Хочешь, книгу огня я тебе почитаю. Расшифрую и алое пламя, и линии сажи, И причудливый пепла узор. Эти чудные знаки расскажут, Как приходит огонь и как он превращается в море. Карл Сандбург. «Огненные страницы»

Думаю, мы все в долгу перед нашими родителями. Вопрос только в том, сколько мы им должны? Такие мысли вертелись у меня в голове, пока моя мама рассказывала о последнем романе отца. Уже не в первый раз я пожалел, что у меня не было ни брата, ни сестры. Тогда телефонные звонки будили бы меня на рассвете только раз или два в неделю, а не семь.

–Мама,– прервал я ее.– Сомневаюсь, что ей действительно шестнадцать.

–Ты недооцениваешь своего отца, Кемпбелл.

–Возможно, но я знаю, что он федеральный судья. Он может бросать плотоядные взгляды на школьниц, но никогда не сделает ничего противозаконного.

–Мама, я опаздываю в суд. Я перезвоню тебе позже,– сказал я и повесил трубку, прежде чем она успела возразить.

На самом деле я никуда не спешил. Я сделал глубокий вдох, тряхнул головой и увидел, что Судья смотрит на меня.

–Причина номер 106, почему собакой быть лучше, чем человеком. Как только ты вырастаешь, то никогда больше не общаешься со своей матерью.

Завязывая галстук, я прошел в кухню. Моя квартира – это произведение искусства, блестящая, в стиле минимализма. В ней было все, что можно купить за деньги: эксклюзивный кожаный диван, огромный телевизор с плоским экраном, стеклянный шкаф с подписанными первыми изданиями таких авторов, как Хемингуэй и Хоторн. Кофеварка из Италии, холодильник марки «ЗиЬгего». Я открыл его, нашел одну луковицу, бутылку кетчупа и три черно-белых фотопленки.

В этом не было ничего необычного – я редко ем дома. Даже Судья привык к ресторанной еде.

–Может, сходим в «Роззи»?– спросил я.

Он лаял, пока я надевал на него поводок. Мы с Судьей вместе уже семь лет. Я купил его у заводчика полицейских собак, но тренировали его специально для меня. А что касается имени, то какой адвокат не хотел бы время от времени командовать судьей?

Кафе «Роззи» было именно таким, каким должно быть кафе Старбакс: Американская сеть кафе.] эклектичное, броское, где полно людей, способных одновременно читать русскую литературу в оригинале, сводить баланс бюджета компании, держа лэптоп на коленях, и писать сценарий к фильму, накачиваясь кофе. Мы с Судьей обычно заходили сюда, садились за один и тот же столик в дальнем конце, заказывали двойной эспрессо и два шоколадных круассана и бессовестно заигрывали с двадцатидвухлетней официанткой Офелией. Но сегодня Офелии нигде не было видно, а за нашим столиком какая-то женщина кормила пончиками карапуза в коляске. Я настолько расстроился из-за этого, что Судье пришлось тащить меня к единственному свободному месту – высокому стулу возле стойки напротив окна.

–Половина восьмого утра, а жизнь уже кипит.

К нам подошел похожий на наркомана парень с таким количеством колец в бровях, что можно было вешать занавеску для душа. Он достал блокнот и увидел у моих ног Судью.

–Извини, друг. Но сюда с собаками нельзя.

–Это собака-поводырь,– объяснил я.– Где Офелия?

–Уехала. Сбежала с мужчиной прошлой ночью.

Сбежала? Неужели люди до сих пор это делают?

–С кем?– спросил я, хотя меня это не касалось.

–С каким-то скульптором, который лепил бюсты мировых лидеров из собачьего дерьма.

Мне на минуту стало жаль бедную Офелию. Поверьте мне, любовь – как радуга: она прекрасна, но исчезает, стоит только моргнуть.

Официант достал из заднего кармана пластиковую карточку.

–Вот меню, написанное шрифтом Брайля.

–Я хочу двойной эспрессо и два круассана. И я не слепой.

–Тогда зачем тебе Барбос?

–У меня птичий грипп, и он метит людей, которых я заразил.

Официант не мог понять, шучу я или нет. Он ушел, а я так и не понял, получу ли свой кофе.

В отличие от того места, где я обычно сидел, отсюда была видна улица. Я смотрел, как машина такси чуть не обрызгала пожилую женщину, как мальчик танцевал под музыку, льющуюся из висевшего на его плече магнитофона, который был в три раза больше головы мальчишки. Близняшки в форме приходской школы хихикали, склонившись над молодежным журналом. Женщина с блестящей рекой черных волос уронила бумажный стаканчик с кофе на тротуар, испачкав себе юбку.

Внутри меня что-то оборвалось. Я ждал, когда она поднимет лицо – чтобы убедиться, что я не обознался,– но она отвернулась в другую сторону, промокая салфеткой пятно на юбке. Напротив моего окна остановился автобус, а потом зазвонил мобильный.

Я посмотрел на входящий номер: ничего неожиданного. Не потрудившись ответить на звонок матери, я выключил телефон и посмотрел в окно, но, когда автобус отъехал, женщины уже не было.

Открывая дверь офиса, я начал выкрикивать инструкции для Керри.

–Позвони Остерлицу и узнай, сможет ли он давать показания на суде Вейланда. Достань список людей, которые подавали в суд на компанию «New England Power» за последние пять лет. Сделай копию протокола слушания по делу Мельбурна. Позвони Джерри в суд и выясни, кто из судей будет на слушании дела ребенка Фитцджеральдов.

Она посмотрела на меня, и тут зазвонил телефон.

–Кстати,– указала Керри кивком головы в сторону двери, ведущей в святая святых моего офиса. На пороге стояла Анна Фитцджеральд с флаконом чистящего средства и тряпкой и чистила дверную ручку.

–Что ты делаешь?– удивился я.

–То, что вы мне сказали.– Она посмотрела на собаку.– Привет, Судья.

–Вам звонят по второй линии,– перебила Керри. Я смерил ее взглядом. Почему она впустила этого ребенка без моего разрешения? Потом попытался войти в кабинет, но Анна смазала ручку чем-то скользким, и я не мог ее повернуть.

Увидев мои старания, Анна обернула ручку тряпкой и открыла дверь.

Судья покружил на полу в поисках удобного места. Я нажал мигающую на телефоне кнопку.

–Кемпбелл Александер.

–Мистер Александер, это Сара Фитцджеральд. Мать Анны Фитцджеральд.

Я переваривал информацию, наблюдая, как ее дочь орудовала тряпкой всего в двух метрах от меня.

–Миссис Фитцджеральд,– ответил я. Как я и ожидал, Анна замерла.

–Я звоню, потому что… ну, понимаете, это все просто недоразумение.

–Вы подали ответ на петицию?

–В этом нет необходимости. Я вчера разговаривала с Анной, и она не хочет продолжать процесс. Она хочет сделать все возможное для Кейт.

–Не уверен, что это так.– Мой голос не выражал никаких эмоций.– К сожалению, если моя клиентка хочет отозвать иск, я должен услышать это от нее.– Я поймал взгляд Анны.– Вы случайно не знаете, где она?

–Она вышла на пробежку,– проговорила миссис Фитцджеральд.– Но во второй половине дня мы едем в суд. Мы поговорим с судьей и выясним все вопросы.

–Тогда до встречи там.– Я повесил трубку и, скрестив руки на груди, посмотрел на Анну.– Ты ничего не хочешь мне сказать?

–Вообще-то нет.– Она пожала плечами.

–Твоя мама думает иначе. И ей кажется, что в данный момент ты готовишься побить мировой рекорд по бегу.

Анна бросила взгляд на дверь в приемную, где Керри, конечно же, ловила каждое наше слово, закрыла ее и подошла к моему столу.

–Я не могла сказать ей, что иду к вам. После того, что случилось вчера вечером.

–А что случилось вчера?– Анна молчала, и я начал терять терпение.– Послушай, если ты собираешься прекратить все это… если это напрасная трата моего времени… тогда мне бы очень хотелось, чтобы ты честно призналась в этом сейчас, а не потом. Потому что я не семейный врач и не твой лучший друг. Я – твой адвокат. А чтобы я исполнял роль адвоката, нужно, чтобы было судебное дело. Поэтому я спрашиваю тебя еще раз: ты передумала подавать в суд?

Я полагал, что эта тирада положит конец судебному процессу, что она собьет Анну с толку. Но, к моему удивлению, Анна смотрела прямо мне в глаза, хладнокровно и сосредоточенно.

–А вы хотите еще представлять меня?– спросила она.

Вопреки всем разумным доводам, я ответил «да».

–Тогда, нет,– произнесла она,– я не передумала.

Впервые я ходил под парусом со своим отцом – на соревнованиях в яхт-клубе. Отец был категорически против этого: дескать, я еще маленький, несамостоятельный, погода слишком переменчивая. На самом же деле он хотел сказать, что, беря меня в свою команду, терял шансы выиграть кубок. На взгляд моего отца, если ты не был идеален, то тебя просто не существовало. У него была яхта первого класса, чудо из красного и тикового дерева. Отец купил ее у клавишника группы Джерома Джейлиса в Марблхеде. Другими словами: мечта, символ высокого статуса, пропуск в высший свет из белых парусов и золотистого корпуса.

Стартовали мы чисто, пересекли линию на полных парусах, как только прозвучал стартовый выстрел. Я изо всех сил старался предугадать, где понадобится моя помощь,– поворачивал руль, до того как он отдавал приказ, перекидывал паруса и менял направление, пока мышцы не начинали гореть от напряжения. И все это, возможно, закончилось бы победой, но с севера подул сильный ветер, неся с собой стену дождя и десятифутовые волны, которые бросали нас вверх-вниз.

Я наблюдал за отцом в желтом дождевике. Казалось, он не замечал дождя. В отличие от меня, у него явно не возникало желания залезть куда-нибудь в нору, держась за свой бунтующий живот, и умереть.

–Кемпбелл!– орал он.– Разворачивай!

Но разворачиваться против ветра значило опять попасть на эти американские горки.

–Кемпбелл!– крикнул он еще раз.– Немедленно поворачивай!

Яхта так резко ухнула вниз, что я не удержался на ногах. Отец пронесся мимо меня и схватил руль. На какое-то блаженное мгновение все замерло. Потом нас накрыло волной, и судно развернуло в обратную сторону.

–Мне нужны координаты,– скомандовал отец.

Для этого потребовалось спуститься вниз, где были таблицы, и сделать расчеты, чтобы понять, где находится следующий буй. Но внизу не было свежего воздуха, и мне стало хуже. Я развернул карту, и меня тут же вырвало на нее.

Беспокоясь, что меня долго нет, отец заглянул вниз и увидел меня в луже.

–Господи,– пробормотал он, оставив меня одного.

Я собрал все свое мужество и пошел за ним. Он резко крутанул рулевое колесо. Отец делал вид, что меня не было рядом. Он сам перекинул парус, который просвистел над бортом, разрывая небо пополам. Поднялась волна, я почувствовал удар по затылку и упал.

Когда я пришел в себя, отец обгонял другое судно в нескольких футах от финишной линии. Дождь стих, и в последний момент он успел поймать воздушный поток раньше судна соперника, и мы вырвались вперед. Отец выиграл несколько секунд.

Мне было приказано убрать за собой и ехать на такси, а отец повел яхту в яхт-клуб, где должны были праздновать победу. Я опоздал на час. Когда я приехал, он был в прекрасном настроении и пил скотч из выигранного хрустального кубка.

–А вот и твоя команда, Кем!– крикнул кто-то из его друзей.

Мой отец приветственно поднял кубок, сделал большой глоток, а потом с такой силой опустил кубок на стойку бара, что одна из ручек откололась.

–Жаль кубок,– заметил другой моряк.

Отец не сводил с меня глаз.

–Нет, не кубок,– сказал он.

На заднем бампере каждой третьей машины в Род-Айленде наклеены красно-белые наклейки в память о жертвах преступлений: «Моя подруга Кейти Декубеллис была сбита пьяным водителем», «Мой друг Джон Сиссон был сбит пьяным водителем». Такие наклейки продаются на школьных и благотворительных ярмарках, в парикмахерских. И не важно, что ты никогда не видел этого погибшего ребенка. Ты клеишь эту наклейку в знак солидарности, испытывая тайную радость, оттого что это случилось не с тобой.

В прошлом году появились красно-белые наклейки с новым именем: Дэны Десальво. В отличие от других жертв, эта двенадцатилетняя девочка была мне в некотором смысле знакома. Она была дочерью судьи, который, как писали журналисты, расплакался во время суда вскоре после похорон и был вынужден взять трехмесячный отпуск, чтобы справиться со своим горем. Дочерью того судьи, который по прихоти судьбы будет вести дело Анны Фитцджеральд.

По дороге в Гаррай-комплекс, где располагался суд по семейным делам, я размышлял, сможет ли человек, перенесший такой удар, быть судьей в деле, где решение в пользу моей клиентки предполагает смерть ее сестры.

Возле входа стоял новый охранник: мужчина с шеей, как у быка, и, судя по всему, с такими же мозгами.

–Извините,– сказал он.– С животными нельзя.

–Это собака-поводырь.

Смутившись, охранник наклонился вперед и посмотрел мне в глаза. Я сделал точно такое же движение в его сторону.

–У меня сильная близорукость, и он помогает мне различать дорожные знаки.– Мы с Судьей обошли охранника и направились в зал заседаний.

Там мать Анны Фитцджеральд наседала на служащего. По крайней мере, мне так показалось. Во внешности этой женщины и стоящей рядом дочери не было ничего общего.

–Уверена, что судья учтет ситуацию и сделает исключение,– настаивала Сара. Ее муж стоял позади нее.

Когда Анна увидела меня, на ее лице отразилось облегчение. Я повернулся к судебному служащему.

–Меня зовут Кемпбелл Александер. Что происходит?

–Я пытаюсь объяснить миссис Фитцджеральд, что на слушания дел, не требующих созыва суда, допускаются только адвокаты.

–Я адвокат Анны,– ответил я.

Служащий повернулся к Саре Фитцджеральд.

–А кто представляет вас?

Мать Анны на какой-то миг замерла, потом повернулась к мужу и тихо проговорила:

–Это все равно что ездить на велосипеде.

Ее муж покачал головой.

–Ты уверена, что хочешь этого?

–Я не хочу. Должна.

И тут я понял, о чем они говорят.

–Погодите. Вы адвокат?

Она повернулась ко мне.

–В принципе, да.

Я изумленно посмотрел на Анну.

–И ты не сообщила мне об этом?

–Вы не спрашивали,– прошептала она.

Служащий дал нам для заполнения бланки уведомления о назначении адвоката и позвал шерифа.

–Верн,– заулыбалась Сара.– Рада тебя снова видеть.

Час от часу не легче.

–Привет.– Шериф поцеловал ее в щеку и пожал руку мужу.

Она не только адвокат, но и знает всех государственных служащих штата.

–Полагаю, миниатюра «Встреча старых друзей» закончена?– спросил я.

Сара Фитцджеральд закатила глаза, всем своим видом говоря шерифу: «Парень – хам, но что поделаешь?»

–Стой здесь,– велел я Анне и последовал за ее матерью в кабинет судьи.

Судья Десальво был невысокого роста, со сросшимися на переносице бровями и пристрастием к кофе с молоком.

–Доброе утро,– поздоровался он, показывая на кресла.– Почему здесь собака?

–Это собака-поводырь, Ваша честь.– И прежде чем он успел что-либо добавить, я приступил к непринужденному диалогу, с которого начинаются все слушания в кабинете судьи в штате Род-Айленд. Наш штат небольшой, и людей, вращающихся в правовой сфере, не так уж много. И то, что твоя помощница окажется племянницей или свояченицей судьи, с которым ты в данный момент встречаешься, не только возможно, но и вполне вероятно. Во время нашей беседы я поглядывал на Сару, давая ей понять, кто из нас знает правила игры, а кто нет. Может, она и была адвокатом, но между нами были десять лет, которые она пропустила.

Она нервничала и теребила край своей блузки. Судья Десальво заметил:

– Я не знал, что вы опять занимаетесь адвокатской деятельностью.

–Я не собиралась, Ваша честь. Но истец – моя дочь.

Услышав это, судья повернулся ко мне.

–Объясните мне суть дела, господин адвокат.

–Младшая дочь миссис Фитцджеральд хочет выйти из-под родительской опеки в вопросах, касающихся здоровья.

Сара покачала головой.

–Это неправда, судья.

Услышав свое имя, мой пес поднял голову.

–Я разговаривала с Анной, и она заверила, что не желает этого. У нее был неудачный день, и ей захотелось привлечь к себе внимание.– Сара пожала плечами. – Знаете, какие эти дети в тринадцать лет.

В комнате стало так тихо, что я слышал свой пульс. Судья Десальво не знал, какими бывают тринадцатилетние дети. Его дочь погибла в двенадцать.

Лицо Сары вспыхнуло. Как и все в этом штате, она знала о Дэне Десальво. Мало того, на бампере ее мини-вэна была наклейка с этим именем.

–О Боже, простите. Я не хотела…

Судья отвернулся.

–Мистер Александер, когда вы в последний раз разговаривали со своей клиенткой?

–Вчера утром, Ваша честь. Она была у меня в офисе, когда ее мать позвонила и сказала, что это недоразумение.

Как я и ожидал, у Сары отвисла челюсть.

–Этого не может быть. Она была на пробежке.

Я посмотрел на нее.

–Вы уверены?

–Но она должна была быть на пробежке…

–Ваша честь,– продолжил я,– именно к этому я и хотел бы привлечь ваше внимание. Именно поэтому обращение Анны в суд обоснованно. Ее мать не знает, где находится дочь в определенный момент. Решения, касающиеся здоровья, принимаются так же необдуманно…

–Обождите, адвокат.– Судья повернулся к Саре.– Ваша дочь сказала, что хочет отозвать иск?

–Да.

Он посмотрел на меня.

–А вам сказала, что хочет продолжать процесс?

–Правильно.

–Думаю, я должен поговорить непосредственно с Анной.

Когда судья встал и вышел из кабинета, мы последовали за ним. Анна сидела на скамейке в холле со своим отцом. Шнурок на одной из ее кроссовок был развязан.

–Отгадай. Оно зеленое…– услышал я ее голос.

–Анна,– произнес я одновременно с Сарой Фитцджеральд.

Это я должен объяснить Анне, что судья Десальво хочет поговорить с ней несколько минут наедине. Это я должен подсказать ей, как лучше отвечать на вопросы, чтобы дело не закрыли раньше, чем она получит то, чего хочет. Она моя клиентка, а значит, должна следовать моим советам.

Но, когда я позвал ее, она повернулась к матери.

Не думаю, что кто-то пришел бы на мои похороны. Мои родители, тетя Занна и, наверное, мистер Оллинкотт, учитель общественных наук. Я представила то же кладбище, где похоронена моя бабушка, хотя это в Чикаго и вряд ли меня похоронили бы там. Представила поросшие зеленой травой холмы вокруг, надгробия с изваяниями святых и ангелов и эту огромную коричневую яму в земле, пропасть, жаждущую поглотить тело, которое было мной.

Я представила себе всхлипывающую маму в шляпке с черной вуалью. Как папа поддерживает ее под руку. Как Кейт и Джесси смотрят на блестящий гроб и мысленно пытаются оправдаться перед Богом за все те случаи, когда плохо поступали со мной. Может, пришел бы кто-то из моей хоккейной команды, сжимая в руках лилии.

–Бедная Анна,– сказали бы они и не плакали бы, но еле сдерживали слезы.

О моей смерти написали бы в газете на двадцать четвертой странице. И, может быть, Кайл Макфи прочел бы и пришел на похороны. Его красивое лицо исказилось бы печалью о девушке, которой у него никогда не будет. Думаю, были бы цветы: душистый горошек, львиный зев и синие головки гортензий. Надеюсь, кто-то запел бы песню «Удивительная красота» – не только первый куплет, который все знают, но и всю песню. И позже, когда пожелтеют листья и выпадет снег, время от времени все будут вспоминать обо мне.

На похороны к Кейт придут все. Будут медсестры из больницы, которые уже стали нашими друзьями. Другие больные раком, чья звезда еще не погасла. Жители города, которые помогали собирать деньги на ее лечение. Все желающие не смогут попасть на кладбище. Корзин с цветами просто некуда будет ставить. В газете напишут статью о ее короткой и трагичной жизни.

И попомните мое слово, статья выйдет на первой странице.

Судья Десальво был в шлепанцах – в таких ходят футболисты, когда снимают бутсы. Не знаю почему, но это меня сразу успокоило. То есть в суде, конечно, было неуютно, особенно в отдельной комнате наедине с судьей, но легче, оттого что не только я не совсем соответствую своей роли.

Он достал из маленького холодильника жестяную банку и спросил, чего бы я хотела.

–Колу, пожалуйста,– попросила я.

Судья открыл банку.

–Ты знаешь, что если положить молочный зуб в стакан с колой, то через несколько недель он полностью растворится? Угольная кислота.– Он улыбнулся.– Мой брат работает дантистом в Варвике и каждый год показывает этот трюк в детском саду.

Я сделала глоток и представила себе, как мои внутренности растворяются. Судья Десальво не сел за свой стол, а взял стул и поставил его рядом с моим.

–Анна, есть проблема,– начал он.– Твоя мама говорит мне, что ты хочешь одного, а твой адвокат утверждает, что ты хочешь совсем другое. В обычной ситуации я бы решил, что мама знает тебя лучше, чем человек, с которым ты познакомилась два дня назад. Но ты никогда не познакомилась бы с ним, если бы не обратилась к нему за помощью. Поэтому я хочу услышать, что ты думаешь обо всем этом.

–Можно задать вам вопрос?

–Конечно,– сказал он.

–Обязательно должен быть суд?

–Ну… если твои родители просто согласятся, что ты способна сама принимать решения относительно своего здоровья, то на этом все закончится,– ответил судья.

Можно подумать, такое действительно возможно.

–С другой стороны, если кто-то подает ходатайство – как ты, например,– тогда ответчик – твои родители – должны прийти в суд. Если твои родители считают, что ты не готова принимать такие решения самостоятельно, они должны обосновать свое мнение, иначе я приму решение в твою пользу.

Я кивнула. Я говорила себе, что несмотря ни на что буду сохранять спокойствие. Лопну, но не позволю ему заподозрить, что я не способна что-либо решать самостоятельно. Я была полна решимости, но вид судьи с баночкой яблочного сока отвлекал меня.

Не так давно, когда Кейт была в больнице, где ей проверяли почки, новая медсестра протянула ей стаканчик и велела сдать мочу на анализ.

–И постарайся справиться к моему возвращению,– добавила она.

Кейт, которая терпеть не может, когда ею командуют, решила поставить высокомерную медсестру на место. Она послала меня к автомату за таким же соком, который сейчас пил судья. Потом налила этот сок в стаканчик и, когда медсестра вернулась, поднесла его к свету.

–Немного мутная. Лучше еще раз профильтровать,– сказала моя сестра, поднесла стаканчик ко рту и выпила все содержимое.

Медсестра побледнела и выскочила из палаты. Мы с Кейт смеялись до колик. И в течение всего дня нам было достаточно взглянуть друг на друга, как нас буквально разрывало от смеха.

На мелкие кусочки, как зуб в стакане с колой. Так, что ничего не осталось.

–Анна?

Я посмотрела на судью Десальво, на эту дурацкую банку, которая стояла посреди стола, и разрыдалась.

–Я не могу отдать почку сестре. Просто не могу.

Судья молча протянул мне коробку салфеток. Я скатала несколько салфеток в шарики, вытирая глаза и нос. Некоторое время он ничего не говорил, давая мне возможность успокоиться. Когда я подняла на него глаза, то увидела, что он ждет.

–Анна, ни одна больница в этой стране не сможет взять орган у того, кто не хочет быть донором.

–А кто, по-вашему, это решает?– спросила я.– Не маленькая девочка, которую привезли на каталке в операционную, а ее родители.

–Ты не маленькая девочка. И у тебя есть право высказать свое мнение,– возразил он.

–Конечно.– Я опять начинала плакать.– В тебя уже десятый раз загоняют иглу, а это считается стандартной хирургической процедурой. Все взрослые смотрят вокруг с фальшивыми улыбками и рассказывают друг другу, что никто добровольно не пойдет на это еще раз.– Я высморкалась в салфетку.– Это только сегодня – почка. Завтра будет что-нибудь еще. Всегда нужно что-то еще.

–Твоя мама сказала, что ты хочешь отозвать иск. Она говорила неправду?

–Неправду.– Я с трудом проглотила комок в горле.

–Тогда… почему ты обманула ее?

На этот вопрос была тысяча ответов, и я выбрала самый простой.

–Потому что я люблю ее.– По моим щекам текли слезы.– Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль.

Он пристально посмотрел на меня.

–Знаешь, Анна, я назначу человека, который поможет твоему адвокату объяснить мне, что для тебя лучше. Как ты на это смотришь?

Волосы упали мне на глаза, и я убрала их за уши. Лицо мое опухло от слез и горело.

–Хорошо.

–Хорошо,– повторил он, нажал кнопку селектора и распорядился позвать обратно остальных.

Мама вошла в кабинет первой и направилась ко мне, Кемпбелл и его собака загородили ей дорогу. Адвокат вопросительно посмотрел на меня.

–Я не уверен, что разобрался в ситуации,– объявил судья Десальво.– Поэтому назначаю опекуна-представителя, который проведет с ней две недели. Думаю, все понимают, что я рассчитываю на сотрудничество обеих сторон. Опекун-представитель выступит на слушании. Если вы посчитаете, что мне следует знать что-то еще, я выслушаю вас.

–Две недели…– прошептала мама. Я знала, о чем она думает.– Ваша честь, при всем должном уважении, две недели – это слишком длительный срок, если учесть серьезность болезни моей старшей дочери.

Такой я ее еще не знала. Она была тигрицей, когда боролась с системой медицины, которая была слишком нерасторопной, на ее взгляд. Она была скалой, за которой мы все чувствовали себя в безопасности. Она была боксером, отбивающим все удары судьбы. Но я еще никогда не видела ее в роли адвоката.

Судья Десальво кивнул.

–Хорошо. Слушание дела назначено на следующий понедельник. За это время я хочу ознакомиться с медицинскими документами Кейт…

–Ваша честь,– прервал его Кемпбелл Александер.– Вам известно, что моя клиентка живет с адвокатом противной стороны. Если учесть необычные обстоятельства дела, это вопиющая несправедливость.

Мама чуть не задохнулась.

–Вы же не предлагаете забрать у меня моего ребенка?

Забрать? Куда же я пойду?

–Я не уверен, что адвокат противной стороны не использует обстоятельства в свою пользу и не будет оказывать давления на моего клиента, Ваша честь.– Кемпбелл не мигая смотрел прямо на судью.

–Мистер Александер, я не могу забрать ребенка из дома ни при каких обстоятельствах,– ответил судья, но потом повернулся к маме.– Тем не менее, миссис Фитцджеральд, вам можно говорить с дочерью об этом деле только в присутствии ее адвоката. Если вы не согласны или если я узнаю, что вы нарушили это условие, мне придется принять более решительные меры.

–Я поняла, Ваша честь,– сказала мама.

–Что ж,– судья встал.– До встречи на следующей неделе.

Он вышел из кабинета, и было слышно, как его шлепанцы тихо хлопали по кафельному полу.

Как только он ушел, я повернулась к маме. Мне хотелось сказать ей, что я все объясню, но не смогла бы сказать этого вслух. Вдруг в руку мне ткнулся влажный нос. Судья. Мое сердце, до этого бившееся как сумасшедшее, немного успокоилось.

–Мне нужно поговорить со своей клиенткой,– сказал Кемпбелл.

–В данный момент она – моя дочь!– Мама схватила меня за руку и выдернула из кресла. На пороге мне удалось оглянуться. Кемпбелл был вне себя. Я сразу могла сказать ему, что этим все закончится. «Дочь» – это всегда козырь, в любой игре.

Третья мировая война началась незамедлительно. И не из-за убийства эрцгерцога или сумасшедшего диктатора, а из-за того, что мы проехали поворот.

–Брайан,– проговорила мама, вытягивая шею.– Это только что была Северная Парковая улица.

Папа отвлекся от своих мыслей.

–Можно было сказать до того, как я ее проехал.

–Я сказала.

Прежде чем подумать, стоит ли принимать чью-либо сторону, я выпалила:

–Я не слышала, чтобы ты говорила.

Мама резко повернулась ко мне.

–Анна, твое мнение интересует меня в последнюю очередь.

–Я только…

Она подняла руку, отгораживаясь от меня, и покачала головой.

–Брайан, ты опять проехал.

Когда мы приехали домой, мама пронеслась, как ураган, мимо Кейт, которая открыла дверь, мимо Джесси, смотревшего по телевизору что-то очень похожее на канал «Плейбой». Она начала хлопать дверцами шкафчиков в кухне, доставала продукты из холодильника и бросала их на стол.

–Как дела?– спросил папа у Кейт.

Не обращая на него внимания, сестра бросилась в кухню.

–Что случилось?

–Что случилось?!– Мама пронзила меня взглядом.– Почему бы тебе не спросить у своей сестры, что случилось?

Кейт посмотрела на меня. Все посмотрели на меня.

–Просто удивительно, какая ты молчаливая, когда судьи нет рядом,– изрекла мама.

Джесси выключил телевизор.

–Она заставила тебя разговаривать с судьей? Анна, как ты могла?

Мама закрыла глаза.

–Джесси! Знаешь, лучше бы ты ушел.

–Сара!– В кухню вошел папа.– Нам всем нужно немного остыть.

–Мой ребенок только что подписал смертный приговор своей сестре, а ты советуешь мне немного остыть?!

В кухне стало так тихо, что было слышно урчание холодильника. Мамины слова повисли в воздухе, как перезревшие фрукты, и взорвались, когда она кинулась к Кейт.

–Кейт,– повторяла она, пытаясь обнять ее.– Мне не следовало так говорить. Я не это имела в виду.

В нашей семье на горьком опыте научились не говорить того, что следовало, и не иметь в виду того, что на самом деле имелось в виду. Кейт зажала рукой рот. Она попятилась к двери, наткнулась на папу, который не успел поймать ее, прежде чем она бросилась вверх по лестнице. Я услышала, как хлопнула дверь нашей комнаты. Мама, конечно же, побежала за ней.

А я сделала то, что получалось у меня лучше всего. Я пошла в противоположную сторону.

Есть ли еще на земле такое место, где такой же запах, как прачечной? Так пахнет дождливое воскресенье, когда не хочется вылезать из-под одеяла. Так пахнет, когда лежишь на траве, которую только что постриг папа. Наслаждение для носа. Когда я была маленькой, то часто, сидя на диване, наблюдала, как мама достает еще теплую одежду из сушки. Она накрывала меня этим ворохом. И я, свернувшись калачиком, воображала себе, что это кожа, а я – большое сердце.

Кроме того, прачечные магнитом притягивают к себе одиноких людей. На черных стульях растянулся парень в армейских ботинках и в футболке с надписью «Нострадамус был оптимистом». Женщина возле раскладного столика перебирала ворох мужских рубашек, глотая слезы. Возьмите десять людей из прачечной и наверняка найдете кого-то, кому хуже, чем вам.

Я сидела напротив ряда стиральных машин и старалась угадать, где чья одежда. Розовые трусики и кружевная ночная рубашка явно принадлежали девушке, которая читала любовный роман на скамейке. Красные шерстяные носки и клетчатые рубашки принес отвратительный студент, который сейчас спал. Футболки и детские костюмчики подходили только малышу, который настойчиво протягивал белые салфетки маме. А та разговаривала по мобильному, не обращая внимания на ребенка. Кто покупает мобильный телефон, если нет стиральной машины?

Иногда я затеваю игру, стараясь представить себя на месте человека, чья одежда вертится перед моими глазами. Если бы я стирала эти рабочие джинсы, я была бы, наверное, кровельщиком. У меня были бы сильные загорелые руки. Если бы у меня были такие рубашки в цветочек, я бы, возможно, приехала на каникулы из Гарварда, где изучала криминальное право. Будь я владелицей той атласной накидки, то имела бы сезонный билет в оперный театр. Я попыталась себе это представить и не смогла. Я могла представить себя только в роли донора Кейт.

Мы с Кейт – сиамские близнецы, просто место, где мы срослись, нельзя увидеть невооруженным глазом. Поэтому нас разъединить еще труднее.

Ко мне подошла работающая в прачечной девушка с кучей мелких, выкрашенных в синий цвет косичек на голове и с сережкой в губе.

–Нет монеток?– спросила она.– Может, нужно разменять?

Разменять? Я даже боялась подумать, что я хотела бы разменять.

В детстве я часто играл спичками. Брал тайком коробок на полке над холодильником и прятался в родительской ванной. Вы знаете, что лосьон для тела «Jean Natu» горит? Если его разлить и бросить спичку, то пол будет гореть голубым пламенем, пока не выгорит спирт.

Однажды Анна застала меня в ванной.

–Смотри.– Я написал лосьоном ее инициалы на полу. А потом поджег. Я думал, что она с криком бросится прочь, но вместо этого она присела рядом со мной на край ванны. Взяла флакон, нарисовала какой-то причудливый узор на кафеле и попросила меня сделать это еще раз.

Анна – единственное доказательство того, что я действительно родился в этой семье, а не был подброшен спасающимися от погони Бонни и Клайдом. На первый взгляд мы совсем не похожи. Но внутри мы одинаковые. Люди, которые думают, что знают, с кем имеют дело, всегда ошибаются.

Да пошли они все! Я столько раз говорил это про себя, что на лбу у меня уже могла появиться вытатуированная надпись. Я всегда езжу на своем джипе с такой скоростью, что легкие не выдерживают. Сегодня я летел со скоростью девяносто пять миль в час по 95-му шоссе. Я обгонял машины, резко сворачивая то вправо, то влево. Люди кричали на меня за своими закрытыми окнами, а я в ответ показывал им средний палец.

Я решил бы тысячу проблем, если бы на полной скорости съехал с дороги. Не то, что я об этом не думал. В моих водительских правах отмечено, что я потенциальный донор органов. По правде говоря, я предпочел бы, чтобы мое тело вообще разобрали на органы. Уверен, что таким образом я принес бы больше пользы. Интересно, кому достались бы мои печень, легкие или даже глазные яблоки? И какому бедняге подсунут то, что притворяется моим сердцем?

Меня пугает мое везение. Я съехал с магистрали и медленно поехал по Алленс авеню. Там был подземный переход, где я собирался найти Дюраселя Дана. Он бездомный, ветеран войны во Вьетнаме. Ищет в мусорных баках батарейки. Что он с ними делает, не имею ни малейшего понятия. Насколько я знаю, он их вскрывает. Говорит, что ЦРУ передает сообщения своим агентам в батарейках «Energizer», a ФБР предпочитает «Everedays».

У нас с Даном договор: я приношу ему еду из Макдоналдса пару раз в неделю, а он за это присматривает за моими вещами. Он сидел, склонившись над книгой по астрологии, которая была его Библией.

–Дан,– позвал я его, вылезая из машины, и отдал ему сэндвич.– Что там?

Он искоса посмотрел на меня.

–Луна опять в этом долбаном Водолее.– Он набил рот картофелем фри.– Не надо было вообще вылезать из постели.

Не знал, что у Дана есть постель.

–Как там мои вещи?

Дан кивнул в сторону бетонной опоры, за которой он хранил мои вещи. Хлорная кислота, украденная из школьной химической лаборатории, была в целости и сохранности, в другой бочке были опилки. Я набил опилками наволочку, сунул ее под мышку и пошел к машине. Он ждал меня возле двери.

–Спасибо, Дан.

Но он прислонился к машине, не давая мне ее открыть.

–У меня есть послание для тебя.

Хотя я знал, что Дан постоянно несет бред, внутри у меня все перевернулось.

–От кого?

Он посмотрел под ноги, потом опять на меня.

–Ты знаешь.– И, наклонившись ближе, прошептал: – Хорошо подумай.

–Что за послание?

–Эти слова и есть послание.– Дан кивнул.– Или «Хорошо погуляй», точно не помню.

–Вот этим советом я и воспользуюсь.– Я отодвинул его в сторону, чтобы сесть в машину. Он был совсем легким, как будто внутри у него уже ничего не осталось. Хотя почему тогда я не взмываю в воздух?

–Позже,– добавил я и направился к складу, который уже давно присмотрел. **-

Меня привлекают места, похожие на меня: большие, пустые, почти всеми забытые. Это находилось в Олнивилле. Когда-то здесь был склад какой-то экспортной фирмы. Теперь же тут обитало многочисленное крысиное семейство. Я припарковался подальше, чтобы моя машина не вызывала подозрений. Запихнул наволочку с опилками под куртку и вышел из машины.

Оказывается, я все-таки научился чему-то у своего старого доброго папочки: пожарные всегда добираются туда, куда не просят. Сломать замок было не сложно. Теперь осталось только решить, с чего начать. Я проделал в наволочке дырку и высыпал опилки, рисуя свои инициалы. Потом полил буквы кислотой.

Мне впервые приходилось делать это среди бела дня.

Вытащив пачку сигарет, я взял одну. Газ в моей зажигалке «Zippo» почти закончился, надо не забыть заправить. Я подкурил, встал, сделал последнюю глубокую затяжку и бросил сигарету в опилки. Я знал, что все произойдет быстро. Поэтому, когда огонь поднялся по стене, я уже бежал. Как обычно, они будут искать улики. Но эта сигарета и мои инициалы сгорят задолго до появления пожарных. Пол расплавится. Стены не выдержат и обвалятся.

Первая пожарная машина прибыла, как только я сел в машину и достал из кармана бинокль. К этому времени огонь уже получил то, что хотел,– свободу. Стекла в окнах лопнули, и оттуда вырвались черные клубы дыма, стало темно.

Впервые я увидел, как мама плачет, в пять лет. Она стояла в кухне у окна и пыталась не подать виду, что чем-то расстроена. Солнце только всходило, увеличиваясь в размере.

–Что ты делаешь?– спросил я.

Намного позже я понял, что когда она сказала «Горюю», то имела в виду не время дня.[В английском языке слова mourning (горюю) и morning (утро) звучат одинаково.]

Небо теперь было черным от дыма. Когда обвалилась крыша, вверх взлетели тысячи искр. Приехала вторая пожарная команда. Пожарных выдернули из-за стола, из душа, из гостиной. Через бинокль я мог прочитать имена, которые блестели на спинах их форменных курток, будто буквы были инкрустированы бриллиантами. «Фитцджеральд». Мой отец взял шланг, а я завел машину и уехал.

Дома мать была в панике. Она вылетела из двери, как только я подъехал.

–Слава Богу,– произнесла она.– Мне нужна твоя помощь.

Она даже не оглянулась посмотреть, иду ли я за ней. И я понял: что-то с Кейт. Дверь в комнату моих сестер была выбита, а деревянная рама расколота. Сестра все еще лежала в постели. Вдруг она ожила, резко поднялась, и ее вырвало кровью. Пятно расплывалось по ее рубашке, по цветастому одеялу, по красным макам, которых уже нельзя было различить.

Мама присела рядом с ней, убрала назад ее волосы и прижала полотенце ко рту Кейт, когда ее опять начало рвать – опять кровью.

–Джесси,– спокойно проговорила она.– Папа на вызове, и я не могу с ним связаться. Нужно, чтобы ты отвез нас в больницу, я буду с Кейт на заднем сиденье.

Губы Кейт блестели, как вишни. Я взял ее на руки. Она была легкая, только острые кости выпирали через футболку.

–Когда Анна убежала, Кейт не пускала меня к себе в комнату,– рассказывала мама, торопливо шагая рядом.– Я дала ей время немного успокоиться. А потом услышала кашель. Мне необходимо было попасть внутрь.

«Поэтому ты высадила дверь»,– подумал я, и меня это не удивило. Мы подошли к машине, и она открыла дверь, чтобы я уложил Кейт на заднее сиденье. Я выехал со двора и еще быстрее, чем обычно, понесся через весь город до шоссе, а оттуда – в больницу.

Сегодня, когда родители с Анной были в суде, мы с Кейт смотрели телевизор. Она хотела включить свой сериал, но я послал ее подальше и включил вместо этого канал «Плейбой». Теперь, проезжая на красный свет, я жалел, что не дал ей посмотреть этот тупой сериал. Я старался не глядеть на маленькое белое пятно ее лица в зеркале заднего вида. Кажется, за такое время можно было бы и привыкнуть, что подобные случаи уже не должны заставать врасплох. Вопрос, который нельзя задавать, пульсировал у меня в голове: «Неужели это конец? Неужели это конец? Неужели это конец?»

Как только мы въехали во двор больницы, мама выскочила из машины, чтобы помочь мне вынести Кейт. Это, наверное, было впечатляющее зрелище: я с истекающей кровью Кейт на руках и мама, хватающая за руку первую попавшуюся медсестру.

–Ей нужны тромбоциты,– командует мама.

Кейт забрали, но еще несколько минут, после того как врачи и мама исчезли вместе с Кейт за стеклянной дверью, я стоял с согнутыми руками, не соображая, что мне уже ничего не нужно держать.

Доктор Шанс, онколог, которого я знал, и доктор Нгуйен, которого я видел впервые, сказали нам то, что мы уже и так поняли: почки не справлялись со своими функциями. Мама стояла рядом с кроватью Кейт, крепко держась за штатив капельницы.

–Еще не поздно делать пересадку?– спросила она. Будто Анна не подавала в суд. Будто это ничего не означало.

–Кейт в предсмертном состоянии,– ответил доктор Шанс.– Я говорил вам раньше, что не знаю, перенесет ли она подобную операцию. Теперь же шансы уменьшились.

–Но если бы был донор,– возразила она,– вы бы сделали операцию?

–Погодите.– От волнения у меня изменился голос.– А моя почка подойдет?

Доктор Шанс покачал головой.

–Обычно для пересадки почки полная совместимость не обязательна. Но это не стандартная ситуация.

Когда врачи вышли, я почувствовал на себе мамин взгляд.

–Джесси,– проговорила она.

–Не то чтобы я хотел быть добровольцем. Просто я хотел, ты знаешь… знаешь.

Внутри у меня все горело, как тогда, когда загорелся склад. Что дало мне право верить, будто я чего-то стою, тем более сейчас? Что дало мне право думать, что я могу спасти свою сестру, если я даже не могу спасти себя самого?

Глаза Кейт открылись и смотрели прямо на меня. Она облизнула губы – они все еще были в крови – и стала похожа на вампира. Только живого. Еще живого.

Я наклонился ближе, потому что у нее не хватило бы сил протолкнуть слова через весь тот воздух, что был между нами.

–Скажи,– произнесла она одними губами, чтобы мама не услышала.

Я ответил так же беззвучно:

–Сказать?– Я хотел убедиться, что правильно понял.

–Скажи Анне.

Но тут дверь в палату с шумом распахнулась, и мой отец заполнил помещение дымом. Его волосы, одежда, кожа – все пахло гарью, и я посмотрел вверх, ожидая, что сработает пожарная сигнализация.

–Что случилось?– спросил он, направляясь прямо к кровати.

Я выскользнул из палаты. Здесь я уже был не нужен. В лифте прямо под знаком «Не курить» я подкурил сигарету. Сказать Анне. Что сказать?

По чистой случайности или по задуманному судьбой плану все три клиентки в парикмахерской были беременны. Мы сидели под колпаками сушек, сложив руки на животе, словно три Будды.

–У меня есть три варианта: Фридом,[Freedom – свобода ( англ .)] Ло[law – закон ( англ .).] или Джек,– сказала девушка рядом со мной, которой красили волосы в ярко-розовый цвет.

–А если будет девочка?– поинтересовалась женщина, сидевшая с другой стороны.

–Так же.

Я спрятала улыбку.

–Голосую за Джека.

Девушка прищурилась, глядя на испортившуюся погоду за окном.

–Слит[Sleet – снег с дождем ( англ .).] тоже красиво,– задумчиво протянула она и начала пробовать имя на вкус.– Слит, собери игрушки. Слит, солнышко, поторопись, а то опоздаем на концерт.

Она достала из кармана своего большого комбинезона блокнот и карандаш и записала имя. Женщина слева улыбнулась мне.

–Это у вас первый ребенок?

–Третий.

–У меня тоже. У меня два мальчика. Надеемся, нам повезет.

–У меня мальчик и девочка,– сказала я.– Пяти и трех лет.

–Вы уже знаете, кто у вас будет?

Я знала все об этом ребенке, начиная с пола и заканчивая точным расположением хромосом, включая те, которые делали ее идеальным донором для Кейт. Я точно знала, кто у меня будет: чудо.

–Девочка.

–Я так завидую! Мы с мужем не знаем, УЗИ не показывает. Я думала, если покажет, что у меня опять мальчик, я не дохожу оставшиеся пять месяцев.– Она выключила сушку и отодвинула колпак.– Вы уже выбрали имя?

Я только сейчас поняла, что даже не думала об этом. Хотя была уже на девятом месяце. Хотя у меня было полно времени, чтобы мечтать. На самом деле я не задумывалась о том, каким именно будет этот ребенок. Меня интересовало то, что эта дочь сможет сделать для той, которая уже есть у меня. Я не признавалась в этом даже Брайану, который по вечерам прикладывал ухо к моему огромному животу в ожидании толчков, которые, по его мнению, означали, что у нас родится первая девушка-нападающий для футбольной команды «Patriots». Мои ожидания насчет ее будущего не шли столь далеко. Я надеялась, что она спасет жизнь своей сестре.

–Мы ждем,– ответила я женщине.

Иногда мне кажется, что мы только это и делаем.

После трехмесячного курса химиотерапии был такой момент, когда я по наивности поверила, будто мы победили. Доктор Шанс сказал, что у Кейт, похоже, ремиссия. Нам оставалось только смотреть, что будет дальше. На некоторое время моя жизнь стала нормальной. Я водила Джесси на тренировки по футболу, помогала Кейт на занятиях дошкольной подготовки, даже прицимала горячие расслабляющие ванны.

Хотя какая-то часть меня знала, что скоро что-то случится. Эта часть меня проверяла каждое утро подушку Кейт. Даже когда у нее появились новые волосы с закрученными, будто обожженными концами, я боялась, что они опять начнут выпадать. Эта часть меня посетила генетика, которого рекомендовал доктор Шанс. Сделала все необходимое для искусственного оплодотворения и зачатия эмбриона, который гарантированно должен был стать идеально совместимым с Кейт. На всякий случай.

О том, что у Кейт молекулярный рецидив, мы узнали во время обычного анализа костного мозга. Изнутри рак опять проникал в ее системы, разрушая все, что было достигнуто с помощью химиотерапии.

Сейчас Кейт сидела на заднем сиденье рядом с Джесси, болтала ногами и играла с игрушечным телефоном. Джесси смотрел в окно.

–Мама, а автобусы падают на людей?

–Как яблоки с дерева?

–Нет, ну просто… переворачиваются.– Он сделал похожее движение рукой.

–Только если очень сильный ураган или если водитель едет слишком быстро.

Он кивнул, принимая мой ответ как гарантию своей безопасности. Потом:

–Мама, у тебя есть любимое число?

–Тридцать один.– Тридцать первого я должна была родить.– А у тебя?

–Девять. Потому что это просто число, или сколько мне лет, или перевернутая шестерка.– Он замолчал, только чтобы сделать вдох перед следующим вопросом.– Мама, а у нас есть специальные ножницы, чтобы резать мясо?

–Есть.

Я свернула направо и поехала мимо кладбища. Надгробные камни покосились в разные стороны, будто старые желтые зубы.

–Мама,– спросил Джесси.– Это сюда привезут Кейт?

От этого вопроса, который был таким же невинным, как и предыдущие, у меня задрожали колени. Я остановила машину у обочины и включила аварийные огни. Потом расстегнула ремень безопасности и повернулась.

–Нет, Джес. Она останется с нами,– ответила я ему.

–Мистер и миссис Фитцджеральд?– спросил продюсер.– Сюда, пожалуйста.

Мы прошли на съемочную площадку телестудии. Нас пригласили, потому что наш ребенок был зачат нетрадиционным способом. Стараясь спасти здоровье Кейт, мы, сами того не желая, стали живой иллюстрацией для научного спора.

Когда к нам подошла Надя Картер, корреспондент газеты, Брайан взял меня за руку.

–Почти все готово. Я только что записала вступительный эпизод о Кейт. Осталось задать вам несколько вопросов, и все закончится.

За секунду до включения камеры Брайан вытер лицо рукавом рубашки. Гример, который стоял за прожекторами, застонал.

–Я не хочу, чтобы вся страна увидела меня с румянами на щеках,– прошептал он мне.

Вопреки моим ожиданиям, камера включилась почти незаметно. Я только ощутила слабый гул, который отозвался в моем теле.

–Мистер Фитцджеральд,– начала Надя.– Расскажите нам, пожалуйста, почему вы решили обратиться к генетикам.

Брайан посмотрел на меня.

–У нашей трехлетней дочери очень сложная форма лейкемии. Онколог сказал, что нужно найти донора костного мозга. Но наш старший сын генетически несовместим с Кейт. Есть национальный реестр, но, пока найдется подходящий донор, Кейт может… уже не быть. Поэтому мы решили проверить, будет ли другой наш ребенок совместим с Кейт.

–Ребенок, которого еще нет,– уточнила Надя.

–Еще нет,– согласился Брайан.

–Почему же вы обратились к генетикам?

–У нас не было времени ждать,– резко вмешалась я.– Мы не можем рожать год за годом, ожидая, что кто-то сможет быть донором. Врачи могли проверить несколько эмбрионов и выбрать тот, который станет идеальным донором для Кейт, если такой вообще будет. Нам повезло. Один из четырех оказался именно таким и был имплантирован с помощью искусственного оплодотворения.

Надя посмотрела в свои записи.

–Вы получили письмо с угрозами, не так ли?

Брайан кивнул.

–Люди думают, что мы хотим генетически измененного ребенка.

–Разве это не так?

–Мы ведь не заказывали ребенка с голубыми глазами, или высокого роста, или с очень высоким уровнем интеллекта. Конечно, мы хотели, чтобы у него были особые качества, но они не имеют ничего общего с тем, что называют генетическим моделированием человека. Мы не хотим суперребенка. Мы хотим спасти жизнь своей дочери.

Я сжала руку мужа. Господи, как я его люблю!

–Миссис Фитцджеральд, что вы скажете этому ребенку, когда он вырастет?– спросила Надя.

«Если нам повезет, я попрошу ее не надоедать своей сестре».

У меня начались схватки в канун Нового года. Акушерка, стараясь отвлечь меня, рассуждала о знаках Зодиака.

–Этот ребенок будет Козерогом,– сказала Эмельда, массируя мне плечи.

–Это хорошо?

–Козероги всегда доводят дело до конца.

Вдох, выдох.

–Очень… рада… слышать,– ответила я.

Рожали еще две женщины. Эмельда велела, чтобы одна из них крепко сжимала ноги. Она хотела родить в 1991 году. Ребенку, рожденному в Новый год, полагались упаковка бесплатных подгузников и сто долларов от Гражданского банка на заочное обучение в колледже.

Когда Эмельда пошла на сестринский пост и оставила нас одних, Брайан взял меня за руку.

–Как ты?

Мое лицо исказилось гримасой боли от очередной схватки.

–Хочу, чтобы уже все закончилось.

Он улыбнулся мне. Для него, фельдшера-пожарного, обычные роды в больничных условиях не были чем-то экстраординарным. Вот если бы у меня отошли воды во время столкновения поезда или если бы я рожала на заднем сиденье такси…

–Я знаю, о чем ты думаешь,– прервал он мои мысли, хотя я не произнесла ни слова,– и ты ошибаешься.

Он взял мою руку и поцеловал костяшки пальцев. Вдруг во мне словно оборвался якорь и цепь толщиной с руку завертелась в животе.

–Брайан,– застонала я,– позови врача!

Вошел врач-акушер и сунул руку мне между ног. Посмотрел на часы.

–Если потерпите еще минуту, то этот ребенок станет знаменитостью,– обронил он, но я покачала головой.

–Вытаскивайте,– приказала я.– Немедленно!

Доктор посмотрел на Брайана.

–Подумайте об удержании налога,– сказал он.

Я подумала о наших сбережениях, но они не имели никакого отношения к налоговой службе. Головка ребенка выскользнула из складок моей кожи. Доктор поддержал ее, размотал обвившуюся вокруг шеи пуповину и высвободил одно за другим плечики.

Я приподнялась на локтях, чтобы посмотреть, что происходит там, внизу.

–Пуповина,– напомнила я ему.– Осторожно!

Он перерезал и быстро вынес эту драгоценность туда, где ее заморозят и будут хранить, пока она не понадобится Кейт.

Кейт перевели на режим подготовки к трансплантации на следующее же утро после рождения Анны. Я спустилась из родильного отделения в рентгенологию, чтобы навестить Кейт. Мы обе были одеты в желтые больничные халаты, и это ее рассмешило.

–Мама, мы подходим друг другу.

Ей дали детскую дозу транквилизаторов, и в другой ситуации это было бы смешно. Кейт не чувствовала своих ног. Она падала каждый раз, когда пыталась встать. Я вдруг подумала, что именно так Кейт будет выглядеть, когда впервые напьется персикового шнапса в старшем классе или в колледже. Потом напомнила себе, что Кейт, возможно, не доживет до такого возраста.

Когда пришел терапевт, чтобы забрать ее в рентген-кабинет, она вцепилась в мою ногу.

–Солнышко,– успокоил ее Брайан,– все будет хорошо.

Она замотала головой и прижалась крепче. Когда я присела, она обняла меня.

–Я буду все время смотреть на тебя,– пообещала я.

Комната была большой, с расписанными стенами. Были видны встроенные в потолок акселераторы и углубление под процедурным столом. Рентгенолог положила толстые овальные свинцовые пластины Кейт на грудь и велела ей не двигаться. Она пообещала дать Кейт наклейку, когда все закончится.

Я смотрела на Кейт через защитную стеклянную стенку. Гамма-лучи, лейкемия. На эти вещи не обращаешь внимания, пока они не становятся достаточно сильными. Чтобы убить тебя.

В онкологии есть свои неписаные правила, в которые все верят: если тебе не очень плохо, ты не поправишься. Следовательно, если тебе ужасно плохо после химиотерапии, если радиация обожгла твою кожу – это к лучшему. С другой стороны, если ты быстренько прошел курс, испытывая только легкую тошноту или боль, скорее всего, твое тело не отреагировало на лекарства и никакого результата не жди. Если верить в эти приметы, Кейт наверняка должна была выздороветь. В отличие от прошлогоднего, этот курс лечения превратил девочку, у которой раньше не было даже насморка, в настоящего инвалида. После трех дней облучения у нее началась постоянная диарея, и ей опять пришлось надеть подгузники. Сначала это её смущало. Теперь же ей было так плохо, что она не обращала внимания. В течение следующих пяти дней ее горло покрылось слизью и она все время хваталась за всасывающую трубку, будто утопающий за соломинку. Когда Кейт просыпалась, она только и делала, что плакала.

На шестой день, когда количество белых кровяных тел и нейтрофилов начало быстро уменьшаться, ее перевели в изолятор. Любой микроорганизм в мире мог теперь ее убить. Поэтому от мира нужно было оградиться. Посещение было ограничено, а те, кому разрешали войти, выглядели как космонавты в своих халатах и в масках. Кейт приходилось читать книги только в перчатках. Никаких растений или цветов, ибо они переносят бактерии, которые могут убить. Каждую принесенную игрушку нужно было протирать дезинфицирующим раствором. Медвежонок, с которым она спала, был завернут в полиэтиленовый пакет. Пакет ночью шуршал, и от этого она иногда просыпалась.

Мы с Брайаном сидели в приемной и ждали. Пока Кейт спала, я тренировалась на апельсине делать уколы. После трансплантации Кейт понадобится пройти курс уколов, и это придется делать мне. Я вогнала иглу в толстую кожуру, пока не почувствовала, как поддалась мякоть внутри. Я буду вынуждена делать подкожные инъекции. Лекарство нужно вводить прямо под кожу под правильным углом и при определенном давлении. В зависимости от того, как я введу иглу, боль будет большей или меньшей. Апельсин, конечно, не плачет, когда я ошибаюсь. Но медсестры говорят, что с Кейт все будет примерно так же.

Брайан взял другой апельсин и начал его чистить.

–Положи на место!

–Я хочу есть,– он кивнул на фрукт в моих руках.– У тебя уже есть пациент.

–Это чей-то апельсин. Бог знает, чем его накололи.

Неожиданно из-за угла показался доктор Шанс и направился к нам. Донна, медсестра из онкологического отделения, шла за ним, размахивая пакетом для внутривенного вливания с темно-красной жидкостью.

–Оркестр, туш!– скомандовала она.

Я отложила апельсин и пошла за ними в приемную, чтобы переодеться и получить право приблизиться к своей дочери на три метра. За несколько минут Донна прикрепила пакет к штативу и подсоединила капельницу к катетеру Кейт. Та была так ослаблена, что даже не проснулась. Я стала с одной стороны, а Брайан с другой. Стараясь не дышать, я смотрела на бедра Кейт, на кости таза, где вырабатывается костный мозг. Каким-то чудом стволовые клетки Анны через кровь Кейт попадут в ее таз и найдут именно то место, где их ждут.

–Итак,– произнес доктор Шанс. Мы все смотрели на кровь, которая медленно двигалась по трубке,– шанс на спасение.

После двух часов совместного проживания с моей сестрой я переставала верить, что мы когда-то мирно уживались в одной матке. Изабелл уже выстроила мои диски по году выпуска, подмела под диваном и выбросила половину продуктов из холодильника.

–С датами нужно дружить,– вздохнула она.– У тебя йогурт со времен правления демократов в Белом доме.

Я громко хлопнула дверью и посчитала до десяти. Но когда Иззи подошла к плите, намереваясь ее помыть, терпение мое лопнуло.

–Сильвия чистая.

–Да, и еще. Сильвия – плита. Смилла – холодильник. Не ужели обязательно давать имена нашей бытовой технике?

«Моей бытовой технике. Моей, а не нашей, черт возьми!»

–Я теперь понимаю, почему Джанет бросила тебя,– пробормотала я.

Услышав это, Иззи удивленно воззрилась на меня.

–Ты ужасна,– заключила она.– Ты ужасна. Надо было зашить маму сразу после того, как я родилась.

И она в слезах убежала в ванную.

Изабелл на три минуты старше меня, но это я всегда о ней заботилась. Я ее ядерная бомба: если сестру что-то расстраивает, я прихожу и превращаю это в пыль. Будь это один из наших шести старших братьев, который любит ее дразнить, или злая Джанет, после семи лет, прожитых с Иззи душа в душу, решившая, что она гетеросексуалка. Пока мы росли, Иззи была паинькой, а я – борцом. Я махала кулаками, или брила наголо голову, чтобы показаться взрослой, или носила школьную форму и армейские ботинки. Сейчас нам по тридцать два. Я – активный участник погони за успехом, а Иззи – лесбиянка, которая делает украшения из скрепок и гаек. Вот и вся история.

Дверь в ванную не закрывается, но Иззи этого еще не знает. Поэтому я вошла, подождала, пока она умоется холодной водой, и протянула ей полотенце.

–Из, я не хотела.

–Я знаю.– Она посмотрела на меня в зеркало. Большинство людей не может различить нас сейчас, когда у меня работа, где необходимо носить приличную одежду и соответствующую прическу.

–По крайней мере, у тебя были серьезные отношения,– заметила я.– У меня в последний раз было свидание, когда я купила тот йогурт.

Иззи улыбнулась и повернулась ко мне.

–А унитаз имеет имя?

–У меня был вариант «Джанет»,– ответила я, и моя сестра расхохоталась.

Зазвонил телефон, и я пошла в гостиную, чтобы снять трубку.

–Джулия? Это судья Десальво. Я рассматриваю дело, где требуется опекун-представитель. Надеюсь, вы сможете мне помочь.

Я стала опекуном-представителем год назад, когда поняла, что зарплаты в некоммерческой организации не хватает, чтобы оплатить аренду квартиры. Опекун-представитель назначается судом и является адвокатом ребенка во время судебного разбирательства, которое затрагивает интересы несовершеннолетних. Чтобы стать опекуном-представителем, не обязательно быть адвокатом. Но обязательно иметь систему моральных ценностей и сердце. Поэтому, наверное, очень многие адвокаты не проходят квалификацию на эту работу.

–Джулия? Вы меня слышите?

Мои мысли вернулись к судье Десальво. Это благодаря его связям меня впервые назначили опекуном.

–Все, что угодно,– пообещала я.– А что там произошло?

Он ввел меня в курс дела. Фразы вроде «выход из-под опеки», «тринадцать», «мать с опытом работы юристом» я пропустила мимо ушей. Только две вещи привлекли мое внимание: слово «срочно» и имя адвоката. «Господи, я не смогу».

–Я буду через час,– сказала я.

–Хорошо. Я чувствую, что ребенку необходима поддержка.

–Кто звонил?– спросила Иззи. Она распаковывала коробку со своими рабочими принадлежностями: инструментами, проволокой и коробочками с кусочками метала, которые, когда она поставила коробку на пол, загремели так, будто там полно зубов.

–Судья,– ответила я.– Девочке нужна помощь. Я только не сказала сестре, что имела в виду себя.

Дома у Фитцджеральдов никого не было. Я позвонила в дверь дважды. Если верить судье Десальво, эта семья переживает кризис. Но я стояла перед отличным коттеджем с ухоженными клумбами вдоль дорожки.

Когда я повернулась и направилась к машине, то увидела девочку. Ее фигурка еще сохранила ту угловатость и неловкость, которая бывает у подростков. Она перепрыгивала через трещины на тротуаре.

–Привет,– сказала я, когда она приблизилась достаточно близко, чтобы услышать меня.– Ты Анна?

Ее подбородок вздернулся.

–Возможно.

–Меня зовут Джулия Романо. Судья Десальво попросил меня быть твоим опекуном-представителем. Он объяснил тебе, что это значит?

Анна прищурилась.

–В Броктоне украли девочку. Сказали, что мама попросила забрать ее и отвезти к ней на работу.

Я порылась в сумке и вытащила свое водительское удостоверение и еще пачку документов.

–Вот, пожалуйста.

Она посмотрела на меня, потом на эту ужасную фотографию на удостоверении, прочитала копию ходатайства об освобождении из-под опеки, которую я взяла по дороге в суде по семейным делам. Если я сумасшедший убийца, то к преступлению подготовилась капитально. Но какая-то часть меня восхитилась осторожностью Анны. Это не тот ребенок, который не задумываясь ввязывается в рискованные предприятия. Если она так долго и тщательно обдумывает, пойти ли ей со мной, то можно предположить, что она так же долго и тщательно все обдумала, прежде чем пойти против своей семьи. Она вернула все, что я ей дала.

–А где все?– спросила она.

–Не знаю. Я думала, ты мне скажешь.

Анна бросила беспокойный взгляд на входную дверь.

–Надеюсь, с Кейт ничего не случилось.

Я взглянула на эту девочку, которой удалось удивить меня.

–У тебя есть время поговорить?

Первой остановкой в зоопарке «Роджер Вильямс» были зебры. Среди животных африканской секции я любила их больше всего. Я равнодушна к слонам, не могу видеть гепарда, но зебры покорили меня. Они одни из немногих, которые остались бы, если бы мне повезло жить в мире, где есть только черное и белое.

Мы прошли мимо антилоп, бонго и еще кого-то под названием бесшерстный слепыш, который никогда не выходит из своей норы. Когда меня назначают опекуном, я часто вожу детей в зоопарк. В отличие от кабинета в суде, где говорят с глазу на глаз, или даже от кафе, в зоопарке больше шансов, что ребенок откроется. Дети смотрят на гиббонов, которые прыгают по клетке, как олимпийские гимнасты, и незаметно для себя начинают просто рассказывать о том, что происходит дома.

Однако Анна была старше тех детей, с которыми я работала раньше. Поэтому зоопарк не вызывал у нее такого восторга. Я поняла, что сделала все-таки не очень удачный выбор. Нужно было повести ее по магазинам или в кино.

Мы шли по извилистым дорожкам зоопарка. Анна говорила только тогда, когда я спрашивала ее о чем-то. Она вежливо ответила на мой вопрос о здоровье сестры. Подтвердила, что мама действительно является адвокатом противной стороны. Поблагодарила меня за купленное мороженое.

–Расскажи мне, что ты любишь,– попросила я.– Как развлекаешься?

–Играю в хоккей,– ответила Анна.– Раньше я была вратарем.

–Была?

–Чем старше ты становишься, тем реже тренер прощает тебе проигранную игру. – Она пожала плечами.– Мне не хочется подводить всю команду.

«Интересная логика»,– подумала я.

–А твои друзья все еще играют?

–Друзья?– Она покачала головой.– Никого нельзя позвать к себе домой, когда твоей сестре нужен покой. Тебя никогда не приглашают на ночь, потому что в два часа ночи может примчаться мама, чтобы забрать тебя в больницу. Ну, возможно, пару раз, когда я училась в младших классах. Но большинство людей думают, что неуверенность в завтрашнем дне заразна.

–А с кем ты разговариваешь?

Она посмотрела на меня.

–С Кейт,– ответила Анна и спросила, есть ли у меня мобильный.

Я дала ей телефон и наблюдала, как она по памяти набрала номер больницы.

–Я ищу пациента,– сказала она оператору.– Кейт Фитцджеральд.

Она посмотрела на меня.

–Спасибо.– Нажав на кнопку, она отдала мне телефон.– Кейт не зарегистрирована.

–Это же хорошо, правда?

–Это может означать, что информация еще не дошла до оператора. Иногда процедура занимает несколько часов.

Я оперлась на ограду вольера слона.

–Похоже, ты сейчас очень волнуешься о сестре,– заметила я.– Ты выдержишь то, что случится, если откажешься быть донором?

–Я знаю, что случится,– тихо проговорила Анна.– Я не говорила, что мне это нравится.

Она взглянула на меня, будто ждала обвинений.

Я минуту смотрела на нее. Что бы сделала я, если бы Иззи понадобилась почка, или кусок моей печени, или костный мозг? Вопрос даже не обсуждался бы. Я спросила бы, когда мы сможем попасть в больницу, и сделала бы все возможное.

В то же время это был бы мой выбор, мое решение.

–Родители когда-нибудь спрашивали тебя, хочешь ли ты быть донором своей сестры?

Анна пожала плечами.

–Можно и так сказать. Когда они задают вопрос, то уже слышат готовый ответ. «Ты ведь не расстроилась, что все каникулы провела дома, правда?» или «Ты же хочешь немного брокколи, правда?»

–Ты говорила когда-нибудь родителям, что тебе не нравится их манера решать все за тебя?

Анна отвернулась от слона и пошла вверх по дорожке.

–Может, и жаловалась пару раз. Но они ведь и родители Кейт.

Нестыковки в этой головоломке начали раздражать меня. Обычно родители принимают решение от имени ребенка, потому что предположительно действуют в его интересах. Но если вместо этого они видят только интересы своего другого ребенка, система рушится, оставляя под обломками таких, как Анна.

Вопрос в том, хочет ли она этого суда, потому что верит в свою способность принимать лучшие решения о собственном здоровье, или хочет, чтобы родители хоть один раз услышали ее крик?

Мы остановились перед вольером с белыми медведями: Трикси и Нортоном. Впервые за все время, что мы были здесь, лицо Анны засветилось. Она наблюдала за Кобом, медвежонком Трикси, последним пополнением зоопарка. Он карабкался на лежащую на камнях маму, пытаясь вовлечь ее в игру.

–В прошлый раз, когда родился белый медвежонок, его отдали в другой зоопарк,– сказала Анна.

Я вспомнила о статьях в газетах. Этот случай вызвал возмущение общественности Род-Айленда.

–Как вы думаете, он спрашивает себя, за что его забрали отсюда?

На тренинге опекунов насучили различать признаки депрессии. Мы умеем угадывать по жестам, положению тела настроение человека. Руки Анны крепко вцепились в металлический поручень ограды. Глаза стали мутными, словно старое золото.

Я подумала, что девочка либо теряет свою сестру, либо себя.

–Джулия,– попросила она.– Давайте пойдем домой.

Чем ближе мы подъезжали к дому, тем больше Анна отдалялась от меня. Странное ощущение, если учесть, что физическое расстояние между нами не изменилось. Она прижалась к окну и смотрела на проносящиеся мимо улицы.

–Что будет потом?

–Я поговорю со всеми. С твоими мамой, папой, братом и сестрой. С твоим адвокатом.

Теперь возле дома стоял старый джип и входная дверь была открыта. Я выключила зажигание, но Анна не шевельнулась.

–Зайдете со мной?

–Зачем?

–Мама меня убьет.

Эта Анна, по-настоящему напуганная, мало напоминала ту девочку, с которой я провела последний час. Интересно, как она может быть одновременно такой смелой, чтобы подать в суд, и бояться встретиться с собственной матерью?

–Почему?

–Ну, я ушла сегодня и не сказала куда.

–И часто ты так делаешь?

Анна покачала головой.

–Обычно я делаю то, что мне скажут.

Что ж, рано или поздно все равно нужно поговорить с Сарой Фитцджеральд. Я вышла из машины и подождала Анну. Мы пошли по дорожке мимо ухоженных цветочных клумб и вошли в дом. Мама Анны оказалась ниже меня и стройнее. У нее были темные волосы и беспокойные глаза. Она металась по комнате и, услышав звук открываемой двери, подлетела к нам.

–Слава Богу!– воскликнула она и начала трясти Анну за плечи.– Где ты была? Мы не знали…

–Прошу прощения, миссис Фитцджеральд. Я бы хотела представиться.– Я сделала шаг к ней и протянула руку.– Джулия Романо, назначенный судом опекун-представитель.

Она обняла Анну за плечи – напряженное проявление нежности.

–Спасибо, что привезли Анну домой. Уверена, что вам с ней есть о чем поговорить, но сейчас…

–Вообще-то я хотела поговорить с вами. Я должна представить суду свое мнение меньше чем через неделю. Поэтому, если у вас найдется несколько минут…

–Нет,– резко прервала меня Сара.– Сейчас действительно не самое удачное время. Мою старшую дочь только что опять положили в больницу.

Она посмотрела на Анну, которая стояла в дверях кухни. Ее взгляд говорил: «Надеюсь, ты довольна».

–Мне очень жаль.

–Мне тоже.– Сара кашлянула.– Я благодарна вам за то, что вы пришли поговорить с Анной. Я знаю, это ваша работа. Но я действительно сама со всем разберусь. Это недоразумение. Судья Десальво через день-два скажет вам то же самое.

Сара отступила назад, ожидая от меня – и от Анны – возражений. Я посмотрела на Анну. Она поймала мой взгляд и качнула головой, умоляя оставить пока все как есть.

Кого она защищает – мать или себя?

В моей голове пронеслось: «Анне тринадцать. Анна живет с матерью. Мать Анны – адвокат противной стороны. Как она может жить в одном доме с матерью и не поддаться ее влиянию?»

–Анна, я завтра позвоню.

Не попрощавшись с Сарой Фитцджеральд, я покинула ее дом и направилась туда, куда не хотела идти больше всего на свете.

Офис Кемпбелла Александера был именно таким, каким я его себе представляла: на верхнем этаже небоскреба из черного стекла, в конце коридора с персидской ковровой дорожкой. Две тяжелые двери из красного дерева охраняли вход от разного сброда. Сидящая за массивным столом секретарша с фарфоровым личиком и с наушником под копной волос. Не обращая на нее внимания, я подошла к единственной закрытой двери.

–Эй,– крикнула она.– Туда нельзя.

–Он ждет меня.

Кемпбелл что-то быстро писал, не поднимая головы. Рукава его рубашки были закатаны по локоть.

–Керри,– сказал он,– посмотри, можно ли найти какие-то записи Дженни Джонса по делу о близнецах, которые не знали…

–Привет, Кемпбелл.

Он перестал писать. Потом поднял голову.

–Джулия!– Он вскочил, как школьник, которого застали за непристойным занятием.

Я вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

–Я опекун-представитель, назначенный по делу Анны Фитцджеральд.

Собака, которую я сначала не заметила, села рядом с Кемпбеллом.

–Я слышал, ты поступила на юридический.

«В Гарвард. Получив право на бесплатное обучение».

–Провиденс – небольшой город… Я все время надеялся…– Его голос затих, и он покачал головой.– Я думал, мы встретимся раньше.

Он улыбнулся мне, и я вдруг снова почувствовала себя семнадцатилетней. Снова вернулась в то время, когда поняла, что в любви нет правил, что больше всего желаешь того, что недоступно.

–Нетрудно избежать встреч, если захотеть,– ответила я холодно.– Кому как не тебе этого не знать.

Я действительно пытался сохранять спокойствие, пока директор школы в Понагансете не начал читать мне по телефону лекцию о политкорректности.

–Ради Бога!– кричал он.– Для чего коренным американским студентам называть свою баскетбольную лигу «Бледнолицые»?

–Думаю, они хотели сказать то же, что и вы, когда выбрали символом своей школы изображение вождя индейского племени.

–Мы называемся Понагансетскими вождями с 1970 года,– возразил директор.

–Да, а они принадлежат к племени Наррагансет с самого рождения.

–Это выражение непочтения. И политически некорректно.

–К сожалению,– заметил я,– нельзя призвать к судебной ответственности за политическую некорректность, иначе на вас уже давно подали бы в суд. Тем не менее, Конституция защищает частные права американцев, включая коренных американцев. Право на собрания, на свободу слова, которое предполагает, что «Бледнолицые» получат разрешение собираться, даже если ваша нелепая угроза дойдет до суда. Поэтому вы можете подавать в суд на все человечество, поскольку вы найдете намек на расизм в названии Белого дома, Белой горы и справочника «Белые страницы».

На том конце провода повисло тяжелое молчание.

–Полагаю, я могу сообщить своему клиенту, что вы передумали подавать в суд?

Когда он повесил трубку, я нажал кнопку селектора.

–Керри, позвоните Эрни Фишкиллеру и скажите, что он может больше не беспокоиться.

Когда я взгромоздил на стол гору бумаг, Судья громко вздохнул. Он спал, свернувшись возле моего стола, и был похож на коврик. Его лапы дергались.

–Жизнь,– говорила она мне,– это наблюдать, как щенок гоняется за своим хвостом. И я хочу, чтобы так было.

Я смеялся:

–В следующей жизни ты была бы кошкой. Им больше никто не нужен.

–Мне нужен ты,– возражала она.

–Что ж,– отвечал я,– тогда я стану валерианой.

Я прижал пальцы к уголкам глаз. Наверное, я не высыпаюсь. Сначала тот эпизод в кафе, теперь это. Я сердито посмотрел на Судью, будто это была его вина, а потом попытался сосредоточиться на записях в своем блокноте. Новый клиент – торговец наркотиками, которого сняли на пленку во время сделки. Этот парень не имел никаких шансов выпутаться, разве что у него был брат-близнец, существование которого мать держала в тайне.

Хотя, если подумать…

Дверь открылась, и я, не поднимая головы, начал давать указания Керри.

–Посмотри, можно ли найти какие-то записи Дженни Джонса по делу о близнецах, которые не знали…

–Привет, Кемпбелл.

Я схожу с ума, я определенно схожу с ума. В нескольких шагах от меня стояла Джулия Романе, которую я не видел пятнадцать лет. Волосы у нее теперь были длиннее, около рта виднелись морщинки – следы слов, которых я не слышал.

–Джулия,– наконец смог выговорить я.

Она закрыла дверь, и от этого звука Судья вскочил.

–Я опекун-представитель, назначенный по делу Анны Фитцджеральд,– заявила она.

–Я слышал, ты поступила на юридический. Провиденс – небольшой город… Я все время надеялся… Я думал, мы встретимся раньше.

–Нетрудно избежать встреч, если захотеть,– ответила она.– Кому как не тебе этого не знать.

Потом вдруг она успокоилась.

–Извини. Я не имела права так говорить.

–Прошло много времени,– сказал я. На самом деле мне хотелось расспросить ее, что она делала все эти годы. Любит ли еще чай с молоком и лимоном. Счастлива ли она.

–Твои волосы уже не розовые,– заметил я, чувствуя себя идиотом.

–Нет. А что, это плохо?

Я пожал плечами.

–Нет, просто…– Куда деваются слова, когда они так нужны?– Мне нравились розовые,– признался я.

–Розовый немного подрывает мой авторитет в зале суда,– объяснила Джулия.

Это развеселило меня.

–С каких это пор тебя волнует чужое мнение?

Она не ответила, но что-то изменилось. То ли температура в комнате, то ли отчуждение, появившееся в ее глазах.

–Может, вместо того чтобы ворошить прошлое, поговорим лучше об Анне?– дипломатично предложила она.

Я кивнул. Казалось, мы сидели на тесном сиденье автобуса и между нами занял место незнакомый человек, присутствие которого мы не хотели замечать. Поэтому разговаривали через его голову, бросая друг на друга незаметные взгляды, когда кто-то из нас отворачивался. Как я мог думать об Анне, если меня интересовало, просыпалась ли Джулия в чьих-то объятиях, думая на какое-то мгновение, что эти объятия мои?

Ощутив напряжение, Судья поднялся и встал рядом со мной. Джулия, похоже, только сейчас заметила, что мы в комнате не одни.

–Твой партнер?

–Только помощник,– ответил я.– Но он писал для «Юридического обозрения».

Ее пальцы почесали Судью за ухом – везучий скотина. Поморщившись, я попросил ее не делать этого.

–Это служебная собака. Его нельзя гладить.

Джулия удивленно посмотрела на меня. Однако прежде чем она успела что-либо спросить, я вернулся к нашему разговору.

–Итак, Анна.

Судья ткнулся носом в мою ладонь. Джулия скрестила на груди руки.

–Я виделась с ней.

–И?

–В тринадцать лет еще очень поддаешься влиянию родителей. А мать Анны, похоже, убеждена, что этого суда не будет. У меня сложилось впечатление, будто она хочет убедить в этом и Анну.

–Я об этом позабочусь,– сказал я.

Она недоверчиво глянула на меня.

–Как?

–Сделаю так, чтобы Сары Фитцджеральд не было в доме.

У нее округлились глаза.

–Ты шутишь, правда? Судья уже начал тянуть меня за одежду. Когда я не отреагировал, он дважды залаял.

–Я уверен, что уезжать нужно ей, а не моей клиентке. Это не Анна нарушает указания судьи. Я возьму приказ о временном запрещении каких-либо контактов Сары Фитцджеральд с Анной.

–Кемпбелл! Это же ее мать!

–В течение этой недели она – адвокат противной стороны, и она оказывает давление на мою клиентку. Это необходимо пресечь.

–У твоей клиентки есть имя и возраст, и мир, который рушится вокруг нее. И ей меньше всего нужны еще какие-то изменения в жизни. Ты хоть потрудился узнать что-то о ней?

–Конечно,– солгал я, а Судья начал скулить у моих ног.

Джулия посмотрела на него.

–С твоей собакой что-то не так?

–С ним все в порядке. Послушай. Моя работа – защитить юридические права Анны и выиграть суд. Именно это я и собираюсь сделать.

–Конечно. И не потому, что это в интересах Анны… А потому, что это в твоих интересах. Какая ирония! Ребенок, который не хотел служить чьим-то интересам, выбрал именно твое имя в «Желтых страницах».

–Ты ничего обо мне не знаешь,– возразил я, напрягаясь.

–И кто в этом виноват?

–Для того кто не собирался ворошить прошлое, это было слишком. По моему телу пробежала дрожь, и я схватил Судью за ошейник.

–Извини,– сказал я и вышел из кабинета, бросив Джулию второй раз в своей жизни.

Честно говоря, школа Виллер была фабрикой, штампующей активисток благотворительных обществ и будущих инвестиционных банкиров. Мы все выглядели одинаково и разговаривали одинаково. И лето было нашим временем.

Конечно, были студенты, которые не соответствовали стандарту. Например, ребята, которые получили стипендию на обучение, которые ходили с поднятыми воротниками и учились ругаться. Но они не понимали того, что для нас было очевидно: они не такие, как мы. Были и звезды вроде Томми Бодро, которого уже на первом курсе переманили в хоккейный клуб «Detroit Red Wihgs». Были и ненормальные – они пытались резать вены или глотать таблетки вперемежку со спиртным, а потом покидали студгородок так же незаметно, как и приходили.

Когда Джулия Романа появилась в Виллере, я был на шестом курсе. На ней были армейские ботинки и футболка с надписью «Спеар Тпск» под форменным пиджаком. Она легко запоминала целые сонеты. На переменах, когда большинство из нас курили за спиной директора, она залезала по лестнице под потолок спортзала, прислонялась спиной к обогревателю и читала книги Генри Миллера и Ницше. В отличие от других девчонок в школе, с их гладкими волнами светлых волос и заколками в форме бантиков, ее черные кудри были похожи на торнадо. Она никогда не красилась. Ей было безразлично, как на ее внешность реагируют другие. В брови у нее было тончайшее колечко, серебряная нить. И пахла она, как свежее поднимающееся тесто.

О ней ходили разные слухи: что ее вышвырнули из исправительной школы, что она была вундеркиндом с наивысшим баллом на выпускном экзамене, что она на два года моложе всех на курсе, что у нее татуировка. Никто точно не знал, как к ней относиться. Ее называли ненормальной, потому что она не была одной из нас.

Однажды Джулия Романо пришла в школу с короткими розовыми волосами. Мы решили, что ее исключат. Но, как оказалось, в правилах, касающихся внешнего вида студентов Виллера, о прическе ничего не говорилось. Я подумал тогда: почему в нашей школе нет ни одного парня с дредами? И понял, что мы просто не могли выделяться. И не хотели.

В тот день во время обеда она прошла мимо столика, за которым сидели мы с ребятами из команды по парусному спорту со своими девушками.

– Эй,– сказала одна из девушек.– Больно было?

Джулия остановилась.

– Что больно?

– Побывать в машине сладкой ваты.

Она даже глазом не моргнула.

– Извини, но я не могу себе позволить прическу в дорогом салоне. – И она ушла в дальний угол кафе, где всегда обедала одна, складывая пасьянс из колоды карт с изображением святых.

– Черт, – проговорил кто-то из парней. – Не хотел бы я обедать с этой девчонкой за одним столом.

Я смеялся, потому что смеялись все. Но я наблюдал за ней: как она села, оттолкнула поднос с едой и начала раскладывать карты. Интересно, как это – не обращать внимания на мнение других?

Однажды я сбежал с тренировки своей команды, где был капитаном, и пошел за ней. Я старался не приближаться, чтобы она не заметила меня. Джулия направилась к бульвару Блекстоун, повернула к кладбищу Сван Пойнт и забралась на самое высокое место. Открыла рюкзак, достала учебники и тетрадь и устроилась возле могилы.

– Ты тоже можешь выходить,– обронила она, и я чуть не проглотил язык, ожидая появления привидения, пока не понял, что она обращается ко мне. – А за четвертак можешь даже посмотреть поближе.

Я вышел из-за огромного дуба, держа руки в карманах. Теперь я не имел ни малейшего понятия, что делаю здесь.

– Родственник? – кивнул я в сторону могилы.

Она посмотрела через плечо.

– Да. Моя бабушка сидела рядом с ним на «Мейфлауере», когда переселялась в Америку.

Она пристально взглянула на меня, вся будто из колючек и шипов.

– Разве тебе не нужно быть сейчас на каком-нибудь матче по крикету?

–Поло,– уточнил я, улыбнувшись. – Я просто жду здесь свою лошадь.

Она не поняла шутки… Или не посчитала ее смешной.

– Чего ты хочешь?

Я не мог признаться, что следил за ней.

– Чтобы ты мне помогла, – ответил я. – С домашним заданием.

Откровенно говоря, я даже не взглянул на задание по английскому. Я схватил ее тетрадку и прочитал вслух:

– «Вы проезжаете мимо серьезной аварии, в которой пострадали четыре автомобиля. Обязаны ли вы остановиться?»

– Почему я должна помогать? – спросила она.

– По закону не обязана. Если ты вытащишь кого-то и этим нанесешь вред, на тебя могут подать в суд.

– Я имела в виду, почему я должна помогать тебе?

Я уронил тетрадь.

– Ты не самого лучшего мнения обо мне, правда?

– Я вообще ничего не думаю о тебе, и точка. Вы – кучка самовлюбленных идиотов, которые до смерти боятся показаться с кем-то, кто отличается от них.

–A ты разве не такая же?

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Потом начала запихивать свои вещи обратно в рюкзак.

– У тебя же есть деньги на обучение. Если нужна помощь, найми себе репетитора.

Я наступил на ее учебник.

– А ты согласилась бы?

– Заниматься с тобой? Ни за что.

– Нет. Остановиться. Возле места аварии.

Ее руки замерли.

– Да. Потому что, даже если закон говорит, что никто не несет ответственности за другого, помогать тому, кто нуждается в помощи, – это правильно.

Я сел рядом с ней так близко, что почувствовал прикосновение ее кожи.

– И ты действительно в это веришь?

Она опустила голову.

–Да.

– Тогда почему ты уходишь от меня?

Позже я вытер лицо бумажным полотенцем и поправил галстук. Судья бегал вокруг меня кругами, как обычно.

–Молодец,– похвалил я его и потрепал по загривку.

Когда я вернулся в кабинет, Джулия уже ушла. Керри сидела за компьютером и что-то печатала – одна из редких вспышек трудового энтузиазма.

–Она передала, что, если понадобится, вы, черт возьми, прекрасно знаете, где ее найти. Это она так сказала. И еще попросила переслать ей медицинскую карту.– Керри через плечо посмотрела на меня.– Выглядите паршиво.

–Спасибо.– Оранжевая записка на ее столе привлекла мое внимание.– Это адрес, по которому нужно переслать карту?

–Да.

Я сунул бумажку в карман.

–Я займусь этим.

Неделю спустя перед той же могилой я расшнуровал военные ботинки Джулии Романо. Снял с нее камуфляжную куртку. Ее ступни были узкими и розовыми, как лепестки тюльпана. Ее ключицы были тайной.

– Я знал, что под всем этим скрывается красота, – сказал я и впервые поцеловал ее.

Фитцджеральды жили в Верхнем Дерби, в доме, который мог принадлежать любой американской семье. Гараж на две машины с алюминиевой обшивкой, наклейки на окнах, которые в случае пожара в доме помогут найти ребенка. Когда я добрался туда, солнце уже спряталось за домами.

Все время по дороге сюда я пытался убедить себя, что слова Джулии не имеют никакого отношения к моему решению посетить свою клиентку. Я давно решил, что сделаю этот небольшой крюк по дороге домой сегодня вечером.

Но на самом деле за все годы моей практики это был мой первый визит к клиенту домой.

Когда я позвонил, дверь открыла Анна.

–Что вы здесь делаете?

–Проверяю, как у тебя дела.

–За это нужно доплачивать?

–Нет,– сухо ответил я.– Это входит в условия акции, которую я провожу в этом месяце.

–А-а.– Она скрестила на груди руки.– Вы разговаривали с моей мамой?

–Я изо всех сил стараюсь избежать этого. Надеюсь, дома ее нет.

Анна покачала головой.

–Она в больнице. Кейт снова забрали. Я думала, что вы там.

–Кейт не моя клиентка.

Похоже, это ее разочаровало. Она убрала волосы за уши.

–Может, вы… это… зайдете?

Я прошел за ней в гостиную и сел на диван с обивкой в бордовую и синюю полоску. Судья обнюхивал углы мебели.

–Я слышал, ты познакомилась с опекуном-представителем.

–Джулией. Она водила меня в зоопарк. Похоже, она хорошая.– Анна взглянула мне в глаза.– Она что-то говорила обо мне?

–Она беспокоилась, что твоя мама обсуждает с тобой судебное дело.

–О чем она может еще говорить, кроме Кейт?– спросила девочка.

Какое-то время мы смотрели друг на друга. Когда дело выходит за рамки отношений клиент – адвокат, от меня мало толку.

Я мог бы попросить ее показать мне свою комнату. Но мужчине-адвокату ни в коем случае нельзя было подниматься наверх с тринадцатилетней девочкой. Я мог бы сводить ее на обед, но не знал, оценит ли она кафе «Cafe Nuovo», одно из моих любимых. A «Whopper» вряд ли бы перенес я. Можно было расспросить ее о школе, но сейчас каникулы.

–У вас есть дети?– поинтересовалась Анна.

Я засмеялся.

–А ты как думаешь?

–Может, так и лучше,– согласилась она.– Не обижайтесь, но вы совсем не похожи на родителя.

Это меня удивило.

–А как выглядят родители?

Она задумалась.

–Знаете, как канатоходец в цирке хочет, чтобы все думали, будто его работа – это искусство, хотя всем видно, что на самом деле он только надеется дойти до другого конца. Примерно так.– Она посмотрела на меня.– Вы можете не переживать. Я не собираюсь связывать вас и заставлять слушать грустную историю моей жизни.

–Прекрасно,– пошутил я.– В таком случае…– Я расслабил узел галстука и развалился на диване.

Это вызвало у нее легкую улыбку.

–Необязательно притворяться моим другом.

–Я не притворяюсь. Просто еще не привык.

–К чему?

Я жестом обвел гостиную.

–Ходить в гости к клиентам. Болтать ни о чем. Оставлять свою работу в офисе в конце дня.

–Я тоже к этому не привыкла,– призналась Анна.

–К чему?

Она накрутила прядь волос на мизинец.

–К надежде.

Часть города, где жила Джулия, считалась престижной и имела репутацию района для холостых и незамужних. Эта мысль раздражала меня все время, пока я пытался найти место, чтобы припарковать машину. Швейцар, увидев Судью, преградил мне путь.

–С собакой нельзя,– произнес он.– Извините.

–Это служебная собака.– Похоже, это ничего ему не сказало. Я начал объяснять: – Это мои глаза.

–Вы не похожи на слепого.

–Я лечусь от алкоголизма. Собака бросается между мной и пивом.

Квартира Джулии находилась на седьмом этаже. Я постучал в дверь и заметил, как кто-то посмотрел в глазок. Она приоткрыла дверь, но цепочку не сняла. На голове у нее был платок, и, похоже, она плакала.

–Привет,– сказал я.– Может, начнем сначала?

Она вытерла нос.

–Кто ты, черт возьми, такой?

–Хорошо. Возможно, я заслужил это.– Я посмотрел на цепочку.– Впусти меня, пожалуйста.

Она глянула на меня, как на сумасшедшего.

–Ты обкурился?

Тут послышались возня и еще один голос, а потом дверь раскрылась шире, и я глупо подумал: «Их две».

–Кемпбелл,– сказала настоящая Джулия.– Что ты здесь Делаешь?

Я протянул медицинскую карту, все еще находясь в ступоре. Как же так вышло, что за целый год в Виллере она не упомянула о своей сестре-близнеце?

–Иззи, это Кемпбелл Александер. Кемпбелл, это моя сестра.

–Кемпбелл…– Я наблюдал, как Иззи пробовала мое имя на вкус. Если присмотреться, то она совсем не похожа на Джулию. Нос немного длиннее, и цвет лица не такого золотистого оттенка. Не говоря уже о том, что, наблюдая за движениями ее губ, я не чувствовал никакого волнения.

–Не тот ли Кемпбелл?– спросила она, поворачиваясь к Джулии.– Из…

–Да,– вздохнула та.

Глаза Иззи сузились.

–Я знала, что не надо его впускать.

–Все в порядке,– возразила Джулия и забрала у меня папку.– Спасибо, что принес.

Иззи помахала рукой.

–Теперь можете идти.

–Перестань.– Джулия шлепнула сестру по руке.– Кемпбелл – адвокат, с которым я работаю на этой неделе.

–Но разве это не тот парень, который…

–Да. Спасибо, у меня нет провалов в памяти.

–Я заезжал к Анне домой,– вмешался я.

Джулия повернулась ко мне.

–И?

–Джулия, опомнись!– воскликнула Иззи.– Это же издевательство над собой!

–Только когда дело не касается зарплаты, Иззи. Мы работаем по одному делу. Это все. Понятно? И мне не очень хочется выслушивать от тебя нравоучения. Кто звонил Джанет и приглашал ее к себе на ночь через день после того, как она тебя бросила?

–Эй!– Я повернулся к Судье.– Так что там команда «Red Sox»?

Иззи пошла по коридору.

–Это самоубийство,– крикнула она, и я услышал, как хлопнула дверь.

–Кажется, я ей действительно нравлюсь,– заметил я, но Джулия не улыбнулась.

–Спасибо, что принес медицинскую карту. До свидания.

–Джулия…

–Я просто экономлю твое время. Наверное, было трудно обучить собаку вытаскивать тебя из комнаты, когда нужно увильнуть от напряженного разговора? Например, когда бывшая девушка говорит правду. Как ты это делаешь, Кемпбелл? Жесты? Слова? Ультразвуковой свист?

Я с тоской посмотрел на пустой коридор.

–А можно, чтобы Иззи вернулась вместо тебя?

Джулия попыталась оттолкнуть меня от двери.

–Ну хорошо, извини. Я не хотел бросать тебя сегодня одну в кабинете. Но… была чрезвычайная ситуация.

Она пристально посмотрела на меня.

–Для чего, ты говорил, тебе собака?

–Я не говорил.– Когда она повернулась, мы с Судьей последовали за ней, закрыв за собой дверь.– Я виделся с Анной Фитцджеральд. Ты была права. Прежде чем брать судебный запрет, нужно было поговорить с ней.

–И?

Я вспомнил, как мы вдвоем сидели на полосатом диване, пытаясь сплести паутину доверия.

–Думаю, ничего не изменилось.

Джулия не ответила. Она взяла стакан белого вина с кухонной стойки.

–Я бы тоже не отказался.

Она пожала плечами.

–Возьми в Смилле.

В холодильнике, разумеется. Это имя напоминает ей снег. Пока я шел к холодильнику и доставал бутылку, то чувствовал, что она сдерживает смех.

–Ты забыла, что я знаю тебя.

–Знал,– поправила она.

–Тогда просвети меня. Чем ты занималась эти пятнадцать лет?– я кивнул в сторону комнаты Иззи.– Кроме создания своего клона.

В голову мне пришла одна мысль, но прежде чем я успел ее озвучить, Джулия заговорила:

–Мои братья стали строителями, поварами и сантехниками. Родители хотели, чтобы дочери учились в колледже. Они думали, что, если закончить последний класс в Виллере, это поможет как-то изменить ситуацию. У меня были довольно неплохие оценки, и я могла получить образование за частичную оплату, а Иззи нет. Родители могли позволить себе послать в частную школу только одну из нас.

–Она поступила в колледж?

–В дизайнерскую школу в Род-Айленде. Она – ювелирный дизайнер.

–Довольно враждебно настроенный ювелирный дизайнер.

–Так бывает, когда у тебя разбито сердце.– Наши взгляды встретились, и Джулия осознала смысл сказанного.– Она только сегодня переехала ко мне.

Мои глаза шарили по квартире в поисках клюшки, спортивных журналов, кожаного кресла – чего-то, что выдало бы присутствие мужчины.

–Тяжело привыкать к соседке по квартире?

–Да, я раньше жила одна, Кемпбелл, если тебя это интересует.– Она посмотрела на меня поверх стакана.– А ты?

–У меня было шесть жен, пятнадцать детей и стадо овец. Она улыбнулась.

–Такие люди, как ты, дают мне постоянно чувствовать, как мало я достигла в этой жизни.

–Да, ты действительно зря топчешь эту землю. Подготовительный в Гарварде, юридический в Гарварде, сочувствующий опекун-представитель…

–Откуда ты знаешь о моей учебе на юридическом?

–От судьи Десальво,– солгал я, и она поверила.

Интересно, есть ли у Джулии ощущение, будто с того времени, когда мы были вместе, прошло несколько минут, а не лет? Так же уютно чувствует она себя, сидя в этой кухне, как и я? Это все равно что взять ноты, начать разучивать мелодию и вдруг понять, что когда-то ты знал ее наизусть и можешь сыграть даже не репетируя.

–Никогда не подумал бы, что ты станешь опекуном,– признался я.

–Я тоже,– улыбнулась Джулия.– У меня все еще бывают моменты, когда я представляю, что стою на ящике с мылом ь центральном парке Бостона, ругая патриархальное общество. К сожалению, убеждениями нельзя заплатить за квартиру. – Она посмотрела на меня.– А я была уверена, что ты к этому времени станешь президентом Соединенных Штатов.

–Я выдохся,– пожаловался я.– Пришлось немного снизить планку. А ты – я думал, что ты будешь жить в пригороде, играя в футбол с кучей своих детей и каким-то счастливцем.

Джулия покачала головой.

–Думаю, ты перепутал меня с Маффи, Битей или Тото,– как там звали девочек в Виллере?

–Нет. Я просто подумал, что… что, наверное, есть какой-то парень.

Повисла тяжелая пауза.

–Ты не захотел быть этим парнем,– наконец проговорила Джулия.– И довольно ясно дал это понять.

Это не правда, хотелось мне возразить. Но что еще она могла подумать, если после всего, что у нас было, я не захотел с ней общаться? Если после всего, что у нас было, я повел себя, как любой другой?

–Помнишь…– начал я.

–Я помню все, Кемпбелл,– перебила она.– Иначе это не было бы так больно.

Мое сердце начало биться так сильно, что Судья вскочил и беспокойно ткнулся мордой в мою ладонь. Тогда я верил, что ничто не может причинить боль Джулии, которая казалась такой свободной. Я надеялся, что в этом мне повезет.

Я ошибался, во всем.

В гостиной у нас есть целая полка, посвященная истории нашей семьи. Здесь стоят детские фотографии каждого. Школьные снимки, различные фото, сделанные во время каникул, на днях рождения и праздниках. Это как метки на поясе или зарубки в тюрьме – доказательство того, что время не стоит на месте, что мы не зависли в неопределенности.

Рамки самые разные: двойные, одинарные, восемь на десять и четыре на шесть. Сделанные из светлого дерева, инкрустированного дерева, из красивого мозаичного стекла. Я взяла фотографию Джесси, где ему около двух лет и он в костюме ковбоя. Глядя на этот снимок, никогда не скажешь, что произойдет дальше.

Есть фотографии Кейт с волосами и где Кейт лысая. Одна, где Кейт еще совсем маленькая сидит на коленях у Джесси. Одна, где мама держит их обоих возле бассейна. Есть также мои фотографии, но их немного. Я сразу превращалась из младенца в десятилетнюю.

Может, потому что я третий ребенок и родители уже устали вести семейную летопись. Может, потому что забывали.

Никто в этом не виноват, и это не имеет никакого значения, но все равно немного обидно. Фотографии будто говорили: «Вы были так счастливы, и я так хотела ощутить это», «Я так ценю вас, что бросила все, ради того чтобы прийти посмотреть на вас».

Папа позвонил в семь вечера и спросил, хочу ли я, чтобы он меня забрал.

–Мама будет ночевать в больнице,– объяснил он.– Но если ты не хочешь оставаться одна, можешь переночевать на станции.

–Нет, все в порядке,– ответила я.– Я могу позвать Джесси, если мне что-то понадобится.

–Конечно,– сказал папа.– Джесси.

И мы оба сделали вид, что проблема решена.

–Как Кейт?– спросила я.

–Все еще не очень. Ее пичкают лекарствами.– Я услышала, как он перевел дыхание.– Знаешь, Анна,– начал он, но где-то далеко послышался вой сирены.– Солнышко, мне пора.– И он оставил меня наедине с тишиной.

Какое-то время я просто держала трубку, представляя, как папа надевает ботинки, натягивает комбинезон. Я представила широко открытые, словно пещера Аладдина, ворота станции, из которых выезжала пожарная машина с папой на переднем сиденье. Каждый раз, когда он выходит на работу, ему приходится бороться с огнем.

Наверное, я только этого и ждала. Схватив свитер, я вышла из дома и направилась в гараж.

В моей школе есть мальчик, Джимми Стредбоу, которому раньше ужасно не везло. Все лицо у него было в прыщах, его ручную крысу звали Сирота Анни, а однажды на уроке природоведения его стошнило в резервуар с рыбой. С ним никто не разговаривал, опасаясь, что его невезучесть заразна. Но как-то летом ему поставили диагноз рассеянный склероз. После этого его никто не дразнил. Встречая в коридоре, ему улыбались. Когда он садился рядом за обедом, с ним здоровались. Будто оттого, что Джимми стал ходячей трагедией, он перестал быть чокнутым.

С самого рождения я была «девочкой, у которой сестра очень больна». Всю мою жизнь кассиры в магазине угощали меня леденцами, директора школ знали меня по имени. Никто никогда не был со мной груб.

Интересно, как бы ко мне относились, будь я такая же, как все. Возможно, я не очень приятный человек, просто ни у кого не хватает духа сказать мне об этом прямо. Может, они считают меня грубой, уродливой, глупой, но им приходится быть снисходительными ко мне, потому что я стала такой в силу тяжелых жизненных обстоятельств.

Интересно, может, то, что я сейчас делаю, и есть моя настоящая суть?

Огни еще одной машины отразились в зеркале заднего вида и осветили зеленым светом лицо Джесси. Он лениво вел машину одной рукой. Ему нужно было постричься, кардинально.

–У тебя в машине пахнет дымом,– заметила я.

–Да. Но это перебивает запах разлитого виски.– Его зубы сверкнули в темноте.– А что? Тебе это не нравится?

–Немного.

Джесси перегнулся через меня к бардачку, достал пачку сигарет «Merit» и зажигалку, подкурил и выпустил дым в мою сторону.

–Ой, извини!– Я понимала, что он сделал это нарочно.

–Можно и мне?

–Что?

–Сигарету.– Они были такие белые, что, казалось, светились в темноте.

–Ты хочешь сигарету?– Джесси рассмеялся.

–Я не шучу.

Джесси поднял бровь и так круто повернул руль, что мне показалось, будто джип сейчас перевернется. Он притормозил у обочины, подняв облако пыли. Потом включил в машине свет и вытряс из пачки одну сигарету.

Сигарета в моих пальцах выглядела тонкой, словно птичья косточка. Я держала ее так, как, мне казалось, должна держать сигарету королева: зажав между указательным и средним пальцами. Я поднесла ее к губам.

–Сначала нужно подкурить,– засмеялся Джесси и щелкнул зажигалкой.

Наклониться к зажигалке, не опалив волосы, было невозможно.

–Давай лучше ты,– попросила я.

–Нет. Если хочешь научиться, то учись всему от начала до конца.– Он опять щелкнул зажигалкой.

Я поднесла кончик сигареты к пламени и затянулась так, как это делал Джесси. Моя грудь взорвалась. Я закашлялась так сильно, что через минуту, кажется, чувствовала во рту вкус своих розовых и пористых легких. Джесси расхохотался и выдернул сигарету из моих пальцев, прежде чем я ее выронила. Он два раза глубоко затянулся и выбросил окурок в окно.

–Для первого раза нормально,– заключил он.

Голос у меня был сиплый.

–Это все равно что лизнуть горячие угли.

Пока я пыталась опять научиться дышать, Джесси выехал на дорогу.

–Почему ты захотела попробовать?

–Подумала, что тоже смогу,– пожала я плечами.

–Если тебе нужен ориентировочный список плохих поступков, я могу составить.

Когда я не ответила, он посмотрел на меня.

–Анна, ты не делаешь ничего плохого.

Мы уже въезжали во двор больницы.

–Ничего хорошего я тоже не делаю.

Он выключил зажигание, но из машины не вышел.

–Ты подумала о драконе, охраняющем пещеру?

Я прищурилась.

–Не понимаю, о чем ты.

–Думаю, мама спит в двух шагах от Кейт.

Вот черт. Не то чтобы я боялась, что мама меня прогонит, но наедине с Кейт точно не оставит. А я именно этого сейчас хотела больше всего на свете. Джесси взглянул на меня.

–Оттого что ты увидишь Кейт, легче тебе не станет.

На самом деле я не могла объяснить, почему мне необходимо было убедиться, что с ней все в порядке, хотя бы в данный момент. Даже несмотря на то, что мои действия должны были положить этому конец.

Хотя один человек меня, похоже, понял. Джесси посмотрел в окно машины.

–Предоставь это мне,– произнес он.

Нам было одиннадцать и четырнадцать лет. Мы собирались поставить рекорд для книги Гиннесса. Двух сестер, которые могут одновременно стоять на голове, пока щеки не нальются, как сливы, а перед глазами не поплывут красные круги, еще точно не было. Кейт была похожа на фею с гибкими руками и ногами. Когда она нагнулась, шагнула по стене и подняла ноги, у нее это вышло очень грациозно, как у паука. Я же поборола земное притяжение с явным усилием.

Мы молча балансировали несколько секунд.

–Я бы хотела, чтобы у меня была плоская голова,– сказала я, чувствуя, как сгибаются локти.– Как ты думаешь, у них есть специальные люди, которые приезжают и засекают время? Или можно просто выслать видеокассету?

–Думаю, они расскажут.– Кейт вытянула руки на ковре.

–Как ты считаешь, мы станем знаменитостями?

–Возможно, нас покажут в шоу «Сегодня». Они показывали одиннадцатилетнего мальчика, который играл на пианино ногами.– Она задумалась на секунду.– Мама рассказывала, что на кого-то из окна упало пианино и он умер.

–Это неправда. Зачем кому-то выбрасывать пианино из окна?

–Нет, правда. Сама спроси. Его не выбрасывали, а втаскивали.– Она скрестила ноги, и теперь казалось, что она сидит вверх ногами.– Какой, по-твоему, самый лучший способ умереть?

–Я не хочу об этом говорить,– ответила я.

–Почему? Я умру. И ты умрешь.– Увидев, что я нахмурилась, она добавила: – Да-да, умрешь,– потом улыбнулась,– просто мне в этом повезло больше, чем тебе.

–Дурацкий разговор.– У меня уже все чесалось, а почесаться не было никакой возможности.

–Может, авиакатастрофа,– размышляла Кейт.– Это, конечно, паршиво, когда понимаешь, что падаешь… но потом раз – и от тебя ничего не осталось. Как так получается, что людей нет, а находят одежду на деревьях и эти черные ящики?

В голове у меня уже пульсировало.

–Заткнись, Кейт!

Она перевернулась и села. Ее лицо горело.

–Можно, конечно, откинуть коньки во сне, но это скучно.

–Заткнись!– повторила я, злясь, что мы продержались только двадцать две секунды. Злясь, что теперь придется ставить рекорд с самого начала. Вернувшись в нормальное положение, я попыталась убрать спутавшиеся волосы с лица.– Знаешь, люди обычно не думают о смерти.

–Врешь. Все думают о смерти.

–Все думают о твоей смерти,– поправила я.

В комнате стало так тихо, что я подумала об еще одном рекорде, который мы можем поставить: как долго две сестры способны сдерживать дыхание.

Потом Кейт криво улыбнулась.

–Ну, сейчас ты хотя бы не врешь,– сказала она.

Джесси дал мне двадцать долларов на такси, потому что это было единственное слабое место в его плане – если все получится, отвезти меня домой будет некому. На восьмой этаж мы поднялись пешком, потому что дверь на лестницу была за сестринским постом, а не перед ним, как двери лифта. Потом он втолкнул меня в кладовку, забитую тюками с бельем.

–Подожди!– остановила я его.– Как я узнаю, когда нужно выходить?

Он засмеялся.

–Узнаешь, поверь.

Джесси вытащил из кармана серебряную флягу – ту, которую папе подарил начальник и которая уже три года считается утерянной,– отвинтил крышку и вылил виски себе на рубашку. Потом пошел по коридору. Вернее, ходьбой это можно было назвать с большой натяжкой – Джесси кидало из стороны в сторону, как бильярдный шар. Он даже сбил тележку уборщицы.

–Мам?– крикнул он.– Мам, где ты?

Он не был пьян, но изображал пьяного очень правдоподобно. Иногда, выглянув среди ночи из окна своей спальни, я видела, как он блевал прямо на клумбу с рододендронами. Интересно, это тоже была игра?

Словно пчелы из улья, вылетели медсестры, пытаясь справиться с парнем вдвое моложе и в три раза сильнее их, который тем временем схватился за самую верхнюю полку стеллажа для белья и потянул ее на себя. От грохота у меня заложило уши. Начали мигать огоньки вызовов на панели над сестринским столом, все три дежурные пытались удержать вырывающегося и брыкающегося Джесси.

Дверь в палату Кейт открылась, и оттуда, щурясь от яркого света, вышла мама. Она увидела Джесси, на какую-то секунду застыла, пытаясь осознать тот факт, что неприятности на сегодня еще не закончились. Джесси повернулся в ее сторону, его лицо расплылись в блаженной улыбке.

–Привет, ма!– поздоровался он, и его улыбка стала еще шире.

–Извините,– сказала мама медсестрам. Она закрыла глаза, когда Джесси выпрямился и обнял ее влажными от виски руками.

–В кафетерии можно взять кофе,– предложила одна медсестра.

Но маме было очень стыдно, и она промолчала. Просто направилась в сторону лифтов вместе с Джесси, который держался за нее, как мидия за свою раковину. Мама нажимала кнопку вызова снова и снова в надежде, что дверь от этого откроется быстрее.

После того как они уехали, остальное было просто. Одни медсестры поспешили на зов пациентов, другие устроились за столом и принялись шепотом обсуждать Джесси и мою несчастную мать, словно говорили о карточной игре. Они даже не взглянули в мою сторону, когда я выскользнула из кладовой, прокралась по коридору и вошла в палату сестры.

Однажды, когда Кейт в День благодарения была дома, а не в больнице, мы действительно почувствовали себя нормальной семьей. Смотрели парад по телевизору, во время которого огромный воздушный шар унесло ветром и он зацепился за светофор прямо на улице Нью-Йорка. У нас было жаркое. Мама вытащила из индейки волшебную косточку-вилочку, и мы спорили, кто будет загадывать желания. Право разломать косточку выпало мне и Кейт. Прежде чем я успела что-то загадать, мама наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

–Ты ведь знаешь, что нужно загадать.

Я закрыла глаза и изо всех сил пожелала, чтобы у Кейт была ремиссия, хотя собиралась попросить CD-плеер. Когда косточка переломилась со стороны Кейт, я испытала злорадное удовлетворение.

После праздничного обеда папа повел нас во двор играть в футбол двое против двоих, пока мама мыла посуду. Она вышла, когда мы с Джесси уже забили в два раза больше голов.

–Скажите, что мне все это кажется!– воскликнула она.

Можно было ничего не говорить – мы все знали, что, если Кейт упадет, как любой нормальный ребенок, кровотечение будет очень трудно остановить.

–Сара,– браво улыбнулся папа,– Кейт в моей команде. Я ее в обиду не дам.

Он с важным видом подошел к маме и поцеловал так долго и медленно, что мои щеки начали наливаться краской от мысли, что соседи все видят. Когда он поднял голову, мамины глаза были такого цвета, какого я еще никогда не видела и вряд ли увижу.

–Верь мне,– сказал он и бросил Кейт мяч.

Я помню, что в тот день сидеть на земле было холодно – приближалась зима. Помню, как папа повалил меня, приподнялся на руках, и я не ощущала его веса, только тепло. Помню, как мама болела сразу за обе команды. Когда Джесси бросил мяч, Кейт перехватила его. Папа крикнул, чтобы она бежала к воротам. Кейт начала набирать скорость, но тут Джесси в прыжке сбил ее с ног и всем телом придавил к земле. Я помню выражение шока на ее лице, когда она оступилась и начала падать, выставив руки вперед.

В этот момент все будто замерло. Кейт лежала лицом вниз, раскинув руки и ноги, и не двигалась. Папа был уже рядом и набросился на Джесси:

–Ты в своем уме? Что ты делаешь?!!

–Я забыл!

–Где болит? Ты можешь сесть?– причитала мама.

Но когда Кейт перевернулась, она улыбалась.

–Ничего не болит. Все просто здорово.

Родители переглянулись. В отличие от нас с Джесси, они не понимали, что независимо от того, кто ты на самом деле, какая-то часть тебя всегда хочет быть кем-то другим. И когда даже на долю секунды твое желание сбывается – это чудо.

–Он забыл,– сказала Кейт, лежа на спине и глядя вверх на далекое холодное солнце.

В больничных палатах никогда не бывает совершенно темно: рядом с кроватью всегда мигают какие-то лампочки на случай беды – сигнальные огни, помогающие медсестрам и врачам быстро ориентироваться в темной палате. Я сто раз видела Кейт в такой же кровати, только трубки и провода были другие.

Как можно тише я присела рядом с ней. На шее и груди Кейт вены были похожи на карту дорог, ведущих в никуда. Мне даже казалось, что я вижу, как по ним движутся раковые клетки.

Когда она открыла глаза, я чуть не свалилась с кровати. Все это напоминало сцену из фильма «Изгоняющий дьявола».

–Анна?– спросила она, глядя прямо на меня.

В последний раз я видела ее такой напуганной, когда мы были совсем маленькими. Джесси тогда убедил нас, что привидение старого индейца вернулось за своим телом, по ошибке похороненным под нашим домом.

Если ты имеешь сестру и она умирает, как отвечать на вопрос: «Есть ли у тебя брат или сестра?» Или сестрой остаются на всю жизнь, даже если нет больше той, которая была ею?

Я залезла на кровать, не очень широкую, но достаточно просторную для нас двоих. Я положила голову Кейт на грудь. Центральный катетер был так близко, что я видела, как в нее вливается жидкость. Джесси ошибался. Я пришла к Кейт не для того, чтобы мне стало легче. Я пришла потому, что она – это часть меня, без которой я уже не буду собой.

Продолжение следует...