Ясным майским утром Брайан Каллахан подъехал к ее дому на Федерал-стрит на старом "вольво-универсале" цвета фисташкового мороженого. Если уж покупать подержанный "вольво", то исключительно бледно-зеленого цвета, а Брайан из тех, кто не купит антикварный автомобиль, пока не найдет правильного оттенка. Конечно, теперь он богат и мог бы покрасить машину в любой угодный ему цвет, но, как и Дениз, Брайан счел бы это мошенничеством.

Когда Дениз села в машину, Брайан попросил разрешения завязать ей глаза. Дениз покосилась на черный платок в его руках, на обручальное кольцо.

- Доверься мне, - попросил он, - это будет славный сюрприз.

Даже до того, как продал "Вектормелодию" за девятнадцать с половиной миллионов, Брайан жил счастливой жизнью этакого золотистого ретривера. Мясистое лицо было не слишком красиво, но необычайно обаятельно: голубые глаза, светлые волосы, мальчишеские веснушки. Внешность Брайана совпадала с его сущностью - бывший игрок в лакросс из Хаверфорда, джентльмен, с которым никогда не приключалось дурного и которого вряд ли кому-то захочется разочаровать.

Дениз позволила Брайану притронуться к своему лицу. Позволила крупным пальцам запутаться в волосах, завязать узел, лишить ее зрения.

Мотор машины запел песню о трудной работе, о том, как он гонит тонну металла по шоссе. Брайан поставил запись девичьей группы, которая нравилась Дениз. Впрочем, ничего удивительного, Брайан все время говорил и делал только то, что ей нравилось. Три недели подряд он звонил ей и оставлял на автоответчике приглушенное: "Привет, это я". Его любовь надвигалась на Дениз, точно поезд, и ей это нравилось. Ей передавалось мужское возбуждение. Она отнюдь не путала это с увлечением (чему-чему, а сомневаться в собственных чувствах Бекки ее научила), но поневоле подыгрывала Брайану. Взять хотя бы, как она оделась сегодня - не наряд, а откровенная провокация.

Брайан поинтересовался, по душе ли ей эта музыка.

Дениз пожала плечами (посмотрим, далеко ли он зайдет в своем желании угодить).

- Нормально.

- Вот как?! - изумился он. - Я-то был уверен, что ты придешь в восторг.

- В общем, так оно и есть.

"Что со мной неладно?" - в очередной раз подумала она.

Плохая дорога, местами засыпанная гравием. Машина пересекла железнодорожные пути, и снова пошел неровный участок с гравием. Брайан припарковался.

- Я приобрел опцион на покупку этого участка за доллар, - предупредил он. - Если тебе не понравится, останусь без ста центов.

Дениз поднесла руку к повязке.

- Снимаю?

- Нет. Еще чуть-чуть.

Он властно ухватил ее за руку и повел по прогретому солнцем гравию дальше, в тень. Пахло рекой, ощущалось ее тихое присутствие, вода поглощала все звуки. Негромко зазвенели ключи, брякнул висячий замок, заскрипели петли тяжелой двери. Холодный воздух, застоявшийся в каком-то производственном помещении, хлынул наружу, обвевая обнаженные плечи Дениз, проник между ее голых ног. Пахло глубокой пещерой, не знающей органической жизни.

Брайан провел ее по четырем маршам металлической лестницы, отпер еще одну дверь, и они вошли в более теплое помещение, гудевшее, как железнодорожный вокзал или собор. В воздухе привкус сухой плесени, выросшей на сухой плесени, которая в свой черед питалась сухой плесенью.

Как только Брайан снял повязку, Дениз сообразила, где находится. В семидесятые годы Филадельфийская электрическая компания прекратила эксплуатацию угольных электростанций - величественных построек вроде этой, к югу от Сентер-Сити, возле которой Дениз всегда притормаживала, чтобы как следует ею полюбоваться. Светлое, просторное помещение высотой в шестьдесят футов. На северной и южной стене ряды высоких окон, достойных Шартрского собора. Бетонный пол испещрен заплатами и глубокими рытвинами - пересеченная местность, а не пол. Посредине - кожухи двух котлотурбинных установок, точь-в-точь сверчки, выросшие до размеров дома, но лишенные ножек и усиков. Проржавевшие, мертвые черные статоры. Огромные люки с того края, что ближе к реке: вход для угля и выход для золы. На закопченных стенах светлыми пятнами выделялись следы исчезнувших лестниц, дверей, труб.

Дениз покачала головой:

- Здесь нельзя разместить ресторан.

- Так я и думал, что ты это скажешь!

- Ты потеряешь все деньги, не дав мне возможности их растратить.

- Можно получить дополнительное финансирование.

- Не говоря уж о том, как вредно дышать асбестом.

- Ошибаешься, - перебил ее Брайан. - Мне бы не удалось купить здание, не будь оно экологически чистым, - тогда бы Суперфонд выделил деньги на снос, а так у электрокомпании нет средств, чтобы с ним расправиться.

- Да здравствует электрокомпания! - Дениз подошла ближе к турбинам. Может, замысел и нелеп, но заброшенное здание околдовывало. Индустриальный закат Филадельфии, чарующий запах гнили в Мастерской мира, мегаруины, возникающие в мгновение ока, - как знакомо все это ей, выросшей в старомодной семье, где шерсть перекладывали шариками нафталина, а металлические изделия хранили в старых ящиках в подвале! Она уехала в колледж, в иной, ослепительно современный мир, но с каждым днем становилась все ближе к родному, темному, старому миру.

- Ни прогреть, ни провентилировать, - ворчала она. - На счетах разоримся.

"Золотистый ретривер" пристально наблюдал за ней.

- Архитектор говорит, можно вывести пол вдоль южной стены с окнами. Примерно на пятьдесят футов, остальные три стороны застеклить. Внизу кухня. Отчистить турбины паром, развесить точечные лампы, а вокруг все оставить как есть.

- Куча денег.

- Обрати внимание, голубей нет, луж нет.

- Год, чтобы получить разрешение, год на строительные работы, еще год инспектора будут возиться. Так долго платить мне без всякой отдачи?!

На это Брайан возразил, что ресторан откроется в феврале. У него есть друзья среди архитекторов и среди подрядчиков, никаких проблем с отделом лицензий и инспекций - грозой всего города - не предвидится.

- Начальник отдела - друг моего отца, - пояснил он. - Они играют в гольф по четвергам.

Дениз рассмеялась. Амбиции Брайана и его хватка "дразнили" ее, как выразилась бы Инид. Она подняла глаза к аркам окон.

- И какую же еду мы будем подавать в таком месте?

- Что-нибудь декадентски великолепное. Решай сама.

Вернувшись к машине - фисташковый ее цвет гармонировал с сорняками, разросшимися вокруг пустынной, засыпанной гравием парковки, - Брайан спросил, готова ли Дениз поехать в Европу.

- Не меньше чем на два месяца, - предупредил он. - У меня тут свой интерес.

Она хмыкнула.

- Если ты поедешь, я тоже вырвусь на недельку-другую. Хочу попробовать то, что будешь есть ты. Хочу услышать твое мнение.

Его откровенный эгоцентризм обезоруживал. Кто бы не хотел совершить путешествие по Европе с красивой женщиной, которая вдобавок разбирается в еде и вине? Если бы повезло не ему, а кому-то другому, он поздравил бы этого человека столь же искренне, как, по его ожиданиям, стоило поздравить его самого. Такая примерно интонация.

Та часть Дениз, которая догадывалась, что в сексуальном плане ей будет с Брайаном куда лучше, чем со всеми другими мужчинами, та ее часть, которая видела в Брайане отражение своих собственных амбиций, согласилась поехать в Европу на шесть недель и дожидаться его в Париже.

Другая, подозрительная сторона ее души, напомнила:

- Когда ты познакомишь меня с семьей?

- Следующие выходные подойдут? Приезжай к нам на Кейп-Мей.

Сердцевину Кейп-Мея (штат Нью-Джерси) составляли перегруженные декором викторианские особняки и стильно потрепанные погодой бунгало; вокруг по спирали - новехонькие постройки, отпечаток вульгарного бума. Разумеется, Каллаханы - это же родители Брайана! - владели одним из лучших старых бунгало. За домом был бассейн, чтобы купаться в начале лета, пока океан не прогреется. Здесь, у бассейна, Дениз в субботу под вечер застала Брайана с дочками - они нежились на солнце, а женщина с волосами мышиного цвета, с ног до головы покрытая потом и крошками ржавчины, драила проволочной щеткой металлический стол.

Жена Брайана представлялась Дениз стильной, ироничной женщиной, сногсшибательной красоткой. Робин Пассафаро вырядилась в желтые спортивные брюки, кепочку "МЭБ Пейнт", футбольный свитер команды "Филли" (красный цвет ей не льстил) и совершенно жуткие очки. Вытерев ладонь о штаны, она протянула Дениз руку и поздоровалась писклявым голосом и с излишней церемонностью:

- Весьма рада познакомиться! - И снова накинулась на столик.

"И я от тебя не в восторге", - мысленно огрызнулась Дениз.

Шинед, худенькая, симпатичная десятилетняя девочка, пристроилась с книгой на вышке для прыжков в воду. Она настороженно помахала рукой. Эрин, моложе и плотнее сестры, надела наушники и, сосредоточенно нахмурившись, сгорбилась над столиком для пикника. Потом негромко свистнула.

- Эрин изучает крики птиц, - пояснил Брайан.

- Зачем?

- Вот этого мы и не знаем.

- Сорока, - возвестила Эрин. - Кра-кра-кра-кра-а!

- По-моему, пора бы это убрать, - предложил дочери Брайан.

Эрин сняла наушники, подбежала к вышке и попыталась столкнуть с нее сестру. Шинед едва не выронила книгу, но успела поймать ее изящным движением руки.

- Папа!

- Милая, это вышка для прыжков, а не для чтения.

Робин продолжала усердно и целеустремленно скрести, напоказ, назло присутствующим; нервы Дениз скрипели в унисон щетке. Брайан со вздохом обернулся к жене:

- Ты еще не закончила?

- Хочешь, чтобы я перестала?

- Да, пожалуйста.

- Ладно. - Бросив щетку, Робин направилась к дому. - Дениз, принести тебе что-нибудь выпить?

- Стакан воды, если можно.

- Слушай, Эрин, - позвала сестру Шинед, - я буду черной дырой, а ты - красным карликом.

- Я тоже хочу черной дырой, - заупрямилась младшая.

- Нет, я черная дыра. Красный карлик кружит вокруг нее, кружит, и мощные силы гравитации постепенно притягивают его. А черная дыра сидит себе и читает.

- Столкновение будет?

- Да, - вмешался Брайан, - но внешний мир никогда об этом не узнает. Столкновение произойдет в абсолютной тишине.

Робин вернулась в цельном черном купальнике. Протянула Дениз стакан воды - жест вышел едва ли не грубым.

- Спасибо, - поблагодарила Дениз.

- Пожалуйста! - фыркнула Робин. Сняла очки и нырнула в глубокую часть бассейна. Она плыла под водой, а Эрин носилась вокруг бассейна, издавая звуки, приличествующие умирающей звезде класса М. Робин вынырнула у мелкого края бассейна, беззащитно-обнаженная в своей близорукости. Теперь она больше походила на жену Брайана, какой представляла ее себе Дениз: волосы ручьем струились по плечам, скулы и темные брови блестели. Робин вылезла из воды, капли повисли на кромке купальника, на несбритых волосках вдоль линии бикини.

Давний неразрешенный конфликт душил, точно приступ астмы. Дениз хотелось поскорее уйти и заняться стряпней.

- Я заехала на рынок, - сказала она Брайану.

- Как-то несправедливо заставлять гостью готовить, - усомнился он.

- Я сама вызвалась, к тому же ты мне платишь.

- Это верно.

- Эрин, теперь ты - болезнетворный микроб, - сказала Шинед, соскальзывая в воду, - а я - лейкоцит.

Дениз приготовила простенький салат из мелких красных и желтых помидоров. Киноа с маслом и шафраном, филе палтуса с разноцветным гарниром из мидий и жареных перцев. Закончив работу, Дениз сообразила заглянуть в накрытые фольгой контейнеры, рядком стоявшие в холодильнике, и обнаружила овощной и фруктовый салаты, блюдо с очищенными кукурузными початками и целую кастрюлю (мыслимо ли?!) голубцов.

Брайан в одиночестве пил пиво на веранде.

- В холодильнике готовый обед, - сообщила ему Дениз. - В смысле - там уже был обед.

- Ох! Должно быть, Робин... пока мы с девочками рыбачили...

- Словом, там есть полный обед. А я только что приготовила второй. - Дениз сердито рассмеялась. - Вы что, ребята, не разговариваете друг с другом?

- Да уж, день выдался не из удачных. Робин возилась в своем "Огороде", и ей хотелось довести дело до конца. Мне пришлось силой тащить ее сюда.

- Черт побери!

- Знаешь, - сказал Брайан, - сегодня мы съедим твой обед, а ее - завтра. Это я во всем виноват.

- Да уж!

Дениз застала Робин на другой веранде, она подстригала Эрин ногти на ногах.

- Я только что приготовила обед и обнаружила, что ты уже приготовила свой, - сказала она. - Брайан не предупредил меня.

- Делов-то! - пожала плечами Робин.

- Прошу прощения. Жаль, что так вышло.

- Делов-то! - Она снова пожала плечами. - Девочкам интересно, что ты готовишь.

- Извини.

- Делов-то!

За обедом Брайан поощрял свое застенчивое потомство задавать Дениз вопросы. Она ловила на себе их взгляды, но девочки тут же отводили глаза и краснели. Шинед по-детски "втрескалась" в гостью, и это почему-то было правильно. Робин ела торопливо, не поднимая головы, буркнула только: "Ничего, вкусно!" Кем она так недовольна, Брайаном или Дениз? Спать Робин улеглась сразу вслед за дочками, а утром, когда Дениз поднялась, хозяйка уже укатила в церковь.

- Один вопрос, - сказал Брайан, наливая Дениз кофе. - Не согласишься ли ты вечером отвезти нас с девочками обратно в Филли? Робин торопится вернуться в "Огород".

Дениз колебалась. Можно подумать, Робин изо всех сил толкает ее в объятия Брайана.

- Не хочешь, не надо, - продолжал Брайан. - Она может поехать на автобусе, а нам оставит машину.

На автобусе? На автобусе?

- Только не это, - рассмеялась Дениз. - Конечно, я вас отвезу. - И добавила, подражая Робин: - Делов-то!

Солнце разогнало железные утренние тучи над пляжем. Они с Брайаном смотрели, как Эрин носилась по берегу, а Шинед тем временем выкопала себе неглубокую могилку.

- Я - Джимми Хоффа, - сказала она, - а вы все - мафия!

Они дружно закапывали девочку в песок, сглаживали бугры на могильной насыпи, прихлопывали, выравнивали впадины, оставленные скрытым под песком живым телом. Холмик проявлял явную тектоническую активность, содрогался от легких землетрясений, а там, где вздымался и опадал живот девочки, паутиной разбегались трещины.

- Я только сейчас сообразил, что ты была замужем за Эмилем Берже, - сказал Брайан.

- Ты с ним знаком?

- Лично - нет. Но я помню кафе "Луш". Много раз там обедал.

- Мы там работали.

- Два раздутых "я" на одной маленькой кухне.

- Угу.

- Тебе его не хватает?

- Развод стал величайшим несчастьем моей жизни.

- Тоже ответ, - признал Брайан. - Но не на мой вопрос.

Шинед медленно разрушала свой саркофаг изнутри, пальцы ног уже пробились к солнечному свету, проступило колено, розовые пальчики перебирали сырой песок. Эрин с размаху грохнулась в жидкое месиво из песка и морской воды, вскочила, рухнула снова.

"Я могла бы полюбить этих девочек", - подумала Дениз.

Вечером из дома она позвонила в Сент-Джуд и (как всегда по воскресеньям) выслушала жалобы Инид на Альфреда, грешившего против здорового отношения к жизни, против здорового образа жизни, против предписаний врача, против правильного режима дня, против обязательного принципа проводить день на ногах, против здравого смысла, регулирующего подъем и спуск по лестнице, против присущего Инид оптимизма и желания взять от жизни все. Пятнадцать тягостных минут. Наконец Инид спросила:

- Ну а ты как?

После развода Дениз дала обет пореже врать матери, так что пришлось честно поведать ей о предстоящем путешествии, опустив лишь одно обстоятельство: во Франции она должна встретиться с чужим мужем. Это обстоятельство уже стало для нее источником тревоги.

- Как было бы здорово поехать с тобой! - простонала Инид. - Я так люблю Австрию!

- Ты могла бы выбраться на месяцок вместе со мной, - мужественно предложила Дениз.

- Дениз, я не могу оставить отца одного!

- Возьми его с собой.

- Ты же знаешь, он все время твердит: сухопутные путешествия уже не для него. Слишком болят ноги. Так что поезжай, повеселись за меня! Передай привет моему любимому городу. Не забудь навестить Синди Мейснер. У них с Клаусом шале в Санкт-Морице и огромная, элегантная квартира в Вене.

Для Инид Австрия означала "Голубой Дунай" и "Эдельвейс". Все музыкальные шкатулки с цветочными узорами и видами Альп, украшавшие гостиную в ее доме, прибыли из Вены. Инид говаривала, что ее бабушка по матери была "из Вены" - Вена была для нее синонимом Австрии, точнее, Австро-Венгерской империи, которая во времена младенчества ее бабушки включала земли и к северу от Праги, и к югу от Сараево. Ребенком Дениз обожала Барбру Стрейзанд в "Йентл", в отрочестве открыла для себя А. Б. Зингера и Шолом-Алейхема и однажды вырвала-таки у Инид признание: возможно - но только возможно, - бабушка была еврейкой. А раз так, торжествовала Дениз, то и они с Инид еврейки по прямой женской линии. Но Инид тут же дала обратный ход: нет, нет, бабушка была католичкой!

Дениз питала профессиональный интерес к кое-каким блюдам бабушкиной кухни: ребрышкам по-деревенски, квашеной капусте, крыжовнику и чернике, клецкам, форели и сосискам. Для повара проблема заключалась в том, чтобы сочетать центральноевропейское изобилие с потребностями худышек. Обладатели титановых кредитных карточек не польстятся на говяжье жаркое а-ля Вагнер, на мягкие шарики клецок, на альпийские вершины взбитых сливок. А вот кислая капуста, пожалуй, придется ко двору. Что может быть лучше для девиц с ножками-зубочистками: низкокалорийный, насыщенного вкуса гарнир сочетается и со свининой, и с гусятиной, и с курятиной, и с каштанами, можно поэкспериментировать и с сасими из макрели или с копченым луфарем.

Разорвав последнюю связь с "Маре скуро", Дениз вылетела во Франкфурт уже в качестве служащей Брайана Каллахана с карточкой "Американ экспресс" в кармане (расходы не лимитированы). По Германии она ехала на скорости сто миль в час, и ее норовили стукнуть в зад автомобили, сверкавшие фарами дальнего света. В Вене она тщетно искала Вену, какой давно уже нет. Любое блюдо она сумела бы приготовить лучше. Отведала венский шницель и сказала про себя: "А, так это и есть венский шницель, ну-ну". Идея Австрии оказалась гораздо ярче самой Австрии. Дениз посетила Музей истории искусств и филармонию, попрекая себя: разве так ведут себя настоящие туристы?! Одиночество и скука вынудили ее позвонить Синди фон Киппель (урожденной Мейснер) и принять приглашение на ужин в квартиру о семнадцати комнатах на Рингштрассе.

Синди заметно раздалась в талии и вообще могла бы выглядеть получше. Черт лица не разобрать под слоями пудры, румян и помады. Черные шелковые брючки, просторные в бедрах, чересчур тесно обхватывали лодыжки. Потершись щекой о ее щеку и пережив газовую атаку (аж слезы выступили от этих духов!), Дениз, к своему удивлению, ощутила запах нечищеных зубов.

У Клауса, мужа Синди, были широкие плечи, узкие бедра и замечательно крошечный зад. Гостиная фон Киппелей занимала чуть ли не полквартала; позолоченные стулья были расставлены так, чтобы заранее пресечь общение между гостями. Унаследованные от предков картины в стиле Ватто висели на стенах, а среди них, под самой большой люстрой, в особой рамке, - олимпийская бронзовая медаль.

- Это дубликат, - честно предупредил Клаус. - Подлинник хранится в сейфе.

На столик в стиле Людовика XIV выставили блюда с тонкими ломтиками хлеба, кое-как накромсанной копченой рыбой (по консистенции - консервированный тунец) и скромный кусок эмментальского сыра.

Карл вынул из серебряного ведерка бутылку и, рисуясь, разлил по бокалам шампанское.

- За паломника по святыням чревоугодия, - произнес он, поднимая бокал. - Добро пожаловать в святой град Вену.

Шампанское было сладкое, перенасыщенное углекислым газом, точь-в-точь "спрайт".

- Как мило, что ты к нам заехала! - вскричала Синди, лихорадочно щелкая пальцами. Из боковой двери выбежала служанка.

- Аннерль, милочка, - засюсюкала хозяйка, - помнишь, я говорила, подавать ржаной хлеб, а не белый?

- Да, мадам, - отвечала весьма пожилая Аннерль.

- Теперь уже поздно, потому что белый хлеб я предназначала на потом, но, пожалуйста, убери это и принеси нам ржаного хлеба! И пошли кого-нибудь прикупить белого хлеба на потом! - Обращаясь к Дениз, Синди пояснила: - Она такая милая, но очень глупая. Ведь правда, Аннерль? Ты же у нас глупенькая?

- Да, мадам!

- Сама знаешь, каково это, ты же шеф-повар, - продолжала Синди (Аннерль тем временем вышла из комнаты). - Тебе еще труднее, приходится все время иметь дело с человеческой глупостью.

- С глупостью и наглостью, - подхватил Клаус.

- Скажи человеку, что нужно делать, и он пойдет и сделает все наоборот! - возмущалась Синди. - Такая досада! Такая досада!

- Мама передает тебе привет, - вставила Дениз.

- Твоя мама такая славная! Всегда была так мила со мной! Клаус, помнишь тот крошечный-крошечный домик, где я жила давным-давно, когда я была крошечной-крошечной девочкой, так вот, родители Дениз были тогда нашими соседями. Наши мамы остались близкими подругами. Наверное, твои родители так и живут в своем старом маленьком домике, да?

Клаус отрывисто хохотнул и обернулся к Дениз:

- Знаешь, что я ненавижу в Сент-Джуде?

- Нет, - сказала Дениз. - И что же ты ненавидишь в Сент-Джуде?

- Ненавижу эту пародию на демократию. Люди в Сент-Джуде притворяются, будто все равны. Конечно, это очень мило. Мило-мило-мило. Но люди не могут быть одинаковыми. Ни в коем случае. Существуют классовые различия, существуют расовые различия, существуют огромные, основополагающие экономические различия, но никто не хочет сказать правду. Все только притворяются! Ты это заметила?

- Ты имеешь в виду мою мать и мать Синди? - уточнила Дениз.

- Нет, твою мать я даже не знаю.

- Право, Клаус! - одернула мужа Синди. - Ты же познакомился с ней на Дне благодарения три года назад. У нас тогда был прием. Помнишь?

- Ну вот, видишь, все одинаковы, - повторил Клаус. - О том-то я тебе и толкую. Как прикажешь запомнить человека, если все притворяются одинаковыми?

Вернулась Аннерль, принесла тарелочку с другим хлебом.

- Попробуй рыбки, - угощала Синди. - Прекрасное шампанское, правда? Особенное! Мы с Клаусом раньше пили очень сухое, пока не открыли для себя эту марку.

- Снобы любят сухое, - заметил Клаус. - Кто по-настоящему распробует сект, тот знает, что брют - голый король.

Дениз закинула ногу на ногу и попыталась сменить тему:

- Мама говорила, ты - врач.

- Да, спортивный врач, - подтвердил Клаус.

- Все лучшие лыжники обращаются к Клаусу, - похвасталась Синди.

- Исполняю свой долг перед обществом, - сказал Клаус.

Хотя Синди просила остаться на ночь, Дениз удрала с Рингштрассе, не досидев до девяти, а наутро покинула Вену, устремилась на восток в туманно-белую долину Дуная. Экономя деньги Брайана, она работала день и ночь, пешком обошла Будапешт район за районом, делала за едой пометки, проверяла даже булочные, крошечные кафе и погребки, кое-как существовавшие на грани вымирания. Добралась до Закарпатья, откуда родом были ее прадеды с материнской стороны, - ныне это глухая провинция Украины. Даже следа еврейских местечек не сохранилось среди этих пейзажей. Евреев можно было встретить разве что в больших городах. Вокруг сплошь скучные, косные гои вроде ее самой. Еда в общем и целом примитивная. Карпаты, изуродованные колотыми ранами угольных и уранинитовых шахт, казались идеальным местом, чтобы скинуть в братскую могилу трупы и залить известью. Дениз видела лица, похожие на ее собственное, но замкнутые, преждевременно состарившиеся. По-английски никто не понимал. Корней у нее здесь не нашлось. Это не ее страна.

Она вылетела в Париж и встретилась с Брайаном в холле гостиницы "Отель де дёз иль". В июне он планировал взять с собой всю семью, но приехал один. На нем были американские армейские брюки и мятая белая рубашка. Одиночество извело Дениз, и она чуть не бросилась ему в объятия.

"Что за женщина решилась отпустить мужа в Париж с такой особой, как я?" - недоумевала она.

Они пообедали в "Ля кийер курьёз". В путеводителе "Мишлен" это заведение отмечено двумя звездами, что, на взгляд Дениз, требовало от персонала непомерных усилий. Она приехала во Францию отнюдь не ради сырого желтохвоста и варенья из папайи. С другой стороны, гуляш тоже изрядно надоел.

Брайан, склоняясь перед любым решением Дениз, предоставил, ей выбрать вино и заказать весь обед. За кофе она спросила, почему не приехала Робин.

- Собирает первый урожай цуккини в "Огороде", - с неожиданной горечью ответил он.

- Некоторые люди тяжелы на подъем, - посочувствовала Дениз.

- Раньше Робин не была такой, - сказал Брайан. - Мы много путешествовали, весь Запад объездили. А теперь у нас есть деньги, но она не хочет ехать. Устраивает обструкцию моим деньгам!

- Внезапное богатство может обернуться шоком.

- Слушай, я просто хочу получать удовольствие от жизни, - сказал Брайан. - Я не собираюсь становиться другим человеком, но и в рубище ходить ни к чему.

- А Робин ходит в рубище?

- С тех пор как я продал компанию, она совсем пала духом.

"Включить бы таймер и посмотреть, как долго протянет этот брак", - подумала Дениз.

Но, возвращаясь после ужина вместе с Брайаном по набережной, она тщетно ждала, что он коснется ее руки. Он поглядывал на нее, словно проверяя, не возражает ли Дениз остановиться у заинтересовавшей его витрины или свернуть в облюбованный переулок. Точно веселый щенок, он искал одобрения, однако не терял уверенности в себе. Свои планы насчет "Генератора" Брайан излагал, как бы приглашая Дениз на вечеринку, которая наверняка придется ей по душе. В полной уверенности, что поступает правильно и согласно ее желаниям, он целомудренно отступил на шаг, пожелав Дениз покойной ночи в холле "Дез иль".

Дениз выдержала десять дней такой любезной отстраненности. Под конец она уже не могла смотреть на себя в зеркало: лицо казалось потасканным, титьки обмякли, волосы всклокочены, наряды пообносились. И она еще негодует, что несчастный в браке мужчина противится ее чарам! Как будто у него нет причин противиться: Брайан - отец двух прелестных дочек, а Дениз - его служащая! Она уважала его за стойкость - конечно же так и подобает поступать взрослым людям, - но чувствовала себя ужасно несчастной!

Всю силу воли Дениз направила на то, чтобы не чувствовать себя чересчур толстой и при этом голодной. Ее тошнило от ланчей и ужинов, хотелось только завтраков на траве. Хотелось французских батонов, белых персиков, сухого козьего сыра и кофе. Противно смотреть, как Брайан наслаждается едой. Дениз возненавидела Робин, обладательницу столь преданного супруга. Возненавидела ее за грубость, которую та позволила себе на Кейп-Мее. Мысленно Дениз проклинала Робин, называла ее гадкой и грозилась трахнуть ее мужа. Несколько вечеров подряд после ужина Дениз порывалась нарушить свой извращенный кодекс чести и приняться за Брайана (ведь Брайан, как всегда, склонился бы перед ее решением; уж конечно, ему только позволь, и он запрыгнет в ее постель, будет ухмыляться, и пыхтеть, и руки ей лизать), но нет, уж очень хреново выглядел ее наряд, да и волосы... Дениз мечтала поскорее вернуться домой.

За два дня до отъезда она постучалась к Брайану, чтобы пригласить на ужин, а он затащил ее к себе в комнату и стал целовать.

Перемена в Брайане произошла совершенно неожиданно для Дениз. Исповеднику у себя в голове она смело могла заявить: "Я ничего не делала! Ничего! Не успела постучать в дверь, а он уже стоял на коленях!"

Стоя на коленях, Брайан поднес ее руки к губам. Она смотрела на него сверху вниз, как много лет назад на Дона Армора. Его желание отрадной прохладой пролилось на иссохшее, потрескавшееся, ненавистное тело Дениз. Она покорно улеглась с Брайаном в постель.

Разумеется, Брайан, мастак на все руки, и целоваться умел. Его вкрадчивость пленила Дениз. Она пробормотала, едва сознавая двусмысленность своих слов: "Мне нравится твой вкус". Руки Брайана касались именно тех мест, которые жаждали прикосновений. Дениз расстегнула его рубашку, как должна это делать женщина. Облизала его сосок, мурлыча, работая подбородком, точно моющаяся кошка. Горсткой положила опытную руку на выпуклость в его паху. Со всей охотой и страстью предавалась прелюбодеянию и знала это. Она взялась за застежки, за пуговицы и крючки и дошла уже до эластичных резинок, но тут в ней начало нарастать нечто сперва едва заметное, потом вдруг отчетливое, и не просто отчетливое, а болезненно давящее на низ живота, на глаза, на артерии и мозг - раздувшийся шар неправоты размером с человека и с лицом Робин.

Голос Брайана звучал у нее над ухом. Он спрашивал о предохранении. Тревогу он принял за дрожь восторга, попытку высвободиться - за поощрение. Все стало ясно, когда Дениз скатилась с кровати и спряталась, сжалась в углу гостиничного номера. Нет, она не может.

Брайан молча сидел на постели. Она украдкой глянула в его сторону и убедилась, что оснащен он так, как и следует мужчине, который обладает всем, чего мог бы пожелать. Нескоро она забудет этот пенис. Он будет являться ей, когда Дениз закроет глаза, в самый неподходящий момент, в неуместных ситуациях.

Она забормотала извинения.

- Нет, ты права, - покорно признал Брайан. - Мне ужасно стыдно. Никогда раньше ничего подобного не делал.

- А я делала, - ответила Дениз (пусть не думает, будто она просто робеет). - И не раз. Просто больше не хочу.

- Да, ты права.

- Если бы ты не был женат... если б я не работала у тебя...

- Послушай, я с этим справлюсь. Пойду сейчас в душ. Я с этим справлюсь.

- Спасибо.

Но какая-то часть ее "я" спрашивала; что со мной неладно?

А другая отвечала: впервые в жизни я поступила как надо.

Четыре одинокие ночи она провела в Эльзасе и из Франкфурта вылетела домой. Она была потрясена, когда увидела, что нанятая Брайаном команда успела сделать с "Генератором" в ее отсутствие. Здание внутри здания было уже выгорожено, заливали подвесной бетонный пол. Теперь Дениз понимала, какого эффекта добивается Брайан: переливающийся пузырь современности в сумеречных декорациях памятника индустриальной эпохи. Как ни верила Дениз в свое искусство, размах строительства напугал ее. Жаль, что она не настояла на простом, обычном помещении, где приготовленные ею блюда сияли бы совершенством. Ее словно соблазнили и использовали, будто Брайан, не предупредив Дениз, вступил с ней в соревнование за мировую славу. Будто он любезно и вкрадчиво ухитрился сделать ресторан своим, а не ее.

Сбылись ее опасения - образ его члена преследовал ее повсюду. Слава богу, что она не впустила его в себя. Брайан обладал всеми преимуществами, какие имела Дениз, и многими сверх того: мужчина, богач, отнюдь не маргинал. Его не преследовали странности и ригоризм Ламбертов; он был дилетантом, терять ему было нечего, кроме излишка денег, а чтобы преуспеть, достаточно было набрести на счастливую идею и человека (в данном случае это оказалась сама Дениз), который выполнит за него всю работу. Какое счастье, что тогда, в гостиничном номере, она распознала в нем опасного противника! Еще минута - и Дениз перестала бы существовать, превратилась бы в очередной аспект веселой жизни Брайана, ее красота стала бы трофеем его неотразимости, ее таланты были бы поставлены на службу его ресторану. Как ей повезло, как повезло!

Дениз не сомневалась, что, если на открытии "Генератора" газетчики обратят на обстановку больше внимания, чем на меню, в выигрыше окажется Брайан, а она - в проигрыше. И потому лезла из кожи вон. Для презентации она запекла ребрышки ягненка в конвекционной печи до коричневой корочки и разрезала их тоненько, вдоль; томила квашеную капусту, выявляя ее ореховый, земной, огородный, свиной привкус, украшала тарелки парочкой молодых картофелин, горсткой брюссельской капусты, ложечкой тушеных белых бобов, слегка присыпанных обжаренным чесноком. Она изобрела новые деликатесные белые сосиски. Добавила приправу из сладкого укропа, жареный картофель, горьковатую капусту брокколи, очень полезную, и сказочные свиные отбивные, купленные у фермера, все еще пользующегося натуральным кормом, - этот осколок шестидесятых годов сам резал свиней и сам развозил заказы. Дениз пригласила нового поставщика на ланч, осмотрела его ферму в округе Ланкастер, лично познакомилась с кабанчиками, проинспектировала их разнообразное меню (вареные бататы, цыплячьи крылышки, желуди и каштаны), убедилась, что погибнуть им предстоит в помещении со звукоизоляцией. Дениз переманивала к себе часть старой команды из "Маре скуро", угощала бывших коллег за счет все той же карточки "Американ экспресс", выданной Брайаном, оценивала местную конкуренцию (весьма слабую, надо сказать) и пробовала десерты, присматриваясь, не стоит ли похитить у кого-нибудь кондитера. Она затевала ночные игрища - поединки женщины с мясорубкой. Заготовила в подвале своего дома пятигаллонные бочонки с квашеной белокочанной капустой, добавив красной капусты и шинкованной листовой с можжевеловыми ягодами и черным перцем.

Для ускорения ферментации над бочками горело множество стоваттных ламп.

Брайан звонил ежедневно, но больше не возил ее на своем "вольво" и не ставил музыку, которая ей нравилась. Вежливые вопросы скрывали угасание личного интереса. Дениз порекомендовала своего старого друга Роба Зито в качестве управляющего, Брайан повез их обоих на ланч, но общался с ними ровно полчаса - у него-де встреча в Нью-Йорке.

Однажды вечером, позвонив Брайану домой, Дениз услышала голос Робин Пассафаро. Скупые ответы Робин - "ладно", "делов-то", "да, передам", "ладно" - обозлили Дениз, и она нарочно затянула разговор. Принялась расспрашивать об "Огороде".

- Все хорошо, - отрубила Робин. - Я передам Брайану, что ты звонила.

- Можно мне как-нибудь заехать взглянуть?

- С какой стати? - грубо переспросила Робин.

- Ну, - чуть смутилась Дениз, - Брайан столько об этом рассказывал (вранье: он почти не упоминал об увлечении жены), интересный проект (идиотский и утопический, по ее убеждению), к тому же я люблю овощи.

- Угу.

- Может, как-нибудь в субботу днем?

- Хоть когда.

Дениз в сердцах шваркнула трубку на рычаг. Помимо всего прочего, она злилась на себя за притворство.

- Я могла бы трахаться с твоим мужем, - вслух произнесла она. - Могла, но не стала. Так что веди себя подружелюбнее.

Пожалуй, будь Дениз вправду хорошим человеком, она бы оставила Робин в покое. Но она не могла допустить, чтобы жена Брайана ее невзлюбила, ей непременно нужно было понравиться Робин, словно и это было частью состязания. А может, она просто подобрала брошенную ей перчатку. Хотя желание понравиться было искренним. Ее преследовало ощущение, что Робин побывала в том номере гостиницы рядом с ней и Брайаном. Она прямо-таки лопалась от присутствия Робин внутри своего собственного тела.

В последнюю субботу бейсбольного сезона Дениз восемь часов кряду провозилась дома на кухне, заворачивая в фольгу форель, строгая полдюжины салатов с кислой капустой и приправляя тушеные почки соком и спиртным. В конце дня она вышла прогуляться и обнаружила, что упорно продвигается на север: пересекла Брод-стрит и попала в гетто Пойкт-Бриз, где Робин осуществляла свой проект.

Погода стояла прекрасная. Ранней осенью в Филадельфии пахнет свежестью моря, приливом, постепенно холодает, уходят влажные атмосферные массы, которые все лето не давали разгуляться прибрежному ветерку. Дениз прошла мимо старухи в халате, которая наблюдала, как двое пропыленных мужиков разгружают овощи из ржавого грузовичка. Окна здесь густо заросли сажей. Обглоданные вывески - "Кон...тер...ая" и "П...цер...я". Хрупкие стены, занавески из простынь. Заплаты нового асфальта - словно печати, скрепляющие злую судьбу этой местности, а вовсе не обещание обновления.

Неважно, застанет ли она Робин. В каком-то смысле даже лучше, если Робин только от Брайана узнает, что Дениз не поленилась зайти в "Огород".

Она подошла к участку, границы которого были обозначены цепью, а внутри виднелись горки перегноя и высокие груды вянущих растений. В дальнем конце участка, за единственным уцелевшим домом, кто-то копал заступом неподатливую почву.

Передняя дверь одинокого дома была открыта. За рабочим столом сидела чернокожая девушка, здесь же стояли огромная и страшная клетчатая софа и школьная доска на колесиках, расчерченная на колонки: в первой имена - Латиша, Латойя, Тирелл, во второй - ОТРАБОТАННЫЕ ЧАСЫ, в третьей - ЗАРАБОТОК.

- Ищу Робин, - сказала Дениз.

Девушка кивнула в сторону распахнутой задней двери:

- Она там.

Огород был диковат, но уютен. Росли здесь преимущественно тыквы и их родичи, но виноградная лоза уже отвоевывала себе место, и запахи удобрений и грязи, смешиваясь с дыханием осеннего бриза, напоминали о детстве.

Робин лопатой насыпала гравий в самодельное решето. Тонкие ручки, метаболизм певчей пташки: вместо того чтобы разом подхватить побольше камешков, она "расклевывала" их помаленьку. На голове черная бандана, на перемазанной футболке надпись: "Квалифицированная няня: плати, а то поплатишься". При виде Дениз она не выразила ни радости, ни неудовольствия.

- Масштабный проект, - одобрила Дениз.

Робин пожала плечами, обеими руками приподняла лопату, давая понять, что ей помешали.

- Помощь нужна? - спросила Дениз.

- Нет. Этим должны были заняться ребятишки, но у реки сейчас идет матч. Я просто прибираю.

Она снова пошевелила камешки в решете, ссыпая грязь. Месиво из осколков кирпича и засохшей известки, клочья гудрона с крыши, ветки айланта, окаменевшее кошачье дерьмо, наклейки "Баккарди" и "Юнлина", битое стекло.

- Что же вы тут выращиваете? - спросила Дениз. Робин опять пожала плечами.

- Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать.

- А все-таки?

- Цуккини и тыквы.

- То и другое идет у меня в стряпню.

- Ага.

- А кто эта девочка?

- У меня есть несколько платных помощниц на полставки. Сара учится в Темпле.

- А что за ребята должны были сегодня работать?

- Местные подростки, от двенадцати до шестнадцати лет. - Сняв очки, Робин грязным рукавом утерла пот с лица. Дениз забыла, а может, и не разглядела в прошлый раз, какой красивый у Робин рот. - Получают минимальную оплату, плюс овощи, плюс свою долю дохода, если он есть.

- А расходы вычитаются?

- Нет, не хочу их разочаровывать.

- Вот как.

Робин поглядела вдаль, на ту сторону улицы, на мертвые здания с ржавыми металлическими балкончиками.

- Брайан говорил, ты борешься до конца, - сказала она.

- В самом деле?

- Сказал, что не хотел бы меряться с тобой силой.

Дениз вздрогнула.

- Сказал, что не хотел бы работать поваром на одной кухне с тобой.

- Это ему не грозит, - заметила Дениз.

- Сказал, что и в "Эрудит" с тобой играть не сел бы.

- Угу.

- И в "Счастливый случай" тоже.

"Ладно, ладно", - мысленно твердила Дениз. Робин перевела дух:

- Ну ладно!

- Ага, ладно!

- Вот почему я не поехала в Париж, - пояснила Робин. - Эрин, по-моему, еще слишком мала, Шинед развлекалась в художественном лагере, а у меня здесь полно работы.

- Я так и поняла.

- А вы бы целый день говорили о еде. К тому же Брайан сказал, что поездка чисто деловая. Вот.

Дениз оторвала взгляд от земли под ногами, но так и не смогла встретиться глазами с Робин.

- Чисто деловая поездка, именно.

- Делов-то! - трясущимися губами выговорила Робин.

Над гетто плыли к северо-западу тучи с медными днищами, похожие на старинные надежные сковороды. Голубой горизонт вылинял до того же серого цвета, что и кучевые облака на переднем плане: момент равновесия дневного и ночного освещения.

- Знаешь, мужчины не по моей части, - сказала Дениз.

- То есть?

- То есть я больше не сплю с мужчинами. С тех пор как развелась.

Робин озадаченно нахмурилась:

- А Брайан знает?

- Понятия не имею. Я ему не говорила.

Робин на миг призадумалась и вдруг неудержимо расхохоталась.

- Хи-хи-хи! - вырвалось из ее горла. - Ха-ха-ха! - Звонкий, обескураживающий и одновременно прекрасный смех. Дома со ржавыми балконами запели в унисон. - Бедный Брайан! - причитала Робин. - Бедный Брайан!

С этой минуты ее отношение к Дениз переменилось. Робин отложила лопату, повела гостью смотреть огород, "свое маленькое заколдованное королевство". Убедившись, что Дениз вправду интересно, Робин уже не скрывала своего энтузиазма. Вон там новая грядка для спаржи, а вот два ряда молоденьких яблонь и груш, - может быть, удастся сделать шпалеры, там поздние подсолнухи, тыквы, листовая капуста. Этим летом Робин сажала только самые надежные овощи, чтобы группка местных подростков сразу же получила награду за скучный труд - готовить грядки, проводить оросительные канавы, делать дренаж и устанавливать на крыше бочки для сбора дождевой воды.

- Это все из эгоизма, - призналась Робин. - Мне всегда хотелось иметь большой сад, а нынче у нас устраивают фермы прямо посреди города. Но как раз те ребята, которым необходимо работать на земле, ощутить вкус естественной, свежей пищи, они-то и не имеют такой возможности. Ключ на шее, дома никого. Принимают наркотики, занимаются сексом или до позднего вечера торчат в классе, играя в компьютерные игры. Но в этом возрасте они еще способны получить удовольствие, копаясь в земле.

- Хотя от наркотика или секса получат больше удовольствия.

- Девяносто процентов детей - да, - согласилась Робин. - Но я пытаюсь сделать что-то для остальных десяти процентов. Дать им альтернативу, в том числе альтернативу компьютерам. Хочу, чтобы Шинед и Эрин общались с девочками, не похожими на них самих. Хочу научить их трудиться. Хочу, чтобы работа не сводилась для них к перемещению курсора и щелканью по мыши.

- Потрясающе! - восхитилась Дениз.

Робин, неверно истолковав интонацию, пожала плечами:

- Делов-то!

Дениз присела на торфяной брикет, накрытый пластиком, и подождала, пока Робин переодевалась. Потому ли, что на пальцах одной руки можно было пересчитать субботние осенние вечера, которые Дениз, с тех пор как ей стукнуло двадцать лет, провела вне кухни, или потому, что некая сентиментальная часть ее души сохранила привязанность к эгалитаризму, который так раздражал Клауса фон Киппеля в жителях Сент-Джуда, - по той или иной причине Робин Пассафаро, всю свою жизнь прожившая в урбанистической Филадельфии, показалась Дениз компатриоткой со Среднего Запада, то есть оптимисткой, энтузиасткой, желающей послужить обществу.

И теперь было уже не так важно, понравится ли она Робин. Главное, что Робин нравится ей. Когда та снова показалась на пороге и заперла за собой дверь, Дениз спросила, не найдется ли у нее времени поужинать вместе.

- Брайан и его отец повезли девочек на матч "Филли", - ответила Робин. - Домой вернутся, объевшись стадионной сухомятки. Так что, ясное дело, мы с тобой можем поужинать.

- У меня на кухне кое-что осталось, - сказала Дениз. - Не возражаешь?

- Да пожалуйста. Делов-то!

Обычно, когда шеф-повар приглашает кого-то на ужин, приглашенный чувствует, что ему оказали честь, и ведет себя соответственно. Но Робин так просто не возьмешь.

Стемнело. На Кэтрин-стрит пахло последним бейсбольным уик-эндом. Они шли на восток, по пути Робин рассказывала Дениз про своего брата Билли. Дениз уже слышала эту историю от Брайана, но кое-что в версии Робин оказалось для нее неожиданностью.

- Погоди-ка, - перебила она. - Выходит, Брайан продал свою компанию корпорации "У.", а Билли напал на одного из вице-президентов этой корпорации, и ты усматриваешь тут связь?

- Господи, конечно! - воскликнула Робин. - В том-то весь ужас.

- Об этом Брайан не упоминал.

Робин буквально взвизгнула:

- Быть не может! В этом же все дело! Господи! Как это для него типично: словом не обмолвиться. Ведь иначе ему было бы нелегко, как и мне. Помешало бы ему наслаждаться жизнью в Париже или ланчем с Харви Кейтелем и вообще. Поверить не могу, что об этом он ничего не сказал.

- Объясни мне, в чем дело.

- Рик Флэмбург останется инвалидом до конца жизни, - сказала Робин. - Мой брат проведет в тюрьме ближайшие десять-пятнадцать лет, эта мерзкая корпорация захватывает городские школы, отец сидит на антидепрессантах, а что Брайан? "Смотри, как облагодетельствовала нас корпорация "У.", мы можем переехать в Мендосино!"

- Ты же ничего плохого не сделала! - заступилась Дениз. - Разве ты в ответе за все это?

Робин резко обернулась и посмотрела ей прямо в глаза:

- В чем смысл жизни?

- Не знаю.

- И я не знаю, но думаю, смысл не в том, чтобы выигрывать.

Они шли дальше в молчании. Дениз, для которой выигрывать кое-что все-таки значило, угрюмо отметила, что Брайану и тут повезло: он женился на женщине с принципами. И тем не менее, добавила она к своим наблюдениям, Робин не слишком-то предана мужу.

В гостиной Дениз мало что изменилось с тех пор, как три года назад ее выпотрошил Эмиль. В уик-энд слез, когда оба старались перещеголять друг друга в самоотверженности, победа осталась за Дениз благодаря двойному преимуществу: она чувствовала себя более виноватой, чем бывший муж, и к тому же дом достался ей. Поэтому она уговорила Эмиля забрать практически всю мебель, которая ей нравилась или представляла для нее ценность, а также и ту, которой она не столь дорожила, но тоже могла бы попользоваться.

Бекки Хемерлинг пустой дом отпугивал. Такой холодный, полный ненависти к себе, вроде монастыря.

- Как мило, просторно! - похвалила Робин. Дениз усадила Робин за ополовиненный стол для пинг-понга, служивший ей обеденным, открыла бутылку вина за пятьдесят долларов и приступила к процессу кормления. У Дениз не возникало проблем с весом, но, если б она ела как Робин, через месяц бы лопнула. С почтительным изумлением Дениз смотрела, как гостья, быстро работая локтями, истребила две почки, сосиску домашнего приготовления, отведала все салаты из квашеной капусты и щедро намазала маслом изрядный - уже третий по счету - кусок ржаного хлеба из домашней пекарни.

Дениз мутило, она почти не могла есть.

- Святой Иуда - мой любимый святой, - сказала Робин. - Брайан тебе говорил, что я хожу в церковь?

- Да, говорил.

- Еще бы. Он у нас такой терпимый, всепонимающий! - Робин возвысила голос, лицо ее разгорелось от вина. У Дениз что-то сжалось в груди. - Одно из больших преимуществ католичества - это святые патроны, такие, как святой Иуда.

- Покровитель безнадежных дел?

- Вот именно. Зачем нужна церковь, если не ради проигранных дел?

- Вот так я болею за футбол, - подхватила Дениз. - Победителям сочувствие не требуется.

Робин кивнула:

- Да, ты-то знаешь, о чем я. Но когда живешь рядом с Брайаном, начинаешь думать, что проигравшие в чем-то не правы. Нет, он не критикует, он такой терпимый, любящий, готов все понять. Брайан просто замечательный! Никаких изъянов! Однако он ставит на победителя, а я вот не победитель. Да и не хочу им быть!

Дениз никогда не подвергала Эмиля подобному анализу и даже сейчас не собиралась этого делать.

- А ты - ты как раз из победителей, - продолжала Робин. - Вот почему, честно сказать, я боялась, что ты меня вытеснишь. Дышишь мне в спину.

- Не-а.

Робин довольно хихикнула.

- Замолвлю словечко за Брайана, - сказала Дениз. - Ему вовсе не требуется, чтобы ты походила на Брук Астор. Он вполне довольствуется мещанским уютом.

- Мещанство и меня бы устроило, - вздохнула Робин. - Такой домик, как у тебя. Такой вот ополовиненный стол для пинг-понга на кухне.

- Двадцать долларов - и он твой.

- Брайан чудный. С этим человеком я готова прожить всю жизнь. Он - отец моих детей. Проблема во мне. Это я не укладываюсь в схему. Это мне понадобилось записаться в воскресную школу. Слушай, куртки не найдется? Что-то я замерзла.

Невысокие свечи потрескивали на октябрьском сквозняке. Дениз принесла свою любимую джинсовую куртку на шерстяной подкладке ("Ливайз" уже снял такие с производства), подивилась, какой большой куртка кажется на худеньких плечиках Робин, как исчезают в рукавах ее тонкие ручки, словно футболист одолжил подружке свою форму.

На следующий день, когда Дениз сама надела эту куртку, она показалась ей мягче и легче прежнего. Подняла воротник, закуталась.

В ту осень Дениз работала изо всех сил, но у нее было больше свободного времени и более гибкое расписание, чем в прежние годы. Она заезжала в "Огород", завозила угощение. Наведывалась в особняк Каллаханов на Панама-стрит в отсутствие Брайана и засиживалась на весь вечер. Как-то раз, вернувшись домой и застав ее на кухне - они с девочками пекли кексы, - Брайан нисколько не удивился, будто такое бывало уже десятки раз.

Словно повторился опыт ее детства - свалилась с неба в семью, уже состоящую из четырех человек, и все сразу ее полюбили. Следующим завоеванием стала Шинед - серьезная маленькая читательница, оказывается, интересовалась модой. Дениз вывозила ее по субботам в магазины, купила девочке бижутерию, старинную тосканскую шктулку для драгоценностей, альбомы диско и протодиско середины семидесятых, старинные иллюстрированные книги о костюмах, об Антарктиде, о Джекки Кеннеди и о кораблестроении. Она помогала Шинед выбирать более крупные и яркие, но менее дорогие подарки для Эрин. Шинед унаследовала от отца безукоризненный вкус, носила черные джинсы, вельветовые мини-юбки и джемпера, серебряные браслеты и пластмассовые бусы, длиннее даже, чем ее длинные волосы. После похода в магазин она чистила картошку на кухне у Дениз - опять же безупречно - или лепила что-нибудь несложное из теста, меж тем как повариха сочиняла угощение, способное порадовать детское нёбо: клинышки груши, завитушки из домашней мортаделлы, бузинное сорбэ в маленькой мисочке бузинного соуса, равиоли с бараниной, приправленные оливковым маслом и капелькой мяты, обжаренная кубиками полента.

В тех редких случаях (свадьба друзей, например), когда Робин и Брайан еще выходили вместе, Дениз приезжала на Панама-стрит присматривать за девочками. Она учила их готовить макароны со шпинатом и танцевать танго. Эрин вслух по порядку перечисляла всех президентов Соединенных Штатов. Вместе с Шинед Дениз шарила по шкафам в поисках новых нарядов.

- Мы с Дениз будем этнологами, - предлагала Шинед. - А ты, Эрин, женщиной из племени мон.

И Шинед уговаривалась с Эрин насчет того, как ведут себя женщины из племени мон, а Дениз смотрела, как Шинед танцует под песенку Донны Саммер, вроде бы лениво, скучая, движения только намечены, каблуки почти не отрываются от пола, плечики еле движутся, волосы скользят по спине (а Эрин тем временем как будто бьется в эпилептическом припадке), - смотрела и ощущала в сердце любовь не только к этой девочке, но и к ее родителям, разделившим с ней волшебство воспитания ребенка.

На Робин это не производило особого впечатления.

- Еще бы им тебя не любить! - фыркала она. - Ты бы попробовала вычесать у Шинед колтуны! Поспорила бы с ней двадцать минут кряду о том, как надо заправлять постель! А ты видела ее оценки по математике?!

- Плохие? - спрашивала огорченная воспитательница.

- Кошмарные! Придется пригрозить ей, что ты не придешь к нам больше, если она не подтянется.

- Ой, не надо!

- Может, займешься с ней делением?

- Я на все согласна.

Как-то в ноябре, в воскресенье, когда вся семья в составе пяти человек прогуливалась в парке Фэрмонт, Брайан шепнул Дениз:

- А Робин по-настоящему полюбила тебя. Я-то и не надеялся.

- Робин мне очень нравится, - откликнулась Дениз.

- Сперва мне казалось, она тебя побаивается.

- У нее была на то причина, верно?

- Я ничего ей не говорил.

- Ну, спасибо!

Дениз понимала, что те самые качества, которые бы позволили Брайану изменить Робин, - сознание, что ему можно все, собачья жизнерадостная уверенность, что всякий его поступак хорош и приятен всем, - успешно помогали обманывать и самого Брайана. Дениз видела, что превращается для Брайана в некий придаток Робин, а поскольку в системе ценностей Брайана "Робин" приравнивалась к "совершенству", он мог и дальше не обращать внимания на "Робин" и "Дениз" и ничуть не тревожиться из-за них.

Столь же безусловно Брайан доверял и приятелю Дениз, Робу Зито, поставленному во главе "Генератора". Брайана держали в курсе дела, но с наступлением холодов он все реже заглядывал в ресторан. Дениз забеспокоилась было, не обзавелся ли Брайан другой любовницей, но объектом его увлечения оказался независимый кинорежиссер Джерри Шварц, прославившийся умением выбирать саундтрек и добывать (вновь и вновь) деньги на заведомо убыточные элитарные проекты. ("Лучше всего смотреть этот фильм, зажмурив глаза", - писала "Энтертейнмент уикли" об издевательском опусе Шварца "Корзинка с фруктами".) Брайан, пылкий поклонник шварцевских саундтреков, спикировал на режиссера, точно ангел небесный, с пятьюдесятью штуками в клюве, когда режиссер едва начал пробы для современной версии "Преступления и наказания", где Раскольников (его играл Джованни Рибизи) был юным анархистом и неистовым меломаном и жил в андеграунде северной Филадельфии. Пока Дениз и Роб Зито расставляли в "Генераторе" мебель и налаживали освещение, Брайан вместе со Шварцем и Рибизи носился по живописным руинам Найстауна, менялся со Шварцем дисками из одинаковых, на "молнии", футляров и ужинал в нью-йоркском "Пастисе" вместе со Шварцем, Грейлом Маркусом и Стивеном Малкмусом.

Незаметно для себя Дениз стала думать, что с сексом между Брайаном и Робин покончено. Вот почему, когда накануне Нового года Дениз и еще четыре супружеские пары с детьми собрались в особняке на Панама-стрит и Дениз наткнулась на Каллаханов, нежничавших на кухне, она извлекла из-под груды шуб свое пальто и опрометью кинулась прочь. Неделю Дениз пребывала в прострации, не звонила Робин, не навещала девочек. Она влюбилась в гетеросексуалку, за мужа которой и сама не прочь была бы выйти. Вот уж поистине безнадежный случай. Святой Иуда дал, святой Иуда взял.

Недолгое затишье нарушила Робин: позвонила, исступленно заверещала в трубку:

- Знаешь, о чем будет фильм Джерри Шварца?!

- Э... Достоевский в Джермантауне? - припомнила Дениз.

- А, так ты знаешь. Почему же мне ничего не известно?! Потому, что он скрывает это от меня, он знает, что я на это скажу!

- Ты имеешь в виду Джованни Рибизи, который с куцей бороденкой вполне сойдет за Раскольникова? - спросила Дениз.

- Мой муж, - взяла тоном выше Робин, - вложил пятьдесят тысяч долларов, полученных от корпорации "У.", в фильм об анархисте из северной Филадельфии, который раскроил череп двум старухам и угодил за это в тюрьму! Он только о том и твердит, как круто тусоваться с Джованни Рибизи, и Джерри Шварцем, и Ианом Как-его-бишь, и Стивеном Не-помню-имени, в то время как мой брат, настоящий анархист из северной Филадельфии, который на самом деле раскроил человеку череп...

- Да-да, я понимаю, - подхватила Дениз, - действительно, он мог бы проявить больше такта...

- Не в такте дело, - вздохнула Робин. - Просто в глубине души я ему до смерти надоела, а он этого даже не сознает.

С того дня Дениз стала исподволь подталкивать Робин к измене. Она убедилась, что, оправдывая незначительные прегрешения Брайана, побуждала Робин перейти к более серьезным обличениям, и с ними уже заступнице приходилось волей-неволей соглашаться. Она слушала, слушала и слушала. Научилась понимать Робин так, как ее никто никогда не понимал. Забрасывала ее вопросами, которые Брайану в голову не приходило задать: о Билли, о ее отце, о церкви, об "Огороде", о полудюжине подростков, которые увлеклись садоводством и собирались вернуться к Робин следующей весной, о романтических и академических успехах ее юных протеже. Дениз даже посетила вечер составления списка семян и теперь знала всех любимчиков Робин в лицо. Занялась с Шинед делением. Умело направляла разговор на темы кинозвезд, популярной музыки и высокой моды, зная, как разрушительны для брака Робин эти беседы. Несведущему слушателю показалось бы, что Дениз просто укрепляет дружбу с Робин, но она видела, как Робин ест, знала, какой голод снедает ее.

Открытие "Генератора" пришлось отложить (не успели провести канализацию), и Брайан, воспользовавшись отсрочкой, укатил вместе с Джерри Шварцем на кинофестиваль в Каламазу, а Дениз не упустила случая провести с Робин и девочками целых пять вечеров подряд. В последний вечер она почти безнадежно перебирала кассеты в видеопрокате, пока не выбрала, наконец, "Подожди до темноты" (омерзительный самец преследует изобретательную Одри Хепберн, цветом волос очень похожую на саму Дениз), а также "Дикую штучку" (прекрасная и решительная Мелани Гриффит избавляет Джеффа Дэниелса из оков бессмысленного брака). Робин покраснела, едва взглянув на названия доставленных на Панама-стрит кассет.

После полуночи, в перерыве между киносеансами, они устроились выпить виски на диване в гостиной, и Робин еще более пронзительным, чем обычно, голосом попросила разрешения задать личный вопрос.

- Как часто вы с Эмилем дурачились? Сколько раз в неделю?

- Я не вправе судить о норме, - ответила Дениз. - Чтобы увидеть нечто нормальное, мне всегда приходилось смотреть в зеркальце заднего вида.

- Конечно, конечно. - Робин не сводила глаз с пустого голубого экрана. - Но что ты тогда считала нормой?

- Пожалуй, тогда мне казалось, - протянула Дениз (назови большое число, назови большое число, твердила она себе), - что, скажем, три раза в неделю будет нормально.

Робин шумно вздохнула. Ее левое колено соприкоснулось с правым коленом Дениз, площадь соприкосновения - дюйм или два.

- Просто скажи мне, что ты считаешь нормой, - уточнила она.

- Думаю, для некоторых людей каждый день в самый раз.

Голос Робин скрежетнул, словно разгрызаемый кубик льда:

- Это бы мне понравилось. Звучит неплохо.

Тот участок колена онемел, его кололо иголочками, жгло огнем.

- На самом деле все не так, да?

- Дважды в месяц, - сквозь зубы буркнула Робин. - Дважды в МЕСЯЦ!

- Думаешь, Брайан с кем-то встречается?

- Не знаю, чем он занят. Ко мне это отношения не имеет. А я чувствую себя полной дурой.

- Ты вовсе не дура. Совсем наоборот.

- Так что там на второй кассете?

- "Дикая штучка".

- Ох, делов-то! Давай посмотрим.

В следующие два часа внимание Дениз было сосредоточено на собственной руке, которая лежала на подушке дивана поблизости от руки Робин. Руке было неудобно, она мечтала уползти обратно, но Дениз не собиралась сдавать с трудом отвоеванную территорию.

После фильма они смотрели телевизор, потом сидели в тишине, страшно долго, не то пять минут, не то целую вечность, но Робин так и не брала теплую, о пяти пальцах, наживку. Сейчас бы пригодилась напористая мужская сексуальность. Теперь те полторы недели, которые Дениз пришлось терпеть, прежде чем Брайан ее сграбастал, казались мгновением ока.

В четыре утра, умирая от усталости и возбуждения, Дениз собралась уходить. Робин надела ботинки и лиловую нейлоновую куртку, проводила ее до машины. И тут-то, наконец, обеими руками сжала руку Дениз, погладила ее ладонь сухими, взрослыми пальцами. Как, мол, она рада, что Дениз стала ее другом.

"Придерживайся этого курса, - велела себе Дениз. - Веди себя как сестра".

- И я рада, - откликнулась она.

Робин издала свое "хи-хи-хи" - чистейшее, концентрированное выражение скованности. Посмотрела на ладонь Дениз - она все еще нервозно мяла ее обеими руками - и сказала:

- Забавно будет, если это я обману Брайана?

- Боже! - невольно вырвалось у Дениз.

- Не беспокойся! - Робин зажала указательный палец Дениз в кулаке и сильно, судорожно его сдавила. - Я просто шучу.

Дениз уставилась на нее. Ты хоть слышишь, что говоришь? Понимаешь, что ты делаешь с моим пальцем?!

Робин прижала руку Дениз ко рту, прикусила ее, втянув губы, смягчая прикосновение зубов, слегка погрызла и выпустила. Отступила на шаг, переминаясь с ноги на ногу:

- До скорого!

На следующий день Брайан вернулся из Мичигана. Идиллия кончилась.

Дениз вылетела в Сент-Джуд на короткие пасхальные каникулы. Инид, словно игрушечное пианино с единственной уцелевшей клавишей, каждый день заводила разговор о своей старой подруге Норме Грин, которая, увы, была влюблена в женатого мужчину. Чтобы переменить тему, Дениз сказала, что Альфред кажется ей гораздо оживленнее и разумнее, чем мать изображает его в письмах и в воскресных телефонных разговорах.

- Он подтянулся, пока ты в городе, - парировала Инид. - Стоит нам остаться вдвоем, и он делается совершенно невозможным.

- Может быть, когда вы тут одни, ты слишком пристаешь к нему...

- Дениз, если б ты жила с человеком, который целыми днями спит в кресле...

- Чем больше ты делаешь ему замечаний, тем больше он сопротивляется.

- Ты ничего не видишь, заехала в гости на несколько дней. Я-то знаю, о чем говорю. И что мне делать?!

"Живи я с человеком, все время истерично меня критикующим, я бы тоже целый день спала в кресле", - думала Дениз.

В Филадельфии ее ждала кухня "Генератора". Жизнь вновь обрела "близкий к норме" уровень безумия: Дениз набирала и учила персонал, устраивала финальные соревнования между отобранными кондитерами, решала тысячи проблем доставки, расписания, производства, цен. С точки зрения архитектурного искусства ресторан оказался шедевром, как и опасалась Дениз, зато, впервые за всю свою карьеру, она составила меню по всем правилам - не менее двадцати беспроигрышных блюд. Трехсторонняя конференция Париж - Болонья - Вена, лучшие представители континентальной кухни, созванные Дениз под ее фирменным девизом; вкус важнее внешности. Вновь увидев Брайна во плоти, не того, которого привыкла видеть глазами Робин, Дениз припомнила, как он ей нравился. Ее мечты о завоевании рассеялись, правда не до конца. Разжигая гарландовскую печь, муштруя персонал, востря ножи, Дениз повторяла про себя; дьявол найдет работу для праздных рук. Если она будет трудиться, как велит Бог, у нее не останется досуга гоняться за чужой женой.

Она отказывала себе во всем, работала с шести утра до полуночи. И чем дольше находилась вдали от плотских чар Робин, от чар, источаемых жаром ее тела и ее голодом, тем легче было признать, что в нервозности Робин, скверной прическе и безобразной одежде, в ржавом скрежете голоса и неестественном смехе, в полном и безнадежном отсутствии стиля нет ничего привлекательного. Благожелательное равнодушие Брайана, словно отмахивающегося - "Конечно-конечно, Робин просто замечательная!" - теперь становилось понятнее. Да, Робин замечательная, но тому, кто на ней женат, требуется порой отдых от ее пламенной энергии, несколько дней досуга в Нью-Йорке, Париже, Сандансе...

Однако непоправимый вред был уже причинен. Пропаганда супружеской неверности сделала свое дело. С настойчивостью, еще более невыносимой оттого, что она сопровождалась смущенными извинениями, Робин ни на минуту не оставляла Дениз в покое. Являлась в "Генератор". Приглашала Дениз на ланч. Звонила в полночь и болтала о тех не слишком занимательных предметах, к которым Дениз (как долго она притворялась!) якобы питала огромный интерес. По воскресеньям Робин заставала Дениз дома врасплох и усаживалась пить чай за стол для пинг-понга, поминутно краснея и издавая свой смешок.

И какая-то часть Дениз думала над остывающим чаем: "Черт, теперь она влюбилась в меня". Эта часть души словно реальную угрозу обдумывала изнурительные требования Робин: ей каждый день нужен секс! Эта же часть души возмущалась: "Боже, а как она ест!" И наконец: "Я же не "лесбиянка"!"

Но другую часть души затопило желание. Никогда прежде Дениз не сознавала с такой очевидностью, что секс - болезнь, совокупность тяжких телесных симптомов, никогда не болела этой болезнью, пока Робин не заразила.

В разговоре повисла пауза, и рядом с углом стола для пинг-понга Робин нащупала изящно обутую стопу Дениз, зажала ее своими бесформенными, белыми в лилово-оранжевую полоску, кедами. Подалась вперед и схватила Дениз за руку. Покраснела так, что Дениз всерьез испугалась за ее здоровье.

- Так вот, - сказала Робин, - я подумала...

"Генератор" открылся 23 мая, ровно через год после того, как Брайан начал платить Дениз непомерное жалованье. В последний момент церемонию открытия перенесли на неделю; Брайан уехал с Джерри Шварцем на Каннский фестиваль. Пока хозяин отсутствовал, Дениз каждую ночь воздавала должное его великодушию и щедрости, являясь на Панама-стрит и ложась в постель с его женой. Ей казалось, что мозгов у нее осталось меньше, чем в сомнительной телячьей голове у мясника, торгующего "со скидкой" на Девятой улице, но выматывалась она не так сильно, как опасалась заранее. Достаточно было поцелуя, прикосновения к колену, и тело оживало. Сколько раз в браке с Эмилем она отказывалась от полового акта, а теперь одна мысль о нем вдыхала в нее жизнь, ускоряла обороты. Она прислонялась лицом к спине возлюбленной, находила местечко для своей щеки между ее лопаток, обеими руками обхватывала груди Робин - округлые, плоские, удивительно легкие, играла с ними, точно котенок с двумя пуховками для пудры. Засыпала на часок-другой, потом выбиралась из постели, отпирала дверь спальни (Робин принимала меры на случай внезапных визитов Эрин или Шинед) и, дрожа всем телом, плелась домой сквозь сырой филадельфийский рассвет.

Брайан разместил в местных еженедельниках и ежемесячниках заманчивую и загадочную рекламу "Генератора", пустил слух по своей сети, но 26 ланчей и 45 ужинов в первый день отнюдь не соответствовали возможностям кухни: застекленный обеденный зал, подвешенный в голубом свечении, подобном излучению Черенкова, вмещал 140 человек; Дениз готова была обслуживать 300 клиентов за вечер. Брайан пришел пообедать в субботу вместе с Робин и девочками, ненадолго заглянул на кухню. Дениз умело притворялась подругой девочек, а Робин (ей так шла красная помада и маленькое черное платье) умело притворялась женой Брайана.

Дениз постаралась задобрить строгих критиков у себя в голове. Разве Брайан не стоял перед ней на коленях в Париже? Она ничего плохого не делает, играет по его правилам, предоставила Робин возможность сделать первый шаг. Но все иезуитские ухищрения не могли объяснить, почему она не испытывает абсолютно никаких угрызений совести. В разговоре с Брайаном Дениз становилась рассеянной и туповатой. Смысл его слов доходил до нее с опозданием, точно перевод с французского. Конечно, для такой приглушенности были причины: Дениз спала по четыре часа в сутки, поскольку работа на кухне в скором времени пошла полным ходом. Брайана, поглощенного кинопроектами, обманывать было нетрудно, как и предвидела Дениз. Пожалуй, это был даже не обман, а раздвоение сознания. Роман с Робин был сном, мечтой, расцветавшей в глухой, звукоизолированной каморке ее мозга, куда девочка, выросшая в Сент-Джуде, привыкла прятать свои желания.

В конце июня в "Генератор" слетелись журналисты, отведали и разошлись довольные. Репортеру из "Инквайрера" пришло на ум сравнение с браком: "союз совершенно уникальной" обстановки с "творческими" блюдами "перфекционистки" Дениз Ламберт он провозгласил тем "непременным" впечатлением, которое "само по себе" могло бы отвести Филадельфии "место на крутой кулинарной карте". Брайан пришел в восторг, а Дениз насупилась. Интонация статьи, как она полагала, больше соответствовала какому-то снобистскому, выпендрежному заведению. Она пересчитала абзацы: четыре посвящены архитектуре и интерьеру, три ни о чем, в двух говорится об обслуживании, еще в одном о вине и в двух о десертах, и только семь абзацев уделено ее меню.

- Они даже не упомянули квашеную капусту! - воскликнула шеф-повар, чуть не плача от ярости.

Заказы по телефону поступали день и ночь. Работать, работать! Но Робин продолжала звонить то утром, то среди дня по служебному номеру, ее голос был пронзительным от смущения, поток речи прерывали нервозные паузы: "Вот... я подумала... как ты думаешь... можем мы быстренько повидаться?" И Дениз вместо "нет" снова и снова отвечала "да". Перепоручала помощникам или откладывала на потом точную инвентаризацию запасов, сложное предварительное обжаривание и обязательные звонки поставщикам и удирала на встречу с Робин в ближайшую рощицу на берегу Шуилкила. Иногда они просто сидели на скамейке, держась за руки, и бесконечно обсуждали испытываемое Робин чувство вины, и почему у Дениз это чувство отсутствует, и что для них обеих означают их теперешние отношения, и как все это вышло, причем у Дениз все тело зудело от нетерпения, когда в рабочие часы приходилось говорить на темы, никак с работой не связанные. Однако болтовня быстро иссякала. Голос Робин в трубке служебного телефона означал одно: язык. Ей достаточно было вымолвить слово, чтобы Дениз отключилась и перестала слышать. Губы и язык Робин продолжали произносить инструкции, соответствовавшие той или иной ситуации, но для Дениз они говорили на ином наречии: вверх и вниз, кругами, кругами - на языке, который ее тело понимало интуитивно и тут же повиновалось. Иногда, заслышав этот голос, Дениз обмякала, живот прилипал к спине, ее сгибало пополам, и на час с лишним все исчезало из мира, кроме этого языка, ей дела не было до фазанов в масле и ждущих расчета поставщиков. Дениз покидала "Генератор", двигаясь, словно под гипнозом, не реагируя ни на что вокруг, внешние шумы приглушались до нулевого уровня, и большое спасибо водителям, соблюдавшим правила дорожного движения. Ее машина превращалась в язык, скользивший по влажному асфальте улиц, ее ноги - раздвоенный язык, лижущий мостовую, входная дверь заветного дома - уста, готовые ее поглотить, персидский ковер в коридоре перед супружеской спальней - еще один высунутый язык, кровать с одеялами и подушками - большой, мягкий язык, манящий к себе, и вот...

Дениз осваивала новую для себя территорию. Никогда прежде она не испытывала такого острого желания, особенно в сексе. В браке достижение оргазма было как бы еще одной утомительной, но непременной обязанностью по кухне. Четырнадцать часов кряду она работала и нередко засыпала прямо в уличной одежде. Меньше всего ей хотелось посреди ночи возиться со сложным, отнимавшим с каждым разом все больше времени рецептом, изготовляя блюдо, к которому лично она утратила вкус. Предварительная подготовка - минимум пятнадцать минут, но после этого отнюдь не всегда удавалось перейти к решительным действиям - то сковорода перегревалась, жар то чересчур сильный, то чересчур слабый, лук никак не покрывается золотистой корочкой или сразу начинает гореть и прилипать к днищу; надо снять сковороду с плиты, остудить, а потом начинать все сначала, поспорив с обиженным, обозленным помощником, и конечно же мясо получалось жесткое, волокнистое, соус от многократных добавок и перемешиваний утрачивал консистенцию, и уже так поздно, так дьявольски поздно, в глаза словно толченого стекла насыпали, ну ладно, если не пожалеть сил и времени, злосчастное блюдо все-таки удастся выложить на тарелку, но оно будет выглядеть так, что и официантам не скормишь, так что приходится быстренько проглотить его ("Ну хорошо, у меня оргазм") и заснуть, несмотря на боль во всем теле. Право же, овчинка выделки не стоит, и тем не менее раз в неделю, раз в две недели Дениз снова принималась за дело, потому что Эмиль во что бы то ни стало добивался, чтобы жена получила удовлетворение, а она чувствовала себя виноватой. Его-то Дениз могла удовлетворить столь же умело и безошибочно (а когда появилась привычка, и столь же автоматически), как осветлить бульон консоме, и она так радовалась, так гордилась приобретенными навыками. Но нет, если Эмилю не удастся довести ее до легких спазм и вырвать два-три непроизвольных (или отчасти непроизвольных) вздоха, их брак будет в опасности. Хотя в итоге он оказался прав на все сто процентов, несколько лет до встречи с Бекки Хемерлинг Дениз жила под непосильным бременем вины, давления и разочарования.

Робин - это готовое блюдо. Чтобы полакомиться грушей, не нужен рецепт, не нужно возиться у плиты. Вот она, груша, плати и кушай. С Бекки Хемерлинг у Дениз появилась было надежда на такую легкость отношений, но только теперь, в тридцать два года, Дениз стала догадываться, из-за чего весь этот сыр-бор. А как только распробовала, начались проблемы. В августе девочек отправили в лагерь, Брайан уехал в Лондон, и шеф-повар самого что ни на есть модного нового ресторана поднималась с постели только затем, чтобы снова рухнуть на ковер, одевалась и тут же раздевалась вновь, выползала в прихожую и переживала очередной приступ экстаза, распластавшись спиной по входной двери, наконец, на ватных ногах, с полузакрытыми глазами, она добиралась до своей кухни, а вернуться обещала ровно через сорок пять минут! Все это никуда не годилось, от этого страдал ресторан. Очередь подвигалась медленно, обслуживание столиков задерживалось. Дважды ей приходилось вычеркивать из меню какие-то блюда, потому что в ее отсутствие подготовительный цикл сорвали. И все равно в самый разгар вечера Дениз вновь уходила в самоволку. Мчалась через Героиновый Рай, Косячковый Ряд и Аллею Крэка к "Огороду". У Робин было расстелено в саду одеяло. Большая часть земли уже была возделана, удобрена, заполнена новыми посадками. Помидоры росли в проволочных цилиндрах внутри старых автомобильных шин. Посадочные и бортовые огни снижающихся самолетов, полузакрытый смогом свет звезд, излучение табло над Стадионом ветеранов, зарница над Тиникумом, луна, заразившаяся гепатитом от грязного Камдена, - все зловещие краски города ложились на шкурку зреющих баклажанов, юных перчиков, корнишонов и сладкой кукурузы, на спеющие дыни. Дениз, раздетая донага (посреди города!), скатывалась с одеяла в прохладную ночную грязь, в песчаную, только что вскопанную почву. Прижималась к ней щекой, вонзала в нее пропахшие Робин пальцы.

- Перестань, перестань! - верещала Робин. - У нас тут латук!

Потом Брайан вернулся, но обе авантюристки продолжали рисковать. То Робин говорила дочке, будто Дениз почувствовала себя плохо и прилегла в спальне, то они лихорадочно извивались в кладовке на Панама-стрит, а Брайан в десяти шагах от них вслух читал Э. Б. Уайта. Наконец, за неделю до Дня труда, наступило утро в кабинете директора "Огорода", когда под тяжестью двух тел старинный деревянный стул Робин треснул и у него отвалилась спинка. Обе хохотали во весь голос, и тут послышался голос Брайана.

Робин вскочила и одним движением отперла дверь, распахнула ее, чтобы скрыть, что было заперто. Брайан держал в руках корзинку с зелененькими прыщавыми огурчиками. При виде Дениз он удивился и, как всегда, обрадовался.

- Что у вас тут?

Дениз стояла на коленях возле стола, рубашка выскочила из брюк.

- У Робин стул сломался, - пояснила она. - Щупаю ножку.

- Я попросила Дениз починить! - проскрипела Робин.

- Что ты здесь делаешь? - с искренним изумлением спросил Брайан у Дениз.

- То же, что и ты, - ответила она. - Подумала насчет цуккини.

- Сара сказала, никого нет.

Робин ретировалась к выходу.

- Пойду отругаю ее. Девочка должна знать, тут я или нет.

- Как Робин ухитрилась сломать стул? - спросил Брайан.

- Не знаю, - ответила Дениз, чуть не плача, словно скверная девчонка, попавшаяся на месте преступления.

Брайан взял в руки верхнюю половинку стула. Раньше Дениз не обнаруживала в нем сходства со своим отцом, но сейчас ее пронзило: в точности как Альфред, Брайан испытывал явное сочувствие к сломанной вещи.

- Хороший, крепкий дуб, - ворчал он. - С чего это он вдруг сломался?

Поднявшись с колен, Дениз побрела в холл, на ходу заправляя блузу в штаны. Она так и брела, пока не вышла на улицу и не уселась в свою машину. Поехала по Бейнбридж-стрит к реке. Притормозила, упершись в хромированное ограждение, отпустила педаль сцепления, и мотор заглох. Машина ударилась об ограждение, отскочила, замерла на месте, и только теперь Дениз позволила себе заплакать над сломанным стулом.

К тому времени, когда Дениз вернулась в "Генератор", в голове у нее прояснилось. Она видела, что ее "Огород" зарос сорняками: не ответила на звонки ресторанного обозревателя из "Таймс", редактора "Гурмана" и очередного ресторатора, мечтавшего переманить у Брайана шеф-повара. В холодильнике испортились неиспользованные утиные грудки и телячьи отбивные общей стоимостью в тысячу долларов. Всему кухонному персоналу было известно, но никто не потрудился сообщить Дениз, что в туалете для служащих обнаружен шприц. Кондитер утверждал, что уже дважды оставлял Дениз записки (по-видимому, насчет жалованья), а она даже не помнила, чтобы они попадались ей на глаза.

- Почему никто не заказывает ребрышки по-деревенски? - набросилась шеф-повар на управляющего, Роба Зито. - Почему официанты не рекламируют мои дивные, вкусные, оригинальные ребрышки по-деревенски?

- Американцы не любят кислую капусту, - ответил Зито.

- Как же, не любят! Я могла смотреться в тарелку словно в зеркало, когда люди брали эти ребрышки. Я могла сосчитать все свои ресницы до единой!

- Наверное, к нам иногда заглядывают немцы, - предположил Зито. - Граждане Германии очищают тарелки до зеркального блеска.

- Видать, ты сам не поклонник квашеной капусты?

- Ничего, занятное блюдо, - уклончиво ответил управляющий.

От Робин вестей не было, сама Дениз ей не звонила. Она дала интервью "Таймс" и даже позволила себя сфотографировать, успокоила самолюбие кондитера, осталась допоздна на работе и потихоньку избавилась от провонявшего мяса, выгнала судомойку, которая ширялась в уборной, и каждый ланч, каждый ужин проверяла всю цепочку, нащупывая слабые места.

День труда: никаких признаков жизни. Дениз заставила себя покинуть ресторан, пройтись по опустевшему, раскаленному городу. Одиночество привело ее к Панама-стрит. При виде дома у нее начала выделяться влага - совершенно рефлекторно. Коричневый каменный фасад все еще казался лицом, дверь - языком. Машина Робин стояла на улице, машина Брайана отсутствовала - вся семья уехала на Кейп-Мей. Пыль на пороге свидетельствовала, что никого дома нет, но Дениз все же надавила кнопку звонка. Потом вошла, отворив дверь своим ключом с пометкой "Р/Б". Два лестничных марша наверх, к "родительской" спальне. Дорогостоящий центральный кондиционер, встроенный в особняк, делал свое дело, прохладный консервированный воздух защищал от солнечных лучей раннего сентября. Дениз прилегла на незастеленное супружеское ложе, припомнила тишину и особый запах летних вечеров в Сент-Джуде, когда ее оставляли ненадолго одну и час-другой она могла чудить, как хотела. Она довела себя до кульминации. Полежала на смятых простынях, солнечный луч пробился в окно, заиграл на ее груди. Дениз еще раз угостилась собственным телом, раскинула руки, умиротворенная. Под сдвоенными подушками рука наткнулась на острый уголок - неужели упаковка от презерватива?

Да, это была упаковка от презерватива - разорванная, пустая. Представив себе акт, о котором гласила эта находка, Дениз буквально взвыла и схватилась за голову. Она вылезла из постели, разгладила платье на бедрах и принялась рыться в простынях, ища других мучительных улик. Да, конечно, у супружеской пары был секс. Разумеется. Однако Робин говорила, что перестала принимать таблетки, слишком редко они с Брайаном шалят, и все лето Дениз не видела, не чуяла, не ощущала на теле возлюбленной никаких следов мужчины, а потому позволила себе закрыть глаза на очевидное.

Теперь она стояла на коленях возле корзины для бумаг и копалась в бумажных платочках, использованных билетах, обрывках нитки для чистки зубов, пока не обнаружила еще одну упаковку от презерватива. Ненависть к Робин, ненависть и ревность подступили как мигрень. Дениз перешла в ванную при главной спальне и там, в ведре под умывальником, нашла еще две пустые упаковки и скомканную резинку.

Она била себя кулаками по голове. Дыхание со свистом вырывалось изо рта, когда Дениз мчалась вниз по ступенькам, обратно в сияние послеполуденного солнца. На улице 90, а ее трясет. Извращение, извращение! Добежала до "Генератора", вошла через грузовой лифт. Провела полную ревизию запасов масла, сыров, муки и специй, тщательно составила заказы, наговорила двадцать сообщений на разные автоответчики - четким, вежливым и сухим тоном, - разгребла электронную почту, поджарила себе на гарландовской плите почку, запила ее одной-единственной рюмкой граппы и в полночь вызвала такси.

На следующее утро Робин без предупреждения явилась на кухню в свободной белой рубашке - похоже, с мужа сняла. При виде ее что-то дрогнуло у Дениз внизу живота. Она проводила Робин в кабинет управляющего и заперла дверь.

- Я хочу положить этому конец, - сказала Робин.

- Отлично, я тоже.

Лицо Робин опухло, она непрерывно скребла голову, шмыгала носом словно от тика, подталкивала повыше очки.

- В церкви я не бывала с июня, - продолжала она. - Шинед раз десять ловила меня на лжи. Спрашивает, почему ты давно не заходила. Я даже не знаю в лицо половину ребят, которые записались в последнее время в "Огород". Все летит к черту, я просто не могу больше.

- Как Брайан? - Вопрос вырвался у Дениз против воли.

- Он ничего не знает. - Робин покраснела. - Такой же, как всегда. Ты же знаешь - ты хорошая, я хорошая.

- Ну да.

- Все пошло как-то не так...

- Да, и у меня тут полно работы, так что...

- Брайан не сделал мне ничего плохого. Он этого не заслужил.

Зазвонил телефон. Пусть звонит. Голова вот-вот лопнет. Невыносимо слышать, как Робин произносит имя Брайана.

Робин подняла глаза к потолку, слезы повисли на ресницах.

- Не знаю, зачем я пришла. Не понимаю, что я говорю. Просто мне так плохо, так плохо, я совсем одна.

- Переживешь, - ободрила ее Дениз, - и я переживу.

- Почему ты такая холодная?

- Отроду такая.

- Если бы ты звонила мне, говорила, что любишь...

- Забудь! Бога ради, забудь! Просто забудь!

Робин смотрела на нее с мольбой, но что Дениз могла сделать, даже если бы презервативам нашлось невинное объяснение? Бросить работу в ресторане, где она стала звездой? Переехать в гетто, стать второй мамочкой для Шинед и Эрин? Напялить огромные кеды и варить овощи?

Дениз знала, что лжет самой себе, но уже не могла отделить в своей голове правду от лжи. Она упорно смотрела на крышку стола, пока Робин не бежала, настежь распахнув дверь.

Наутро "Нью-Йорк таймс" посвятила "Генератору" первую полосу в разделе ресторанов, целый подвал. Под заголовком ("Генерируя успех на полную мощность") поместили фотографию Дениз, а снимки здания снаружи и изнутри вынесли на страницу 6, где были представлены также ребрышки по-деревенски и квашеная капуста. Так-то лучше. Гораздо лучше. К полудню ее пригласили выступить на "Фуд чэннел" и предложили вести ежемесячную колонку в "Филадельфии". В обход Роба Зито Дениз дала указание девушке на телефоне принимать заказы на сорок лишних мест за вечер. Гари и Кэролайн позвонили (каждый в отдельности!) и принесли поздравления. Обругав Зито за то, что он отказался зарезервировать на выходные столик для местной телеведущей Эн-би-си, слегка унизив подчиненного, Дениз почувствовала себя значительно лучше.

Богатые люди, каких, бывало, не заманишь в рестораны Филадельфии, толпились в три ряда у стойки бара, когда вошел Брайан с дюжиной роз. Он обнял Дениз, она замерла в его объятиях. Дала ему толику того, чего хочет мужчина.

- Нужны еще столики, - распорядилась она. - Три на четверых и один на шестерых, это как минимум. Требуется на полную ставку человек, умеющий сортировать заказы. Усилить охрану на парковке. Кондитер с большей фантазией и меньшим апломбом. И подумай, не пора ли заменить Роба управляющим из Нью-Йорка, более подходящим для клиентов высокого полета, которые к нам вот-вот явятся.

- Ты так обойдешься с Робом? - изумился Брайан.

- Он не поддержал мои ребрышки и квашеную капусту, - отрезала Дениз. - "Таймс" мои ребрышки и капуста пришлись по вкусу. К черту Роба, раз он не справляется с делом.

Глаза у Брайана вспыхнули, когда он услышал в ее голосе металл. Вроде бы такой Дениз ему еще больше понравилась.

- Как скажешь, - уступил он.

Поздно вечером в субботу она поднялась в "гнездышко", оборудованное Брайаном на крыше "Генератора", выпить с хозяином, Джерри Шварцем, двумя скуластыми блондинками, а также солистом и первой гитарой из своей любимой группы. Теплая ночь, насекомые у реки гудели громко, словно по рельсам "Шуилкил-вей" несся экспресс. Блондинки общались с мобильными телефонами. Изрядно охрипший гитарист угостил Дениз сигаретой и изумился при виде шрамов на ее руках.

- Черт побери, руки у тебя пострашнее моих!

- На моей работе привыкаешь терпеть боль, - пояснила она.

- Повара, как известно, любители всяких эдаких средств.

- Я не прочь выпить в полночь, - возразила она. - Могу принять два тайленола, если надо вставать в шесть.

- Дениз у нас самая крутая. - Хвастливый голос Брайана, выглядывавшего между антенн блондинок, не порадовал Дениз.

Гитарист высунул язык, взял сигарету за кончик, точно пипетку, и запихал горящий уголек во влажную пещеру. Послышалось громкое шипение, даже блондинки оторвались от мобильной связи. Та, что повыше, взвизгнула, окликнула гитариста по имени и заявила, что он сумасшедший.

- И какие такие средства ты успел принять? - поинтересовалась Дениз.

Гитарист вылил ледяную водку прямо на ожог. Высокая блондинка, перепуганная представлением, ответила за него:

- Клонопин, "Джеймсон" и это, как его, модное...

- Ага, и язык к тому же мокрый, - подхватила Дениз, прижимая свою сигарету к нежной коже за ухом. Ей словно выстрелили в голову, но она небрежным жестом отшвырнула окурок в сторону реки.

Гнездышко затихло. Дениз обнаружила свою странность, как никогда прежде не осмеливалась ее обнаруживать. И больно-то не было, она могла бы сейчас приготовить каре ягненка или даже с матерью по телефону поболтать. Дениз испустила сдавленный вопль, захрипела, чтобы потешить аудиторию.

- Все в порядке? - чуть позже, на парковке, спросил Брайан.

- Мне случалось обжечься и похуже.

- Нет, не в том смысле. Со стороны смотреть было страшно.

- Ведь это ты хвастался насчет того, какая я крутая.

- Я пытаюсь извиниться.

Всю ночь она заснуть не могла от боли.

Неделю спустя они с Брайаном наняли бывшего управляющего кафе "Юнион-сквер" и уволили Роба Зито.

Через неделю в ресторане побывали мэр Филадельфии, младший сенатор от штата Нью-Джерси, президент корпорации "У." и Джоди Фостер.

Еще через неделю Брайан отвез Дениз с работы домой, а она пригласила его войти. Попивая то самое вино за пятьдесят долларов, которым Дениз прежде угощала его жену, Брайан спросил, не поссорилась ли она с Робин.

Дениз поджала губы и покачала головой:

- Нет, просто я очень занята.

- Я так и подумал. Сообразил, что не твоя тут вина. Последнее время Робин злится по малейшему поводу, особенно ее раздражаю я.

- Я скучаю по девочкам, - вздохнула Дениз.

- И они по тебе скучают, поверь, - кивнул Брайан, помедлил и добавил, слегка заикаясь: - Я... я подумываю разойтись с ней.

- Очень жаль, - сказала Дениз.

- Эта история с власяницей зашла чересчур далеко, - пожаловался Брайан, разливая вино по бокалам. - Последние три недели она ходит к ночной мессе. Я и знать не знал, что такая бывает. И буквально словом нельзя обмолвиться насчет "Генератора", Робин сразу взрывается. А сама поговаривает насчет того, чтобы воспитывать девочек дома. Наш дом стал для нее чересчур велик. Она-де переедет в домик при "Огороде" и будет воспитывать девочек, а заодно и парочку детишек из числа своих подопечных. Рашид? Мэри Лу? Да уж, отличное место для Шинед и Эрин, трущоба в Пойнт-Бризе! Свихнулась чуточку, право! Конечно, Робин - замечательный человек. Она верит во многие прекрасные вещи, в какие я не верю. Только мне кажется, я ее больше не люблю. Такое впечатление, что я спорю не с ней, а с Ником Пассафаро. "Классовая ненависть II", продолжение!

- Робин преследует чувство вины, - пояснила Дениз.

- Она перестала справляться с материнскими обязанностями.

- Ты хочешь взять девочек себе? - рискнула спросить Дениз.

Брайан покачал головой:

- Не уверен, что Робин потребует оставить их ей, если до этого дойдет. Прямо-таки вижу, как она отказывается от всего.

- Не слишком-то полагайся на это.

Дениз представилось, как Робин расчесывает волосы Шинед, и внезапно остро, до боли, подступила тоска по Робин, по ее неистовому желанию, по ее скованности и безудержности, по ее невинности. Словно щелкнул выключатель, и мозг Дениз превратился в экран, на который проецировались яркие образы совершенств отвергнутой возлюбленной. Самые пустяковые привычки Робин, ее жесты, ее особенности и приметы - любит горячее молоко в кофе, на переднем зубе, который брат ей еще в детстве сломал, выделяется коронка, она наклоняет голову, точно бодливая коза, обрушивая на Дениз свою любовь...

Сославшись на усталость, Дениз выставила Брайана за дверь. Следующим утром на побережье спозаранку разбушевался тропический циклон, влажный ураган, от которого сердито качались деревья и вода выплескивалась на шоссе. Препоручив "Генератор" своим подчиненным, Дениз уехала поездом в Нью-Йорк на свидание с родителями, выручать безответственного братца. За мучительным ланчем, пока Инид в сто первый раз дословно воспроизводила повесть о Норме Грин, Дениз не ощущала в себе никаких перемен. Старая, но действующая модель, "версия 3.2", в лучшем случае - "версия 4.0", которая возмущалась всем достойным возмущения в Инид и любила в Альфреде все, достойное любви. Лишь на пристани, когда мать поцеловала ее на прощание и новая Дениз, "версия 5.0", едва не засунула язык в рот симпатичной старушке, едва не провела руками по талии и бедрам Инид, едва не прижалась к ней и не посулила приехать на Рождество, если такова воля Инид, - лишь тогда Дениз осознала глубину происходивших в ней перемен.

Экспресс мчался на юг, мелькали залитые дождем платформы. За ланчем отец вел себя как ненормальный.

Если он действительно теряет рассудок, жалобы Инид не столь уж преувеличены. Что, если Альфред и впрямь - жалкий старик, кое-как собирается при детях и тут же разваливается вновь, что, если Инид не просто ханжа и зануда, каковой Дениз считала ее последние двадцать лет? Может, не надо жалеть Альфреда, что ему досталась не та жена, может, это Инид достался не тот муж? Может, Дениз гораздо больше похожа на мать, чем ей думалось? Трам-пам-пам, стучат колеса по рельсам, темнеет октябрьское небо. Лучше б и дальше ехать на поезде, но до Филадельфии недалеко, а там снова работа, и у Дениз не было времени все хорошенько обдумать, пока она не отправилась на гастрольную презентацию "Аксона" вместе с Гари, и там, в споре с ним, к собственному изумлению, приняла сторону не только Альфреда, но и Инид.

Она никогда прежде не любила мать.

В тот вечер, примерно в девять, Дениз нежилась в ванне; Брайан позвонил и пригласил ее поужинать с ним, Джерри Шварцем, Мирой Сорвино, Стэнли Туччи, знаменитым американским режиссером, знаменитым британским автором и другими великими людьми. Знаменитый режиссер только что закончил в Камдене съемки фильма, и Брайан со Шварцем уговорили его пойти на частный просмотр "Преступления и наказания под рок-н-ролл".

- У меня выходной, - напомнила Дениз.

- Мартин обещал прислать своего шофера, - настаивал Брайан. - Пожалуйста, приезжай. С моим браком покончено.

Она надела черное кашемировое платье, съела банан, чтобы за ужином не набрасываться на еду, и шофер режиссера повез ее в "Такконелли", пиццерию на первом этаже жилого дома в Кенсингтоне. Десяток знаменитых и полузнаменитых людей, включая Брайана и Джерри Шварца - обезьяноподобного, с сутулыми плечами, - занял три дальних столика. Поцеловав Брайана в губы, Дениз уселась между ним и знаменитым британским автором, чей словарный запас, рассчитанный на покорение Миры Сорвино, сводился к замечаниям о крикете и дартсе и грозил исчерпаться до конца вечера. Знаменитый режиссер сообщил Дениз, что отведал ее ребрышки по-деревенски с квашеной капустой и весьма одобрил, но она поспешно сменила тему. Ее пригласили сюда только ради Брайана, а вообще-то киношникам оба они были неинтересны. Она положила руку Брайану на колено, словно подбадривая.

- Раскольников в наушниках, слушает Трента Резнора и приканчивает старуху - отпад! - восхищался наименее знаменитый из присутствующих, студенческих лет ассистент режиссера.

- "Номатикс", - поправил Шварц, отнюдь не страдавший избытком доброжелательности.

- Разве не "Наин инч нейлз"?

Шварц опустил веки и еле заметно покачал головой.

- "Номатикс", восьмидесятый год, "На доверии". Позднее исполнялась без должного указания на авторов тем лицом, чье имя вы только что упомянули.

- Все воруют у "Номатикс", - заметил Брайан.

- Они страдали на кресте безвестности, чтобы остальные могли наслаждаться бессмертной славой, - изрек Шварц.

- Какая у них лучшая запись?

- Дайте мне ваш адрес, я вам пришлю диск, - предложил Брайан.

- Все прекрасные, вплоть до "Торазинового восхода", - сказал Шварц. - Тогда Том Пакетт ушел от них, но ребята так и не поняли, что им хана, пока не записали еще два альбома. Пришлось кому-то сообщить им эту новость.

- Полагаю, в стране, где в школах преподают креационизм, простительно не верить, что бейсбол произошел от крикета, - сказал знаменитый британский автор, обращаясь к Мире Сорвино.

Дениз припомнила, что Стэнли Туччи поставил ее любимый фильм о ресторане и сыграл в нем главную роль. Она с удовольствием принялась обсуждать с ним бизнес, и красотка Сорвино уже не так действовала ей на нервы. Дениз начала получать удовольствие если не от избранной компании, то хотя бы от того, что не дала себя запугать.

Домой из "Такконелли" ее отвез Брайан на своем "вольво". Она чувствовала себя привлекательной, свежей, живой, на многое имеющей право. Брайан злился.

- Робин должна была провести вечер с нами, - пояснил он. - Можешь считать, я выдвинул ультиматум, но, так или иначе, она согласилась пойти на ужин. Проявить крошечный, самый элементарный интерес к моим делам, моей жизни. Пусть бы вырядилась как студентка, чтобы поставить меня в неловкое положение и настоять на своем, - на это я заранее был согласен. Взамен я посулил в следующую субботу приехать в "Огород". Договорились. А с утра она заявляет: вместо ужина она примет участие в марше протеста против смертной казни. Я отнюдь не сторонник смертной казни, но Келли Уизерс, по мне, меньше прочих заслуживает снисхождения. И в конце концов, сказано - сделано. Одной свечкой меньше на мессе, не велика разница. Я сказал: ради меня могла бы пропустить один марш протеста. Предложил ей выписать чек для Ассоциации противников смертной казни, на любую сумму. Нет, это не подходит.

- Нет, чек не подходит, - согласилась Дениз.

- Мне дали это понять. Но при этом мы обменялись репликами, которые нелегко будет взять обратно. Лично я свои слова и не собираюсь брать обратно.

- Как знать, - заметила Дениз.

Вечером в понедельник, около одиннадцати часов, Вашингтон-авеню между рекой и Брод-стрит пустеет. Похоже, Брайана впервые в жизни постигло разочарование. Он никак не мог остановиться.

- Помнишь, как ты сказала: если б я не был женат, а ты не была моей служащей?..

- Помню.

- Это остается в силе?

- Заходи, выпьем, - предложила Дениз.

Вот почему наутро, в девять тридцать, когда в дверь позвонили, Брайан спал в ее постели.

Алкоголь, довершивший моральный хаос, в какой превратилась ее жизнь - будто без того было мало! - все еще бродил в крови. Но сквозь опьянение пробивалась ударившая вчера в голову шипучка - она становится знаменитостью! Это было сильнее всех чувств, какие Дениз когда-либо испытывала к Брайану.

Снова звонок. Накинув красновато-коричневый шелковый халат, Дениз подбежала к окну. На крыльце стояла Робин Пассафаро. "Вольво" Брайана был припаркован на другой стороне улицы.

Не открывать дверь? Но Робин не пришла бы сюда, если б не заглянула по пути в "Генератор".

- Это Робин, - предупредила она. - Замри!

В утреннем свете на лице Брайана сохранялось вчерашнее обиженное выражение.

- Плевать, пусть узнает, что я тут.

- Мне лично не плевать.

- Все равно моя машина стоит на улице.

- Это я знаю.

Как ни странно, она тоже сердилась на Робин. Все лето, каждый день предавая Брайана, она не испытывала такого презрения к его жене, как сейчас, спускаясь по ступенькам. Упрямая Робин, упертая Робин, Робин хохочущая и царапающаяся, безвкусная, тупая корова Робин!

Но когда Дениз открыла дверь, тело сразу подсказало ей, чего она хочет: выгнать Брайана на улицу и затащить Робин в постель.

Утро теплое, но у Робин стучат зубы.

- Можно войти?

- Я ухожу на работу, - сказала Дениз.

- На минутку, - взмолилась Робин.

Быть не может, чтобы она не заметила на той стороне улицы фисташковый универсал! Однако Дениз впустила ее в прихожую и затворила дверь.

- Мой брак рухнул, - сказала Робин. - Он даже не пришел ночевать!

- Сочувствую!

- Я молилась о своем браке, но я все время думаю о тебе, и это меня отвлекает. Стою на коленях в церкви, а думаю о твоем теле.

Дениз охватил ужас. Нет, она не чувствовала себя виноватой, этот брак был обречен, его время вышло, в худшем случае она послужила катализатором, но зачем, зачем она причинила боль этой женщине, зачем вступила в состязание! Взяв Робин за обе руки, Дениз сказала:

- Я бы хотела посидеть с тобой, поговорить. Очень жаль, что все так вышло. Но сейчас мне пора на работу.

В гостиной зазвонил телефон. Прикусив губу, Робин кивнула:

- Ладно.

- Встретимся в два? - предложила Дениз.

- Ладно.

- Я позвоню тебе с работы.

Робин снова кивнула. Дениз распахнула дверь, быстро захлопнула ее за спиной у Робин и выдохнула так, словно уже с минуту задерживала дыхание.

- Дениз, это Гари. Не знаю, где ты, позвони, как только услышишь сообщение, произошел несчастный случай, папа упал с корабля, с высоты примерно в восемь этажей, только что звонила мама...

Она подбежала к телефону, схватила трубку.

- Гари!

- Я искал тебя на работе.

- Он жив?

- Как ни странно, жив, - ответил Гари.

В пору несчастья Гари преображался. Все качества, которые безумно раздражали Дениз в обыденной жизни, теперь были кстати. Она хотела, чтобы брат, как всегда, знал все. Ей нравилось, как он бравирует своим хладнокровием.

- Его с милю тащило за кораблем в сорокапятиградусной воде, прежде чем судно остановилось, - повествовал Гари. - Их с мамой отправили на вертолете в Нью-Брансуик. Но спину он не сломал и сердце не остановилось. Он может говорить. Крепкий старикан! Вполне возможно, еще оправится.

- А как мама?

- Расстроилась, что корабль пришлось задержать, пока не прилетел вертолет. Причинили неудобство всем пассажирам.

Дениз облегченно рассмеялась:

- Бедная мамочка! Так мечтала об этом круизе!

- Боюсь, больше им с папой в круизы не плавать.

Снова раздался звонок, и сразу же в дверь замолотили кулаками и ногами.

- Гари, минуточку!

- Что стряслось?

- Я сейчас перезвоню.

Дверной звонок звонил долго, истошно, даже звук поменялся, словно звонок охрип. Дениз распахнула дверь и увидела трясущиеся губы, сверкающие ненавистью глаза.

- Прочь с дороги! - потребовала Робин. - Не желаю прикасаться к тебе.

- Вчера вечером я допустила ошибку, большую ошибку...

- Прочь с дороги!

Дениз посторонилась, Робин вихрем взлетела по ступенькам. Дениз опустилась на единственный стул в своей гостиной, в своей камере, и прислушивалась к доносившимся сверху крикам. Странное дело: в ее детстве родители, еще одна супружеская пара, которую она близко знала, еще одна несовместимая пара, почти никогда не орали друг на друга. Нет, они молчали, вся война разворачивалась в голове их дочери.

Рядом с Брайаном она томилась по телу Робин, по ее искренности и щедрости, самодовольство Брайана отталкивало ее, а рядом с Робин она томилась по изысканному вкусу Брайана, по всему, что у них было общего, и мечтала, чтобы Робин запала на ее классное платье из черного кашемира.

"Вам-то проще, - с завистью подумала она. - Вы дополняете друг друга".

Крик прекратился. Робин сбежала с лестницы и, не оглядываясь, выскочила за дверь.

Через несколько минут за ней последовал Брайан. Гнев Робин был понятен, и с ним Дениз могла бы совладать, но от Брайана она ждала хоть одного сочувственного слова.

- Ты уволена! - сказал он.

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: В следующий раз постарайся Рада была повидать тебя в субботу. Большое спасибо, что старался вернуться и выручить меня. С тех пор папа успел упасть с круизного корабля, его вытащили из ледяной воды; сломана рука, вывихнуто плечо, отслоилась сетчатка, кратковременная потеря памяти и, вероятно, легкий инсульт; их с мамой на вертолете переправили в Нью-Брансуик; меня уволили с лучшей работы в моей жизни; мы с Гари узнали о новой медицинской технологии, уверена, ты согласишься, что эти методы ужасны, точно из антиутопии, но они помогают от "паркиксона" и могут вылечить папу. Других новостей пока нет. Надеюсь, у тебя все в порядке, где бы ты ни был. Джулия говорит, ты в Литве, и думает, я ей поверю.

ОТ: exprof@gaddisfly.com КОМУ: Denise3@cheapnet.com ТЕМА: ответ на "В следующий раз постарайся" Деловые перспективы в Литве. Муж Джулии, Гитанас, платит мне за создание рекламного сайта. Очень занятно и довольно прибыльно. Здесь по радио передают все твои любимые студенческие группы: "Смитс", "Нью ордер", Билли Айдол. Повеяло прошлым. На улице возле аэропорта старик застрелил из обреза лошадь, я видел это собственными глазами, едва сойдя на землю Балтии. Добро пожаловать в Литву! Утром говорил с мамой, выслушал всю историю, принес извинения, так что не беспокойся по этому поводу. Сочувствую по поводу увольнения. Даже изумлен. Представить себе не могу, чтобы тебя уволили. Где работаешь сейчас?

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: Рождественские обязанности Мама говорит, ты отказываешься приехать домой на Рождество, и думает, я в это поверю. Но я думаю, ты не мог сказать женщине, которая из-за несчастного случая только что лишилась главного для нее события года, которая ведет довольно поганую жизнь, прикованная к полуинвалиду, которая не проводила дома Рождество с тех времен, когда Дэн Квейл был вице-президентом, которая "живет" мечтами о будущем, обожает Рождество, как нормальные люди - секс, которая за последние три года видела тебя менее трех четвертей часа подряд, - ты не мог сказать этой женщине, дескать, извини, я застряну в Вильнюсе. (В Вильнюсе!) Мама, должно быть, неверно тебя поняла. Исправь это, пожалуйста. Раз уж ты спросил: нигде я не работаю. Помогаю малость в "Маре скуро", сплю до двух часов дня. Если так пойдет дальше, придется прибегнуть к терапии, которую ты так не одобряешь. Нужно же мне вернуть вкус к хождению по магазинам и прочим небесплатным потребительским удоволоствиям. Последний раз, когда я слышала о Гитанасе Мизевичюсе, он навесил Джулии "фонари" под обоими глазами. Впрочем - делов-то!

ОТ: exprof@gaddisfly.com КОМУ: Denise3@cheapnet.com ТЕМА: ответ на: "Рождественские обязанности" Я собираюсь приехать в Сент-Джуд, как только заработаю немного денег. Может быть, уже к папиному дню рождения. Но Рождество - это кошмар, хуже не бывает, сама знаешь. Скажи маме, я приеду вскоре после Нового года. Мама уверяет, что Кэролайн с мальчиками приедет в Сент-Джуд на Рождество. Неужели в самом деле? Ради меня, не принимай психотропные средства.

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: Не пострадало ничего, кроме достоинства Отличная попытка, но не пройдет: ты должен приехать на Рождество. Я переговорила с "Аксоном", мы планируем организовать для папы полугодовой курс "Коректолла" сразу после Нового года, они с мамой в это время поживут у меня (как удачно, моя жизнь рухнула, и я вся к их услугам). Этот план не осуществится только в том случае, если медицинский персонал "Аксона" сочтет, что папина деменция не вызвана медикаментами. Ему и правда было не по себе в тот день в Нью-Йорке, но по телефону он говорит более чем разумно. "Не пострадало ничего, кроме достоинства" и т. д. Даже гипс с руки сняли на неделю раньше. Итак, свой день рождения папа скорее всего проведет со мной в Филли, а также зиму и весну, поэтому на Рождество ты должен приехать в Сент-Джуд, и не спорь больше, просто приезжай! С волнением (нет, с полной уверенностью!) жду подтверждения, что ты так и сделаешь. P.S. Кэролайн, Аарон и Кейлеб не приедут. Гари привезет Джону и в полдень 25-го вылетит обратно в Филли. P.P.S. Не волнуйся, я сказала наркотикам НЕТ!

ОТ: exprof@gaddisfly.com КОМУ: Denise3@cheapnet.com ТЕМА: ответ на "Не пострададо ничего, кроме достоинства" Прошлой ночью я видел мужчину, которому шесть раз выстрелили в живот. Это сделал наемный убийца в клубе "Мусмирите". Нас это не касалось, но зрелище не из приятных. Не понимаю, почему от меня требуют явиться в Сент-Джуд к определенному дню?! Если бы мама и папа были моими детьми, рожденными мною из ничего без их на то согласия, я бы принял на себя ответственность. Эволюция наделила родителей всепоглощающим и неистребимым стремлением заботиться о благополучии детей. Но, как мне кажется, дети не имеют подобного долга перед родителями. Мне и сказать-то этим людям нечего. И не думаю, чтобы им хотелось выслушать то, что я могу сказать. Почему бы мне не навестить их, когда они переберутся в Филадельфию? Будет гораздо веселее, соберутся все девять членов семьи, а не только шесть.

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: Серьезная головомойка от твоей рассерженной сестрицы Боже, хватит жалеть себя. РАДИ МЕНЯ - приезжай! Ради МЕНЯ. И ради СЕБЯ САМОГО, потому что, разумеется, очень круто и занятно наблюдать, как кому-то там стреляют в живот, сразу чувствуешь себя взрослым, но родителей у тебя всего-навсего двое, и, если сейчас ты упустишь свой шанс побыть с ними, другого случая у тебя не будет. Да, признаю: я разваливаюсь на куски. Тебе я расскажу, потому что кому-то надо рассказать, хотя ты-то никогда мне не говорил, за что выгнали ТЕБЯ, так вот: меня уволили за то, что я спала с женой босса. Так что же "я" могу сказать "этим людям"? На что нынче похожи мои воскресные беседы с мамой, как по-твоему? Ты должен мне $20.500. ЭТО - долг, или как? Купи билет, черт побери! Я возмещу тебе расходы. Я тебя люблю, мне тебя не хватает, почему - сама не знаю.

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: Раскаяние Прости, что обругала тебя. Только последняя строчка - правда. Не тот у меня темперамент, чтобы переписываться по электронной почте. Напиши мне! Приезжай на Рождество, умоляю!

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: Беспокойство Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, нельзя же рассказывать, как стреляют в людей, а потом попросту исчезать!

ОТ: Denise3@cheapnet.com КОМУ: exprof@gaddisfly.com ТЕМА: До Рождества осталось всего шесть будних дней! Чип! Где ты? Напиши, позвони!

Глобальное потепление повышает стоимость акций "Литва инкорпорейтед" ВИЛЬНЮС, 30 ОКТЯБРЯ. Европейский совет по природным ресурсам предупреждает: поскольку уровень Мирового океана ежегодно повышается более чем на дюйм и миллионы кубических метров океанического побережья ежедневно подвергаются размыванию, к концу этого десятилетия Европа столкнется с "катастрофическим" дефицитом гравия и песка. "Человечество всегда считало запасы гравия и песка неисчерпаемыми, - говорит председатель ЕСПР Жак Дорман. - К сожалению, избыточное потребление ископаемых видов топлива, вызывающих парниковый эффект, может привести к тому, что многие страны Центральной Европы, в том числе Германия, будут вынуждены обратиться к странам-монополистам в области песка и гравия, и в первую очередь к богатой песком Литве, или прекратить самое элементарное городское и дорожное строительство". Гитанас Р. Мизевичюс, основатель и президент литовской компании "Партия свободного рынка", сравнивает грядущий европейский песчаный и гравийный кризис с нефтяным кризисом 1973 года. "В ту пору богатые нефтью малые страны, Бахрейн и Бруней, в одночасье превратились в могучих львов! Теперь то же самое произойдет с Литвой". Председатель Дорман назвал прозападную, прокапиталистическую компанию "Партия свободного рынка" "единственным на данный момент политическим движением в Литве, готовым к честному и ответственному сотрудничеству с западным рынком". "Проблема в том, - продолжает Дорман, - что большая часть европейских ресурсов гравия и песка находится в руках балтийских националистов, по сравнению с которыми Муаммар Каддафи кажется Шарлем де Голлем. Без преувеличения можно сказать, что экономическая стабильность Европы зависит от немногих отважных предпринимателей бывшего Восточного блока, таких как мистер Мизевичюс..."

Чем хорош Интернет? Рассылаешь сшитые на живую нитку фальсификации и даже об орфографии не заботишься. Доверие клиентов Сети на девяносто восемь процентов обусловливается тем, насколько клево и классно выглядит твой сайт. Хотя Чип отнюдь не был специалистом по Сети, он, как всякий американец моложе сорока, считался отменным судьей в вопросах вкуса: что выглядит клево и классно, а что нет. Вместе с Гитанасом он наведался в паб "У университета" и нанял пятерых юных фанатов в футболках "Фиш" и "Ар.И.Эм" за тридцать долларов в день плюс миллионы в обесценившихся акциях. Целый месяц Чип беспощадно гонял этих искусников, заставлял их изучать американские сайты вроде nbci.com и Oracle. Пусть научатся подражать им, пусть все у них выглядит именно так.

Официально сайт Lithuania.com был открыт 5 ноября. Баннер "Демократия приносит дивиденды" разворачивался под аккомпанемент шестнадцати залихватских тактов "Танца кучеров и конюхов" из "Петрушки". Под баннер на ярко-синем фоне бок о бок красовались две картинки: черно-белый вид до ("Вильнюс при коммунистах") - побитые осколками фасады и искалеченные липы на проспекте Гедиминаса) - и роскошный многокрасочный вид после ("капиталистический Вильнюс") - бутики и бистро вдоль набережной в мягком свете фонарей (по правде говоря, фотография была сделана в Дании). С неделю Чип и Гитанас засиживались допоздна, наливаясь пивом и составляя следующие страницы сайта, которые сулили инвесторам возможность нарекать города своим именем и осуществлять в них право первой ночи (горькая шутка из первого послания Гитанаса пошла в ход), а также в соответствии с размерами вклада:

- таймшер в министерских виллах на берегу моря в Паланге!

- право разрабатывать недра и проводить вырубки в любых национальных заповедниках!

- право назначать местных чиновников и судей!

- пожизненное преимущественное право пользоваться круглосуточной парковкой в Старом Вильнюсе!

- пятидесятипроцентная скидка при найме отдельных отрядов литовской армии (с оружием) на контрактной основе, за исключением военного времени!

- беспрепятственное удочерение литовских девочек!

- освобождение от штрафа при левом повороте на красный свет!

- изображение инвестора на памятных марках, коллекционных монетах и этикетках местного пива, на шоколадной глазури, которой покрывают литовские кексы, на торговых купонах "Героические вожди", на обертках рождественских мандаринов и т. д.!

- почетная степень доктора гуманитарных наук Вильнюсского университета (основан в 1578 году)!

- свободный доступ к "жучкам" и другой аппаратуре органов госбезопасности!

- поддерживаемое исполнительной властью право на обращения и титулы, как то: "Ваша милость" и "Ваша светлость"; неупотребление таких титулов обслуживающим персоналом на территории Литвы влечет за собой публичную порку и до шестьдесяти дней тюремного заключения!

- право до последней минуты бронировать билеты на поезда и самолеты, места на культурных мероприятиях и столики в пятизвездочных ресторанах и клубах!

- внеочередное право на трансплантацию печени, сердца и роговицы глаза в знаменитой вильнюсской клинике имени Антакалниса!

- постоянная и неограниченная лицензия на охоту и рыбалку плюс право внесезонного пользования национальными охотничьими заповедниками!

- ваше имя будет написано огромными буквами на борту большого корабля!

- и прочая, и прочая, и прочая.

Чип быстро усвоил урок, давно усвоенный Гитанасом: чем гротескнее посулы, тем обильнее приток американского капитала. День за днем Чип строчил пресс-релизы, правдоподобные финансовые отчеты, трактаты с гегельянскими обоснованиями неизбежной и полной коммерциализации политики, "рассказы очевидцев" о расцвете экономики в Литве (разлюли малина), подкидывал самому себе легкий вопрос на чат инвесторов и свечкой выбивал победный мяч. Если его ловили на лжи или незнании фактов, Чип попросту перебирался на другой чат. Он написал текст для сертификатов акций и сопроводительной брошюры ("Поздравляем! Отныне Вы - гражданин и патриот рыночного государства Литва!"), которые напечатали на роскошной бумаге с высоким содержанием хлопка. Здесь, в царстве чистой фантазии и фальсификации, Чип обрел наконец свое призвание. Мелисса Пакетт была права - основать компанию и смотреть, как прибывают денежки, - это круто!

Репортер из "Ю-эс-эй тудэй" задал по электронной почте вопрос: "Это все взаправду?"

Чип послал ответное письмо: "Чистая правда. Коммерческое государство со всемирной диаспорой граждан - держателей акций - новая стадия в развитии политической экономики. В Литве процветает "просвещенный неотехнофеодализм". Приезжайте и убедитесь сами. Гарантирую вам минимум полуторачасовое интервью с Г. Мизевичюсом".

Ответа из "Ю-эс-эй тудэй" не последовало. Не переусердствовал ли он? - обеспокоился было Чип, но они с Гитанасом продолжали получать в среднем сорок тысяч долларов еженедельно. Банковские чеки, номера кредитных карточек, пароли, переданные по электронной почте, переводы в "Креди Сюисс" и конверты со стодолларовыми купюрами. Большую часть прибыли Гитанас вкладывал в свои филиалы, но, как и было оговорено, он удвоил жалованье Чипа, когда доходы возросли.

Чип жил, ни за что не платя, на отделанной лепниной вилле, где некогда командующий гарнизоном советских войск ел фазанов, запивая "Траминером", и беседовал с Москвой по кодированной телефонной линии. Осенью 1990 года окна виллы разбили камнями, имущество разграбили, а стены покрыли победными надписями, и в таком виде она стояла заброшенная, пока VIPPPAKJRIINPB17 на очередных выборах не лишилась власти и Гитанаса не отозвали из ООН. Полуразвалившаяся вилла привлекла Гитанаса прежде всего дешевизной (она досталась ему даром), надежнейшей системой безопасности (тут имелась даже бронированная башня и такая же ограда, как у посольства США), а главное - возможностью улечься в постель того самого генерала, по чьему приказу Гитанаса полгода подвергали пыткам в располагавшихся по соседству советских казармах. По выходным Гитанас и другие члены партии брались за скребки и мастерки, но партия самораспустилась до того, как ремонт был закончен. Половина помещений пустовала, полы были усыпаны битым стеклом. Как и повсюду в Старом городе, горячая вода в ванны и батареи виллы поступала из гигантского чрева центральной отопительной системы, растрачивая большую часть своего пыла в долгом пути по глубоко зарытым трубам и протекавшим стоякам. Офис компании "Партия свободного рынка" Гитанас разместил в прежнем бальном зале, главную спальню оставил за собой, Чипу предложил адъютантские апартаменты на третьем этаже, а юные интернетчики могли выбирать из того, что осталось.

Хотя Чипу приходилось оплачивать аренду нью-йоркской квартиры и проценты за кредит по карточке "Виза", в Вильнюсе он чувствовал себя богачом. Заказывал блюда из первой строчки меню, щедро угощал неудачников спиртным и сигаретами и покупал в супермаркете возле университета натуральные продукты, даже не глядя на цены.

Как и сулил Штанас, в барах и пиццериях водилось множество юных, щедро размалеванных доступных девиц, однако, покинув Нью-Йорк и позабыв "Академический пурпур", Чип утратил и потребность влюбляться в несовершеннолетних незнакомок. Дважды в неделю они с Гитанасом наведывались в клуб "Метрополь", и там, после массажа и перед сауной, их потребности вполне эффективно удовлетворяли на неизменно чистых поролоновых подушках. Большую часть персонала "Метрополя" составляли дамы в возрасте за тридцать; днем они возились с детьми или с престарелыми родителями, учились в университете на отделении международной журналистики или посвящали себя не имевшему спроса политически окрашенному искусству. Массажистки покорили Чипа своей готовностью поддерживать нормальный разговор, пока они одевались и приводили в порядок волосы. Удивительно, сколько радости доставляло этим женщинам их дневное существование, насколько бессмысленной казалась по сравнению с ним их ночная работа, а поскольку сам Чип начал получать весьма ощутимое удовольствие от своих дневных трудов, с каждым терапевтическим актом/трансакцией, осуществлявшимся на массажном коврике, ему было все легче осаживать свое тело и оценивать сексуальное удовольствие вполне трезво, с четким пониманием места любви в своей жизни. С каждой заранее оплаченной эякуляцией он извергал из себя еще одну унцию наследственного стыда, устоявшего перед пятнадцатью годами теорий. Благодарность он проявлял в форме двухсотпроцентных чаевых. В два или три часа утра, когда на город давила будто уже неделями окутывавшая его тьма, Чип и Гитанас возвращались на виллу, пробираясь сквозь сернистый дым, снег, туман или дождь.

Гитанас - вот к кому Чип привязался в Вильнюсе по-настоящему. Больше всего его радовало, что Гитанас тоже испытывает к нему симпатию. Куда бы они ни пошли вдвоем, их везде принимали за родных братьев, но Чип превратился не столько в брата, сколько в девушку Гитанаса. Он уподобился Джулии; его обхаживали, постоянно задаривали, и он повседневно во всем зависел от Гитанаса, от его милости и его наставлений. Как Джулия, он стоял на задних лапках, выпрашивая обед. Чип был ценным кадром и притом американцем, существом уязвимым и хрупким, ему потакали, он забавлял Гитанаса, порой ставил его в тупик и впервые с наслаждением чувствовал себя желанным и нужным.

В целом Вильнюс оказался симпатичным городком, где водилось тушеное мясо, капуста, картофельные оладьи, пиво, водка и табак, где Чип познал товарищество, вкус авантюры и кисок. Ему нравился здешний климат, широта, на которой день и ночь путались. Можно было проспать допоздна и все-таки проснуться на рассвете, а вскоре после завтрака наступало время вечернего кофе с сигаретой. То ли студенческая жизнь (любимая пора Чипа), то ли специфическое существование интернет-юзера. С расстояния в четыре тысячи миль все американские проблемы казались пустяковыми - ну да, родители, неудачи, долги, разрыв с Джулией... И работа, и сексуальная жизнь, и дружба - все ладилось, и на время Чип позабыл привкус разочарования. Он принял решение остаться в Вильнюсе до тех пор, пока не выплатит долги Дениз и банку. Шести месяцев для этого будет достаточно.

Типично для неудачника: не прошло и двух славных месяцев, как и Литва, и его отец начали разваливаться на куски.

Дениз в электронных посланиях пугала Чипа болезнью Альфреда и настаивала, чтобы брат явился в Сент-Джуд на Рождество, однако его нисколько не привлекала идея мчаться домой в декабре. Стоит хоть на неделю бросить волшебную виллу, и какая-нибудь ерунда помешает вернуться. Чары рассеются, магия утратит силу. Но Дениз, всегда столь душевно устойчивая, под конец отправила Чипу отчаянное письмо. Чип бегло просмотрел послание, а потом уж спохватился, что не следовало в него и заглядывать: Дениз упоминала сумму, которую он ей задолжал. Вернулся забытый привкус поражения, проблемы, казавшиеся издали микроскопическими, вновь распирали голову.

Чип уничтожил письмо, но тут же пожалел и об этом - словно во сне ему чудилось, будто в письме промелькнула фраза: "Уволена за то, что спала с женой босса". Однако в устах Дениз эта фраза казалась немыслимой, а взгляд Чипа скользнул по экрану так быстро, что отнюдь не исключалась ошибка. Если сестра стала лесбиянкой (вообще-то этим можно бы объяснить кое-какие стороны характера Дениз, до сих пор ставившие Чипа в тупик), ей, разумеется, срочно понадобится помощь старшего брата, специалиста по Фуко, но Чип никак не мог прямо сейчас поехать домой, а потому решил, что глаза его обманули и речь в той фразе шла о чем-то другом.

Выкурив подряд три сигареты, он подобрал себе оправдание, переадресовав часть вины близким, и утвердился в решении пребывать в Литве до тех пор, пока не сможет вернуть сестре все 20.500 долларов. Если Альфред собирается жить у Дениз до июня, Чип может просидеть в Литве еще шесть месяцев и все же сдержать слово, поспеть на семейную встречу в Филадельфию.

Но, увы, на Литву надвигалась анархия.

В октябре и ноябре, несмотря на мировой финансовый кризис, в Вильнюсе еще сохранялась видимость нормальной жизни. Фермеры привозили на рынок птицу и скот, продавали их за литы и на эти деньги покупали русский бензин, местное пиво и водку, "вареные" джинсы, водолазки с портретами "Спайс гёрлз" и пиратские видеокассеты с "Секретными материалами", импортированные из стран, где дела обстояли еще хуже, чем в Литве. Водители грузовиков, доставлявшие бензин, рабочие, разливавшие водку по бутылкам, и старушки в платочках, развозившие на деревянных тележках водолазки со "Спайс гёрлз", покупали у фермеров мясо и цыплят. Земля производила продукты, литы оставались в обращении, в Вильнюсе допоздна работали пивные и клубы.

Но экономика не бывает местной. Можно заплатить литами русскому экспортеру, который поставляет в страну бензин, однако экспортер спросит, какой товар или услуги предоставят ему в обмен на литы. Нетрудно купить литы по официальному курсу четыре лита за доллар. Но попробуй купить доллар за четыре лита! Известный парадокс депрессии: все превращается в дефицит, потому что нет покупателей. Чем труднее найти в стране фольгу, фарш или машинное масло, тем больше соблазн угнать грузовик с этим добром или поучаствовать в его перераспределении. А государственные служащие, и в первую очередь полиция, все еще получали фиксированное жалованье в обесценивавшихся литах. Теневая экономика назначала начальнику полицейского участка цену столь же быстро и безошибочно, как упаковке электрических лампочек.

Чипа поразило сходство между Литвой с ее черным рынком и капиталистической Америкой. В обеих странах богатство сосредоточивается в руках немногих; граница между частной и общественной собственностью стерта; коммерческих заправил терзает неутолимая тревога, побуждающая их беспощадно продолжать завоевания; рядовые граждане живут в постоянном страхе перед увольнением и совершенно не понимают, какое частное лицо владеет в данный момент тем или иным предприятием, которое еще недавно числилось государственным. Экономика существует главным образом за счет ненасытной потребности элиты в роскоши. (Той мрачной осенью пять мафиозных олигархов обеспечивали в Вильнюсе работой тысячи плотников, каменщиков, столяров, поваров, проституток, барменов, автослесарей и телохранителей.) Наиболее существенное различие между Америкой и Литвой, с точки зрения Чипа заключалось в том, что в Америке богатое меньшинство подавляло небогатое большинство с помощью отупляющих мозги и губящих душу развлечений, технических новинок и лекарств, а в Литве захватившее власть меньшинство терроризировало бессильное большинство прибегая к открытому насилию.

Верному последователю Фуко полезно изнутри понаблюдать за жизнью страны, где доступ к частной собственности и средствам массовой информации столь очевидно зависит от наличия оружия.

Больше всего оружия имелось у "этнического русского" Виктора Личенкова, который сумел выгодно использовать доходы от почти монопольной торговли героином и экстази, купив контрольный пакет акций Литовского банка, после того как предыдущий его владелец, "ФрендЛиТраст" (Атланта), катастрофически переоценил интерес клиентов к выпущенным им "Симмонс Мастер кард". Денег у Личенкова хватало, чтобы содержать частную "армию" из пятисот человек. В октябре его ребята нагло окружили Игналинскую атомную станцию чернобыльского типа в 120 километрах к северо-востоку от Вильнюса, снабжавшую электричеством три четверти населения страны. В результате осады Личенков смог задешево перекупить крупнейшее предприятие страны у конкурента, который, в свою очередь, задешево приобрел его в пору глобальной приватизации. Итак, Личенков разом получил контроль над каждым литом, отщелкиваемым каждым электросчетчиком страны, однако, опасаясь неприязни литовцев к русским, предпочитал не злоупотреблять властью. Он даже сделал жест доброй воли: сократил на пятнадцать процентов тарифы на электричество, непомерно взвинченные прежним владельцем. На волне обретенной таким образом популярности Личенков создал новую политическую партию "Энергия для народа - задешево" и выставил своих кандидатов на декабрьских выборах в парламент.

А земля все еще плодоносила, и литы оставались в обращении. В "Летуве" и "Вингисе" шла "Корзинка с фруктами". Из уст Дженнифер Анистон в сериале "Друзья" сыпались литовские анекдоты. Муниципальные рабочие не забывали чистить цементные урны на площади Св. Екатерины. Но каждый день казался темнее и короче предыдущего.

Литва перестала быть самостоятельным государством после смерти Витаутаса Великого в 1430 году. Шестьсот лет Польша, Пруссия и Россия передавали Литву друг другу, словно многократно побывавший в употреблении свадебный подарок, ведерко для льда из искусственной кожи или ложку для салата. Сохранился язык, сохранилась память о славном прошлом, но факт есть факт: Литва очень мала. В XX веке никто не обратил особого внимания на произведенную гестапо и СС ликвидацию 200.000 литовских евреев и на депортацию еще четверти миллиона граждан Литвы, осуществленную Советами.

Гитанас Мизевичюс происходил из семьи священников, военных и чиновников, живших возле белорусской границы. Его дед по отцу, местный судья, был в 1940 году вызван новыми коммунистическими властями на допрос и отправлен в ГУЛАГ вместе с женой; он исчез бесследно. Отец Гитанаса владел в Видишкесе пивной и вплоть до 1953 года, когда сопротивление было окончательно подавлено, поддерживал партизанское движение (так называемых "лесных братьев").

Через год после рождения Гитанаса марионеточное правительство эвакуировало Видишкес и восемь соседних городков, расчищая место для первой из двух атомных электростанций. Пятнадцать тысяч перемещенных "по соображениям безопасности" лиц поселили в новехоньком, очень современном городке Хрущевай, спешно выстроенном на берегу озера к западу от Игналины.

- Мрачновато, сплошной бетон, ни одного деревца, - рассказывал Гитанас. - В новом кабачке отца стойка была из бетона, кабинеты из бетона, полки из бетона.

Плановое социалистическое хозяйство Белоруссии произвело чересчур много шлакобетонных блоков, их можно было получить даром - так нам сказали. И вот мы все переехали. Кровати из шлакобетона, оборудование детских площадок из бетона, скамейки в парке - из бетона. Шли годы, мне исполнилось десять, и вдруг во всех семьях, у мамы или у папы - рак легких. Во всех семьях. И у моего отца тоже появилась опухоль в легком. Тогда, наконец, власти прислали комиссию в Хрущевай, и - на тебе! - у нас проблемы с радоном. Очень серьезные проблемы с радоном. Прямо-таки катастрофа! Потому что эти шлакобетонные блоки, оказывается, слегка радиоактивны. В каждом хрущевайском помещении накапливался радон. Особенно в таких помещениях, как бар, где редко проветривают, а хозяин сидит целый день за стойкой и курит. Как мой папа. Что ж, Белоруссия, братская социалистическая республика (не так давно мы, литовцы, владели Белоруссией, кстати говоря) просит прощения. Каким-то образом в эти блоки попал уранинит. Огромное упущение. Очень-очень-очень жаль. Нас всех вывезли из Хрущевая, а мой отец умер в мучениях в десять минут пополуночи на другой день после того, как они с мамой отмечали годовщину свадьбы, потому что он не хотел, чтобы мама поминала его в один день с годовщиной свадьбы; потом прошло еще тридцать лет, к власти пришел Горбачев, старые архивы открыли наконец, и знаешь что выяснилось? Не было никакой ошибки в технологии изготовления бетонных блоков, никакого сбоя в планировании. Никакого бардака в пятилетке! Обдуманная стратегия - использовать низкорадиоактивные отходы в строительных материалах. Согласно теории, цемент якобы обезвреживал радиоизотопы в блоках. Но Белоруссия обзавелась счетчиками Гейгера, счастливой сказке про обезвреженные радиоизотопы конец, и тогда тысячи вагонов бетонных блоков отправили нам, а мы-то и подозревать не могли, что дело неладно.

- Ох-хо-хо! - вздохнул Чип.

- Нет уж, не ох-хо-хо! - сказал Гитанас. - Они убили моего отца, когда мне было одиннадцать. И отца моего лучшего друга тоже. И в следующие годы еще сотни людей. И мы всё понимали. У нас был враг с большой красной мишенью на спине, злой старший брат, СССР. Мы все вместе ненавидели его, пока не наступили девяностые годы.

Платформа партии VIPPPAKJRIINPB17, в создании которой Гитанас принимал участие после провозглашения независимости, состояла из одной широкой и прочной планки: пусть Советы заплатят за все, что натворили в Литве. В девяностые годы какое-то время можно было управлять страной с помощью одной только ненависти. Но вскоре появились другие партии, которые тоже отдавали дань реваншизму, но включали в свои программы и что-то новенькое. К концу девяностых VIPPPAKJRIINPB17 лишилась последнего кресла в Сейме, и единственным достоянием партии осталась наполовину отремонтированная вилла.

Гитанас пытался осознать новое политическое мироустройство, но ничего не получалось. Мир казался осмысленным, пока офицеры Красной армии незаконно арестовывали диссидента, задавали вопросы, на которые он отвечал молчанием, и педантично покрывали его левую руку и бок ожогами третьей степени. Однако в суверенной стране политика утратила четкую черно-белую окраску. Скажем, даже такая простая и насущная проблема, как репарации, которых Литва добивалась от Советов, осложнялась и запутывалась, когда припоминали, что в годы Второй мировой войны литовцы участвовали в геноциде евреев, а с другой стороны, большинство нынешних обитателей Кремля сами в прошлом были патриотами-антисоветчиками и заслуживали репараций почти в той же степени, что и литовцы.

- Что же делать теперь, - спрашивал Чипа Гитанас, - когда оккупант - это система и культура, а не вражеская армия? Самое лучшее будущее, на какое я смею надеяться для моей родины, - это что она когда-нибудь превратится во второразрядную европейскую страну. Станет как все, одним словом.

- Например, станет похожа на Данию, с симпатичными кафешками и бутиками вдоль набережной, - подхватывал Чип.

- Мы чувствовали себя настоящими литовцами, - продолжал Гитанас, - пока тыкали пальцем в Советы и говорили: "Нет, мы не такие". Но твердить: "Нет, мы не рыночная страна, нет, мы не поддадимся глобализации" - вовсе не патриотично. Это просто глупо и возвращает нас в каменный век. Так что же значит сегодня быть литовцем? Какова наша позитивная программа? Каково позитивное самоопределение нашей страны?

Гитанас так и жил в полуразрушенной вилле. Матери он предлагал адъютантские апартаменты, но она предпочла остаться в прежней квартире неподалеку от Игналины. Как все государственные деятели Литвы того периода, и реваншисты в особенности, Гитанас получил свой кусок от коммунистического пирога, а именно двадцать процентов акций рафинадного завода "Сукроза", второго по значению работодателя Литвы, и неплохо жил на дивиденды, эдакий отставной патриот.

Некоторое время Гитанасу (как потом Чипу) спасение мерещилось в образе Джулии Врейс, в ее американской красоте и чисто американском образе жизни - поменьше усилий, побольше удовольствий. Но Джулия сбежала с борта вылетавшего в Берлин самолета. Последнее предательство в цепи сплошных отупляющих измен. Его поимели Советы, поимел литовский электорат и поимела Джулия. Вдобавок его поимел МВФ и Всемирный банк. Накопленное за сорок лет разочарований Гитанас вложил в большой розыгрыш - "Литва инкорпорейтед".

Он нанял Чипа вести рекламу компании "Партия свободного рынка", что стало первым удачным решением за много лет. Гитанас вылетел в Нью-Йорк, намереваясь обратиться к адвокату по бракоразводным делам и, если удастся, раздобыть по дешевке американского актера, неудачника средних лет, чтобы тот сидел в Вильнюсе и служил живым примером всем посетителям и клиентам, которых "Литва инкорпорейтед" сумеет завлечь. И подумать только, на него согласился работать молодой талантливый парень! Гитанас не стал особо расстраиваться из-за того, что Чип спал с Джулией. Согласно его опыту, все предают, рано или поздно. В пользу Чипа говорило и то, что измена произошла еще до их знакомства.

Что до Чипа, то комплекс неполноценности, который ему полагалось испытывать в Вильнюсе как "жалкому американцу", не знающему ни литовского, ни русского языка (к тому же его отец не погиб от рака легких, оставив сына сиротой, деды не сгинули в Сибири, за свои идеалы ему не пришлось подвергаться пыткам в холодном карцере военной тюрьмы), полностью рассеялся благодаря его высокой квалификации, а также благодаря тем чрезвычайно лестным для Чипа сопоставлениям, которые Джулия - он-то хорошо это помнил - проводила между ним и Гитанасом. Когда в кабачках и клубах их с Гитанасом принимали за братьев (оба ничего не имели против), Чип втайне думал, что он - "удачливый брат".

- В качестве заместителя премьер-министра я был вполне ничего, - сумрачно ронял Гитанас. - Дона мафии из меня не выйдет.

"Дон" - чересчур пышный титул для той деятельности, какой занимался Гитанас. Чип, увы, ясно различал все приметы заведомого неудачника. Часами Гитанас переживал ни о чем, а делу уделял считаные минуты. Инвесторы со всего мира слали ему кругленькие суммы, и каждую пятницу Гитанас переводил их на свой счет в "Креди Сюисс", но никак не мог решить, потратить ли деньги "честно" и купить места в парламенте для "Партии свободного рынка" или довести мошенничество до конца и вложить приобретенную обманом валюту в вовсе уж незаконный бизнес. Какое-то время Гитанас делал и то и другое или ни то ни другое, пока маркетинговый анализ, то есть опрос пьяных незнакомцев в баре, не убедил его, что в нынешней экономической ситуации даже большевик получит больше голосов, нежели партия, в названии которой фигурирует словосочетание "свободный рынок".

Окончательно отказавшись от легитимности, Гитанас нанял телохранителей. Вскоре Личенков поручил своим шпионам выяснить, с какой стати экс-патриоту Мизевичюсу понадобилась охрана. Как беззащитный экс-патриот Гитанас был в большей безопасности, нежели теперь, в окружении десятка юнцов, размахивавших автоматами Калашникова. Пришлось набрать дополнительный отряд. Чтобы не попасть под пулю, Чип не покидал виллу без сопровождения.

- Тебе ничего не грозит, - успокаивал его Гитанас. - Может быть, Личенков захочет убить меня и присвоить компанию, но ты - гусыня, несущая золотые яйца!

И все же, когда Чип показывался на людях, беззащитное темечко покалывали иголки. В тот вечер, когда в Америке празднуют День благодарения, двое подручных Личенкова проложили себе путь сквозь публику, толпившуюся на заплеванном полу клуба "Мусмирите", и выпустили шесть пуль в живот рыжему "винно-водочному импортеру". Они прошли мимо Чипа, не тронув его, и это вроде бы доказывало правоту Гитанаса. Однако тело "винно-водочного импортера" оказалось таким податливым и мягким по сравнению со свинцовой пулей, а Чип всегда испытывал ужас перед телесной уязвимостью. Перегрузка, короткое замыкание в нервной системе умирающего. Жестокие конвульсии, высвобождаются скрытые ресурсы гальванической энергии, крайне неприятные электрохимические явления, все, что скрывалось в электропроводке человека, пока он был жив.

Полчаса спустя в "Мусмирите" явился Гитанас.

- Беда в том, - задумчиво проговорил он, созерцая кровавые пятна, - что мне легче быть убитым, чем убить человека.

- Ну вот, снова ты себя недооцениваешь, - пожурил его Чип.

- Я умею терпеть боль, а не причинять ее.

- Правда, не будь так требователен к себе.

- Убей, или тебя убьют. К этому нелегко привыкнуть.

Гитанас пытался проявить агрессивность. Как мафиози он располагал немалым преимуществом - деньгами, поступавшими на счет компании "Партия свободного рынка". После того как отряды Личенкова осадили Игналинскую АЭС и электрокомпания сменила владельца, Гитанас ликвидировал доходные акции "Сукрозы", опустошил сейф компании "Партия свободного рынка" и приобрел контрольный пакет акций основного литовского провайдера сотовой связи - только эта компания, "Трансболтик вайерлесс", оказалась ему по карману. Гитанас выделил своим телохранителям по 1000 минут местных звонков, бесплатную голосовую почту и определитель номера и усадил их за работу: отслеживать звонки по сотовым телефонам Личенкова, которые обслуживала "Трансболтик". Заранее узнав о намерении Личенкова ликвидировать свою долю в "Национальной корпорации кожевенного, мясного и сопутствующего производства", Гитанас вовремя продал собственные акции этой компании. Скорая выгода обернулась катастрофой. Узнав, что его телефоны прослушиваются, Личенков подключил их к более надежной региональной системе с центром в Риге. А затем сделал ответный ход.

Вечером накануне выборов 20 декабря "авария" на электростанции отключила центральный офис "Трансболтик вайерлесс" и шесть ретрансляционных башен. Толпы разъяренных вильнюсцев, фанатиков сотовой связи, - молодые, бритые наголо, с козлиными бородками - атаковали офис "Трансболтик". Служащие компании по обычному телефону обратились за помощью, но отряд "полиции", явившийся по вызову, присоединился к толпе, которая громила офис и рвалась к сейфам. Вандализм продолжался, пока не подъехало три машины с "полицейскими", состоявшими на содержании у Гитанаса (денег хватало на оплату только одного участка). Последовало яростное сражение, первый отряд "полицейских" отступил, второй рассеял толпу.

Всю ночь пятницы и утро субботы технический персонал компании пытался запустить уцелевший от брежневской эпохи аварийный генератор. Главная передаточная шина генератора проржавела насквозь. Когда главный техник потряс шину, чтобы проверить, цела ли, она слетела с основания. Техник попытался поставить ее на место при свете карманных фонариков и свечей, но сварочный аппарат прожег дыру в первичной индукционной обмотке. Учитывая политически нестабильную ситуацию, в Вильнюсе ни за какие деньги нельзя было достать другой работающий на бензине генератор, не говоря уже о бензиновом трехфазном генераторе, - коммутатор был модифицирован именно под такую модель лишь по той причине, что оставшиеся от брежневской эпохи трехфазные генераторы продавались по дешевке. Польские и финские фирмы, поставлявшие запчасти к электрооборудованию, отказывались (опять же учитывая политически нестабильную ситуацию) поставлять в Литву эти самые запчасти без предоплаты в твердой западной валюте. Таким образом, страна, большинство жителей которой, следуя примеру Америки, попросту отключили обычные телефоны, как только сотовая связь сделалась дешевой и повсеместной, теперь погрузилась в молчание, напоминавшее XIX век. Мрачным воскресным утром Личенков и его шайка контрабандистов и киллеров, включенных в избирательный список партии "Энергия для народа - задешево", получили в Сейме 38 мест из 141. Однако президент Аудриус Виткунас, харизматический и параноидальный архипатриот, страстно ненавидевший и Россию, и Запад, не утвердил результаты выборов.

- Этот бешеный пес Личенков и все его адские прихвостни меня не запугают! - кричал Виткунас в телеобращении к нации вечером в воскресенье. - Местные сбои в подаче электричества, почти полный отказ коммуникационных систем столицы и окрестностей и повсеместное присутствие тяжеловооруженной "гвардии" Личенкова, этих брызжущих слюной адских псов, не внушают уверенности в том, что вчерашнее голосование отражает твердую волю и неисчерпаемые запасы здравого смысла, присущие великому, славному, бессмертному литовскому народу! Я не могу, не стану, не желаю, не смею признать и ни в коем случае не признаю действительными грязные, извращенно-нелепые, третично-сифилитические результаты этих национальных парламентских выборов!

Гитанас и Чип слушали обращение президента по телевизору, сидя в бывшем бальном зале виллы. Двое телохранителей тихонько играли в уголке во "Владыку ада", Гитанас переводил Чипу самые смачные высказывания красноречивого оратора. Болотный свет самого короткого в году дня с трудом просачивался в узкие окна.

- Мне это не нравится, - сказал Гитанас. - У меня предчувствие: Личенков прикончит Виткунаса и попытает счастья с тем, кто придет на его место.

Чип, отчаянно старавшийся не считать оставшиеся до Рождества дни (всего четыре!), вовсе не хотел засиживаться в Вильнюсе лишь затем, чтобы его выгнали через неделю после праздника. Как насчет забрать все деньги со швейцарского счета и уехать из страны прямо сейчас, намекнул он Гитанасу.

- Оно бы хорошо, - вздохнул Гитанас. Он, как всегда, был в красной мотоциклетной куртке и сидел согнувшись, обхватив себя руками. - Не проходит дня, чтобы я не мечтал сходить за покупками в "Блумингдейл". Так и вижу нарядную елку в Рокфеллеровском центре.

- За чем же дело стало?

Гитанас поскреб голову, понюхал пальцы, запах волос смешался с ароматами, источаемыми порами вокруг носа, вид собственных кожных выделений почему-то успокаивал.

- Если я уеду, а тут начнутся неприятности, что тогда? - сказал он. - Куда ни кинь - всюду клин. В Америке у меня работы не будет. В следующем месяце у меня уже не будет американской жены. Мама осталась в Игналине. Что мне делать в Нью-Йорке?

- Мы могли бы и там делать то же самое.

- Там есть законы. Через неделю нас заметут. Куда ни кинь...

Ближе к полуночи Чип поднялся наверх и залез под тонкое и холодное коммунистическое одеяло. В комнате пахло сырой штукатуркой, сигаретным дымом и шампунем с сильной химической отдушкой, любезной литовскому носу. Разум скакал с одной мысли на другую и ничего не замечал, кроме этой гонки. Чип не засыпал, он то проваливался в сон, то выскакивал из него, как ловко пущенный по воде плоский камушек. Свет фонарей за окном казался зарей нового дня. Он спустился вниз, сообразив, что уже ранний вечер сочельника, и запаниковал: он отстал от событий, пропустил нечто важное! Мать возится на кухне с праздничным ужином. Отец - кожаная куртка придает ему моложавости - сидит в бальном зале при тусклом вечернем свете и смотрит по "Си-би-эс" вечерние известия с Дэном Разером. Чип из вежливости спросил, какие новости.

"Скажи Чипу, - велел Альфред Чипу, не узнавая его, - на Востоке неспокойно".

В реальном мире рассвело в восемь утра. Чипа разбудили доносившиеся с улицы крики. В комнате было холодно, но не слишком, батареи пахли теплой пылью: отопительная система еще функционировала, инфраструктура пока не нарушена.

Сквозь лапы хвойных деревьев за окном Чип разглядел у ограды несколько десятков мужчин и женщин в бесформенных пальто. За ночь припорошило. Охранники Гитанаса, братья Ионас и Айдарис, светловолосые здоровяки с полуавтоматами в кобурах, вели через решетку ворот переговоры с двумя женщинами средних лет. Медные волосы и раскрасневшиеся лица дамочек, как и сохранившееся в батареях тепло, казалось, свидетельствовали о том, что жизнь продолжается.

В бальном зале на первом этаже эхом разносились чересчур эмоциональные литовские теледекларации. Гитанас сидел в той же позе, что и накануне, однако успел переодеться и, похоже, поспал.

Серый утренний свет, убеленные снегом деревья, где-то на периферии хаос и разлад - все это напоминало ощущения в конце семестра, последние дни сессии перед рождественскими каникулами. Чип прошел в кухню, залил соевым молоком "Витасой дилайт ванилла" хлопья "Барбара" ("Совершенно натуральные, дробленые - кусок прямо в рот"). Выпил немного тягучего немецкого экологически чистого вишневого сока, к которому пристрастился в последнее время. С двумя кружками растворимого кофе вернулся в зал. Гитанас тем временем выключил телевизор и снова сидел, нюхая свои пальцы.

- Какие новости? - поинтересовался Чип.

- Вся охрана, кроме Ионаса и Айдариса, сбежала, - ответил Гитанас. - Прихватили "фольксваген" и "ладу". Вряд ли они вернутся.

- При таких защитниках и враги не нужны, - сострил Чип.

- Они оставили нам "форд". Это приманка для преступников.

- Когда это произошло?

- Наверное, как только президент Виткунас привел армию в боевую готовность.

- А это когда произошло? - рассмеялся Чип.

- Рано утром. В городе пока все, похоже, функционирует - за исключением "Трансболтик вайерлесс", разумеется, - добавил Гитанас.

Толпа на улице росла. Уже сотня человек потрясала сотовыми телефонами, издававшими странный, нездешний звук. Эта симфония означала: "Связь прервана по техническим причинам".

- Возвращайся в Нью-Йорк, - предложил Гитанас. - Посмотрим, как тут пойдут дела. Может, я приеду вслед за тобой, а может, и нет. Надо съездить к матери на Рождество. Держи выходное пособие.

Он перебросил Чипу толстый коричневый конверт, и в этот самый миг первые камни ударили в стены виллы. Чип выронил конверт. Булыжник влетел в окно и упал прямо перед телевизором. Четырехгранный камень, вывернутый из мостовой. Теперь он стал орудием ненависти и, казалось, был этим несколько смущен.

Гитанас набрал на домашнем телефоне номер полиции, что-то устало проговорил. В парадную дверь вошли Ионас и Айдарис, пальцы на спусковых крючках, внесли с собой холод и хвойный запах сочельника. Эти охранники приходились Гитанасу двоюродными братьями, потому, видимо, и не дезертировали вместе со всеми. Положив трубку, Гитанас заговорил с ними по-литовски.

В коричневом конверте была толстая пачка пятидесяти- и стодолларовых купюр.

Пригрезившийся во сне праздник и запоздалое рождественское настроение не покидали Чипа и наяву. Юные специалисты по Интернету нынче на работу не явились, Гитанас щедро одарил его, снег облепил лапы елей, у ворот колядовщики в толстых пальто...

- Собирай вещи, - распорядился Гитанас. - Ионас отвезет тебя в аэропорт.

Чип пошел наверх, в голове пусто, на сердце легко. За дверью уже грохочут выстрелы, дзинь-дзинь, быстро расходуется магазин, Ионас и Айдарис целятся (будем надеяться) поверх голов. Рождественские колокольчики.

Он надел кожаную куртку с кожаными штанами. Собирая чемодан, припомнил, как разбирал его в начале октября. Время сомкнулось петлей, двенадцать недель исчезли бесследно. Он снова укладывает вещи.

Когда Чип вернулся в зал, Гитанас смотрел новости, нюхая пальцы. На телеэкране ходуном ходили пышные усы Виктора Личенкова.

- Что он говорит?

Гитанас пожал плечами:

- Дескать, Виткунас недееспособен и т. д. Виткунас готовит путч, чтобы помешать законному волеизъявлению литовского народа и т. д.

- Ты должен уехать со мной! - забеспокоился Чип.

- Я должен повидать мать, - возразил Гитанас. - Через недельку позвоню.

Чип обнял друга, с силой прижал его к себе. Почуял запах жирных волос, который, нервничая, выдыхал Гитанас. Казалось, он обнимает самого себя, под царапучим шерстяным свитером натыкается на свои лопатки. Ощутил угрюмость Гитанаса - литовец где-то далеко, отрешен от всего, погружен в себя, - и Чипу передались страх и растерянность друга.

На гравийной дорожке у дома загудел автомобиль - Ионас подавал сигнал.

- Встретимся в Нью-Йорке, - сказал Чип.

- Да, может быть. - Гитанас высвободился из объятий и отошел к телевизору.

Когда "форд" с ревом проскочил в открытые ворота, несколько отставших участников демонстрации швырнули ему вдогонку камни. Машина мчалась на юг, прочь от центра; вдоль улицы тянулись неприветливые бензозаправочные станции и коричневые, пострадавшие от интенсивного движения дома, которые выглядели наиболее счастливыми, наиболее самодостаточными именно в такие дни, при скудном освещении и влажном ветре. Ионас объяснялся по-английски с трудом, но сумел продемонстрировать Чипу если не дружелюбие, то, по крайней мере, терпимость, не отводя при этом взгляда от зеркала заднего вида: в то утро машин почти не было, и спортивный автомобиль, породистый конь мафиози, привлекал к себе внимание, весьма нежелательное в пору нестабильности.

Маленький аэропорт был битком набит молодежью, говорившей на языках капиталистического Запада. С тех пор как "Квод-ситиз-фанд" распродал "Литовские авиалинии", большинство маршрутов обслуживались другими компаниями, но урезанный план полетов (четырнадцать рейсов в день для европейской столицы!) явно не соответствовал ситуации. У стоек "Финнэр", "Люфтганзы", "Аэрофлота" и "Польских авиалиний" скопились сотни британских, немецких и американских студентов и предпринимателей, многие лица казались Чипу знакомыми - он натыкался на них, бродя по пивным вместе с Гитанасом.

Бесстрашные маршрутные автобусы подвозили все новые партии иностранцев. Насколько Чип мог понять, очереди у стоек вовсе не подвигались. Он сверился с расписанием вылетов на табло и выбрал компанию "Финнэр" - у нее было объявлено больше всего рейсов.

В конце длиннющей очереди к регистратору "Финнэр" стояли две американские студентки в расклешенных брюках; прочий их наряд также представлял собой ретро шестидесятых годов. На чемоданах были надписаны имена: Тиффани и Черил.

- У вас есть билеты? - поинтересовался Чип.

- На завтра, - ответила Тиффани. - Но дело пахнет керосином, так что вот...

- Очередь продвигается?

- Не знаю. Мы пришли десять минут назад.

- За десять минут - никакого движения?

- Работает всего один регистратор, - пояснила Тиффани. - Но похоже, другой стойки "Финнэр", получше, не имеется, так что вот...

Чип окончательно растерялся. Потребовалось все его мужество, чтобы отказаться от идеи поймать такси и вернуться к Гитанасу.

Черил продолжала рассказ, обращаясь к Тиффани:

- А папа говорит: "Раз ты едешь в Европу, сдай квартиру", а я ему: "Я обещала Анне, что она сможет останавливаться у меня, когда играют дома, и спать с Джейсоном, так? Не могу же я отказаться от своего слова, так?" А папа начинает выдвигать ультиматумы, и я ему говорю: "Здрасте, это же моя квартира, так? Ты же купил ее для меня, так? А теперь кто-то чужой будет жарить еду на моей плите и спать в моей постели?"

- Какой кошмар! - посочувствовала Тиффани.

- Класть голову на мою подушку?! - не унималась Черил.

Еще двое иностранцев, на этот раз бельгийцы, пристроились позади Чипа. Уже приятно - теперь не он последний. Чип по-французски попросил бельгийцев присмотреть за чемоданом и сохранить его место в очереди. Пошел в туалет, заперся в кабинке и пересчитал выданные Гитанасом деньги.

29.250 долларов.

Почему-то эта сумма огорчила Чипа. Огорчила и напугала.

В туалете ожил репродуктор, по-литовски, по-русски и, наконец, по-английски сообщил, что рейс "Польских авиалиний" №331 из Варшавы отменен.

Чип переложил двадцать сотенных бумажек в карман футболки, двадцать сотенных в левый ботинок, а пачку вложил обратно в конверт и засунул его под футболку, прямо на живот. Лучше бы Гитанас не давал ему денег. Не получил бы денег, пришлось бы застрять в Вильнюсе. Теперь причины задерживаться в Вильнюсе не было, и в вонючей уборной перед Чипом во всей наготе предстал тот факт, который он тщательно скрывал от себя последние двенадцать недель: он боялся вернуться домой.

Всякому неприятно так отчетливо разглядеть в себе трусость. Деньги раздражали Чипа, он злился на Гитанаса, который выдал ему жалованье, злился на литовцев - нашли время для переворота! - но от правды не уйдешь: Чип боялся возвращения, и винить в этом страхе было некого, кроме самого себя.

Он вернулся в очередь, которая так и не сдвинулась с места. Громкоговорители аэропорта сообщили об отмене рейса №1048 из Хельсинки. По цепочке людей пронесся дружный вздох, тела подались вперед, начало очереди расплющилось о стойку, приняв форму трапеции.

Черил и Тиффани пинками подтолкнули свой багаж вперед. Чип последовал их примеру. Он возвращался в реальный мир, и реальность его не устраивала. Больничный безысходный свет ложился на лица девушек, на их багаж, на униформу служащих "Финнэр". Никуда не спрячешься. Все вокруг уткнулись в книги. Чип уже год не читал. Перспектива прочесть книгу пугала его не меньше, чем перспектива провести Рождество в Сент-Джуде. Снова захотелось выйти из здания аэропорта и остановить такси, но Гитанас, вероятно, уже бежал из Вильнюса.

Чип продолжал стоять под ярким, жестоким светом, пока не пробило два часа, потом полтретьего - в Сент-Джуде раннее утро. Снова доверив бельгийцам свой чемодан, Чип отстоял другую очередь и позвонил по телефонной карточке.

Голос Инид был слаб и невнятен:

- Ал-ло?

- Привет, мам, это я.

И тут же ее голос окреп, зазвенел:

- Чип! Ой, Чип! Ал, это Чип! Это Чип! Чип, ты где?

- В Вильнюсе, в аэропорту. Еду домой.

- Это чудесно! Чудесно! Скажи мне, Чип, скажи: когда ты доберешься до нас?

- У меня пока нет билета, - сказал он. - Тут всякие беспорядки. Завтра ближе к вечеру, наверное. Во всяком случае, не позднее среды.

- Чудесно!

Он не был готов к восторженным материнским излияниям. Если в прошлом кто-то ему и радовался, это было так давно, что уже не верилось. Он постарался контролировать свой голос, не частить. Обещал позвонить, как только окажется в другом аэропорту, получше.

- Это замечательно! - ликовала Инид. - Я так счастлива!

- Ладно, скоро увидимся.

С севера уже надвигалась долгая зимняя балтийская ночь. Ветераны очереди, достигшие переднего края, сообщали, что рейсы до конца дня распроданы, причем, по крайней мере один из рейсов будет отменен, но Чип надеялся, что, помахав парой сотенных, обеспечит себе ту самую "броню последней минуты", которую сулил посетителям сайта Lithuania.com. А не удастся этот план, можно расстаться с большей суммой и перекупить билет у какого-нибудь счастливчика.

- Боже, Тиффани! - воскликнула Черил. - "Стэйрмастер" накачивает классные ягодицы.

- Только если их оттопыривать, - возразила Тиффани.

- Они сами оттопыриваются, - сказала Черил. - Попробуй не оттопырь! Ноги-то устают.

- Тю! - воскликнула Тиффани, - Это же "Стэйрмастер"! Ноги должны уставать.

Черил выглянула в окно и с чудовищным высокомерием юности спросила:

- А с какой это стати на взлетной полосе стоит танк?

В следующее мгновение свет погас и телефоны отключились.

Продолжение следует...