Большой пожар начинается с маленькой искры. Новый Завет. " Послание святого Иакова 3:5 "

Мы спали в крошечной каюте, в тесноте, прижавшись к стенке. Но это ничуть не мешало нам: всю ночь она пыталась слиться с моим телом. Она сопит, совсем немножко. У нее кривой передний зуб. Ее ресницы такой же длины, как ногти на моем большом пальце.

Эти мелочи больше, чем что-либо другое, подтверждали, что мы не изменились за прошедшие пятнадцать лет. В семнадцать ты не думаешь, в чьей квартире будешь спать. В семнадцать не обращаешь внимания на жемчужину на ее бюстгальтере и на кружево внизу ее живота. В семнадцать думаешь только о сейчас, а не о потом.

Я любил в Джулии – тогда и сейчас – то, что ей никто не нужен. В Виллере, когда все обращали внимание на ее розовые волосы, камуфляжную куртку и военные ботинки, она никогда не оправдывалась. По иронии, сам факт моих отношений с ней вредил ее привлекательности. Когда она ответила на мои чувства, когда стала зависеть от меня, так же как я от нее, она уже не была по-настоящему независимой.

Я ни за что на свете не хотел лишать ее этого качества.

После Джулии у меня было не так много женщин. По крайней мере, таких, чье имя я бы потрудился запомнить. Было слишком трудно поддерживать видимость чувств, и вместо этого я малодушно выбрал жизнь с отношениями на одну ночь. В силу необходимости – медицинской и эмоциональной – я стал мастером в искусстве избегать нежелательных ситуаций.

На протяжении этой ночи было уже несколько моментов, когда я мог уйти. Пока Джулия спала, я даже подумывал, как бы это сделать: приколоть записку к подушке, написать что-то ее вишневой помадой на столе. Но желание уйти не шло ни в какое сравнение с желанием подождать еще одну минуту, еще один час. Судья, свернувшийся калачиком на кухонном столе, поднял голову. Он тихонько заскулил, и я сразу понял. Выпутавшись из роскошной сети волос Джулии, я выскользнул из постели. Она подвинулась на то место, где осталось мое тепло.

Клянусь, мне опять было тяжело.

Вместо того чтобы поступить так, как обычно поступают в подобных случаях – то есть позвонить и сказать, что подхватил ветрянку, и попросить судебного служащего перенести слушание на денек,– я натянул брюки и поднялся наверх. Мне хотелось быть в суде раньше Анны, а надо было еще принять душ и переодеться. До моего дома отсюда было недалеко, и я оставил Джулии ключи от своей машины. Уже когда мы с Судьей шли домой, я вспомнил, что, в отличие от всех тех бессонных ночей, когда, уходя, я бросал женщину одну, я не оставил никакого милого знака внимания, который смягчил бы разочарование от пробуждения в одиночестве.

Я подумал, случайно ли я об этом забыл. Или все это время ждал ее возвращения, чтобы наконец повзрослеть?

Когда мы с Судьей подъехали к зданию суда на слушание, нам пришлось пробираться сквозь толпу репортеров. Они начали тыкать микрофоны мне в лицо и наступать Судье на лапы. Анна только посмотрит на эту толпу и тут же сбежит. Я увидел за стеклянной дверью Верна и помахал ему рукой.

–Помогите нам выйти отсюда, пожалуйста,– попросил я.– Они же съедят свидетелей живьем.

И тогда я заметил Сару, которая уже ждала. На ней был костюм, лет десять провисевший в шкафу, волосы тщательно собраны в узел. Вместо портфеля в руках она держала рюкзак.

–Доброе утро,– спокойно поздоровался я.

Дверь с шумом распахнулась, и влетел Брайан. Переводя взгляд с Сары на меня, он спросил:

–Где Анна?

Сара шагнула к нему.

–Она не приехала с тобой?

–Я вернулся в пять утра с вызова, и ее уже не было. Она оставила записку. Написала, что встретит меня здесь.– Он посмотрел на стаю шакалов на улице.– Она точно сбежала.

Снова послышался звук ломающейся печати, и в здание суда под аккомпанемент выкриков и вопросов вошла Джулия. Она поправила волосы, одежду, но как только взглянула на меня, вся ее решительность испарилась.

–Я найду ее,– заявил я.

–Нет, ее найду я,– сердито возразила Сара.

Джулия смотрела на нас.

–Кого нужно найти?

–Анна временно отсутствует,– объяснил я.

–Отсутствует?– переспросила Джулия.– Она исчезла?

–Совсем нет.

И я не обманывал. Чтобы исчезнуть, Анне надо было сначала появиться.

Я понял, что даже знаю, где надо искать ее. Сара тоже это поняла и позволила мне решать проблему. Когда я пошел к двери, Джулия схватила меня за локоть и сунула в руку ключи от машины.

–Теперь ты понимаешь, почему ничего не выйдет? Я повернулся к ней.

–Джулия, послушай. Я тоже хочу поговорить о том, что происходит между нами. Но сейчас действительно не время.

–Я говорила об Анне. Кемпбелл, она еще ребенок. Она даже не смогла прийти на собственный суд. Тебе это ни о чем не говорит?

–Только о том, что каждый может испугаться,– наконец ответил я, имея в виду всех нас.

Занавески в больничной палате были задернуты, но я все равно увидел смертельную бледность на лице Кейт и сеть голубых вен под ее кожей, по которым лекарства прокладывали дорогу жизни. А в ногах у нее, свернувшись калачиком, спала Анна.

Я скомандовал Судье оставаться возле двери, а сам осторожно вошел.

–Анна, пора идти.

Когда я услышал, что открылась дверь, то ожидал увидеть Сару или врачей с каталкой. Но на пороге стоял Джесси.

–Привет,– бросил он, будто мы были давними друзьями.

Я чуть было не спросил его, как он сюда попал, но понял, что не хочу знать ответ.

–Мы сейчас едем в суд. Тебя подвезти?– сухо спросил я.

–Нет, спасибо. Я подумал, что пока все будут там, мне лучше посидеть здесь. – Он не сводил глаз с Кейт.– Она паршиво выглядит.

–А чего ты ожидал?– ответила проснувшаяся Анна.– Она умирает.

Я опять поймал себя на том, что удивленно смотрю на свою клиентку. Я догадывался, что у нее были какие-то свои тайные мотивы, но до конца разгадать их не мог.

–Нам надо идти.

В машине Анна села впереди, а Судья устроился сзади. Она начала рассказывать мне о сумасшедшей истории, которую вычитала в Интернете. Парню из Монтаны в 1876 году суд запретил пользоваться водой из реки, устье которой находилось на земле его брата, хотя это означало, что весь урожай этого парня погибнет.

–Что вы делаете?– спросила она, когда я специально проехал поворот к суду.

Вместо ответа я остановил машину возле парка. Мимо пробежала трусцой толстозадая девица, держа на поводке одну из тех собачек, которые больше похожи на кошек.

–Мы опоздаем в суд,– помолчав, сказала Анна.

–Мы уже опоздали. Послушай, Анна. Что происходит?

Она глянула на меня так, как могут смотреть только подростки, когда хотят подчеркнуть, что имеют отношение к совершенно другой эволюционной цепи.

–Мы едем в суд.

–Я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, почему мы едем в суд.

–Кемпбелл, мне кажется, что вы прогуляли свое первое занятие в университете. Это довольно часто происходит, если люди подают иск.

Я пристально смотрел на нее, желая услышать правду.

–Анна, зачем мы идем в суд?

Она глазом не моргнула.

–Зачем вам служебная собака?

Я побарабанил пальцами по рулю и огляделся. Там, где только что бежала девица, мамаша толкала перед собой коляску, а ребенок изо всех сил пытался выбраться из нее. С дерева слетела стая птичек.

–Я никому об этом не рассказываю,– ответил я.

–Я – не никто.

Я глубоко вздохнул.

–Когда-то давно я заболел, у меня была ушная инфекция. По непонятной причине лекарства не подействовали, и нерв повредился. Я ничего не слышу левым ухом. В принципе, ничего страшного, но есть определенные ситуации, с которыми я не могу справиться. Например, когда слышу, что приближается машина, то не могу определить, с какой стороны она движется. Или не слышу, когда ко мне обращаются в людном магазине. Судья прошел специальную тренировку, чтобы стать моими ушами. – Поколебавшись, я добавил: – Не люблю, когда меня жалеют. Поэтому, то, что я рассказал,– огромный секрет.

Анна внимательно посмотрела на меня.

–Я пришла к вам, потому что хотела, чтобы в центре внимания хоть раз была я, а не Кейт.

Но это эгоистическое признание было шито белыми нитками, оно просто не укладывалось в логическую систему. Анна не хотела смерти своей сестре, она просто сама хотела жить.

–Ты врешь.

Анна скрестила руки на груди.

–Вы первый солгали. Вы прекрасно все слышите.

–А ты невоспитанный ребенок.– Я рассмеялся.– Ты напоминаешь мне меня.

–Это комплимент?– уточнила Анна, улыбаясь.

В парке становилось все больше народу. Школьники ходили по дорожкам целыми классами, малыши, связанные, как ездовые собаки, тянули за собой двоих воспитательниц. Кто-то в форме почтовой службы США промчался мимо на велосипеде.

–Пошли, я угощу тебя завтраком.

–Но мы ведь опаздываем.

–Разве кто-то засекал время?– пожал я плечами.

Судья Десальво был недоволен. Наша с Анной прогулка в парке заняла полтора часа. Он сердито взглянул на меня, когда мы с Судьей почти влетели в его кабинет, где проводилось предварительное совещание.

–Извините, Ваша честь. Нам срочно нужно было к ветеринару.

Я даже не увидел, а почувствовал, как у Сары отвисла челюсть.

–Адвокат сообщила мне совсем другое,– произнес судья. Я посмотрел Десальво прямо в глаза.

–На самом деле Анна была так любезна, что помогла мне держать собаку, пока из лапы доставали осколок стекла.

Десальво мне явно не поверил. Но есть законы, запрещающие дискриминацию людей с ограниченными способностями, и я этим воспользовался. Меньше всего я хотел, чтобы он считал Анну виновной в задержке заседания.

–Можно ли решить дело без слушания?– поинтересовался он.

–Боюсь, что нет.

Анна не желала раскрывать свои секреты, и мне приходилось с этим считаться, но она знала, на что идет.

Судья принял мой ответ.

–Миссис Фитцджеральд, насколько я понимаю, вы все еще представляете свои интересы сами?

–Да, Ваша честь,– ответила она.

–Хорошо.– Судья посмотрел на нас обоих.– Адвокаты, это – суд по семейным делам, и на таких слушаниях я особенно склонен к тому, чтобы не так строго придерживаться правил дачи свидетельских показаний, потому что не хочу, чтобы слушание затянулось. Я способен разобраться, что относится к делу, а что – нет. Если будут действительно спорные моменты, я готов выслушать возражения. Но я бы предпочел, чтобы мы провели слушание быстро, не задерживаясь на процедуре.– Он взглянул прямо на меня.– Мне хотелось бы сделать его по возможности менее болезненным для всех участников.

Мы вышли в зал заседаний. Он был меньше тех, где разбирают криминальные дела, но все равно наводил страх. По дороге я заглянул в вестибюль и забрал Анну. Как только мы вошли, она резко остановилась. Она оглядывала высокие стены, ряды кресел, внушительную скамью подсудимых.

–Кемпбелл,– прошептала Анна.– Мне же не придется стоять там и говорить, правда?

Дело в том, что судья скорее всего пожелает услышать ее показания. Даже если Джулия поддержит ходатайство Анны, даже если Брайан будет на ее стороне, судья захочет ее вызвать. Но сказать ей об этом сейчас значило заставить ее волноваться, а это было ни к чему.

Я подумал о нашем разговоре в машине, когда Анна назвала меня обманщиком. Есть две причины лгать: если это поможет тебе получить желаемое или если это убережет кого-то от боли. По этим двум причинам я ответил Анне:

–Не думаю.

–Господин судья,– начал я.– Я знаю, что это не принято, но прежде чем вызывать свидетелей, мне хотелось бы кое-что сказать.

Судья Десальво вздохнул.

–Разве это не зацикливание на процедуре – то, чего я просил вас не делать?

–Ваша честь, я бы не просил, если бы не считал это важным.

–Только быстро,– нехотя согласился судья.

Я встал и подошел к скамье.

–Ваша честь, все медицинские процедуры, которым подвергалась Анна в течение жизни, были необходимы для Кейт, а не для нее самой. Никто не сомневается в том, что Сара Фитцджеральд любит всех своих детей или что решения, которые она принимала, помогли Кейт. Но мы сомневаемся, что, принимая эти решения, она думала об этом ребенке.

Я обернулся и увидел Джулию, которая внимательно смотрела на меня. Неожиданно мне пришло на ум старое задание по этике, и я понял, что нужно сказать.

–Должно быть, вы помните то дело о пожарных из Ворчестера, штат Массачусетс, которые погибли во время пожара, возникшего по вине бездомной женщины. Она знала, что начинается пожар, она покинула здание, но так и не позвонила 911, потому что не хотела неприятностей. Той ночью погибли шесть мужчин, но суд все равно не может привлечь ту женщину к ответственности, так как в Америке – даже если это приводит к трагическим последствиям – никто не несет ответственности за безопасность другого человека. Вы не обязаны помогать другому в беде, независимо от того, являетесь ли поджигателем, водителем проезжающего мимо места аварии автомобиля или идеально совместимым донором.

Я снова посмотрел на Джулию.

–Мы собрались здесь сегодня, потому что в нашей системе правосудия есть различие между тем, что законно, и тем, что морально. Иногда эта разница очевидна. Но время от времени, особенно когда сталкиваются эти два понятия, то, что правильно, кажется неверным, а неверное – правильным.– Я вернулся к своему месту.– Мы собрались здесь,– закончил я,– чтобы суд помог всем нам разобраться, что правильно, а что – нет.

Моим первым свидетелем была адвокат противной стороны. Я смотрел, как Сара неуверенно шла к стойке походкой моряка, идущего по качающейся палубе. Она умудрилась занять место свидетеля и произнести присягу, ни разу не оторвав глаз от Анны.

–Господин судья, я бы просил вас разрешить рассматривать Сару Фитцджеральд как свидетеля, дающего показания в пользу противной стороны.

Судья нахмурился.

–Мистер Александер, я от всей души надеюсь, что и вы, и миссис Фитцджеральд будете вести себя здесь, как цивилизованные люди.

–Я понял, Ваша честь.– Я подошел к Саре.– Назовите, пожалуйста, свое имя.

Она вздернула подбородок.

–Сара Крофтон Фитцджеральд.

–Вы мать несовершеннолетней Анны Фитцджеральд?

–Да. А также мать Кейт и Джесси.

–Это правда, что вашей дочери Кейт в возрасте двух лет поставили диагноз острая промиелоцитная лейкемия?

–Правда.

–И что тогда вы и ваш муж решили зачать генетически запрограммированного ребенка, который должен был стать идеально совместимым донором органов для Кейт, чтобы излечить ее?

Лицо Сары напряглось.

–Я бы использовала другие слова, но что касается зачатия Анны, то это правда. Мы собирались перелить Кейт пуповинную кровь Анны.

–Почему вы не попытались найти неродственного донора?

–Это намного опаснее. Риск смерти был бы намного выше при использовании крови того, кто не является родственником Кейт.

–Сколько лет было Анне, когда у нее впервые взяли какой-либо орган или ткани для сестры?

–Кейт сделали переливание через месяц после рождения Анны.

Я покачал головой.

–Я не спрашивал, когда Кейт делали переливание крови. Я спросил, когда взяли кровь у Анны. Пуповинную кровь взяли через несколько минут после рождения, так?

–Да,– ответила Сара.– Но Анна об этом даже не знала.

–Сколько лет было Анне, когда у нее в следующий раз взяли какой-либо орган или ткани для Кейт?

Как я и ожидал, Сара вздрогнула.

–Ей было пять лет, когда у нее взяли лимфоциты.

–Как проходила процедура?

–У нее брали кровь из вен на руках.

–Анна согласилась, чтобы ей воткнули в руку иглу?

–Ей было пять лет,– ответила Сара.

–Вы спрашивали ее, можно ли вставлять ей иглу в руку?

–Я просила ее помочь сестре.

–Правда ли, что Анну пришлось силой удерживать, чтобы взять кровь?

Сара посмотрела на Анну и закрыла глаза.

–Да.

–И вы называете это добровольным согласием, миссис Фитцджеральд?– Краем глаза я заметил, как судья Десальво нахмурился.– Когда у Анны впервые взяли лимфоциты, были ли какие-то побочные эффекты?

–У нее было несколько синяков, и она немного жаловалась на боль.

–Через какое время у нее снова взяли кровь?

–Через месяц.

–В тот раз ее тоже пришлось держать?

–Да, но…

–Сопровождалось ли это какими-либо побочными явлениями?

–Теми же.– Сара покачала головой.– Вы не понимаете. Я видела, что происходит с Анной после каждой процедуры. Независимо от того, кого из своих детей ты видишь в подобной ситуации, твое сердце все равно обливается кровью.

–И все же, миссис Фитцджеральд, вам удалось справиться со своими чувствами, – заметил я,– потому что у Анны взяли кровь в третий раз.

–Было сложно получить необходимое количество лимфоцитов,– объяснила Сара. – Это невозможно предвидеть заранее.

–Сколько лет было Анне, когда ей в следующий раз пришлось подвергнуться медицинскому вмешательству ради здоровья сестры?

–Когда Кейт было девять лет, у нее начался сильный грипп и…

–Вы опять неправильно поняли вопрос. Я хочу услышать, что случилось с Анной, когда ей было шесть лет.

–У нее взяли гранулоциты для борьбы с болезнью Кейт. Эта процедура очень похожа на процедуру забора лимфоцитов.

–Опять кололи иглой?

–Да.

–Вы спрашивали, хочет ли она отдавать свои гранулоциты?

Сара молчала.

–Миссис Фитцджеральд,– поторопил ее судья.

Она повернулась к своей дочери и заговорила:

–Анна, ты ведь знаешь, что мы делали все это не для того, чтобы причинить тебе боль. Нам всем было больно. Когда у тебя были кровоподтеки снаружи, у нас они были внутри.

–Миссис Фитцджеральд,– я встал между ней и Анной.– Вы спрашивали ее?

–Пожалуйста, не делайте этого,– сказала она.– Мы все знаем, как это было. Я соглашусь со всем тем, что вы хотите доказать, мучая меня. Но давайте скорее покончим с этим.

–Потому что вам тяжело это слушать и вспоминать?– Я знал, что переступаю черту, но за мной была Анна. Я хотел, чтобы она знала, что кто-то готов пройти часть этого пути вместо нее.– В этом свете все кажется не таким безобидным, правда?

–Мистер Александер, зачем все это?– спросил судья Десальво.– Мне прекрасно известно, сколько раз Анна подвергалась медицинскому вмешательству.

–Потому что существует только история болезни Кейт, Ваша честь, а не Анны.

Судья Десальво посмотрел на нас.

–Покороче, пожалуйста, господин адвокат.

Я повернулся к Саре.

–Костный мозг,– бесстрастно произнесла она, прежде чем я успел задать вопрос.– Она находилась под общим наркозом, потому что была слишком маленькой и мозг брали иглой из костей таза.

–Был ли это только один укол, как во время предыдущих процедур?

–Нет,– тихо ответила Сара.– Их было около пятнадцати.

–В кость?

–Да.

–Какие побочные эффекты наблюдались на сей раз?

–Она жаловалась на боль, и ей давали обезболивающее.

–То есть на этот раз Анне пришлось лежать в больнице… и ей самой понадобилось лечение?

Саре потребовалась минута, чтобы справиться с собой.

–Мне сказали, что забор костного мозга считается безопасным для донора хирургическим вмешательством. Возможно, я просто хотела это услышать, возможно, мне тогда необходимо было это услышать. Вероятно, я недостаточно беспокоилась об Анне, потому что была слишком сосредоточена на Кейт. Но я точно знаю, как все в нашей семье, что Анна больше всего на свете хотела, чтобы Кейт выздоровела.

–Конечно,– ответил я.– Чтобы ее наконец перестали колоть иглами.

–Достаточно, мистер Александер,– прервал меня судья Десальво.

–Погодите,– перебила его Сара.– Я должна кое-что сказать.– Она повернулась ко мне.– Вы думаете, что все это можно выразить словами, разделить на черное и белое, будто это так просто. Но если вы, мистер Александер, представляете только одну из моих дочерей и только в этой комнате, то я представляю их обеих одинаково всегда и везде. Я люблю их одинаково всегда и везде.

–Но вы признаете, что, делая выбор, думали о здоровье Кейт, а не о здоровье Анны,– заметил я.– Как же вы можете говорить, что любите их обеих одинаково? Как вы можете говорить, что не отдавали предпочтение одному ребенку, принимая решение?

–А разве вы не просите меня сейчас сделать именно это?– спросила Сара.– Только на сей раз в пользу другого ребенка?

У детей существует свой собственный язык, который мы, в отличие от изучаемого в школе французского или испанского, в конце концов забываем. Каждый, кому нет семи лет, свободно разговаривает на языке «А что, если» – погуляйте с человеком ниже трех футов ростом, и вы увидите. А что, если огромный паук, живущий в дымоходе, упадет тебе за шиворот и укусит за шею? А что, если единственное противоядие спрятано в тайнике на вершине горы? А что, если ты выживешь после укуса, но у тебя будут двигаться лишь веки и ты сможешь объясняться только одним способом – мигая? Не важно, как далеко ты можешь зайти в этот мир нескончаемых возможностей. Дети смотрят на мир широко раскрытыми глазами, а, взрослея, люди медленно слепнут.

Во время первого перерыва Кемпбелл отвел меня в комнату переговоров и купил теплую колу.

–Ну,– начал он,– что ты теперь думаешь?

Во время пребывания в зале суда у меня было странное ощущение. Будто я привидение – могу наблюдать за происходящим, но даже если мне захочется что-то сказать, меня все равно никто не услышит. К тому же мне приходилось слушать, как другие говорили о моей жизни, словно не замечая моего присутствия, и от этого все казалось еще более нереальным.

Кемпбелл открыл баночку для себя и сел напротив. Он налил немного сладкой воды в бумажный стакан для Судьи, а потом сделал большой глоток.

–Комментарии?– спросил он.– Вопросы? Искренние комплименты по поводу моего блестящего выступления?

Я пожала плечами.

–Я ожидала совсем другого.

–То есть?

–Когда все начиналось, я была уверена, что поступаю правильно. Но когда моя мама была там, а вы задавали ей все эти вопросы… Все не так просто. Она права.

«Что, если бы это я была больна? Что, если бы это Кейт попросили сделать то, что просят сделать меня? Что, если бы одна из процедур – пересадка мозга или переливание крови – действительно помогла, и на этом все закончилось бы? Что, если бы я смогла оглянуться однажды назад и не чувствовать себя виноватой в том, что сейчас делаю? Что, если судья считает, что я неправа?

Что, если он думает, что я права?»

Я не могла ответить ни на один из этих вопросов и поэтому поняла, что независимо ни от чего я взрослею.

–Анна!– Кемпбелл встал и сел рядом со мной.– Сейчас не время что-то менять.

–Я ничего не меняю.– Я повертела жестяную банку в ладонях.– Просто хочу сказать: даже если мы выиграем суд, мы все равно проиграем.

Когда мне было двенадцать лет, я присматривала за соседскими близнецами. Им было всего шесть лет, и они боялись темноты. Поэтому я обычно сидела между ними на стуле без спинки, он был в форме ноги слона – серой, с ногтями, как настоящая. Меня все время удивляло, как быстро маленькие дети умеют переключаться: они носятся по потолку, а потом – бац!– через пять минут уже спят. Неужели я тоже когда-то была такой? Я не могла вспомнить, и оттого чувствовала себя старой. Иногда один из близнецов засыпал раньше другого.

–Анна,– говорил мне другой,– через сколько лет я смогу водить машину?

–Через десять,– отвечала я.

–А через сколько лет ты сможешь водить?

–Через три.

Потом разговор плелся дальше, как паутина: какую машину я куплю, кем стану, когда вырасту, надоедает ли мне каждый день делать школьные домашние задания. Он всеми способами пытался оттянуть время, чтобы не ложиться спать. Иногда я поддавалась на его уловки, но чаще просто заставляла укладываться в постель. Я могла рассказать ему о том, что ждет его дальше, но боялась, что это прозвучит как предупреждение.

Вторым свидетелем, которого вызвал Кемпбелл, был доктор Берген, председатель комиссии по этическим вопросам провиденской больницы. У него были волосы с проседью и лицо, похожее на картошку. Он оказался ниже ростом, чем можно было ожидать, особенно если учесть бесконечный список всех его полномочий.

–Доктор Берген,– начал Кемпбелл,– что такое комиссия по этическим вопросам?

–Это группа, в которую входят врачи разных специальностей, медсестры, священники и ученые, она рассматривает истории болезни отдельных пациентов с целью защитить их права. В западной биоэтике существует шесть принципов, которые мы стараемся соблюдать.– Он начал загибать пальцы.– Автономия. Это значит, что пациент старше восемнадцати лет имеет право отказаться от лечения. Правдивость – то есть у больного есть право на получение полной информации. Обязательства – лечащая страна должна выполнить свои обязательства. Четвертый принцип состоит в том, что все действия совершаются для пользы больного. Пятый принцип призывает отказываться от того, что принесет больше вреда, чем пользы… например, смертельно больному пациенту, которому сто лет, не будут делать сложную операцию. И наконец, шестой принцип гласит: все пациенты имеют равные права на получение лечения.

–Чем занимается комиссия?

–Обычно мы рассматриваем те случаи, где присутствует конфликт интересов. Скажем, врач считает, что интересы пациента требуют принятия крайних мер, а члены семьи против, или наоборот.

–То есть вы не рассматриваете дел всех пациентов, которые попадают в вашу больницу?

–Нет. Только в том случае, если поступает жалоба или врач обращается за консультацией. Мы рассматриваем данный случай и даем рекомендации.

–Вы не принимаете окончательного решения?

–Нет,– ответил доктор Берген.

–А если пациент, подавший жалобу, является несовершеннолетним?– спросил Кемпбелл.

–Разрешение ребенка до тринадцати лет необязательно. До этого возраста мы предоставляем родителям право принимать решение.

–А если они не могут?

Он моргнул.

–Вы хотите сказать, если они физически не могут этого сделать?

–Нет, я хочу сказать, если у них есть другие интересы, мешающие принять решение в пользу этого ребенка?

Мама встала.

–Протестую,– заявила она.

–Протест принят,– откликнулся судья Десальво.

Не обращая внимания, Кемпбелл задал свидетелю следующий вопрос.

–Контролируют ли родители решения детей моложе восемнадцати лет?

На этот вопрос я могла бы ответить сама. Родители контролируют все, если вы, конечно, не Джесси и не разочаровали их настолько, что им легче не обращать на вас внимание.

–По закону, да,– ответил доктор Берген.– Тем не менее, по достижении подросткового возраста, несмотря на то что формально они не могут принимать решения, согласие детей необходимо при любом медицинском вмешательстве, даже если родители уже дали письменное согласие.

На мой взгляд, это правило похоже на закон, запрещающий переходить улицу в неположенном месте. Все знают, что этого делать нельзя, но никого запрет не останавливает.

Доктор Берген продолжал говорить:

–В редких случаях, когда существует конфликт между подростком и родителями, наша комиссия обращает внимание на следующие моменты: необходимость процедуры для здоровья пациента, соотношение риска и пользы, возраст и зрелость подростка, а также аргументы, которые он выдвигает.

–Рассматривала ли ваша комиссия какие-либо случаи, касающиеся Кейт Фитцджеральд?

–Два раза,– ответил доктор Берген.– Первый раз в 2002 году речь шла о разрешении трансплантации периферийных кровяных стволовых клеток, когда не помогли ни пересадка костного мозга, ни некоторые другие методы. А второй раз недавно, когда рассматривался вопрос о целесообразности пересадки донорской почки.

–Каким же было решение, доктор Берген?

–Мы рекомендовали проводить трансплантацию стволовых клеток. Что же касается почки, мнения разделились.

–Объясните, пожалуйста.

–Одни из нас считают, что на данном этапе состояние здоровья больной настолько ухудшилось, что такая серьезная операция принесет больше вреда, чем пользы. Другие думают, что без трансплантата она все равно умрет, и поэтому выгода превышает риск.

–Если мнения разделились, то кто решает, что в конце концов произойдет?

–Поскольку Кейт еще несовершеннолетняя, решение принимают ее родители.

–Во время этих двух заседаний вашей комиссии по поводу здоровья Кейт Фитцджеральд, поднимался ли вопрос о риске для донора?

–Это не было предметом…

–А как насчет согласия донора, Анны Фитцджеральд?

Доктор Берген с сочувствием посмотрел на меня. Лучше бы он считал меня ужасным человеком, оттого что я все это затеяла. Он покачал головой.

–Ни одна больница в стране не возьмет почку у ребенка без его согласия, об этом и речи быть не может.

–Таким образом, теоретически, если бы Анна была против, этот вопрос рассматривала бы ваша комиссия?

–Ну…

–Ваша комиссия рассматривала этот вопрос, доктор?

–Нет.

Кемпбелл подошел к нему ближе.

–Вы можете объяснить нам почему?

–Потому что она не пациент.

–Правда?– Он достал из портфеля пачку документов и передал их судье, а потом доктору Бергену.– Это медицинские записи Анны Фитцджеральд из больницы Провиденса за последние тринадцать лет. Если есть записи, почему же она не является пациентом?

Доктор Берген пролистал бумаги.

–Да, она несколько раз подвергалась медицинскому вмешательству.

«Давай, Кемпбелл»,– подумала я. Я не очень верю в рыцарей на белом коне, которые выручают прекрасных дам из беды, но уверена, что эти дамы чувствуют то же самое, что и я сейчас.

–Вам не кажется странным, что за тринадцать лет, при таком объеме медицинской карты Анны Фитцджеральд вопрос о ее здоровье ни разу не попал в поле зрения комиссии по этическим вопросам?

–У нас сложилось впечатление, что она согласна отдать почку.

–То есть, если бы Анна сказала, что не хочет сдавать лимфоциты, или гранулоциты, или пуповинную кровь, или даже свою детскую аптечку, решение комиссии было бы другим?

–Я знаю, что вы хотите сказать, мистер Александер,– холодно проговорил врач.– Но проблема в том, что подобных ситуаций до сих пор не было. Это беспрецедентный случай. Мы стараемся найти оптимальное решение.

–А разве обязанностью вашей комиссии не является как раз анализ ситуаций, которые раньше не возникали?

–В принципе, да.

–Как эксперт, доктор Берген, ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос. Правильно ли с точки зрения этики, что уже на протяжении тринадцати лет Анну Фитцджеральд просят отдавать части ее собственного тела?

–Возражаю!– выкрикнула мама.

Судья потер подбородок и сказал:

–Я хочу услышать ответ.

Доктор Берген опять посмотрел на меня.

–Честно говоря, даже еще не зная, что Анна не хочет быть донором, я выступал против того, чтобы она отдавала почку своей сестре. Я не думаю, что Кейт перенесет пересадку, то есть Анна только зря подвергнется серьезной операции. Тем не менее, до этого момента я считал, что польза для семьи в целом превышает риск, поэтому и поддержал решение, принятое Фитцджеральдами от имени Анны.

Кемпбелл сделал вид, что задумался.

–Доктор Берген, какая у вас машина?

–«Порше».

–Уверен, что она вам нравится.

–Да,– настороженно ответил он.

–А если бы я попросил вас отдать свою машину прямо сейчас, потому что это спасет жизнь судье Десальво?

–Это смешно. Вы…

Кемпбелл наклонился к нему.

–Если бы у вас не было выбора? Если бы с сегодняшнего дня всем врачам пришлось делать то, что, по мнению адвокатов, лучше для кого-то?

Доктор закатил глаза.

–Несмотря на то, как драматически вы все это преподносите, мистер Александер, вынужден напомнить, что существуют определенные права донора. Гарантия того, что никто из лучших намерений не переступит через ценности тех, кто создал и развивал медицину. В Соединенных Штатах было много случаев нарушения права на осознанное согласие пациента, и именно поэтому был принят закон о медицинских испытаниях на людях. Он защищает человека от того, чтобы стать подопытным кроликом.

–Тогда скажите нам,– продолжал Кемпбелл,– почему же он не распространяется на Анну? **"

Когда мне было всего семь месяцев, в нашем квартале был праздник. Да, именно такой, как вы и представили: с морем желе, горками порезанного кубиками сыра, танцами на улице под музыку, льющуюся из выставленного на подоконник магнитофона. Сама я, конечно, ничего этого не помню – я еще была в ходунках, куда сажают маленьких детей, чтобы они не упали и не разбили голову.

Вот на этих ходунках я и передвигалась между столами, когда, как рассказывают, оступилась. Наш квартал расположен на склоне, и ходунки покатились так быстро, что я не успевала перебирать ногами и не могла остановиться. Я пронеслась мимо взрослых, под установленным полицейскими ограждением и оказалась прямо на проезжей части, где было полно машин.

Но тут, откуда ни возьмись, появилась Кейт и побежала за мной. Каким-то чудесным образом ей удалось схватить меня за шиворот за секунду до того, как я угодила под колеса проезжавшей мимо «тойоты».

Время от времени кто-то из наших соседей вспоминает тот случай. Для меня же это единственное воспоминание, когда она спасла меня, а не наоборот.

Теперь маме представилась первая возможность выступить в роли адвоката.

–Доктор Берген,– начала она,– как давно вы знакомы с нашей семьей?

–Я работаю в больнице Провиденса уже десять лет.

–В течение этих десяти лет, сталкиваясь с некоторыми аспектами лечения Кейт, что вы делали?

–Составлял план действий согласно рекомендациям,– ответил он.– Или менял его, если была возможность.

–Во время своей работы говорили ли вы когда-нибудь, что не следует вовлекать в лечение Анну?

–Нет.

–Вы говорили когда-нибудь, что Анне будет нанесен вред?

–Нет.

–Или что ее здоровье окажется под угрозой?

–Нет.

Может, мой рыцарь на белом коне, это вовсе и не Кемпбелл? Может, это моя мама?

–Доктор Берген,– спросила она,– у вас есть дети?

Доктор поднял голову.

–У меня есть сын. Ему тринадцать лет.

–Ставили ли вы себя когда-нибудь на место пациента, рассматривая вопросы в комиссии по этическим вопросам? Вернее, на место родителей?

–Да,– признался он.

–Если бы вы были на моем месте,– продолжала мама,– и комиссия передала вам документ, в котором предлагался курс лечения, способный спасти жизнь вашему сыну, вы поинтересовались бы деталями… или просто ухватились за эту возможность?

Он не ответил. Все и так было ясно.

После этого судья объявил второй перерыв. Кемпбелл сказал что-то о том, что не мешает размяться. Я последовала за ним. Проходя мимо мамы, я почувствовала на талии ее ругу, которая заправила мне выбившуюся сзади футболку за пояс. Она терпеть не может, когда девочки ходят в школу в майках на бретельках и в низких джинсах, словно пришли на пробы в подтанцовку к Бритни Спирс, а не на урок математики. Мне показалось, что я слышу ее голос: «Надеюсь, что футболка стала такой короткой после стирки».

Похоже, она поняла, что ей не следовало этого делать. Я остановилась, и Кемпбелл тоже остановился. Она покраснела и сказала:

–Извините.

Я отвела ее руку, запихнула футболку в джинсы как следует и посмотрела на Кемпбелла.

–Подождите меня на улице.

Он бросил на меня взгляд, красноречиво говоривший о том, что это плохая идея, но потом кивнул и пошел к выходу. Теперь мы с мамой остались в зале заседаний почти одни. Я наклонилась и поцеловала ее в щеку.

–Ты прекрасно выступила,– проговорила я, потому что не знала, как сказать ей то, что на самом деле хотела: люди, которых любишь, способны удивлять каждый день. Возможно, характер проявляется не в наших поступках, а в том, на что мы способны в неожиданных ситуациях.

Кейт познакомилась с Тейлором Амбрози, когда они лежали под капельницами в одной палате.

–Что ты здесь делаешь?– спросила она, и я оторвалась от книги, потому что Кейт никогда раньше не заводила разговор во время амбулаторного лечения.

Мальчик, с которым она разговаривала, был не намного старше ее. Ей было четырнадцать, а ему, наверное, шестнадцать. У него были веселые карие глаза и бейсболка на лысой голове.

–Пришел за бесплатным коктейлем,– ответил он, и на щеках у него заиграли ямочки.

Кейт улыбнулась.

–Напитки за счет заведения,– сказала Кейт и посмотрела на пакет с тромбоцитами, которые ей переливали.

–Меня зовут Тейлор.– Он протянул руку.– Острая миелоидная лейкемия.

–Кейт. Острая промиелоцитная лейкемия.

Он присвистнул и поднял брови.

–Надо же,– заметил он,– редкий случай.

Кейт провела рукой по коротко стриженным волосам.

–Мы все редкие случаи.

Я удивленно наблюдала за незнакомой кокеткой. Куда подевалась моя дочь?

–Тромбоциты,– проговорил он, прочитав этикетку на пакете для внутривенного вливания.– У тебя ремиссия?

–По крайней мере, сегодня.– Она посмотрела на его штатив, где висел черный пакет, куда обычно пакуют цитоксан.– Химиотерапия?

–Да. По крайней мере, сегодня. Значит, Кейт,– повторил он. Как многие шестнадцатилетние ребята, он был похож на щенка-переростка, с узловатыми коленями, толстыми пальцами и покрытыми пушком скулами. Он скрестил руки на груди, и мускулы на его руках вздулись. Я понимала, что он сделал это специально, и опустила голову, чтобы скрыть улыбку.

–Чем ты занимаешься, когда не лежишь в больнице?

Она на секунду задумалась, и на ее губах заиграла улыбка.

–Жду, когда что-то заставит меня опять сюда вернуться. Тейлор громко рассмеялся.

–Может, когда-нибудь мы сможем подождать вместе,– сказал он и протянул ей обертку от марлевой прокладки.– Можно взять твой номер телефона?

Пока Кейт царапала цифры, капельница Тейлора начала пищать. Пришла медсестра и отсоединила ее.

–Вот и все, Тейлор,– сказала она.– Тебя кто-то заберет?

–Да, меня ждут внизу. Все в порядке.– Он медленно, даже с трудом, встал с мягкого стула, впервые напомнив о том, что это не обычный разговор на вечеринке. Он сунул клочок бумаги с нашим номером телефона в карман.– Я позвоню тебе, Кейт.

Когда он ушел, Кейт картинно вздохнула, повернула голову и проводила Тейлора взглядом.

–О Боже,– прошептала она.– Он просто красавец.

Медсестра, которая проверяла ее капельницу, улыбнулась.

–Еще бы. Будь я лет на тридцать моложе…

Покраснев, Кейт повернулась ко мне.

–Как ты думаешь, он позвонит?

–Возможно,– ответила я.

–Как ты думаешь, куда он меня пригласит?

Я вспомнила, как Брайан говорил, что отпустит Кейт на свидание только после сорока лет.

–Давай сначала подождем, пока он позвонит,– предложила я, но внутри у меня играла музыка. **"

Благодаря арсенику у Кейт наступила ремиссия, но это волшебство забрало у нее последние силы. Тейлор Амбрози – лекарство совершенно другого происхождения – поставил ее на ноги. Мы уже привыкли к тому, что ровно в семь звонил телефон, Кейт выпархивала из-за стола и закрывалась в ванной с телефонной трубкой. Все остальные заканчивали ужин, сидели в гостиной и собирались ложиться спать, слушая смех и шепот. Потом сияющая Кейт вылетала из своего кокона, и на ее шее, как крылья колибри, билась тоненькая жилка первой любви. Каждый раз я не могла оторвать от нее глаз. Не потому, что она прекрасна, хотя так оно и было, а потому, что я никогда по-настоящему не позволяла себе верить, что увижу ее такой.

Однажды после очередного телефонного марафона я пошла за ней в комнату. Кейт смотрела на себя в зеркало, поджимая губы и изгибая брови, принимая соблазняющие позы. Ее пальцы пробежались по коротким волосам. После химиотерапии они уже никогда не были такими волнистыми, как в детстве, а росли густыми прямыми пучками, которые она с помощью пенки укладывала в беспорядочную прическу. Она развела руки в стороны, словно все еще ожидала, что волосы волной упадут на плечи.

–Как ты думаешь, что он видит, когда смотрит на меня?– спросила Кейт.

Я подошла и встала за ее спиной. Она не была похожа на меня так, как Джесси. Но все равно, когда мы стояли рядом, сходство было очевидным. Не в форме губ, а в выражении рта, в решительности, которой светились наши глаза.

–Думаю, он видит девушку, которая знает, что он пережил,– ответила я честно.

–Я читала в Интернете об острой миелоидной лейкемии. У его лейкемии довольно высокий процент излечимости.– Она повернулась ко мне.– Когда ты больше беспокоишься о чьей-то жизни, чем о своей… это же любовь?

Мне вдруг стало очень трудно произнести ответ.

–Именно так.

Кейт включила воду и намылила лицо. Я подала ей полотенце, и она сказала:

–Скоро случится что-то плохое.

Встревожившись, я начала осматривать ее.

–В чем дело?

–Ни в чем. Просто так всегда бывает. Если в моей жизни появляется что-то хорошее, как Тейлор, то мне приходится за это платить.

–Это самая большая глупость, которую я слышала,– по привычке проговорила я, хотя сама тоже в это верила. Человеку, который думает, что он полностью контролирует свою судьбу, нужно только на день поставить себя на место ребенка, больного лейкемией. Или на место его матери.

–Может, у тебя наконец-то настанет передышка,– предположила я.

Через три дня после планового анализа крови, врач сообщил, что у Кейт опять проблема с промиелоцитами – первый шаг на скользком спуске рецидива.

Я никогда не подслушивала, по крайней мере специально, до того вечера, когда Кейт вернулась из кинотеатра после первого свидания с Тейлором. Она на цыпочках вошла в спальню и села на кровать Анны.

–Ты спишь?– спросила она.

Анна перевернулась, недовольно вздохнув.

–Уже нет.– Сон мигом покинул ее.– Как все прошло?

–Ого!– Кейт засмеялась.– Ого!

–В смысле «ого»? Ударяли по деснам?

–Фу, какая ты пошлячка,– прошептала Кейт, и было слышно, что она улыбается.– Хотя он действительно классно целуется.

Она говорила так, как заядлый рыбак рассказывает о своем улове.

–Да ладно.– Голос Анны стал громче.– Ну, и как это?

–Словно летаешь,– ответила Кейт.– Уверена, что ощущение то же.

–Не понимаю, что общего между тем, когда ты паришь в небе, и тем, когда кто-то пускает на тебя слюни.

–Господи, Анна. Никто же на тебя не плюет.

–А какой Тейлор на вкус?

–Как попкорн,– засмеялась Кейт.– И как парень.

–А откуда ты знала, что надо делать?

–Я не знала. Оно само собой получается. Так же, как ты играешь в хоккей.

Наконец-то Анне хоть что-то стало понятно.

–Да, мне очень нравится играть,– призналась она.

–Ты ничего не понимаешь.

Послышалась возня, и я представила, как Кейт раздевается. Интересно, Тейлор где-то там представляет то же самое?

Послышался скрип кровати, Кейт легла на бок.

–Анна?

–А?

–У него на ладонях шрамы после отторжения,– пробормотала Кейт.– Я почувствовала, когда мы держались за руки.

–Было противно?

–Нет, наоборот. Словно мы сделаны из одного материала.

Сначала я не могла уговорить Кейт согласиться на переливание периферийных стволовых кровяных клеток. Она отказывалась, потому что не хотела проходить химиотерапию и сидеть шесть недель в больнице одна, когда можно гулять с Тейлором Амбрози.

–Это же твоя жизнь!– воскликнула я, и она посмотрела на меня, как на сумасшедшую.

–Вот именно.

В конце концов мы нашли выход. В онкологии Кейт разрешили начать курс химиотерапии амбулаторно, как подготовку к переливанию. Она согласилась носить дома маску, но как только почувствует себя хуже, лечь в больницу. Врачам это не очень нравилось, они боялись, что это негативно повлияет на процесс лечения. Но так же, как и я, они понимали, что Кейт достигла того возраста, когда может отстоять свое мнение.

Оказалось, что все эти переживания о предстоящей разлуке были напрасны, потому что Тейлор пришел к Кейт на первую же амбулаторную процедуру.

–Что ты здесь делаешь?

–Не могу долго без больницы,– пошутил он.– Здравствуйте, миссис Фитцджеральд.– Он сел рядом с Кейт на свободное кресло.– Господи, как же хорошо сидеть здесь без капельницы.

–Запомни это ощущение,– тихо проговорила Кейт.

Тейлор положил свою руку на ее.

–Долго еще?

–Это только начало.

Он встал, сел на широкий подлокотник кресла Кейт и взял миску, которая стояла у нее на коленях.

–Спорим на сто баксов, что ты не выдержишь до трех.

Кейт посмотрела на часы. Было без десяти три.

–Давай.

–Что у тебя было на обед?– улыбаясь, подмигнул он.– Или мне угадать по цвету?

–Фу, какая гадость,– сказала Кейт, но ее улыбка была величиной с океан. Тейлор положил руку ей на плечо, и она наклонилась к нему.

Когда Брайан впервые прикоснулся ко мне, он спас мне жизнь. Тогда в Провиденсе был сильный ливень, поднявшаяся вода затопила парковочную площадку возле здания суда. Я там работала, когда нас приехали спасать. Дежурила бригада Брайана. Я вышла на ступеньки и увидела, как мимо проплывали машины, чьи-то сумки и даже перепуганная собака. Пока я копалась в бумагах, мир, который был мне знаком, исчез.

–Помочь?– спросил Брайан, стоявший передо мной в полном обмундировании, и протянул руки. Когда он переправлял меня на твердую землю, дождь бил нас по лицу и спине. Но непонятно почему у меня было ощущение, будто я сгораю заживо.

–Сколько ты мог продержаться, чтобы тебя не рвало?– спросила Кейт у Тейлора.

–Два дня.

–Не ври.

Медсестра оторвалась от бумаг, которые заполняла.

–Это правда,– подтвердила она.– Я видела собственными глазами.

Тейлор улыбнулся.

–Я же говорил. Я мастер.

Он посмотрел на часы: 14:57.

–Разве тебе никуда не надо идти?– удивилась Кейт.

–Чувствуешь, что проспоришь?

–Мне просто тебя жалко. Хотя…– Не договорив, она позеленела. И я, и медсестра вскочили, но Тейлор был быстрее. Он держал миску возле подбородка Кейт, пока ее рвало, а другой рукой гладил по спине.

–Все хорошо,– шептал он, касаясь губами ее виска.

Мы с медсестрой переглянулись.

–Похоже, она в надежных руках,– сказала медсестра и ушла, чтобы заботиться о других пациентах.

Когда все закончилось, Тейлор отставил миску и вытер ей рот салфеткой. Кейт смотрела на него горящими глазами. Она покраснела, лицо еще было мокрым.

–Извини,– тихо проговорила она.

–За что?– спросил Тейлор.– Завтра на твоем месте могу оказаться я.

Интересно, все матери чувствуют себя так же, когда понимают, что их дочери выросли? Когда уже не верится, что когда-то ее одежда была кукольного размера? Я словно видела, как она осторожно ходит в песочнице. Разве не вчера ее ладошка, которая сейчас держит за руку парня, держала за руку меня, постоянно дергая, чтобы я остановилась и посмотрела на паутину, на стручки молочая и еще на тысячу вещей? Время – это иллюзия, оно совсем не такое, каким кажется. Конечно, я знала, что этот момент рано или поздно наступит. Но, видя, как Кейт смотрит на этого парня, я понимала, что мне многому предстоит научиться.

–Да, странное у нас свидание,– пробормотала Кейт.

Тейлор улыбнулся ей.

–Жареная картошка,– сказал он.– Твой обед.

Кейт дернула плечом.

–Ты отвратительный.

Он поднял бровь.

–Ты проиграла, помнишь?

–Кажется, я забыла деньги дома.

Тейлор притворился, что оценивает ее.

–Ничего. Я знаю, что ты можешь дать мне взамен.

–Интимные услуги?– спросила Кейт, забыв о моем присутствии.

–Не знаю,– засмеялся Тейлор.– Может, спросим у твоей мамы?

–Ой!– Она покраснела, как помидор.

–Если так пойдет дальше,– предупредила я их,– то следующее свидание будет у вас во время забора костного мозга.

–Ты же знаешь, что в больнице будет бал?– Тейлор вдруг стал нервничать, и его колено начало дергаться.– Для ребят, которые лежат в больнице. Там дежурят врачи и медсестры, на случай если кому-то станет плохо. Все это происходит в конференц-зале больницы, но в целом похоже на обычный выпускной бал. Представляешь, скучные музыканты, уродливые смокинги и выпивка из тромбоцитов.– Он сглотнул.– Ну ладно, насчет выпивки я пошутил. В прошлом году я ходил один, и было скучно. Но поскольку ты пациент и я пациент, то, возможно, мы могли бы пойти вместе.

Кейт с высокомерием, которого я от нее не ожидала, начала раздумывать над его предложением.

–Когда это будет?

–В субботу.

–Посмотрим. Не думаю, что отброшу коньки к этому времени.– Она широко улыбнулась.– Я с удовольствием пойду.

–Класс,– ответил Тейлор, улыбаясь.– Просто супер.– Он осторожно потянулся за чистой миской, стараясь не зацепить трубку капельницы, которая вилась между ними. Я подумала, повлияет ли на ход лечения то, что у нее учащается пульс? Станет ли ей от этого хуже?

Тейлор обнял Кейт, и она прильнула к нему. Они вместе ожидали того, что должно было случиться. * * *

–Слишком низкий вырез,– сказала я, глядя на Кейт, которая стояла, приложив к себе желтое платье. Анна тоже высказала свое мнение, сидя на полу магазина:

–Ты похожа на банан.

Мы выбирали платье для бала уже несколько часов. У Кейт осталось только два дня на подготовку к событию, и это превратилось в навязчивую идею: что она наденет, как она накрасится, сыграют ли музыканты хоть что-то приличное. Прическа, конечно же, не обсуждалась. После химиотерапии волос совсем не было. Парики она терпеть не может. Говорит, что от них голова чешется, как у собаки. Но ходить с непокрытой головой она все же стеснялась. Сегодня она повязала голову шелковым шарфом и стала похожа на гордую африканскую королеву.

Это событие в реальности было не совсем таким, каким она его себе представляла. Платья, которые девушки обычно надевали на выпускной бал, открывали спину или плечи, а у Кейт кожа там была покрыта пятнами и шрамами. Эти платья открывали совсем не то, что нужно. Они были сшиты, чтобы подчеркивать крепкое здоровое тело, а не его отсутствие.

Продавщица, носившаяся вокруг нас, как пчелка, взяла у Кейт платье.

–Оно достаточно закрытое,– настаивала она.– Оно закрывает почти все проблемные места.

–А это оно закроет?– резко спросила Кейт, расстегивая пуговицы на широкой рубашке. В вырезе показался недавно установленный катетер, который торчал прямо посреди груди.

Продавщице не удалось сразу взять себя в руки, и она вскрикнула.

–Кейт,– пристыдила я дочь, покачав головой.

–Пошли отсюда.

Как только мы оказались на улице, я набросилась на Кейт.

–То, что ты злишься, еще не значит, что нужно срываться на других.

–Она дура,– ответила Кейт.– Ты видела, как она смотрела на мой шарф?

–Возможно, ей просто понравился рисунок на нем,– сухо сказала я.

–Как же, а я завтра проснусь здоровой.– Слова, словно каменные глыбы, падали между нами, раскалывая асфальт.– Я не буду больше искать это дурацкое платье. Я не понимаю, зачем вообще согласилась пойти с Тейлором!

–Неужели ты думаешь, что у других девочек, которые пойдут на этот бал, ситуация лучше? Они ведь тоже пытаются найти наряд, который спрячет трубки, синяки, провода и Бог знает что еще.

–Мне нет дела до остальных,– отрезала Кейт.– Я хочу хорошо выглядеть. По-настоящему хорошо, понимаешь? Хоть один раз в жизни.

–Тейлор и так считает тебя красивой.

–А я нет!– закричала Кейт.– Я так не считаю, мама. А мне так хочется быть красивой хоть на один вечер.

Было тепло, и казалось, что земля дышит под ногами. Солнце нагревало мне макушку и шею. Что мне на это ответить? Я никогда не была на месте Кейт. Я просила, молила, желала заболеть вместо нее, я продала бы за это свою душу, но так не бывает.

–Давай что-то сошьем,– предложила я.– Ты можешь сама придумать фасон.

–Ты ведь не умеешь шить,– вздохнула Кейт.

–Я научусь.

–За один день?– Она покачала головой.– Ты не можешь всегда все исправлять. Почему я это понимаю, а ты нет?

Она повернулась и быстро пошла по тротуару. Анна побежала за ней, схватила за локоть и потащила к двери рядом с магазином, а я поспешила за ними.

Мы оказались в салоне с широко улыбающимися парикмахершами. Кейт пыталась вырваться, но Анна могла быть очень сильной, когда хотела.

–Здравствуйте,– сказала Анна, пытаясь привлечь внимание администратора.– Вы здесь работаете?

–Приходится.

–А вы делаете прически для выпускного вечера?

–Конечно. Вы хотите укладку?

–Да, только не я, а моя сестра.– Анна посмотрела на Кейт, которая перестала сопротивляться. Вдруг на ее лице расцвела широкая улыбка.

–Да, для меня.– У Кейт появились озорные огоньки в глазах, и она сняла шарф с лысой головы.

В салоне стало очень тихо. Кейт стояла, выпрямив спину и подняв подбородок, как королева.

–Мы думали, что можно заплести негритянские косички,– продолжала Анна.

–Или сделать завивку,– добавила Кейт.

–Или начес,– хихикнула Анна.

Стилистка сглотнула, испытывая одновременно шок и сочувствие и стараясь соблюсти политкорректность.

–Э-э, вероятно, мы сможем кое-что для вас сделать.– Она прокашлялась.– Может, наращивание.

–Наращивание,– повторила Анна, и Кейт расхохоталась. Стилистка начала шарить глазами по стене за спинами девочек.

–Это что, «Скрытая камера»?

Теперь мои дочери бились в истерике. Они смеялись. Пока не стали задыхаться. Они смеялись до слез.

На балу в больнице я присматривала за детьми и отвечала за пунш. Как и вся еда на этом празднике, он был специально обеззаражен, чтобы не занести инфекцию больным с подавленным иммунитетом. Медсестры, крестные феи этой ночи, превратили конференц-зал в диско-клуб со светомузыкой и зеркальными шарами.

Кейт, как лоза, обвилась вокруг Тейлора. Они двигались в ритме, который не совпадал со звучащей музыкой. На Кейт была обязательная голубая маска. Тейлор подарил ей бутоньерку из искусственных цветов, потому что на живых могли быть микробы, а пациенты с подавленным иммунитетом не могли с ними бороться. Мне все же не пришлось шить платье, я нашла подходящее в Интернете: золотистое платье-футляр с V-образным вырезом, чтобы не мешал катетер. Поверх платья на Кейт была накидка, которая переливалась, когда она танцевала. Тот, кто замечал катетер, не понимал, была ли это трубка или просто игра света.

Перед выходом из дома мы сделали тысячу снимков. Когда Кейт и Тейлор наконец вырвались и пошли к машине, я вернулась в дом, чтобы оставить фотоаппарат. Брайан стоял на кухне спиной ко мне.

–Эй,– позвала я.– Ты нас проводишь? Бросишь горсть риса вслед?

Только когда он повернулся, я поняла, что Брайан пришел сюда поплакать.

–Я не думал, что когда-нибудь это увижу,– сказал он.– Я не думал, что у меня останутся эти воспоминания.

Я уже была рядом и прижалась к нему так крепко, словно мы были вырезаны из одного куска камня.

–Дождись нас,– прошептала я и ушла.

Сейчас же я подавала чашку пунша парню, у которого недавно начали отрастать редкие волосы. Они падали на темную ткань его смокинга.

–Спасибо,– поблагодарил парень, и я увидела, какие красивые у него глаза, темные и настороженные, как у пантеры. Я посмотрела в зал и увидела, что Кейт и Тейлор пропали.

Что, если ей стало плохо? Что, если стало плохо ему? Я обещала себе, что не буду их чрезмерно опекать, но здесь было слишком много детей, и медперсонал не мог уследить за всеми. Я попросила еще одну маму присмотреть за пуншем и пошла проверить женский туалет. Проверила подсобную комнату, прошлась по безлюдным коридорам и темным холлам. Даже заглянула в церковь, которая была при больнице.

Наконец я услышала голос Кейт из приоткрытой двери. Они с Тейлором стояли с лунном свете, держась за руки. Внутренний дворик, где я их нашла, был любимым местом врачей в дневное время. Для многих из них обед здесь был единственным шансом увидеть дневной свет.

Я уже хотела спросить, все ли в порядке, когда услышала голос Кейт.

–Ты боишься умереть?

Тейлор покачал головой.

–Не очень. Хотя иногда я представляю свои похороны. Скажут ли люди обо мне что-то хорошее? Будет ли кто-нибудь плакать?– Он поколебался.– И придет ли кто-нибудь вообще.

–Я приду,– пообещала Кейт.

Тейлор наклонился к ней, и она придвинулась ближе. Я поняла, что именно поэтому их искала. Я знала, что именно увижу. Как и Брайану, мне хотелось иметь еще одно воспоминание о своей дочери, которым я смогу любоваться, как кусочком цветного стекла. Тейлор поднял ее гигиеническую маску. Я знала, что должна его остановить. Я знала, что должна, но ничего не делала. Я хотела, чтобы она это ощутила.

Когда они целовались, это было прекрасно. Две гладкие, как у статуй, алебастровые головы склонились друг к другу, словно отражение в зеркале.

Когда Кейт положили в больницу для переливания стволовых кровяных клеток, она впала в депрессию. Ее не интересовала жидкость, которая вливалась в нее через катетер. Ее беспокоило только то, что Тейлор не звонил уже три дня. На ее звонки он тоже не отвечал.

–Вы поссорились?– спросила я, и она покачала головой.– Он не говорил, что уедет куда-нибудь? Может, что-то случилось? Что-то, совсем не связанное с тобой.

–Или как раз наоборот,– возразила Кейт.

–Тогда, чтобы ему отомстить, нужно поправиться и высказать все, что ты о нем думаешь,– заметила я.– Я сейчас вернусь.

В коридоре я подошла к Стэф, медсестре, которая только что заступила на дежурство и знала Кейт много лет. Честно говоря, молчание Тейлора удивило меня так же, как и Кейт. Он знал, что ее положат в больницу.

–Тейлор Амбрози,– спросила я Стэф,– он приходил сегодня?

Она странно посмотрела на меня.

–Такой высокий парень, который цеплялся к моей дочери,– пошутила я.

–О Сара… я была уверена, что вам уже сказали,– проговорила Стэф.– Он умер сегодня утром.

Я молчала целый месяц. До того дня, пока доктор Шанс не сказал, что Кейт достаточно окрепла и ее можно забирать домой. Пока Кейт не убедила себя, что проживет и без Тейлора. Я не могу повторить то, что я говорила Кейт. Словами эту боль нельзя передать. Я рассказала, как ходила к маме Тейлора и разговаривала с ней, как я обняла ее, и она расплакалась. Как она сказала, что хотела нам позвонить, но какая-то частичка ее так завидовала мне, что трудно было вымолвить хоть слово. Она рассказала мне, как Тейлор после вечерней прогулки пришел к ней среди ночи с высокой температурой. Может, это был вирус, а может, грибок. Но у него остановилось дыхание, а потом сердце. Доктора пытались вернуть его к жизни в течение тридцати минут, а потом сдались.

Я не передала Кейт некоторых слов Дженны Амбрози. Она сказала, что, когда все закончилось, она вернулась в дом и посмотрела на своего сына, который уже не был ее сыном. Она просидела так пять часов, уверенная, что он проснется. Что даже сейчас она слышит наверху его голос и ей кажется, будто Тейлор ходит по комнате. Что на какое-то счастливое мгновение она забывает правду и только поэтому еще живет.

–Кейт,– выдавила я,– мне очень жаль.

Лицо Кейт исказилось от боли.

–Но я же любила его,– ответила она, будто этого было достаточно.

–Я знаю.

–А ты мне не сказала.

–Я не могла. Я боялась, что ты перестанешь бороться за свою жизнь.

Она закрыла глаза, повернулась на бок и зарыдала. Мониторы, к которым она все еще была подключена, начали пищать, и в палату сбежались медсестры.

Я наклонилась к ней.

–Кейт, солнышко, я считала, так будет лучше для тебя.

Она не желала смотреть на меня.

–Не разговаривай со мной,– тихо произнесла она.– У тебя это хорошо получается.

Кейт не разговаривала со мной семь дней и одиннадцать часов. Мы приехали из больницы и навели в доме стерильную чистоту. Это было несложно, потому что мы делали это не в первый раз. А ночью я лежала в постели рядом с Брайаном и удивлялась, как он может спать. Я смотрела в потолок и думала, что потеряла дочь еще до ее смерти.

Однажды я вошла в ее комнату и увидела Кейт на полу среди разложенных фотографий. Как я и предполагала, это были фотографии Кейт с Тейлором перед выпускным балом.

Наряженная Кейт с предательской маской на лице. Тейлор нарисовал ей на маске помадой улыбку, чтобы, как он сказал, не портить фотографию.

Тогда это рассмешило Кейт. Не верилось, что этого парня, такого жизнерадостного, такого живого, уже нет. Мое сердце сжалось от боли, и в голове пронеслось одно слово: «Привыкай».

Были и другие фотографии, где Кейт младше. Одна, где Кейт и Анна склонились, разглядывая краба. Одна, где Кейт была в костюме арахиса на Хеллоуин. Одна, где все лицо Кейт измазано плавленым сыром, а в руках она держит бублики, как очки.

В другой пачке были ее детские фотографии, сделанные в три года и раньше. Беззубая, улыбающаяся в ярком свете солнца, она еще не знала, что ее ждет.

–Я не помню, когда была ею,– тихо сказала Кейт, и эти первые слова проложили стеклянный мост, который пошатнулся под моими ногами, когда я сделала первый шаг в комнату.

Я положила руку рядом с ее рукой на край одной из фотографий. На немного помятом снимке была полуторагодовалая Кейт, которую Брайан подбросил в воздух. Ее волосы развевались, руки и ноги раскинулись звездочкой, а на лице не было ни тени сомнения, что, падая обратно на землю, она все равно будет в безопасности.

–Она была прекрасна,– сказала Кейт, поглаживая мизинцем румяные щеки девочки, которую никто из нас уже не узнает.

В четырнадцать лет родители отправили меня на лето на ферму в учебный лагерь. Это было место для трудных детей, где подъем в четыре утра, где доят коров и ищут неприятностей на свою голову. Каких? Сбивать горшки с забора на счет, напиваться, гонять коров. Короче говоря, однажды меня назначили святым Моисеем. Так мы называли пастуха, который присматривал за ягнятами. Мне надо было выпасти сотню овец на пастбищах, где не было ни единого деревца, под которым можно было бы укрыться от палящего солнца.

Часто говорят, что овцы – самые тупые животные в мире, но это мягко сказано. Они застревают в заборах. Они теряются в загоне размером метр на метр. Они забывают, где находится их кормушка, хотя еду им дают в одном и том же месте тысячу дней подряд. К тому же они совсем не похожи на те пушистые создания, которых изображают на картинках. Они воняют. Они блеют. Они доводят вас до белого каления.

В тот день я захватил с собой журнал и листал страницы в поисках снимков пооткровеннее, когда услышал, как кто-то кричит. Я ничуть не сомневался, что кричал человек, хотя такого крика не слышал ни разу в жизни. Спеша на звук, я ожидал увидеть человека, упавшего с лошади и сломавшего ногу, или придурка, который случайно разрядил пистолет себе в живот. Но возле небольшой речушки в окружении остального стада рожала овца.

Я не был ветеринаром, но понимал, что если животное так орет, то, значит, что-то идет совсем не так, как надо. Из нее выглядывали два небольших пузыря, овца лежала на боку и тяжело дышала. Она посмотрела на меня своими черными глазами и сдалась.

Я не собирался допускать, чтобы кто-то сдох на моем дежурстве, потому что эти гестаповцы, которые управляли лагерем, заставили бы меня закапывать чертово животное. Поэтому я растолкал остальных овец, опустился на колени и потянул скользкие узловатые пузыри. Пока я тащил, овца кричала, как любая мать, когда ее ребенка вырывают из чрева.

Ноги ягненка были сложены, как швейцарский армейский нож, на голове был серебристый пузырь, на ощупь похожий на внутреннюю поверхность щеки, когда по ней проводишь языком. Ягненок не дышал.

Конечно, я не собирался делать ягненку искусственное дыхание. Для начала я просто разорвал пальцами пузырь на его шее. Оказалось, что этого было достаточно. Минуту спустя он уже шатался на подгибающихся ногах и блеял, зовя маму.

В то лето родилось около двадцати ягнят. Но каждый раз, проходя мимо загона, я безошибочно узнавал своего. Внешне он не отличался от остальных, но был чуть проворнее и солнце ярче играло в его кудряшках. Если удавалось его поймать и заглянуть в глаза, то можно было увидеть молочно-белые зрачки – верный знак того, что он пробыл на той стороне достаточно долго, чтобы теперь наслаждаться тем, что мог потерять.

Я рассказываю об этом потому, что, когда Кейт наконец открыла глаза, я понял, что одной ногой она уже тоже на той стороне.

–О Господи,– слабым голосом проговорила Кейт, увидев меня.– Все-таки я попала в ад.

Я наклонился к ней.

–Знаешь, сестренка, меня не так просто убить.

Я встал и поцеловал ее в лоб, задержав губы немного дольше обычного. Как это матери определяют температуру таким образом? Я мог определить только неизбежную потерю.

–Как дела?

Она улыбнулась мне, но это было все равно что смотреть на карикатуру, после того как увидел подлинник в Лувре.

–Замечательно,– ответила она.– Чем обязана визиту?

«Тем, что тебе недолго осталось»,– подумал я, но вслух сказал другое.

–Я был здесь недалеко. К тому же на этой смене дежурит хорошенькая медсестра.

Кейт рассмеялась.

–Боже, Джес, мне будет не хватать тебя.

Мы оба удивились, как легко она это сказала. Я сел на край кровати и провел пальцем по тонкой складке на одеяле.

–Знаешь…– Мне хотелось ее подбодрить, но она накрыла мою руку своей.

–Не надо.– На какую-то секунду ее глаза стали живыми.– Может, моя душа переселится в кого-то другого.

–Как Мария-Антуанетта?

–Нет, не сейчас. В будущем. Думаешь, это глупо?

–Нет,– признался я.– Мне кажется, мы все время от времени возвращаемся.

–Тогда, как ты думаешь, кем ты станешь в следующей жизни?

–Разлагающимся трупом.– Она вздрогнула, что-то пискнуло, и я испугался.– Кого-то позвать?

–Нет, тебя вполне достаточно,– ответила Кейт, и хотя я знал, что она ничего особенного не имела в виду, но почувствовал, как в горле заворочался комок.

Я вдруг вспомнил старую игру, в которую часто играл, когда мне было девять или десять лет и мне разрешали кататься на велосипеде до темноты. Глядя, как солнце склоняется к горизонту все ниже и ниже, я заключал с собой небольшие пари. Если я задержу дыхание на двадцать секунд, ночь не настанет. Или если я не моргну. Или если я смогу стоять так неподвижно, что муха сядет мне на щеку. Теперь же я поймал себя на том, что стараюсь выторговать жизнь Кейт, хотя знал, что это не поможет.

–Ты боишься смерти?– выпалил я.

Кейт повернулась ко мне, и на ее лице промелькнула улыбка.

–Я тебе расскажу.– Она закрыла глаза.– Мне нужно немного отдохнуть,– с трудом выговорила она и опять уснула.

Это несправедливо, и Кейт это знала. Не обязательно прожить целую жизнь, чтобы понять: мы не всегда получаем то, чего заслуживаем. Я встал, чувствуя, как тот комок в горле становится больше и больше, и я уже не мог сдержаться, и все вырвалось наружу. Я выбежал из палаты Кейт, чтобы не тревожить ее. Там я кулаком пробил дыру в белой стене, но это помогло мало.

Приготовить взрывчатку не сложно. Вам понадобятся миска из термостойкого стекла, хлорид калия, который продается в аптеке как заменитель соли. Гидрометр. Отбеливатель. Налейте отбеливатель в термостойкую миску и поставьте на огонь. Тем временем отмерьте необходимое количество хлорида калия и добавьте в отбеливатель. Измерьте гидрометром и кипятите, пока отметка не достигнет показателя 1,3. Охладите до комнатной температуры и отцедите образовавшиеся кристаллы. Именно эти кристаллы вам и будут нужны.

Тяжело жить в постоянном ожидании. Всегда рассказывают о воинах, участвующих в битвах. Но тем, кто ждет их, еще труднее.

Я сидел в самом ужасном на Восточном побережье зале для судебных заседаний и ожидал, когда меня вызовут для дачи свидетельских показаний, как вдруг запищал мой пейджер. Я посмотрел на номер и застонал, пытаясь сообразить, как поступить. Дать показания я смогу позже, а на работе я нужен сейчас.

После некоторых объяснений я получил разрешение на то, чтобы меня вызвали позже. Я вышел через главную дверь и сразу же попал под град вопросов и вспышек камер. Все, что я мог сделать, это растолкать этих падальщиков, пытающихся склевать останки моей семьи.

Сегодня перед слушанием, не найдя Анну, я отправился домой. Я заглянул в те места, где она обычно бывала: в кухню, в спальню, на задний двор, где висел гамак, но ее нигде не было. Она могла спрятаться на втором этаже гаража, где жил Джесси.

Его также не оказалось дома, хотя это уже не было неожиданностью. Было время, когда Джесси меня постоянно разочаровывал. В конце концов я решил не возлагать на него никаких надежд, и мне стало легче принимать действительность. Я постучал в дверь и позвал сначала Анну, потом Джесси, но никто не ответил. Хотя у меня был ключ, я не решился войти. Повернувшись, я задел красное мусорное ведро, которое собственноручно выносил каждый вторник, поскольку вера не позволяла Джесси самому выносить мусор. Оттуда вывалились зеленые прозрачные бутылки из-под пива. Я подобрал бутылку от средства для стирки белья, банку из-под оливок и упаковку из-под апельсинового сока.

Я сложил все обратно в ведро, кроме упаковки из-под сока. Такой мусор не используется для вторичного сырья. Я говорил об этом Джесси, но он все равно постоянно бросал упаковки в ведро.

Этот пожар отличался от предыдущих тем, что ставка была намного выше. Вместо заброшенного склада или сарая на берегу, в этот раз подожгли начальную школу. Было лето, и поэтому, когда начался пожар, в здании никого не было. Но я не сомневался, что он не возник сам по себе.

Когда я приехал, грузили и переписывали спасенное имущество. Ко мне сразу же подошел Полли.

–Как Кейт?

–С ней все хорошо,– ответил я и кивнул на весь этот беспорядок.– Что вы нашли?

–Ему удалось сжечь почти всю северную часть здания,– сказал Полли.– Зайдешь, посмотришь?

–Да.

Пожар начался в учительской, следы сажи, как стрелы, указывали на очаг. Были видны синтетические диванные подушки, не сгоревшие дотла. Кто бы ни подстроил этот пожар, он был достаточно умным, чтобы развести огонь среди всех этих подушек и бумаг. Запах катализатора все еще чувствовался, сейчас это был всего лишь керосин. На осколках стекла от взорвавшегося «коктейля Молотова» оседал пепел. Я обошел здание и влез в разбитое окно. Должно быть, его разбили ребята, чтобы дать выход огню.

–Как ты думаешь, мы поймаем эту сволочь?– спросил Цезарь, входя в комнату. Он все еще был в форме, щека измазана сажей. Изучая обломки на линии огня, он нагнулся и огромной перчаткой поднял окурок.

–Невероятно. Стол секретаря расплавился, а этот чертов окурок остался.– Я взял у него окурок и перевернул на ладони.

–Потому что, когда начался пожар, его здесь не было. Кто-то курил, наблюдая за пожаром, а потом ушел.– Я присмотрелся, чтобы прочитать название марки сигарет.

В разбитом окне показалась голова Полли, который искал Цезаря.

–Мы возвращаемся. Пошли в машину.– Потом повернулся ко мне.– К твоему сведению, мы этого окна не разбивали.

–Я не собирался заставлять тебя оплачивать ущерб, Полли.

–Дело в том, что мы пробили дырку в крыше. Это окно было уже разбито, когда мы приехали.– Они с Цезарем ушли, и я услышал, как отъехала машина.

Возможно, окно разбили мячом или летающей тарелкой. Но даже летом вахтер следит за зданием. Разбитое окно опасно оставлять без внимания. Его бы заклеили клейкой лентой или забили бы доской.

Разве что человек, который поджег школу, знал, что пожару нужен кислород,– тогда его можно направить по своеобразному тоннелю, созданному вакуумом.

Не глядя на окурок, я раздавил его.

Вам понадобятся пятьдесят шесть граммов тех полученных кристаллов. Залейте их дистиллированной водой. Доведите до кипения и опять охладите, после этого осядут кристаллы чистого хлорида калия. Разотрите их в пудру и осторожно подсушите. Растопите пять частей вазелина и пять частей воска. Растворите в керосине и залейте этой жидкостью девяносто частей кристаллов хлорида калия в пластиковой бутылке. Перемешайте. Подождите, пока испарится керосин. Сформуйте кубик и окуните в воск, чтобы он стал водонепроницаемым. Для этой взрывчатки нужен детонатор как минимум класса A3.

Когда Джесси открыл дверь, я ждал его на диване.

–Что ты здесь делаешь?– спросил он.

–А что ты здесь делаешь?

–Я здесь живу,– сказал Джесси.– Помнишь?

–А ты? Или ты здесь скрываешься?

Он достал сигарету из пачки в нагрудном кармане и подкурил. «Мерит».

–Не понимаю, о чем ты говоришь. Почему ты не в суде?

–Откуда под твоим умывальником соляная кислота?– спросил я.– У нас нет бассейна.

–Эй, это что, допрос?– Он нахмурился.– Я использовал ее, когда чистил кафель прошлым летом, она хорошо чистит. Честно говоря, я даже не знал, что она осталась.

–Тогда ты, наверное, не знаешь и того, что если налить ее в бутылку с кусочками алюминиевой фольги и заткнуть тряпкой, то получится отличная взрывчатка.

Он замер.

–Ты меня в чем-то обвиняешь? Если да, то так и скажи, козел. Я встал с дивана.

–Хорошо. Я хочу знать, надсекал ли ты бутылки, перед тем как налить смесь, чтобы они легче взрывались? Я хочу знать, понимал ли ты, что тот бездомный чуть не умер, когда ты поджег склад? Я хочу знать, откуда в твоем мусоре бутылка из-под отбеливателя, если ты никогда не стираешь и ничего не чистишь, а в шести милях от нас кто-то поджег школу, использовав для этого смесь отбеливателя и тормозной жидкости?

Я схватил его за плечи, и, хотя Джесси мог вырваться, если бы захотел, я стал трясти его, пока голова не откинулась назад.

–Господи, Джесси!

Он смотрел на меня, его лицо ничего не выражало.

–Ты закончил?

Я отпустил его, и он отступил, оскалив зубы.

–Тогда скажи, что я ошибаюсь,– произнес я.

–Я скажу тебе больше,– закричал он.– Я понимаю, что ты всю жизнь верил, будто все зло в мире совершаю я. Но есть новости, папа. В этот раз ты ошибаешься.

Медленно достав кое-что из кармана, я сунул ему в руку. На его ладони лежал окурок марки «Мерит».

–Тогда не надо было оставлять свою визитку.

В определенный момент, когда огонь выходит из-под контроля, нужно только стоять в стороне и ждать, пока он перегорит сам. Надо отойти на безопасное расстояние к подветренному склону и смотреть, как здание поглотит само себя.

Дрожащая рука Джесси поднялась, и окурок скатился на пол к нашим ногам. Он закрыл лицо руками.

–Я не мог его спасти.– Слова вырывались откуда-то из глубины его тела. Он ссутулился и опять стал мальчиком.– Кто… кто тебе сказал?

Я понял, что он спрашивает, придет ли за ним полиция. Рассказал ли я об этом Саре.

Он просил, чтобы его наказали.

Поэтому я сделал то, что должно было его сломать: я обнял его, и он заплакал. Его плечи были шире моих. Он был на полголовы выше меня. Я не помнил, как он превратился из пятилетнего мальчика, который не мог быть донором, в такого мужчину, и в этом была проблема. Как могло случиться, что мысль о том, что он не может спасать, перешла в мысль, что он должен разрушать? Кто виноват: он или родители, которые не убедили его в обратном?

Я сделаю все, чтобы пиромания моего сына прекратилась здесь и сейчас, но я не расскажу об этом ни полиции, ни своему начальнику. Возможно, это непотизм, возможно, глупость. Возможно, Джесси не так и отличается от меня, и огонь – это средство доказать себе, что он способен управлять хоть чем-то неуправляемым.

Дыхание Джесси стало спокойнее, как когда-то, когда он был маленьким и я относил его наверх, если он засыпал у меня на руках. Он забрасывал меня вопросами: «Что такое шланг на два дюйма? А на один дюйм? Как моют пожарные машины? А тот, кто отвечает за насосы, может водить машину?» Я понял, что не могу вспомнить, когда он перестал задавать вопросы. Но я помню ощущение, будто что-то потерял, словно утрата детского восхищения может вызывать такую же фантомную боль, как ампутированная нога.

Врачи ведут себя в роли свидетелей по-особенному: каждым словом и жестом они демонстрируют, что, пока дают здесь показания, пока вы их тут держите, в больнице могут умереть пациенты. Честно говоря, это меня раздражает. Я не могу сдержаться, прошу перерыва, чтобы сходить в туалет, наклоняюсь завязать шнурки, размышляю и наполняю свои вопросы многозначительными паузами. Короче, делаю все возможное, чтобы задержать их еще на несколько секунд дольше.

Доктор Шанс не был исключением. С самого начала он всем своим видом показывал, что спешит. Он так часто смотрел на часы, будто боялся опоздать на поезд. Только в этот раз Сара Фитцджеральд точно так же хотела, чтобы он поскорее покинул зал заседаний. Потому что пациентом, который ждал его и умирал, была Кейт.

Радом со мной тело Анны излучало жар. Я встал и продолжил задавать вопросы. Медленно.

–Доктор Шанс, были ли вы уверены в успехе лечения, когда Анне приходилось быть донором?

–Когда речь идет о таком заболевании, как рак, ни в чем нельзя быть уверенным, мистер Александер.

–Вы объясняли это Фитцджеральдам?

–Мы тщательно объясняли все опасности, потому что при лечении одной болезни поражаются другие системы организма. То, что мы используем при одном лечении, позже может обернуться против нас.– Он улыбнулся Саре.– Нужно сказать, что Кейт – невероятная девушка. Никто не думал, что она доживет до пяти лет, а сейчас ей шестнадцать.

–Благодаря ее сестре,– заметил я.

Доктор Шанс кивнул.

–Не у многих пациентов есть и сильное тело, и идеально совместимый донор.

Я встал, сунув руки в карманы.

–Расскажите, пожалуйста, суду, что подтолкнуло Фитцджеральдов прийти на консультацию в центр генетической диагностики провиденской больницы и зачать Анну.

–Когда протестировали их сына и оказалось, что он не может быть донором, я рассказал Фитцджеральдам об одной семье, с которой работал. Они протестировали всех детей, однако никто не смог быть донором, но когда во время лечения мать забеременела, родившийся ребенок оказался идеально совместимым донором.

–Вы посоветовали Фитцджеральдам зачать генетически запрограммированного ребенка, который должен был стать донором для Кейт?

–Совсем нет,– оскорбился доктор Шанс.– Я просто объяснил, что, даже если никто из существующих детей не может быть донором, это не означает, что другие дети не будут совместимы.

–Вы объяснили Фитцджеральдам, что этот генетически запрограммированный идеальный донор должен будет находиться рядом с Кейт на протяжении всей ее жизни?

–В тот момент речь шла только о переливании пуповинной крови,– ответил доктор Шанс.– К последующим процедурам прибегли, когда это не помогло. И только потому, что была высокая вероятность положительного результата.

–То есть, если завтра ученые изобретут способ лечения рака, когда, чтобы вылечить Кейт, Анне придется отрезать голову, вы порекомендуете такое лечение?

–Конечно, нет. Я бы никогда не рекомендовал лечения, которое подвергло бы риску жизнь другого ребенка.

–А разве не это вы делали в течение последних тринадцати лет?

Его лицо напряглось.

–Ни один из курсов лечения не имел серьезных и длительных отрицательных последствий для здоровья Анны.

Я достал из портфеля документ и передал его судье, а потом доктору Шансу.

–Прочитайте, пожалуйста, отмеченный абзац.

Он надел очки и прокашлялся.

–«Я понимаю, что анестезия несет потенциальный риск. Побочные эффекты: реакция на медикаменты, воспаление горла, поражение зубной ткани, повреждение голосовых связок, незначительные боли, снижение восприятия, головные боли, простуды, аллергическая реакция, пребывание в сознании во время общего наркоза, желтуха, кровотечение, повреждение нервов, тромбоз, сердечный приступ, повреждение мозга, паралич или потеря жизни».

–Вы знакомы с этой формой, доктор?

–Да. Это стандартная форма, которую заполняют перед операцией.

–Вы можете сказать, кому делали эту операцию?

–Анне Фитцджеральд.

–А кто подписывал форму?

–Сара Фитцджеральд.

Я развернулся на пятках.

–Доктор Шанс, анестезия может серьезно навредить здоровью или даже лишить жизни. Это довольно серьезные побочные эффекты.

–Именно поэтому и существует данная форма. Чтобы защитить нас от таких людей, как вы,– сказал он.– На самом деле риск практически равен нулю. А процедура забора костного мозга несложная.

–Почему же эту несложную процедуру Анне делали под общим наркозом?

–Для ребенка это менее травматично, и он не будет выкручиваться.

–А после процедуры ощущала ли Анна боль?

–Может, немного,– признался доктор Шанс.

–Вы не помните?

–Это было давно. Я уверен, что сейчас об этом не помнит сама Анна.

–Думаете?– Я повернулся к Анне.– Может, спросим у нее?

Судья Десальво скрестил на груди руки.

–Кстати о риске,– продолжал я.– Расскажите нам, пожалуйста, о побочных эффектах курса инъекций, повышающих количество клеток костного мозга, который Анна прошла дважды перед забором трансплантата.

–Теоретически никаких осложнений быть не должно.

–Теоретически,– повторил я.– Почему теоретически?

–Потому что опыты проводились на лабораторных животных,– объяснил доктор Шанс.– Влияние на людей до конца не изучено.

–Успокаивает. Он пожал плечами.

–Врачи, как правило, не предписывают лекарств, которые потенциально могут принести вред.

–Вы когда-нибудь слышали о талидомиде, доктор?

–Конечно. Его недавно опять начали использовать для лечения рака.

–Когда-то это было революционное лекарство,– заметил я.– С катастрофическими последствиями. Кстати о последствиях… эта пересадка почки… какие могут быть негативные побочные явления такой процедуры?

–Не более чем при любом другом хирургическим вмешательстве,– ответил доктор Шанс.

–Может ли Анна умереть от осложнений во время операции?

–Маловероятно, мистер Александер.

–Что ж, допустим, операция прошла успешно. Как скажется на ее образе жизни то обстоятельство, что теперь у нее будет одна почка?

–Особенно не скажется. В этом-то и ее преимущество.

Я передал ему буклет, который взял в отделении болезней почек его собственной больницы.

–Прочитайте, пожалуйста, выделенный абзац.

Он опять надел очки.

–«Повышается риск гипертонии. Возможны осложнения во время беременности».– Доктор Шанс поднял глаза.– «Донорам рекомендуют воздерживаться от занятий контактными видами спорта, чтобы свести к минимуму риск повреждения оставшейся почки».

Я заложил руки за спину.

–Вы знали, что в свободное время Анна играет в хоккей? Он повернулся к ней.

–Нет, я не знал.

–Она вратарь. Уже несколько лет.– Я помолчал.– Но поскольку эта операция под сомнением, давайте сосредоточимся на тех процедурах, которые уже были. Стимулирующие уколы, переливание стволовых клеток, забор лимфоцитов и костного мозга – Анна все это перенесла. Вы заявляете как эксперт, врач, что в результате этих процедур Анне не был нанесен значительный вред?

–Значительный?– Он поколебался.– Нет, не был.

–А получила ли она значительную пользу от них?

Доктор Шанс долго смотрел на меня.

–Конечно,– произнес он.– Она спасла свою сестру.

Мы с Анной обедали на втором этаже, когда вошла Джулия.

–Это частная вечеринка?

Анна помахала ей, и Джулия села рядом, даже не взглянув на меня.

–Как дела?– спросила она.

–Хорошо,– ответила Анна.– Я только хочу, чтобы все закончилось.

Джулия открыла пакетик с заправкой для салата и выдавила содержимое на обед, который принесла с собой.

–Ты даже не заметишь, когда все закончится.

Говоря эти слова, она мельком взглянула на меня.

Этого было достаточно, чтобы я вспомнил запах ее кожи и родимое пятно в форме растущей луны на груди.

Вдруг Анна встала.

–Я пойду выгуляю Судью,– заявила она.

–Как же, там все еще полно репортеров.

–Тогда я погуляю с ним в коридоре.

–Нельзя. Он может гулять только со мной. Это часть дрессировки.

–Тогда я пойду в туалет,– сказала Анна.– Мне ведь можно еще хоть что-то делать самой, правда?

Она вышла из комнаты, оставив там Джулию, меня и все, чего не должно было быть, но произошло.

–Она оставила нас одних специально,– сообразил я.

Джулия кивнула.

–Она сообразительная девочка, прекрасно разбирается в людях.– Джулия отложила вилку.– В твоей машине полно собачьей шерсти.

–Я знаю. Все время прошу Судью заплетать косички, но он не слушается.

–Почему ты меня не разбудил?

Я улыбнулся.

–Потому что мы бросили якорь в спальной зоне.

Джулия даже не улыбнулась.

–Прошлая ночь была для тебя развлечением, Кемпбелл?

Я вспомнил старую поговорку: «Если хочешь увидеть, как Бог смеется, запланируй что-то». Я был трусом, поэтому схватил Судью за ошейник.

–Мне нужно выгулять его, пока нас не позвали обратно. Голос Джулии догнал меня у самой двери.

–Ты мне не ответил.

–Ты не хочешь, чтобы я отвечал,– сказал я, не оборачиваясь. Так я мог не смотреть ей в глаза.

Судья Десальво отложил слушание дела до трех часов дня – у него был сеанс у костоправа. Мы с Анной вышли в вестибюль, чтобы найти ее отца, но Брайана не было. Сара удивленно посмотрела вокруг.

–Может, его вызвали на пожар,– предположила она.– Анна, я…

Но я положил руку Анне на плечо.

–Я отвезу тебя на станцию.

В машине она сидела тихо. Я въехал на парковочную площадку возле пожарной станции и оставил мотор включенным.

–Послушай,– проговорил я.– Вероятно, ты не поняла, но первый день был у нас удачный.

–Все равно.

Она молча вышла из машины, и Судья перепрыгнул на освободившееся переднее сиденье. Анна пошла к станции, но затем свернула влево. Я сдал назад, а потом, вопреки здравому смыслу, выключил мотор. Оставив Судью в машине, я завернул следом за Анной за угол.

Она стояла, как статуя, и смотрела в небо. И что мне было делать? Я никогда не был отцом, я еле справляюсь с собой одним.

Анна заговорила первой.

–Вы делали когда-нибудь что-то неправильно, хотя это казалось правильным?

Я подумал о Джулии.

–Да.

–Иногда я себя ненавижу,– пробормотала Анна.

–Иногда,– сказал я,– я тоже себя ненавижу.

Это ее удивило. Она посмотрела на меня. Потом опять на небо.

–Они там, вверху. Звезды. Даже когда мы их не видим.

Я сунул руки в карманы.

–Когда-то я каждую ночь загадывал желание на падающую звезду.

–Какое желание?

–Разные. Бейсбольные карточки для коллекции. Золотого ретривера. Молодую хорошенькую учительницу.

–Папа говорил, что группа астрономов нашла новое место, где рождаются звезды. Только нам понадобятся две с половиной тысячи лет, чтобы их увидеть.– Она повернулась ко мне.– Вы ладите со своими родителями?

Мне хотелось солгать ей, но вместо этого я покачал головой.

–Раньше я думал, что, когда вырасту, стану таким, как они, но не стал. Дело в том, что в какой-то момент мне расхотелось этого.

Солнце обливало светом ее кожу, очерчивая линию шеи.

–Я поняла,– сказала Анна.– Вы тоже были невидимым.

Окончание следует...