Сразу несколько новостей. Первая - бригаду снова возвращают в распоряжение сороковой армии Воронежского фронта, где я воевал с марта сорок третьего года. Это - неплохая новость. Бригада, корпус и другие части считались прикомандированными. Отношение было не всегда как к своим. Может, потому, от бригады после штурма Орла остались только штаб да тыловые подразделения.

Вторая новость - тоже неплохая. Капитана Антона Таранца, утвержденного на должность командира второго батальона, направляют в командировку в Челябинск за новыми танками. Группа - человек двадцать пять. Механики-водители, командиры танков, сопровождение. Выезжать надо срочно, а я числюсь раненым. С начальником санбата вопрос решается быстро. Меня и Леню Кибалку выписывают в один день. В бригаде получаем новую форму, сапоги, комбинезоны. Все же едем на крупный оборонный завод как представители Красной Армии.

Мне в спешке вручили медаль "За боевые заслуги". Наградной лист заполняли буквально на ходу. По инициативе замполита бригады. За новой техникой едут лучшие офицеры и бойцы - как же без наград? Так я получил свою первую награду за два неполных года войны и четыре ранения. До Тулы нас довезли на попутных машинах. Вокзал и дома вокруг него были сильно разрушены. Начальник комендантского патруля, проверяя наши документы, предупредил:

- Поедете через Москву. По столице не шататься. Там свои законы. Патрули на каждом шагу. К любой мелочи прицепятся. Личные документы и командировочные предписания держать всегда наготове. Обращение - строго по уставу. Зевнете, не отдадите честь майору или полковнику, пеняйте на себя. Вместо Челябинска - на губу, а следом с маршевым батальоном на передовую.

- Не пугай, капитан, - добродушно проговорил Таранец. - Мы и так пуганые.

- Как хотите. Но в Москве порядок держат железно.

- Учтем...

Впрочем, в Москву мы прибыли вечером, а утром нас впихнули в пассажирский вагон. Утром двинулись в путь, успев глянуть на столицу только через окно. Если Москву проскочили мигом, то остальной путь до Челябинска, через Сызрань, Куйбышев, длился дней пять. Останавливались на каждом полустанке, пропуская мимо тяжелые составы, идущие один за другим на запад. Устроились неплохо, заняв три купе и пару боковых ниш плацкартного вагона. Почти каждому досталась индивидуальная полка. Те, кто помоложе и поменьше ростом, приспособились спать по двое. Ехали весело, хотя случались неувязки с питанием. На станциях меняли трофеи на самогон, овощи, молоко. Леня Кибалка имел небольшой немецкий "вальтер". Вороненый, изящно отделанный. К нему привязались два молодых железнодорожника.

- Продай!

- Ребята, в тюрьму влетите! - предупредил я.

Оба засмеялись. Объяснили, что тюрьма им не грозит. Разве что броню снимут да на фронт отправят. Цену за "вальтер" подняли до литра самогона, буханки настоящего домашнего хлеба и в придачу обещали здоровенного, как полено, сушеного судака. Даже у меня слюни потекли. Сушеная рыба со свежим хлебом и чаем. Мечта! Обмен состоялся. Выпили самогон, а потом с сушеным судаком ведро чая. Вернее, кипятка, куда бросали крошечные порции грузинского, мелкого, как пыль, чая.

Что запомнилось из дороги, которая длилась пять-шесть дней? Инвалиды на перронах. Их было много. Почти все выпившие или пьяные. Цеплялись за ноги, спрашивали, на каком фронте воевал. Один, получив несколько папирос, угостил нас с Антоном спиртом и соленым салом. Разговорились. Инвалид на тележке, с обрезанными по самое никуда ногами, расспрашивал про бои на Курской дуге. Потом сказал, когда речь зашла о погибших:

- Такие, как я, тоже из списка уже вычеркнуты.

- Брось, браток, - начал было Антон. - Все будет нормально. Не век же по перронам на подшипниках будешь ездить.

- Вот именно, что не век! С такими ампутациями долго не живут. Каждый вечер тряпки с засохшей кровью отдираю и в теплой воде культи полоскаю. А они не заживают. Лекарство одно - самогон или спирт. Дай бог год-другой протянуть, да и то вряд ли.

- Где живешь? - спросил я.

- Приютила одна бабенка. Спит со мной, хоть и брезгует. Не выгоняет, потому что каждый вечер харчи и бутылку приношу. Втроем пьем: она, бабка и я. А ребенку - пряников или сахару.

Инвалид заметно пьянел, речь стала несвязной, и мы, попрощавшись, пошли к своему вагону. Однажды остановились на полустанке. Рядом была деревня. Мы смотрели на почерневшие крыши, покосившиеся плетни. Чувствовалось, люди живут бедно. К вагонам принесли молодой картошки, огурцов. Но просили за все дорого. Мы уже истратили все деньги и растрясли свои закрома. Леня Кибалка громко возмущался:

- Не стыдно вам с фронтовиков три шкуры драть?

Одна из баб ответила:

- Ты, сынок, лепешки с лебедой не пробовал? Или хлеб с толченой корой? Мы ведь без хлеба сидим, вот только картошка да огурцы. На тряпье меняем. Пообносились, а уже зима на носу.

- Ничего, скоро победим, тогда заживем! - бодро выкрикнул кто-то.

- Пока солнце взойдет, роса очи выест. Знаешь такую поговорку? Или ты к осени немца побить собрался?

Кое-кто в вагонах нашел вещи на обмен. С хрустом грызли огурцы и заедали картошкой в мундире. Некоторые женщины, постояв, сунули харчей ребятам помоложе.

Остальное унесли с собой. Леня Кибалка ругался, пока его не осадил Таранец:

- Цыц, сопляк, глаза раскрой пошире, посмотри, как люди живут.

Челябинск встретил нас холодом и дождем. Хорошо, что захватили плащ-палатки, шинели. Нательные рубашки многие сменяли на еду. В одних гимнастерках продрогли бы до костей. Шинели и плащ-палатки Таранец категорически запретил менять. Они нас сейчас спасали от дождя. На вокзале дважды проверяли документы. Сначала милицейский патруль, потом - комендантский. Если милиционеры глянули документы бегло и сразу же возвратили, то патруль из трех человек, во главе с лейтенантом, действовал более жестко. Нас оттеснили к ограде, сержант и боец держали наготове автоматы, а лейтенант проверял документы, офицерские удостоверения. Кто-то из офицеров засмеялся:

- Опасная у вас работа. До фронта полторы тысячи верст, а вы автоматы на взводе держите.

Лейтенант, возвращая очередное удостоверение, ответил довольно резко:

- Вы, товарищи танкисты, не отдыхать сюда приехали. А наверняка ценный товар получать. Так его и охранять надо как следует.

- Все нормально, - примирительно проговорил Таранец. - Как нам быстрее добраться до нужного завода?

- Про слово "завод" забудьте. У вас в командировочном указан почтовый ящик, номер такой-то. Он вам и нужен.

Лейтенант подробно объяснил, как добраться до "почтового ящика" и посоветовал у гражданского населения ничего не спрашивать. Мы построились и двинулись к трамваю. Пока ехали, потом снова шли, я с любопытством рассматривал незнакомый мне город. Война действительно осталась где-то далеко позади. Прохожие торопились по своим делам, домохозяйки стояли в очередях возле магазинов и ларьков. Молодые девушки, наверное, студентки, в ярких платьях и кофточках, смеялись, не обращая внимания на ветер и дождь. Шагали, сбившись по двое-трое под один зонт. Глянули на нас, опять засмеялись, кто-то состроил глазки. Мы невольно подтянулись.

Военпред, с которым разговаривал в его кабинете Таранец, сообщил, что вообще-то на танки большая очередь. Люди ждут по месяцу и больше. Но для нас, по приказу Верховного, машины готовят отдельно. Курская битва еще продолжалась, шло наступление на Харьков и в направлении Донбасса, а там прямая дорога на Днепр. Конечно, о планах командования мы могли только догадываться. Но сам факт, что мы пробыли в Челябинске всего шесть дней, говорил о многом.

Ребята-танкисты, прибывшие с других фронтов, жившие в общежитии по две-три недели, рассказывали, что их привлекают к сборке танков, а на заводе работает много подростков и женщин. Разместили нас неплохо. Нам с Антоном Таранцом и еще одному лейтенанту дали отдельную комнату. С кормежкой было похуже. Даже в офицерской столовой порции давали очень скромные. По просьбе парткома завода Таранец и я выступили на собрании.

Мы оказались в щекотливом положении. Когда рассказывали о боях, как уничтожали и гнали немцев, все было ничего. Но многих интересовало, как "тридцатьчетверки" противостоят новым немецким танкам "тигр" и самоходкам "фердинанд". Пришлось уклончиво ответить, что драться с ними тяжело, но Т-34 хорошие, маневренные танки, мы берем фашистов скоростью и огнем с флангов. На нас смотрели мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати. У одного я заметил орден Трудового Красного Знамени. Такие награды получали большие начальники, директора. А здесь белобрысый подросток с орденом, совсем не похожий на опытного специалиста.

В первый же вечер нас пригласили на ужин девушки из общежития. Собралась компания человек десять. Чтобы не ударить в грязь лицом, предварительно послали Федотыча и Леню Кибалку на рынок продать две шинели и купить харчей. Был грибной сезон, ребята взяли к самогону соленых грибов, конфет для девушек, чего-то еще. Это была отдушина и для нас, и для девушек. Мы танцевали до полуночи, каждый нашел себе пару, целовались по укромным уголкам. Большинство осталось ночевать в женской половине общежития.

Нашел себе девушку и я. Но не хочется долго говорить об этом. Мы сумели встретиться раза три. Однажды погуляли по городу, посидели в парке. Короткий и всегда немного грустный военный роман без всяких надежд на продолжение и без претензий со стороны девушки. Поэтому я до сих пор не выношу хвальбу некоторых мужиков о своих "победах". Нам тогда и в голову не приходило хвалиться. Пригрели, приласкали - огромное спасибо. Для некоторых из нас эти встречи с женщинами были последними в жизни. Все знали, что если так быстро формируют батальон (мы получали двадцать танков), то засиживаться нам не дадут.

Скажу еще, что условия труда на заводе были не то что тяжелые, а практически неподъемные. Парни и мужчины бежали на фронт при любой возможности, хотя знали, что жизнь на передовой короткая. Рабочий день официально длился двенадцать часов. Но я слышал, что практически каждый день людей задерживали на час-два, а в конце месяца или перед праздниками могли оставить и на пять-шесть часов. Аврал! Невыполненный план грозил суровыми разборками. Людей не щадили. Многие ночевали в подсобках, чтобы сэкономить лишнее время на сон. Я не рассказываю ничего нового. Люди не выдерживали, ломались, убегали. Их судили. Но таково было военное время, когда решалась судьба страны.

Челябинск был одним из важных промышленных центров страны, не пострадавший от бомбежек и дающий военную продукцию бесперебойно. В городе поддерживался жесткий порядок. Мне рассказывали, что зимой поймали четырех уголовников, пытавшихся ограбить магазин недалеко от завода. Их расстреляли на пустыре, и замерзшие трупы суток трое лежали в снегу. Это видели многие рабочие и считали, что так и надо поступать с ворами. Рассказывали и о том, как расстреляли группу мошенников, орудовавших на продовольственных складах. В числе приговоренных были две женщины. Одна во время следствия пыталась забеременеть, чтобы избежать расстрела.

Удалось ей или нет, неизвестно. Но от высшей меры она не спаслась. С уголовниками не церемонились.

Обратный путь оказался куда быстрее. Эшелон с танками шел практически без остановок. Два паровоза тянули состав с ветерком. Две зенитки и несколько пулеметов защищали нас с воздуха. Бомбежки эшелон миновал. Сидели в теплушках, вспоминали Челябинск. Больше всех переживал Леня Кибалка. За эти дни он так крепко привязался к своей девушке, что готов был жениться. Вез с собой ее фотографию и без конца заводил со мной разговор о своих чувствах. Я его не перебивал, а ребята посмеивались.

Бригада срочно формировалась техникой не только из Челябинска, но и из других мест. Приходили отремонтированные танки. Некоторые не успели покрасить. Сквозь обгоревшую краску проступали швы сварки, старые колеса чередовались с новыми.

Вопрос о моем назначении командиром разведывательной роты отпал. Меня дважды вызывали в особый отдел. Старший особист, с погонами майора, уже в возрасте, задал мне несколько вопросов, потом объяснил причины отказа. Два выхода из окружения и штрафная рота.

- А взвод в бой вести доверяете?

- Есть разная мера доверия, - закуривая вместе со мной, говорил майор-особист. - Ты, Волков, хороший парень и командир неплохой. Но одно дело - танковый взвод, а другое - разведрота бригады. И задачи другие, информация секретная. Напрямую подчиняешься командиру бригады. Порой о заданиях только он и начштаба знают. Так что выбираем людей без сучка и задоринки.

- Может, вам майор Бутов про меня всякого наговорил?

- Брось, Алексей. Ты нас за дураков не держи. Что мы, Бутова не знаем? Просто к каждой должности свои требования. Ты человек военный, должен понимать. Уверен, ты и выше пойдешь. Ротным командиром станешь, а там до комбата недалеко. Кстати, твой командир батальона Таранец тебя очень отпускать не хочет. Ладно, шагай! И громче молчи.

Он пожал мне на прощание руку, и я отправился в свой батальон.

Формирование шло быстро. Таранец, согласовав вопрос с командиром бригады, назначил меня командиром первой роты. Я перетянул к себе взводным Павла Фогеля, которому за Орел, кроме Красной Звезды, присвоили младшего лейтенанта. Второй взводный, Гриша Весняк, прибыл из госпиталя, он тоже участвовал в боях. Третьим взводом командовал лейтенант Маркин, недавно окончивший училище. Я бы предпочел более опытного командира, но людей не хватало.

Бригада вступила в бой в первых числах сентября под городом Сумы. Здесь я хочу, опираясь на исторические документы, коротко описать обстановку, которая сложилась на фронте к тому времени.

Успешно, хотя и с большими потерями, закончилась Курская битва. Немецкие войска отступали. Наиболее ослабленными были группы немецких армий "Центр" и "Юг", прикрывающие юго-западное направление. Бывший начальник Оперативного управления Генштаба генерал С.М. Штеменко вспоминал: "В Генеральном штабе... отдавали себе ясный отчет в необходимости как можно быстрее и полнее реализовать результаты победы под Курском. Уже не являлось секретом, что гитлеровцы создают мощный оборонительный рубеж по рекам Молочной, Днепру и Сожу. Нельзя было позволить врагу отвести туда свои войска и встретить нас во всеоружии. Фактор времени и на сей раз приобретал решающее значение".

Эту мощную преграду, получившую название "Восточный вал", где главное место занимал Днепр, Гитлер считал неприступной для Красной Армии. Строительство укреплений на западном берегу Днепра полностью еще не закончили. Наши войска вели широкое наступление на семисоткилометровом участке фронта. Не зря наступление на Днепр назвали "Битвой за Днепр". Прорывая многочисленные заслоны и взламывая участки обороны, наши войска упорно продвигались к Днепру. Какое-то свое место занимала в этой битве наша танковая бригада.

Под городом Сумы немцы предприняли несколько сильных контратак. Войска Воронежского фронта с трех сторон подошли к Сумам и одновременным ударом освободили город. Наш второй батальон потерял два танка. Потери, можно сказать, мизерные, но это объяснялось тем, что город мы обошли стороной. У нас была задача отсекать и уничтожать отступающие немецкие войска, не снижая темп наступления. В моей роте неожиданно вышел из строя один из танков - заклинило двигатель. Это считалось не боевой потерей техники, да еще в начале наступления. За такие вещи спрашивали строго.

Я отчитал взводного Маркина. Худощавый, спортивного вида парень был расстроен. Он закончил училище на "отлично", был в равном со мной звании лейтенант, но я чувствовал в нем недостаток, свойственный молодым командирам. Он старался держать дисциплину, однако невольно тушевался перед авторитетом бывалых танкистов. Это мгновенно почувствовали подчиненные. Дисциплина в таких случаях падает в считаные дни. Механик-водитель небрежно следил за уровнем масла. Произошла утечка, и двигатель, перегревшись, вышел из строя.

Чтобы не вызывать лишнего шума, доложили в штаб бригады - перебило осколками маслопровод. Танк вместе с экипажем оставили для ремонта. Маркина я предупредил, что следующий подобный случай закончится для него трибуналом. Не сдержавшись, наорал на механиков-водителей взвода. Даже при беглом осмотре обнаружил кучу мелких недостатков. У одного из танков опасно провисла гусеница, у другого - в поддон натекла лужа масла, расшатались крепления. Меня поддержал Федотыч, недавно получивший звание старшина.

- Быстро наш лейтенант растет, - негромко сказал мне в спину командир танка с двумя медалями. - Не успел роту принять, а уже трибуналом стращает. Кричит...

Насчет "кричит" он был прав. Но спускать явное разгильдяйство и падение дисциплины во взводе я не собирался. Подозвал командира и предупредил:

- Через час проверю натяжку гусеницы и все остальное. Насчет трибунала - еще неизвестно, чем этот случай кончится. Исполнять!

- Есть исполнять!

Уже позже, в наступлении, я узнал, что особисты заинтересовались вышедшим из строя танком. Искали меня, но мы были на марше. Пойди отыщи! Бригада двигалась к городу Лебедин, который находился в шестидесяти километрах от Сум. Все три танковых батальона бригады двигались вместе. Два - немного впереди, один - в арьергарде. На броне сидели десантники, следом шли "студебеккеры" и полуторки с пехотой. Разведка: мотоциклы, легкие броневики, даже конники. За нами двигались не менее двух пехотных полков, которым мы были должны пробить путь. Наступала целая дивизия. Впервые за долгое время я принимал участие в такой масштабной операции. Немецкие самолеты сильно не беспокоили, в небе кружились наши истребители. Шло знаменитое наступление на Днепр, до которого было километров триста. На войне трудно определять расстояние километрами. Слишком много препятствий на пути.

У станции Штеповка разведка попала под пулеметный огонь. Атаковал третий батальон. Батальоны Колобова и Таранца временно оставались в резерве. Комбат-3, майор Каретников, прибывший из запасного полка, видимо, решил отличиться. Командир он был опытный, по слухам, занимал в соседнем корпусе достаточно высокую должность, но за что-то был снят и направлен в нашу бригаду.

Каретников повел атаку достаточно грамотно. Сумел ворваться на окраину станции, оттеснив немцев, подавил часть противотанковой артиллерии. Однако среди многочисленных станционных построек, пакгаузов, железнодорожных платформ, в узких улочках поселка батальон стал нести большие потери. Немцы выдвигали на прямую наводку хоть и устаревшие, но маневренные и легкие 50-миллиметровые пушки. Малый калибр компенсировался эффективными кумулятивными снарядами, которые прожигали броню насквозь. Хватало и более мощных пушек, хорошо замаскированных.

Пехоту отсекали многочисленные пулеметные точки. В помощь третьему батальону бросили и наш батальон. Бой за станцию Штеповка оказался затяжным и тяжелым. Немцы не хуже нас понимали, что, сломив их войска на Курской дуге, мы идем к Днепру. Перед обороняющимися немецкими подразделениями стояла задача как можно дольше задержать и обескровить наши наступающие части. Если кто думал, что после Курской битвы немцы побегут и ослабят оборону, они глубоко заблуждались.

Бой за станцию Штеповка, которая обозначена далеко не на всех картах, длился до ночи. К нашему приходу от двадцати одного танка третьего батальона осталось меньше половины. Нас ждала бы такая же судьба, но командование решило поберечь танки (и наши жизни). Подошла сначала одна батарея 122-миллиметровых гаубиц, потом еще две, и мы в течение часа перемалывали укрепления тяжелыми снарядами. В перерывах били минометы. Станцию заволокло красной кирпичной пылью, дымом горящей солярки. Пропитанный смолой огромный штабель шпал пылал стометровым костром.

Пожар был таким сильным, что в воздух поднимало горящие ветки, доски, куски плетней. Раскаленным вихрем с платформ срывало тяжелый брезент. Сгорая, он опадал сверху черным пеплом. Мы стояли на окраине станции, за жидкой лесополосой. Порывы горячего ветра сушили лица. Стояла почти летняя жара, и еще этот ветер, пахнущий смолой, а временами доносивший запахи горелого мяса. В моем экипаже по-прежнему были Федотыч и Леня Кибалка, которому присвоили звание сержант. За эти месяцы он превратился из мальчишки в опытного танкиста, раздался в плечах и даже заимел невесту в Челябинске, которой успел отправить несколько писем.

Стрелкам-радистам в моем экипаже не везло. Гибли чаще других. Новичкам мы об этом не говорили. На этот раз у нас был квалифицированный радист, прибывший после учебных курсов. Крепкий, как боровичок, парень окончил перед войной техникум, работал телефонистом, а затем мастером на узле связи. Время стерло из памяти его фамилию. Помню, что звали его Костя, а прозвище он получил Студент. Это прозвище больше бы подошло мне, но о моей учебе в институте вспоминало лишь начальство, когда приходилось допрашивать пленных.

Студента быстро зауважали. Костя отлично знал рацию, азбуку Морзе, обучался под Москвой на курсах стрелков-радистов, помог Федотычу отрегулировать кое-какие приборы. Мог за считаные минуты, без сапог, взобраться на телеграфный столб. На досуге Костя Студент читал толстый том Жюля Верна "Таинственный остров". Книгу он начал читать еще в учебке, стащил ее из библиотеки на фронт и уже одолел две трети. Федотыч и Леня Кибалка, на правах старых друзей, называли меня без посторонних по имени, а Костя по имени-отчеству. Он был на год старше меня и оставил в городе Борисоглебске молодую беременную жену.

- Может, перекусим, пока то да се, - предложил Кибалка.

Он намекал на НЗ, рассчитывая, что на станции мы разживемся трофеями. Федотыч возразил, что с полными кишками в бой идти нельзя. Рассказал, как однажды несли раненного в живот, а у него текла из кишок каша. Этот рассказ мы уже слышали и никак не реагировали. Возможно, старшина был прав. Но причина отложить обед заключалась в другом. Механик-водитель не представлял хорошего обеда без ста пятидесяти граммов. Когда имелась уверенность, что предстоит отдых, Федотыч мог выпить и бутылку. С ним никто не соревновался. Леня Кибалка пил мало, а я в то время к водке тоже был не слишком привычен.

Спор насчет еды прервали "юнкерсы-87". К осени сорок третьего года эти сволочи тащили в брюхе и на внешней подвеске полторы тонны бомб. "Юнкерсов" было девять, а сопровождала их шестерка "фокке-вульфов-190", которые, кроме четырех пушек и пулеметов, тоже имели по несколько бомб. Мы прикрыли люки, а я связался с Антоном Таранцом: "Будут ли наши истребители?"

- Будут, - коротко ответил он.

Однако вся компания безнаказанно обрушилась на артиллерию и частично на танки. К бомбежкам привыкнуть невозможно. Я чувствовал себя каждый раз до тошноты отвратительно. Но держался, даже пытался веселить остальных. В основном Леню Кибалку и Костю Студента. Оба сидели бледные и слушали вой сирен. Раза два танк хорошо встряхнуло, а я обругал наших летчиков. Что, нас так и будут до конца войны безнаказанно бомбить? Четыре "Ла-5" появились к концу бомбежки. Тупоносые, скоростные, они врезались в крутящееся колесо "юнкерсов", сбили один. На них накинулись "фокке-вульфы". Бой переместился на высоту, откуда вскоре, кувыркаясь, вывалился "лавочкин". Пилот, видимо, был убит, и самолет взорвался, врезавшись в землю.

Немцы, навалившись, успели сбить еще одного "лавочкина", но на выручку прилетели не менее десятка наших истребителей, и бой на высоте вступил в новую фазу. Наседали наши самолеты, кажется, кого-то сбили, один из самолетов (неясно, чей) летел вниз, разваливаясь на куски. Вдалеке колыхался купол парашюта, а мы подсчитывали потери. Основной удар пришелся по гаубичному дивизиону. Среди перепаханной земли, огромных воронок валялись обломки и лежали перевернутые штук восемь гаубиц - две трети дивизиона. Мы отделались легче. Одну "тридцатьчетверку" из второй роты крепко покорежило близким взрывом. Остальные танки уцелели. Лишь некоторые получили небольшие повреждения.

Мы торопливо пообедали тушенкой с сухарями. Комбат Антон Таранец вызвал меня и командира второй роты Успенского. Стал объяснять обстановку и поставленную задачу. Капитан Успенский, затянутый в портупею поверх комбинезона, невольно бросал взгляды на разбитые гаубицы. До них было метров сто пятьдесят, и мы видели, как складывают на носилки убитых. И собирают в шинели куски тел.

- Ясно или нет? - спросил Таранец. - Чего вы туда уставились? Успенский, снимите портупею к чертовой матери! Подобьют - зацепитесь вашей сбруей - живьем поджаритесь.

После больших потерь танковые батальоны пополняли людьми, собранными отовсюду. Капитан Николай Фатеевич Успенский служил в Приамурье, успел повоевать на Халхин-Голе. Все остальное время находился на границе с Маньчжурией. Он был кадровиком, хорошо знал технику, имел орден Красной Звезды. За несколько дней знакомства он надоел мне бесконечными историями о том, как беспощадно били японцев под Халхин-Голом и как напряженно проходила служба на границе. Ротой он командовал с тридцать девятого года, получив повышение после Халхин-Гола вместе с орденом.

- Если что со мной случится, командование батальоном принимает лейтенант Волков.

- Есть, - козырнул я.

- Николай Фатеевич, не обижайся, что лейтенанта назначаю, - добавил Таранец. - Но ты пока не освоился. У немцев техника помощнее, чем у японцев, и дерутся они грамотно. Волков с сорок первого воюет, кое-чему научился. И боевой счет у него немалый.

- Японцы тоже в окопах не отсиживались, - обидчиво заметил Успенский. - Дрались до последнего. Я сам лично два японских орудия и танк уничтожил.

- Ребята, на рожон не лезьте, - еще раз предупредил Таранец. - У фрицев на станции зениток понатыкано плюс противотанковые пушки. Остерегайтесь 50-миллиметровок. Мелкота - по кустам прячется, но снаряды к ним кумулятивные, прожигают броню в любом месте. И требуйте от пехотных командиров постоянного взаимодействия. Командир дивизии уже дал соответствующее указание.

Вторая атака началась за полдень. Хороший, солнечный был денек. Умирать в такой день не хочется. Рота двигалась мимо сгоревших, еще дымившихся танков третьего батальона. Один, второй, третий... Сколько их тут пожгли? Может, сама станция не стоила таких жертв, но немцы успели создать здесь сильный оборонительный узел. Место было удобное: река Псел, илистая и глубокая, железнодорожные насыпи, лесные участки и сама станция, где среди лабиринта построек застрял батальон майора Каретникова.

Неохотно вел я свою роту в эту западню. Горящие шпалы продолжали заволакивать все вокруг дымом. Первый танк подбили неизвестно откуда. Ударили в борт, убив наповал механика, оторвали ногу командиру машины. Пока вытаскивали экипаж, остальные машины вели беглый огонь наугад. Потом подожгли второй танк. Пехота залегла, хотя мы подавили основную часть пулеметных точек. Я понял, что при таких темпах скоро останусь без машин.

Приказал Фогелю оставаться с ротой на месте и вести редкий беспокоящий огонь. Надо было определиться, кто нас держит. Пошел на станцию вместе со старшим лейтенантом, командиром роты десанта, и его четырьмя бойцами. Здесь война в очередной раз напомнила мне, как мало стоит жизнь на передовой. Двигались вроде осторожно, перебежками, от укрытия к укрытию, но неожиданно нарвались на пулемет. Из узкого окна полуразрушенного кирпичного дома ударили прицельной очередью. Пули не отбрасывают людей, как показывают в боевиках. Убитые, тяжелораненые падают, словно надломленные куклы. Двое десантников свалились возле ограды, остальная группа кинулась к стоявшей неподалеку сгоревшей "тридцатьчетверке". Пока бежали, пули срезали еще одного десантника и ранили старшего лейтенанта.

Пулеметчик хлестнул по танку очередью. Убедился, что нас не достать, и добил третьего десантника, который пытался ползти. Пули насквозь пробили тело, вокруг быстро расплывалось огромное пятно крови. Парень не успел доползти до танка десяти шагов. Командир роты, матерясь, зажимал простреленную ладонь и обещал закопать долбаного фрица. Возле "тридцатьчетверки" мы обнаружили стрелка-радиста из экипажа сгоревшего танка. Сгоряча он едва не запустил в нас "лимонку", из которой успел выдернуть кольцо. Кольцо с чекой я вставил на место, с трудом разжимая одеревеневшие пальцы танкиста.

- Ты из батальона Каретникова? - спросил я.

- Так точно. Только батальона, наверное, уже нет.

- Сколько времени здесь прячешься?

- Часа два.

- Наших поблизости нет?

- Нет.

- Один, что ли, остался?

- Один, - кивнул молодой парень с обожженным, покрытым волдырями лицом. - Еще башнер был жив. Полез через нижний люк, но его все равно достали. Так и сгорел вниз головой.

- Откуда вас подбили?

- А вон две пушки на бугорке, возле пакгауза. Окопы глубокие, и деревья вокруг.

Я разглядел в бинокль стволы двух 50-миллиметровок и спросил, есть ли поблизости другая артиллерия.

- Еще танк прячется между платформами. Но его от сюда не видно.

Стрелок-радист объяснил, где находится танк, а на вопрос, почему не выбрался, ответил, что пулемет из окна сечет все живое, головы не поднять. Неподалеку стрелковый взвод наступал. Бежали по брусчатке. Почти все там остались. Сам радист отлеживался в канаве, а потом перебрался под защиту сгоревшей "тридцатьчетверки".

- Так мы что, тоже в ловушке?

- Не знаю. Пулемет в ста шагах отсюда.

- Ближе, - уточнил командир роты с перевязанной ладонью. - Подтвердишь, лейтенант, если в самостреле обвинят. Вот, сучара, прямо в ладонь угодил.

- Лучше в лоб? - усмехнулся я. - Вот то, что мы с тобой роты бросили и под танком застряли, совсем хреново. Надо выбираться.

Немецкий пулеметчик уловил движение и запустил в танк одну и другую очереди. Пули из "МГ-42" шли густо. Большинство плющились о броню или шли рикошетом. Некоторые пролетали насквозь между колесами, высекая искры из брусчатки. Глыба обгоревшего железа не казалась надежной защитой. А если мины начнут пускать?

- Семьдесят метров, - определил ротный. - Ну, что делать будем? Тебя, кстати, как зовут?

- Алексей.

- А меня - Никита.

- Глянь туда, Леха. Повыше приподнимись.

Я посмотрел, куда показывал командир роты. На брусчатой дорожке лежали трупы. Как бежали, так и остались лежать. Кто на спине, разбросав руки, кто - лицом вниз, кто - скрючился, зажимая живот. Из канавы, где тоже лежали несколько тел, торчали ноги в ботинках и обмотках. Значит, здесь накрылся стрелковый взвод.

- Умеют сволочи воевать, - выругался старлей. - Подпустили поближе и смахнули из МГ. Двенадцать пуль в секунду. На этих бедолаг минуты хватило.

Я кивнул, все больше осознавая, какую глупость сделал, оставив роту и исчезнув неизвестно куда. Да еще вляпался в ловушку. Злился на себя, на начальство, которое могло дать приказ обойти станцию, а не гробить здесь танки. Ну, что же, по крайней мере пойдем не вслепую. Где две немецкие пушки и танк - я уже знаю. Теперь без паники выбираться отсюда, найти место повыше, оглядеться и уходить назад. Нас было четверо. У всех имелись автоматы. Но уйти из-под пулемета - задача очень непростая. Посоветовались. Старлей Никита сказал, что пулемет можно взять. Двоим остаться у танка и вести отвлекающий огонь, а двое поползут по канаве и обойдут пулемет с тыла. Двое - это мы с Никитой.

- Больше людей не надо, - уверенно рассуждал ротный. - Там у МГ расчет от силы трое-четверо фрицев. Пара гранат, и все кончено. Я этих пулеметов...

Старший лейтенант говорил уверенно. Он не был похож на хвастуна. Часто человека можно определить по виду. Выцветшая, почти белая гимнастерка, две ленточки за тяжелые ранения и новенький орден Красной Звезды, сверкающий красной эмалью. Автомат у старлея немецкий, "МП-40", пистолет в кобуре и две "лимонки". В сапогах - запасные магазины.

- Немецкие, они в разведке удобнее, - проверяя магазин, сказал старший лейтенант. - У наших, когда ползешь, диски вылетают, если за что-то зацепишься. Хочешь, оставайся здесь, я своего бойца возьму.

- Нет, пойдем вместе. Для меня не пулемет главное. Там угол дома торчит, высотой метров пять. Оглядеться перед атакой надо.

Никита прихватил еще две гранаты, и мы поползли по дну водосточной канавы. Мне эта станция Штеповка надолго запомнилась. И канава тоже. Добротный, укрепленный камнями железнодорожный водоотлив. Почти метр глубиной. Ползли среди куч нечистот, немецкой обосранной бумаги "пипи-факс", натыкались на трупы. Один был без ног. Фрицев накрыло здесь огнем гаубиц. Вперемешку с немцами лежали наши бойцы, расстрелянные из пулемета. Видать по всему, они падали сюда, смертельно раненные, и умирали, истекая кровью. Загустевшей крови было на палец. Мы перемазались в ней, как вурдалаки.

В одном месте брусчатку вскрыло взрывом тяжелого фугасного снаряда. Воронка и куча земли, перемешанная с камнями, помогли нам переползти на другую сторону неширокой дороги. Железнодорожные постройки возводили при советской власти на совесть. Стены в красных кирпичных домах были толстенные, основания заборов - тоже из кирпича. Но деревянные планки были начисто снесены, и мы нырнули в заросший огород. Наткнулись на сочные, уже начавшиеся лопаться помидоры. Хотелось пить. Забыв про все, с жадностью накинулись на них. Будь поблизости немцы, нам бы пришел конец с помидорами во рту.

Сплошной линии обороны на станции не было. Фрицы торопились отводить основную часть войск к Днепру, оставляя укрепленные огневые точки. Старлей определил, где находится пулемет. Через два разрушенных дома от нас. Тот дом был тоже разрушен, но уцелели два окна и кусок стены с обрушившейся крышей. Никита сказал, чтобы я полз шагах в пяти за ним и не вмешивался.

- В случае чего огнем поддержишь.

Поползли. Нас укрывали кусты смородины, густая трава. Ротный обернулся, зашипел:

- Задницу не поднимай, - и взял в обе руки по "лимонке".

Действовал он умело и очень быстро. Выпрямившись, сделал несколько шагов и забросил "лимонку" в первое окно. Не дожидаясь взрыва, шагнул к окну пулеметчика. Простучала очередь, и одна за другой взорвались еще три гранаты, которые бросил Никита. Не маяча перед окном, старший лейтенант выпустил длинную очередь из автомата и перекатился через низкий подоконник. Я тоже дал очередь в первое окно и, заглянув внутрь, убедился, что там никого нет. Среди развалин лежала сплющенная безоткатная пушка, валялись смятые гильзы. Трупы немецких артиллеристов привалило обрушившимся перекрытием и кирпичами. Пахло мертвечиной, громко зудели крупные мухи. В углу, между кирпичей, торчала рука. Я снял часы, послушал. Вроде ходят. У нас в экипаже часов не было только у Кости Студента. Ну, вот, принесу подарок, если выберусь.

- Леха, дуй сюда, - позвал меня старший лейтенант.

Он ковырялся возле пулемета. Рядом лежало тело молодого немецкого солдата в расстегнутом мундире. Лицо, руки были иссечены осколками. Сквозь расползшийся френч вылезли внутренности. Пульсирующие, живущие отдельно от умирающего тела.

- Он один тут управлялся, - сказал командир роты. - А я три гранаты засадил. И одну в соседнее окно, на всякий случай. Пулемет, жаль, испортил. У меня в роте ни одного "максима" не осталось. А этот на треноге, с оптикой.

Я рассмотрел на петлицах убитого пулеметчика маленькие серебряные молнии. Эсэсовец. Без прикрытия, сучонок, воевал. Пол был засыпан золотистыми, пахнущими порохом гильзами. Все это перебивал парной запах крови. Возле пулеметной треноги стояли полные коробки с лентами. У стены валялось не меньше десятка пустых коробок и сложены расстрелянные ленты. Два цинковых ящика с патронами, ящик ручных гранат, консервные банки, автомат, матрац на полу. Удобно устроился.

Я вылез с биноклем на обрушившийся чердак и минут десять разглядывал станцию. Разглядел танк, вернее, самоходку "мардер", приземистую, окрашенную в камуфляж. Немного подальше стояла в капонире 88-миллиметровая зенитка. Вторая, неподалеку, была разбита. Ничего другого сквозь дым горящих шпал и солярки я не разглядел. На путях горел паровоз, над ним висело облако пара. На охваченной огнем платформе торчали два зенитных автомата. Пачками взрывались двадцатимиллиметровые снаряды, и гильзы взлетали вверх, как маленькие ракеты. Я спустился вниз. Вовремя! По моему наблюдательному пункту с запозданием ударила пушка. Мы выскочили из окна, прихватив автомат, гранаты и консервы. Минут пять посидели возле танка, отдышались.

- Ну, ты молодец, Никита, - сказал я. - Лихо с пулеметчиком расправился.

- А ты как думал! Это тебе не на танке раскатывать.

Немного позубоскалили и осторожно двинулись в обратный путь. Мое отсутствие незамеченным не прошло. Радист Костя Студент сказал "спасибо" за часы и доложил, что меня дважды вызывал товарищ комбат. Я связался с Таранцом и получил порцию матюков.

- Ты понимаешь, что теперь ротой командуешь? Бросил все и исчез неизвестно куда.

В такой ситуации, хоть я был не прав, лучше нападать, чем обороняться.

- Разведку проводил. Или напролом лезть, как Каретников. Видел, сколько его танков сгорело?

- Видел, не видел! Разведчик хренов. Дуй ко мне.

Я рассказал Таранцу, что происходит на станции. Он сверился со своей картой, заляпанной масляными пятнами. Нанес огневые точки и приказал дополнительно отметить на карте еще одну зенитную батарею на юго-западной окраине станции. Я добросовестно поставил крестик.

Антон снова посмотрел на меня и сплюнул:

- Нельзя так себя вести! Послал бы ребят, а сам оставался с ротой. И вообще... ты знаешь, что наверх доложено - станцию уже взяли. Первый батальон перенацелили на Лебедин. Они уже на марше. Со Штеповкой все дела расхлебывать нашему батальону.

- Каретников, что ли, доложил?

- Может, и он. А может, кто-то повыше. Станция горит, немцы уходят. Ура, победили!

- Чего ж Каретникова не оставили нам помогать? И вообще где он сейчас?

- У него на ходу всего с пяток машин осталось. Считается, что он мелочевку добивает. На самом деле вся ремрота его выбравшиеся танки ремонтирует. Не станешь же в корпус докладывать, что за один день батальон потеряли!

- Наверное, и Лебедин таким макаром уже взяли. Когда брехать отучимся! - не выдержал я. - Нельзя нам в эту мышеловку лезть. Потеряем машины в закоулках и среди платформ. Там не то что пушками, гранатами танк побьют.

- Пехота уже готова к штурму, - отозвался Таранец. - Ждут нас. Комбриг считает, что мы уже за станцию деремся. Давно в бою. А мы языками чешем.

И все же мне везло на хороших командиров. Антон вызвал Успенского, комроты-2, который тоже было взялся с высоты своих капитанских погон отчитывать меня.

- Ладно, помолчи, - оборвал его Таранец. - Спасибо скажи, что теперь не вслепую пойдем. Волков кое-какие огневые точки засек.

- Ну, если Волков... - не унимался капитан Успенский, разобиженный, что заместителем комбата является не он, ветеран Халхин-Гола, а недоучившийся лейтенант.

- Слушай, Николай Фатеич, - разозлился Таранец. - Брось ты эту херню. Нам всем в одном сжатом кулаке быть, а не считать, у кого заслуг больше.

- Ладно, молчу.

Мы быстро обсудили план предстоящих действий. Для атаки Таранец выделил по одному взводу из обеих рот и назначил старшим Павла Фогеля.

- Он мужик обстоятельный. На рожон не полезет. Пусть потихоньку продвигается и ведет огонь. Ты, Алексей, берешь на себя две пушки возле вокзала и этот долбаный "мардер". Капитан Успенский обходит станцию и уничтожает зенитную батарею 88-миллиметровок. Труднее всего придется Волкову. Тебе, Леха, все же придется лезть в эту мышеловку. Ты хорошо рассмотрел, где пушки и самоходка находятся. Выбьем фрицев из станции, считай, что орден Красной Звезды заработал.

- Зато мне легко будет наступать! - едко заметил Успенский. - Зенитная батарея 88-миллиметровок. Шесть пушек. У фрицев эти батареи почти все по шесть стволов. Так ведь?

- Так или иначе, не знаю. Может, и восемь. Но, скорее всего, меньше. Снимают они зенитки. - Таранец догадывался, что Успенского заело обещание представить меня к ордену, и добавил: - Уничтожишь батарею, тебе тоже орден причитается.

Надолго запомнилась мне станция Штеповка. Как горели танки комбата Каретникова, которые он пустил вперед в надежде выбить немцев одним ударом, но не получилось. Трупы наших бойцов на раскаленной солнцем брусчатой дорожке и в сточной канаве среди дерьма и бинтов. И едкий запах горелого мяса возле подбитого танка, где мы прятались от бьющего в упор пулемета. И весь последующий бой в мешанине взрывов, пулеметных очередей, дыма горящих шпал и вагонов, среди развалин толстенных железнодорожных построек, неожиданных выстрелов из-за укрытий.

Мы обошли здание станции с тыла. Запомнилось название на серой жестянке, выведенное по-немецки. Из взводных я взял с собой более опытного Гришу Весняка. Он расстрелял обе пушки с ходу, а мы били из пулеметов по бегущим к огромным тополям артиллеристам и пулеметчикам. Пулеметчик свалился среди деревьев, выронив "МГ-42", который не бросил и тащил на плече вместе с болтающейся патронной лентой. Весняк двинул свои танки вперед, десант подобрал пулемет, а сам лейтенант помахал мне рукой: бьем сволочей!

Через несколько секунд мы потеряли сразу трех-четырех десантников и танк из взвода Весняка. Струя огнемета ударила из развалин дома. Танк вспыхнул мгновенно. Механик-водитель и командир машины успели выскочить. Механика срезали очередями, а командир, смертельно обожженный, заметался живым факелом. Я выстрелил фугасным в то место, где был огнемет. Потом выпустил длинными очередями весь диск и еще один снаряд. Командир танка, молоденький младший лейтенант, все кричал, катаясь по земле. Мне кажется, сволочи фрицы специально не стреляли по нему, чтобы продлить мучения. Потом ударил из засады "мардер". У меня в роте был единственный Т-70, и он сгорел, получив снаряд в моторную часть. Экипаж, два человека, сумели выбраться. Мы загнали немецкую самоходку в тупик, рядом с горящим паровозом, и расстреляли сквозь перевернутые платформы. Броня у "мардера" слабая. Наши снаряды пробили ее в нескольких местах и зажгли машину.

Мы двигались цепью вдоль путей, непрерывно стреляя. Зенитку, которую я рассмотрел, окружили и забросали гранатами десантники. Мы вышли к жилым домам станции. Украинские побеленные хаты горели. Отовсюду шла отчаянная стрельба и хлопали несколько противотанковых орудий. Мы не полезли в лоб и обошли станцию по окраине, уходящей в степь. Немцы сумели подбить еще один наш танк - снаряд вышиб колесо у "тридцатьчетверки". Мы отплатили, открыв огонь по уходящим из станции грузовикам и бронетранспортерам. Три машины остались гореть вдоль дороги. Мы, не жалея снарядов, стреляли даже по одиночным немцам.

Штеповку взяли дорогой ценой. Кроме больших потерь, понесенных батальоном Каретникова, подбили штук шесть танков из нашего батальона. У меня в роте сгорели два танка и одну машину спешно ремонтировали. Роте Успенского тоже досталось. Немцы эвакуировали зенитную батарею, но его машины встретили из засады две "пантеры", оставленные для прикрытия. Новые танки с сильной броней и пятиметровыми пушками, сожгли одну "тридцатьчетверку" и две подбили. Потом на скорости, прикрывая друг друга, стали уходить. Одну из "пантер" догнали снарядом в корму и добили.

"Пантеры" мне не попадались, и я не поленился глянуть на знаменитую машину, которую позже назовут лучшим танком немецкой армии. Наши штабы представляли информацию о новой немецкой технике своевременно. Считаю, это было большим плюсом. В обновленных справочниках коротко, но довольно точно указывались основные технические данные танков, их уязвимые места. Разглядывая сгоревшую "пантеру", я убедился, что это враг, который по ряду параметров превосходит наши "тридцатьчетверки". Прежде всего по бронированию (лобовая броня составляла 100 миллиметров) и вооружению. Длинноствольная пушка "пантеры" пробивала броню наших танков за 900 метров. Оптика хоть и сгорела, но я не сомневался, что она качественная, а электропривод позволял разворачивать башню в нужную сторону за считаные секунды. Мы разворачивали свои башни вручную. По скорости танки были почти равные, но я сразу отметил, что "пантера" на полметра выше "тридцатьчетверки". Это делало машину более заметной, а, значит, уязвимой.

К сожалению, политработники, отрабатывая свой хлеб, нередко забалтывали серьезные деловые обсуждения вражеской техники. Не зря про них говорили: "Рот закрыл - рабочий день закончен". Бесцеремонно вмешивались в проведение боевой учебы под предлогом поднятия боевого духа личного состава. Отмахивались от реальных преимуществ, которые имела та или иная немецкая техника. Деловые обсуждения, как лучше бить новые танки, зачастую превращались в поток лозунгов и призывов. В то же время многие политработники, особенно молодые, находились в боевых порядках. Порой заменяли убитых или раненых командиров. На передовой они вели себя по-другому. Те, кто воевал, получали свои награды не зря. Вот такие противоречия. Например, замполит нашего второго батальона, невзрачный, маленький капитан, все время оставался в тени. Я не запомнил его имени и фамилии. Замполит бригады, полковник, занимавший гораздо более высокую должность, появлялся на переднем крае часто, я его хорошо знал. Мы несколько раз беседовали с ним, хотя в откровенные разговоры я старался не лезть. Все же политработникам я до конца не доверял. Знаю, что они отсылали наверх политдонесения о моральном духе бойцов и командиров. Мне это не нравилось. Слово "донесение" напоминало донос. Возможно, я был не прав.

Позже, обсуждая с комбатом Таранцом новые немецкие танки, мы пришли к выводу, что наша знаменитая "тридцатьчетверка" к осени 1943 года потеряла большинство преимуществ перед немецкими танками. Самоходные установки СУ-122 себя не оправдывали. Короткоствольные гаубицы не пробивали лобовую броню, обладали низкой скорострельностью. Появились самоходки с мощной 85-миллиметровой пушкой, но их в войсках было еще очень мало. Во всяком случае, в нашей бригаде не было ни одной машины.

Нам не дали засиживаться долго. Привезли боеприпасы, горючее, и мы часа полтора всем экипажем загружали снаряды, переливали ведрами солярку. Приказано было захватить по два 90-литровых запасных бака, а количество снарядов составляло двойную норму. В специальных ящиках нам выдали по десять подкалиберных снарядов и сухой паек на трое суток. Танки были уже загружены до отказа, когда приказали взять дополнительно по два цинка с патронами для пулеметов и запас ручных гранат.

- Рейд, что ли, какой? - удивлялись танкисты.

Таранец лишь улыбался. Выехали в сумерках, обошли город Лебедин, где еще шли бои, а утром остановились поспать. На привале нас догнали отремонтированные танки. В роте у меня теперь насчитывалось восемь машин. Середина сентября запомнилась быстрым продвижением механизированных частей. Впервые за войну мы наступали, убежденные, что обратного хода не будет. Бригады, полки, дивизии двигались каждый своим маршрутом, но цель была одна - Днепр! Дойти до Днепра означало достичь рубежа, который станет нашей очередной победой. "Сбросим гадов фашистов в Днепр!", "Бей врага без остановки!" - таковы были лозунги победного сентября сорок третьего.

Наш батальон усилили четырьмя самоходками СУ-122. Кроме нескольких "студебеккеров" с пехотой и десантом, с нами двигались саперы со своей техникой, а впереди шли мотоциклы разведки. Задача была одна - не давать немцам закрепиться. Мы должны были с ходу выбивать немцев из укрепленных пунктов, захватывать по возможности мосты или наводить переправы. Если укрепления окажутся не по зубам, сообщать по рации и двигаться дальше в обход, разбивая отстающие тыловые колонны.

В один из первых дней мы сумели обойти с флангов наспех вырытые укрепления и разгромить заслон. Видимо, у немцев не было возможности эвакуировать всю тяжелую артиллерию. Кроме противотанковых пушек в капонирах стояли 150-миллиметровые гаубицы. Бой был короткий, ожесточенный. В моей роте сожгли танк, еще два танка потеряла вторая рота. Привели двоих пленных: унтер-офицера и рядового. Я допрашивал их. Комбата Таранца интересовало, какие силы нас ждут впереди и заминирована ли дорога. На вопросы пленные отвечали, но я чувствовал, что они частично недоговаривают. Насчет минных полей унтер-офицер пожал плечами и сказал, что он не сапер и о минах ничего не знает.

- Как же вы отступать собирались, если не знаете?

- Минирование позиций держится в секрете. Планы минных полей имеются даже не у всех офицеров.

- На хрен нам такой унтер нужен, который ничего не знает, - выслушав перевод, сказал Таранец. - Бесполезный груз. Алексей, переведи ему, если будет молчать - шлепнем. Поговорим с другим пленным. Возможно, он больше ценит свою жизнь.

Ответ унтер-офицера был неожиданным.

- Я ценю свою жизнь не меньше и хочу вернуться к семье. Но лучше умереть честным солдатом, чем предателем. Наши об этом все равно узнают. Под Сталинградом вы взяли в плен сто с лишним тысяч человек. До весны не дожила и половина. Вы все равно нас убьете.

Для меня это была новость. Может, фриц врал? Я сам видел в кинохронике колонны немецких пленных, которых вели в тыл, в лагеря. То, что их не расстреливали, я был уверен. Мы не щадили фрицев в бою, редко обращая внимание на поднятые руки. Но уничтожать пленных в лагерях? Мы же не фашисты! Позже я узнал, что значительная часть солдат армии Паулюса попали в плен обмороженные, страдающие от дистрофии, больные тифом. Многие из них к весне умерли. Умирали от тифа, работая в лагерях, и наши военврачи. Но Геббельс повернул все по-своему: "Жиды-большевики планомерно убивают всех военнопленных". Мне не хотелось спорить с унтер-офицером. Стало противно. Ты приперся с оружием в мою страну, стрелял в моих товарищей, а сейчас строишь из себя героя. Таранец приказал, чтобы унтера увели и расстреляли. Я перевел, отчетливо выговорив слово "шиссен". Расстрел. Унтер побледнел и стал давать показания.

Дорога в основном не заминирована. Далеко ли отступающие войска, он не знает. Если мы не расстреляем его и товарища, то он может сообщить сведения, которые спасут жизнь многим русским солдатам.

- Говори, - заинтересованно кивнул комбат.

- Не трогайте брошенные мотоциклы, машины, по возки с продуктами. Там могут быть мины. И еще. Спирт и шнапс в канистрах иногда разбавляют метанолом. Он ни чем не пахнет, а через три-четыре часа люди умирают или слепнут.

Когда я перевел, раздался возмущенный гул. Придвинувшиеся ближе офицеры и солдаты слышали последние слова. Мины - полбеды!

Но лишать победителей выпивки - преступление. Унтер-офицеру сунули кружку спирта из найденной в машине канистры. Он выпил, закашлялся и попросил воды.

- У нас здесь ничего не отравлено, - отмахивался унтер-офицер, но его заставили выпить еще.

Пьяного унтера и второго пленного отправили на трофейном грузовике вместе с ранеными в тыл. Мы оставили подбитые танки с экипажами ждать ремонтников или чинить технику самим. Хоронить погибших времени не было. А их оказалось десятка три. Путь победного наступления обходился немалыми потерями.

Через пару часов мы увидели следы отступающей колонны. Грузовик без переднего колеса и с вырванным мотором. Сброшенная на обочину повозка и убитая лошадь. Куча догорающих катушек с телефонным проводом. Эти удобные, легкие катушки и разноцветный провод, который легко было соединять в местах разрыва, ценились нашими связистами. Немцы, несмотря на спешку, не поленились их сжечь. Мы увеличили скорость. Мой танк шел первым, не считая мотоциклов разведки, которые умчались вперед. Вскоре один из мотоциклов вернулся. Сержант, сидевший за пулеметом, доложил:

- Хвост колонны километрах в трех. Повозки, грузовики.

Я связался с Таранцом. Он шел между первой и второй ротами. Догнал меня и передал по рации, что огонь открывать по его команде. Лошадей, по возможности, не гробить. Мы не собирались щадить немцев, но лошадей убивать не собирались. Даже в городах, до войны, это был основной транспорт. И у нас в поселке все перевозки осуществлялись на лошадях. Мы любили и подкармливали этих умных животных, которых тоже не щадила война.

Мы разнесли колонну. Десятка три повозок, примерно столько же грузовиков, несколько бронетранспортеров и две самоходки "артштурм".

Немцы успели подбить один из танков, но остальные наши танки и самоходки неслись, догоняя снарядами и пулеметными трассами грузовики. На дороге образовался затор. Вспыхивали бензобаки, взрывы снарядов разламывали машины, вверх взлетали доски разбитых кузовов и клочья брезента. Тяжелый снаряд СУ-122 попал в итальянский "фиат", набитый солдатами. Вместе с досками разлетались разорванные тела, руки, ноги, каски. Все напоминало "гиблый овраг", когда при прорыве из окружения осенью сорок первого года мы оставили в безымянном овраге сотни две убитых и тяжелораненых, накрытых минометным огнем. Там покалеченные и мертвые красноармейцы лежали друг на друге, а немногие уцелевшие убегали и падали, исчезая в столбах минометных взрывов.

Через два года нечто подобное повторилось, но умирали уже немцы. Отставшие от основных сил и не способные противостоять несущимся на них танкам. Справа была голая степь с оврагом вдалеке. Слева - редкие кусты акации, среди которых можно было спрятаться от пуль. Но две "тридцатьчетверки" неслись, подламывая сухие кусты, заставляя немцев вставать, метаться и попадать под пулеметные очереди. Поднятые вверх руки ничего не значили. Когда у фрицев были пушки, они сожгли в Штеповке едва ли не целый танковый батальон. Расстреливали из бойниц в толстостенных домах нашу пехоту и добивали раненых.

Сейчас все обстояло по-другому. Если в вас арийская кровь и вы такие герои, зачем бросали укрепленную станцию и город? Ваше начальство решило вывести вас из-под удара, чтобы вы могли убивать нас в другом укрепрайоне? Не получится! Поднятые руки и крики на немецком, русском: "Нихт шиссен! Не стреляйте!" - не имели никакого значения.

Тем, кто кинулся вправо, надеясь спрятаться в овраге, тоже не повезло. Их догоняли танк и "студебеккер". Стреляли из всех стволов. Тряска на ухабах хотя и мешала целиться, но часть немцев остались лежать в степи. Тех, кто успел скатиться в овраг, пехотинцы добивали из винтовок и автоматов, встав цепочкой на краю оврага. Потом по чьей-то команде цепочка отступила, и вниз полетели гранаты.

Разгромленная колонна осталась в моей памяти как противостояние "гиблому оврагу". Там лежали погибшие и умирающие красноармейцы. Здесь, недалеко от города Лебедин, история повторилась, только другой стороной. Когда я начинал свои записки, то не раз ловил себя на мысли, что перехватываю с жестокостью. Так не принято было писать в восьмидесятых, когда Германская Демократическая Республика считалась нашим другом. Читая о той войне, я поневоле проникался стереотипами. Смелый и решительный в бою советский солдат, одержав победу, разгромив немцев, мгновенно преображается в добряка-победителя и тянет свой кисет пленному фрицу. Крепок наш табачок? То-то! А вы воевать с нами вздумали.

Не было принято говорить, как мы, наступая, не имели возможности не только похоронить, но и достать из раскаленных дымящихся танков останки своих товарищей. Чтобы убедиться: может, кто-то выжил, а эти погибли. О судьбе некоторых мы узнавали спустя недели и месяцы. Бой нельзя мгновенно прекратить поднятием рук или приказом сверху. Он заканчивается по своим законам. Позже мы будем брать в плен сдавшихся немцев. На той дороге пленных не было.

Догорали грузовики, тела убитых лежали повсюду. Молодые и в возрасте, в серых френчах, с нашивками, медалями, какими-то значками. Изредка попадались железные кресты. Документы убитых, награды, жетоны собирали в вещмешок. Одного вещмешка не хватило, и мы торопливо кидали солдатские и записные книжки, бумажники с деньгами и кольцами во второй мешок. Таранец приказал адъютанту сосчитать убитых.

- Только без брехни, - непонятно на кого злясь, пробурчал комбат. - Брешем по поводу и без повода.

- Их достаточно лежит и без вранья, - весело отозвался адъютант.

Танкисты и десантники, пользуясь короткой передышкой, собирали трофеи, снимали часы. Некоторые стаскивали с убитых добротные кожаные сапоги. У многих висели через плечо немецкие автоматы. Пехота, не таясь от командиров, хлебала из фляжек трофейный ром или шнапс. Насчет отравы, о которой нас предупреждали, никто не задумывался. Да и не станут фрицы в собственных фляжках носить метиловый спирт. Танкисты не пили. Насчет этого запрет действовал строго. Неизвестно, что нас ждало через час-два. Ребята из моего экипажа набрали ящик консервов, несколько фляжек со спиртным, а мне принесли в плетеной соломенной упаковке большую черную бутылку.

- Это лично вам, товарищ лейтенант, - улыбался до ушей Леня Кибалка. - Вино крепкое. Тридцать два градуса, почти как водка.

Я прочитал наклейку. Это было крепленое итальянское вино, вроде кагора. Градусов в нем было всего четырнадцать, а сахара содержалось тридцать два процента. Женская наливка. Я сказал "спасибо" и пообещал, что трофеи выпьем вечером.

- Только не пейте сами, ребята, - напомнил я.

- Нет, что вы. Разве мы не понимаем, - дружно заверили меня Леня Кибалка и радист Костя Студент, хотя от обоих попахивало спиртным. Но совсем немного, и я промолчал.

Зато меня удивил Николай Фатеевич Успенский. Он хлебнул хорошо. Багровый от жары и выпитой водки, оживленно рассказывал, что его орлы сожгли двенадцать грузовиков, захватили три пулемета и перебили сотни полторы фрицев. Успенский хоть и был со мной в равных должностях, но считал себя выше. Все же он был кадровый военный, участвовал в разгроме японцев под Халхин-Голом. Что представляют из себя немецкие войска, он представлял слабо. Прямо говоря, ему пока везло. В тяжелом бою за станцию Штеповка Успенский не нарвался на дальнобойную зенитную батарею 88-миллиметровых пушек. Ее эвакуировали. Бой с зенитными орудиями, с их быстрой и точной наводкой, всегда заканчивался для танкистов серьезными потерями.

Мы брали эти длинноствольные пушки с круговым радиусом обстрела, используя всевозможные хитрости. Знали, что они поражают танк в пределах видимости с первого-второго снаряда. Шли на всякие уловки. Оставляли танки в укрытиях, искали минометы, чтобы накрыть осколками артиллеристов и атаковать под прикрытием минометов. Порой выделяли людей из экипажей и вместе с десантниками нападали на зенитные расчеты с тыла, уничтожая их пулеметным огнем и гранатами. Успенскому не пришлось столкнуться с 88-миллиметровками. Он, даже первый в батальоне, уничтожил знаменитую "пантеру". А тут еще сожженные грузовики и перебитая рота фашистов. Ему хотелось поделиться успехами. Таранца он побаивался, решил похвалиться мне.

- Фатеич, иди в свою машину, - перебил я его. - Ребятам скажи, что тебя слегка контузило. Часа два-три на глаза комбату не попадайся.

- А ты, Волков, заелся, - с усилием ворочая языком, ставил меня на место капитан. - Думаешь, самая героическая личность в батальоне? Достопримечательность...

Длинное, непонятное для некоторых ребят слово он выговорил в три приема. Но механик-водитель Федотыч понял его правильно.

- Шагал бы ты, Фатеич, к е... матери! Или тебя отвес ти? Тебе Алексей Дмитриевич правильно советует.

Обычно спокойный и невозмутимый, Фогель легко встряхнул капитана за шиворот. Может, хотел что-то сказать или проводить до танка, но появился комбат Антон Таранец. С минуту рассматривал крепко выпившего капитана. Когда тот попытался доложить о боевых успехах своей роты, коротко скомандовал:

- Фогель, посадите его на пару часов в свою машину. Будет буянить, связать. Обязанности командира роты вре менно возложить на командира первого взвода. Алексей, пойдем, глянем, как его личный состав выглядит.

Пьянство среди командиров и бойцов, мягко скажем, было очень распространено. Не буду лицемером. Пили практически все, снимая спиртом стресс. Но существовали негласные законы, которые мало кто рисковал нарушать. В танковых подразделениях (по крайней мере, в нашей бригаде) выпить перед боем мог только совершенно бесшабашный новичок. Кстати, слово "алкоголик" мы тогда не знали. Опытный комбат Антон Таранец понял, что отчитывать Успенского бесполезно. Но, как мы и думали, глядя на своего командира, хорошо приложились к фляжкам еще несколько танкистов из его роты. И что хуже всего, один из механиков-водителей. Таранец сжал губы и, с трудом сдерживая злость, выдернул из строя пьяного механика.

- Павел Никифорович, - дал он команду Фогелю. - Займите место механика и одновременно исполняйте до вечера обязанности командира роты. Я гляжу, что командиры взводов не могут держать людей в руках.

Комбат отозвал в сторону меня и Павла Фогеля. Закурили трофейные сигареты. Я видел, что Таранец не на шутку взведен. Он уже насмотрелся, как горят в бою бесшабашные пьяные экипажи. Да и мне эта картина была хорошо знакома. - Дурак! - не стеснялся в выражениях командир батальона. - Пострелял на Халхин-Голе, пушку или танк подбил и сразу командиром роты назначили. Он ведь взводом почти не командовал. Затем четыре года на сопках в тылу проторчал и считает, что задницей уже майора высидел. Вместо Каретникова себя предлагал.

- Брось, Антон Васильевич, - рассудительно проговорил Павел Фогель. - Напился, с кем не бывает. А Каретникова в эту мясорубку под Штеповкой приказом сунули. Не слишком он туда и рвался, как я считаю. Новый человек в бригаде. Не выполнил бы приказ, церемониться не стали.

Таранец понемногу успокоился. Адъютант доложил, что уничтожено триста с чем-то немцев, сколько-то грузовиков. Первый раз за всю войну я видел, чтобы немцы понесли в коротком бою такие потери.

- Шестнадцать штук офицеров, - продолжал подробно перечислять адъютант. - Двое раненые были, хотели притащить, но они уже доходили. К тому же эсэсовцы. Ребята их пристрелили. Девять пулеметов захватили. Пять десантники забрали, четыре - у нас остались.

- У вас, у нас! Не отделяй десантников. Вместе воюем.

- Автоматов штук тридцать по экипажам расхватали. Вам не нужно, товарищ капитан?

- Нет. Впрочем, брось один в мой танк. И магазинов с пяток.

- Есть.

Наскоро перекусили. Пока ели, я с куском хлеба и ветчины спустился вниз, где горели грузовики. Немцы лежали, почти все перевернутые на спину. Карманы у большинства были вывернуты, некоторые разуты. Потом едва не вывернуло меня, я отбросил остатки бутерброда. Знакомый запах горелого мяса, парной крови. Возле перевернутого грузовика с разбитым кузовом мертвые тела лежали грудой. Видимо, грузовик разбили снарядом, а потом прошлись пулеметными очередями. Чего я здесь искал? Трофеи уже порасхватали, да мне и не нужно было ничего. Часы у меня имелись, ребята подарили набор цветных карандашей. В том числе один удобный для записей - химический, с алюминиевым покрытием.

Я просто глядел на убитых врагов с любопытством солдата. Большинство были молодые, лежали и тридцати-и сорокалетние. Пожилой майор с залысиной валялся в кювете, запрокинув голову, нижняя челюсть отвисла. Наверное, из тыловиков. Клочья выходных отверстий от пуль на сером кителе. Его расстреляли в спину, когда он убегал. Майору было за пятьдесят. У тебя, наверное, все было: семья, дети, внуки. Но ты поперся за богатством в чужую страну. Гитлер обещал каждому кусок плодородной земли. Здесь, на Украине, вы ее и нашли. Только вряд ли каждому достанется хотя бы пара метров. Трупы немцев пролежат недели две, а может, и больше. Воинским частям хоронить некогда. Мобилизуют местное население, выроют ров и уложат туда все три сотни убитых, предварительно их раздев. Сентябрь, скоро наступят холода. Людям пригодятся немецкие френчи и сапоги. Меня позвали, и я пошел к своей роте.

- Наваляли фрицев? - усмехнулся Федотыч.

- Наваляли...

- На таких полях урожаи хорошие бывают. Удобрили землю за два года.

Я не помню в деталях дальнейшие события того дня, но ничего существенного не произошло. Вечером Таранец поговорил с Успенским с глазу на глаз. Ротный каялся, инцидент был исчерпан. Мы настроились на отдых, но получили команду двигаться дальше. Первому и второму батальону даже не дали возможности дождаться полевой кухни. Ели консервы, запивая их водой.

Период до 20 сентября запомнился мне бросками вперед. Мы шли к Днепру. Настрой был таков, что ничто нас не остановит. Немцы использовали любые препятствия, откуда можно было нанести удар. И удары наносили порой болезненные. Однажды получилось так, что по одной из дорог вырвался вперед наш второй батальон, усиленный самоходкой СУ-122 и минометным взводом. Кроме десанта на броне вместе с нами двигался пехотный батальон на грузовиках и саперная рота. Пехотный батальон состоял наполовину из новобранцев. Большая убыль в личном составе пополнялась за счет ближайших военкоматов. Часто бойцы только успевали получить форму, принять присягу и, почти необученные, направлялись в бой. Вид трупов, гибель даже двух-трех человек приводили пополнение (многие были в возрасте тридцати и более лет) в панику.

Обходя огромную воронку, танк из моей роты налетел на фугас. Фугас - это не противотанковая мина. Штука пострашнее. Немцы использовали авиабомбы килограммов по двадцать пять, гаубичные головки, закладывали дополнительно взрывчатку, ручные гранаты, канистры с бензином. Танк буквально разорвало пополам. Башню отбросило метров на десять. Экипаж и десант погибли. Среди горящих обломков лежали трупы, куски человеческих тел, исковерканное оружие. Один из смертельно раненных, с переломанными ногами, весь в огне, бежал, крича от боли. Человек не способен идти или бежать, когда сломаны кости ног. Но этот боец бежал на страшно подвернутых, болтающихся ногах. Когда упал, я увидел, что концы костей прорвали кожу, штанины и торчат бело-розовыми остриями.

И сразу с холма, на расстоянии метров восьмисот, ударили пушки и пулеметы. Место было открытое, в атаку мы не пошли. Танки быстро расползлись по обочинам, низинам и открыли ответный огонь. Два грузовика промедлили какие-то секунды. Один получил снаряд в двигатель, другой загорелся от крупнокалиберных пуль. Впервые за долгое время я опять увидел, что такое паника. Если опытные бойцы сразу залегли, используя любые прикрытия, то новобранцы побежали назад. Срабатывал инстинкт, чем дальше ты убежишь, тем больше вероятность выжить. Но для немецких пулеметов эти выигранные десятки метров не имели значения. Люди падали один за другим.

Мы заставили замолчать пушки, одну или две уничтожили, а командиры рот и взводов собрали разбежавшихся бойцов. Продолжали вести огонь из капонира закопанный по башню танк и два крупнокалиберных пулемета, упрятанные в бронеколпаки. Люди продолжали гибнуть. Снаряды и очереди пулеметов находили все новых жертв. Двигаться в обход не рискнули. Я отчетливо различал пожелтевшую траву и осевшую почву там, где наспех закладывали мины. Двигаться по узкому проселку, вверх по склону было невозможно. Пока саперы разминировали дорогу для обхода высоты с фланга, наши минометчики вели беглый огонь. Уцелевшие пушки пока молчали, зато оба бронеколпака с их пулеметами и вкопанный в землю Т-4 не давали поднять головы. Толстую броню колпаков и торчавший верх танковой башни снаряды "тридцатьчетверок" не брали. Таранец приказал выдвинуть самоходку СУ-122. Лейтенант, командир "сушки", побледнев, мотал головой:

- У меня броня сорок пять миллиметров. Сожгут через минуту.

- Это приказ, сынок, - спокойно сказал комбат. - А приказы надо выполнять.

Вид горящего танка, разбросанные вокруг исковерканные трупы крепко подействовали на лейтенанта. Из "тридцатьчетверки" вытекло много солярки, она догорала коптящим озерком, в котором корчило и шевелило жаром мертвые тела. Даже бывалым танкистам было жутко смотреть на это. Лейтенант бубнил о том, что по уставу его самоходка должна идти в четырехстах метрах за танками.

- Я в штаб полка доложу. Вы свои танки бережете, а нас подставляете. Чужих не жалко.

- Дурак ты! - сплюнул комбат. - Наши орудия не берут цель. Ладно, чего объяснять. Открывай огонь прямо отсюда. А сам корректируй, если башку высунуть не побоишься.

Лейтенант молча вылез на бугор, долго высчитывал координаты для стрельбы с закрытой позиции. Мы знали, что навесной огонь по бронированным точечным целям эффекта не даст. Гаубица выстрелила раз, другой. Лейтенант бегал взад-вперед, корректируя наводку. Командир роты десантников, старший лейтенант Никита (фамилия в памяти не отложилась), с кем мы попали в заварушку на станции Штеповка, встал над лейтенантом во весь рост:

- У тебя же руки трясутся! Смотри, не обоссысь. До немцев почти километр.

Лейтенант ничего не ответил, продолжая корректировать бесполезный огонь. Явился старшина-сапер и доложил, что проход разминирован.

- Они полосой вдоль дороги понатыканы. В степи наверняка мин нет. Мы отметили флажками. Можно двигать фрицам во фланг.

Таранец направил в обход меня и Фогеля. Сказал, чтобы мы не рисковали. Это были ненужные слова. На войне, если боишься рисковать, - ничего не добьешься. Мы посадили на броню два десятка десантников во главе с Никитой. Когда отъехали, десантники дружно отстегнули фляжки и, несмотря на тряску, выпили. Приложился раз-другой и Никита.

- Для азарта, - объяснил он и подмигнул мне. За спиной у него висел знакомый немецкий автомат.

Когда мы зашли с фланга, я хотел атаковать с ходу. Бронеколпаки с крупнокалиберными пулеметами были нам не страшны, а единственный Т-4... возьмем мы его взводом! Меня трясло от возбуждения. В те минуты я потерял контроль над собой и рвался вперед. Это заметил всегда невозмутимый Паша Фогель и механик-водитель моего экипажа Иван Федотович.

- Покури, Алексей, - сказал механик, а Фогель, взяв у меня бинокль, долго всматривался вдаль.

- Там еще одно орудие, - наконец сказал он. - Фрицы его в бой пока не вводили.

- Все равно атакуем, - настаивал я.

Лицо моего товарища скривилось в непонятной усмешке. Он минуты две молча обдумывал ситуацию. Я курил заботливо свернутую Леней Кибалкой самокрутку и постепенно приходил в себя. Сейчас я понимаю, что у меня был нервный стресс. Таких умных слов мы тогда не знали. Но если бы я настоял на бездумной лихой атаке, вряд ли бы наши танки уцелели.

- Стреляем мы примерно одинаково, - наконец сказал Фогель. - Кому-то надо зайти глубже и бить с тыла. А второй танк откроет отвлекающий огонь.

Младший лейтенант был не совсем прав. Лучше из нас двоих стрелял я. Больше практики плюс опытный заряжающий, Леня Кибалка. Просто Фогель считал, что вступать в дуэль с танком и 75-миллиметровкой опаснее, чем нападать с тыла. Он собирался взять на себя более рискованную часть плана.

- Паша, двигай дальше и атакуй с тыла. А я тут с ними в кошки-мышки поиграю, - решил я.

Выждав несколько минут, я высадил десант, приказав двигаться следом. Танк на малом газу пошел к немецким позициям. Батальон внизу усилил активность. Взрывы танковых снарядов поднимались частыми столбами. Кажется, разбили одно из орудий, там что-то горело, и нас прикрывал дым.

- Федотыч, ходу!

Мы мчались по степи. Ближнее к нам орудие было опрокинуто. Из капонира стрелял вдоль дороги Т-4. Затем башня развернулась в нашу сторону. Для меня цель была трудной. Лобовая часть башни с массивной броневой подушкой, все остальное защищено землей. Наша "тридцатьчетверка" была полностью на виду и представляла хорошую мишень. Я выстрелил, и болванка вспахала бруствер. Снаряд немецкого Т-4 с воем отрикошетил от округлости башни. Мы оба слишком торопились.

Федотыч, не надеясь на меня, бросал танк из стороны в сторону. Мы увернулись еще от одного снаряда, а потом появился Фогель и с короткой остановки пробил башню немецкого танка. На расстоянии двухсот метров не помогли дополнительные броневые листы. Т-4 замер. Мы всадили в него еще по два-три снаряда. Танк взорвался, разворотив капонир. Мы расстреливали бронеколпаки, кое-как пробили один. Броня у них была толстой.

Ко второму бронеколпаку наша "тридцатьчетверка" подъехала метров на тридцать. Я выстрелил в дверцу, пробил ее, а в нашу сторону вылетела из траншеи противотанковая кумулятивная граната. Я знал эти штуки. Сравнительно легкая, с деревянной рукояткой и лентой-стабилизатором, она летела массивной головкой вперед. При точном попадании прожигала броню не хуже снаряда. Граната не долетела до нас пяти шагов и взорвалась ярким огненным шаром. Рука со второй гранатой поднялась над краем траншеи и подломилась. Оба наших пулемета лупили в одну точку, выбив в бруствере целую канаву. Федотыч дал задний ход, и мы выпустили в траншею два фугасных снаряда, перемешав в груду все, что там находилось. Из бронеколпака выбивался дым, потом стали взрываться ручные гранаты и патроны.

Мы догоняли бежавших немцев пулеметными очередями, двоих раздавили. Человек шесть прыгнули в небольшой грузовик и на скорости исчезли в низине. Подъехали остальные машины батальона. Высоту обороняли не более полусотни немцев. Четыре пушки, танк, пулеметы. Они сумели сжечь две наши "тридцатьчетверки" и три подбить. В том числе разорвать гусеницу на танке Фогеля. Погибли человек тридцать из стрелкового батальона, экипажи двух танков и двенадцать десантников. Много было тяжелораненых. Пули крупнокалиберных пулеметов перемалывали кости, а ранение в грудь или живот означало верную смерть. Перевязки помогали плохо. Люди исходили кровью и умирали у нас на глазах. Чертова высотка далась нам дорого.

Мы отправили в медсанбат "студебеккер" с ранеными. Среди них был лихой командир роты десантников Никита, спасший меня в Штеповке. Его ранили очередью из автомата уже в конце боя. С незажившей ладонью и перебитой голенью, он жадно, как воду, пил ром из трофейной фляжки. Время от времени передавал ее мне.

- Все, Леха, бог троицу любит, - возбужденно говорил он. - Теперь меня надолго в госпиталь запакуют. Две пули в кость попали. Или ногу отхватят, или хромым останусь.

Я не утешал его. Неизвестно, что было хуже. Остаться без ноги или идти навстречу своей судьбе, которая в сорок третьем году оставляла людям слишком мало шансов выжить.

- Живи, Леха. Помощники у тебя молодцы. Этот немец, Фогель...

- Он не немец. Просто фамилия такая, - сказал я.

- Какая разница. Думающий мужик, ты к нему прислушивайся. Механик на танке опытный. И заряжающий Ленька, как собачонка преданный. С такими воевать можно.

Алкоголь пока заглушал боль, но лицо старшего лейтенанта покрывалось горячечным румянцем. Мы перенесли и посадили его в кабину. Прощай, Никита!

Комбат доложил о взятии высотки. Сказал, что кончаются боеприпасы и горючее. Нам приказали ждать и держать оборону. Рыть окопы не стали. Загнали танки в орудийные капониры, под деревья, сели перекусить и выпить. Выделили взвод похоронить погибших. Сидели группой, вместе с пехотным комбатом, его ротными и взводными командирами. Самолетов мы тоже не очень боялись. На запад прошли две группы наших бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Немцам сейчас не до нас. Лейтенант, командир самоходки, держался в стороне. Его позвал капитан Успенский. Ветеран Халхин-Гола снова хорошо хлебнул, но уже на законных основаниях - обед и отдых. Наркомовские положены. А сто или триста граммов, кто считать будет? Налил в кружку лейтенанту, двинул ближе банку с паштетом.

- Выпил? Закусывай. То, что ты сегодня трусом себя показал, - очень плохо.

Успенский назидательно поднял палец, а лейтенант поперхнулся. Офицеры дружно засмеялись. Капитан стал объяснять всем, что первый бой всегда нагоняет страх. Выяснилось, что у лейтенанта бой не первый, и Успенский снова вспомнил Халхин-Гол.

- Японские офицеры, когда их в трусости обвиняли, харакири себе делали. Знаешь, как?

Лейтенант-самоходчик попытался встать и уйти, но капитан, крепко держа его за рукав, стал объяснять, как делается харакири.

- Нож себе в брюхо загоняли, чтобы позор смыть. Сначала поперек живота, а потом вверх. А дружок его за спиной стоит и мечом в нужный момент голову сносит. Чтобы самурай лишка не мучился, когда кишки вылезают.

- Хватит, Николай Фатеевич, - перебил его замполит. - Мало ли что самураи выдумают. Аппетит только портишь.

- Чтобы аппетит не пропал, надо еще по одной выпить. А ты, лейтенант, не бойся. Япошки брюхо себе режут, надеясь, что сразу в рай к голым гейшам попадут. А ты под трибунал в следующий раз ухнешь, если приказ не выполнишь. Насчет харакири не бери в голову. В Красной Армии такого не бывает. Тех, которые в бою мелко писают, товарищи перевоспитывают.

В хмельных глазах капитана Успенского играла отнюдь не пьяная усмешка. Лейтенанта он крепко отчитал и сам в бою действовал неплохо. В атаку шел впереди. Так закончился тот бой за безымянную высоту, где мы похоронили шестьдесят наших товарищей.

Наступление продолжалось. Мы вступали в бои, форсировали речки. В основном мелкие. Нас сопровождали саперы и в случае необходимости наводили переправы. По мере приближения к Днепру усилились налеты немецкой авиации. В тот период наши истребители прикрывали наступающие войска не так плотно. Думаю, что это было связано с широким масштабом наступления. Авиация прикрывает обычно наступающие дивизии, корпуса, а что для них один-два неполных танковых батальона да полдесятка грузовиков с пехотой!

Зато немцы не брезговали и такой "мелочью". Часто налетали новые истребители "фокке-вульф-190". Группами по четыре-пять самолетов. Они сбрасывали по нескольку стокилограммовых бомб и били довольно точно. Однако прямых попаданий случалось мало. Я запомнил, что бомбой разнесло одну из "тридцатьчетверок". Осталась воронка и искореженный корпус. Но бомбы зачастую ложились совсем рядом. Крупные осколки перебивали гусеницы, тяги, дырявили запасные баки. Тяжело приходилось "студебеккерам" с пехотой. "Фоккеры", зная, что мы идем без зенитного прикрытия, возникали внезапно, на высоте метров трехсот. Когда они вели обстрел из своих четырех пушек и нескольких пулеметов, землю вспахивало, словно мелким плугом. Сверкающая трассерами полоса, шириной метров пять, разламывала и поджигала грузовики. Если десантники не успевали среагировать, в горящем кузове оставалось несколько погибших.

Как правило, после такого налета мы останавливались на час-два. Всегда остро стояла проблема с ранеными. В основном это были бойцы, тяжело раненные осколками бомб, 20-миллиметровыми снарядами или пробитые несколькими пулями из скорострельных авиационных пулеметов. С ними находились фельдшер, санитары. Но пострадавшим людям требовалась хирургическая помощь. Что мог сделать фельдшер или медсестра, когда снаряд пробивал плечо или две-три пули прошивали насквозь тело?

Делали, что могли. Грузили раненых на уцелевшую машину и срочно высылали мотоцикл за медицинской помощью. Большинство хуторов и сел были сожжены. Но благодаря быстрому продвижению наших войск немцы не успевали сжечь все. Мы реквизировали лошадей и на деревенских телегах, устланных сеном, отправляли раненых в тыл. Обычно эти повозки сопровождали колхозники. Там, где мы вышибали немцев и не давали сжечь деревню или хутор, нас встречали со слезами радости. Обнимали, несли молоко, груши, яблоки.

- А хде ж сало з горилкой? - жмурился Федотыч, подделываясь под украинский говор.

- Немцы сожрали, - со смехом отвечали женщины, но выносили и сало, и самогон. Правда, немного. Фрицы при отступлении гребли все подчистую.

Приказ о полном уничтожении оставляемых деревень был настолько жестким, что "файер-команды" (проще - поджигатели) до последней минуты жгли дома и убегали, лишь когда мы приближались. Иногда им это не удавалось. Одна из таких машин, груженная бочками с керосином, пыталась вырваться у нас из-под носа. Немцы экономили бензин, использовали смесь керосина со спиртом, какими-то растворителями. Заплечные баллоны со шлангами и металлическими раструбами напоминали садовые опрыскиватели. Чтобы сберечь трофеи, машину расстреляли, целясь в шины.

Мы нуждались в пленных, но немцы из "файер-команды" убегали с таким проворством, что мы вынуждены были открыть по ним огонь. Тем, кто попал под пули, повезло. Сельчане были настолько обозлены на эсэсовцев из "файер-команд", что просто убить их казалось мало. У нас на глазах одного эсэсовца сожгли из его же огнемета, другого изрубили серпами.

Батальоны были крепко прорежены встречными боями. Время от времени нам подбрасывали отремонтированные или даже новые машины, но потери были слишком велики. В тот день у меня в роте насчитывалось шесть танков. Не зря нас преследовала немецкая авиация и старались уничтожить из засад артиллерией. Танковые батальоны с десантом, двигающиеся налегке, впереди основной массы войск, разбивали узлы обороны, не давая закрепиться немецким войскам. Однажды разведчики доложили, что впереди немцы спешно роют укрепления. Дорога перегорожена батареей пушек, и работает какая-то непонятная землеройная машина. Первый батальон пошел с правого фланга, второй - с левого. Нас заметили, открыли огонь из 75-миллиметровок, подбили два танка. Но мы раздавили батарею, несколько пулеметных гнезд, перебили большинство артиллеристов и саперов. Машина оказалась инженерным танком для рытья траншей.

Сентябрьская дорога после жаркого лета и тысяч прошедших машин была твердой, как камень. Тем не менее вездеход успел вырыть, начиная с обочины, глубокую противотанковую траншею, шириной два метра, перекрыв почти всю дорогу. Этой же штукой собирались рыть окопы, но не успели. Наши саперы разглядывали диковинную машину, даже хотели прихватить ее с собой. Но братья-славяне, атакуя, вели такой сильный огонь, что танк-землекопатель был поврежден. Пришлось его оставить.

Судя по всему, немцы собирались оборудовать здесь сильный узел обороны. Место было подходящее. Холмы, небольшая илистая речка, деревья. В глубоких ямах обнаружили склад снарядов для пушек и гаубиц, штабеля ящиков с минами и патронами. Колючей проволокой немцы почти не пользовались. Зато в специальных коробах лежали мотки спирали Бруно, уже на заводах приготовленные к установке. Немецким саперам оставалось только погрузить ящик на тележку и за считаные минуты оплести подходы. Три-четыре короба, и позиция защищена тонкой сталистой проволокой, в которой атакующая пехота запутывалась с разбегу, как зайцы в силках. Кстати, если спираль укладывалась в несколько рядов, то заграждение становилось непроходимым и для танкистов. Проволока наматывалась на все валы, колеса, и танк буксовал. Однажды мы испытали это на себе. Пока оплетенная спиралью Бруно "тридцатьчетверка" выползала из ловушки, немцы успели ее подбить и сжечь.

Снова собирали раненых. Уцелел один из трофейных грузовиков. Фельдшер и санитары торопливо бинтовали ребят. Мы оставили два подбитых танка, один из которых мог вести огонь из орудия. Сами рванули вперед, догадываясь, что к будущему укрепрайону могут подтягивать танки и артиллерию. Здесь, на дороге, мы действительно столкнулись с танками. Их было пять или шесть, в том числе две "пантеры". Попытались ударить с флангов, чтобы избежать попаданий из длинноствольных пушек "пантер". Расстояние оказалось слишком близким - пришлось принять встречный бой.

Мы потеряли два танка буквально за минуту. Они загорелись после первых же выстрелов. Гриша Весняк, командир моего второго взвода, всадил болванку и повредил поворотное устройство башни. "Пантера" успела выстрелить еще раза два, но ее добил с фланга Павел Фогель. Смело и хладнокровно, как действовал всегда. В этом бою Павел отличился. Сжег еще один танк и самоходку "арт-штурм". Такие результаты достигались очень редко. Помню, что Колобов сразу объявил, что младший лейтенант Фогель представлен к ордену Красного Знамени, а экипаж - к медалям.

Считаю, что срыв попытки организовать немцами укрепленный район был одним из успешных эпизодов в прорыве нашей бригады к Днепру. Мы висели на хвосте у фрицев. Опоздай на пару-тройку часов, и нас бы встретил плотный огонь из укрытий не только пушек, но и закопанных в землю "пантер". А они пробивали наши танки с километрового расстояния. Этот бой прошел как-то незаметно. Зато спустя день или два о нас заговорили даже в штабе корпуса.

Обходя участок дороги и не желая подставлять танки под прямой огонь, мы неожиданно вышли в небольшом леске на дальнобойную батарею. Я никогда не видел таких огромных орудий. Толстые стволы торчали из глубоких, хорошо замаскированных окопов. Как оказалось, это были сверхтяжелые мортиры, калибра 211 миллиметров, швыряющие снаряды весом сто с лишним килограммов на шестнадцать километров. Кроме четырех зенитных орудий обе мортиры защищала счетверенная зенитная установка на гусеничном ходу, несколько 20-миллиметровок и пехотная рота с гранатометами. Нас встретили огнем зенитки. Две "тридцатьчетверки" сгорели, одна была повреждена. Нам крепко помогли ребята из батареи самоходок СУ-122. Мы отошли, и "сушки" из укрытий высыпали навесным огнем на зенитные орудия и позиции пехоты сотни полторы осколочно-фугасных снарядов.

Тяжелые мортиры, которые на близком расстоянии не представляли опасности, мы старались сохранить. Но о них позаботились сами немецкие артиллеристы. Следуя инструкциям, они даже под сильным обстрелом аккуратно взорвали стволы и казенники огромных орудий. Позиции были сплошь изрыты воронками, зенитки разбиты. Мы захватили в плен человек пятнадцать немцев. Знали, что о дальнобойной батарее доложено лично командиру бригады, и он направляется к нам. Подъехал командир третьего батальона Каретников, который шел замыкающим, и доложил Колобову, командующему штурмовой группы, что дорога чистая.

- А с чего ей грязной быть? - усмехнулся Колобов, которого, по слухам, собирались забрать начальником штаба бригады. - Укрепрайон мы подмели. Танки там ремонтируются. Или немцы опять появились?

Каретников смутился и сказал, что немцев не видел.

- Ну а ремонтники подъехали?

- Есть там летучка. Сварка работает.

Пока ждали полковника и его свиту, собрали и перевязали раненых, осмотрели громадные пушки на массивных лафетах с множеством приборов и рукояток. Кроме оружия и консервов нам достался почти неповрежденный колесный бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом. Для нас это был ценный трофей, так как зенитного прикрытия у нас по-прежнему не было. Притащили коробку вина, шесть бутылок. Но пить никто из танкистов не рискнул. Даже пехота отхлебывала из фляжек понемногу. Все же сам комбриг едет!

Командир бригады приехал на двух джипах в сопровождении бронетранспортера с автоматчиками. С ним был замполит, начальник артиллерии бригады и начальник разведки майор Бутов. Комбрига я до этого толком вблизи не видел. Было ему лет тридцать пять. Могучего телосложения, гладко выбритый, с модными тогда усами-щеточкой, как у маршала Ворошилова. Два или три ордена Красного Знамени, еще какие-то награды.

Он поздоровался за руку с комбатами. Кивнул остальным командирам и полез осматривать мортиры. Начальник артиллерии начал рассказывать ему тактико-технические данные орудий, но полковник отмахнулся, трогал замки, заглядывал в стволы. Один ствол сохранился более-менее, а второй развернуло сильным зарядом взрывчатки, как лепесток.

- Говнюки, такое добро испоганили, - проговорил комбриг. - Кто из пленных старший?

Старшим оказался капитан. Какую должность он занимал, не помню. Переводчик, старший лейтенант в отутюженной гимнастерке, с орденом Красной Звезды, переводил вопросы-ответы быстро и точно.

- Поблизости есть еще такие мортиры? - спросил комбриг.

- Нет. Почти все тяжелые орудия эвакуируются за Днепр.

- Надеетесь, что Днепр нас остановит?

Капитан пожал плечами, а комбриг оглядел еще раз тяжелые снаряды в ящиках, приподнял один из них. Адъютант, суетившийся возле полковника, изобразил испуг за жизнь начальства.

- Товарищ комбриг, осторожнее!

- Отучился в штабе взрыватели различать? - повернулся к нему полковник. - Не видишь, что снаряды без взрывателей? Заботливый...

Капитан-немец, видимо, понял смысл и усмехнулся. Это едва не стоило ему жизни.

- Чего лыбишься, недоносок? - не слишком повышая голос, спросил комбриг. - Сдался в плен, а ценное вооружение вывел из строя. На черта ты мне нужен со своим сбродом! За вредительство все офицеры будут расстреляны. Днепром мне грозит, сучонок! Да я в нем купался, когда ты в горшок своим немецким горохом срал. Есть еще среди пленных офицеры?

Вышел офицер с перевязанными ладонями. Капитана, видимо, не на шутку испугало слово "вредитель". Стараясь сохранить достоинство, он стал оправдываться, что мортиры были взорваны по приказу майора, командира батареи. Сам капитан и его люди - военнослужащие вермахта. В расстрелах мирных людей участия не принимали.

Комбриг спросил через переводчика, сколько километров до следующего заслона и есть ли еще на дороге мины. Капитан, понимая, что его жизнь висит на волоске, четко ответил, что следующий заслон расположен в десяти километрах западнее. Дорога, насколько он знает, не минировалась, так как продолжают выходить из окружения немецкие части.

- Майор Бутов, - сказал комбриг, - бери переводчика и поспрашивай еще пленных. А я с хлопцами поговорю.

Командир бригады нравился мне все больше. Похвалил нас, спросил про потери. Таранец начал перечислять, но полковник лишь уточнил, сколько осталось танков. Сказал, что скоро приедет корреспондент, фотографировать мортиры и пленных.

- Молодцы, что смяли недостроенный укрепрайон! Большое дело. Ну и за мортиры спасибо. Кто отличился?

Колобов, а затем Таранец перечислили фамилии. Мою в том числе. Комбриг сказал, чтобы готовили представление на ордена и медали. Оглядел крепкую фигуру Фогеля, задал несколько вопросов. Узнав, что младший лейтенант служит с сорокового года, командует взводом, повернулся к Колобову:

- Чего для ветеранов звездочек жалеете? Командиру тридцать лет, а он младший лейтенант.

- Был старшиной. Недавно офицерские погоны получил.

- Цепляйте вторую звездочку, если хорошо воюет.

Остановил внимание на Лене Кибалке:

- Сколько тебе годков, сынок?

- Девятнадцать, товарищ полковник.

- Худой ты что-то. Кормят слабо?

- Нормально кормят, - вытянулся заряжающий. - Это у меня вид худой, а руки крепкие. Вон, товарищ лейтенант подтвердит.

Он кивнул на меня. Командир бригады тоже задал мне несколько вопросов. Узнав, что воюю с сорок первого, был четырежды ранен, напомнил Колобову:

- Для хороших командиров и бойцов наград не жалейте. Волков - командир роты, а ходит в лейтенантах. Должность ведь капитанская.

На прощание комбриг приказал Колобову не рассиживаться и гнать врага дальше.

- Десять верст до следующей укрепленной точки. Сбить этот прыщ с ходу. Смешать с землей, как тот укреп район.

Он сел в джип и уехал. Остался замполит и несколько сопровождающих, а мы принялись торопливо перегружать оставшиеся снаряды и переливать горючее из поврежденных танков. В последний момент прикатили два грузовика, привезли снаряды, патроны, сухой паек, махорку, спирт. Что ни говори, а снабжали нас на уровне штурмовых частей. Времени было мало, и снаряды складывали как попало. По дороге разберемся. Когда собирались двигаться, комбат-3 Каретников с обидой высказал Колобову, что тот не упомянул его фамилию в числе отличившихся. Колобов удивился:

- Ты такой же комбат, как я. Чего ради я тебя расхваливать буду?

- Такой, да не такой. Тебя в начштаба метят. И комбриг к тебе прислушивается.

- Брось! - оборвал его Колобов. - Будь я начштаба, ты бы мне за Штеповку ответил. Две трети батальона в ловушку загнал. Не терпелось выслужиться.

Каретников что-то ответил, но я уже не слышал. Федотыч гонял двигатель, готовясь к маршу. Я вскочил в танк. Мы мчались давить "прыщ", довольные двумя последними удачными боями, хорошим разговором с командиром бригады и обещанием наград. Леня толкал меня в бок и подмигивал:

- Готовь дырку для звездочки на погонах!

Чему-то смеялся Костя Студент. Хорошо, когда люди чувствуют вкус победы. Десантники на броне наверняка приняли граммов по сто пятьдесят. Им - можно, а нам только после боя. Мы мчались выполнять приказ комбрига. Впереди Днепр. Наступают десятки дивизий и корпусов. Разве нас остановит какой-то "прыщ"?

Чувство победы придает решительности и пьянит не хуже вина. Последнее - очень опасно. Высоко в небе шли тройками штук пятнадцать бомбардировщиков "Ту-2" в окружении истребителей. Каждый на четыре тонны бомб. Наверняка идут к Днепру. Держитесь, фрицы! Мы тоже не подкачаем!

Теплый сентябрьский день. Чудное украинское бабье лето. Хорошо, что люди не знают своей судьбы. Этот день на пути к Днепру будет для нас очень тяжким.

Разведка была уже далеко впереди. По дороге двигался на скорости первый батальон Колобова, следом - мы. Самый немногочисленный батальон Каретникова шел по параллельной дороге, километрах в двух справа. В воздухе висела пыль, приходилось постоянно протирать оптику. Я услышал треск, а через несколько секунд звуки двух отдаленных выстрелов. Вперед взлетела красная ракета.

Вместе с пылью поднимался столб дыма. Машины спешно выстраивались в цепь и, не снижая скорости, неслись вперед.

Снова треск и отдаленные выстрелы. В течение нескольких минут на дороге и обочинах застыли четыре танка. Два горели, один из них взорвался. Неподалеку от меня споткнулся танк командира второго взвода Гриши Весняка. Поднялся верхний люк, но буквально через пару секунд мощный взрыв превратил набитую боеприпасами машину в груду железа. Поодаль валялась перевернутая башня. В огне продолжали трещать патроны. Горящая солярка текла по дороге. Говорят, что дизельное топливо плохо горит. Холодное - да. Но в наших перегретых от быстрого хода танках солярка пылала, как бензин. По рации торопливо подавал команды майор Колобов:

- Рассредоточиться! Всем срочно уходить в любые укрытия.

От дымившейся на поле "тридцатьчетверки" бежали двое танкистов. Один наступил на мину. Тело подбросило взрывом и ударило о землю. Второй застыл на месте. По нему не стреляли, но у танкиста, видимо, не выдержали нервы. Большими прыжками он одолел оставшиеся два десятка метров и свалился в кювет рядом с моим танком.

На дороге и вокруг нее творилось что-то невообразимое. Я уже не мог сосчитать горевшие и просто застывшие машины. Догадался, что бьют издалека хорошо замаскированные 88-миллиметровки. Возможно, закопанные в землю "фердинанды" или "тигры". Одна из "тридцатьчетверок", словно ошалев, неслась вперед, стреляя на ходу. Бронебойный снаряд ударил в бак с соляркой. Исковерканный бак взлетел в воздух, загорелся, но на танк попала лишь небольшая часть горящей жидкости. Приходя в себя, командир машины круто повернул его под защиту мелового откоса. Там было надежное укрытие, но прорвался к откосу только один танк.

Оба батальона попали под огонь практически на открытом месте. Разведка двигалась впереди. Значит, стреляли минимум с расстояния полутора километров, а может, двух. Танки уходили под прикрытие островков акаций на обочине, прятались в кювет, часть сбилась подковой у подножия небольшого холма. На дороге и на обочинах застыли или горели шесть "тридцатьчетверок". Возле Колобова стояли Антон Таранец и Успенский. Я подошел к ним. Очередной снаряд, прилетевший издалека, ударил в неподвижный танк и зажег его. Антон выругался:

- Прошляпила разведка засаду!

Притащили под руки обгоревшего до колен танкиста из роты Успенского. Видимо, он застрял в люке, и, пока выбирался, пламя сожгло ему ноги. Сапоги, брюки вплавились в кожу. Широко раскрытыми глазами он смотрел прямо на меня. Фельдшер ввел ему морфий. Младший лейтенант из десанта сидел вместе с кучкой своих ребят. Им повезло больше, осколками брони легко ранило двоих.

- Вляпались, - невесело усмехнулся он, свертывая самокрутку.

- Вляпались, - машинально подтвердил я.

Я долго всматривался в бинокль, пока не разглядел на дальнем холме два "фердинанда". Массивные рубки, шестиметровые стволы, высовывающиеся над бруствером. Виднелись еще орудийные окопы. "Фердинанды" больше не стреляли, зато поднялась пулеметная пальба. По дороге неслись два мотоцикла с нашими разведчиками. Всего в разведку ушли три мотоцикла, возвращались - два. Один из мотоциклов, сбросив скорость, виляя, полз к обочине. Они нырнули под защиту откоса, где прятался танк моего взводного, Васи Маркина. Видимо, о чем-то переговорили.

Маркин выполз на край дороги и несколько раз подряд выстрелил в сторону немецких позиций. Ему ответили снарядом, который отрикошетил от укатанной дороги и закувыркался вниз по склону. Разведчики мчались прямиком по обочине, воспользовавшись неожиданным прикрытием. Танк взводного нырнул под откос, опередив на секунду взрыв гаубичного снаряда. Открыли огонь наши танки. Немецкие орудия больше не стреляли. Тяжелый М-72, нещадно дымя, влетел к нам. Коляску облепили трое разведчиков. Один, на заднем сиденье, намертво вцепился в спину водителя.

Он и был почти мертв, пробитый в спину несколькими пулями. Остальные - тоже ранены. Пока возле них возился фельдшер, командир взвода, лейтенант с окровавленной щекой, торопливо докладывал Колобову обстановку.

- Мы засекли два закопанных в землю "фердинанда". Штук пять-шесть 75-миллиметровок в окопах. Огонь пока не открывают. Гаубицы мы не разглядели, они за холмами, видели много траншей, два дзота и пушечный дот в подвале дома. Там хутор небольшой, фрицы в нем крепко засели. Наверняка есть минометы, но они пока пустили в ход только "фердинанды".

Я заметил, что из рукава гимнастерки лейтенанта капает кровь и превращается на земле в бурые комочки грязи. Сидевшего позади него разведчика уже отнесли в сторону и накрыли лицо пилоткой.

- Слишком поздно вы сигнал дали, - резко проговорил Колобов. - Шесть потерянных танков, это нормально? Два экипажа сгорели полностью. На хрен нужна такая разведка! Обвешались ножами, пистолетами, ходят, красуются... Да перевяжите вы его!

Пока девушка-санинструктор перевязывала пробитое пулей предплечье, командир штурмового отряда спросил, глядя на Таранца:

- Почему они нас ближе не подпустили? Ударили бы из всех стволов, спасибо, что разведка никудышная, и оба батальоны бы накрылись.

- А зачем им два батальона? - отозвался Антон Таранец. - Судя по всему, там целый укрепрайон. Пока держат нас на расстоянии, а когда людей и техники побольше соберется, шарахнут из всех стволов. Наверняка у них и 150-миллиметровки имеются.

- Тяжелую технику они за Днепр не потащат, - согласился Колобов. - Для них люди ценнее. А стволов и снарядов хватает.

- Товарищ майор, - тихо проговорил лейтенант разведки. - Мы вначале только противотанковые пушки засекли. Но я был уверен, там что-то еще есть. "Фердинанды" хорошо замаскировали. Мы их увидели, когда они стволы разворачивать стали. Дали красные ракеты...

- Тише! - перебил его Колобов.

Мы отчетливо услышали километрах в трех впереди и справа орудийные выстрелы. Наверняка наступал батальон Каретникова. Впрочем, какой там батальон! У него оставалось всего шесть танков, а в усиление ему дали четыре легкие самоходки СУ-76. Из-за открытого верха их иногда называли "брезентовый фердинанд". Со слабым карбюраторным двигателем и тонкой броней эти самоходки легко становились добычей артиллерии. Но, имея в неподвижных рубках сравнительно сильные противотанковые пушки, СУ-76 неплохо уничтожали цели.

Если Каретников повторит лихую атаку, как под станцией Штеповка, остатки его батальона раздолбают за несколько минут. Радист, с трудом поймавший сигналы радиостанции Каретникова, позвал Колобова:

- Товарищ майор, идите быстрее, волна неустойчивая. Комбат Каретников вас срочно вызывает.

- Сначала разведка, теперь связь хреновая, - бурчал Колобов, принимая из люка телефонную трубку.

- Холмы, высота, - оправдывался радист.

- Цыц ты! Каретников? Слушаю...

Мы курили, пытаясь понять из коротких вопросов Колобова, что происходит на фланге. Кажется, майор Каретников на рожон не полез. Колобов приказал ему:

- Оставайся на месте. Танки рассредоточить. Быть готовым к атаке. - Сунул трубку радисту, весело попросил закурить и объявил: - Каретников с высоты уже Днепр видит. Километры остались. Вот фрицы за них и цепляются.

Пока курили, сообщил нам, что третий батальон наткнулся на сильный огонь, потерял один танк и отступил. Ведет огонь по немецким саперам, которые пытаются минировать подходы.

- Минируют на ходу, гады. А к переправе сплошные колонны и толпы идут. Переправу наши бомбят, если про рвемся, загоним не меньше дивизии в Днепр. - Прозвучало легковесно, с оттенком самодовольства, и опытный командир Колобов сменил тон: - Таранец, выдели машину, поставь в километре пост из числа десантников. Грузовики с пехотой пусть останавливаются, где низина и кусты. Будут подходить тяжелые гаубицы - разворачивать и готовить к стрельбе.

Он отыскал глазами замполита нашего батальона и приказал:

- Возглавишь пост. Маскировка и прочее. Двигай. Где командир батареи СУ-122?

- Здесь, - вытянулся старший лейтенант.

- Опять прятаться будешь или повоюете?

- Мы не прячемся. Воюем, как положено.

- Тогда слушай. Фрицы нас пока не тревожат. Для них большое дело лишний час выгадать. За час они полк на тот берег переправят. А за три - целую дивизию. Только нам это невыгодно. Те, кто прорвутся, будут с крутого берега наши переправы топить. Двигай на соединение с батальоном Каретникова и бей своими осколочными снарядами по колоннам. Калибр у тебя подходящий, чтобы шорох нанести. Пойдешь в обход. Разведчиков я тебе дам. Лейтенант, объяснишь дорогу?

- Так точно, - козырнул командир разведвзвода с перевязанной рукой и засохшей кровью на щеке.

- Давайте, самоходы. Не теряйте времени. - Потом повернулся к Таранцу: - Сколько в батальоне танков?

- Одиннадцать, считая три из пополнения.

- Чем тебе пополнение не нравится?

- Экипажи необученные.

- Сейчас это не важно. Еще три танка я тебе из своего батальона выделю. Обходи хутор, как его там на карте кличут?

- Мариновский, - подсказал начальник штаба.

- Вот, Мариновский. Хорошее название. Десант у тебя есть. Возьмешь дополнительно пехотную роту на грузовиках и минометы. Позже подошлю еще людей. Ударишь с левого фланга, когда "сушки" по отступающим к Днепру огонь вести будут. Немцы все возможное сделают, чтобы им глотки заткнуть. Поэтому времени у тебя много не будет. Волков!

- Здесь! - Я сделал шаг вперед и козырнул.

- Прикалывай на погоны третью звезду. Комбриг еще вчера приказ отдал. Штабных бумаг ждать не будем. Фогель, тебя поздравляю с лейтенантом!

- Служу трудовому народу! - по уставу ответил мой взводный.

- Живее цепляйте звезды, и вперед! Передай по рации своему взводному, который вперед вырвался, пусть начинает вести беспокоящий огонь по траншеям. Я подошлю к нему еще пару машин.

С запасных гимнастерок ребята сняли звезды и торопливо нацепили нам с Фогелем на погоны. Все на бегу. И медаль я получал так же, второпях, когда собирались в Челябинск. Пустяк, а приятно.

Танковые бои во время наступления на Днепр часто напоминали друг друга. Если не удавалось с ходу прорвать оборону, начинали обход и вступали в бой с флангов. Впрочем, к тому времени, когда наши гремящие машины выходили во фланг, немцы уже были, как правило, готовы к отражению атаки. Разве что укрепления оказывались послабее и орудия били из неглубоких капониров, давая возможность драться на равных.

Нам не зря прикололи звездочки на погоны. Была бы возможность, Колобов привинтил бы и ордена на грудь. Он не скрывал, что посылает на верное уничтожение батарею СУ-122. Правда, самоходчики уже ушли и не слышали правды, о которой, может, и сами догадывались. Требовались пушки помощнее, чтобы рассеять отступающие немецкие колонны тяжелыми снарядами и заставить зашевелиться укрепленный муравейник вокруг хутора Мариновский. Мы не знали, сколько там техники, орудий и войск, но понимали хорошо одну вещь. Фрицы прижаты к Днепру, заслон получил приказ сдерживать наши войска, сколько возможно. Тех, кто прикрывает отступающие колонны, не ждут на переправе. Их задача - драться до последнего. Дать возможность перебраться на правый берег как можно большему количеству своих солдат и офицеров.

Это будет драка насмерть. Наверняка с одной из эсэсовских частей. Если немцы пожалеют проливать слишком много арийской крови, нас встретят также венгры с их модернизированными танками "туран" и шестидюймовыми мортирами на деревянных колесах, с огромными квадратными щитами. Заградительный огонь таких мортир, посылающих трехпудовые снаряды почти отвесно, поднимает целую стену взрывов, перемалывающих все живое. Но, скорее всего, ударят 88-миллиметровки с их убойной точностью. Не зря нам сразу повесили по звездочке. Мы бы воевали и со старыми званиями, но Колобов наградил нас заранее, чем мог. Возможно, после этого боя награждать будет некого.

В голову лезли дурацкие мысли. О том, что вчера надел чистую рубашку, побрился. И что Федотыч ушел в себя, не реагируя на шутки. Лене Кибалке сегодня рано утром перед маршем помахал рукой земляк и крикнул: "До встречи!" Земляк сгорел спустя два часа вместе с танком. Леня, морща лоб, сопел, а потом привязался к Федотычу, не является ли это дурной приметой.

- Может, земеля меня на тот свет за собой звал? - допытывался заряжающий.

Старшина выругался и мрачно заметил, что мы все уже одной ногой на том свете. Когда влезли в эти железные гробы. У нас имелся спирт и трофейное вино. Костя Студент оторвался от своей рации и простодушно предложил выпить винца. Для настроения. Это же не спирт. Федотыч и Леня, словно ждали, куда деть накопившуюся злость. Оба принялись дружно материть стрелка-радиста:

- Ты хоть понимаешь, куда мы идем, пиндюк недоделанный? Там трезвыми дай бог выжить, а ты глаза залить перед боем предлагаешь!

Кричали они громко и визгливо, даже затронули с какого-то конца мои звездочки, которые нацепили мне вроде как смертнику. Я приказал обоим заткнуться. Танк шел по степной дороге, мимо спиленных телеграфных столбов. Фрицы пустили их на блиндажи. В открытый люк сунул голову младший лейтенант, командир десантного взвода, и попросил угостить спиртом.

- Тебе одному или всем? - уточнил я.

- Всем. На девять душ. Пол-литра, если можно.

- Леня, подай флягу.

- Там полтора литра. Выхлебают. Знаю я их. Нам не достанется.

- Да вы себя уже похоронили, - засмеялся я. - Давай, не жмись. Десант в бою не подкачает. Особенно если выпьют.

- Надо бы им отлить, - озабоченно вмешался Федотыч, самый большой любитель выпить в экипаже. - Точно, все выхлебают, а нам на донышке оставят.

Но переливать на тряской дороге не получилось. Спирт выплескивался, распространяя едкий медицинский запах. Я сунул младшему лейтенанту трехлитровую флягу.

- Хлебайте. Только по семьдесят граммов. Остальное - после боя.

- Может, и жевнуть что найдется? - попросил взводный, принимая флягу на ремешке.

- В бой с чистыми кишками надо идти, - снова подал голос старшина Федотыч. - Водой запейте - и будя.

Я сунул взводному пачку трофейных галет в красивой упаковке. Галеты были совершенно безвкусные, но солоноватые. Как раз на закуску. Бряцанье фляги, смех десантников на какое-то время отвлек напряженный экипаж. Младший лейтенант вскоре вернул ополовиненную посудину и сообщил, что отделение к бою готово. Я связался с экипажем трофейного бронетранспортера, шедшего впереди в качестве разведки.

- Пока спокойно, - заверили меня.

На дороге час назад тоже было тихо и спокойно, а затем в течение считаных минут сгорели шесть танков. Заработала рация комбата. Таранец приказал остановить машины. Взяв меня, пересел на бронетранспортер. Мы проехали еще с километр. Остановились в пологой низине и, выбравшись наружу, осмотрели в бинокль подходы к хутору. Мы могли только догадываться, где находится большинство орудий. Ближе всего к нам стояли четыре 88-миллиметровые противотанковые пушки. Эти орудия появились у немцев недавно. Как и "фердинанды", они пробивали броню наших танков за два километра. Орудия прикрывал сравнительно ровный, танкоопасный участок. Слева от низины меловые откосы и холмы были изрезаны узкими промоинами. Если танки там и пройдут, переваливая через высотки и промоины, то на малой скорости.

На дальнем холме тоже артиллерия, - сказал я, отрываясь от бинокля. - Три или четыре пушки, только калибром поменьше. Наверное, "семидесятипятки".

- Рвануть бы по этой балке, - отозвался Таранец. - Но место слишком заманчивое. Тихое, скрытное. Наверняка впереди мины и орудийные стволы. Мышеловка для героев-смертников.

- Похоже на то. Балка к хутору выходит. Даже дорожка накатана. То ли в рай, то ли в ад, смотря по заслугам.

Опять слово "смертник". Вот он, хутор, под носом. А не укусишь. Можно пойти на скорости по степи, но 88-миллиметровки расстреляют танки на полпути. Прямо - мины или десяток орудий в конце балки. Ползать, как клопы, по холмам? Перебьют, когда мы потеряем скорость. Мишени - лучше не придумать. Вернулись в бронетранспортер и связались с Колобовым. Вешать на него наши проблемы Антон не стал. Доложил, что выбираем позицию для атаки, и спросил, когда двинется Каретников. Разговор вели открытым текстом, лишь слегка маскируя его условными обозначениями. Выяснили, что через двадцать минут начнут вести огонь гаубицы, а еще через четверть часа должны двинуться вперед все три батальона.

- Понял, готовимся. - Таранец передал трубку ради сту, и мы вернулись к ожидавшему нас батальону.

На другой стороне хутора бухала батарея самоходок СУ-122 и стреляли немецкие пушки. Каждый из нас считает себя умелым командиром. Но правильное решение в этой сложной ситуации принять было трудно. Любое из них наверняка обернется большими потерями. Хутор вдоль дороги к Днепру немцы укрепили со всех сторон. Любая атака могла просто захлебнуться. Антон Таранец возглавлял батальон с июля. До этого почти два года воевал командиром роты. Опыт у него имелся, решение он принял быстро. Времени на долгие раздумья не оставалось. Выслушав наши соображения, комбат минуты три молчал, глубоко затягиваясь папиросой. Отбросил окурок в сторону и отрывисто приказал мне:

- Алексей, забирай минометный взвод, пехоту. Двигай на то место, где проводили рекогносцировку. Когда от кроют огонь наши гаубицы, минометный взвод уже дол жен быть наготове. Рассчитать без пристрелки расстоя ние до 88-миллиметровок и открыть огонь вслед за гаубицами. Лейтенант, ты понял?

Командир минометного взвода, небольшой, округлый, как медвежонок, кивнул головой.

- Чего киваешь? Накроешь батарею?

- Постараюсь.

- Ты уж постарайся. В атаку тебе не идти. Орудия ты своим калибром не разобьешь, но хоть расчеты заставь от осколков шарахаться. Попадешь удачно раза три - считай, орден заработал.

- Сделаю, товарищ капитан.

- Ну и договорились. Только слишком не высовывайся, чтобы танки раньше времени не обнаружили. До атаки осталось меньше сорока минут. Я буду с Волковым. Мы двинем из низины во фланг.

Командир второй роты, Успенский, уже догадался, какую задачу поставят ему, и вытирал пот со лба.

- Правильно понял, Николай Фатеевич, - усмехнулся комбат, - пойдешь прямо на батарею. Только раньше времени не умирай. Основной удар наносит Волков. Твое дело - вести огонь и отвлекать батарею на себя. Маневрируй, меняй позиции. Когда мы выйдем напрямую, гони вперед без остановки. И попробуй только остановиться!

План был рискованный. Но я понимал, что другого выхода у нас нет. То, что Таранец отказался от ползания по холмам, я считал правильным. Сильной немецкой артиллерии мы могли противопоставить только скорость и маневр. В роте Успенского было пять танков, у меня - восемь. Спасибо, Колобов три машины подкинул. Плюс "тридцатьчетверка" комбата, который пойдет в атаку вместе со мной.

Успенский остался на исходном рубеже. Девять танков, бронетранспортер и два "студебеккера" с пехотой и минометным взводом спустились в низину. Когда остановились, минометчиков перебросили метров на триста ближе к противотанковой батарее. Маленький лейтенант разворачивался шустро. Через десяток минут все четыре трубы стояли наготове, а сам он вместе с телефонистом залег на краю балки, в мелком кустарнике, высчитывая координаты до цели. Потянулись минуты долгого ожидания. Лишь бы за оставшиеся полчаса фрицы не двинули на нас танки или не налетели "юнкерсы". Тогда ни о какой внезапности речи не будет. Впрочем, немцы и так находятся в постоянной готовности. Мы убедились в этом, когда пытались наступать по основной дороге.

Антон Таранец стоял возле своего танка, сбивая прутиком пыль с сапог. Я высунулся из люка и протянул ему сигарету. Закурили. Говорить ни о чем не хотелось. Комбат глянул на часы. Я - тоже. С минуты на минуту должна была начаться артподготовка. Интересно, сколько Колобов набрал гаубиц? Хорошо, если пару дивизионов. Сначала мы услышали шелест, потом глухие взрывы тяжелых снарядов. Открыли огонь четыре наших миномета. По одному стволу и тридцать мин на каждую дальнобойную немецкую пушку. Ерунда... Чтобы подавить эту батарею, надо не три, а десяток минометов с двойным боекомплектом. В танке Таранца запищала рация. Я понял, что это сигнал к атаке.

- Пошли!

Мы выезжали из низины, когда на наш минометный взвод полетели реактивные мины шестиствольных немецких "ванюш", каждая весом сорок килограммов. Они падали с большим разбросом. Ахнул взрыв на позиции взвода, но оглядываться времени не было. Танки выскакивали один за другим и, набирая скорость, шли на батарею. Пушки стреляли по танкам Успенского. Вокруг орудийных окопов поднимались столбы разрывов. Мины хлопали, едва касаясь твердой земли. Какого-то результата минометчики добились. Одно из четырех орудий молчало. В нашу сторону разворачивались сразу две пушки. Мы были ближе, и девять танков представляли реальную опасность. Рота Успенского пока оставалась далеко.

У новых немецких орудий лафет обеспечивал угол поворота ствола на 56 градусов по горизонтали. Мы находились вне зоны огня, немцам требовалось переставить лафеты. При всех своих сильных качествах новые 88-миллиметровки весили четыре с половиной тонны. Чтобы их развернуть, установить новый прицел, требовалось время. Пусть очень небольшое, но оно играло в нашу пользу.

- Дорожка! Дорожка всем!

Таранец подавал по рации команду открыть огонь с коротких остановок. Это была возможность поразить разворачивающиеся орудия осколочными снарядами. К сожалению, команду выполнили 4-5 танков, в том числе мой и Павла Фогеля. Остальные машины неслись на полной скорости, торопливо стреляя на ходу. От такого огня не было пользы. Просто командиры машин хорошо знали пробивную силу 88-миллиметровок и боялись потерять даже секунду на остановку и более точный выстрел. В первую очередь это были новые экипажи. Страх гнал их вперед, а беспорядочная пальба глушила мысли о смерти.

Мы подбили еще одно орудие. Зато дальше началось что-то страшное. Орудие, которое развернулось в нашу сторону, выстрелило дважды. Две "тридцатьчетверки", идущие едва не бок о бок, остановились, одна из них загорелась. Теперь и мой танк несся без остановки. Начиналась страшная лотерея - кому достанется следующий снаряд. Он достался Паше Фогелю, лучшему командиру взвода. Я не мог поверить, что именно его машина с цифрами "пятьдесят два" на башне задымила и, резко теряя ход, остановилась. Паша, вылезай! Федотыч гнал машину вперед, Леня Кибалка стрелял сам, а я, застыв в люке, смотрел на танк своего друга. "Тридцатьчетверка" с номером "пятьдесят два" горела. Из переднего люка кто-то вылезал, Паша остался в башне. Справа от нас крутнулся от удара в ходовую часть еще один танк, четвертый по счету. Меня дергал за ногу Федотыч:

- Командир, Леха! Стреляй, пропадем!

Я сел за орудие. Целиться, когда танк встряхивает и бросает на ходу, - бесполезно. Я инстинктивно ловил нужную точку и посылал снаряд за снарядом. Машина резко тормознула, я ударился о казенник. Подбили? Выплюнул изо рта кровь вместе с зубом. Федотыч снова рванул вперед, делая немыслимые зигзаги. Костя Студент вел непрерывный огонь из пулемета.

Опережая нас, промчался один из танков и взорвался от выстрела в упор. Федотыч ударил бортом тяжелое орудие. Гусеницы бешено вращались, перемалывая массивные станины. Перед глазами мелькнула спина убегающего артиллериста, но диск пулемета был пуст. Костя стрелял куда-то в сторону. Еще два танка ворвались на позицию батареи, опрокидывая пушки и расстреливая артиллеристов. Леня вставил новый диск. Я выпустил очередь в немца, уже ныряющего в воронку. Попал, нет? Сейчас это было не важно.

Мы раздавили, смяли батарею. На поле застыли восемь танков. Некоторые горели, у двоих сорвало башни. Один превратился от сильного взрыва в чадящую груду разбросанного железа. Мы выскакивали из люков, собирались вокруг комбата. Кто-то бормотал: "Мясорубка... Что дальше?" Успенский, задрав голову, жадно пил воду из большой фляги. Потом пил я. Таранец говорил, что нельзя медлить и надо двигаться дальше.

- Куда? - спросил я, кивая на хутор, в котором по всюду поднимались фонтаны взрывов.

Продолжали вести огонь наши гаубицы. Судя по интенсивности, не меньше двух-трех дивизионов. Если бы часть этих снарядов перенацелили на батарею! Кому было перенацеливать? Паша Фогель, хороший верный товарищ, сгорел в танке. Так мне рассказали ребята. Выбрались механик и стрелок-радист. Механик вскоре умер. Стрелок-радист, обожженный и наглотавшийся дыма, сообщил, что снаряд попал вначале под брюхо, а через несколько секунд, когда машина замедлила ход, - в лобовую часть башни. Потом танк взорвался и сгорел. Успенский, командир второй роты, тряс головой, пытаясь восстановить слух. Его контузило, судороги кривили лицо. Успенский потерял три танка из пяти, моя первая рота - пять машин.

- Пашку убили, - сказал я, обращаясь к Антону. - Фогеля Пашу...

- Слышал я. Чего повторять? Не хватало, чтобы ты свихнулся. Гляди сюда!

Он потянул меня на крыло танка, и мы принялись рассматривать горящий хутор, ползущие куда-то грузовики. С холмов в нашу сторону открыла огонь батарея 75-миллиметровок. Расстояние было большое, снаряды рассеивались. Показалась шестерка штурмовиков "Ил-2". Сейчас они заткнут им пасть! Но штурмовики прошли мимо, у них был свой объект атаки. Таранец выругался и приказал одному из командиров взводов открыть огонь по холмам.

- Надо бы снаряды поберечь, - сказал лейтенант. - Там пехота подходит, у них батарея ЗИС-3 на прицепе. Пусть постреляют.

- Пусть... - Таранец поднялся во весь рост на башню. - Глянь, Днепр впереди!

Я тоже встал рядом с комбатом и глядел на кусочек голубой ленты, видневшийся между холмами. Днепр! Кто-то закричал "ура", захлопали выстрелы из пистолетов. Успенский, прочистив уши, предлагал выпить за выход к Днепру. Его поддержали. По рукам пошли фляжки с водкой и трофейным ромом. Отхлебнули и мы с Таранцом. Посчитали оставшиеся танки. Уцелело шесть из четырнадцати.

- Пойдем наперерез к юго-западной окраине. Пехота, не отставать!

По холмам с азартом била батарея новеньких пушек ЗИС-3. Командир батареи, очень молодой старший лейтенант, старался изо всех сил. Пушки стреляли быстро и довольно точно. По крайней мере, немецкие "семидесятипятки" нам не мешали. Раненых свозили в одно место. Я сходил и глянул на танк Паши Фогеля. Он еще догорал. К пышущей жаром машине было невозможно приблизиться. Спешно перевязывали раненых и грузили на "студебеккер". Меня позвал посыльный от комбата. Сказал, что двигаемся вперед через пять минут. Десант рассаживался на танки. Младший лейтенант, командир десантного взвода, разжился трофейным биноклем и автоматическим "вальтером". Хлопал меня по плечу, хвалил экипаж и своих бойцов. Я через силу выдавил улыбку и полез в люк.

Набирая скорость, мы шли к окраине хутора.

Это был тяжелый и одновременно праздничный день для нашего батальона и всей бригады. Мы вышли к Днепру. Кусок разбитой понтонной переправы прибило течением к берегу. Танки, орудия всех калибров, пулеметы добивали тех, кто не успел перебраться на правый берег. На отмелях, среди трупов, бежали, бросаясь в воду, немецкие солдаты и офицеры. Кто-то отходил вдоль берега. Отстреливались прижатые к реке немецкие танки. Их поджигали один за другим. Мы тоже стреляли. Врезавшись в колонну, опрокинули, раздавили с десяток грузовиков. Антон Таранец, как в тире, разбил выстрелами два бронетранспортера. Я поджег уходящий к реке Т-4, а Леня Кибалка и Костя Студент всаживали пулеметные очереди в разбегающихся танкистов и пехоту. В разных местах поднимали руки маленькие и большие кучки фрицев, сдающихся в плен. Тяжелые пушки посылали снаряды через Днепр, пробуя на прочность Восточный вал. По реке несло течением обломки переправы, трупы, разбитые лодки.

На войне не бывает счастливых концов. Бой продолжался всю ночь и закончился лишь к утру. Подбили мой танк. Его потушили. Погибли механик-водитель Иван Федотович Иванов и стрелок-радист Костя Студент. Я временно пересел на другой танк, оставив Леню Кибалку ждать ремонтников. Я был обязан командовать ротой до конца, даже если в ней осталась одна "тридцатьчетверка".

Утром заморосил мелкий сентябрьский дождь. Впятером в танке было тесно. Я вылез на броню. Мы шли по дороге, которую наскоро расчистили от трупов, спихнули в кювет разбитые немецкие пушки и машины. Батальоны собирались возле штаба бригады. Туда же притащили на буксире мой танк. Антон Таранец о чем-то разговаривал с Колобовым. Погиб командир третьего батальона Каретников. Его привезли на грузовике. От батареи СУ-122, которая вела отвлекающий огонь, осталась одна машина. Вася Маркин, мой самый молодой командир взвода, пробившийся вперед всех во вчерашнем бою, повел в атаку несколько танков и первым ворвался в хутор. Его танк подожгли. Вася Маркин был ранен. Говорили, что комбриг представил Маркина к Герою.

От наших танковых батальонов осталось всего ничего. Стояли ребята, успевшие выбраться из горящих машин. Короткий строй людей и танков обошел командир бригады, поздравил с выходом к Днепру и сказал, что бригада пока остается в резерве, а скорее всего, нас отправят на переформировку. Все хорошо выпили, опять стреляли в воздух. Замполит бригады жал руки и говорил, что все представлены к наградам. Командиры рот - к ордену Отечественной войны.

Бригада расположилась в прибрежном лесу. Хоронили погибших. Выше по течению шла сильная стрельба, там уже наводили переправу свежие, только что брошенные в бой части. Нам пока воевать было нечем. Командир ремонтной роты, подмигнув, поздравил меня с третьей звездочкой и будущим орденом. Пообещал, что мой танк к вечеру будет на ходу. Осталось поменять аккумулятор, кое-что подварить и долить масла.

- Там ваши вещи остались. Федотыча, Кости Студента, - сказал он. - Мы ничего не трогали, только кровь слегка смыли. Разберешь их сам, Алексей.

- Разберу, - пообещал я. Хотя какое это имело значение?

Потом с Леней Кибалкой мы вышли на край леса и стояли под мелким дождем, глядя на серый Днепр. Вчера он был голубым.

Продолжение следует...