Неправда! Те три танка не отстали. Их бросили, торопясь выполнить приказ. Не берусь
судить, насколько правильным было решение Хлынова, но бросать на произвол судьбы три
машины - означало махнуть рукой на подчиненных. Я козырнул и доложил, что моя
"тридцатьчетверка" неисправна. После двух попаданий подтекает масло, плохо
проворачивается башня. Экипаж проводит ремонт. Хлынов оглядел меня с нескрываемой
злостью. Ему некого было посылать. Командиры остальных танков, не слишком опытные
младшие лейтенанты, Февралев - в резерве штаба бригады, ждет новую машину. Ротный
сам себя загнал в тупик необдуманной ложью.
Сколько времени надо на ремонт?
А сколько времени требуется, чтобы потерять восемь машин? Зато орден катит. Так,
что ли, товарищ старший лейтенант? Насчет ремонта... через полчаса будем готовы.
Подобные ситуации открывают глаза на многое. Я знал Хлынова уже месяц, мы вместе
прошли Букринский плацдарм. Старший лейтенант был решительным и смелым бойцом. Но
боец и командир - разные вещи. Если с ротой он еще справлялся, то, получив под начало
батальон, начал рулить не туда. Взяли мы этот укрепрайон, а дальше что? Ведь это не
конечный пункт. Впереди Киев, а от батальона осталось всего шесть машин. Разве можно
было в такой обстановке бросать на произвол судьбы три танка, легкомысленно надеясь, что
они выберутся сами. Хлынов поджал губы и обратился к одному из "шестимесячных"
лейтенантов:
- Дорогу помнишь?
- Не очень...
- Гляди сюда. Вот исходный рубеж. Мы...
- Не надо, - перебил я ротного, - заблудится, потеряем еще один танк.
Хлынов буркнул, что на мне свет клином не сошелся. Найдутся и другие командиры.
Но я уже его не слушал.
- Рафаил, заводи!
Мы двигались в обратную сторону, обгоняя повозки с тяжелоранеными, бредущих в
тыл пешком перевязанных, контуженых солдат. Навстречу двигались ротные колонны
наступающих войск. Впрочем, колонны - громко сказано. Грязь и разбитые вдрызг дороги
не позволяли идти быстро. Роты растягивались на сотни метров, позади брели навьюченные
стволами и станками расчеты "максимов", минометчики. Изредка их обгоняли
"студебеккеры" со штурмовыми подразделениями. Что-то они припоздали к нашей атаке.
Потом мы свернули в сторону и пошли вдоль железнодорожного полотна. Уже
издалека увидели огромный чадящий костер. Я достаточно нагляделся на горевшие танки,
чтобы понять, что это "тридцатьчетверка", застрявшая на вершине насыпи. Леня Кибалка
выругался:
- Так и думал! Оставили, мать их ети, молодняк на съедение. Вот и горят. Бей, не
хочу.
Он добавил еще пару непечатных фраз, а Вася Лаборант, собравшись с духом,
порадовал новостью:
- Пулемет заклинило. Затвор со стволом сцепился. - Чего раньше не сказал?
Стрелок-радист глядел на меня снизу вверх и молчал. Вмешался сержант Кибалка:
- Ты два магазина одной очередью выпустил. Наверное, ствол сжег.
- Два магазина одной очередью не выпустишь, - серьезно ответил Легостаев.
Мне было уже не до курсового пулемета, от которого толку мало. Я не видел машины с
барахлившим двигателем, которую оставили по эту сторону насыпи. Остановились, не
доезжая до горевшей "тридцатьчетверки". Разворотило ее крепко. Не только сбросило
башню, но и сорвало всю правую сторону вместе с гусеницей и половиной колес. Машина
лежала на брюхе. Вместе с танком горели густым мазутным огнем шпалы, залитые соляркой.
Вокруг были разбросаны мятые закопченные гильзы от снарядов, лежало обугленное
человеческое тело без ног.
- Ленька, остаешься за старшего. Сидеть наготове у орудия, мотор не глушить.
- Есть, - отозвался Кибалка. - А ты куда?
- Гляну, что на той стороне творится.
Я вскарабкался наверх. Обе "тридцатьчетверки" стояли впритык друг к другу, в узкой
промоине, рядом с водоотводной трубой, проходящей сквозь основание насыпи. Промоина
образовалась от талой воды, бурлившей весной вокруг забитого мусором отверстия. Теперь
яма спасала оба танка.
Еще две "тридцатьчетверки" и бронетранспортер догорали на дороге, по которой мы
прошли два часа назад. Машины были не из нашей бригады. Значит, засаду немцы
выставили позже. Я перебрался через рельсы и скатился вниз. От танков, спрятавшихся в
промоине, кричали и махали шлемами:
- Не поднимайся. Ползи!
Что я и сделал. Когда на брюхе добрался до промоины и скатился вниз, меня кинулись
обнимать. Как выяснилось, ребята сумели перегнать через насыпь и второй танк. Начали
заводить тросы, чтобы стащить третий, застрявший на рельсах. По ним открыли орудийный
огонь самоходки. Машину на насыпи подожгли со второго выстрела, успел спастись только
один человек из экипажа.
Немецкие самоходки стреляли издалека, ввязываться с ними в бой было бесполезно.
Оба танка нырнули в промоину. Один получил снаряд в правый борт прямо над крылом,
погибли стрелок-радист и механик.
Люди приняли на себя удар болванки, танк не загорелся и даже остался на ходу. Все
это рассказал мне лейтенант, командир взвода.
- Вам повезло - успели проскочить. А мы пока возились, не заметили, когда фрицы
появились. Стреляли километров с полутора. Ну, чего мы сделаем со своими
трехдюймовками? Пришлось прятаться. Хорошо, хоть промоина попалась. Спрятали
задницы, а вскоре чья-то разведка появилась. Три танка и бронетранспортер. Прут на
скорости, ничего не видят. Мы орали, в воздух стреляли, а они скорость увеличивают. По
ним раза четыре немцы шарахнули: две "тридцатьчетверки" горят, бронетранспортер
вообще развалился. С третьей машины раненых собрали и назад.
Лейтенант свернул самокрутку и внимательно глянул на меня:
- Может, ты, Волков, меня трусом считаешь? Если бы мы бой приняли, те ребята в
живых бы остались. Но не рискнул я. Понял, что бесполезно. Полтора километра слишком
большое расстояние для наших пушек.
- Ладно. Чего теперь вслед кулаками махать. Где сейчас эти самоходки или танки, и
сколько их?
- Вон в той рощице. Кажись, две штуки. Расстояние тысяча триста метров. Место
открытое, не подсунешься. С ними еще броневик. В общем, дорогу перекрыли.
- Чего Хлынову не отвечаешь? Он вас уже целый час вызывает.
- На этой машине рацию разбили, а у меня слабенькая, не достает до поселка.
Опомнился, вызывает! Я б ему рассказал, как ребят по кускам из машины вытаскивали.
- Ладно, успокойся. Механика-водителя нашел?
- Нашел. Он как раз и уцелел с той "тридцатьчетверки".
Мы оба снова глянули на догоравшую машину. Закурили. На погонах взводного,
пришитых к замасленному бушлату, виднелись дырочки от первых звездочек - совсем
недавно он был еще младшим лейтенантом, командиром танка. Вместе со взводом получил
"лейтенанта". Крепышок, с насупленным лицом и курносым носом. Мой изучающий взгляд
ему явно не нравился, но что делать в этой ситуации, он не знал. Не знал бы и я, случись это
года полтора назад. Сейчас опыт появился, и я перебирал варианты.
- Чего уставился? Думаешь, сильно нам поможешь одним танком? Фрицев
артиллерией надо выковыривать. И не нашими пушками, а гаубицами. Они там зарылись,
их черта с два возьмешь.
Я дал лейтенанту выговориться. Настроение его было понятно. Одна машина сгорела,
вторая продырявлена. Пять человек погибли, рация на ладан дышит, обе
"тридцатьчетверки" в ловушке.
- Успокоился? - спросил я. - Тебя как зовут?
- Лейтенант Ярославцев. Командир взвода. - Длинная фамилия. Не докличешься. По
имени можно?
- Иван.
- Ну а я - Алексей.
- Знаю. Кликуха - Штрафник.
- Хоть горшком назови.
- Штрафником, значит, был?
- Был - не был. Какая разница?
- Разница есть, - хитро улыбнулся Иван Ярославцев. - Воюешь давно, а держат во
взводных. А когда я в заднице оказался, послали тебя, а не другого.
- Никто не знает, что с тобой. В заднице ты или в другом месте.
- А что, трудно понять? Взвод бросили, два часа связи нет. Значит, не все в порядке.
Была бы возможность, мы бы давно прикатили.
Ярославцев хоть из молодых, но действует правильно. На рожон не полез и сумел
вывести из-под огня дальнобойных немецких орудий две машины. Молодец, что не полез в
драку по открытому полю на дурняка. Судя по дырке в броне, стреляли из орудия калибра 88
миллиметров. А вот кто занял позицию в леске, надо еще выяснить. Если "тигры", то дело
паршивое. Пара машин с круговым обстрелом и броней в десять сантиметров - дело
серьезное. Чтобы ее пробить, надо приблизиться метров на пятьсот. На такое расстояние они
не подпустят. Впрочем, "тигров" в танковых частях не так и много. Скорее всего, дорогу
перекрыли самоходки. Постоят до ночи, а потом исчезнут. Только нам до ночи ждать не
дадут.
- Мы пробовали кое-что предпринять, - словно оправдываясь, сказал Ярославцев. -
Только шевельнешь ся - снаряд летит. Вон края обвалились. Болванки в мет ре над
башнями идут.
Через полчаса наблюдения я окончательно убедился, что среди вязов, еще не
сбросивших листву, находятся, как минимум, два штурмовых орудия "артштурм". Правда,
это были уже не те пауки, с торчащими, как обрубок, короткоствольными пушками калибра
75 миллиметров, воевавшие на всех фронтах еще с сорок первого года. Низкие, всего два
метра высотой, они были теперь вооружены длинноствольными орудиями "восемь-восемь".
Нашу лобовую броню спокойно просадят за полтора километра. У этих самоходок, кроме
мощных орудий, хорошей оптики и дальномеров, имелось еще одно важное достоинство -
компактность. Зато броня была так себе. Какие бы дополнительные плиты ни навешивали,
борта оставались уязвимыми.
Пока мы наблюдали, нас заметили. Снаряды тратить не стали, зато хорошо
приложились из крупнокалиберного пулемета. Из холма, поросшего бурьяном, выбивало
куски дерна величиной с кулак. Бурьян скосило начисто, а удары тяжелых пуль отдавались
через двухметровую толщину почвы. Сообразили, если не уберемся, можем поймать и
снаряд. Два метра земли не спасут, поэтому уползли опять в низину. Взялись было
обсуждать, что будем делать дальше, но меня позвал Леня Кибалка:
- Хлын на связи. Два раза уже тебя вызывал. Ругается.
Пришлось снова бежать через насыпь, уворачиваясь от пуль. Доложил обстановку.
- Что собираешься делать? - спросил старший лейтенант.
- А ты посоветуй.
Я оказался в незавидном положении. "Артштурмы" меня не подпустят. Две машины в
ловушке, даже выползти не могут. Мой танк находится по другую сторону насыпи.
Допустим, я найду объезд, что толку?
- Слушай, Волков! Сидеть я тебе не дам. Там ребята... Не дослушав его, переключил
рацию на "передачу".
- Что ребята? Ты их сам в ловушку загнал. Рвался вперед за орденом. Ладно, если есть
возможность, подгони еще одну машину. Только с южной стороны насыпи.
- Машин нет, ты сам знаешь.
- Черт! Ну, найди любую пушчонку. Может, трофейную. Если не получится, тогда
миномет с полсотней мин. И перебрось срочно ко мне. Чего молчишь?
- Не дергай. Через десяток минут сообщу. Постараюсь что-нибудь организовать.
- Ну-ну. Телись, только быстрее.
С другой стороны насыпи меня позвал Ярославцев. Я сообщил, что обещано
подкрепление. Будем ждать.
Мой экипаж давил вшей и рассуждал, могут ли налететь в такую пасмурную погоду
"юнкерсы". Спросили мое мнение. Я ответил, что вряд ли. Гусейнов курил и наблюдал, как
на рельсах догорает "тридцатьчетверка". Кибалка, цокая языком, жалел погибший экипаж.
Стрелок-радист Легостаев, самый рослый, больше других страдал от голода. Предложил:
- Может, добьем НЗ?
Кибалка сказал, что солдат должен идти в бой голодным и злым.
- Ну, и продолжай злиться, - сказал Легостаев. - Давайте перекусим, товарищ
старший лейтенант?
- Ладно, доставай, пока время есть.
С харчами оказалось не густо. У немцев в захваченном поселке консервами разжиться
не удалось. От завтрака оставался лишь котелок синей ячневой каши и половинка
сплющенной хлебной буханки. Правда, имелся трофейный ром, но пить я запретил, сказав,
что вскоре предстоит бой.
Вася Легостаев подогрел на крошечном костерке кашу и поставил на крыло танка.
Котелок выскребли до дна, хлебное крошево запили водой. В небе кружились одинокие
снежинки. Взъерошенная ворона села на ветку, наблюдая за нашим обедом и одновременно
кося взглядом на обугленное тело танкиста без ног, лежавшее рядом с догорающей
машиной. Перехватив мой взгляд, Кибалка сказал, что тело не вытащишь, от огня сильный
жар.
- Ладно, дуй на насыпь и понаблюдай. Только осторожнее, у фрицев
крупнокалиберный пулемет. А ты, Василий, неси свой ДТ. Попробуем отремонтировать.
Легостаев заявил, что пулемет надо менять, но все же вытащил из гнезда и положил
передо мной "дегтярев" танкового образца. Пулемет неплохой, со складным прикладом и
емким диском на шестьдесят три патрона. Как и любое оружие, оно не любит дураков, а
Вася Легостаев, несмотря на десять классов, курсы стрелков-радистов и высокую довоенную
должность лаборанта, проявил двойную глупость. Сначала строчил из него непрерывными
очередями, а когда заклинило затвор, пытался устранить неполадку тяжелым молотком.
Рукоятка перезарядки не выдержала грубого обращения и сломалась. Остался обломок
сантиметра два.
- С оружием надо, как с девушкой, - выдал расхожую фразу Рафаил. - Нежно,
ласково. Тогда что-то получишь. Ты, Вася, девушек, наверное, никогда не обнимал?
- Ты много обнимал! - огрызнулся Легостаев. - В вашем ауле все девки в штанах
да паранджах ходят, ни ног, ни рожи не видно.
Я цыкнул на обоих. Из пулемета, особенно в сорок первом и сорок втором, я
настрелялся достаточно. Такие штуки с затвором иногда случались. Приказав Легостаеву
крепко держать ствол, я выбрал в ящике молоток поменьше, пассатижи и принялся
постукивать по обломанной рукоятке. Минут через пять затвор сдвинулся с места,
показалась лопнувшая гильза, которую выбили шомполом.
- Ты хоть диски пустые набил? - спросил я, вытирая пот со лба.
- Так точно.
- Не знаю, как ты теперь перезаряжать будешь.
- У меня руки крепкие, смогу. - Пробуй.
Когда Легостаев все же взвел затвор раз и другой, подкатил мотоцикл с двумя
бойцами. Из коляски торчала минометная труба. Командир расчета доложил, что прибыл в
мое распоряжение, а к миномету имеется двадцать девять мин.
- Тридцатую пожалели? - сварливо поинтересовался Кибалка, покинувший пост на
верхушке насыпи.
Ответа он не получил и стал докладывать то, что я уже видел. Добавил, что километрах
в трех отсюда находится переезд, движения там не заметно. Можно пересечь железную
дорогу и приступить к выполнению задания.
Выбор действий у меня был небогатый, рассчитанный на приобретенный за два года
опыт. Лучше бы, конечно, Хлынов прислал еще один танк. Но ротный заврался и крепко
держался за пять уцелевших машин. Спасибо и за миномет! Расчет должен был выполнять
отвлекающую роль, насколько мог позволить жидкий запас мин. Еще я докричался до
Ярославцева и попросил направить в мое распоряжение стрелка с пулеметом и десятком
дисков. Лейтенант лишних вопросов не задавал. Вскоре к нам присоединился кучерявый
ефрейтор с хорошо смазанным пулеметом, исправным затвором и вещмешком, набитым
запасными дисками.
Доехали до переезда. На обочине торчала разбитая пушка, лежал мертвый немец в
шинели, каске, даже с винтовкой, но без сапог. Братья-славяне сняли самое нужное для
наступающей зимы. Возле перевернутого артиллерийского передка стояла лошадь и
терпеливо ждала хозяев. Неподалеку лежала вторая лошадка - мертвая. Леня Кибалка,
любивший лошадей, выругался.
- Фрицы - суки, а из-за них животные страдают.
Ему не ответили. За переездом застыли тела наших погибших пехотинцев. Не меньше
взвода попали под пулеметный огонь и остались возле придорожных тополей. Здесь же,
возле подбитой "тридцатьчетверки" копошился экипаж. На минуту остановились, и я
перекинулся несколькими фразами с командиром танка. Младший лейтенант сообщил, что
они поймали снаряд, когда атаковали переезд.
- Это ваш танк на насыпи горит? - спросил он. - Наш.
- И чего вы туда поперлись? Можно было через переезд.
- Зато вы попробовали. Целый взвод угробили.
- Угробили, - невесело согласился командир танка. - У нас всего два танка
имелось. Пехоту прикрывали. А у фрицев здесь одних пулеметов штук шесть было и две
пушки. Вы своим батальоном в момент бы их смахнули. Нет, полезли через насыпь.
Младший лейтенант был прав. Слишком спешили и не заметили переезд. Впрочем,
сейчас рассуждать поздно. Навстречу тянулась колонна пехоты, орудия на конной тяге. Нам
бы хоть одну пушку. Но просить было глупо - у каждого подразделения своя задача. Будем
обходиться чем есть. Несмотря на низкие облака, с ревом прошла тройка штурмовиков
"Ил-2". Мы проводили их глазами. И вы нам не поможете!
За полтора километра перед рощицей я оставил в овражке минометчиков. Бинокля у
них не было, и мы определили цель через мой трофейный "Цейс", снятый с убитого
немецкого офицера еще летом, под Орлом. Сверили время, благо трофейными часами к
ноябрю сорок третьего обзавелись почти все.
- Через двадцать минут начинаете вести огонь, - напутствовал я сержанта,
командира расчета. - Одна мина в минуту, строго по времени. Ясно?
- Так точно.
Метрах в трехстах оставили кучерявого ефрейтора-пулеметчика с мешком дисков.
Никакого толка от стрельбы за полтора километра не будет. Но трассирующие очереди тоже
хоть немного отвлекут внимание фрицев. Остальное дело за нами. Мы продолжали
описывать круг, когда меня вызвал по рации майор Плотник.
Одно вранье тянет за собой другое. Плотник интересовался, чем я занимаюсь в тылу. О
попавших в ловушку танках он ничего не знал. Пришлось сочинять историю, что я помогаю
ремонтировать и охраняю два поврежденных танка. Стало обидно за Хлынова. Смелый
парень, батальон доверили, а он в брехне запутался. Плотник не стал вдаваться в детали и
поторопил меня. Подводить ротного я не хотел. Если все закончится благополучно, тогда и
разговоров не будет. А если не повезет, обсуждать события будут уже без меня.
Закончив круг, я высматривал в бинокль путь к чертовой рощице, где засели две
самоходки. Два - один. Расклад не в нашу пользу. Кибалка почесывал горбатый нос и
что-то прикидывал.
- Вот жизнь блядская, - наконец разродился он. - Опять под снаряды лезть.
- А ты чего хотел?
- Я бы лучше на бабу слазил.
Рафаил Гусейнов и Вася Лаборант невесело хихикнули. Под снарядами за последние
дни мы побывали вдоволь. Но тогда мы воевали в составе роты, батальона, а сейчас лезем в
одиночку неизвестно куда. Поэтому экипаж заметно нервничал. Два раза в наш танк
попадали вскользь. Везло. Но, как известно, Бог троицу любит. Какой она окажется, эта
троица?..
Давно воевавший Леня Кибалка острее других ребят чувствовал опасность. Мы думали
об одном и том же. Только я молчал, а заряжающий, не выдержав, шепнул, наклонившись ко
мне:
- Алексей Дмитрич, мож не надо на рожон лезть? Стрельнем десяток раз, они сами
смоются. Ведь фрицы, считай, в окружении сидят.
- Ладно, посмотрим. Рафаил, когда пойдем, скорость не снижай. Команды выполнять
мгновенно. Леня, заряжай бронебойный.
Удар с тыла не получился. Минометчики добросовестно выпустили все двадцать
девять мин, кучерявый стрелок-радист стрелял из своего пулемета, а мы неслись по
намеченному маршруту. Через березняк, поляну, потом низиной мимо хилых осин. Я даже
успел два раза выстрелить, но навстречу летели тяжелые снаряды развернувшихся
самоходок.
Нервов у механика-водителя хватило еще метров на сто бешеной гонки. Очередная
бронебойная болванка пролетела совсем рядом, другая врезалась в землю и, кувыркаясь,
ударила машину под брюхо. Встряхнуло так, будто броню проломило насквозь. Гусейнов
резко повернул. Я ткнул механика сапогом в спину.
- Куда, сучонок! Выравнивай, борт пробьют.
Нас спасла осина, которая приняла на себя удар болванки, летящей со скоростью
тысяча метров в секунду. Дерево не просто переломилось, а взорвалось. Верхушку
подбросило вверх, а середина разлетелась веером белых щепок. Гусейнов гнал машину,
ничего не видя перед собой, и я снова ногами показал направление.
- Вон туда, в овражек.
Самоходки потеряли нас из виду, но, угадывая цель, довольно точно уложили штук
семь фугасов. Осколки колотили по броне, как огромное зубило. Вскрикнул Вася Легостаев.
Я остановил танк метров через двести. Пахло горелой резиной, стрелок-радист, держась за
лицо, мотал головой. Шлем был изодран кусочками брони, глубокая царапина пересекала
скулу. В общем, пустяки.
Машине досталось тоже. Болванка оставила глубокую вмятину, скользнула по круто
скошенной броне (спасибо конструктору!) и ушла рикошетом между гусениц. Пройди она
по верхней части лобовой брони, удар получился бы практически прямым. А это значит...
- Амбец всем бы получился, - ковырнув пальцем вмятину, объявил Кибалка. - А
тебе, Рафаил, в первую очередь.
Гусейнов, бледный и молчаливый, тоже потрогал вмятину. Я влез под танк. Опасался,
что прошедший под брюхом машины снаряд мог разбить колеса или гусеницы. И то и
другое оказалось невредимым. Зато сорвало с креплений аварийный люк на днище.
Несколько осколков от фугасных снарядов оставили зазубрины, а особенно крупный вмял
корпус с правой стороны и ранил отколотым кусочком брони Васю Легостаева.
Пострадавшего быстро перевязали, подтянули полуоторванный люк и примотали его
проволокой. Гусейнов предложил завести двигатель и опробовать, все ли в порядке.
- Не надо. Немного подождем, - ответил я.
Экипаж закурил. Я еще не решил, что делать дальше, и тоже смолил самокрутку. Небо
немного прояснилось. На северо-восток с большой скоростью прошла шестерка немецких
истребителей "фокке-вульф-190". Под брюхом они тащили бомбы. На одинокий танк
внимания не обратили. Ярославцева в его яме-ловушке тоже не заметили. Но вслед за ними
могли появиться "юнкерсы-87", наш главный враг. Эти летят с меньшей скоростью и мимо
танков не пройдут. Я связался с Ярославцевым по рации. Хоть ящик и трещал помехами, но
друг друга мы кое-как слышали.
- Иван, открывай по фрицевским коробочкам навес ной огонь фугасными снарядами.
Ярославцев с минуту раздумывал, потом отозвался:
- Так они же нас прикончат. Если начнем пальбу, разнесут нашу яму.
- Долго в ней не просидите. Небо проясняется, вас с воздуха первая же тройка
"юнкерсов" раздолбает. Все, выполняй.
- Есть.
- И снаряды не жалей. На том свете они не понадобятся.
- Понял. Вломим из обоих стволов.
Другого варианта я не видел. Промедлим еще - получим от начальства команду идти
напролом. Хватит, мол, отсиживаться. А это - верная смерть. Не начальство, так фрицы
угробят: с воздуха или какая-то отступающая часть. Конечно, ни фугасные, ни бронебойные
снаряды за тысячу метров самоходки с усиленной броней не возьмут. Но если Ярославцев
пристреляется, то разворошит гнездо. Фугас очень просто может порвать гусеницу или
перебить осколком ствол.
Лейтенант и ребята из его взвода, обозленные гибелью товарищей, потерей машины и
безнадежной отсидкой в норе, наконец получили задание по душе. Снаряды летели один за
другим. Взрывы крушили деревья, поднимали фонтаны мокрой земли. Одна из самоходок
открыла ответный огонь. Теперь снаряды падали с ориентиром на вспышки. Боезапас обоих
танков составлял почти две сотни снарядов. Выстрелов на сто - сто двадцать я мог
рассчитывать. Под шумок, на малом газу, мы сменили позицию. Прошли по низине еще
метров двести пятьдесят. Если самоходки примут решение уходить, то, скорее всего, двинут
в сторону от железнодорожного полотна, которое уже оседлали наши.
Сначала появился четырехосный бронеавтомобиль "бюссинг", угловатый, с тупой
скошенной мордой и пулеметом. Промчался метрах в семистах, но стрелять я не пытался.
Вслед за ним должны были появиться самоходки. Я перегнал машину поближе к тому месту,
откуда вывернулся "бюссинг". Зарядили орудие подкалиберным снарядом. Для хороших
друзей не жалко, хотя подкалиберные снаряды берегли до последнего.
- Ленька, смотри вовсю. Лучше из люка высунься.
Перископ командирской башенки нам разбили еще утром, а в прицел виден лишь
небольшой участок. Ленька, с его не испорченным учебой зрением, различал цели не хуже
бинокля.
- Едут, едут, - зашептал он, наклоняясь ко мне.
Приземистая, хорошо знакомая машина шла со скоростью километров сорок. Борт
закрывал броневой экран из нескольких листов. Массивный длинный ствол, торчавший
прямо из корпуса, покачивался на ходу. Эта двадцатипятитонная штуковина, высотой всего
два метра, именовалась штурмовым орудием и хорошо маскировалась в любой низине.
Выстрел! Лист брони прошило подкалиберной раскаленной стрелой. Еще! После нового
попадания "артштурм" задергался и остановился.
Вторая машина, развернувшись, стреляла по нам из кустарника. Короткая
трехминутная дуэль со второй самоходкой закончилась ничейным результатом. И мы, и
"артштурм" находились в движении, никак не могли поймать друг друга в прицел.
Самоходка дала задний ход и исчезла.
Первая машина горела. Что стало с экипажем, неизвестно. Или остались внутри,
оглушенные, или убежали, пока мы обменивались снарядами со вторым "артштурмом".
Огонь добрался до снарядов, и самоходка взорвалась. Вынесло переднюю часть рубки,
орудие уткнулось стволом в землю.
Встав на башню, я разглядел уходящую машину. Мы могли бы помериться с ней
скоростью, но преследовать опасного противника желания не было. Слава богу, что
выскочили живьем из этой передряги.
Подъехали к осиновой рощице, где прятались "артштурмы". Капониры для самоходок
и бронемашины, разбитый крупнокалиберный пулемет. Из заваленного окопа торчала
подошва сапога. Вокруг воронки, поваленные взрывами деревья, срезанные осколками
ветви. Ваня Ярославцев снарядов не пожалел. Может, поэтому самоходки поспешили
убраться и подставились под мой выстрел.
Вскоре появились танки Ярославцева. На трансмиссии лежали три тела. Погиб
башнер, корректировавший огонь. Нательная рубаха, которой укутали пробитую осколком
голову, сплошь пропиталась кровью. Покурили, подобрали минометчиков, стрелка-радиста
с пулеметом и вернулись в расположение батальона.
На войне все меняется быстро. Когда вернулись в батальон, там снова командовал
майор Плотник. Чему я был очень рад. Командир полка Третьяков в лазарете не залежался и
снова взял командование в свои руки.
Петра Назарыча Плотника давно планировали поставить на полк, но не хватало
образования. Я знал, что у него за плечами пять-шесть классов, сверхсрочная служба и
ускоренные командирские курсы. Поэтому выше батальона не ставят.
Плохо быть зловредным. Но то, что Степа Хлынов опять вернулся на роту, я посчитал
справедливым. Откомандовался батальоном! Три машины на произвол судьбы бросил.
Майор Плотник так бы не поступил. Не знаю, что ему объяснял Хлынов, но комбат был в
нормальном настроении. Сняв танкошлем, с минуту постоял возле останков погибших
ребят, замотанных в шинели, и коротко приказал взводному Ярославцеву:
- Ваня, организуй помощь. Могилу уже роют, помоги пехотинцам. Всех вместе
хоронить будем. Ты, Алексей, говорят, с самоходками воевал?
- Так точно.
- Там не "фердинанды" были?
Комбат не случайно спросил про "фердинанды", которые, как и тяжелые танки "тигр",
включались в боевые сводки отдельной строкой. Эти немецкие машины в боях наносили
нашим войскам особенно сильный урон. За их уничтожение зачастую награждали весь
экипаж.
Поэтому сожженные "фердинанды" и "тигры" часто мелькали в донесениях. Только
где их столько взять? "Тигров", согласно техническим справочникам, Германия выпустила
менее двух тысяч, "фердинандов" всего 120 штук. Это составляло считаные проценты от
общего количества немецкой бронетанковой техники. Поэтому я не стал увеличивать и без
того фантастическое число.
- Совместно со взводом Ярославцева вели бой с двумя самоходками "артштурм", -
доложил я. - Машины нового образца с 88-миллиметровыми пушками. Одну штуку
уничтожили. За железной дорогой догорает.
- А может, это "фердинанды" были? - хитро сощурился комбат.
- Нет. У "фердинанда" высота три метра, а наши "арт-штурмы", как клопы,
приземистые. Но орудия, дай бог! У нас один танк сожгли и еще две "тридцатьчетверки" из
другой бригады.
- Жаль. За "фердинанда" можно смело двоих-троих наградить.
- Не заслужил, товарищ майор, - снова козырнул я.
- Волков во время атаки еще одну пушку раздавил, - подал голос Хлынов. - И
гусеничный тягач с десятком фрицев раздолбал.
Конечно, майор Плотник что-то уже знал про отставшие машины, но лишь в общих
чертах. Если бы ему доложили, что Хлынов бросил на произвол судьбы взвод, старлею бы
крепко не поздоровилось. Но никто не выдал. Стукачество на фронте презиралось не
меньше трусости.
Но сейчас над командиром роты нависла реальная угроза. Пользуясь паузой и
дожидаясь подвоза боеприпасов, Петр Назарович Плотник восстанавливал картину боя.
- Значит, Ярославцева со взводом оставили вышибать немецкие самоходки, так?
- Ну, вроде того, - замялся Хлынов. - Существовала угроза, что они ударят с
фланга.
- А зачем Волкова в подмогу им послал?
- Ну, как опытного танкиста.
- А Ярославцев не опытный?
- И Ярославцев
опытный.
- Чего ты юлишь? - разозлился комбат. - То Волков никудышный командир, взвод
под Букрином угробил.
- А сейчас ты его посылаешь в помощь Ярославцеву. Самоходку кто уделал?
- Волков, - отозвался Ваня Ярославцев. - Я ему лишь помогал.
- В общем, понял я. У тебя, Степан, личные счеты с Волковым. А это самое
никудышное дело. Может, ты замполита Гаценко наслушался и за чистоту рядов борешься?
Тогда я его в другую роту переведу.
- Все нормально, - сказал Хлынов. - Волков воюет смело и меня устраивает.
- Он тебя устраивает! - передразнил комбат. - А ты его устраиваешь? Волков на
фронте с сорок первого года. С такими подчиненными тоже надо уметь найти общий язык.
Усек, Хлынов?
- Так точно!
- За сегодняшний бой благодарность вам обоим и личному составу.
Мы оба козырнули.
- Служим трудовому народу!
Комбат повернулся и зашагал к себе. Я пошел к своему танку. Экипаж загружал
боеприпасы. Я присоединился. Молча вставлял в гнезда внутри башни тяжелые остроносые
снаряды. Кибалка что-то спросил, я невпопад ответил. "Шли бы все в задницу со своими
благодарностями!" - думал я. Экипаж уловил мое настроение. Работали тоже молча.
Ведрами переливали солярку в бездонные баки, на корму загрузили дополнительные ящики
со снарядами. Десантники, которым предстояло сидеть на броне, с опаской глядели на
боеприпасы.
- Пуля попадет, взлетим к чертовой бабушке.
- От пули они не сдетонируют, - успокоил я бойцов. - И от осколка тоже. А если
фрицевский снаряд прилетит, то конец один. Вместе на тот свет попадем.
- Мы не торопимся, - засмеялся сержант из десантников.
Ужинали в затишке, в разбитой комнате без потолка, зато с тремя стенками. Пролом и
выбитую дверь завесили от ветра плащ-палатками. Круглая крышка полированного
хозяйского стола стояла на кирпичных столбиках, вместо табуретов рифленые жестяные
ящики из-под мин, накрытые тряпьем, чтобы не застудить задницы.
Легостаев вместе с Кибалкой принесли с кухни четыре котелка пшенной каши, две
буханки хлеба и водку. Оба пожаловались, что в наступлении харчи доставляют, как всегда,
с запозданием. Впрочем, каша была наваристая, мясная. Водки и трофейного рома тоже
имелось в достатке. В качестве закуски они раздобыли огромную луковицу, нарезав ее
вкривь и вкось. Выпили, закусили хлебом с луком, после второй порции принялись за кашу.
Хотелось горячего чая. В прежней бригаде покойный механик-водитель Иван Федотович
всегда заваривал горячий чай.
- Леня, - попросил я. - Поищи кусты иван-чая. Холодина, кишки бы погреть.
- Давай на смородиновых листьях заварю, - предложил сержант. - В саду еще не
все листья облетели.
- Ну, пошли вместе, глянем.
- Может, еще по сто граммов? - предложил Вася Лаборант.
Я был бы не против добавить и сто, и двести граммов. Но комбат наверняка соберет
после ужина командиров рот и взводов. Передышка долго не продлится. Или вперед
пойдем, или здесь окапываться будем. Не хотелось светиться перед Плотником крепко
выпивши.
- Пей, если хочешь, - разрешил я Васе Лаборанту. - А тебе, Рафаил, хватит. Пока
не стемнело, проверь соединения и тяги. Нас сегодня крепко покидало.
- Не только покидало, - подал голос стрелок-радист. - Снарядом чуть брюхо не
пропороло.
В небольшом саду за домом, среди посеченных осколками деревьев, нашли кусты
черной смородины. Часть листьев еще не облетела, осталось даже немного ягод. Собирали в
каску, подобранную здесь же.
- Настроение паршивое, Леха? - спросил Кибалка.
- Не знаю. Глянь, вишня тоже листья не сбросила. Примета есть, если до ноябрьских
листья не опадут - зима теплая будет.
- На Украине, говорят, все зимы теплые. А ты точно не в себе, Алексей. Я понимаю,
переживаешь, что ни за что с роты на взвод скинули. Ну, и хрен в глотку этому Гаценко и
Хлынову. Переживем. Помнишь, что под Орлом творилось? А когда к Днепру шли? Сейчас
полегче, вон сколько сил собрали.
- Писем два месяца нет, - сказал я.
- Все они умники, - гнул свое заряжающий. - Чтобы в анкете - ни сучка, ни
задоринки. Сами бы попробовали с самоходами связаться?! Обосрались бы. Когда нас
болванкой в лобовину шарахнуло, я себя сразу похоронил. До сих пор пальцы трясутся. А те
два экипажа накрылись бы, точняк. Терпелка кончилась, и полезли бы под снаряды.
- Ленька, хватит ерунду молоть. И так тошно.
Кибалка недовольно засопел, а я набрел на терновый куст. Крупные черные ягоды,
тронутые морозцем, были сладкие на вкус. Насобирали треть каски и вернулись к своим.
Чай или компот заварили в котелках. Пришел Ярославцев. Хорошо выпивший, обнял и
сказал, что меня приглашает к себе ротный.
- Иди, Алексей Дмитрич, - поддержал лейтенанта весь мой экипаж. - Кому лучше
будет, если с ротным не сойдешься? Будет совать в каждую дырку, как затычку, пока не
угробимся. А водки мы тебе оставим, если там не нальют.
- Как не нальют! - вскинулся Ярославцев. - Уже налито.
Ребята были правы. На Букрине именно наш взвод сунули под переправу. Там мы
потеряли шесть человек и две машины. И сегодня выручать взвод Ярославцева пришлось
нам, когда остальные после боя отдыхали. Я согласился и пошел вместе с Иваном. По дороге
сказал:
- Долго вы меня приглашать собирались. Ярославцев, пошатываясь, шепнул на ухо:
- Хлын тебя не звал, потому что опасался, вдруг откажешься. Авторитет все пытается
держать. А ребята настояли.
В подвале, освещенном двумя коптилками, сидели за столом оба командира рот,
старшина и двое взводных. Мне налили полкружки разведенного спирта. Выпили за победу,
потом за Сталина, помянули погибших. Мужики уже усидели несколько фляжек. Как всегда
после боя и хорошей выпивки, стоял гул возбужденных голосов. Хвалили Хлынова,
который провел смелую атаку и с ходу вышиб немцев из поселка.
- Действовал уверенно, как комбат, - поддакнул старшина.
Познакомился с лейтенантом Артемом Майковым, командиром второй роты.
"Лейтенанта" и должность ротного получил на Букринском плацдарме, где разбил две
немецкие пушки и удачно отразил несколько атак. На мой вопрос, давно ли на фронте, с
гордостью ответил, что с февраля сорок третьего.
- Горел, в госпитале лежал, - возбужденно рассказывал он мне свою биографию. -
На Букрине рота фрицам дала жару. Когда командир погиб, комбат Плотник роту доверил.
Значит, мне тебя благодарить, что два моих танка помог вывести?
- Брось. Какая там благодарность!
- Н-нет, я добра не забываю.
Потом поговорили о том, как воевали с самоходками. Ярославцев сообщил, что
выпустил девяносто штук снарядов.
- Выкурили блядей из засады. Леха одну самоходку в клочья разнес. Ну а мы
зенитный пулемет вместе с расчетом уделали.
После трудного дня и выпитого спирта тянуло на сон. Хлынов немного меня
проводил, пожал руку. Кажется, отношения с ротным стали налаживаться.
Глава 6. От Киева до Фастова с боями
Это была уже вторая попытка овладеть Киевом. Первое наступление, в середине
октября, пока мы сидели под Букрином, закончилась неудачей. Слишком много техники и
войск противостояло нашим частям, прореженным после спешной и плохо продуманной
переправы через Днепр и боев на плацдармах. Второй удар, нанесенный третьего ноября,
получился удачным. Немецкая оборона была прорвана.
Пятого ноября перерезали шоссе Житомир - Киев, бои шли на окраинах города. По
слухам, 1-я Чехословацкая бригада, наши союзники, к вечеру уже заняла вокзал. Так или
иначе, но на окраине города мы в очередной раз натолкнулись на упорное сопротивление
немцев.
С нашей стороны действовал жесткий приказ - к седьмому ноября освободить Киев.
Командование вермахта не менее категорично запрещало до определенного времени
отступление своим частям. Нас поддерживали новые тяжелые самоходные установки
СУ-152, вооруженные 152-миллиметровыми гаубицами. Машины имели хорошее
бронирование, по эффективности значительно превосходили СУ-122, которые
сопровождали нас до Днепра.
В конце сорок третьего года тяжелых, эффективных в бою самоходных установок
СУ-152 было в армии очень немного. Их выделяли в наступающие части из резерва
Главного командования едва не поштучно. Это говорило о том, какое важное значение
имело взятие Киева. К сожалению, когда к стратегии примешивали политику, давали
задание взять к очередной "дате" любой ценой тот или иной город, эта "любая цена"
оборачивалась огромными потерями.
Киев был уже окружен. В ночь с 5 на 6 ноября немцы активно выводили свои войска,
чтобы избежать "котла". Части, обеспечивающие отход, дрались упорно. Я видел улицу,
сплошь заваленную телами наших бойцов. Уткнувшись друг в друга, горели три танка,
валялись перевернутые "сорокапятки".
Под гусеницами хрустели и расползались тела погибших (так было!), другой дороги
найти не могли. Мы непрерывно вели огонь по амбразурам и подозрительным местам.
Вскоре батальоны наткнулись на бетонные укрепления, откуда били противотанковые
пушки. Наш комбат, Петр Назарович Плотник, не поддался на понукания и приказы
двигаться дальше. Батальон в том месте сожгли бы полностью.
Договорился с начальством. На помощь прислали три СУ-152. Снаряды, весом полста
килограммов, проламывали бетон (хотя и не с первого попадания), все окуталось облаком
дыма, начались пожары. Наша рота двинулась вперед. Мой танк вылетел на окоп
"семидесятипятки". Она стояла особняком на фланге своей батареи. Фрицы не успели
развернуть орудие. Я раза два выстрелил с ходу, но не попал. Останавливаться не было
времени, ствол уже поворачивался в нашу сторону. Мы ухнули на скорости в окоп метровой
глубины, смяли орудие и уткнулись в стенку.
Требовалось срочно развернуться (крутнуться!), выскочить из окопа по въездной
дорожке, но двигатель, бешено взревев, вдруг замолк. Стартер отчаянно звенел, но
двигатель не заводился. Высота "тридцатьчетверки" - два с половиной метра, да еще под
нами лежала смятая пушка. Башня торчала из окопа, как гриб в чистом поле.
Три "семидесятимиллиметровки" стояли в сотне метров. Одна была разбита, зато две
другие вели беглый огонь по наступающим танкам. Угол горизонтального обстрела этих
пушек составлял шестьдесят градусов. Немцы могли, даже не разворачивая корпус орудия,
достать нас поворотом ствола. А уж со ста метров они не промахнутся.
Самым паршивым в этой ситуации было то, что Рафаил окончательно растерялся. Он
сумел запустить двигатель, крутнулся и снова уперся в другую сторону окопа. Пологую
аппарель (выезд из капонира) завалило землей, но по ней можно было выбраться, давая
сильный, ровный газ. Возможно, Гусейнов, сидевший в корпусе танка, чувствовал себя
защищенным стенками окопа и не торопился подставляться под огонь.
- Рафик, сволочь, ослеп!
- Возьми правее!
Так кричали мы с заряжающим, одновременно наводя прицел на немецкое орудие. Ох,
лучше бы их не трогать, пока застряли! "Тридцатьчетверка" из нашей роты остановилась и
задымила, не доезжая до немецкой батареи. Стрелять было несподручно, ствол пришлось
опустить до упора вниз. И все равно первый наш снаряд прошел выше. Второй смял угол
щита и взорвался в воздухе, за окопом. В дымившейся "тридцатьчетверке" рванул боезапас.
Мы выпускали один за другим осколочные снаряды, достали одну "семидесятипятку", зато
вторая так закатила нам в боковину башни, что мы оглохли от мощного удара.
Гусейнов, не иначе как с перепугу, все же выбрался из окопа и полетел куда глаза
глядят. Примчал он нас прямо в переулок, по которому отступали немцы. Мы успели
выстрелить им вслед из пушки, разнести плетень, кто-то упал, остальные убежали. Я
осмотрел след от снаряда. Болванка пропахала боковую часть башни, оставив борозду
сантиметр глубиной. Словно кто-то ложкой провел по маслу и оставил закругленный след.
Это какой же силы был удар, если размягчило броню! Меня прошиб пот. Опять повезло, но
до бесконечности везти не может.
- Рафаил, ты доиграешься, - предупредил я. - Отсидеться хотел? Если бы в башню
хорошо уделали, все бы накрылись. Понял?
Рация и пулемет у Лаборанта действовали исправно, поэтому Вася чувствовал себя
уверенно. Зато никак не мог прийти в себя механик Гусейнов. Возможно, он даже не
понимал, что ему говорят.
В бой в тот день мы больше не вступали. Стреляли иногда по дальним целям,
заправлялись горючим, получали боеприпасы. Ребята разбрелись за трофеями. Принесли
всякой ерунды вроде губных гармошек, зажигалки, игральные цветные карты с голыми
женщинами. Из продуктов нашли несколько банок консервов, которые тут же съели.
Не знаю, как в других местах Киева, но там, где находился наш батальон, жителей не
было. Видимо, немцы выгнали их, чтобы не путались под ногами. Пробегали мимо две
женщины с ребенком. Мы их окликнули, но они так припустили, что мгновенно исчезли за
углом.
Взяли в плен двух немецких связистов, в длинных шинелях, касках, но без оружия.
Оба вышли, держа в протянутых руках часы и сигареты. И то и другое ребята забрали, потом
принесли из дома оставленные винтовки и подсумки. Как всегда наши спрашивали: "Ну
что, Гитлер капут?" Один из связистов подтвердил, что "капут", а другой уныло
пробормотал негромкую фразу, смысл которой я разобрал. Мол, Гитлеру еще не капут, а им
точно скоро конец придет.
- К чему такие мысли? - спросил я по-немецки. - Для вас война кончилась.
Расстреливать вас никто не со бирается. Плен - не худший вариант.
Я кивнул на трупы немецких солдат. Связист тоже глянул на них.
- Считаете, господин офицер, что мы переживем русскую зиму? В Сталинграде
выжил один пленный из десяти.
Я тогда не знал, что действительно по разным причинам смертность среди пленных,
захваченных в Сталинграде, была высокой. Конечно, не девяносто процентов. Но половина
обмороженных, пораженных дистрофией и различными болезнями солдат Паулюса до тепла
не дожили. Нам об этом не сообщали, но немецкая пропаганда постаралась.
- Курорта не ждите, - ответил я. - Пахать будете как положено. Зато вернетесь к
семьям. Вы хоть сейчас-то поняли, что войну Гитлер проиграл?
Один из пленных согласно закивал, а тот, с кем я вел беседу, ответил:
- Видимо, так. Быстрее бы все кончалось.
Это был не первый разговор с немецкими пленными, который я вел за время войны.
Оба связиста явно опасались, что их немедленно расстреляют. Но, даже немного
успокоившись после беседы со мной, я видел, что старший из них смотрит на свое будущее
обреченно. Лагерь, Сибирь, морозы и неизбежная смерть на страшном Русском Севере.
Многие рассуждали именно так. Поэтому и в плен сдавались, когда не было другого выхода.
Я приказал кому-то из десантников отвести связистов в штаб бригады. Не удержавшись,
сказал младшему, который больше молчал:
- Не трясись ты! У вас обоих возможности выжить куда больше, чем у меня. Ладно,
двигайте...
Киев мы прошли окраиной, а седьмого ноября, сделав стремительный бросок, взяли
город Фастов, крупный железнодорожный узел в шестидесяти километрах от столицы
Украины. Основную роль сыграла 3-я гвардейская танковая армия, но участвовали и многие
другие подразделения, в том числе наша бригада.
На этом направлении немцы явно не ожидали мощного удара. Возможно, они
рассчитывали на паузу после взятия Киева или что войска будут переброшены на другие
участки. Например, на ликвидацию 20-й моторизованной дивизии, продолжавшей
сопротивление неподалеку от Киева.
Конечно, эти шестьдесят километров не стали прогулкой. Между Киевом и Фастовом
находилось довольно много немецких частей, стояли противотанковые батареи, доты.
Строились дополнительные укрепления. Однако немцы опоздали. Танковые батальоны и
полки в сопровождении десанта, артиллерии сметали немецкие заслоны. Мы несли потери,
но остановить удар фрицы не могли.
В городе Фастов и на станции не ожидали такого быстрого появления советских
войск. На одной из улиц мы увидели группу гражданских с винтовками и ручными
пулеметами. Почему-то подумали, что это партизаны. Высунулись из люков, стали махать
шлемами, но "партизаны" вдруг бросились наутек. Только тогда мы разглядели белые
повязки на пальто и черных шинелях. Мы открыли огонь с запозданием, но нескольких
полицаев успели накрыть пулеметными очередями.
В другом месте разворачивалась легкая противотанковая батарея. Мы раздавили две
пушки и перестреляли часть расчетов. Два орудия и штабели снарядных ящиков взяли как
трофеи и оставили возле них охрану.
Немцы стягивали сюда самую разнообразную технику, своих танков и орудий им уже
не хватало. В одном месте мы столкнулись с громоздкими тяжелыми танками непонятной
конструкции. Мы их подбили. Один загорелся и взорвался. Второй, с развороченной
ходовой частью, внимательно осмотрели. Это был французский тяжелый танк "Рено" с
двумя пушками и тяжелой броней.
Обе пушки были короткоствольными, танки высотой под три метра представляли
хорошую мишень, имели малую скорость и поединка с "тридцатьчетверками" не
выдержали. Возможно, их собирались использовать как долговременные огневые точки, но
не успели.
Жители города отсиживались в погребах и вылезли позже. На домах появились
красные флаги, некоторые люди приветливо махали нам, но слишком большого восторга я
не заметил. Возможно, это было связано с тем, что им не дали поживиться добром из
многочисленных складов и железнодорожных пакгаузов. Везде уже стояли комендантские
патрули, и растаскивать трофеи никому не позволяли.
- Не надо было спать! - смеялся Вася Легостаев, наблюдая, как толпа осаждает склад
и уговаривает часовых раздать часть продуктов.
Мы успели набрать консервов, сала-шпика, печенья, вина, сигарет и целый тюк белья.
Вши, с приходом холодов, донимали нас немилосердно. Поэтому мы переоделись, едва
отъехав в сторону. Старое завшивленное белье бросали. Его тут же подбирали старушки. С
ними мы поделились печеньем в ярких хрустящих обертках.
Седьмого ноября - праздник. Остатки батальона, вышедшие из боя, рассчитывали на
отдых. Киев взят, от Фастова до Днепра тоже километров шестьдесят - солидный
плацдарм. В нашей роте осталось всего пять танков. Мы настроились расслабиться, кое-кто
принимал "наркомовские". Вместо отдыха машины принялись срочно загружать
боеприпасами, заливали ведрами горючее. Здесь же сверкала электросварка, шел ремонт
поврежденных танков.
Чему я больше всего обрадовался - ко мне вернулся Слава Февралев. Старший
сержант прикатил на латаной-перелатаной "тридцатьчетверке". Обнялись, выпили. Оглядев
мой танк, вмятины, незакрывающийся люк командирской башенки, присвистнул:
- Досталось вам.
- Механика-водителя бы сменить, - поделился с ним своей мыслью.
С Хлыновым на эту тему я не разговаривал. Отношения хоть и наладились, но до
дружеских откровений было далеко.
- Что, совсем негодный? Трус?
Он употребил более крепкое слово.
- В общем, да. Парень пороху не нюхал, а его сначала на один плацдарм сунули,
затем на другой. Насмотрелся, как люди в головешки превращаются... ну и прочее. В
общем, сломался.
- Меняй при первой возможности, - категорически заявил Февралев. - Только где
ты сейчас механика возьмешь?
На следующий день с утра немцы начали сильный обстрел наших позиций. Летели
"чемоданы" из дальнобойных орудий, разнося обломки домов, вырывая с корнем деревья,
оставляя глубокие воронки. Немцам отвечали гаубицы и тяжелые минометы. Танкам вести
огонь запретили.
Мой взвод в количестве двух машин отсиживался за стеной полуразваленного дома.
Строили дом много лет назад, кирпичная стена была метр толщиной. И связка крепкая.
Когда немцев отсюда выбивали, то стены держались крепко. Даже авиабомба, сорвав крышу
и отколов угол, не взяла старую кирпичную кладку. Но семидюймовые немецкие снаряды
грохали с такой силой, что стена уже не казалась надежным укреплением.
Фугас рванул метрах в двадцати от нас. Земля, камни, обломки взлетели сплошной
массой и обрушились сверху. Дым от сгоревшей взрывчатки забил легкие. Мы кашляли так,
что казалось, от напряжения лопнут жилы на висках. Капониры не рыли, но с вечера я
распорядился выдолбить узкие щели под машинами. Сейчас мы вылезли из них, так как
ядовитая гарь сползала вниз. Воронка метров шесть заполнялась мутной водой.
Мимо пронеслись несколько танков и грузовиков с пехотой. Мы пока никаких команд
не получали. Тяжелые орудия приумолкли, зато послышался характерный воющий звук
реактивных мин, выпущенных из шестиствольных минометов. Не зря их прозвали
"ишаками". Оставляя черный дым, двухпудовые мины рвались по площади "кому повезет".
Когда бьют сразу несколько батарей, ждать подарок сверху тяжко. Опять полезли под танк,
наблюдая, как, настегивая лошадей, куда-то перевозят трехдюймовые ЗИС-3. Эти сильные
пушки обычно применяли на танкоопасных направлениях.
Пушкарям повезло, зато попали под раздачу полуторки с пехотой. Они сбились
слишком тесно. Мина взорвалась по ходу машины. Вырвало передний мост, разнесло
деревянную кабину и часть кузова. Полуторка села на мотор и загорелась, как спичечный
коробок. Пехотинцы бежали в разные стороны, двое-трое плюхнулись возле нас. Еще одна
полуторка остановилась, поврежденная осколками. Пехота выскакивала из кузова довольно
резво, большинство успели укрыться, прежде чем рванула очередная мина.
В отличие от снарядов, паскудные мины "ишаков" взрывались, касаясь земли, далеко
разбрасывая веер осколков. Боец, бежавший к нашим танкам, свалился как подкошенный.
Снова поднялся и, шатаясь, сделал несколько шагов. Кибалка вместе с Легостаевым
схватили его за руки и потащили. Это было бесполезно. Осколок пробил пониже ключицы
сквозную дыру. Парень умер спустя минуту. Лицо, руки мгновенно сделались серыми от
потери крови, вокруг тела расползалась огромная лужа. На корточках полз еще один
тяжелораненый, волоча перебитую ногу, которая вывернулась пяткой вниз.
Раненых перевязали, куда-то отправили. Полуторка догорала, распространяя запах
резины и паленого мяса. Лейтенант в полушубке лежал, свесившись с подножки. Тело
выгибало жаром горевшего бензина, затем головешкой свалилось возле остатков машины.
Дали команду заводить моторы, и мы выдвинулись километра на три южнее Фастова.
Здесь, недалеко от дороги, копали в сосняке капониры. Впереди цепочкой растянулся
противотанковый дивизион ЗИС-3 и пехотный полк. Немецкие танки пошли в атаку, но,
угодив под сильный огонь, отступили. Хорошо знакомый Т-4 с длинной пушкой и
броневыми экранами горел метрах в пятистах. Время от времени в него всаживали снаряд,
пока он не превратился в груду железа. Мы поняли, что это была разведка.
В капонирах простояли всего одну ночь, затем батальон перекинули на левый фланг.
Здесь пришлось драться всерьез. Снова атаковали танки. В основном Т-3 и Т-4 при
поддержке гаубиц. Против них действовали "сорокапятки". Они подпускали танки метров
на четыреста, делали несколько выстрелов, и расчеты отбегали, так как пушки были уже на
виду. Вскоре "сорокапятки" смешали с землей, но и на поле застыли несколько немецких
машин. Танки и тягачи под прикрытием дымовой завесы тащили в тыл поврежденные
панцеры.
В этот момент нам приказали нанести удар. Бой шел в дымовой завесе. Мы подожгли
тягач, а подбитый танк с исправным орудием всадил снаряд в машину моего крестника
Вани Ярославцева. Лейтенант кое-как вывел подбитую машину. Фрицы не хотели отдавать
нам свои поврежденные танки и вели плотный огонь. Нас было больше, батальон наступал
полукольцом. Здесь я впервые столкнулся с самоходной гаубицей "веспе". В нас полетели
издалека трассирующие снаряды. Калибр их был 105 миллиметров, и одним из первых
выстрелов была сразу подожжена "тридцатьчетверка".
Атака продолжалась, несмотря на потери. Нашему экипажу везло на тягачи. Мы
разбили прямым попаданием гусеничный тягач, потом вступили в поединок с Т-4.
Обменялись несколькими выстрелами, кажется, попали, однако, обвешанный броневыми
экранами и звеньями гусениц, танк сумел уползти. Немцы отступали, по рациям звучало
молодецкое: "Вперед! Бей фашистов!" Мы поднажали и у опушки леса нарвались на
плотный огонь противотанковых пушек и самоходных гаубиц "веспе". Не знаю, чем бы все
кончилось, но нас поддержал батальон Успенского и несколько самоходок СУ-152.
Слава Февралев разбил удачным выстрелом колеса "веспе". Гаубичный ствол смотрел
прямо на нас. Легостаев бестолково строчил из курсового пулемета, Гусейнов рывками
сдавал машину назад, мешая мне целиться. Все же я просадил массивную рубку "веспе", а
ответный снаряд самоходки прошел мимо. Гаубица еще шевелилась, но перезарядка
массивного орудия требовала времени. Кибалка кидал в казенник бронебойные снаряды, как
жонглер, а я выпускал их один за другим.
Взрыв вынес крышу и боковину рубки "веспе", отбросив в сторону два мертвых тела.
После боя мы рассмотрели новую немецкую штуковину. Броня оказалась так себе, зато
калибр ствола представлял серьезную опасность. Бронебойными снарядами "веспе" были
уничтожены две "тридцатьчетверки", экипажи погибли почти целиком.
До середины ноября мы вели бои, переходя от наступлений к обороне. Большинство
частей 38-й армии 1-го Украинского фронта понесли сильные потери. Передний край к тому
времени проходил на нашем участке километрах в пятнадцати южнее Фастова.
Тринадцатого ноября правым крылом нашей 38-й армии был взят Житомир, но дальнейшее
продвижение прекратилось. Житомир находился практически на линии фронта, а мы не
дошли всего 20 километров до города Белая Церковь.
Глава 7. Передышка: письма, бомбежки, девушки
Бригаду отвели на переформировку. В сосновом лесу выкопали землянки, капониры
для техники, щели для укрытия людей. Мою машину сразу отправили на ремонт. Кроме
разбитой командирской башенки и перископа, у нас вышла из строя от сильных толчков
рация, подтекали соединения. Если Кибалка и Легостаев отдыхали, точили лясы и
выжаривали вшей, то механику-водителю приходилось каждое утро вставать затемно и
шагать за три километра в ремонтную бригаду.
Офицеров в покое не оставляли. Сначала я подробным донесением доложил об
обстоятельствах потери на Букринском плацдарме двух своих "тридцатьчетверок" и гибели
шести человек из экипажей. Сомневаюсь, что кто-то всерьез был озабочен потерями, штабам
требовалась бумажная пища. Кроме того, раза два в день нас собирали на различные
совещания.
Всех наконец помыли в баньке, сменили белье, обработали в вошебойке одежду. Я
получил новенькую шинель из английского сукна, красивую, дымчато-голубого цвета, но
тонкую. В танке я бы ее извозил до неузнаваемости за несколько часов. Да и вообще, не
носили мы шинелей, хотя всегда хранили штук пять-шесть, чтобы накрываться ночью.
Кормежка на формировании сразу изменилась, полагалась тыловая норма,
соответственно, отменили "наркомовские" сто граммов. С выпивкой и харчами ребята
проблему решили. Накопились трофеи: одежда, лишние наручные часы и всякая мелочевка.
Кибалка и стрелок-радист из экипажа Февралева вернулись после самовольного похода в
деревню удрученные. Правда, оба хорошо выпили, но обмен состоялся скудный. Из харчей
принесли ведра полтора картошки, тощий кусок застарелого сала, свеклы и осклизлой
квашеной, почти без соли, капусты. Немного разжились самогоном.
- Ребята, - рассказывал Кибалка. - Фрицев гусеницами через задницу давить надо.
Деревни пожгли, все пограбили. Людям на сборы час давали. Они из тайников харчи на
телеги перенесут, а фрицы их тут же обшаривали. Что получше и теплую одежду подчистую
отбирали. Так что народ обозленный, волками смотрит.
- Мы их от фашистов освободили, - возмутился Вася Легостаев, - а они куски для
нас жалеют.
- Освободитель! - усмехнулся Кибалка. - Ты бы глянул, как люди ютятся. По три
семьи в одной хате, да и то за счастье. Землянки без окон, как крысиные ямы. Спасибо, хоть
картохой поделились.
Половину добычи смахнули с голодухи за один раз, остальное я приказал оставить,
понемногу добавляя к жидкой тыловой каше. Пришло пополнение. Я отправился к Хлынову
просить механика-водителя. Невольно вспоминались два опытных механика, с кем я вместе
воевал: Прокофий Шпень, убитый при выходе из окружения растерявшимся
красноармейцем, Иван Федотович Иванов, погибший два месяца назад под хутором
Мариновским на Днепре. Оба хорошо знали свое дело и не раз спасали экипаж, выводя
машины из-под огня.
Хлынов меня понял. Покивал, когда я объяснил, что Гусейнова надо отправить в
запасной полк и учить. Парень не прошел нормальной подготовки, в бою теряется, не может
преодолеть страх. Ротный пообещал сходить к комбату, так как пополнение получал
непосредственно он. Но черт дернул меня за язык обронить фразу, которую Степа Хлынов
воспринял не так. Я сказал, что только хорошая подготовка и опыт дают водителю чутье.
Так же как и командиру. Я совсем не имел в виду старшего лейтенанта Хлынова, однако тот
сразу покрылся пятнами.
- Ну, не воевал я с сорок первого, что теперь? Ты свой опыт постоянно выпячиваешь,
где надо и не надо.
- Ладно, Степан. Дуришь ты, и сказать больше нечего.
Я повернулся и ушел, уже не рассчитывая на помощь Хлынова. Зима, увидев, что я
расстроен, заставил меня рассказать о случившемся.
- Из-за ерунды цапаемся. Нервы выход дают, - про говорил Февралев. - Хлын до
ротного быстро доскакал, а опыта действительно маловато. Вот и чует подвохи со всех
сторон. Мужик он нормальный, все уладится.
Слава Февралев погасил в зародыше снова начавшуюся ссору. Притащил от
ремонтников бутылку мутного технического спирта, и мы в тот вечер усидели ее втроем,
вместе со Степаном Хлыновым. Засиделись в землянке ротного до ночи, поговорили
откровенно обо всем.
Степан Хлынов, родом из села Богдановка Куйбышевской области, после шести
классов работал в мастерской, затем трактористом. Закончил танковое училище, перегонял
машины из Нижнего Тагила и Челябинска, а в июле сорок третьего принял первый бой под
городом Сумы. Армия наступала, младший лейтенант Хлынов получил медаль, орден
Красной Звезды, а в сентябре сорок третьего стал командовать танковой ротой.
Сыграли свою роль не только боевые качества молодого танкиста, но и
покровительство комбата Плотника, куйбышевского земляка. Ничего в этом плохого нет.
Выдвинули Хлынова за смелость, инициативность. Ну а земляков и знакомых в первую
очередь стараются двигать. Взводом в боях он командовал всего два месяца. Для мирного
времени совсем не срок, но в боях, бывало, за месяц офицерский состав в ротах полностью
выбивало.
Посплетничали насчет начальства. Комбат Плотник, мужик понимающий, в армии с
тридцатых годов, командир полка Третьяков, хоть и жесткий дядька, но тоже справедливый
и дело свое знает. Насчет замполита бригады Гаценко мнения разделились. Хлынов его
хвалил, а Февралев считал перестраховщиком и болтуном. В общем, выяснили отношения и
перемололи кости, как кумушки на посиделках.
Вскоре я получил нового механика-водителя. Старший сержант Иванов Виктор
Захарович - так доложился мне рыжий круглолицый мужичок лет двадцати восьми, с
медалью "За боевые заслуги" и нашивкой за ранение. На фронте с января сорок третьего
года, закончил курсы при Рыбинском автотехническом училище. До войны работал
шофером, трактористом, имеет семью и двоих детей. Сразу поинтересовался, где танк. Я
ответил, что в ремонте, куда и отправил его, напоив чаем с сухарями.
Расставание с Рафаилом Гусейновым оказалось не таким тягостным, как можно было
ожидать. Он хорошо понял, чего стоит жизнь танкиста в бою. Официально я отправлял его в
резерв бригады, как слабо подготовленного специалиста для дополнительной учебы.
Формулировка невнятная, учитывая, что младший сержант Гусейнов отвоевал на двух
плацдармах, освобождал Киев. Но не напишешь же в рапорте, что Рафаил Гусейнов просто
трус. К чему позорить экипаж и роту?
Справедливости ради скажу, что Гусейнов пытался сломить свою трусость, но страх и
желание выжить перетягивали остальное. Чего удивительного. Мало ли таких, кто не
приживался в танковых частях? Под разными предлогами уходили после контузий и легких
ранений, когда видели, как горят в подбитых машинах их товарищи, с которыми полчаса
назад вместе курили.
- Подучиться тебе надо, - солидно напутствовал младшего сержанта Вася Легостаев,
тоже, по существу, еще зеленый танкист.
Леня Кибалка в выражениях не стеснялся:
- Переводят? Нормально. Ты под Фастовом нас всех чуть не угробил. И раньше такие
случаи были. Воняешь от страха в бою и пересилить себя не можешь. Рычагов не видишь. А
в резерве земляки, глядишь, пристроят тебя в теплое место.
Гусейнов растерянно улыбался. Я читал в его глазах едва прикрытую радость. Он
наконец покидает громыхающую, закопченную машину, весьма уязвимую для немецких
снарядов, жизнь в которой совсем не похожа на победные киношные ролики, где "танки
мчатся, ветер рассекая". Болванка шарахнула под брюхо, две другие отрикошетили от брони.
Рано или поздно найдется четвертая-пятая, которая проломит броню и разорвет всех нас.
- Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?
- Иди, Рафаил. Счастливо.
- Я трофейный "парабеллум" себе оставлю? - попросил он.
- Оставляй. В бою добыл.
Рафаил Гусейнов из города Астара, самой южной точки Азербайджана, шел по
свежему хрустящему снежку в штаб бригады. Наверное, он рассчитывал, что продолжит
учебу, а может, повезет, и останется в тылу. Бригада - подразделение большое. Есть
ремонтная рота, тягачи, бронетранспортеры, трактора. Но механика-водителя, списанного
по рапорту не за вредительство или оставление врагу боевой техники, наверняка снова
включат в экипаж какого-то танка. Возможно, Гусейнов вернется с пополнением в соседний
батальон, а может, и в наш. Кто там в штабе будет вспоминать про рапорт ротного
командира!
Батальоны пополнялись машинами. Вместе с новенькими "тридцатьчетверками"
приходили танки, побывавшие в боях. Несмотря на свежую краску, из некоторых еще не
выветрился запах тлена. Так бывает, когда трупы пролежат внутри не одну неделю или
куда-то под настил завалился кусок оторванной конечности. На это мы смотрели просто.
Война, чему тут удивляться.
Мой взвод наконец полностью укомплектован. Виктор Иванов оказался опытным
механиком. Портили его две вещи - излишнее самомнение и тяга везде командовать. Если
со мной он вел себя тихо, то с Леней Кибалкой у них возникли трения. Механик, второе
лицо в экипаже, сразу вознамерился поставить себя на место лидера. Бесцеремонно
привлекал Кибалку и Легостаева к ремонтным работам. Танк уже пригнали из ремонта, но
требовалось устранять мелкие недоделки. Кроме того, стукнули морозы, и приходилось
постоянно топить под днищем машины небольшую печку, чтобы держать температуру масла
в трансмиссии на уровне двадцати градусов.
Все три экипажа ночевали в одной землянке, однако ночью по очереди приходилось
вставать и дежурить в окопчиках под танками возле печки. Я старался излишне не лезть в
житейские дела экипажа.
Но, когда Иванов повадился посылать Легостаева за дровами, одернул механика. Тот
отреагировал странно и заявил:
- Мы же с вами за машину отвечаем. Как же без запаса дров?
Я резко его оборвал. Что, уже поделил экипаж на две части? Руководящую - меня и
себя, и исполнителей - Леню Кибалку и Васю Легостаева. Играло свою роль и то, что
Иванов был до ранения механиком на танке командира роты. А тут вроде понижение.
Любил он и похвалиться: "С капитаном, бывало..." Однажды рассказал почти невероятную
историю, как в одном бою подбили два "тигра". Я посоветовал ему меньше трепать языком.
Если и подбили два "тигра", то постарался не один экипаж, а стреляли несколько танков.
"Тигров" легко только языками да в газетах уничтожают.
Понемногу все наладилось. Иванов и Кибалка, скорешившись как ветераны,
покровительственно поглядывали на Легостаева. Со Славой Февралевым мы подружились
еще больше. Пятого декабря, в День Конституции, вручали награды за бои на Днепровских
плацдармах и взятие Киева. Я знал, Хлынов представил меня к ордену Красной Звезды, а
Леню Кибалку - к "Отваге". Леня получил медаль, а мне неожиданно вручили орден
Отечественной войны, награду более высокую по статусу, чем Красная Звезда. Их получали
немногие.
Вручавший награды замполит Гаценко пожал мне руку, даже по-свойски похлопал по
плечу. Еще больше меня удивил разговор с ним, когда Гаценко, получивший подполковника
и орден Красного Знамени, пригласил меня на беседу:
- Растешь. Слышал от комбата, что воюешь нормаль но. Что называется, искупаешь
вину по совести.
- Спасибо, товарищ подполковник. Разрешите идти?
- Не спеши. Чайку попьем.
С Гаценко ни чай, ни водку пить не хотелось. Кроме того, после контузии у меня
тряслась в неподходящие моменты правая рука. Пролью еще командирский чай - за
алкоголика примет. Но пришлось остаться. Я никак не мог понять, чего привязался ко мне
замполит. Таких "ванек-взводных" в бригаде насчитывалось полсотни человек. Ну, и пил
бы свой чай с командирами рангом повыше. Принесли горячий чай в мельхиоровых
подстаканниках, тарелку с сухариками. На этот раз предательски затряслась и левая рука.
Это не укрылось от взгляда подполковника.
- Расслабляешься после боев? Ну, что же, не осуждаю. Однако меру знать надо.
- Это не от водки. Контузия.
- Пусть так.
Пошел разговор о боях на плацдарме, под Киевом и Фастовом. Гаценко важно сказал:
- Я первое представление на орден завернул. Посчитал, что ты еще не заслужил. Но
когда присмотрелся, ре шил, что награду повыше, чем Красная Звезда, заслуживаешь. Для
меня бумажки не имеют значения. Пусть ты штрафником был, из окружения два раза
выходил. Но темные пятна своей биографии активно смываешь.
Такой грамотной речи в отношении себя я отродясь не слышал. А может, Гаценко
по-другому и не умел говорить?
Рука дернулась совсем некстати, и на зеленом сукне появилось темное пятно. Чай был
крепкий, не иначе, индийский. Гаценко отмахнулся от извинения (пустяк!) и развел бодягу
еще минут на пятнадцать. Доверительно сообщил, что работа с людьми чертовски трудная.
Умело подобранные кадры - залог успеха.
- Вот недавно лейтенант из госпиталя пришел. Орденоносец, Харьков брал,
шестьдесят уничтоженных фашистов на счету имеет. Приняли, что называется, с душой.
Получай взвод, новую машину, честно сражайся. А он что сотворил!
При этих словах Гаценко сделал паузу, поднял вверх указательный палец с аккуратно
подстриженным ногтем:
- Вывел из строя в разгар наступления боевую машину!
Я знал суть дела. Дурацкая случайность. В первом батальоне взводный, преодолевая
ров, зацепил стволом землю. В горячке боя не заметили, выстрелили по фрицам, ствол
развернуло лепестком. Лейтенанту повезло: комбат понимающий мужик, особист не
придрался. Лейтенант мог попасть под трибунал, но ограничились тем, что сняли с
должности и поставили командиром машины.
- Прямо скажу, - поучал Гаценко. - Я крови никогда не жажду, но в данном случае
налицо полнейшее разгильдяйство. Такого надо было разжаловать до рядового, пусть
искупает вину в полной мере.
- В танковых экипажах рядовых должностей штатами не предусмотрено. Все -
сержанты.
- Я в переносном смысле говорю, - отмахнулся Гаценко. - А ты что, оправдываешь
разгильдяя?
- Нет.
Однако моя реплика не слишком понравилась замполиту.
- В тебе, Волков, еще много интеллигентной трухи осталось. Ненужная, вредная
штука. Впрочем, не ты один такой. Учись у достойных командиров.
- Учусь. У майора Успенского. Мы с ним вместе в одной бригаде воевали.
Насчет Успенского замполиту моя фраза тоже не понравилась. При наступлении на
Фастов Николай Фатеевич, по своей давнишней привычке не лезть на рожон, проявил
медлительность. Оставил без поддержки наши два батальона и получил выговор от
командира бригады.
Позже Хлынов объяснил, почему замполит бригады снизошел до взводного.
- Борется за чистоту рядов. А получается не очень. Работа у танкистов опасная, по
струнке ходить не желают. То напьются, то морду кому набьют.
- Я тут при чем?
- Не совсем надежный элемент, - засмеялся ротный. - Не ты один такой. Кто-то в
плену побывал, другой доверия не оправдал - пушку в бою разорвало. Дурак всегда работу
найдет. Терпеть не могу штабных.
- Ты же хвалил замполита! Наверное, за то, что он без вопросов твое выдвижение
утвердил.
- Ладно, Леха, хватит. Опять поссориться хочешь?
- Мне экипаж с тобой ссориться запретил. Опять сунешь под самоходки или в другую
заваруху.
Хлынов помолчал, потом выдавил:
- Ну, виноват я, когда взвод на железке оставил. Может, хватит?
Ротный протянул мне руку.
- Хватит, - согласился я.
Получил сразу несколько писем. От мамы, сестры, бывшего десантника Никона
Бочарова, с которым осенью сорок второго рейдовали в немецком тылу. Письма шли долго
и, как часто бывает, нашли адресата на переформировке.
Мама перечисляла семейные и поселковые новости. Отец работает в депо, слава богу,
что не посылают в рейсы. Среди паровозных бригад, возвращающихся из поездок, бывают и
раненые и погибшие, а вагоны сильно издырявлены. Сталинград от Ельшанки до
Тракторного завода сплошь разрушен. Красноармейску досталось меньше. Мама назвала
несколько фамилий моих школьных приятелей, соседей. Кто погиб, кто пропал без вести.
Когда все это кончится?
Сестра Таня ждала ребенка, от мужа давно не было с фронта вестей. Он связист, скажи,
Леша, опасно это или нет? Младший братишка Саня с лета работает на судостроительном
заводе. В феврале исполнится семнадцать, вымахал длинный, как жердь, уже курит.
Передает тебе привет, а сам написать никак не соберется.
Впервые я почувствовал, что, несмотря на победы на фронте, люди в тылу настолько
напряжены и устали, что уже не скрывают этого. Обычно мама присылала более веселые
письма, а сейчас внутри нее будто что-то сломалось.
Письмо Никона было более умиротворенным. Он, как всегда, передавал поклоны от
своей родни, сообщал, что по-прежнему находится в обозе. С начальством ладит, так как
умеет обращаться с лошадьми и не пьет вино (он имел в виду водку), недавно назначен
командиром отделения и получил младшего сержанта. Я немедленно сел писать ответы
всем.
На нашем участке установилось временное затишье. Фронт застыл на линии Фастов,
Новгород-Волынский, Коростень. Повсеместно, несмотря на морозы, шло строительство
глубоко эшелонированных укреплений. Такие укрепления хорошо проявили себя во время
Курской битвы, немцы завязли в них. Хотя вся пропаганда в конце сорок третьего года была
направлена только на наступление, наше командование предвидело возможность немецких
контрударов.
Киев находился в полусотне километров от линии фронта. Для нас не было секретом,
что немцы продолжали разрабатывать планы ударов по столице Украины. Взятие его могло
значительно укрепить пошатнувшийся авторитет вермахта. Несколько раз группы тяжелых
бомбардировщиков под охраной истребителей следовали на большой высоте в сторону
Киева. Пикировщики "юнкерсы-87" дважды бомбили наши позиции. Если первый раз
"Юнкерсы" лишь пугнули, сбросив бомбы в стороне, то второй налет закончился для нас
серьезными потерями.
Тридцать пикировщиков "Ю-87" в сопровождении истребителей обрушили удар на
танковую бригаду и другие подразделения 38-й армии. Кроме тяжелых стокилограммовок
сыпалось множество мелких бомб. Впрочем, "мелкие" - понятие относительное.
Десятикилограммовая бомба, падающая с высоты полкилометра, просадит танк насквозь, а
взрывчатки в ней хватит, чтобы уничтожить весь экипаж. Кроме того, немцы сбрасывали
контейнеры с осколочными двухкилограммовками. Стоял сплошной треск. Если танкисты,
более подготовленные, не метались и находились в укрытиях, то многие бойцы из
вспомогательных подразделений погибли или получили ранения.
Зенитная оборона у нас была слабоватая. Сколько помню, зениток для прикрытия
всегда не хватало. Правда, незадолго перед налетом привезли американские
40-миллиметровые автоматы "бофорс", вели огонь также счетверенные "максимы",
установленные на полуторках. Если "бофорсы" с их скорострельностью сто двадцать
снарядов в минуту как-то могли противостоять немецким самолетам, то пулеметные
установки на полуторках больше играли на испуг. Пули не пробивали броню "юнкерсов".
В батальонах погибли несколько танкистов, две "тридцатьчетверки" разбило прямыми
попаданиями, еще пять-шесть машин получили повреждения. Потери во вспомогательных
подразделениях, а особенно среди новобранцев моторизованного стрелкового батальона,
были значительно больше. Не выдерживая грохота тяжелых бомб и пронзительного воя
авиационных сирен, молодые ребята выскакивали из окопов и попадали под осколки.
У меня во взводе сильно контузило заряжающего. Сильным ударом отбило
внутренности. Его понесли в санроту. На поляне, где обычно проводились построения,
лежали вповалку человек тридцать убитых новобранцев. Видно, бежали, совсем потеряв
голову. Большинство были еще в гражданской одежде: старые кожухи, домотканые
украинские свитки, потертые шапки.
Тела сплошь изрешетило осколками, но несколько человек еще шевелились. Я помогал
грузить раненых на телегу. Сомневаюсь, что они выжили. Сволочные фашистские бомбы
рассчитаны на густой разброс осколков. Молодые ребята 18-20 лет были нашпигованы
железом.
Подожженный склад ГСМ горел, выплескивая столбы пламени на огромную высоту.
Бочки с бензином и соляркой разбрасывало в разные стороны, как ракеты. Привлеченные
дымом, "юнкерсы" и "фокке-вульфы" через час повторили налет. На этот раз не повезло
фрицам. Остроносые "Яки" свалились сверху, и началась драка. В течение считаных минут
на снег свалились два "юнкерса". Некоторые самолеты, в основном истребители,
разваливались от попаданий прямо в воздухе, вниз летели горящие обломки.
Один из "Яковлевых", сильно поврежденный, пытался выбрать ровное место для
посадки. Не удалось. Истребитель коснулся земли, подскочил и врезался носом в мерзлую
землю. Огненный шар, сноп обломков и горящий бензин. Мы добежали до места падения,
видели тело летчика, но вытащить его не смогли. Сильный жар не дал возможности подойти
близко. На соснах таял снег и стекал вниз тонкими ручейками. Мы сняли шлемы. Гибель
летчика была похожа на смерть танкистов. Многие сгорают в машинах, и опознать останки
порой невозможно.
В начале зимы немецкие войска предприняли ряд контрударов. Шестого декабря
немцами был взят Житомир. Бригаду подняли по тревоге. Расстояние до Житомира
составляло километров девяносто. Двое суток простояли в напряжении. Информации, что
там происходит, почти не поступало. Затем немцев остановили, и снова возобновились
занятия.
Обстановка с кадрами в танковых батальонах, основной ударной силе бригады,
складывалась не слишком благополучная. Дело в том, что, начиная с июля и до ноября сорок
третьего, с очень небольшими перерывами, танковые части практически не выходили из
боев. Освобождение Белгорода, Орла, Харькова, бросок на Днепр, освобождение Киева.
Звучит вроде сплошного победного марша, а ведь продвигались постоянно с боями.
Восемьдесят километров от Курской дуги до Орла моя прежняя танковая бригада
преодолела за 24 дня.
И к Днепру мы вышли в сентябре, а Киев был взят шестого ноября. Личный состав
экипажей, взводов, рот за эти месяцы несколько раз менялся. Так же, как и техника. Гибли
молодые, неопытные и достаточно повоевавшие танкисты. Из моей прежней роты остались
в строю при выходе к Днепру всего два танка, а из экипажей уцелели десяток танкистов, в
том числе Леня Кибалка и я.
Может быть, нас и кинули бы под Житомир, но командование трезво оценило, что
бригада еще не восстановилась. Занятия по тактике и боевой подготовке шли напряженно,
но проверки из штаба корпуса показали неподготовленность и несработанность
большинства экипажей. Результаты боевых стрельб едва дотягивали до "тройки".
Более половины личного состава лишь недавно пришли из училищ или окончили
ускоренные курсы.
Почти все командиры рот еще вчера командовали взводами. Исключение составлял
первый батальон, командир которого жестко подходил к отбору кадров. В нашем, втором
батальоне, Хлынов уже начал набираться опыта после боев на плацдармах и при
освобождении Киева. Артем Майков, хороший, душевный парень, терялся, командуя ротой.
Я также знал, что в батальоне Успенского ротные назначались из молодых, глядящих
комбату в рот лейтенантов. Николай Фатеевич Успенский был очень самолюбив и не терпел
возражений.
Даже четыре года, проведенные в сопках на границах с Маньчжурией, он приравнивал
к подвигу. Любил повторять, что высокая боеготовность дальневосточных войск, "без сна и
отдыха", а особенно танкового корпуса, в котором он служил, отпугивала японцев от
нападения на Советский Союз. Когда эта фраза повторялась слишком часто, особенно в
период жестоких боев за Днепр, - она вызывала раздражение.
Командир нашего танкового полка, Третьяков, добился разрешения у комбрига и
командования корпуса организовать ускоренные офицерские курсы для обучения
прошедших бои и проявивших себя сержантов. Их ставили на должность командиров
машин и взводов, порой "обходя" выпускников училищ, которые не нюхали пороха. Это
заметно повысило боеспособность подразделений.
Получил "младшего лейтенанта" Слава Февралев. Леню Кибалку я не отправил на
курсы, хотя он просился. Леня был хорошим заряжающим и наводчиком. Но со своим
шебутным характером и мальчишеской смелостью вряд ли бы долго продержался в боях.
Погубил бы себя и экипаж. Соврал Леньке, что его не берут на курсы из-за малого
образования - шесть классов.
Я до последних дней буду гордиться, что воевал в танковых войсках. Мелкие неувязки
и обиды быстро стирались из памяти. Главное то, что мы были одной сплоченной семьей,
или командой (называйте, как хотите), где не оставалось места двуличию, жадности,
трусости. Люди - не ангелы. В каждом, если поскрести, всегда найдешь что-то не слишком
тебе приятное. Но мелочевка уходила на задний план, люди быстро избавлялись от плохих
черт характера. Иначе в экипаже не удержишься. Выгонят или сам уйдешь.
Механик-водитель Рафаил Гусейнов не смог преодолеть страх и оценил свою жизнь
гораздо выше, чем наши. Мы избавились от него без сожаления. Боря Гаврин, один из моих
прежних стрелков-радистов, тоже боялся танка. Для него это была железная коробка, откуда
не выбраться живым. Он преодолевал страх каждый день и погиб в бою под Харьковом,
стреляя из своего пулемета в немецкий бронетранспортер. Пули не так часто попадают в
смотровые отверстия, но Боре досталась именно эта пуля, выбившая глаза.
И еще я не могу не вспомнить младших лейтенантов. "Шестимесячных", как мы их
называли, так как учеба в танковых училищах длилась обычно полгода вместо положенных
в мирное время двух лет. У многих из них за плечами было не более десятка боевых
выстрелов по мишеням и несколько часов вождения. Они переживали, краснели за каждую
мелочь, и большинство погибали или получали тяжелые ранения в первых же боях.
Жизнь на переформировании текла своим чередом. Однажды Леня Кибалка предложил
мне и Славе Февралеву сходить в село на танцы. Мысль нам понравилась. В голове
зашевелились обычные в таких случаях мыслишки. Знакомимся с заскучавшими девицами,
идем к ним домой, стол, водка, ну, и дальше все остальное.
Меня нарядили в английскую шинель, достали погоны с настоящими медными
звездочками, одолжили приличную шапку. Февралев надел новенький бушлат, перетянутый
портупеей с трофейной кобурой, начистил до блеска сапоги. Леня Кибалка сильно не
выделывался, зато сумел достать фляжку спирта и полукилограммовую пачку сахара.
Деревенька находилась за четыре километра. Ротный Хлынов отпустил нас до утра под
свою ответственность и пожелал удачи. За командира взвода оставили Гришу Захарова,
младшего лейтенанта из пополнения, которого обязали в случае тревоги срочно отправить за
нами посыльного.
Вышли в темноте, когда закончились занятия. Ради такого случая пожертвовали даже
ужином. Снега было немного, но морозец поджимал. Кругом ни огонька, словно все
вымерло. Попробовали прибавить шагу, но стали спотыкаться на колдобинах. Через час я
усомнился, существует ли вообще деревня.
- Она хоть как называется? - спросил я у Лени.
- Не знаю. Тебе не все равно? - огрызнулся подчиненный.
- Если заблудимся, спирта хрена с два получишь, - пригрозил младший лейтенант
Зима.
Кибалка что-то буркнул в ответ, шлепали в молчании еще с полчаса.
- Вот она, - вдруг крикнул Леня. - Я же говорил!
"Она" оказалась деревянным крестом. Небольшое сельское кладбище, а за ним темнели
закопченные печи - все, что осталось от домов. Впрочем, кое-где виднелись строения и
темнели буграми землянки. Подошли к клубу, возле которого топтались двое подвыпивших
лейтенантов. Как я понял, один собирался уходить, а другой тянул его обратно, что-то
обещая. Мы прошли мимо и, войдя в клуб, громко поздоровались.
Не знаю, что раньше размещалось в этом каменном пустотелом помещении, с
высоченными стенами, но в декабрьской морозной полутьме выглядело оно весьма
неуютно. При свете двух-трех керосиновых ламп разглядели просевший, кое-как
залатанный потолок. На кирпичах проступал иней, а температура была такая же, как на
улице. Ни черта себе заведение! И надо было в этот амбар за четыре километра тащиться?
Окутанные пеленой пара от дыхания, топтались темные силуэты. Может, танцевали, а
может, грелись. Баянист наигрывал что-то веселое, но сильно фальшивил. Еще я разглядел
небольшую печурку и лавку, на которой сидели несколько девушек в плюшевых шубейках,
пальто и бушлатах. Кроме музыки, слышался непрерывный треск разгрызаемых семечек и
женский смех.
Кибалка еще по дороге разъяснил ситуацию. В деревне живут местные и
эвакуированные. Местные девчата дерут носы. "Москалей" не слишком жалуют, а
эвакуированные, те - попроще. В общем, надо искать эвакуированных.
В нашей компании специалистов по знакомствам не было. Кибалка, бойкий и
уверенный среди ребят, терялся в общениях с женщинами. Он переписывался с подружкой
из Челябинска, с которой познакомился в августе во время командировок за новыми
танками. Это была единственная женщина в его жизни, и вот Леню от тоски потянуло на
подвиги. Мой опыт общения с женским полом ограничивался немногими случайными
встречами на войне. Слава Зима смотрел на холодный, клубящийся паром амбар с
недоумением.
Мы немного потоптались у входа, потом поговорили с ребятами из нашей танковой
бригады. Они вели себя излишне развязно, мне не понравился их громкий смех и
преувеличенное оживление при виде нас. Кроме того, они были выпивши, хотя и не так
сильно, как два лейтенанта у входа.
- Ладно, пойдем посидим. - Я взял в руки инициати ву, и мы пристроились на
качающейся скамейке в уголке.
Посидели минут десяток, начали замерзать. Девушек было много, но и кавалеров
хватало. В полутьме трудно было различить лица, и я боялся попасть в неловкое положение,
нарвавшись на "старушку" лет за тридцать.
- Пошли выпьем, - не выдержал Слава Февралев.
Вышли из клуба и сделали по несколько глотков ледяного спирта. Закусили кусочками
сахара. Сержант Кибалка набрал пригоршню снега, понюхал, выругался:
- Обоссали все!
Пошел искать снег почище, долго оттирал ладони. Потом вернулись в клуб. Я
пригласил на танец девушку, но через пару минут убедился, что ей лет шестнадцать.
Пробовал шутить, девчонка улыбалась, кивала, но, когда гармонист захлопнул меха своей
потрепанной гармошки, я с облегчением вернулся на свое место. Кибалке тоже со
знакомством не повезло. Девица оказалась слишком бойкой, разглядела сержантские
нашивки и сообщила, что вообще-то она дружит со старшим лейтенантом, командиром
роты.
- Чего ж ты со мной пошла танцевать? - спросил Кибалка.
- Мой что-то задерживается.
- Письмо, наверное, жене пишет, - не растерялся Леня.
- Он неженатый. Думаешь, если всякие небылицы сочинишь, я на тебя кинусь?
- Ладно, иди, жди своего капитан-майора. Его фамилия не Жопников, случайно?
И направился к нашей скамейке, которую мы уже успели нагреть. А несостоявшаяся
подруга Кибалки крикнула вслед:
- Лебедев его фамилия. У него таких солдат, как ты, сто человек в подчинении.
В зале-амбаре заржали. Гармонист, хромой парнишка нашего возраста, попросил
закурить. У нас имелась пачка "Беломора", которую экономить для дам уже не имело
смысла. А когда хромой рассказал, что он воевал под Орлом и списан по инвалидности, мы
немедленно предложили ему выпить. На этот раз выходить на улицу не стали. Гармонист
объявил перерыв, и мы устроились в закутке на сцене. К нам присоединилась его подруга, и
мы выпили фляжку впятером. Заметив наши кислые лица, она показала на девушек в
бушлатах:
- Приглашайте их! Они на ремонте дороги работают. Девки хорошие, простые.
Правда, в землянке живут. Ну, там придумаете что-нибудь.
Девушек было четверо. Мы с ними познакомились. К нашему удивлению, все четверо
оказались из-под Астрахани. Как же вас в такую даль занесло?
- Весной в сорок втором в дорожную службу мобилизовали, - рассказывали они. -
В Сталинграде работали. Когда бомбежки начались, в Саратов перебросили, а затем сюда.
- Так я же родом из Сталинграда, - обрадовался я. - Считай, земляки. Ну, что,
продолжим знакомство где-нибудь все вместе?
- У нас землянка сырая, даже не разуешься, - ответила одна из девушек. - И
теснотища.
- Ну, там хоть тепло? - уже обнимая ее за плечи, спросил Слава Февралев.
- Топим, печурка есть.
По дороге купили пару бутылок самогона и отправились к новым знакомым. Если
клуб-амбар поразил меня дырявой крышей и клубами пара в морозном воздухе, то низкая
землянка с втоптанными в растаявшую грязь сосновыми ветками оставила еще более
гнетущее впечатление. Печку топила женщина лет сорока, ковыляющая на опухших ногах.
То, чего мы хотели, у нас не получилось. Слишком тесно было в землянке. Оставшаяся
без кавалера девушка не давала нам уединиться (хоть в сторонке пообниматься!), истопница
с больными ногами кашляла, а под сапогами хлюпала грязь. Девушкам было неловко за свое
жилье. Объяснили, что раньше грязи не было, а теперь, когда протопили землянку - со стен
течет и хвойная подстилка тонет.
В общем, хихикали и обжимались до утра, пели песни, а затем все вместе попили
морковного чая с остатками сахара. Девчата отправились на работу, а мы в бригаду.
Приглашали нас снова к себе, обещали навести порядок, тем более скоро Новый год.
Несмотря на то что ночь не спали, ходили веселые, возбужденные. Делились друг с другом
впечатлениями.
Через денек добыли досок, фанеры от ящиков, брезента, гвоздей. Договорились с
саперами, они выделили плотника, подводу, и тот вместе с Кибалкой соорудил нары, двери,
новый стол. С дальним прицелом сделали перегородку. Привезли бидон солярки, которая в
селах использовалась как керосин. Чего-то в нее добавляли, чтобы меньше дымило, и
заправляли лампы.
Встретить Новый год нам не удалось. Объявили, как и в любой праздник,
повышенную готовность, и мы просидели ночь в машинах, время от времени прогревая
двигатель. Через денек все же вырвались к подругам, потом наведывались еще несколько
раз. Бабку-истопницу куда-то отсылали, а четвертая девушка под давлением подруг нам не
мешала. Мы вместе встретили Рождество. Приходили и по одному, когда появлялась
возможность вырваться.
На подарки девчатам, которые жили бедно, ушли все трофеи, нательные рубахи,
фланель для портянок. Из фланели они шили белье, мастерили кофты с разноцветной
тесьмой, а ушитые гимнастерки туго подпоясывали нарядными ремешками. Хотели нам
понравиться.
А вообще, в освобожденных районах на людей тяжко было смотреть. Немцы жгли
хаты со всем добром. Мужики и молодые парни ходили в штанах из мешковины. Возле
брошенных позиций подбирали шинели, шапки, телогрейки, разодранные осколками,
прожженные, все в крови. Стирали, обрезали, латали. А кровь трудно отмыть. Так и ходили
с бурыми разводами и заштопанными дырками от пуль-осколков.
Женщины, конечно, за собой больше следили. Но тыл на них, как на лошадях,
выезжал. Бревна, доски неподъемные таскали. Мы однажды в гости пришли. Да не в гости, а
прямо скажу, "на блядки", веселые, выпившие. А одна из подруг лежит, одеялом накрытая.
Рядом полотенце или тряпка, вся в крови. Надорвалась, кровь пошла. Разрешило ей
начальство день отлежаться, а завтра снова на работу.
Врача бы! А где его найдешь? Посидели, пошептались, вместе хлебнули принесенного
с собой спирта, остальное оставили для лечения. Какое уж там веселье! Предложили, может,
что у санинструктора попросить. Девчонки отказывались, стеснялись, а потом одна сказала:
"Ваты или бинтов попросите". Мы знали, для чего это нужно, и в тот же день Кибалка им
штук пять индивидуальных пакетов принес. Бегом. Туда и обратно.
Мы тех подружек долго потом вспоминали. Мы их жалели, а они - нас. Вот такая
любовь на войне была.
Выделили горючее и снаряды для занятий по боевой подготовке. Я учил ребят стрелять
с ходу, делая остановки на три-четыре секунды. Это максимальное время, которое дадут нам
немцы, а затем мы окажемся под прицелом. Поэтому надо срочно менять позицию. А
вообще, боевые стрельбы из танковых орудий проводились редко. Их часто заменяли
теоретическими приемами наводки или, того проще, стрельбой из пулеметов и личного
оружия. Меньше хлопот, и не надо выпрашивать снаряды, которые больше нужны на
фронте.
Я оставался всего лишь командиром взвода. Военная судьба не слишком двигала меня
вверх по служебной лестнице. Возможно, взвод был моим потолком, но стрелять начиная с
сентября сорок первого года мне довелось более чем достаточно. У меня был отличный
заряжающий, я был уверен в Славе Февралеве, чему-то сумел научить и остальных
танкистов.
На зачетных стрельбах мы взяли второе место в бригаде. Комбат Плотник и ротный
Хлынов получили благодарности, взвод - четыре пачки папирос "Казбек". Успенский,
проходя мимо, не преминул съязвить:
- Ну, стрелять ты не хуже любого сержанта научился. Непонятно, зачем три звездочки
носишь?
Я молча отвернулся. Злая подковырка. Но в чем-то верная.
Глава 8. Мы атакуем
К середине января в результате наступления наших войск на Украине были
освобождены города Бердичев, Новгород-Волынский, Белая Церковь, Кировоград. После
трехнедельных наступательных операций Красной Армии немцы сумели в ряде мест
остановить наши войска, обескровленные непрерывными боями.
Как отмечается в исторических источниках, вермахт хотя и утерял стратегическую
наступательную инициативу, но тактика и хорошо налаженное взаимодействие различных
родов войск по-прежнему оставались сильной стороной немецкой армии. Нравится кому
или нет, но в вопросах взаимодействия немцы тогда превосходили нас. В результате
сильных контратак наши войска в некоторых местах отошли на 30-40 километров, затем
продвижение немецких войск было остановлено.
Сильные бои завязались в районе города Корсунь-Шевченковский. Войска 1-го и 2-го
Украинских фронтов, нанося удары, обошли его. После короткого перерыва Красная Армия
снова возобновила наступление. Наша бригада была введена в состав наступающих войск
31 января 1944 года. Шла так называемая Ровно-Луцкая операция. Менее известная, чем
другие, но достаточно кровопролитная.
Весна в тот год наступила на Украине рано. Шел дождь, огромные комья снега,
перемешанные с землей, летели из-под гусениц. Эта каша, уплотненная до твердости льда,
забивала ходовую часть. Двигатели ревели на полных оборотах, перегревались, а гусеницы
едва проворачивались.
Мы спрыгивали вниз вместе с десантниками и ломами, кирками выбивали
спрессованные пласты. Обычные лопаты и малые саперные лопатки помогали плохо. Для
молодых командиров, которые, несмотря на напоминания, не запаслись шанцевым
инструментом, это был урок. Жестяные лезвия лопат гнулись, а черенки ломались через
несколько минут работы. Местность была под стать погоде: лес, болота, непроезжие дороги.
Противник здесь не ожидал крупного наступления, и сплошной линии обороны не было.
Зато вдоль немногих проезжих мест стояли заслоны. Шедший впереди первый
батальон откатился под сильным артиллерийским огнем.
Движение застопорилось. Я осмотрелся в бинокль. На дороге и возле нее горели
мотоциклы разведки и две "тридцатьчетверки". Вдалеке виднелись строения станции
Шепетовка, над которыми поднимался дым. Здесь родился известный писатель Аркадий
Гайдар, которого я любил, а его книги перечитывал не один раз. Он погиб в начале войны.
Мимо нас на рысях двигалась конница. Эскадроны шли прямиком через лес. Майор
Плотник остановил капитана в кубанке и попросил послать к нам разведчика, чтобы он
сообщил, проходима ли дорога через лес. Капитан объяснил:
- Как же я тебе бойца пошлю? Он нас потом не догонит. Мы на месте не стоим.
Идите по нашему следу. Лошадь - умная животина, в болото не полезет.
Обеспечить разведку было приказано Хлынову. Ротный послал вперед две машины
моего взвода, оставив Февралева при себе. Хлынов не хотел рисковать всем взводом, а
особенно старым приятелем Февралевым.
Мы двинулись по протоптанному лошадьми следу. Стрельба доносилась со всех
сторон, поэтому шли настороженно, готовые сразу открыть огонь. Вскоре встретили
вереницу лошадей, на которых везли раненых кавалеристов. Те, кто получил легкие
ранения, шли, держась за поводья. Поразили меня пять-шесть раненых лошадей, которые
шли следом самостоятельно, такой же ровной цепочкой. Остановились. Сержант,
перевязанный от пояса до шеи, в полушубке на голое тело, рассказал, что нарвались на
пулеметную засаду.
- Пулеметчиков в капусту порубали, наших много побили. Там еще пушки стояли,
но мы их обошли. У полка задача - фланги охватывать.
Я посмотрел на раненых лошадей. Крупный жеребец с запекшейся кровью на ноге
вылизывал холку раненой лошади. Она вздрагивала, по атласной шкуре волнами пробегала
боль, но лошадь терпеливо стояла на месте.
- Лечат друг друга. Умные твари, а страдают за нас, дураков.
Мы доехали до места боя, где кавалеристы спешно рыли могилу для погибших. На
изрубленных пулеметчиков лучше было не смотреть. Полосовали их шашками от души.
Вышли на опушку. Конный полк едва виднелся далеко в степи. Они обходили станцию и
город, а по нам открыли огонь две пушки. Мы вернулись и доложили, что лес можно
преодолеть - конники проложили дорогу.
Хлынов, узнав, что впереди открытое поле, вначале обругал меня за то, что мы
высунулись и обнаружили себя. Затем упрекнул, почему как следует не разведали
обстановку, какие силы нам противостоят. Атака по открытой местности - гиблое дело.
Видно было, что он нервничал.
- Какие к черту подсчеты! - огрызнулся я. - Станцию не одна и не две батареи
прикрывают.
Комбат Плотник пытался убедить начальство, что наступать в лоб бесполезно, но ему
напомнили о приказе. Мы пытались атаковать на скорости. Распутица сковывала движение.
Дальнобойные орудия подбили два танка, а затем подожгли их, когда мы пытались
вытащить машины на буксире. Пехота сидела, подмяв камыш, ожидая, пока танки пробьют
дорогу. Появился умный подполковник из пехоты, дал команду начать наступление при
поддержке легких полковых пушек. Мы на его команду не отреагировали, а пехота
неохотно двинулась вперед.
Немецкие орудия на время замолчали, а минометный огонь эффекта не давал.
Вражеские мины взрывались среди грязи и снега, выбрасывая осколки вверх. Пулеметные
очереди с расстояния двух километров рассеивались, не принося особого вреда. Пехота
двинулась шустрее. "Полковушки" и "сорокапятки", которые тащили на руках, звонко
вколачивали в снежную муть легкие снаряды.
- Вот так, - обернулся к Плотнику пехотный подполковник. - Пока вы тут
сидите...
- Я послал разведчиков и жду результаты, - объяснил комбат. - Напролом лезть
нельзя. Две машины уже догорают, а мы наступать еще толком не начали.
- Без потерь воевать не получится, - начал было подполковник свою проповедь, но в
небе хлопнуло облачко разрыва.
Потом еще и еще. Пристрелявшись, немцы лупили из гаубиц бризантными снарядами.
Они взрывались на высоте сорока-шестидесяти метров, некоторые над самой землей. По
полю прокатился крик. Даже не крик, а какой-то вой. Град осколков сверху скашивал
людей. Те, кто залег, оказались не в лучшем положении. Цепи, повернув, бежали назад. Это
был единственный шанс спастись, укрыться в лесу. Вслед отступающим открыли огонь
осколочными снарядами легкие орудия. Их вспышки мы хорошо различали и без команды
начали стрельбу.
Небольшую часть пехоты мы, возможно, спасли, но бризантные разрывы
сопровождали отступающие кучки красноармейцев до самого леса. Да и голые осины,
вперемешку с тополями, служили слабой защитой. Те, кто не догадался залечь возле
деревьев, а продолжали бежать глубже в лес, падали, получая осколки в головы, плечи,
спины. Подполковник отдавал громкие команды:
- Санитары, вперед! Командирам рот доложить о потерях. Батареям - вести огонь!
Набор этих выкриков, бессмысленных, ненужных, не мог отвлечь взгляды людей от
поля, которое было завалено убитыми и ранеными, покрыто бурыми пятнами крови.
- Вы еще ответите! - грозил нам подполковник, пытаясь докричаться своему
начальству по телефону.
Потом он связался с начальством и стал докладывать, что полк вел ожесточенный бой,
несмотря на сильный артиллерийский огонь, а танки бездействовали. Не мог же он
признать, что двинул роты напролом, не выяснив обстановку. Теперь надо было объясняться
за неудачную атаку. Очередной снаряд взорвался неподалеку. Связист свалился, перебило
провода, а подполковника с окровавленной кистью руки потащили в тыл. На подводы и
легкие собачьи волокуши грузили тяжелораненых. Молоденькая медсестра, пробегая мимо,
остановилась:
- Что же вы! Так и будете сидеть?
Февралев глянул на ее аккуратную, шитую по мерке шинель, яловые сапожки и
сплюнул:
- Как с парада, курица. Еще один командир, бля! Чего уставилась, беги. Мы свое
успеем получить.
Батальон обошел поле стороной. Еще две машины подбили кумулятивными
снарядами. Я видел, как из одной выскочили три горящих танкиста и закувыркались на
снегу, пытаясь сбить огонь. Помочь им возможности не было. Останавливаться под градом
снарядов - означало верную смерть.
Перемахнув через рощу и безжалостно ломая мелкий подлесок, влетели двумя ротами
под огонь противотанковых 75-миллиметровок. Десант, как всегда, посыпался с брони
после первых же выстрелов, а нам оставалось только нестись на скорости вперед.
Помогло то, что на подходе к городу не было вспаханной земли, целину не успели
размесить колеса и гусеницы. Комбат вывел роты на заранее присмотренную дорогу,
посыпанную щебенкой. Фрицы ее, конечно, держали под прицелом, но мы мчались по ней
со скоростью шестьдесят километров, выжимая из отремонтированных и новых двигателей
все, что можно. Это была сумасшедшая гонка, с резкими поворотами, непрерывным огнем
из пушек и пулеметов. Хорошо, помог первый батальон, выскочивший во фланг и
уничтоживший несколько орудий.
Мы прорвали оборону. Рыжий Витя Иванов оказался лихим механиком. Когда машина
завалилась кормой в траншею и стала сползать на дно, он хорошо газанул, одновременно
выворачивая танк в нужную сторону. Мы выскочили наверх, как пробка из бутылки.
Догнали "тридцатьчетверку" из третьего взвода и неслись бок о бок прямо на орудийный
окоп.
Противотанковая "гадюка" с длиной ствола три с половиной метра была почти
целиком прикрыта бруствером. Ствол полз по горизонтали, выбирая цель. Смертельная
лотерея. Кого выберут артиллеристы? Два раза они выстрелить не успеют, но на расстоянии
восьмидесяти метров не промахнутся. Да еще в казеннике наверняка кумулятивный,
смертельный для нас снаряд.
- У-ей, - простонал Кибалка.
Он шкурой ощущал, как вспыхнет именно наша коробочка, и мы будем гореть живьем,
пока не рванет боезапас. У Легостаева опять заклинило пулемет, а я не мог поймать в
прицел "гадюку", потому что танк подкидывало на буграх. Немецкий наводчик выстрелил в
танк третьего батальона и, конечно, не промахнулся. Мы пролетали последние метры,
услышав взрыв за спиной, крича от возбуждения, боли от огня, который должен был
спалить нас, но сжигал волей судьбы наших товарищей.
Мы протаранили колесо пушки, под гусеницами хрустнули станины и чье-то тело.
Расчет выскакивал в разные стороны. Мы упустили его, пока перемалывали гусеницами
пушку и выбирались из окопа. Тягач, в который прыгали артиллеристы, оказался в
полусотне метров. Я успел лишь полоснуть в его сторону пулеметной очередью и
разворачивал башню в сторону соседней пушки. Выстрел! Мы поражали на учениях цели
такого размера на пятьсот метров, но бой - это совсем другое. Танк клюнул носом в
отсечный ход сообщения, толчок сбил прицел.
Через такие ходы, вырытые землеройными машинами, немцы за считаные минуты
покидали позиции или занимали свои места после артобстрела. Ход был довольно широкий,
покрытый маскировочной сеткой и пучками травы, мы не заметили его вовремя. Опять нас
выручил опыт механика-водителя. Он резко сдал назад, разогнался и перескочил через ров.
Кормовая часть машины на секунды зависла в воздухе, обваливая край траншеи.
Из-под вращающихся гусениц летели комья земли, обрывки маскировочной сети, а мой
второй снаряд снова прошел мимо цели. Иванов рывком преодолел ров и гнал машину
прямо на орудие. Нам помогала скорость и то, что "семидесятипятка" была нацелена для
стрельбы в другую сторону.
Артиллеристам, чтобы попасть в нас, не хватало разворота ствола, а поворачивать
пушку - целое дело. Для этого требовалось время, пусть небольшое, но мы не собирались
фрицам его давать. Пока Кибалка загонял в казенник очередной снаряд, я выпустил остаток
пулеметного диска. Механик, без команды, в нужную секунду тормознул машину. Снаряд
разворотил кусок бруствера, разбросав взрывной волной расчет.
Снова выстрел. Снесло половину щита и согнуло ствол пушки. Рация трещала и
шипела, но слова командира роты я разобрал. Не снижая темпа, двигаться вперед.
- Вас понял! - И, бросив наушник Легостаеву, приказал: - Свяжись с Захаровым.
Где наш третий танк?
Вмешался Слава Февралев и сказал, что Гришка ушел правее. С отсечного хода
сильным взрывом сорвало маскировочную сетку. Мелькали каски убегающих фрицев.
- Щас я вас! - пообещал Кибалка, распаленный удачным уничтожением двух
"гадюк".
На этот раз досталось нам. Снаряд ударил в правую часть корпуса, вскрикнул
Легостаев, а Кибалка свалился на дно машины. Меня оглушило. Не помню, кричал или
пытался кричать Иванову, чтобы он гнал вперед, сколько сможет. Неподвижный танк -
мертвый танк. Я выталкивал эту фразу кусочками слов, приходя в себя. Рация молчала.
Вылезать наружу, в простреливаемое насквозь пространство между траншеями, было
слишком опасно.
Но "тридцатьчетверка" продолжала двигаться. Я окликнул экипаж. Выяснилось, что
все живы, а нас рикошетом шмякнула болванка, и снова ранило кусочками брони
неудачливого пулеметчика Васю Лаборанта. Вторую линию траншей взяли тоже с ходу.
Когда батальон собрался вместе, оказалось, что из двадцати одного танка осталось всего
девять или десять. Грише Захарову разбило снарядом колесо и порвало гусеницу, у Степана
Хлынова погиб заряжающий.
Нашей машине повезло. Снаряд вмял угол броневого листа и сорвал скобу. Васе
досталось два мелких квадратных кусочка брони. Они застряли под кожей. Санинструктор
заставил Лаборанта раздеться до пояса и быстро выковырнул их. Смазал раны зеленкой,
перевязал и посоветовал отправить раненого в санбат. Легостаев, натерпевшийся страху,
просительно смотрел на меня.
- Рацию налаживай, - сказал я. - А ты, Ленька, пулемет глянь.
- Чего глядеть? - завелся сержант. - Опять заклинил, сколько раз говорили...
Я подошел к "тридцатьчетверке" из второй роты, пробитой болванкой насквозь. Из
нее извлекли мертвое тело взводного лейтенанта с оторванной рукой. Башнера крепко
приложило головой о броню. Забрызганный кровью, ошалевший от удара, он бормотал
что-то бессвязное. Из люка несло горелым порохом и кислым запахом крови. Комбат вместе
с обоими ротными советовались, кем заменить убывших танкистов. Кого-то нашли, а
остальным приказали искать места для укрытий. Возможна контратака противника.
Контратаки не последовало, зато по нам отбомбились "юнкерсы" в сопровождении
истребителей. Один танк перевернуло на бок, раскидало колеса и куски гусениц. Двое ребят
из экипажа погибли. Еще два танка крепко тряхнуло взрывной волной и контузило
экипажи. Приехали ремонтники, большинство машин батальона имели повреждения.
Адъютант комбата ходил между танками и собирал сведения о потерях, которые мы
нанесли врагу. Я сообщил, что взвод уничтожил три пушки "семидесятипятки", грузовик и
человек двадцать фрицев. В подсчет вмешались Кибалка и Февралев. Перебивая друг друга,
увеличили число уничтоженных пушек до пяти, приплюсовали три раздавленных
пулеметных гнезда, а немцев, оказывается, мы перебили не меньше полусотни.
- Не завирайтесь, - посоветовал адъютант. - На нашем участке всего шестьдесят
убитых фрицев обнаружили.
Долговязого сержанта Кибалку, с красным от мороза и спирта носом, трудно было
переспорить. Загибая пальцы, он посоветовал адъютанту пошарить в разбитых блиндажах,
где завалено не меньше взвода фашистов. Февралев, обычно серьезный в этих вопросах,
поддержал моего башнера и сообщил, что ребята хорошо прострочили из пулеметов
грузовик, набитый удирающими фрицами.
- Ну, и где этот грузовик?
- Выбрался кое-как и трупы увез.
Адъютант хмыкнул и ушел. Я заметил, что Февралев хорошо сдружился с Кибалкой.
Оба опытные танкисты, с наградами. У них есть чему поучиться остальным. Не нравилось
только, что оба после боя крепко выпивали, а глядя на них, прикладывалась и молодежь.
Не буду лицемерить, после жестоких танковых атак люди вылезали из машин, как
шальные, отравленные пороховыми газами, контуженные близкими взрывами и ударами по
броне. Некоторые заговаривались, с трудом приходя в себя. От сильных сотрясений шла
кровь из носа и ушей, но в санбат с такими пустяками ходили редко. И не по причине
отчаянного героизма. Просто врачи, следуя своим инструкциям, не слишком обращали
внимание на многочисленные сотрясения, поврежденные ушные перепонки и прочие
мелочи. Если ран нет и ходить можешь - нечего притворяться.
Лезть с нравоучениями я не пытался. Строго следил, чтобы не хлебали перед боем
(верная смерть!), придерживал молодежь после боя, стараясь не оставлять их без присмотра.
Восемнадцатилетние мальчишки пьянели быстро, хвалились оружием, лезли в споры,
бывали и несчастные случаи. Да и сами ротные, хоть и держались на ногах, но закладывали
крепко. Водка помогала не свихнуться, проспать часов шесть подряд и прийти в себя.
Родной город Аркадия Петровича Гайдара, Шепетовку, освободили без нас. Бригада,
понесшая большие потери, стояла в обороне. Иногда проводили контратаки, но распутица и
бездорожье сковывали действия и наших и немецких войск. Одновременно шло пополнение
частей. Мы получали личный состав, танки. Большинство машин пришли из капитального
ремонта. В конце февраля бригаду усилили самоходками СУ-85, вооруженными сильными
противотанковыми пушками калибра 85 миллиметров. Ходили слухи, что выпускаются
новые танки Т-34 с такой же пушкой, но мы получали машины прежнего образца.
Нашей 38-й армией командовал генерал-полковник Москаленко К. С. Конечно, я его и
в глаза не видел, как ни разу не видел и командира корпуса. Комбриг, и тот был для нас
недосягаемой величиной. Из бригадного начальства опускался вниз (только не в период
боев!) получивший подполковника замполит Гаценко. Была у него такая привычка,
"поговорить по душам" с офицерами, похлопать по плечу отличившегося бойца. Только в
откровения с ним мы не лезли, знали, что сказанная сгоряча фраза может обернуться против
тебя.
Двадцать девятого февраля Первый Украинский фронт облетела весть, что тяжело
ранен командующий фронтом генерал армии Ватутин Н. Ф., прославившийся в
Сталинградской битве. Мы не знали обстоятельств дела, а тем более, что командующего
ранили украинские националисты. Мы недавно вступили на Западную Украину, в
обстановке толком не разбирались. По-прежнему провозглашались лозунги "Русские и
украинцы - братья!", на плакатах изображался усатый украинский крестьянин,
обнимавший русского солдата-освободителя. Какие удары в спину ждут нас от "братьев",
мы еще не представляли. Несмотря на старания врачей, генерал армии Николай Федорович
Ватутин умрет от раны 15 апреля 1944 года.
Он был самым молодым из командиров фронтов. Ватутин прожил всего 43 года, а
звание Героя Советского Союза, в отличие от сотен других генералов, получит лишь в 1965
году. Под его командованием была успешно проведена Киевская наступательная операция,
разгромили немецкую группировку под Корсунь-Шевченковским. Перечислять другие
заслуги не буду, они подробно указаны в справочниках. Скажу, что генерала Ватутина
уважали, и его смерть стала болезненным ударом.
В начале марта началась Проскуровско-Черновицкая операция. Мы двигались на юг.
Одна из целей этой операции была отрезать от основных сил 1-ю немецкую танковую
армию и другие части, окруженные под Каменец-Подольским. Наступление вначале шло
нормально, был освобожден ряд городов. Но сил для разгрома блокированных войск не
хватило, мешала распутица. В результате чего окруженная группировка в составе семи
танковых и трех пехотных дивизий нанесла сильный контрудар и прорвалась к своим
войскам западнее города Чертков.
Мне довелось участвовать в тех событиях, но сначала я хочу упомянуть, как они
подавались в шеститомнике Великой Отечественной войны, изданном в начале
шестидесятых годов. Там указывается: "Враги потеряли при этом большое количество
людей, почти все тяжелое вооружение и боевую технику". Ну, это стандартные фразы. А вот
фраза, которая меня очень удивила: "Командующий 1-м Украинским фронтом не принял
своевременных решительных мер для усиления группировки наших войск..." (том 4, стр.
272). Поэтому часть фрицев и вырвалась из котла.
Но вплоть до девяностых годов не было принято критиковать командующих
фронтами, армиями, да и вообще весь наш славный генералитет. Могли слегка пройтись по
командирам дивизий, да и то в редких случаях. А тут командующему фронтом лепят
открыто: "Не принял решительных мер!" Что же это был за командующий? Оказывается,
маршал Георгий Константинович Жуков, который 1 марта 1944 года временно сменил
раненого Ватутина на посту командующего фронтом.
Ну, что же, на отправленного в отставку Жукова Г. К. можно было валить тогда все
подряд. Много позже уже более откровенно говорилось, что в результате различных
просчетов (конечно, не только Жукова Г. К.) из-под Каменец-Подольского прорвалось около
200 тысяч окруженных немецких войск, или 70-80% от их общего числа. Однако не все на
войне оценивается процентами.
Группировка нашла прореху в кольце, но мы преследовали и били фрицев крепко.
Путь прорыва был отмечен вереницами сгоревших и взорванных немецких танков, орудий,
грузовиков, трупами завоевателей, вдоволь наглотавшихся нашей земли. Не буду повторять
предположения некоторых специалистов, что если бы эту массу блокировали, то ход войны
мог измениться.
Мало ли просчетов допускалось и немецким и нашим командованием? Но, чтобы
закончить тему высокой стратегии, от которой я был бесконечно далек, приведу еще
несколько фраз из того же шеститомника, касающихся Никиты Сергеевича Хрущева, с чьей
подачи отправили в отставку маршала Жукова. Вот как описывалось появление Хрущева в
освобожденном Киеве в ноябре сорок третьего: "Когда к микрофону подошел Н. С. Хрущев,
по площади прокатился гром долго не смолкающих аплодисментов. Киевляне тепло
приветствовали боевого руководителя большевиков Украины". Ну, и цитируется бойкая
речь Никиты Сергеевича, пестрящая словами: "Вперед, стремительный удар, слава, вечная
слава, очищение нашей Родины от немецкой нечисти" и прочее.
Для подобных пустых фраз, не имеющих отношения к реальной истории войны, всегда
находилось место. Зато проскальзывали как несуществующие трагические страницы
ржевской мясорубки, жестокие бои под Харьковом и Житомиром, которые дважды
оставляли врагу и дважды освобождали. А как форсировали с маху Днепр? С такими
потерями, что их даже сейчас подсчитывать не берутся. Умалчивалось до самого последнего
времени и о прорыве двухсоттысячной немецкой группировки под Каменец-Подольским.
История, уже не бумажная, а настоящая, расставляет все по своим местам. Ну а я
вернусь к первым апрельским дням 1944 года.
Окончание следует...
Читайте в рассылке
по понедельникам с 9 мая
Владимир Першанин
"Танкист-штрафник"
Лучшая фронтовая проза нового тысячелетия, достойная войти в золотой фонд
литературы о Великой Отечественной войне. "Окопная правда" высшей пробы.
Он на фронте с 1941 года. У него за плечами оборона Москвы и Сталинградская
страда, Курская дуга и битва за Днепр. Он потерял в боях сотни друзей, сам
шесть раз был подбит, ранен, горел в танке — но всегда возвращался в строй.
Страшной осенью 42-го, когда решалась судьба страны, он попал под жернова
беспощадного приказа №227 ("О мерах по укреплению дисциплины и порядка в
Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций" или в
просторечии "Ни шагу назад!"). В танковых войсках не было штрафных рот, но
были свои штрафники — те, кому давали самые погибельные, невыполнимые,
смертельно опасные задания. И он стал таким смертником: ходил в безнадежные
танковые рейды по вражеским тылам, чудом возвращался из самоубийственных
разведок боем, один выжил из целого танкового батальона — и прозвище
штрафник, полученное от слишком бдительного
политработника, прилипло к нему до конца войны, которая не закончилась даже
с падением Берлина. Над Рейхстагом уже развевается красный флаг, гремят
победные салюты, но ему предстоит последний, самый трудный бой…
по четвергам со 2 июня
Джоди Пиколт "Ангел для сестры"
Анна не больна, но в свои тринадцать лет перенесла бесчисленное множество
операций, переливаний, инъекций. И все для того, чтобы помочь сестре, больной
лейкемией. Как сказали родители, для этого Анна и появилась на свет.
Но какой могла бы стать ее жизнь, не будь она привязана к сестре?… Анна
решилась на шаг, который для многих людей был бы слишком сложен, и подала в суд
на родителей, присвоивших право распоряжаться ее телом.
Новости культуры
Солдат Гамп
2016-07-07 07:48 Максим Журавлев
По случаю 60-летия Тома Хэнкса в Москве и Санкт-Петербурге пройдут показы фильма "Форрест Гамп". "Газета.Ru" вспоминает, как картина про добродушного аутиста превратилась в абсолютную классику американского кино.
Театральный сезон скорее жив
2016-07-07 14:08 Антон Хитров
Июль и август считаются в театре мертвым сезоном -- многие площадки закрываются до осени. Но на самом деле сезон и не думает прекращаться -- в Москве так много театров, что, какую дату ни возьми, кто-то обязательно работает, и даже в летнем репертуаре порой попадается громкое и важное название. "Газета.Ru" выбрала семь спектаклей июля, на которые стоит сходить, пока билеты еще есть.
"У нас есть драконы"
2016-07-08 09:08 Игорь Карев
Добрыня против дракона, два Кощея и две Бабы Яги, Иван, за счастьем идущий, и другие герои русских сказок. Корреспондент "Газеты.Ru" побывал на съемках фильма "Последний богатырь", второй картины, которую компания Disney делает в России.
"До встречи с тобой" и другие премьеры этой недели
2016-07-08 14:32 Дарья Слюсаренко
Эмилия Кларк в непривычном образе, Дуэйн Скала Джонсон в детстве был толстым, Зак Эфрон и Адам Девайн портят семейные праздники, Джуд Лоу играет гения, новый фильм Дюмона о каннибалах и экранизация Стивена Кинга -- что посмотреть в кино в эти выходные.
"Курехин был как метеорит"
2016-07-09 13:25 Ярослав Забалуев
Алексей Айги рассказал "Газете.Ru" о своем концерте, посвященном 20-летию со дня смерти Сергея Курехина, и порассуждал о феномене композитора.
Животные хуже миньонов
2016-07-10 21:32 Макс Степанов
Бокс-офис США: новый мультфильм от создателей "Гадкого я" и "Миньонов" начал прокат со ста миллионов, рыбка Дори уступила новому лидеру, Тарзан продолжает проигрывать, а свадебные гости оказались не такими милыми, как домашние питомцы.