась еле заметная складка. Неужели только я в этой комнате сохранил здравый рассудок?

–Более того,– продолжала доктор Нет,– некоторые научные исследования доказали, что у детей, ставших донорами, повышается самооценка, и они ощущают свою значимость в структуре семьи. Они считают себя супергероями, потому что могут сделать то, чего никто не может.

Из всех характеристик Анны Фитцджеральд, которые я слышал, эта подходила ей менее всего.

–Как вы думаете, Анна способна самостоятельно принимать решения в медицинских вопросах?– спросила Сара.

–Уверена, что нет.

Удивила.

–Какое бы решение она ни приняла, оно отразится на всей семье,– сказала доктор Нет.– Она будет помнить об этом, принимая решение, и таким образом оно не будет независимым. К тому же ей всего тринадцать лет. Ее мозг еще недостаточно развит, она не способна заглядывать очень далеко, поэтому все ее решения будут основываться на ближайшем будущем, а не на дальней перспективе.

–Доктор Нет,– прервал ее судья,– что бы вы порекомендовали в этой ситуации?

–Анне нужен наставник, у которого больше жизненного опыта… который будет думать в первую очередь о том, что лучше для нее. Я с удовольствием работала с этой семьей, но родители должны быть родителями, потому что в таких ситуациях дети не смогут их заменить.

Когда Сара передала свидетеля мне, я начал атаку.

–Вы пытались убедить нас, что, если Анна отдаст почку, она получит кучу сказочных психологических привилегий.

–Да, это так,– согласилась доктор Нет.

–Разве это не значит, что если Анна отдаст эту самую почку, а ее сестра умрет после операции, то Анна перенесет серьезную психологическую травму?

–Я уверена, что родители помогут ей с этим справиться.

–А как же быть с тем, что Анна сама не хочет быть донором?– спросил я.– Это не так важно?

–Очень важно. Но, как я уже сказала, мотивы Анны ориентированы на результаты в ближайшем будущем. Она не понимает, во что выльется ее решение в конечном итоге.

–А кто понимает?– спросил я.– Миссис Фитцджеральд не тринадцать лет, но она каждый день живет в ожидании очередного ухудшения здоровья Кейт, вам так не кажется?

Врач неохотно кивнула.

–Можно сказать, что она определяет свою способность быть хорошей матерью, поддерживая здоровье Кейт. Фактически если ее действия сохранят Кейт жизнь, то ей это тоже принесет большую психологическую пользу.

–Конечно.

–Миссис Фитцджеральд будет лучше жить в семье, где есть Кейт. Поэтому я даже позволю себе сделать вывод, что все решения, которые она принимает, вовсе не являются независимыми, а основываются на том, что будет лучше для здоровья Кейт.

–Возможно.

–Тогда, согласно вашим собственным доводам,– закончил я,– разве Сара не выглядит, чувствует и действует как донор Кейт?

–Ну…

–Только она отдает не свой костный мозг и кровь, а костный мозг и кровь Анны.

–Мистер Александер,– предупредил судья.

–А если Сара настолько соответствует личностному типу родственного донора, который не способен принимать самостоятельные решения, то почему ее выбор будет лучшим, чем выбор Анны?

Краем глаза я видел ошеломленное лицо Сары. Я услышал, как судья ударил молотком.

–Вы правы, доктор Нет. Родители должны быть родителями,– произнес я.– Но иногда это не самый лучший вариант.

Судья Десальво объявил десятиминутный перерыв. Я положила свой рюкзак из гватемальской домотканой ткани и начала мыть руки, когда дверь в дамскую комнату открылась. Вошла Анна и на секунду замерла. Потом открыла кран рядом со мной.

–Привет,– сказала я.

Анна пошла к сушке. Сенсор почему-то не реагировал на ее руки, и аппарат не работал. Она снова помахала руками под сушкой, а потом уставилась на них, словно стараясь убедиться, что они существуют. Потом ударила по металлическому корпусу.

Когда я подставила под сушку руки, мою кожу обдало струей горячего воздуха. Мы разделили этот маленький источник тепла, как бродяги тепло костра.

–Кемпбелл сказал мне, что ты не хочешь давать показания.

–Мне не хотелось бы говорить об этом,– сказала Анна.

–Иногда, чтобы получить то, чего желаешь больше всего на свете, нужно сделать то, чего вовсе не желаешь.

Она прислонилась к стене и скрестила руки на груди.

–Кто умер и превратил вас в последовательницу Конфуция?– Анна отвернулась, а потом наклонилась и подала мне рюкзак.– Красивый. Такой разноцветный.

Я взяла его и закинула на плечо.

–Я видела, как женщины ткут такую ткань, когда была в Южной Америке. Чтобы создать этот узор, нужно двадцать разноцветных катушек.

–Так же, как и правда,– проговорила Анна, или мне это только показалось. Но она уже вышла.

Я наблюдала за руками Кемпбелла. Пока он говорил, они все время находились в движении. Казалось, что он использует их вместо знаков препинания. Они немного дрожали, и я решила, что он не знает точно, как вести себя дальше.

–Что вы можете порекомендовать в этой ситуации как опекун-представитель?– спросил он.

Я глубоко вздохнула и посмотрела на Анну.

–Я вижу девочку, которая всю свою жизнь несла огромную ответственность за благополучие своей сестры. Фактически она знает, что появилась на свет для того, чтобы взять на себя эту ответственность.– Я взглянула на Сару, сидевшую за своим столом.– Думаю, эта семья пошла на зачатие Анны из лучших побуждений – чтобы спасти свою старшую дочь. Родители верили, что Анна станет прекрасным дополнением их семьи. Не из-за ее генов, они собирались просто любить ее и быть рядом с ней, когда она будет взрослеть.

Потом я повернулась к Кемпбеллу.

–Я также прекрасно понимаю, как важно для этой семьи во что бы то ни стало спасти Кейт. Когда кого-то любишь, то сделаешь все, чтобы этот человек остался рядом.

В детстве я часто просыпалась среди ночи, вспоминая свои причудливые сны: как я летала, как меня закрыли на шоколадной фабрике, как я была королевой на тропическом острове. Я просыпалась с запахом марципана в волосах, с облаком, запутавшимся в подоле моей рубашки, пока не начинала понимать, что нахожусь в другом месте. И как бы я ни пыталась, мне уже никогда не удавалось вернуться в тот же сон.

Той ночью, которую мы с Кемпбеллом провели вместе, я проснулась в его объятиях и увидела, что он все еще спит. Я изучала его лицо, линию подбородка, воронку уха, линии, бегущие к уголкам рта, которые оставил смех. Потом я закрыла глаза и впервые в жизни вернулась в свой сон на то же место, где проснулась.

–К сожалению, приходит такой момент, когда нужно остановиться и понять, что пришло время отпустить,– сказала я суду.

Когда Кемпбелл меня бросил, я месяц не вставала с кровати, если только меня не заставляли идти в церковь или садиться за обеденный стол. Я перестала мыть голову. Под глазами у меня были черные круги. Мы с Иззи стали совсем непохожи.

В тот день, когда я собралась с силами и добровольно встала с кровати, я поехала в Виллер и бродила там возле навеса для лодок, пока не нашла парня из команды по парусному спорту, который остался на летний семестр. Он брал одну из школьных лодок. В отличие от Кемпбелла, этот парень был коренастым блондином, а не высоким и худым брюнетом. Я сделала вид, что мне нечем добраться домой и попросила подвезти.

Через час я занималась с ним сексом на заднем сиденье машины.

Я сделала это, потому что мне нужен был кто-то, чтобы моя кожа не пахла Кемпбеллом, чтобы мои губы забыли вкус его губ. Я сделала это, потому что чувствовала такую пустоту внутри, что боялась улететь, как воздушный шар, наполненный гелием, который поднимется высоко-высоко и будет уже не различим в небе.

Я чувствовала, как этот парень, чьего имени я даже не запомнила, двигался во мне. А внутри у меня была все та же пустота, и сама я была все так же далеко. Я вдруг поняла, откуда берутся все эти потерянные воздушные шары: это любовь, которую мы выпустили из рук, это пустые глаза, которые каждый вечер поднимаются к небу.

–Когда мне две недели назад дали это задание,– рассказывала я судье,– я стала наблюдать за семьей Фитцджеральдов, и мне казалось, что выход из-под опеки принесет Анне пользу. Но потом я поняла, что делаю ту же ошибку, которую совершали все члены семьи,– я рассматривала только физические последствия, а не психологические. Это проще всего – решить, что лучше для Анны с точки зрения физического здоровья. То есть в интересах Анны не отдавать почку и кровь, потому что это не принесет пользы ей самой, а продолжит жизнь сестры. Я видела, как глаза Кемпбелла сверкнули, его удивили мои слова.

–Тем не менее, принять решение не так просто. Болезнь Кейт – это скорый поезд: все переживают кризис за кризисом, не представляя себе, каким способом остановить его на станции. Используя ту же аналогию, можно сказать, что давление родителей – это стрелки на железной дороге. Анна ни морально, ни физически еще не готова контролировать свои решения, зная, чего они хотят.

Собака Кемпбелла встала и начала скулить. Отвлекшись, я повернулась на шум. Кемпбелл оттолкнул морду Судьи, не отрывая от меня глаз.

–Я не вижу ни одного человека в семье Фитцджеральдов, который смог бы принять объективное решение о здоровье Анны,– признала я.– Этого не могут сделать ни ее родители, ни сама Анна.

Судья Десальво, нахмурившись, наклонился ко мне.

–В таком случае, мисс Романо,– спросил он,– что вы порекомендуете суду?

Она не выступит против ходатайства.

Моя первая шальная мысль: несмотря на показания Джулии, еще не все потеряно. Второй же была мысль о том, что Джулию, так же как и меня, терзают сомнения по поводу этой ситуации и того, как поступили с Анной. Только сейчас она на виду и чувства ее очевидны.

Именно в этот момент Судья вцепился зубами в мое пальто, но я не хотел просить сделать перерыв, пока Джулия не закончит.

–Мисс Романо,– спросил Десальво,– что вы порекомендуете суду?

–Я не знаю,– тихо ответила она.– Простите. Это первый раз, когда, выполняя обязанности опекуна-представителя, я не могу дать совет, который считала бы приемлемым. С одной стороны, есть Брайан и Сара Фитцджеральды, которые только и делали, что принимали решения на протяжении жизни обеих дочерей, руководствуясь любовью к ним. С этой точки зрения их решения уже не могут казаться неправильными – даже если они больше не являются оптимальными.

Она повернулась к Анне, и я почувствовал, как та выпрямилась рядом со мной, стала более уверенной.

–С другой стороны, есть Анна, которая хочет постоять за себя. Даже если из-за этого потеряет свою любимую сестру.– Джулия покачала головой.– Это Соломонов выбор, Ваша честь, хотя вы не просите меня разрубить пополам младенца. Но вы просите меня разрубить семью.

Почувствовав, что меня дергают уже за другой рукав, я шлепнул Судью, но потом сообразил, что на этот раз меня отвлекала Анна.

–Хорошо,– прошептала она.

Судья Десальво разрешил Джулии сесть на свое место.

–Что хорошо?– прошептал я в ответ.

–Хорошо, я выступлю,– сказала она.

Я недоверчиво посмотрел на нее. Судья уже подвывал и тыкался носом мне в ногу, но я не мог рисковать и просить о перерыве. Анна может передумать в любую секунду.

–Ты уверена?

Но она мне не ответила. Она встала, привлекая к себе внимание всех присутствующих.

–Судья Десальво,– Анна набрала полные легкие воздуха,– я хочу кое-что сказать.

Я хочу рассказать, как впервые выступала перед аудиторией. Это было в третьем классе, и мне дали задание сделать доклад о кенгуру. Они очень интересные животные. Кроме того что они водятся только в Австралии, кенгуру являются в некотором роде мутантами в эволюционной цепи – у них глаза оленя и бесполезные передние лапки кроликов. Самое удивительное, что у них есть,– сумка. Детеныш, который рождается еще эмбрионом, умудряется вскарабкаться по маминому животу и забраться в сумку, и все это происходит, пока его ничего не подозревающая мать скачет по полям. Сумка у кенгуру совсем не такая, как показывают в мультфильмах, она розовая, сморщенная, как внутренняя сторона щеки, и в ней полно всяких важных материнских приспособлений. Уверена, вы не знали, что кенгуру носят не одного детеныша одновременно. Время от времени появляется еще один малыш, крошечный, прозрачный и падает на дно сумки, а старший в это время царапается, стараясь устроиться поудобнее.

Как видите, я прекрасно подготовилась. Но когда подошла моя очередь, когда Стефан Скарпинио уже показывал лемура из папье-маше, я почувствовала, что меня сейчас стошнит. Подойдя к миссис Куртберт, я сказала, что мой доклад никому не понравится.

–Анна,– возразила она,– если ты убедишь себя, что все хорошо, то так оно и будет.

Поэтому, когда Стефан закончил, я встала, сделала глубокий вдох и начала:

–Кенгуру – это сумчатые, которые живут только в Австралии.

И тут меня вырвало на четверых ребят, которым не повезло сидеть на первых партах.

После этого меня начали называть КенгуБе. И время от времени, когда кто-то из ребят летал на отдых самолетом, к моей куртке в раздевалке цепляли гигиенический пакет, который дают во время полета, и получалась сумка, как у кенгуру. Я долго была школьным посмешищем – до тех пор, пока Дарен Ханг в спортзале, стараясь отобрать флажок, не стянул юбку с Орианы Бертайм.

Я рассказала об этом, чтобы вы поняли, почему я не люблю выступать перед публикой.

Стоять за свидетельской стойкой было еще страшнее. Но Кемпбелл ошибался насчет причины моего страха. Я боялась рассказать слишком много.

Посмотрев в зал заседаний, я увидела маму, сидевшую за своим столом, папу, который совсем незаметно улыбнулся мне, и вдруг испугалась своей самонадеянности: неужели я думала, что смогу пройти через все это? Я уже повернулась к своему месту, чтобы извиниться, за то что отняла время у присутствующих, и сбежать. Но тут увидела, что Кемпбелл выглядит просто ужасно. Его лицо покрылось потом, а зрачки расширились, словно вместо глаз были пуговицы.

–Анна,– спросил Кемпбелл,– хочешь воды?

Я посмотрела на него и подумала: «А вы?»

Мне хотелось домой, хотелось убежать туда, где никто не знал моего имени, и притвориться приемной дочерью миллионера, наследницей короля зубной пасты или японской поп-звездой.

Кемпбелл обратился к судье:

–Можно мне сказать несколько слов клиентке?

–Пожалуйста,– ответил судья Десальво.

Кемпбелл подошел к свидетельской стойке и наклонился ко мне так близко, что его слышала только я.

–В детстве у меня был друг по имени Джозеф Ум,– прошептал он.– Представь, если бы доктор Нет вышла замуж за него.

Когда он вернулся на место, я все еще улыбалась и думала, что, возможно, продержусь здесь еще две-три минуты.

Пес Кемпбелла сошел с ума, это ему нужно было дать воды или что-то вроде того. Это заметила не только я.

–Мистер Александер,– сказал судья Десальво,– успокойте, пожалуйста, свое животное.

–Судья, сидеть!

–Прошу прощения?!

Кемпбелл стал красным, как помидор.

–Я обращался к собаке, Ваша честь, как вы просили.– Потом повернулся ко мне.– Анна, почему ты подала этот иск?

Вам, наверное, известно, что у лжи особенный вкус.

Приторный, горький и всегда разочаровывающий, как если берешь в рот красивую шоколадную конфету, а вместо ожидаемого ириса, ощущаешь вкус лимонной начинки.

–Она попросила,– ответила я, и эти два слова превратились в лавину.

–Кто попросил? О чем?

–Мама,– проговорила я, уставившись на ботинки Кемпбелла.– Она попросила отдать почку.– Я перевела взгляд на свою юбку и подцепила ниточку. Может, мне удастся все распутать.

Два месяца назад Кейт поставили диагноз: почечная недостаточность. Она быстро утомлялась, теряла в весе, испытывала жажду, ее чаще рвало. Врачи определяли несколько причин: генетические отклонения, фактор накопления гранулоцитов, уколы, которые стимулировали выработку костного мозга, стресс во время лечения. Кейт назначили диализ, чтобы избавить от токсинов, циркулировавших в ее крови. А потом диализ перестал действовать.

Однажды вечером мама вошла в нашу комнату, где мы с Кейт просто болтали. С ней был и папа, а это значило, что разговор будет более серьезным, чем обычное выяснение, кто забыл закрыть кран в ванной.

–Я читала кое-что в Интернете,– сообщила мама.– Пересадка внутренних органов не такая серьезная операция, как пересадка костного мозга.

Кейт посмотрела на меня и вытащила новый компакт-диск. Мы обе знали, о чем пойдет речь.

–Человеческие почки не продаются в супермаркетах,– заметила сестра.

–Я знаю. Оказывается, чтобы быть донором в пересадке почки, достаточно совпадения нескольких маркеров, а не всех шести, как при пересадке костного мозга. Я позвонила доктору Шансу и спросила, смогу ли я стать твоим донором. Он ответил, что в обычной ситуации, скорее всего, смогла бы.

Кейт услышала главное.

–В обычной ситуации?

–Твоя ситуация не обычная. Доктор Шанс считает, что твое тело отторгнет орган обычного донора, потому что оно уже и так многое перенесло.– Мама опустила глаза.– Он не советует идти на это, если только почку не даст Анна.

Папа покачал головой.

–Это будет сложная операция. Для них обеих.

Я задумалась. Придется ли мне лежать в больнице? Будет ли больно? Могут ли люди жить только с одной почкой?

А что, если у меня самой будет почечная недостаточность, скажем, лет в семьдесят? Где я найду запасную почку для себя?

Прежде чем я успела задать хоть один из этих вопросов, заговорила Кейт:

–Я не буду делать это опять, понятно? Мне уже надоело. И больницы, и химиотерапия, и облучение, и все остальное. Оставьте меня в покое, хорошо?

Мамино лицо стало белым.

–Хорошо, Кейт. Тогда, может, тебе сразу совершить самоубийство?

Но Кейт опять надела наушники и включила музыку так громко, что даже мне было слышно.

–Если уже умираешь,– вымолвила она,– это не самоубийство.

–Ты когда-нибудь говорила кому-то, что не хочешь быть донором?– спросил меня Кемпбелл, а его пес начал вертеться, как юла, посреди зала заседаний.

–Мистер Александер,– сказал судья Десальво,– я сейчас вызову охранника, чтобы успокоить вашего… любимца.

Пес и вправду совершенно вышел из-под контроля. Он лаял, становился передними лапами на Кемпбелла, бегал вокруг него кругами. Кемпбелл проигнорировал и пса, и слова судьи.

–Анна, ты сама решила подать иск?

Я знала, зачем он задал этот вопрос. Он хотел показать всем, что я способна сделать сложный выбор. Ложь вертелась у меня на языке, как змея, но я стиснула ее зубами и сказала не совсем то, что собиралась:

–Меня убедили.

Это, конечно же, было неожиданностью для моих родителей, и их глаза впились в меня. Это стало новостью для Джулии, которая ахнула. Это было новостью даже для Кемпбелла, который обреченно вытер рукой лицо. Именно поэтому лучше молчать. Тогда меньше шансов сломать свою жизнь и чью-то еще.

–Анна,– произнес Кемпбелл,– кто убедил тебя?

Я была слишком маленькой в этом кресле, в этой стране, на этой одинокой планете. Я сцепила руки, чтобы сдержать единственное чувство, которое мне до сих пор удавалось контролировать: сожаление.

–Кейт.

В зале заседаний стало абсолютно тихо. И прежде чем я успела еще что-то сказать, грянул гром, которого я ждала. Я съежилась, но оказалось, что грохот вызван не тем, что земля разверзлась под моими ногами. Это Кемпбелл упал на пол, а его пес стоял рядом, и его человеческий взгляд говорил: «Я же вас предупреждал».

Если пробыть в космосе три года, то, когда вернешься, на Земле пройдет четыреста лет. Я только астроном-любитель, но у меня было странное чувство, будто я только что вернулся из дальних странствий в мир, где не мог ничего понять. Я думал, что слушал Джесси, но оказалось, что я его совсем не слышал. Я внимательно выслушал Анну, но опять что-то пропустил. Я вспоминал слова, которые она говорила, и пытался связать их, подобно тому как греки каким-то образом нашли пять точек на небе и решили, что те похожи на женское тело.

Потом я понял, что ищу не там, где нужно. Австралийские аборигены, например, смотрят сквозь созвездия греков и римлян в темное небо и видят страуса, спрятавшегося за Южным Крестом, где звезд вообще нет. О темноте можно рассказать столько же, сколько и о ярких звездах.

Вот о чем я думал. По крайней мере до тех пор, пока адвокат моей дочери не упал на пол и не забился в конвульсиях эпилептического припадка.

Доступ воздуха, дыхание. Если у человека сильный эпилептический припадок, то воздух просто необходим. Я перепрыгнул через барьер, ограждавший места для зрителей, и с трудом оттолкнул пса, который, как часовой, стоял над извивающимся телом Кемпбелла Александера. Припадок адвоката перешел в тоническую фазу, и дыхательные мышцы, сокращаясь, с шумом вытолкнули воздух из его легких. Он неподвижно лежал на полу. Потом началась клоническая фаза, и его мышцы беспорядочно и беспрерывно дергались. Я перевернул его на бок, на случай если его вырвет, поискал глазами что-то, что можно было бы сунуть ему в рот, чтобы он не откусил себе язык. Тут случилось невероятное: пес перевернул портфель Александера и вытащил предмет, похожий на резиновый бублик, который был как раз тем, что я искал, и положил мне в руку. Краем глаза я заметил, что судья вышел из зала заседаний. Я крикнул Верну, чтобы он вызвал «скорую».

Джулия мгновенно оказалась рядом со мной.

–С ним будет все хорошо?

–Да, все будет хорошо. Это припадок.

Казалось, что она вот-вот расплачется.

–Вы можете что-то сделать?

–Только ждать,– сказал я.

Она потянулась к Кемпбеллу, но я поймал ее руку.

–Не понимаю, почему это произошло.

Я не был уверен, что Кемпбелл сам это понимает. Я знал только, что некоторые вещи происходят сами по себе и их нельзя предвидеть.

Две тысячи лет назад небо выглядело совсем иначе, поэтому представления греков о знаках Зодиака не соответствуют современным. Когда-то Солнце в этот день было не в Тельце, а в Близнецах. И если человек родился 24 сентября, то его знаком были не Весы, а Дева. Кроме того, в Зодиаке было еще тринадцатое созвездие, Змееносец, которое появлялось между Стрельцом и Скорпионом всего на четыре дня.

Причина в том, что ни в чем нет порядка. Земная ось меняет наклон. Жизнь даже приблизительно не такая стабильная, как мы того хотим.

Кемпбелла Александера рвало прямо на ковер в зале заседаний, потом в кабинете судьи, где он и пришел в себя.

–Все нормально,– сказал я, помогая ему сесть.– У вас был сильный припадок.

Он обхватил голову руками.

–Что случилось?

Потеря памяти до и после припадка – обычное явление.

–Вы потеряли сознание. Мне кажется, это эпилепсия.

Он посмотрел на капельницу, которую мы с Цезарем ему поставили.

–Мне это не нужно.

–Как же, не нужно, если бы не это лекарство, вы сейчас же оказались бы опять на полу.

Сдавшись, он оперся спиной о диван и уставился в потолок.

–Все было так плохо?

–Очень плохо,– признался я.

Он погладил Судью по голове – пес не отходил от него ни на шаг.

–Хороший мальчик. Извини, что я тебя не послушался.

Потом он глянул на свои брюки, влажные и издающие неприятный запах – еще один побочный эффект эпилепсии.

–Дерьмо.

–Почти.– Я подал ему свои запасные форменные штаны, которые всегда лежали в машине.– Вам помочь?

Он отмахнулся от меня и попытался одной рукой снять брюки. Я молча наклонился, расстегнул молнию и помог ему переодеться. Я делал это автоматически, так же как во время дежурства поднимал рубашку женщине, делая массаж сердца. Но я знал, что он чувствовал себя очень неловко.

–Спасибо,– поблагодарил он, старательно застегивая молнию. Мы посидели секунду.– Судья знает?– Когда я не ответил, он закрыл лицо руками.– О Боже, прямо при всех?

–Сколько времени вы это скрываете?

–С самого начала. Мне было восемнадцать лет. Я попал в автомобильную аварию, и после этого все началось.

–Травма головы?

Он кивнул.

–Так мне сказали.

Я зажал ладони между коленями.

–Анна очень испугалась.

Кемпбелл потер лоб.

–Она… давала показания?

–Да,– сказал я.– Да.

Он посмотрел на меня.

–Мне нужно туда вернуться.

–Не сейчас.

Услышав голос Джулии, мы обернулись. Она стояла в дверях и смотрела на Кемпбелла, словно видела его впервые. Думаю, так оно и было на самом деле – таким она его не видела.

–Я, э-э, пойду посмотрю, заполнили ли ребята бумаги,– пробормотал я и оставил их одних.

Вещи в действительности не такие, какими представляются. Некоторые звезды, например, выглядят яркими точками. Но если рассмотреть их под микроскопом, выяснится, что перед нами совокупность молекул – миллионы таких же звезд, которые кажутся нам обычным куском камня. Или еще один пример, правда, не такой красноречивый. Существуют тройные звезды, такие как Альфа Центавра: на самом деле это двойная звезда, а возле нее находится красный карлик.

В Африке есть племя, которое верит, что жизнь на Земле зародилась на второй звезде Альфы Центавра – той, которую невозможно увидеть без мощнейшего телескопа. Невольно задумываешься над тем, как так получилось, что греки, туземцы и индейцы равнин, живя на разных континентах, все смотрели на группу из семи Плеяд и независимо друг от друга видели семь девушек, убегающих от опасности.

Выводы делайте сами.

Чтобы получить представление о том, что ощущаешь после эпилептического припадка, вообразите себе, что вы с ужасного похмелья проснулись на дороге и вас сразу же переехал грузовик. Хотя, если подумать, то эпилептический припадок все-таки хуже. Я был весь в своих испражнениях, с капельницей в руке и разваливался на куски, когда ко мне подошла Джулия.

–Собака чувствует, когда приближается припадок,– сказал я.

–Правда?– Джулия протянула к Судье руку, чтобы тот ее понюхал. Она кивнула на место на диване рядом со мной.– Можно мне присесть?

–Я не заразный, если ты это имеешь в виду.

–Нет, я не это хотела сказать.– Она села достаточно близко, и я почувствовал тепло ее плеча в нескольких сантиметрах от меня.– Почему ты не рассказал мне, Кемпбелл?

–Господи, Джулия, я не рассказал даже своим родителям.– Я попытался выглянуть через ее плечо в коридор.– Где Анна?

–Сколько это продолжается?

Я попробовал встать, но мне удалось приподняться всего на полдюйма, и силы покинули меня.

–Мне нужно возвращаться.

–Кемпбелл.

Я вздохнул.

–Некоторое время.

–Сколько, неделю?

Покачав головой, я сказал:

–За два дня до выпускного бала в Виллере.– Я посмотрел на нее.– Когда родители сказали, что я должен ехать с ними на вечеринку в клуб, я поехал за ними на своей машине, надеясь смыться при первой же возможности,– в тот вечер я хотел приехать к тебе домой. Однако по дороге в клуб попал в аварию. Я отделался несколькими синяками, но в тот же вечер случился первый припадок. Позже мне сделали тридцать томограмм, но врачи не могли точно назвать причину. В одном они были уверены: эти припадки будут сопровождать меня всю жизнь.– Я глубоко вздохнул.– Поэтому я решил, что они не должны портить жизнь другим людям.

–Что?

–А чего ты ожидала, Джулия? Я был недостоин тебя. Ты заслуживала лучшего, чем калека, который в любой момент может свалиться с пеной изо рта.

Джулия говорила совершенно спокойно:

–Ты мог дать мне возможность решить самой.

–И что бы изменилось? Неужели тебе было бы приятно бегать за мной, как Судья, до конца моей жизни?– Я покачал головой.– Ты была такой свободной и независимой. Я не хотел лишать тебя этого.

–Если бы ты предоставил мне выбор, я не провела бы пятнадцать лет в сомнениях, думая, что со мной что-то не так.

–С тобой?– Я засмеялся.– Посмотри на себя. Ты сногсшибательная женщина. Ты умнее меня. Ты успешно делаешь карьеру и, скорее всего, уже имеешь какие-то накопления в банке.

–И я одинока, Кемпбелл,– добавила Джулия.– Почему ты не подумал, что мне пришлось научиться казаться независимой? Я тоже быстро выхожу из себя, стараюсь замкнуться в себе, и мой второй палец на ноге длиннее первого. Мои волосы живут в автономном режиме. К тому же я становлюсь сумасшедшей перед месячными. Человека любишь не за то, что он безупречен,– сказала она.– Ты любишь его вопреки тому, что эти недостатки у него есть.

Я не знал, что ответить. Это было все равно что услышать после тридцати пяти лет жизни, что небо на самом деле не синее, а зеленое.

–И еще, на этот раз ты не бросишь меня. На этот раз тебя брошу я.

Мне стало еще хуже, если только такое было возможно. Я попытался сделать вид, что мне совсем не больно, но не хватило сил.

–Тогда иди.

Джулия придвинулась ко мне.

–Я уйду,– согласилась она.– Лет через пятьдесят-шестьдесят.

Я постучалась в дверь мужского туалета и вошла. У одной стены был очень длинный писсуар. У другой мыл руки Кемпбелл. На нем были штаны от папиной формы. Он изменился, словно все прямые линии, которыми было нарисовано его лицо, кто-то размазал.

–Джулия сказала, что вы меня здесь ждете,– проговорила я.

–Да, я хотел поговорить с тобой наедине, а свободные комнаты есть только наверху. Твой папа говорит, что мне еще нельзя много двигаться.– Он вытер руки полотенцем.– Я прошу прощения, что все так получилось.

Я не знала, что можно на это сказать. Покусав нижнюю губу, я спросила:

–Поэтому нельзя гладить собаку?

–Да.

–А откуда Судья знает, что нужно делать?

Кемпбелл пожал плечами.

–Говорят, что это как-то связано с импульсами, которые животные улавливают раньше людей. Но мне кажется, это благодаря тому, что мы очень хорошо знаем друг друга.– Он потрепал Судью за шею.– Когда такое происходит, он уводит меня в безопасное место. Как правило, у меня есть минут двадцать в запасе.

–А-а.– Мне вдруг стало ужасно неловко. Я находилась рядом с Кейт, когда она действительно была очень больна, но то было совсем другое. Я не думала, что подобное может случиться с Кемпбеллом.– Поэтому вы взялись за мое дело?

–Чтобы забиться в припадке на людях? Нет, поверь.

–Не поэтому.– Я отвела глаза.– Потому что вы знаете, каково это, когда не можешь управлять своим телом.

–Возможно,– задумчиво проговорил Кемпбелл.– Но мои дверные ручки действительно уже давно надо было почистить.

Если он хотел, чтобы мне стало легче, то у него ничего не вышло.

–Я же говорила, что мне не следовало давать показаний. Он положил руку мне на плечо.

–Пошли, Анна. Если я могу вернуться, после того что устроил, то и ты сможешь ответить еще на несколько вопросов.

Что я могла сказать? Поэтому пошла за Кемпбеллом в зал заседаний, где все было совсем не так, как час назад. Все смотрели на Кемпбелла, как на часовую бомбу, а он подошел к своему месту и обратился к суду.

–Я прошу прощения за случившееся, господин судья,– произнес он.– Мне просто очень нужен был десятиминутный перерыв.

Как он может еще шутить? И вдруг я поняла: он делает то же самое, что и Кейт. Возможно, когда Бог отбирает здоровье, то дает дополнительную порцию юмора, чтобы с этим справиться.

–Может, вам лучше отдохнуть сегодня, адвокат?– предложил судья Десальво.

–Нет, со мной все в порядке. Мне кажется, что гораздо важнее поскорее закончить дело.– Он повернулся к секретарю.– Вы не могли бы освежить мою память?

Она зачитала запись последних вопросов и ответов. Кемпбелл кивал, но вид у него был такой, словно он слышал мои слова впервые.

–Хорошо. Анна, ты сказала, что это Кейт попросила тебя подать прошение о выходе из-под опеки в медицинских вопросах?

Я снова поежилась.

–Не совсем.

–Ты можешь объяснить?

–Она не просила меня подавать в суд.

–Тогда о чем она попросила тебя?

Я украдкой посмотрела на маму. Она знает, она должна знать. «Не заставляйте меня говорить это вслух»,– мысленно обратилась я к адвокату.

–Анна,– настаивал Кемпбелл,– о чем она тебя попросила?

Я замотала головой, сжав губы. Теперь уже ко мне наклонился судья Десальво.

–Анна, тебе нужно ответить на этот вопрос.

–Хорошо.– И правда вырвалась из меня, как бушующая река, которая смывает все на своем пути.– Она попросила меня убить ее.

Сначала меня насторожило то, что Кейт заперлась в нашей комнате, хотя замка в двери не было. Это значило, что она придвинула какую-то мебель.

–Кейт!– крикнула я, стуча кулаком в дверь. Я пришла с хоккейной тренировки, и мне очень хотелось в душ и переодеться.– Кейт, так нечестно!

Думаю, я наделала много шума, потому что дверь открылась. И тут я заметила, что в комнате кое-что изменилось. Я осмотрелась, но вроде бы все стояло на своих местах. Однако Кейт все равно выглядела так, будто скрывает какую-то тайну.

–Что с тобой?– спросила я. Потом пошла в ванную, включила душ и почувствовала этот запах – сладкий, неприятный, сразу же вызвавший у меня воспоминание о комнате Джесси. Я начала открывать шкафчики, рыться в полотенцах, пытаясь найти улики, и наконец нашла спрятанную за коробкой с прокладками бутылку виски.

–Смотри, что я нашла,– сказала я, возвращаясь в комнату и радуясь тому, что смогу какое-то время шантажировать Кейт, но тут увидела в ее руках таблетки.

–Что ты делаешь?

Кейт обернулась.

–Анна, оставь меня в покое.

–Ты с ума сошла?

–Нет,– ответила Кейт.– Мне просто надоело жить в ожидании того, что рано или поздно случится. Я думаю, что уже достаточно испортила всем жизнь. А ты так не считаешь?

–Но все столько сделали, что сохранить тебе жизнь. Ты не можешь убить себя.

Вдруг Кейт расплакалась.

–Знаю. Но я не могу.

Я не сразу поняла, что ее ответ означал, что это была не первая попытка.

Мама медленно встала.

–Это неправда,– произнесла она тонким голосом.– Анна, я не понимаю, почему ты это говоришь?

Мои глаза наполнились слезами.

–Зачем мне выдумывать?

Она подошла ближе.

–Наверное, ты все неправильно поняла. Наверное, у нее был просто неудачный день или плохое настроение.– Она улыбнулась, как улыбаются люди, когда на самом деле им хочется плакать.– Если бы ей было настолько плохо, она рассказала бы мне.

–Она не могла тебе сказать,– ответила я.– Она очень боялась, что если убьет себя, то убьет и тебя.– Я не могла справиться с дыханием. Я тонула в яме со смолой, я бежала по земле, которая горела под моими ногами. Кемпбелл попросил судью дать мне несколько минут, чтобы успокоиться, но я уже плакала так, что не расслышала ответа судьи.

–Я не хочу, чтобы она умирала. Но я знаю, что она не желает жить так, и только я могу дать ей то, чего она хочет.– Я не отводила взгляда от мамы, хотя перед глазами все расплывалось.– Я единственная всегда могла дать ей то, что нужно.

В следующий раз мы вернулись к этой теме, когда родители пришли к нам в комнату поговорить о пересадке почки.

–Не делай этого,– сказала мне Кейт, когда они ушли.

Я посмотрела на нее.

–О чем ты говоришь? Конечно, я это сделаю.

Мы разделись, и я заметила, что мы выбрали одинаковые пижамы – из блестящего атласа с рисунком из вишен. Ложась в кровать, я подумала, что мы выглядим так, как в детстве, когда родители одевали нас одинаково, потому что им это казалось забавным.

–Ты думаешь, пересадка почки поможет?– спросила я.

–Возможно.– Кейт наклонилась, чтобы выключить свет.– Не делай этого,– повторила она, и я только теперь поняла, что она на самом деле имеет в виду.

Мама стояла возле меня, и в ее глазах была глубокая печаль. Подошел папа и положил ей руку на плечо.

–Иди присядь,– прошептал он ей в волосы.

–Ваша честь,– вмешался Кемпбелл, вставая.– Позвольте мне.

Он подошел ко мне, Судья следовал рядом. Я дрожала, так же как и он. Я вспомнила о том, что сделал этот пес час назад. Откуда он знал, что именно нужно Кемпбеллу и когда?

–Анна, ты любишь свою сестру?

–Конечно.

–Но ты же хотела совершить поступок, который мог ее убить.

Что-то вспыхнуло у меня внутри.

–Если и так, то ей не пришлось бы опять переживать все это. Мне казалось, что она так хотела.

Он замолчал, и в этот момент я поняла: он знает.

Внутри у меня что-то сломалось.

–Этого… этого хотела и я.

Мы с ней мыли и вытирали посуду в кухне.

–Ты терпеть не можешь лежать в больнице,– сказала Кейт.

–Ну да.– Я бросила чистые вилки и ложки в ящик.

–Я знаю, что ты готова на все, чтобы больше не делать этого.

Я посмотрела на нее.

–Конечно. Потому что тогда ты выздоровеешь.

–Или умру.– Кейт опустила руки в мыльную воду, старательно избегая моего взгляда.– Подумай об этом, Анна. Ты смогла бы поехать в спортивный лагерь. Ты смогла бы выбрать колледж в другой стране. Ты смогла бы делать все, что захочешь, и не беспокоиться обо мне.

Она словно читала мои мысли, и я почувствовала, как краснею. Мне было стыдно за свои мысли. Если Кейт ощущала себя виноватой в том, что была обузой, то я была виноватой вдвойне, потому что знала о ее чувствах и потому что знала о своих чувствах.

После этого мы не разговаривали. Я вытирала то, что она мне передавала, и мы обе старались сделать вид, что не знаем правды: что кроме той меня, которая хочет, чтобы Кейт жила, есть еще вторая, ужасная я, которая желает освободиться.

Вот и все. Они поняли, что я чудовище. Я подала в суд по разным причинам: некоторыми я горжусь, но многих я стыжусь. И теперь Кемпбелл поймет, почему я не могла быть свидетелем: не потому, что боялась говорить перед публикой, а из-за тех ужасных чувств, о которых нельзя говорить вслух. Оттого что я хотела, чтобы Кейт жила, но в то же время не хотела быть частью ее. Оттого что я хотела иметь возможность стать взрослой, даже если у Кейт такой возможности не будет. Смерть Кейт стала бы самым страшным событием в моей жизни… но и самым лучшим.

Иногда, думая обо всем этом, я ненавижу себя и хочу, чтобы все было по-старому и я опять стала той, кем меня хотели видеть.

Теперь же на меня смотрели все, кто был в зале заседаний, и я была уверена, что либо свидетельская стойка, либо мое тело сейчас взорвется. Под этим увеличительным стеклом можно было разглядеть мою гнилую сущность. Возможно, если бы они продолжали смотреть на меня, я превратилась бы в синий горький дым. Или исчезла бы без следа.

–Анна,– тихо проговорил Кемпбелл,– почему ты решила, что Кейт хочет умереть?

–Она сказала, что готова.

Он подошел и стал прямо передо мной.

–Возможно, именно по этой причине она и попросила тебя помочь?

Я медленно подняла глаза и развернула подарок, который Кемпбелл только что мне сделал. Может быть, Кейт хотела умереть, чтобы позволить жить мне? Может быть, после всех тех лет, в течение которых я спасала Кейт, она просто попыталась сделать то же самое для меня?

–Ты говорила Кейт, что хочешь отказаться быть ее донором?

–Да,– прошептала я.

–Когда?

–Накануне того дня, когда наняла вас.

–Анна, что ответила Кейт?

До сих пор я не думала об этом, но Кемпбелл заставил меня вспомнить. Моя сестра лежала очень тихо, так тихо, что мне показалось, будто она уснула. А потом повернулась ко мне, в ее глазах был весь мир, а на губах играла улыбка.

Я подняла глаза на Кемпбелла.

–Она сказала: «Спасибо».

Судья Десальво решил, что нужно поехать в больницу и поговорить с Кейт. Когда мы приехали, она сидела на кровати и бездумно смотрела телевизор, а Джесси переключал каналы, щелкая пультом. Она была худенькой, с желтоватой кожей, но в сознании.

–Дровосек?– спросил Джесси.– Или Страшила?

–Из Страшилы можно вытряхнуть опилки,– ответила Кейт.– Шинна или Крокодил Данди?

Джесси хмыкнул:

–Данди, конечно. Все знают, что Шинна – это сказка.– Он посмотрел на нее. – Ганди или Мартин Лютер Кинг?

–Они бы не подписали документа об отказе от прав.

–Мы ведь играем в бокс знаменитостей, крошка,– заметил Джесси.– Почему ты думаешь, что их волновал бы отказ от прав?

Кейт улыбнулась.

–Один из них сел бы на ринге, а второй не дал бы вставить себе капы.– В этот момент вошла я.– О мам, как ты думаешь, кто выиграл бы бокс знаменитостей – Марсия[Марсия Гэй Харден, актриса.] или Ян Брэди?[Персонаж сериала.] – спросила она.

Она заметила, что я не одна. Когда вся толпа втиснулась в палату, ее глаза расширились, и она натянула одеяло повыше. Кейт смотрела прямо на Анну, но та прятала глаза.

–Что происходит?

Судья выступил вперед и взял меня за локоть.

–Я знаю, что вы хотите поговорить с ней, Сара. Но мне очень нужно побеседовать с Кейт.– Протянув руку, он сказал: – Здравствуй, Кейт. Я судья Десальво. Я хотел попросить тебя уделить мне несколько минут. Наедине,– добавил он, и все один за другим вышли из палаты.

Я вышла последней и видела, как Кейт устало откинулась на подушки.

–Я чувствовала, что вы придете,– сказала она судье.

–Почему?

–Потому что,– ответила Кейт,– все всегда возвращается ко мне.

Примерно пять лет назад дом через дорогу от нас купили другие люди. Они снесли его, чтобы построить что-то новое. Для этого понадобились один бульдозер и полдюжины контейнеров для мусора. За одно утро то, что мы видели каждый день, превратилось в груду камней. Дом кажется таким надежным, ты думаешь, что он простоит вечно, но на самом деле сильный ветер или ядро для разрушения зданий может легко его снести. То же самое можно сказать и о семье, которая там живет.

Сейчас я почти не помню, как выглядел тот старый дом. Выходя на крыльцо, я никогда не вспоминаю о тех месяцах, когда в глаза бросалась пустота, как дырка во рту от выпавшего зуба. Через некоторое время новые владельцы построили другой дом.

Когда судья Десальво вышел в коридор, мрачный и озабоченный, Кемпбелл, Брайан и я вскочили.

–Завтра,– произнес он.– Заключительное заседание будет в девять утра.– Кивнув Верну, он зашагал по коридору.

–Пошли,– скомандовала Джулия Кемпбеллу.– Ты будешь под моим присмотром.

Но вместо того чтобы следовать за ней, он подошел ко мне.– Сара,– проговорил он,– мне очень жаль.– И сделал мне подарок, попросив: – Вы отвезете Анну домой?

Как только они ушли, Анна повернулась ко мне.

–Мне очень нужно поговорить с Кейт.

Я обняла ее.

–Конечно.

Мы вошли, только наша семья, и Анна присела на краешек кровати Кейт.

–Привет,– пробормотала Кейт, открывая глаза.

Анна покачала головой, ей не сразу удалось найти нужные слова.

–Я старалась,– наконец вымолвила она, ее голос звучал словно сквозь вату, и Кейт сжала ее руку.

Джесси сел с другой стороны. При виде их троих я вспомнила о рождественских фотографиях, которые мы делали каждый год, а потом развешивали на стене, чтобы запомнить детей такими.

–Альф[Герой комедийного телесериала, инопланетянин.] или мистер Эд?[Герой комедийного телесериала.] – спросил Джесси.

Губы Кейт дернулись в улыбке.

–Лошадь. Восемь раундов.

–Играем.

Наконец Брайан наклонился и поцеловал Кейт в лоб.

–Детка, спокойной ночи.

Когда Анна и Джесси вышли в коридор, Брайан и меня поцеловал на ночь.

–Позвони мне,– прошептал он.

Теперь, когда все ушли, я села рядом со своей дочерью. У нее были такие тоненькие руки, что я видела, как двигаются кости, а глаза казались более старыми, чем у меня.

–Думаю, ты хочешь что-то спросить,– сказала Кейт.

–Может, позже?– Сама удивившись своим словам, я влезла к ней на кровать и обняла ее.

Я поняла, что мы не имеем детей, а получаем их. И что иногда получаем их не на такой длительный срок, как надеялись. Но это все равно лучше, чем если бы детей не было вообще.

–Кейт,– призналась я,– мне так жаль.

Она отодвинулась от меня, чтобы заглянуть в глаза.

–Не надо,– с жаром проговорила она,– потому что мне не жаль.– Она старалась улыбнуться, очень старалась.– Это же было хорошо, правда?

Я закусила губу, почувствовав, как у меня выступили слезы.

–Это было лучше всего,– ответила я.

Один огонь другого выжжет жженье, Любую боль прогнать другая сможет. Вильям Шекспир. "Ромео и Джульетта"

Шел дождь.

Когда я вошел в гостиную, Судья стоял, прижавшись носом к оконному стеклу, которое в моей квартире занимало целую стену. Он тихо лаял на капли, зигзагами стекавшие по стеклу.

–Ты не сможешь их достать,– сказал я, погладив его по голове.– До другой стороны тебе никак не добраться.

Я сел на коврик рядом с ним, хотя знал, что нужно встать, одеться и ехать в суд. Знал, что должен просмотреть свою заключительную речь, а не сидеть здесь без дела. Но в такой погоде было что-то завораживающее. Когда-то я часто сидел на переднем сиденье папиного «ягуара», глядя, как капли стекают по ветровому стеклу к стеклоочистителям, словно камикадзе. Он любил включать очистители в прерванном режиме, поэтому в моей части стекла мир надолго превращался в дождь. Это выводило меня из себя.

«Когда сам станешь водить машину,– говорил папа,– будешь делать все, что захочешь».

–Кто первым пойдет в душ?

Возле двери в спальню стояла Джулия в моей футболке, которая доставала ей до середины бедра. Она пошевелила пальцами ног в ворсе ковра.

–Иди ты первая,– предложил я.– Я могу вместо душа выйти на балкон.

Она заметила, что идет дождь.

–Ужасно, правда?

–Прекрасный день, чтобы сидеть в суде,– ответил я, но вышло не очень убедительно. Я не хотел слышать сегодня решение судьи Десальво, и впервые это не было связано со страхом проиграть процесс. Я сделал все, что мог, учитывая показания Анны. И я очень надеялся, что избавил ее, насколько возможно, от угрызений совести. Она уже не кажется нерешительным ребенком, это правда. Она не кажется эгоисткой. Анна выглядит такой же, как и все остальные – она пыталась понять, кто она и что с этим делать.

Правда заключается в том, что, как сказала Анна, в результате никто не выиграет. Мы произнесем заключительные речи, выслушаем мнение судьи, но даже тогда это не закончится.

Вместо того чтобы идти в ванную, Джулия подошла ко мне. Она села рядом, скрестив ноги, и прикоснулась пальцами к оконному стеклу.

–Кемпбелл,– проговорила она.– Не знаю, как тебе это сказать.

Внутри у меня все замерло.

–Скажи быстро,– предложил я.

–Я ненавижу твою квартиру.

Проследив за ее взглядом, я увидел серый ковер, черные диваны, зеркальные стены и лакированные книжные полки. Здесь было полно острых углов и дорогих произведений искусства. Здесь было полно электронной техники последних моделей. Это была квартира мечты, но ее нельзя было назвать домом.

–Знаешь,– согласился я,– я тоже ее ненавижу.

Шел дождь.

Я вышел на улицу и пошел пешком. Я шел по улице мимо начальной школы, миновал два перекрестка. За пять минут я промок до нитки. И тогда я начал бежать. Я бежал так быстро, что начали болеть легкие и гореть ноги. Наконец, не в силах сделать еще хотя бы шаг, я упал на спину посреди школьного футбольного поля.

Однажды я принес сюда кислоту во время такой же грозы. Я лежал и смотрел, как падает небо. Я представлял, как капли дождя растворяют кожу на моем теле. Я ждал, когда мне в сердце ударит молния и заставит почувствовать себя живым – впервые за все время моего жалкого существования.

Молния так и не воспользовалась возможностью и не ударила в тот день. Не ударила она и в это утро.

Поэтому я встал, убрал мокрые волосы с глаз и попытался придумать план получше.

Шел дождь.

Это был один из тех дождей, когда вода льется так сильно, что кажется, будто кто-то моется в душе. Такой дождь возбуждает мысли о Божьей каре, наводнениях и ковчегах. Такой дождь заставляет тебя забраться обратно в постель, где простыни еще хранят тепло твоего тела, и сделать вид, что будильник зазвонил раньше времени.

Спросите у любого ребенка, который закончил четвертый класс, и он скажет вам, что вода никогда не прекращает движение. Идут дожди, потом вода попадает в реку. Реки впадают в океан. Оттуда вода испаряется и, как душа, превращается в облака. А потом, как и все в этом мире, процесс повторяется сначала.

Шел дождь.

Как в тот день, когда родилась Анна и погода была слишком теплой для новогодней ночи. То, что должно было быть снегом, превратилось в тропический дождь. К Рождеству все прекратилось, потому что на небесах, очевидно, закончилась вода. Но когда я вел машину к больнице и рядом мучилась в схватках Сара, сквозь ветровое стекло почти ничего нельзя было разглядеть.

В ту ночь из-за всех этих туч не видно было ни одной звезды. Наверное поэтому, когда Анна родилась, я сказал Саре:

–Давай назовем ее Андромедой, сокращенно Анной.

–Андромеда?– удивилась она.– Как название фантастического романа?

–Нет. Так зовут принцессу,– поправил я. Я поймал ее взгляд над крошечной головкой нашей дочери.– В небе,– объяснил я,– она находится между своими родителями.

Шел дождь.

Не самое хорошее начало, на мой взгляд. Я перебирала карточки, на которых записала свою заключительную речь, пытаясь казаться более опытным адвокатом, чем была. Кого я думаю обмануть? Я не адвокат, не профессионал. Я всегда была не более чем матерью, и даже с этой работой не справлялась.

–Миссис Фитцджеральд?– поторопил меня судья.

Я сделала глубокий вдох, посмотрела на свои путаные записи и взяла всю пачку карточек. Потом встала, прокашлялась и начала громко читать вслух:

–В нашей стране уже очень давно родители принимают решения от имени своих детей. Это часть того закона, который называют правом на личную жизнь. Учитывая то, что мы уже услышали в суде…– Вдруг раздался раскат грома, и я уронила карточки на пол. Присев на корточки, я начала собирать их, но они теперь все перемешались. Я тщетно попыталась сложить их в правильном порядке.

«Черт, все равно это не то, что мне хотелось сказать».

–Ваша честь,– попросила я.– Можно мне начать сначала?

Когда судья кивнул, я повернулась к нему спиной и подошла к своей дочери, которая сидела рядом с Кемпбеллом.

–Анна,– сказала я ей,– я люблю тебя. Я любила, еще даже не зная тебя. Я буду любить тебя долго, после того когда меня уже не будет рядом, чтобы сказать тебе об этом. Я понимаю, что, как мама, должна знать ответы на все вопросы, но я не знаю. Каждый день я спрашиваю себя, правильно ли поступаю, действительно ли я знаю своих детей? Не потеряла ли я возможность быть твоей мамой, оттого что слишком часто была мамой Кейт?

Я сделала несколько шагов вперед.

–Я хватаюсь за любую возможность спасти Кейт, но это единственное, что я умею делать. Если бы у тебя был свой ребенок, то тогда ты поняла бы меня. У меня есть сестра, поэтому я знаю, что в отношениях между сестрами все должно быть честно: хочется, чтобы у нее было все, что есть у тебя,– такое же количество игрушек, столько же фрикаделек в тарелке, такая часть родительской любви. Но если ты мать, все совсем не так. Хочется, чтобы у твоего ребенка было больше, чем когда-то было у тебя. Хочется дать ей крылья, увидеть, как она летит. Это не возможно выразить словами.– Я приложила руку к груди.– Все это помещается вот здесь.

Я повернулась к судье Десальво.

–Я не хотела идти в суд, но была вынуждена. Таков закон: если подан иск, даже если он от твоего собственного ребенка, ты обязан отреагировать. Поэтому мне пришлось как можно более убедительно объяснять, почему я уверена, что знаю лучше Анны правильное решение. На самом деле объяснить это совсем непросто, потому что иногда я убеждена, что поступаю правильно. Но бывают времена, когда я сомневаюсь на каждом шагу. Если суд будет сегодня на моей стороне, я все равно не смогу заставить Анну отдать почку. Никто не сможет. Буду ли я умолять ее? Захочу ли я умолять ее, даже если сумею совладать со своими эмоциями? Не знаю. Я точно знаю только две вещи: что на этом суде речь идет не о пересадке почки… а о возможности делать выбор. Но никто никогда не делает выбор совершенно самостоятельно, даже если судья даст ему такое право.

Наконец я повернулась к Кемпбеллу.

–Когда-то давно я была адвокатом. Давно, но не сейчас. Сейчас я мать, и все, что я сделала в этом качестве за последние восемнадцать лет, было сложнее, чем что-либо, происходящее в зале судебных заседаний. В начале этого слушания, мистер Александер, вы сказали, что никто из нас не обязан идти в огонь и спасать человека из горящего дома. Но все меняется, когда ты родитель, а человек в горящем доме – твой ребенок. В этом случае все поймут тебя, если ты бросишься в огонь. Более того – люди уверены, что ты это сделаешь.

Я глубоко вздохнула.

–В моей жизни этот дом загорелся, и один из моих детей оказался внутри. Единственной возможностью спасти его было послать другого своего ребенка. Знала ли я, что рискую? Конечно. Понимала ли я, что могу потерять их обеих? Да. Понимала ли, что, возможно, нечестно просить ее об этом? Безусловно. Но я также знала, что только так получаю шанс сохранить их обеих. Было ли это правильно с точки зрения закона? Было ли это правильно с точки зрения морали? Было ли это безумием, глупостью или жестокостью? Я не знаю. Но я знаю, что это было правильно.

Закончив, я села за стол. Дождь барабанил в окна справа от меня. Я подумала: прекратится ли он когда-нибудь?

Я встал. Просмотрел свои записи и так же, как Сара, отбросил их.

–Как и миссис Фитцджеральд, я хочу сказать, что суть этого процесса не в том, чтобы Анна отдала почку. Не в том, чтобы она отдала клетки своей кожи, или хоть одну клетку крови, или цепочку ДНК. Он о девочке, которая вот-вот станет кем-то. О девочке, которой тринадцать лет – это трудный, но и прекрасный возраст. О девочке, которая, возможно, сейчас еще не знает, чего хочет, не знает, кто она, но, безусловно, имеет право узнать это. Я думаю, через десять лет она станет удивительной.

Я повернулся в сторону зрителей.

–Мы знаем, что Фитцджеральды должны были сделать невозможное – принять осознанное решение о здоровье двоих детей, у которых противоположные интересы. И если мы, так же как и Фитцджеральды, не знаем правильного ответа, тогда последнее слово должно принадлежать тому, о чьем теле идет речь… даже если этому человеку всего тринадцать лет. В конце концов, об этом и идет речь: о ситуации, когда дети знают лучше своих родителей, как поступить. Когда Анна решила подать в суд, она сделала это, руководствуясь не эгоистическими побуждениями, как можно было ожидать от тринадцатилетнего подростка. Она приняла это решение не потому, что хотела быть такой же, как обычные подростки, не потому, что ей надоели уколы и операции. И не потому, что боялась боли.

Я повернулся и улыбнулся ей.

–Знаете, я не удивлюсь, если в конце концов Анна все-таки отдаст почку сестре. Но мое мнение не имеет значения. И то, что думают Сара, Брайан и Кейт, тоже не имеет значения. Значение имеет только мнение Анны.– Я вернулся на свое место.– Это единственный голос, к которому нужно прислушаться.

Судья объявил перерыв на тридцать минут для вынесения решения, и я воспользовался этим, чтобы выгулять Судью. Мы обошли маленький зеленый газон за зданием суда, увидели Верна, который присматривал за репортерами, ожидавшими решения суда.

–Давай уже,– поторопил я Судью, который в четвертый раз оббежал газон в поисках укромного места.– Никто не смотрит.

Оказалось, что это не совсем так – к нам бежал ребенок лет трех-четырех.

–Собачка!– кричал он. Малыш протянул руки, пытаясь схватить Судью, и тот отступил ко мне.

Через секунду рядом уже была мама.

–Простите. У моего сына сейчас период собачьей любви. Можно ее погладить?

–Нет,– автоматически ответил я.– Это служебная собака.

–Ох.– Женщина встала и оттянула своего сына.– Но вы же не слепой.

«Я эпилептик, и собака чувствует, когда у меня случится припадок». Я хотел было сказать правду, хоть один раз, впервые. Но опять же, нужно уметь смеяться над собой, ведь так?

–Я адвокат,– ответил я и улыбнулся.– Она догоняет машины скорой помощи для меня.

Когда мы с Судьей уходили, я насвистывал.

Вернувшись в зал заседаний, судья Десальво принес с собой фотографию дочери в рамке, и я понял, что проиграл процесс.

–Во время слушания меня поразила одна вещь,– начал он.– Все мы в этом зале спорили о том, что важнее: качество жизни или неприкосновенность жизни. Конечно, Фитцджеральды всегда верили, что главное – сохранить жизнь Кейт. Но в этом случае неприкосновенность жизни Кейт становилась в прямую зависимость от качества жизни Анны. Моя задача заключалась в том, чтобы решить, можно ли разделить этих два аспекта.– Он покачал головой.– Я не уверен, что кто-то из нас имеет право решать, что из этого важнее,– и я меньше всех. Я отец. Моя двенадцатилетняя дочь Дена была убита пьяным водителем. И когда в тот вечер я прилетел в больницу, то готов был все отдать за еще один день с ней. Фитцджеральды находились в такой ситуации четырнадцать лет – их все время просили отдать что-то, чтобы немного продлить жизнь дочери. Я уважаю их решения. Я признаю их смелость. Я завидую, что у них вообще была такая возможность. Но, как заметили оба адвоката, речь идет уже не об Анне и ее почке, а о принимаемых решениях, и о том, как определить, кто будет их принимать. Он прокашлялся.

–Ответ в том, что нет хорошего ответа. Родители, врачи, судьи, общество – все мы стараемся принять решения, которые позволяют нам спокойно спать, потому что мораль важнее этики, а любовь важнее правосудия.

Судья Десальво повернулся к Анне, и она беспокойно заерзала.

–Кейт не хочет умирать,– тихо проговорил он.– Но она и не хочет жить дальше такой жизнью. Зная это и зная закон, я вижу только одно решение. Единственный человек, который сможет сделать такой выбор,– именно тот, кого это непосредственно касается.

Я шумно выдохнул.

–Я имею в виду не Кейт, а Анну.

Она вздрогнула рядом со мной.

–Один из вопросов, которые мы рассматривали в течение этих нескольких дней, заключался в том, может ли тринадцатилетний подросток делать такой сложный выбор. Я скажу, что возраст здесь ни при чем. Честно говоря, некоторые взрослые, видимо, забыли простое правило, которому их учили в детстве: нельзя брать ничего без спросу. Анна,– попросил он,– встань, пожалуйста.

Она посмотрела на меня, я кивнул и встал вместе с ней.

–С этого времени,– произнес судья Десальво,– я объявляю тебя независимой от родителей в медицинских вопросах. Это значит, что, даже если ты будешь жить с ними и даже если у них будет право указывать тебе, когда ложиться спать, какие передачи смотреть по телевизору, говорить, чтобы ты доела обед, во всем касающемся здоровья последнее слово будет за тобой.– Он повернулся к Саре.– Миссис Фитцджеральд, мистер Фитцджеральд, я рекомендую вам встретиться с Анной и врачом, чтобы обсудить результат этого слушания и чтобы врач понял, что при решении вопросов здоровья, он должен говорить непосредственно с Анной. На случай, если ей понадобится совет, я хочу попросить мистера Александера взять на себя обязанности ее адвоката, пока Анне не исполнится восемнадцать,– он будет помогать ей при решении более серьезных медицинских вопросов. Я ни в коем случае не хочу сказать, что они должны обсуждаться без участия родителей. Но окончательное решение будет принимать сама Анна.– Судья пристально посмотрел на меня.– Мистер Александер, вы берете на себя такую ответственность?

Если не считать Судьи, я никогда раньше ни о ком и ни о чем не заботился. А теперь у меня будет Джулия и у меня будет Анна.

–Это честь для меня,– сказал я и улыбнулся ей.

–Я хочу, что все документы были подписаны сегодня, до того как вы уйдете,– объявил судья.– Удачи, Анна. Заходи время от времени, расскажешь, как у тебя дела.

Он ударил молотком, и мы все встали, когда он выходил из зала заседаний.

–Анна,– произнес я, видя, что она все еще в шоке стоит рядом со мной.– У тебя получилось.

Джулия первой подошла к нам, перегнулась через ограждение и обняла Анну.

–Ты была очень смелой.– Потом улыбнулась мне.– И ты тоже.

Но после этого Анна отошла в сторону и оказалась прямо перед своими родителями. Их разделял всего шаг – и бесконечность времени и тепла. До этого момента я не замечал, что начал считать Анну старше ее биологического возраста. Сейчас она стояла, боясь поднять глаза.

–Эй!– воскликнул Брайан, раскинул руки и крепко обнял дочь.– Все в порядке.

К ним присоединилась Сара, обняв обоих. Они превратились в команду участников игры, правила которой им еще предстояло придумать.

Быть видимой надоедает. Дождь стал еще сильнее, если такое вообще было возможно. Перед моими глазами мелькнула картинка, где ливень так барабанил по машине, что она начала корежиться, как пустая жестяная банка из-под колы, и мне стало трудно дышать. Я не сразу поняла, что паршивая погода или скрытая клаустрофобия не имеет ничего общего с причиной этого ощущения, просто мое горло стало в два раза уже, а слезы лились и лились, поэтому, что бы я ни делала, сил требовалось гораздо больше.

Уже целый час я была свободна от своих родителей в медицинских вопросах. Кемпбелл сказал, что дождь – это Божий дар, потому что он прогнал репортеров. Возможно, они найдут меня в больнице, а может, и нет. Но когда я буду со своей семьей, все это станет уже неважно. Мои родители уехали раньше, а нам нужно было еще оформить кучу дурацких бумаг. Кемпбелл предложил подбросить меня, когда все закончится, что было очень мило с его стороны. Особенно если учесть, что больше всего на свете ему хотелось остаться наедине с Джулией. Они думали, что это их тайна, но они ошибались. Интересно, что делает Судья, когда они вдвоем? Чувствует ли он себя забытым?

–Кемпбелл?– спросила я, отвлекшись от своих мыслей.– Как вы думаете, что мне следует делать?

Он не стал делать вид, будто не понимает, о чем я.

–Я только что выиграл очень сложный процесс, чтобы у тебя было право выбора, поэтому не стану ничего говорить тебе.

–Прекрасно,– сказала я, вжимаясь в кресло.– Я даже не знаю, кто я на самом деле.

–Я знаю, кто ты. Ты девочка, которая лучше всех в штате Провиденс чистит дверные ручки. Ты умная, любишь крекеры, ненавидишь математику и…

Было даже приятно наблюдать, как Кемпбелл пытается заполнить все пробелы.

–…тебе нравятся мальчики?– закончил он, но это был вопрос.

–Некоторые из них ничего,– согласилась я,– скорее всего, вырастут и станут такими, как вы.

Он улыбнулся:

–Боже сохрани.

–А что вы теперь будете делать?

Кемпбелл пожал плечами.

–Мне теперь придется взяться за дело с хорошим гонораром.

–Значит, вы так и будете поддерживать Джулию?

–Да,– засмеялся он.– Что-то в этом роде.

Стало тихо, и я слышала только звук работающих стеклоочистителей. Я села на свои руки.

–То, что вы сказали на суде… вы вправду думаете, что я буду удивительной через десять лет?

–Что, Анна Фитцджеральд, напрашиваетесь на комплименты?

–Забудьте, что я сказала.

Он посмотрел на меня.

–Да, я так думаю. Я думаю, что ты будешь разбивать мужские сердца, или заниматься живописью на Монмартре, или станешь пилотом, или будешь ходить в экспедиции.– Он помолчал.– А может, все сразу.

Было время, когда я, как и Кейт, хотела стать балериной. Но с тех пор все поменялось тысячу раз. Я хотела стать астронавтом. Я хотела стать палеонтологом. Я хотела работать на подпевках у Ареты Франклин, быть членом кабинета министров, рейнджером в национальном парке Йелоустоун. Теперь же в зависимости от настроения мне хочется быть микрохирургом, поэтом или охотником за привидениями.

Не меняется только одно.

–Через десять лет,– произнесла я,– я хочу быть сестрой Кейт.

Мой пейджер запищал, когда у Кейт начался очередной курс диализа. Автомобильная авария с пострадавшими.

–Я нужен там,– бросил я Саре.– Вы справитесь?

Машина скорой помощи ехала на угол Эдди и Фонтанной, этот перекресток был опасным, особенно в такую погоду. Когда я приехал, полицейские уже оградили место происшествия. Две машины столкнулись лоб в лоб с такой силой, что превратились в сплошную груду покореженного металла. С грузовиком все было более-менее нормально, а вот легкий «БМВ» согнулся, как улыбка, вокруг его кабины. Я вышел из машины под проливной дождь и подошел к первому попавшемуся полицейскому.

–Трое раненых,– сообщил он.– Один уже на пути в больницу.

Я увидел, как Рэд работает инструментами, пытаясь достать пострадавшего.

–Что у тебя там?– спросил я, перекрикивая вой сирен.

Первый водитель вылетел через лобовое стекло,– прокричал он в ответ.– Цезарь отвез его в больницу. Вторая машина скорой помощи уже едет. Здесь, насколько мне видно, еще два человека, но обе двери превратились в гармошку.

–Я посмотрю, может, получится залезть через грузовик.– Я начал пробираться по скользкому металлу и битому стеклу. Моя нога провалилась в дырку, которую я не заметил. Выругавшись, я попытался выбраться, потом осторожно забрался в кабину грузовика. Похоже, что водитель перелетел через «БМВ». Вся передняя часть «форда-150» оказалась там, где было пассажирское сиденье спортивной машины, словно та была сделана из бумаги. Мне пришлось стать на четвереньки, чтобы пролезть сквозь то, что было окном грузовика, потому что между мной и тем, кто был в «БМВ», находился мотор. Если бы я смог изогнуться под определенным углом, то сумел бы пролезть в крошечное пространство, как раз напротив покрытого трещинами, словно паутиной, стекла с пятнами крови. Как только Рэд поднажал и открыл дверь со стороны водителя и оттуда выскочила скулящая овчарка, я понял, что лицо, прижавшееся к стеклу с той стороны, было лицом Анны.

–Доставайте их!– закричал я.– Немедленно доставайте!

Я не знаю, как выбрался оттуда и оттолкнул Рэда, как расстегнул пояс безопасности и положил Кемпбелла на землю под дождь, как потянулся внутрь, где неподвижно, с широко раскрытыми глазами лежала моя дочь, пристегнутая, как и положено, ремнем безопасности. О Господи, нет!

Неизвестно откуда появился Полли и потянулся к ней. Прежде чем я что-либо понял, моя рука сжалась в кулак, и я ударил его.

–Черт, Брайан,– крикнул он, схватившись за челюсть.

–Это Анна. Полли, это Анна!

Сообразив, в чем дело, они пытались оттянуть меня и сделать все сами, но это был мой ребенок, мой ребенок. Я уложил ее на носилки, пристегнул и позволил им отнести ее в машину. Я оттянул ей подбородок, чтобы интубировать, но увидел небольшой шрам, оставшийся после того, как она каталась на скейтборде Джесси, и расплакался. Рэд отодвинул меня в сторону, сделал все сам, потом измерил Анне пульс.

–Пульс слабый, капитан,– сказал Рэд,– но он есть.

Он поставил капельницу, а я взял рацию, чтобы сообщить время нашего прибытия.

–Девочка тринадцати лет, ДТП, серьезная закрытая черепно-мозговая травма…– Когда запищал кардиодатчик, я уронил рацию и начал делать массаж сердца.

–Дефибриллятор,– скомандовал я, поднял рубашку Анны и разрезал кружево бюстгальтера, который ей так хотелось носить, хотя на самом деле он был ей не нужен.

После первого разряда пульс возобновился.

Мы укутали ее и поставили капельницу. Полли бросился к отделению скорой помощи открывать дверь. Анна неподвижно лежала на каталке. Рэд с силой схватил меня за локоть.

–Не думай об этом,– приказал он, взялся за ручки каталки и покатил ее в отделение интенсивной терапии.

Они меня туда не пустят. Несколько пожарных подошли, чтобы поддержать меня. Один из них поднялся наверх и позвал Сару, которая прибежала с обезумевшим видом.

–Где она? Что произошло?

–Автомобильная авария,– выдавил я.– Я не знал, кто пострадал, пока не приехал.– Мои глаза наполнились слезами. Сказал ли я, что Анна не может самостоятельно дышать? Сказал ли, что сердце останавливалось? Сказал ли, что провел последние несколько минут, вспоминая каждое свое действие во время этого вызова, начиная с момента, когда вытащил ее из покореженной машины, думая, сделал ли я все, что следует?

В этот момент я услышал голос Кемпбелла Александера и звук, словно что-то тяжелое бросили в стену.

–Идите все к черту,– кричал он,– просто скажите, привезли ее или нет!

Он ворвался в следующую палату, его рука была в гипсе, одежда в крови. Рядом с ним, поджав лапу, хромал пес. Глаза Кемпбелла сразу же поймали мой взгляд.

–Где Анна?– воскликнул он.

Я не ответил, потому что мне нечего было сказать. Этого было достаточно, чтобы он все понял.

–О Господи,– прошептал он.– О Господи, нет.

Из палаты, куда отвезли Анну, вышел врач. Он знал меня, ведь я проводил здесь четыре ночи в неделю.

–Брайан,– тихо произнес он.– Она не реагирует на раздражители.

Звук, который вырвался из моей груди, был первобытным, нечеловеческим.

–Что это значит?– набросилась на меня Сара.– Что он говорит, Брайан?

- Анна очень сильно ударилась головой, миссис Фитцджеральд. Это стало причиной смертельной травмы головы. Аппараты помогают ей дышать, но мозговой активности нет… ее мозг умер. Мне очень жаль,– сказал врач.– Мне на самом деле очень жаль.– Помявшись, он перевел взгляд на Сару.– Я понимаю, это не то, о чем вам хочется думать прямо сейчас, но, может, подумаете о пересадке органов?

В ночном небе есть звезды, которые кажутся ярче остальных. Но если посмотреть на них в телескоп, оказывается, что это звезды-близнецы. Две звезды вращаются одна вокруг другой, иногда в течение сотни лет. Они создают такое гравитационное поле, что ни для чего иного не остается места. Можно, например, увидеть голубую звезду и только потом заметить, что рядом с ней есть еще белый карлик – первая звезда светит так ярко, что вторую замечаешь слишком поздно.

На вопрос врача отозвался Кемпбелл.

–За Анну отвечаю я, ее адвокат,– объяснил он,– а не ее родители.– Он посмотрел на меня, на Сару.– Наверху есть девочка, которой нужна эта почка.

В английском языке есть слова «сирота», «вдова», «вдовец», но нет слова для родителей, потерявших ребенка.

Ее принесли к нам обратно, когда взяли органы, которые можно использовать для пересадки. Я вошла последней. В коридоре уже были Джесси, Занна, Кемпбелл, несколько медсестер, с которыми мы подружились, и даже Джулия Романе – люди, которые хотели попрощаться. Мы с Брайаном вошли в палату. Худенькая Анна неподвижно лежала на больничной кровати с трубкой в горле. Мы должны были выключить аппарат, который поддерживал дыхание. Я села на краешек кровати и взяла Анну за руку, все еще теплую на ощупь и мягкую. Я понимала, что этот момент наступит, но сейчас не знала, что делать. Описать это горе словами – все равно что пытаться карандашом зарисовать небо.

–Я не могу,– прошептала я.

Брайан встал за моей спиной.

–Солнышко, ее уже здесь нет. Жизнь ее тела поддерживают только приборы. То, что делало Анну Анной, уже умерло.

Я повернулась и прижалась лицом к его груди.

–Но она не должна была умереть,– плакала я.

Мы стояли обнявшись, пока я не почувствовала в себе смелость оглянуться на тело, в котором когда-то жила моя младшая дочь. В конце концов, он прав. Это всего лишь оболочка. В ее лице нет жизни, в ее мышцах нет силы. Под этой кожей уже нет органов, которые достанутся Кейт и другим неизвестным людям, получившим второй шанс.

–Хорошо.– Я глубоко вздохнула и положила руки Анне на грудь, а Брайан дрожащими руками выключил дыхательный аппарат. Я погладила ее кожу, словно пытаясь смягчить боль.

Когда на мониторах побежали прямые линии, я ожидала увидеть какие-то изменения в ее теле. И я ощутила их, когда ее сердце остановилось под моей ладонью,– это отсутствие ритма, эту пустую тишину, эту тяжелую утрату.

Среди ночных огней гуляя, Средь веселящейся толпы, Я забываю об утрате, Не вижу страшной пустоты, Зияющей теперь в созвездии, Где не хватает одной звезды. Д. Г. Лоуренс. "Размышления"

Должен быть специальный закон, ограничивающий продолжительность траура. Свод правил, которые говорили бы, что просыпаться в слезах можно, но не дольше месяца. Что через сорок два дня твое сердце не должно замирать, оттого что тебе показалось, будто ты услышала ее голос. Что ничего не случится, если навести порядок на ее письменном столе, снять ее рисунки с холодильника, спрятать школьную фотографию и доставать, только если действительно захочется посмотреть на нее. И это нормально, когда время без нее измеряется так же, как если бы она была жива и мы считали бы ее дни рождения.

Еще долго после этого папа говорил, что видел Анну в ночном небе. Иногда это были ее глаза, иногда линия профиля. Он говорил, что созвездия – это люди, которых очень любили. Мама не переставала верить, что Анна вернется к ней. Она начала искать знаки – цветок, который расцвел раньше обычного, яйцо с двумя желтками, соль, рассыпавшаяся в форме букв.

А я… стала ненавидеть себя. В том, что случилось, конечно же, была моя вина. Если бы Анна не подала в суд, если бы она не осталась с адвокатом подписывать бумаги, то никогда не оказалась бы на том перекрестке в тот момент. Она должна была быть здесь, и это я была бы призраком, который навещал бы ее.

Я долго болела. Пересаженная почка практически не работала, но потом вдруг я начала медленно, но уверенно поправляться. Со времени моего последнего рецидива прошло восемь лет. Даже доктор Шанс не понимает, как такое возможно. Он считает, что все это результат комбинированного лечения третиноином и арсеником, но я-то знаю, в чем дело: я должна была умереть, а Анна заняла мое место.

Горе – странная вещь, когда оно происходит неожиданно. Это все равно, что содрать с семьи лейкопластырь вместе с кожей. Изнутри семья представляет собой не самое приятное зрелище, и наша – не исключение. Иногда я целыми днями сидела в своей комнате, надев наушники, чтобы не слышать, как плачет мама. Были недели, когда папа работал сутками, чтобы только не возвращаться домой, в дом, который стал для нас слишком большим.

Однажды утром мама поняла, что мы съели всю еду в доме, все, до последней сморщенной изюминки и засохшего крекера, и пошла в магазин. Папа оплатил один или два счета. Я сидела перед телевизором, смотрела старый фильм «Я люблю Люси» и начала смеяться.

И вдруг я почувствовала, что осквернила гробницу. Испугавшись, я закрыла руками рот и услышала голос Джесси, который сидел рядом со мной на диване:

–Она бы тоже решила, что это смешно.

Пока цепляешься за горькие мысли о том, что кто-то покинул этот мир, они будут с тобой. А сама жизнь похожа на морские волны: сначала кажется, что ничего не меняется, но однажды замечаешь, как много боли унесла вода.

Сколько времени она наблюдает за нами? Знает ли она, что мы долгое время дружили с Кемпбеллом и Джулией и даже были на их свадьбе? Что единственной причиной, почему мы перестали общаться с ними, была та боль, которая, даже когда мы не говорили об Анне, все равно заполняла все паузы?

Была ли она на выпуске Джесси из полицейской академии, знает ли, что в прошлом году он получил благодарность от майора за участие в операции по борьбе с наркотиками? Знает ли она, что после ее смерти папа запил и с трудом вернулся к нормальной жизни? Знает ли она, что я сейчас учу детей танцам? Что каждый раз, когда вижу двух танцующих маленьких девочек, я вспоминаю о нас?

Она все еще застает меня врасплох. Примерно через год после ее смерти мама принесла фотографии моего школьного выпускного вечера. Мы сели рядом за кухонный стол, стараясь не говорить о том, что, когда глядишь на снимки, возникает ощущение, будто кого-то не хватает.

И вдруг, словно сработало наше заклинание, на последней фотографии оказалась Анна. Она сидела на пляжном полотенце, протянув руку в сторону фотографа, видимо не желая фотографироваться.

Мы с мамой сидели в кухне и смотрели на этот снимок, пока не зашло солнце, пока не запечатлелось в памяти все – от цвета ее резинки для волос до узора на купальнике. Пока уже ни чего нельзя было рассмотреть.

Мама отдала эту фотографию Анны мне. Но я не вставила ее в рамку. Я вложила ее в конверт, заклеила и положила в дальний ящик письменного стола. На случай, если когда-нибудь она начнет уходить из памяти.

Вероятно, настанет утро, когда ее лицо не будет первым, что я вспомню. Или летний день, когда я уже не смогу припомнить, где именно на ее правом плече была родинка. Возможно, в один из таких дней я не услышу звуков падающего снега и ее шагов.

Когда меня одолевают эти чувства, я иду в ванную, поднимаю рубашку и касаюсь тонких белых шрамов на своей коже. Я помню, как в самом начале мне казалось, что швы складываются в буквы ее имени. Я думаю о ее почке, которая работает во мне, и о ее крови, которая течет в моих венах. Она всегда со мной, где бы я ни была.

Конец.