- Эй! Задница!

Альфред рывком очнулся - снова качка, снова вибрация "Гуннара Мирдала". Кто тут еще в каюте?

- Задница!

- Кто здесь? - спросил он не то вызывающе, не то испуганно.

Тонкие шведские одеяла отлетели в сторону, когда Альфред сел на койке, вглядываясь в полумрак и стараясь услышать звуки за пределами своего существа. Глуховатые люди наизусть, словно сокамерников, знают частоты, которые звенят у них в голове. Самым давним спутником Альфреда было контральто, ля первой октавы органа, трубный рев, сосредоточенный в районе левого уха. Уже три десятка лет он знаком с этим звуком, постепенно набиравшим громкости, до того стойким, что казалось, он переживет самого Альфреда. В нем сквозила первозданная бессмысленность, свойственная вечному и беспредельному. Он был реален, как биение сердца, но не связан с реальным внешним объектом. Звук ниоткуда.

Под ним слышались голоса более слабые, более изменчивые. Запредельно высокие частоты, точно перистые облака, скапливались в стратосфере позади ушей. Причудливые, призрачно-неуловимые клавишные пассажи далекой каллиопы. Нестройные тоны среднего диапазона, то громче, то тише, будто в глубине его черепа ютились сверчки. Низкий рокочущий гул, словно волна всезаглушающего дизельного рева, звук, в реальность которого, то есть именно в ирреальность, Альфред не мог поверить, пока не уволился из "Мидленд-Пасифик" и не расстался с локомотивами. Его мозг порождал эти звуки и прислушивался к ним, сроднился с ними.

Вовне он слышал тихий ритмичный шелест - дрожание собственных рук под простынями.

А еще - загадочные шорохи воды, окружавшей его со всех сторон, в глубоко запрятанных капиллярах "Гуннара Мирдала".

И кто-то притаился там, в неясном пространстве, пониже горизонта, обозначенного матрасом.

Будильник чеканит мгновение за мгновением. Три часа утра, возлюбленная покинула Альфреда. Теперь, когда он больше прежнего нуждается в ее ласках, она ушла распутничать с сонливцами помоложе. Тридцать лет была всегда готова к услугам, раскрывала ему объятия, раздвигала ноги ровно в десять пятнадцать. Предоставляла другу укромный уголок, утробу, куда он стремился вернуться. Альфред и сейчас мог встретиться с ней среди дня и ранним вечером, но только не ночью в постели. Улегшись в кровать, он принимался шарить под одеялом и порой натыкался на костлявую конечность возлюбленной, за которую мог ухватиться на часок-другой. Однако в час, в два, самое позднее в три она наверняка исчезнет, даже не притворяясь, что по-прежнему принадлежит ему.

Альфред боязливо покосился на белый нордический каркас деревянной койки по ту сторону ржаво-оранжевого ковра. Инид спала как мертвая.

И вода шепчет в десятках тысяч труб.

И дрожь, он догадался, откуда идет эта дрожь. От машинных установок, ведь, когда строят роскошный круизный лайнер, стараются приглушить или замаскировать звуки машин, один за другим, вплоть до самых низких частот, воспринимаемых слухом, а то и еще ниже, однако свести их к нулю невозможно. Остается инфразвук, дрожь на частоте в два герца, неуничтожимый остаток, осадок молчания, навязанного могучему организму.

Маленький зверек, мышка, шмыгнул среди густых теней в изножье койки Инид. На миг Альфреду почудилось, будто весь пол распадается на множество подвижных корпускул. Потом мыши опять слились в одну наглую мышь, отвратительную мышь, мягкие шарики помета, привычка грызть все подряд, назойливый писк...

- Задница, задница! - насмехался незваный гость, выступая из тьмы в прикроватный сумрак.

С ужасом Альфред признал гостя, разглядел характерные очертания, почуял гнилостный кишечный запах. Это не мышь. Это какашка.

- Проблемы с недержанием, ха-ха! - сказала какашка. Какашка-социопат, вырвавшаяся на волю, вдобавок болтливая. Впервые она заявилась к Альфреду прошлой ночью и до такой степени напугала его, что лишь помощь Инид, вовремя включенный свет и ласковое прикосновение жены к плечу предотвратили катастрофу.

- Уходи! - решительно приказал Альфред.

Но какашка вскарабкалась на чистую постель "Нордик-плежелайнз", развалилась на простынях, точно кусок мягкого сыра - бри или слоистого вонючего козьего.

- И не надейся, приятель, - заявила она и разразилась смехом, буйным приступом пуканья.

Страх, что эта мерзость займет его подушку, был воспринят как приглашение: вот она, размякла на подушке, поблескивает от удовольствия.

- Пшла, пшла! - Альфред вниз головой вывалился из постели, ударившись локтем о ковровый настил.

- Ни за что, Хосе, - сказала какашка. - Сперва мне нужно попасть к тебе в штаны.

- Нет!

- Непременно, приятель! К тебе в штаны, а оттуда на обивку. Все перемажу, везде оставлю след. Ух и вонища будет!

- Почему?! Почему?! Зачем тебе это?

- Потому, что мне так хочется, - проквакала какашка. - Такова моя природа. Чтоб я считалась с чужими удобствами? Прыгала в туалет, чтобы пощадить чьи-то чувства? Это по твоей части, приятель. Это у тебя все комлем вперед. И где ты очутился?

- Другим людям не помешало бы побольше щепетильности...

- Тебе бы ее поменьше! Вот я лично противник всяческих запретов. Чувствуешь позыв - дай ему волю. Хочешь - бери! Всяк должен ставить свои интересы на первое место.

- Цивилизация держится на самоограничении, - возразил Альфред.

- Цивилизация?! Тоже мне ценность! Что она для меня сделала? Спускала в унитаз! Обращалась со мной, как с дерьмом!

- Но ты и есть дерьмо! - вставил Альфред в надежде убедить какашку. - Для того и придумали туалет!

- Кого это ты называешь дерьмом, задница?! У меня не меньше прав, чем у любого другого, ясно? Право на жизнь, свободу и срамные части - ведь так сказано в Конституции Соединенных Штанов?

- Нет, не так, - возразил Альфред, - во-первых, в Декларации независимости...

- Старая пожелтевшая бумажонка! Дерьмо крысиное, конституция-декларация, какое мне дело! Тугозадые вроде тебя так и норовили каждое мое слово на хрен исправить, с тех пор как я вот такусенькой была. И ты, и страдающие запором педагоги-фашисты, и нацистские копы! По мне, так хоть на туалетной бумаге свою декларацию печатайте, мать ее так! Сказано: свободная страна, я тут в большинстве, а ты, приятель, в меньшинстве. Так что хрен тебе!

Голос и манеры какашки казались до странности знакомыми, но Альфред никак не мог вспомнить откуда. Какашка извивалась и сворачивалась клубком на его подушке, по наволочке расползалась маслянистая зеленовато-коричневая пленка с мелкими комочками и нитями; там, где ткань смялась, оставались белые ямки и морщины. Лежа на полу возле койки, Альфред прикрыл руками нос и рот, чтобы спастись от вони и ужаса. Но какашка уже взбегала вверх по штанине его пижамы. Щекочущие мышиные лапки.

- Инид! - во весь голос завопил Альфред. Эта дрянь уже возле бедра. С трудом согнув утратившие гибкость колени, подцепив непослушными пальцами резинку пижамных штанов, Альфред приспустил штаны, - может, какашка запутается в ткани. Внезапно его осенило: это - беглый преступник, отброс человечества, которому место в тюрьме. Вот для чего нужна тюрьма: для людей, которые вообразили, будто правила устанавливают они сами, а не общество. А кого не пугает тюрьма, того казнить! Казнить! Ярость придала Альфреду силы, он скинул пижамные штаны на пол, трясущимися ладонями прижал этот ком к ковру, долго колотил по нему руками, а потом запихал поглубже меж тугим матрасом "Нордик" и упругими пружинами "Нордик".

Он стоял на коленях, переводя дыхание, в пижамной куртке и памперсе для взрослых.

А Инид знай себе спит. Нынче она особенно похожа на героиню волшебной сказки.

- Фа-бла-бла! - затрубила какашка. Она выбралась из-под матраса и висела возле окантованной гравюры с видом на набережную Осло - словно кто-то пришлепнул ее к стене.

- Ах ты, тварь! - возмутился Альфред. - Твое место в тюрьме!

Вереща от смеха, какашка медленно-медленно сползала вниз по стене. Липкие ложноножки вот-вот стекут на простыню.

- Сдается мне, - заговорила эта мерзость, - что анально-ретентивные типы вроде тебя готовы всех подряд засадить за решетку. Взять, к примеру, маленьких детей - слышь, парень, они же сталкивают с полок ваши цацки, роняют еду на ковер, орут в театре, писают мимо горшка! В камеру их! А как насчет полинезийцев? Нанесут в дом песка, перемажут мебель рыбьим жиром, а курочки, только поспели, вываливают титьки наружу - за решетку их! И раз уж на то пошло, как насчет ребят от десяти до двадцати, как насчет паскудных подростков, подумай, какая наглость, совершенно не умеют сдерживать себя! А негры? Больная мозоль, да, Фред? Слышишь буйные вопли, неграмотную речь, чуешь запах крепкого пива, и обильного пота, и перхоти, а уж эти пляски, да гулянки, да воркующие певцы - ни дать ни взять известные части тела, увлажненные слюной и тайными соками: к чему вообще тюрьма, если не для негра? А уроженцы Карибских островов, с косячками, и пузатыми детьми, и чуть ли не каждодневным барбекю, где кишат разносимые крысами вирусы, и приторными напитками, на дне которых свиная кровь! Заприте за ними дверь камеры и проглотите ключ! А китайцы, слышь, их жуткие овощи со странными названиями, словно выращенные в огороде вибраторы, которые забыли помыть после употребления, "один долла, один долла", в еду употребляют склизких карпов и ощипанных заживо певчих птичек, и этот, как его, суп из щенят, клецки из о-бедной-киски и младенцев женского пола, и свиную кишку, то есть непосредственно анус порося, вот уж есть что пожевать, чем похрустеть, да уж, китаезы выложат денежки, чтобы съесть свиное дерьмо! Может, ахнем атомную бомбу на весь миллиард с хвостиком? Очистим эту часть мира раз и навсегда! Да, кстати, не забудем про женщин, всех чохом: куда бы ни пошли, за ними тянется шлейф из клинексов и тампаксов. И еше пропахшие медицинскими лубрикантами извращенцы, и средиземноморцы с их бачками и чесноком, французы с их подтяжками и вонючими сырами, и ваши придурки, синие воротнички, гоняют на форсированных движках и рыгают, напившись пива, и евреи - обрезанная крайняя плоть, фаршированная рыба, дерьмо маринованное, и богачи-паразиты, хозяева гоночных яхт, дерьмовых лошадей для поло и дорогущих уродских сигар. Забавно, Альфред: выходит, в твоей тюрьме сидеть всем, кроме северян-европейцев мужского пола и среднего класса. И ты ополчился на меня за то, что я хочу, чтобы все было по-моему?

- Как же заставить тебя уйти? - взмолился Альфред.

- Расслабь старый сфинктер, приятель. Выпусти добро на волю!

- Ни за что!

- Стоит, пожалуй, наведаться в твой туалетный несессер. Капелька поноса на зубной щетке. Пара симпатичных шариков в креме для бритья - и завтра ты взобьешь густую коричневую пену...

- Инид! - с трудом выговорил Альфред, не спуская глаз с коварной какашки. - У меня проблемы. Я был бы весьма благодарен тебе за помощь!

Казалось бы, громкий оклик должен ее разбудить, но нет, спит, точно Белоснежка.

- Инид, до-о-гая, - проворковала какашка, подражая Дэвиду Нивену. - Я был бы весьма бла-о-дарен за помощь, как только тебе это будет сподручно!

Нервы ягодиц и бедер передавали неподтвержденные разведданные: приближаются новые отряды кала. Повстанцы подходят к линии фронта, посылая вперед зловонные снаряды.

- Жратва да киска, приятель, - подвел итоги предводитель какашек, уже едва цепляясь за стену последней ложноножкой. - Только это и важно - все остальное, с позволения сказать, дерьмо!

И тут последняя ложноножка отцепилась, и предводитель, оставив на стене едва заметный гнилостный ошметок, с радостным воплем шмякнулся на постель, собственность "Нордик-плежелайнз", которую через несколько часов придет оправлять симпатичная молодая горничная. Представить себе, как эта милая, опрятная финка откинет одеяло и наткнется на выбросы его сфинктера, - немыслимо!

Краем глаза Альфред неотрывно следил за извивающейся какашкой. Нужно держать все под контролем, держать под контролем! Возможно, причина его проблем - утечка в туалете. На четвереньках он пробрался в ванную комнату, пинком захлопнул за собой дверь. Довольно легко перевернулся на гладком кафеле. Спиной прислонился к двери, ногами уперся в умывальник напротив. Усмехнулся: что за ерунда! Он, американский инженер, сидит в памперсе на полу плывущего по морю санузла, в осаде эскадрона фекалий. Чего только не взбредет в голову посреди ночи!

Ванная была освещена лучше, чем каюта. Здесь чувствовалась точная наука чистоты, наука внешнего вида, даже наука калоиспускания, воплотившаяся в огромном фаянсовом швейцарском унитазе - этаком престоле на пьедестале, с рифлеными рычагами управления. В родной обстановке Альфред сумел сосредоточиться и понять, что повстанческие каловые массы - плод его воображения, он отчасти спит, а источник тревоги - неполадки дренажной системы.

К несчастью, на ночь все работы прекращены. Нет возможности самому поискать обрыв, засунуть в трубу "змейку", а еще лучше - видеокамеру. Маловероятно, однако, чтобы в такой ситуации подрядчик сумел доставить оборудование на место происшествия. Альфред сомневался даже, сумеет ли сам сориентироваться и указать, где он находится.

Оставалось только ждать утра. В отсутствие стопроцентного решения два половинчатых решения - лучше, чем ничего. Обойдемся подручными средствами, локализуем проблему.

Два-три запасных памперса - продержаться несколько часов. Вот они, в пакете рядом с унитазом.

Около четырех часов утра. Если к семи окружного управляющего не будет в конторе, авария обойдется в круглую сумму. Имени этого парня Альфред припомнить не мог, да какая разница! Позвонить в офис, и кто бы ни снял трубку...

Типично для современного мира, не правда ли: какими скользкими теперь делают эти проклятые липучки на памперсах! - Полюбуйтесь-ка! - фыркнул он, пытаясь скрыть ярость на предательский мир под маской философической насмешки. Тефлоном они покрывают эту липучку, что ли? Руки трясутся, кожа пересохла, отдирать липучку - все равно что пытаться поднять камешек с помощью двух павлиньих перьев.

- Господи Боже!

Пять минут он упорно продолжал попытки, и еще пять минут. Никак не получалось снять защитный слой.

- Господи Боже мой!

Он усмехнулся над собственной беспомощностью. Усмехнулся в отчаянии, мучительно ощущая, что кто-то наблюдает за ним.

- Господи Боже мой! - повторил он. Эти слова частенько помогали преодолеть стыд от таких вот незначительных поражений.

Как изменчива комната ночью! К тому времени, когда Альфред сдался и попросту натянул третий памперс на бедро как можно выше - увы, не слишком-то высоко, - ванная комната преобразилась. Свет сделался равнодушно-ярким, словно в больнице, поздний час тяжело давил на плечи.

- Инид! - воззвал он. - Помоги мне!

Пятьдесят лет инженерного опыта позволили ему с первого взгляда понять, что аварийная служба нахалтурила. Один памперс вывернут наизнанку, между слоями второго попала слегка трясущаяся нога, а потому поглощающие возможности не задействованы, он так и висел комом, липучка ни к чему не прилеплена. Альфред покачал головой. Нечего винить аварийную службу. Сам виноват. В подобной ситуации не следовало браться за работу. Неверные действия. Попытки предотвратить ущерб, тычась наугад в темноте, обычно порождают лишь новые проблемы.

- Хорошенькое дельце! - с мрачной улыбкой выговорил он.

Неужели на полу лужица? Боже мой, Боже, там лужица на полу!

В тысячах труб "Гуннара Мирдала" гудит вода.

- Инид, Бога ради, прошу тебя, помоги!

Никакого ответа из окружной конторы. Все ушли в отпуск. Цвета осени.

Лужица на полу! Лужица на полу!

Что ж, ему платят за то, чтобы он брал ответственность на себя. Платят за то, чтобы он сам справлялся с трудностями.

Альфред вздохнул, собираясь с силами.

В критический момент перво-наперво нужно освободить путь для стока воды. Не будем пока чинить рельсы, сделаем слив, а то как бы не смыло все подчистую.

Альфред мрачно отметил, что у него нет ни теодолита, ни даже отвеса. Придется на глазок.

Какого черта его занесло в эти места? Должно быть, нет еще и пяти утра.

- Напомните мне в семь позвонить в контору, - распорядился он.

Разумеется, где-то сидит дежурный диспетчер. Но телефон еще предстоит найти, а он почему-то никак не мог оторвать взгляд от унитаза. Инфраструктура не налажена. Пока он разыщет телефон, будет уже почти полдень. А к тому времени...

- Ну и работенка!

В районе душевой кабинки наблюдалось незначительное понижение почвы. Да, в самом деле, следы дренажной штольни, вероятно, какого-то так и не осуществленного министерством транспорта дорожного проекта, должно быть, задействовали военных строителей. Полуночное озарение: настоящая дренажная штольня! Однако, чтобы воспользоваться этим стоком, нужно решить серьезную техническую проблему: переместить аварийные работы поближе к нему.

- Боюсь, другого выхода нет.

Примемся за дело. Усталость сама собой не пройдет. Взять хотя бы голландцев с их проектом "Дельта". Сорок лет борются с морем. Что такое одна скверная ночь с точки зрения всей жизни? Бывало и похуже.

Задача: укрепить аварийную систему водоотвода. Нельзя полагаться на одну-единственную прокладку. Там, дальше, вода может наткнуться на повышение почвы.

- И тогда нам придется туго, - вслух произнес он. - Тогда придется туго.

Но могло быть куда хуже, по правде говоря. Им еще повезло, что инженер оказался рядом, как раз когда трубу прорвало. А не было бы его тут - пиши пропало!

- Могла произойти катастрофа!

Прежде всего нужно наложить на протечку временную заплату, затем решить головоломку, как перенести все операции в район стока, а там - продержаться до восхода солнца. Что ж это такое?!

В неверном свете Альфред увидел, как струйка поползла по полу и вдруг повернула обратно, словно горизонталь взбесилась.

- Инид! - безнадежно крикнул он, принимаясь за изнурительный труд - ликвидировать протечку и осуществить свой план. А корабль плыл дальше.

Благодаря аслану и юному доктору Хиббарду, этому выдающемуся, высокопрофессиональному молодому человеку, Инид впервые за много месяцев уснула глубоким, здоровым сном.

Она так многого хотела от жизни и так мало могла получить дома, в Сент-Джуде, с Альфредом, что поневоле все желания сконцентрировались на считаных днях круиза - мимолетных, как жизнь поденки. Многие месяцы мысль о круизе служила ей отдушиной, помогала примириться с настоящим, а поскольку день, проведенный в Нью-Йорке, ничем ее не порадовал, на борт "Гуннара Мирдала" Инид поднялась, окончательно изголодавшись по радостям бытия.

Здесь на каждой палубе пенсионеры развлекались вовсю, наслаждались досугом - она мечтала, чтобы именно так распорядился остатком дней Альфред. Хотя компания "Нордик-плежелайнз" отнюдь не предоставляла скидок, билеты на этот рейс были раскуплены преимущественно большими группами, например Ассоциацией выпускников Университета Род-Айленда, Американской хадассой Чеви-Чейса (Мэриленд), ветеранами 85-й воздушной эскадры ("Небесные дьяволы") и Лигой профессионального бриджа округа Дейд (Флорида). Пышущие здоровьем вдовы под локоток подводили друг друга на перекличку, где им раздавали карточки с именами и справочные материалы, в знак встречи старые друзья испускали оглушительные вопли, от которых дрожали стекла. Стариканы, не желавшие упускать ни минуты драгоценного времени, уже пили ледяной "коктейль дня" (лапландская брусника со льдом) из огромных стаканов, которые приходилось держать обеими руками. Остальные толпились под навесами нижних палуб, укрываясь от дождя, и высматривали на исчезавшем вдали Манхэттене знакомые лица, чтобы помахать рукой на прощание. Маленький эстрадный оркестр играл в зале "Абба" польку в стиле хеви-метал.

Пока Альфред перед ужином заседал в туалете (третий раз в течение часа), Инид вышла в холл палубы "В" и прислушивалась, как наверху, на палубе "А", кто-то медленно тащится на костылях.

Бриджисты по случаю круиза облачились в униформу - футболки с надписью "Старые бриджисты не умирают, они просто теряют квалификацию". На взгляд Инид, подобная шутка не годилась для тиражирования.

Ветераны бежали, да-да, бежали по направлению к "Лапландской бруснике со льдом".

- Ну конечно, - пробормотала Инид, заметив, какие тут все старые. - Кто еще может позволить себе такой круиз?

Такса, которую тащил на поводке проходивший мимо мужчина, оказалась кислородным баллончиком на роликах, одетым в собачью шубку.

Мимо проплыл толстяк в футболке с надписью "Титаник - корпус".

Всю жизнь тебя каждую минуту дергали, а теперь твой нетерпеливый муж запирается в туалете минимум на пятнадцать минут.

"Старые урологи не умирают, они просто рассасываются".

Даже в менее официальные вечера вроде сегодняшнего, когда форма одежды не регламентировалась, футболки за ужином совершенно неуместны. Инид надела шерстяной костюм и уговорила Альфреда повязать галстук, хотя, учитывая, как он в последнее время орудует ложкой в войне с ужином, галстуки все равно потерпят поражение. Инид уложила их в чемодан целую дюжину. Для нее было важно, что круиз "Нордик-плежелайнз" - роскошь. Она ожидала элегантности и заплатила за нее большие деньги, причем отчасти - из собственных сбережений. Каждая футболка наносила небольшой удар по ее мечте, лишала частички удовольствия.

Ее обижало, что люди богаче ее зачастую были не слишком достойными и привлекательными. Неотесанными и хамоватыми. Быть беднее людей умных и красивых - вот что могло бы утешить. А стоять ступенькой ниже этих жирнюков в футболках, этих любителей анекдотов...

- Я готов, - объявил Альфред, выходя в холл.

Подымаясь на лифте в столовый зал "Серен Кьеркегор", он взял Инид за руку. Когда он держал ее за руку, Инид чувствовала себя замужней женщиной, знала свое место в мире и могла бы примириться со старостью, но и тут ей не дано было забыть, как она мечтала держаться за руку мужа в те годы и десятилетия, когда он вечно мчался на два шага впереди. Теперь его рука стала смиренной и жалкой. Даже дрожь, которая со стороны казалась неукротимой, на ощупь была совсем легкой. Однако Инид чувствовала, что, как только он выпустит ее руку, тремор возобновится с прежней силой.

Путешественников, не принадлежавших к той или иной организации, усаживали за отдельные столы для "неприсоединившихся". К радости Инид, высоко ценившей пестрые по национальному составу компании (лишь бы без зазнайства), рядом с ней за столом оказались двое норвежцев и двое шведов. Из европейских стран Инид предпочитала те, что поменьше. Можно узнать какой-нибудь любопытный шведский обычай или факт из норвежской жизни и не переживать из-за своего невежества в области немецкой музыки, французской литературы или итальянского искусства. Взять, к примеру, этот их тост, "сколь!", или факт, о котором мистер и миссис Нигрен из Осло известили сотрапезников как раз в тот миг, когда Ламберты заняли последние два места за столом; Норвегия-де является крупнейшим в Европе поставщиком сырой нефти.

Первым делом Инид обратилась к соседу по левую руку, мистеру Сёдербладу, пожилому шведу в солидном синем блейзере, с аскотским галстуком.

- Каковы ваши впечатления? - спросила она. - Это судно - вправду совершенно настоящее?

- Вроде бы держится на воде, - улыбнулся в ответ мистер Сёдерблад, - несмотря на большую волну.

Инид прибавила громкости, чтобы собеседник лучше ее понял:

- Я имею в виду: это НАСТОЯЩЕЕ СКАНДИНАВСКОЕ судно?

- Да-да, разумеется, - ответил мистер Сёдерблад. - Но вообще-то все в мире становится все более и более американским, вы не находите?

- Но как вы считаете: здесь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТОЧНО передана атмосфера НАСТОЯЩЕГО СКАНДИНАВСКОГО СУДНА? - допытывалась Инид.

- Вообще-то этот корабль получше многих скандинавских. Нам с женой пока что все очень нравится.

Инид прекратила расспросы, так и не уверившись, что мистер Сёдерблад понял, к чему она клонит. А хотелось ей, чтобы Европа оставалась Европой. Они с Альфредом пять раз ездили в Старый Свет в отпуск и дважды в командировку, можно сказать, всего около десятка поездок, так что приятельницам, собиравшимся путешествовать по Испании или Франции, Инид говорила со вздохом, что с нее уже достаточно. Но безумно раздражалась, когда ближайшая ее подруга, Беа Мейснер, прикидывалась столь же пресыщенной: "Так надоело мотаться в Санкт-Мориц к внукам на дни рождения" и т. п. Туповатая и бессовестно красивая дочка Беа, Синди, подцепила австрийца, врача спортивной команды, некоего фон-как-бишь-его, который и сам выиграл бронзовую олимпийскую медаль в гигантском слаломе. Беа поддерживала с Инид близкие отношения, и это можно было бы счесть торжеством дружеской преданности вопреки социальным различиям, если б Инид не помнила очень хорошо, что именно благодаря крупным вложениям в акции "Эри-Белт" накануне слияния компании с "Мидленд-Пасифик" Чак Мейснер приобрел особняк в Парадайз-Вэлли. Чак стал президентом правления в своем банке, а Альфред застрял на вторых ролях в "Мидленд-Пасифик", сбережения вкладывал в не защищенную от инфляции ренту, так что Ламберты не смогли бы позволить себе круиз такого уровня, как "Нордик-плежелайнз", не запусти Инид руку в свои личные накопления. А сделала она это, чтобы не лопнуть от зависти.

- Моя ближайшая сент-джудская подруга отдыхает в Санкт-Морице, - не дожидаясь удобного случая, крикнула она в сторону симпатичной супруги мистера Сёдерблада. - Ее зять-австриец невероятно преуспевает, у него там шале!

Миссис Сёдерблад казалась украшением из драгоценного металла, слегка помятым и потускневшим от прикосновений мистера Сёдерблада. Помада, краска для волос, тени для век и лак для ногтей переливались платиновыми оттенками; вечернее платье из серебристой парчи открывало загорелые плечи и силиконовую грудь.

- Санкт-Мориц очень красив, - ответила шведка. - Я много раз выступала в Санкт-Морице.

- ВЫ АКТРИСА?! - прокричала Инид.

- Сигне вела свою программу, - поспешно уточнил мистер Сёдерблад.

- На этих альпийских курортах ужасная дороговизна. - Норвежка, миссис Нигрен, даже содрогнулась. Большие круглые очки и разбегавшиеся во все стороны от глаз морщинки делали ее похожей на богомола. Внешне она составляла полную противоположность загорелой Сёдербладше. - С другой стороны, - продолжила она, - мы, норвежцы, естественно, очень привередливы: у нас даже в некоторых городских парках имеется первоклассная лыжня. Такого нигде больше не найдешь.

- Разумеется, нужно различать альпийский горнолыжный спорт, - вступил в разговор мистер Нигрен, высоченный, с ушами, похожими на телячьи отбивные, - и северные лыжные гонки. Норвегия стала родиной выдающихся горнолыжников - назову Хьетиля Андре Омодта в надежде, что он достаточно известен, - но вынужден признать, что в этом виде спорта мы не всегда были на высоте. А вот лыжные гонки - совсем другое дело. Можно с уверенностью сказать, что мы получаем здесь свою законную долю наград, и даже сверх того.

- Норвежцы - чудовищные зануды, - хрипло прошептал мистер Сёдерблад на ухо Инид.

Еще двое "неприсоединившихся" за их столом, красивая пожилая пара по фамилии Рот из Чаддс-Форда, штат Пенсильвания, вовлекли в разговор Альфреда и тем самым ненароком оказали Инид огромную любезность. Лицо Альфреда раскраснелось от горячего супа, от борьбы с ложкой, а вероятно, и от стараний не замечать ослепительного декольте Сёдербладши. Он объяснял Ротам, каким образом океанский лайнер сохраняет остойчивость. Мистер Рот, интеллигентного вида мужчина при галстуке-бабочке и в роговых очках, за стеклами которых глаза казались неестественно большими, забрасывал Альфреда детальными вопросами и подхватывал ответы с почти пугающим проворством.

Миссис Рот больше уделяла внимания Инид, нежели Альфреду. Это была маленькая женщина лет шестидесяти пяти, похожая на красивого ребенка. Локти ее едва доставали до стола. Стрижка под пажа, черные волосы с проседью, огромные голубые глаза, беззастенчиво смотревшие на Инид - взгляд не то очень умного, не то очень глупого человека. Пристальный, упорный взгляд, изголодавшийся по общению. Инид сразу сообразила, что миссис Рот станет ей либо ближайшей подругой на корабле, либо беспощадной соперницей, и едва ли не кокетливо уклонялась от разговора, вроде бы даже не замечая соседку. Пока подавали бифштексы и убирали выпотрошенных омаров, Инид забрасывала мистера Сёдерблада вопросами насчет его работы - он имел какое-то отношение к торговле оружием, - а тот их легко отбивал. Инид впитывала голубой взгляд миссис Рот заодно с завистью, какую - она была уверена - "неприсоединившиеся" вызывали у публики за соседними столиками. Этой массе в футболках "неприсоединившиеся" наверняка кажутся сливками общества. Тут имелось нечто незаурядное: изящество, галстуки, даже один аскотский. Признаки изыска.

- Иногда я так волнуюсь при мысли об утреннем кофе, что ночью уснуть не могу, - балагурил мистер Сёдерблад.

Напрасно Инид надеялась, что Альфред пригласит ее на танцы в зал "Пеппи - Длинный чулок": едва доев ужин, он поднялся и объявил, что идет спать. Еще и семи не пробило. Слыханное ли дело, чтобы взрослый человек укладывался спать в семь часов вечера?!

- Сядь, дождись сладкого, - сказала она. - Десерты здесь божественные.

Грязная салфетка соскользнула с колен Альфреда на пол. Он словно и не подозревал, что разочаровал жену и поставил ее в неловкое положение.

- Ты можешь остаться, - сказал он, - с меня достаточно.

И двинулся прочь через столовую "Серен Кьеркегор", борясь с килевой качкой, которая сделалась много более ощутимой теперь, когда судно покинуло гавань Нью-Йорка.

Знакомый приступ горечи - сколько удовольствия можно было бы получить, если б не муж! Испортил Инид настроение, но она быстро сообразила, что Альфред-то ушел и больше не будет мешать, а потому весь долгий вечер безраздельно принадлежит ей.

Инид повеселела и совсем забыла свои горести, когда мистер Рот удалился в читальню "Кнут Гамсун", оставив жену в одиночестве. Миссис Рот пересела поближе к ней.

- Мы, норвежцы, завзятые читатели, - не преминула заметить миссис Нигрен.

- И завзятые болтуны, - проворчал мистер Сёдерблад.

- Общественные библиотеки и книжные магазины в Осло процветают, - известила собравшихся миссис Нигрен. - Полагаю, так дело обстоит далеко не повсюду. В мире интерес к чтению снижается. Но только не в Норвегии. Мой Пер этой осенью во второй раз перечитывает полное собрание сочинений Голсуорси. По-английски.

- Не-ет, Инга, не-ет, - тихонько заржал Пер Нигрен, - в третий раз!

- Боже мой! - охнул мистер Сёдерблад.

- Истинная правда. - Миссис Нигрен обвела взглядом Инид и миссис Рот, предвкушая эффект от своих слов. - Каждый год Пер прочитывает по одной книге каждого лауреата Нобелевской премии по литературе, а кроме того, полное собрание сочинений наиболее понравившегося ему в предыдущем году автора. Как видите, с каждым годом задача несколько усложняется, поскольку появляется еще один лауреат.

- Похоже на поднятие планки для прыжков в высоту, - вставил Пер. - С каждым годом чуточку труднее.

Мистер Сёдерблад (по подсчетам Инид, он допивал восьмую чашку кофе) склонился к Инид и шепнул:

- Боже, какие зануды!

- С уверенностью могу сказать, что изучил Хенрика Понтоппидана глубже, чем подавляющее большинство читателей, - похвастался Пер Нигрен.

Миссис Сёдерблад откинула голову, мечтательно улыбнулась.

- Знаете ли вы, - сказала она, обращаясь то ли к Инид, то ли к миссис Рот, - что еще сто лет назад Норвегия была колонией Швеции?

Норвежцы загудели как потревоженные пчелы:

- Колонией?! Колонией??

- О-о! - громко выдохнула Инга Нигрен. - Думаю, наши американские друзья вправе получить более точные исторические сведения...

- Это были стратегические союзы! - провозгласил Пер.

- Какое именно шведское слово вы пытаетесь передать термином "колония", миссис Сёдерблад? Поскольку мой английский явно намного лучше вашего, я могла бы предложить нашим американским друзьям более точный перевод, например: "равноправный субъект объединенного полуостровного королевства".

- Сигне, - насмешливо заметил мистер Сёдерблад, - ты явно наступила на больную мозоль. - Подняв руку, он скомандовал: - Официант, повторить!

- Если ради исторической перспективы начать с конца девятого века, - вмешался Пер Нигрен, - а я полагаю, даже наши шведские друзья не могут не признать, что правление Харальда Прекрасноволосого представляет собой вполне разумную "точку отсчета" для краткого исследования переменчивых отношений между двумя великими державами-соперницами, или, точнее, тремя великими державами, ибо Дания тоже играет довольно интересную роль в нашей истории...

- Мы бы охотно послушали, но как-нибудь в другой раз, - перебила миссис Рот и, наклонившись, легонько коснулась руки Инид. - В семь часов, как договорились?

Инид смекнула почти сразу. Извинившись, она поднялась и последовала за миссис Рот в главный зал, где уже собралось множество пенсионеров, и запахи, сопутствующие пищеварительному процессу, смешивались с ароматом дезинфектантов.

- Инид, я - Сильвия, - представилась миссис Рот. - Как насчет игральных автоматов? У меня весь день руки чешутся.

- У меня тоже! - воскликнула Инид. - По-моему, они в зале "Стриндберг".

- Да, "Стриндберг".

Чужая изобретательность тем более восхищала Инид, что сама она отнюдь не могла ею похвастаться.

- Спасибо за... ну, вы знаете, - пробормотала она, пробираясь вслед за Сильвией Рот сквозь толпу.

- За спасение? Само собой.

Зал "Стриндберг" заполонили зрители, охотники сыграть по маленькой в "двадцать одно" и любители игральных автоматов. Давно уже Инид так не веселилась. На пятом четвертаке машина выдала три сливы, которые вызвали усиленное движение во внутренностях автомата, и из нижнего отверстия посыпалась звонкая монета. Инид сгребла добычу в пластиковое ведерко. Еще одиннадцать четвертаков - и удача повторилась: три вишни, поток серебра. Седовласые игроки, терявшие свои монеты у соседних автоматов, поглядывали на счастливицу с завистью. Она попыталась уверить себя, что смущена, но не смущалась.

Десятилетия недостаточного изобилия превратили Инид в дисциплинированного инвестора. Она вычитала из выигрыша первоначальные вложения, а также откладывала половину доходов.

Но игровой фонд никак не исчерпывался.

Примерно через час Сильвия Рот похлопала ее по плечу.

- Я свой лимит выбрала. Пойдем послушаем струнный квартет?

- Да-да! Это в зале "Крик".

- "Григ"! - засмеявшись, поправила Сильвия.

- Ой, как смешно! "Григ", конечно. Я сегодня совсем поглупела.

- Много выиграли? У вас дела вроде бы шли неплохо.

- Не знаю, не считала.

Сильвия улыбнулась, пристально глядя на нее.

- А вот и неправда. Уверена, вы сосчитали все до цента.

- Ну хорошо! - Инид даже покраснела, уж очень ей Сильвия пришлась по душе. - Сто тридцать долларов, вот сколько!

Портрет Эдварда Грига висел в отделанном позолотой салоне. Здесь постарались воспроизвести роскошь шведского королевского дворца XVIII века. Множество свободных мест укрепило в Инид подозрение, что большинство ее спутников принадлежат к низшему классу. Она-то бывала в таких круизах, когда присутствие на классических концертах считалось обязательным.

На Сильвию музыканты особого впечатления не произвели, но Инид пришла в восторг. Они играли наизусть знакомые классические мелодии - "Шведскую рапсодию", отрывки из "Финляндии" и "Пера Гюнта". Посреди "Пера Гюнта" вторая скрипка позеленела и на минутку выбежала из зала (штормило, но Инид редко укачивало, а Сильвия наклеила лечебный пластырь), однако тотчас же вернулась на место и продолжила свою партию, словно ничего не случилось. Двадцать слушателей дружно воскликнули: "Браво!"

После концерта Инид потратила 7,7% выигрыша, приобретя у элегантной стойки на выходе кассету с записями этого квартета, и отведала бесплатную рюмочку "Спёгга", шведского ликера, на рекламу которого недавно было затрачено 15 миллионов долларов. "Спёгг" отдавал водкой, сахаром, хреном - собственно, из них он и состоял. Соседи по стойке морщились удивленно и неодобрительно, однако у Инид и Сильвии "Спёгг" вызвал приступ безудержного смеха.

- Специальное угощение! - объявила Сильвия. - "Спёгг" бесплатно! Попробуйте "Спёгг"!

- Уф! - с трудом выдохнула Инид, у нее перехватило горло. - "Спёгг"!

Потом они направились на променад "Ибсен" на десятичасовое мороженое. В лифте Инид показалось, что судно не только ритмично подымается и опускается, но и крутит носом, словно человек, которому поднесли к лицу что-то гадкое. Выходя из лифта, она чуть не упала, споткнувшись о мужчину, который полз на четвереньках, будто затеял какую-то игру. На спине его футболки красовалась надпись: "Они промазали!"

Разносчица в белой шляпке подала Инид крем-соду с мороженым, после чего женщины начали разговор на семейные темы. Диалог состоял преимущественно из вопросов. Едва почуяв, что собеседник уклоняется от рассказа о своих близких, Инид имела обыкновение безжалостно выжимать информацию. Сама бы она умерла, но не призналась, что дети принесли ей разочарование, однако разочарования других родителей - скандальные разводы, наркомания, банкротство детей - доставляли ей утешение.

С виду Сильвии Рот было нечего стыдиться. Сыновья в Калифорнии, один - врач, второй - компьютерщик, оба женаты. Но почему-то в разговоре она избегала этой темы, проскакивала ее опрометью, словно раскаленные пески.

- Ваша дочь училась в Суортморе, - сказала Сильвия.

- Некоторое время, - кивнула Инид. - Значит, пятеро внуков? Бог ты мой! Сколько же младшему?

- В прошлом месяце два годика исполнилось, а у вас? - парировала Сильвия. - Внуки есть?

- У нашего старшего, Гари, три сына. Интересно: значит, пять лет разницы между самым младшим и тем, что перед ним?

- Почти шесть вообще-то. А тот сын, который в Нью-Йорке? Про него мне тоже любопытно узнать. Вы виделись с ним сегодня?

- Да, он приготовил замечательный ланч, но нам так и не удалось побывать в его кабинете в "Уолл-стрит джорнал", где он теперь работает, погода подвела. А вы часто ездите в Калифорнию внуков повидать?

Тут Сильвия начисто утратила желание играть в эту игру, замерла, уставившись в пустой стакан из-под содовой.

- Сделайте мне одолжение, Инид, - попросила она, - пойдемте наверх, выпьем по рюмочке на сон грядущий.

День Инид начался в пять утра в Сент-Джуде, но она не из тех, кто отказывается от заманчивого приглашения. Наверху в баре "Лагерквист" их с Сильвией обслуживал гном в кожаной безрукавке и рогатом шлеме, он уговорил их отведать морошковый аквавит.

- Я хочу кое-что вам рассказать, - начала Сильвия. - Я должна рассказать кому-нибудь на корабле, но только вы об этом ни гугу. Вы умеете хранить секреты?

- В этом я мастак.

- Ладно, - кивнула Сильвия. - Через три дня в Пенсильвании состоится казнь. А еще через два дня, в четверг, у нас с Тедом сороковая годовщина свадьбы. Если спросить Теда, он вам скажет, что потому-то мы и поехали в круиз - отпраздновать юбилей. Так он скажет, но это неправда. Если и правда, то для Теда, а не для меня.

Инид стало не по себе.

- Этот человек, которого казнят, - продолжила Сильвия Рот, - убил нашу дочь.

- Нет!

Ясная синева глаз придавала Сильвии сходство со зверьком, красивым трогательным зверьком.

- Мы с Тедом поехали в круиз, потому что у нас проблемы с этой казнью. Проблемы друг с другом.

- Нет-нет! Что вы такое говорите? - Инид вздрогнула. - О, я не могу слушать! Не могу!

Сильвия спокойно приняла ее вспышку.

- Простите, - сказала она. - Не надо было нападать на вас. Будем считать это затмением.

Но Инид уже взяла себя в руки. Нельзя упускать шанс сделаться наперсницей Сильвии.

- Вам нужно выговориться. Я готова слушать. - Она даже руки сложила на коленях, внимательнейшая слушательница. - Рассказывайте. Я слушаю.

- Тогда вам надо знать кое-что еще, - продолжала Сильвия. - Я - художник, пишу оружие. Вы вправду готовы слушать?

- Да, - с энтузиазмом, но не слишком уверенно закивала Инид. Надо же, гном приставляет лесенку, чтобы добраться до бутылок. - Интересно.

Много лет Сильвия занималась гравюрой как дилетант. Дома, в Чаддс-Форде, она оборудовала солнечную студию, купила гладкий литографский камень, немецкий набор из двадцати резцов для гравировки по дереву, вступила в Уилмингтонскую гильдию художников и каждые полгода - меж тем как ее младшая дочь Джордан из девчонки-сорванца превращалась в самостоятельную молодую женщину - участвовала в выставках гильдии, продавая декоративные гравюры долларов по сорок за штуку. А потом Джордан убили, и последние пять лет Сильвия гравировала, рисовала и литографировала только оружие. Год за годом - ружья, пистолеты, револьверы.

- Ужас, ужас! - ахнула Инид, не скрывая неодобрения.

Сломанное ветром тюльпанное дерево под окном студии обрастало ружейными прикладами и стволами. Любой человек норовил принять очертания курка, предохранителя, барабана, рукояти револьвера. Абстрактная картинка оборачивалась следом трассирующего снаряда, пороховым дымом, разлетающимися осколками разрывной пули. Человеческое тело - целый мир, неисчерпаемый в своих возможностях, и так же, как любая его точка уязвима для пули, любая форма окружающего мира находит соответствие в деталях оружия. Пятнистый боб изогнут как пистолет-дерринджер, снежинка и та похожа на браунинг с упором для стрельбы. Нет, Сильвия не сошла с ума, она могла принудить себя вывести круг, нарисовать розу, но интересовало ее только огнестрельное оружие. Пистолеты, пули, пушки, снаряды. Часами она трудилась, воспроизводя в карандаше блики на никелированной отделке. Порой Сильвия рисовала также свои кисти и руки до локтя, придавая им (по наитию, художница в жизни не брала в руки оружие) такое положение, словно они держали "Дезерт Игл" 50-го калибра, девятимиллиметровый "Глок", винтовку М-16 со складным алюминиевым прикладом и прочее диковинное оружие из каталогов, которые хранились в коричневых конвертах в солнечной студии. Сильвия предавалась этой страсти, словно погибшая душа в аду (хотя Чаддс-Форд, с его певчими пташками, слетавшимися со стороны Брендиуайна, с занесенными октябрьским ветром из соседних долин ароматами нагревшегося рогоза и поспевающей хурмы, стойко противился попыткам превратить его в ад). Словно Сизиф, Сильвия каждую ночь уничтожала собственные творения, рвала наброски, превращала их в дым, разведя веселый огонь в гостиной.

- Ужас! - повторила Инид. - Нет ничего страшнее для матери! - И она помахала гному рукой, чтобы тот налил еще аквавита, настоянного на морошке.

Странное дело, говорила Сильвия, ведь она выросла в квакерской семье и до сих пор посещала собрания на Кеннетт-сквер; к тому же орудиями пытки и убийства ее дочери были рулон фиксирующего пластыря на нейлоновой основе, посудное полотенце, две проволочные вешалки, один электроутюг фирмы "Дженерал электрик" и один двенадцатидюймовый зазубренный хлебный нож из Уильямс-Сономы, то есть никакого огнестрельного оружия; и преступник, девятнадцатилетний Келли Уизерс, сдался полиции Филадельфии опять-таки без единого выстрела; а имея мужа, дослужившегося до очень высокооплачиваемого поста вице-президента по вопросам согласований у "Дюпона", имея джип таких размеров, что он вышел бы без царапины из лобового столкновения с "фольксвагеном"-кабриолетом, имея особняк в стиле королевы Анны (в нем насчитывалось шесть спален, а в кухне с кладовой свободно разместилась бы вся филадельфийская квартирка Джордан), Сильвия могла бы наслаждаться спокойной, легкой, бездумной жизнью, не неся никаких обязанностей, буквально никаких, кроме как готовить Теду обед и оправляться после смерти дочери; и вот, несмотря на все это, она зачастую до такой степени увлекалась передачей узора на рукояти револьвера или плетением вен на сжимающей револьвер руке, что поневоле превышала скорость, потому что опаздывала в Уилмингтон к психотерапевту (трижды в неделю ее принимал врач с докторской степенью по медицине и философии); сеансы у этого д. м./д. ф., участие в собраниях родителей жертв насилия по средам и в собраниях группы женщин старшего возраста по четвергам, чтение стихов, романов, мемуаров и религиозной литературы, которую рекомендовали подруги, физическая нагрузка (йога и верховая езда), благотворительность (она помогала физиотерапевту в детской больнице) дали Сильвии возможность "проработать скорбь", но одержимость огнестрельным оружием только усиливалась. Она ни с кем этим не делилась, даже с д. м./д. ф. из Уилмингтона; все друзья и советчики постоянно уговаривали скорбящую мать искать "исцеления в искусстве", подразумевая под "искусством" ее прежние гравюры и литографии, но при виде своей старой работы где-нибудь в ванной или в гостевой спальне у друзей, Сильвия корчилась от стыда - подделка, подделка! - и по той же причине вздрагивала, когда в кино или по телевизору показывали оружие: втайне Сильвия была убеждена, что сделалась подлинным художником, настоящим художником по оружию, хотя и уничтожала в конце каждого дня плоды своего таланта; она также была убеждена, что Джордан отнюдь не была хорошим художником, хотя имела степень бакалавра искусств и магистра искусствотерапии, а до того в течение двадцати лет брала частные уроки рисования и получала всяческие поощрения; но, выработав столь объективный взгляд на покойную дочь, Сильвия продолжала рисовать оружие и боеприпасы. Эта одержимость конечно же свидетельствовала о ненависти и жажде мести, хотя за пять лет Сильвия ни разу не пробовала нарисовать лицо Келли Уизерса.

Ранним октябрьским утром, когда все эти загадки разом обрушились иа нее, Сильвия, едва прикоснувшись к завтраку, взлетела по лестнице в студию. На листе кремовой кансоновской бумаги она изобразила свою левую руку (отражение в зеркале, чтобы получилась правая), большой палец отставлен, остальные скрючены, вид сзади под углом шестьдесят градусов, почти полностью показана тыльная сторона кисти. В эту руку она, умело выстроив перспективу, вложила курносый револьвер 38-го калибра и воткнула дуло в ухмыляющиеся губы, над которыми по памяти точно воспроизвела наглый прищур Келли Уизерса. Последнее прошение о помиловании только что отклонили, и слез по этому поводу никто не проливал. На этом - губы и глаза - Сильвия остановилась.

- Пришло время двигаться дальше, - пояснила она Инид. - Я вдруг поняла: хочу я или нет, но уцелела я, а не она, и художник - тоже я. Мы привыкли ставить своих детей на первое место, мы живем в них и через них. Но мне это надоело. Я сказала себе: может быть, завтра я умру, но пока что я жива. Я могу жить и принимать жизнь. Я заплатила сполна, я сделала свое дело, и мне стыдиться нечего. Как странно, что такое огромное событие, полная перемена жизни происходит в голове, правда? Вроде бы ничего не меняется, но ты по-другому смотришь на вещи, страх и тревоги отступают, становишься сильнее. Разве не удивительно, что невидимая мысль может оказаться реальнее, чем все, что было прежде? Начинаешь видеть отчетливее, а главное, сознаешь, что видишь яснее. И тут понимаешь: вот это и есть любовь к жизни, вот об этом и толкуют все, кто хоть сколько-нибудь всерьез рассуждает о Боге. Такие вот минуты.

- Пожалуй, еще глоточек, - сказала Инид, подставляя гному свой стакан. Она почти не слушала Сильвию, только качала головой и бормотала "ох!" да "ах!". Окутанное пеленой алкоголя сознание погружалось тем временем в нелепейшие фантазии о том, например, что бы она почувствовала, если бы гном обнял ее, прижался головой к животу и бедрам. Сильвия оказалась чересчур интеллигентной - Инид, пожалуй, прогадала, согласившись сделаться ее наперсницей, однако и не слушая, она все же внимательно прислушивалась, поскольку ей недоставало ключевых деталей, например, какого цвета кожа у Келли и подверглась ли Джордан изнасилованию.

Из студии Сильвия прямиком отправилась в супермаркет "Вава" и скупила там все грязные журнальчики. Увы, жесткого порно в них не обнаружилось. Ей требовалось видеть сам акт как таковой. Вернувшись в Чаддс-Форд, она включила компьютер, подарок младшего сына: устройство предназначалось для постоянного общения членов семьи, которых сблизило общее горе. В электронной почте скопились за месяц сыновние послания, на которые Сильвия не удосужилась ответить. Через пять минут она отыскала в Интернете то, что ей было нужно, пустила в ход кредитную карточку и принялась перебирать каталог, пока не дошла до подходящего изображения с подходящим ракурсом и подходящими участниками: чернокожий мужчина занимался оральным сексом с белым, камера зависла под углом шестьдесят градусов над левым бедром, крупным планом полумесяц верхней части ягодицы, на темной стороне этой луны - костяшки черных пальцев, смутно различимые, нащупывающие. Сильвия загрузила снимок и увеличила до максимума.

Ей сравнялось шестьдесят пять, и никогда прежде она не видела подобной сцены. Всю свою жизнь она создавала образы, но впервые ощутила скрытую в них тайну. Вот оно: шевеление битов и байтов, поток единиц и нулей в каких-то университетских серверах на Среднем Западе. Несомненное движение в столь же несомненной пустоте. Население прилипло к экранам и страницам журналов.

Стали бы люди гоняться за образами, если б образы втайне не приравнивались к реальным вещам? Не то чтобы образы были так уж полнокровны, просто мир слаб и безволен. Да, порой, несмотря на свое бессилие, мир становился живым и ярким, как в те дни, когда с яблонь в садах падали плоды, и солнце пекло их жаркими лучами, и в долине пахло сидром, как в те холодные вечера, когда Джордан приезжала на ужин в Чаддс-Форд и шины ее кабриолета скрипели на гравийной дорожке, но потреблять мир можно лишь в виде образов. Все, что попадает в голову, становится образом.

Тем не менее Сильвию поразил контраст между интерактивной порнографией и незавершенным портретом Уизерса. В отличие от телесной похоти, которую утоляли картинки или игра воображения, эту страсть, жажду отмщения, не обманешь. Никакие картинки, даже самые выразительные, ее не утолят. Эта страсть требовала смерти конкретного человека, завершения конкретной истории. Как указывают в рецепте: "Замене не подлежит". Она могла изобразить объект своего желания, но не осуществление этой мечты. И тогда Сильвия наконец призналась себе: она жаждет смерти Келли Уизерса.

Она жаждала его смерти, хотя в недавнем интервью корреспонденту "Филадельфия инквайрер" говорила, что смерть чьего-то сына не вернет ей дочь. Она жаждала его смерти, хотя ее д. м./д. ф. с религиозным рвением заклинал ее не истолковывать смерть Джордан как Божью кару за либерализм в политике и в воспитании или за безответственное богатство. Она жаждала его смерти, хотя считала смерть Джордан трагической случайностью и верила, что искупление не в мести, а в том, чтобы сократить вероятность таких случайных трагедий по всей стране. Она жаждала его смерти, хотя мечтала о лучшем обществе, где бы молодым людям предоставляли работу с достойной оплатой (чтобы Уизерсу не было надобности связывать своего искусствотерапевта по рукам и ногам и пытками добиваться номера банковского счета и кода кредитной карточки), о таком обществе, которое пресекло бы оборот запрещенных наркотиков в пригородах (тогда Уизерс не потратил бы украденные деньги на крэк и не вернулся бы с затуманенным сознанием в квартиру своего бывшего искусствотерапевта и не терзал бы ее еще тридцать часов, в промежутках покуривая дурь), о таком обществе, где бы молодые люди имели что-то за душой, кроме слепой привязанности к фирменным товарам (и тогда Уизерс не зациклился бы на кабриолете своего бывшего искусствотерапевта и поверил бы ей, когда она сказала, что на выходные одолжила машину приятельнице, ему бы не застило глаза то обстоятельство, что у Джордан два набора ключей ("Никак не мог этого понять, - заявил убийца в отчасти вынужденном, но приемлемом с юридической точки зрения признании, - все ключи лежат на кухонном столе, понимаете? Просто не шло у меня это из башки"), и он не прикладывал бы раз за разом к обнаженному телу жертвы ее же собственный утюг, переключая с шелка на хлопок и лен и неотступно требуя ответа, где, мол, припарковала кабриолет, и не перерезал бы ей горло в приступе паники, когда под вечер в воскресенье подруга Джордан постучала в дверь - хотела вернуть машину и третий набор ключей), о таком обществе, где раз и навсегда положат конец физическому насилию над детьми (чтобы осужденный преступник не мог в последнем слове просить снисхождения, утверждая, что отчим пытал его в детстве электрическим утюгом, - впрочем, в случае Уизерса, который не смог предъявить следы от ожогов, подобное заявление свидетельствовало лишь о недостатке фантазии и неумении лгать). Она жаждала его смерти вопреки сделанному на сеансе психотерапии открытию: ухмылка Келли - всего лишь маска, нацепленная одиноким мальчишкой, которого со всех сторон окружают враги, и если б Сильвия улыбнулась ему всепрощающей материнской улыбкой, он бы сбросил маску и, зарыдал, искренне раскаиваясь. Она жаждала его смерти, хотя понимала, что подобное желание прилично лишь консерваторам, верящим в "личную ответственность каждого" и плюющим на социальную несправедливость. Она жаждала его смерти, хотя в силу перечисленных выше причин не могла лично присутствовать на казни и насытить свои глаза зрелищем, которого не заменить никакими образами.

- Но в круиз мы отправились не поэтому, - неожиданно сказала она.

- Не поэтому? - очнувшись, переспросила Инид.

- Нет. Пришлось поехать, потому что Тед не желает признавать, что Джордан была убита.

- Он - что...

- Нет, знать-то он знает, - пояснила Сильвия. - Но не хочет об этом говорить. Они с Джордан были очень близки, гораздо ближе, чем мы с ним. Он горевал, что правда то правда, очень горевал. Так плакал, что с постели подняться не мог. А потом наступил день, когда все прошло. Он сказал: Джордан больше нет, и он не намерен жить прошлым. Он сказал: начиная с Дня труда забудет случившееся. И весь август напоминал мне, что после Дня труда не станет больше говорить об убийстве, словно его и не было. Тед - человек рациональный. Его точка зрения такова: родители всегда лишались детей, а излишняя скорбь - это слабость, потачка себе. Ему все равно, что будет с Уизерсом. Дескать, если следить за процессом, опять же никак не перешагнешь через это убийство.

И вот в День труда он заявил мне: "Может быть, тебя это удивит, но я никогда больше не стану говорить о ее смерти, и ты, пожалуйста, не забывай об этом. Не забудешь, Сильвия? А то еще подумаешь, что я сошел с ума". Я сказала: "Тед, мне это не нравится, меня это вовсе не устраивает". Он ответил: очень жаль, но он вынужден так поступить. На следующий вечер, когда Тед вернулся с работы, я, кажется, сказала ему, что адвокат Уизерса утверждает, будто его подзащитного вынудили признаться, а настоящий убийца разгуливает на свободе. Тед ухмыльнулся, словно поддразнивая, и сказал: "Не пойму, о ком ты говоришь". Я сказала: "О человеке, который убил нашу дочь!", но он возразил: "Нашу дочь никто не убивал, и чтоб я больше от тебя такого не слышал". Я сказала ему: "Тед, так не пойдет". Он спросил: "Как не пойдет?" Я сказала: "Ты прикидываешься, будто Джордан не умерла", а он ответил: "У нас была дочь, а теперь ее нет, так что я догадываюсь, что она умерла, но предупреждаю тебя, Сильвия: не смей говорить мне, что ее убили, ясно?" И с тех пор, Инид, как бы я на него ни давила, он не уступал. Честное слово, я уже готова развестись. В любой момент. Вот только во всех других отношениях Тед такой хороший. Он не сердится, когда я заговариваю об Уизерсе, просто отмахивается и смеется, словно у меня идея фикс. Он похож на нашего кота, таскающего в дом задушенных птичек. Кот не знает, что людям не нравятся мертвые птички. И Тед хочет, чтобы я стала разумной, вроде него, пытается мне помочь, таскает меня во всякие поездки и круизы, и все у нас прекрасно, если не считать, что для него самое ужасное событие в нашей жизни не произошло, а для меня - произошло.

- А на самом деле? - спросила Инид. Сильвия отшатнулась, потрясенная.

- Спасибо, - сказала она, хотя Инид задала вопрос потому, что вконец запуталась, а не потому, что пыталась угодить Сильвии. - Спасибо, что спросили откровенно. Порой я и впрямь думаю, не сошла ли я с ума. Вся работа вершится у меня в голове. Собираю в голове миллионы бессмысленных осколков, коплю миллионы мыслей, чувств, воспоминаний, изо дня в день, годами, сложная архитектура, леса, подмостки, точно в голове строится собор из зубочисток. Мне даже дневник не помогает: написанное на бумаге никак не соотносится с тем, что у меня в голове. Все, что я записываю, уходит от меня, словно я плыву в лодке и бросаю монетки за борт. И всю эту внутреннюю работу я проделываю без малейшей поддержки извне, если не считать слегка ущербных людей, с которыми встречаюсь на собраниях по средам и четвергам, меж тем как мой муж притворяется, будто самая суть этой гигантской внутренней работы - убийство нашей дочери - вымысел. Вот и получается, что единственными ориентирами в моей жизни остаются мои собственные эмоции!

И ведь Тед прав, когда говорит, что наша культура придает слишком большое значение чувствам, все выходит из-под контроля, и не компьютеры превращают реальность в виртуальную, а психотерапевты: люди только и делают, что пытаются откорректировать свои мысли, усовершенствовать чувства. "Работают над отношениями" и "навыками воспитания детей", вместо того чтобы попросту жениться и растить детей, как в прежние времена. Так Тед говорит. Карабкаемся с одного уровня абстракции на другой, повыше, потому что у нас чересчур много времени и денег, говорит Тед, а он-де не желает становиться частью этого процесса. Он хочет есть "настоящую" еду, видеть "настоящую" природу и говорить о "настоящих" вещах, о бизнесе, например, или о науке. По самым важным в жизни вопросам мы с ним теперь расходимся.

Он даже моего психотерапевта поставил в тупик. Я пригласила ее на обед, чтобы она сама посмотрела на Теда. Знаете, есть обеденные меню, которые не рекомендуются, когда ждешь гостей, потому что перед каждым блюдом хозяйка на полчаса отлучается в кухню. Я выбрала именно такое меню, ризотто по-милански и мясо на медленном огне, а врач тем временем сидела в столовой наедине с Тедом и допрашивала его. А на следующий день сказала мне, что подобное состояние весьма характерно для мужчин: он сумел преодолеть боль и вернуться к жизни, никаких перемен не ожидается, и мне придется с этим примириться.

Знаете, Инид, я не позволяю себе думать о мистике, о чем-то сверхъестественном, но никак не могу отделаться от мысли, что одержимость местью, которая живет во мне все эти годы, не моя. Она от Теда. Он не хотел с ней бороться. Кто-то должен был сделать это за него, вот я и превратилась в суррогатную мать, только вынашиваю не чужого ребенка, а чужие эмоции. Если бы Тед более ответственно отнесся к собственным переживаниям и не спешил как можно скорее вернуться к работе у "Дюпона", я бы, наверное, осталась прежней, продавала бы на рождественских выставках свои гравюры. Оттого-то я и сорвалась, что Тед оказался таким разумным, организованным. А мораль этой долгой истории, которую вы, Инид, были так бесконечно добры выслушать, по-видимому, заключается в том, что я все ищу и ищу в ней мораль, хотя очень стараюсь перестать.

Инид в этот миг примерещился ливень. Она видела себя в доме без стен: чтобы защититься от непогоды, под рукой были только бумажные салфетки. Дождь надвигается с востока - она поспешно изготовила бумажную копию Чипа-журналиста. У него такая замечательная новая работа! А вот туча наползает с запада - в ход пошли новые салфетки: какие у Гари красивые, умные дети, как Инид их любит! Ветер снова переменился - она бегом бросилась к северной стороне дома с обрывками салфеток, какие оставила в ее распоряжении Дениз: да, девочка слишком рано вышла замуж, но теперь повзрослела, поумнела, достигла огромного успеха в ресторанном бизнесе, вот-вот познакомится с порядочным молодым человеком. Но когда черная туча нависла на юге, бумажная салфетка расползлась у нее в руках, хотя Инид пыталась утверждать, будто недуг Ала совсем незначителен, он был бы в полном порядке, если б только научился по-другому смотреть на вещи, да еще надо подобрать правильный курс лекарств, но дождь хлестал все сильнее, сильнее, она изнемогала, и ничего, кроме промокших салфеток...

- Сильвия! - сказала она.

- Да?

- Я должна кое-что вам рассказать. Про моего мужа.

Сильвия, готовая в свою очередь слушать, усердно закивала. Увы, в эту минуту она приобрела сходство с Кэтрин Хепберн. В глазах актрисы стыло такое непонимание собственного незаслуженного счастья, что женщину, выбившуюся из низов, так и подмывало врезать по аристократической лодыжке самыми остроносыми туфлями, какие только найдутся в гардеробе. Нет, исповедоваться перед этой дамой отнюдь не следует.

- Да? - настойчивее повторила Сильвия.

- Ничего. Извините.

- Ну что вы, рассказывайте!

- Нет, ничего. Просто мне давно пора в постель. Завтра столько дел!

Она неуверенно встала и предоставила Сильвии расписаться за напитки. В лифте они молчали. Вслед за чересчур поспешным сближением - неловкость, ощущение какой-то неопрятности. И все же Инид вышла на верхней палубе вместе с Сильвией: не могла допустить, чтобы Сильвия разгадала в ней пассажирку с палубы "В".

У двери в большую палубную каюту Сильвия остановилась.

- А где ваша каюта?

- Прямо по коридору, - ответила Инид. Она уже понимала, что ее уловки ни к чему не приведут. Завтра придется сделать вид, будто вечером она заплутала.

- Спокойной ночи, - сказала Сильвия. - Еще раз спасибо, что выслушали.

С любезной улыбкой она ждала, когда Инид уйдет, но Инид не двигалась с места, растерянно озиралась по сторонам.

- Простите, а какая это палуба?

- Верхняя.

- Ой, я же не на ту палубу попала. Прошу прощения.

- Не за что. Проводить вас вниз?

- Нет-нет, я заблудилась, теперь все ясно, это верхняя палуба, а у нас ниже, гораздо, гораздо ниже. Прошу прощения.

Повернулась уходить, но так и не ушла.

- Мой муж... - Инид покачала головой. - Нет, я о сыне. Мы так и не пообедали с ним сегодня. Вот о чем я хотела вам рассказать. Он встретил нас в аэропорту, мы собирались пообедать с ним и его подружкой, но они просто испарились. Не понимаю, как это возможно, он так и не вернулся, и мы даже не знаем, куда он поехал. Так-то вот.

- Да, странно, - признала Сильвия.

- Не хочу вам надоедать...

- Нет-нет, Инид, что вы...

- Просто хотела объяснить все как есть, а теперь мне пора в постель, и я очень рада знакомству. Завтра будет много дел. Ну вот. Встретимся за завтраком.

И прежде чем Сильвия успела ее задержать, Инид захромала по коридору (ей давно необходима операция на бедре, но можно ли представить себе, только представить, как Ал управляется дома один, пока она лежит в больнице?), по пути ругая себя и за то, что поднялась на чужую палубу, где ей не место, и за то, что выдала какую-то постыдную чепуху о родном сыне. Она прямо-таки рухнула на мягкую скамью-диванчик и дала волю слезам. Бог наделил Инид достаточной чувствительностью, чтобы горевать об участи горемык-выскочек, которые, отправляясь в роскошный и дорогой круиз, покупают билеты в самые дешевые внутренние каюты на палубе "В"; но нищее детство лишило ее размаха, необходимого для того, чтобы заплатить еще по триста долларов (на каждого!) и приобрести каюты более высокой категории, так что оставалось только лить слезы. Похоже, из всех своих образованных сверстников только они с Алом ухитрились не разбогатеть.

Греки, изобретатели танталовых мук и сизифова труда, одну пытку упустили из виду: покрывало самообмана, теплое, мягкое одеяло, укутывающее страждущую душу, но всегда оставляющее что-то снаружи. А ночи становятся все холоднее.

Вернуться к Сильвии, излить ей душу?

Но тут сквозь слезы Инид разглядела под скамейкой кое-что очень симпатичное.

Десятидолларовая купюра. Сложена вдвое. До чего миленькая!

Оглянувшись украдкой, Инид проворно наклонилась. Даже прикосновение к этой бумажке доставляло радость.

Воспрянув духом, она спустилась на палубу "В". В холле еще играла приглушенная музыка, бойкие переливы аккордеона. Когда Инид вставляла ключ в замок, ей послышалось, что кто-то выкликает ее имя.

Толкнув дверь, она почувствовала изнутри сопротивление, надавила сильнее.

- Инид! - проблеял Альфред по ту сторону двери.

- Тсс, Ал, что такое?!

Привычная жизнь рухнула в тот миг, когда Инид протиснулась в полуоткрытую дверь. Вместо размеренной смены дня и ночи - нерасчлененная круговерть. Альфред, совершенно голый, сидел спиной к двери, расстелив простыни на листах утренней сент-джудской газеты. На ободранную до матраса кровать он выложил брюки, спортивный пиджак и галстук, лишнее белье свалил на вторую койку. Он продолжал выкликать ее имя, даже когда она включила свет и стала прямо перед ним. Прежде всего Инид попыталась успокоить Альфреда и надеть на него пижаму, но пришлось повозиться, потому что он был страшно возбужден, не договаривал предложения до конца, не согласовывал существительные с глаголами в лице и числе. Альфред был уверен, что уже утро, ему пора умываться и одеваться, пол у двери - это ванна, ручка двери - кран, и ничего не работает. Но все равно он норовил делать все по-своему, вырывался, отбивался от жены, довольно сильно ударил Инид по плечу. Альфред ругался, Инид плакала и упрекала его. Неукротимо дрожащими руками он ухитрялся расстегивать пижамную куртку быстрее, чем Инид ее застегивала. Никогда раньше она не слышала от него слов "г..." и "д...", но теперь Альфред произносил эти выражения с такой легкостью, будто втайне твердил их про себя много лет. Пока Инид приводила в порядок его кровать, Альфред разорил ее постель. Она заклинала мужа посидеть спокойно, он кричал в ответ, что уже поздно, он не понимает, что происходит. Даже сейчас она продолжала его любить. Быть может, сейчас - особенно. Быть может, все долгие пятьдесят лет Инид догадывалась, что в ее муже прячется маленький мальчик, и вся любовь, отданная Чипперу и Гари, любовь, за которую она, по сути, ничего не получила взамен, была лишь подготовкой к воспитанию самого трудного из ее детей. Целый час или дольше она утешала его и бранила, кляла втихомолку вредоносные лекарства, пока Альфред наконец-то не заснул. Дорожный будильник показывал тогда 5.10, а уже в 7.30 Альфред включил электробритву. Инид толком и уснуть-то не успела, так что без возражений поднялась и оделась, но, когда вышла к завтраку, почувствовала себя скверно: язык точно пыльная тряпка, голова на куски разваливается.

Море поутру было слишком бурным даже для большого корабля. Утробный плеск волн за иллюминаторами столовой "Кьеркегор" не умолкал, пока миссис Нигрен просвещала сотрапезников насчет побочных эффектов кофеина и насчет квазидвухпалатной системы норвежского парламента. Сёдерблады явились разгоряченные какой-то интимной шведской гимнастикой. Ал ухитрялся поддерживать разговор с Тедом Ротом. Инид и Сильвия возобновили отношения с трудом: болели мышцы эмоций, перенапряженные накануне излишней откровенностью. Разговор вертелся вокруг погоды. Координатор развлечений Сюзи Гош подошла к ним, сообщила курс корабля и предложила записаться на экскурсию в Ньюпорт, штат Род-Айленд. С улыбкой предвкушения, радостно что-то лепеча, Инид записалась на тур по историческим местам города, после чего с ужасом увидела, что все, кроме отверженных обществом норвежцев, проходят мимо регистрационной доски, не внося своих имен в списки.

- Сильвия! - дрожащим голосом окликнула она. - Вы не едете на экскурсию?!

Сильвия оглянулась на своего очкастого мужа, и тот кивнул, словно Макджордж Банди, посылающий пехоту во Вьетнам. На миг голубые глаза Сильвии обратились внутрь: по-видимому, она обладала завидной способностью обеспеченных, не провинциальных людей разбираться в своих желаниях, не сверяясь поминутно с постулатами морали или статусными требованиями.

- Хорошо, - сказала Сильвия, - можно и поехать.

В другой раз Инид поежилась бы от такого намека на снисходительность, но нынче дареный конь избежал стоматологического осмотра. Пусть снисходительность - она именно в этом и нуждается. Так началось восхождение на крутой склон дня: Инид воспользовалась бесплатным полусеансом шведского массажа, полюбовалась с променада "Ибсен" осенними красками прибрежных деревьев и запила квартой кофе шесть таблеток ибупрофена, собираясь с силами, чтобы провести час-другой в очаровательном старинном Ньюпорте. Когда судно вошло в промытую дождем гавань, Альфред объявил, что у него болят ноги и он не сойдет на берег. Инид вынудила у мужа обещание не укладываться подремать, а то ночью не заснет, она со смехом (разве можно признаться, что для нее это вопрос жизни и смерти?!) просила Теда Рота не давать Альфреду уснуть. Тед ответил, что в отсутствие Нигренов это будет не так уж сложно.

Запахи нагретого солнцем креозота, холодных мидий, корабельного топлива, футбольных полей, сохнущих водорослей, извечная человеческая ностальгия по всему, что связано с морем и осенью, нахлынули на Инид, когда она, прихрамывая, спускалась по сходням к экскурсионному автобусу. День был тревожно-прекрасен. От сильных порывов ветра, мчащихся туч, солнца, превратившегося в гривастого льва, рябило в глазах, контуры белых досок и зеленых газонов Ньюпорта были размыты. "Откиньтесь на сиденьях и упивайтесь пейзажем", - посоветовал гид. Однако чем можно упиться, тем можно и захлебнуться. За последние пятьдесят пять часов Инид проспала всего шесть, и изнеможение навалилось как раз в тот миг, когда Сильвия сказала ей спасибо за то, что уговорила поехать. Асторы и Вандербильты, виллы и денежки - как ей все это надоело! Она устала завидовать другим, от самой себя устала. Инид не разбиралась ни в антиквариате, ни в архитектуре, в отличие от Сильвии не умела рисовать, не читала так много, как Тед. Интересы у нее были убогие, она мало в чем разбиралась. Единственно подлинное в ней - любовь. Отключив голос экскурсовода, Инид вбирала в себя октябрьский желтый свет, щемящие приметы скорой смены сезонов. Ветер вздымает волны в гавани, близится ночь. Все разом обрушилось на Инид: тайна, и боль, и странная, тянущая душу готовность, словно несчастье - желанная цель стремлений. В автобусе, на полпути от Росклиффа к маяку, Сильвия протянула Инид сотовый телефон - пусть-де позвонит Чипу. Предложение Инид отвергла - сотовые телефоны пожирают доллары: достаточно притронуться к этой штуке, и тебе выставят счет, - но у нее вырвалось признание:

- Вот уже много лет мы с ним почти не общаемся! Боюсь, он не рассказывает нам правды о себе. Как-то раз сказал, что работает в "Уолл-стрит джорнал". Я могла, конечно, ослышаться, но, по-моему, он сказал именно так, хотя на самом деле работает вовсе не там. Не знаю, как он зарабатывает на жизнь! Конечно, с моей стороны бессовестно жаловаться на такие пустяки, когда у вас беда куда пострашнее!

Но Сильвия уверяла, что здесь нет ничего постыдного, и перед Инид открылась возможность поведать новой подруге еще два-три секрета, даже более мучительных. При всей своей болезненности откровенность вроде бы сулила утешение, однако вблизи желанная боль, как и многие другие прекрасные издали явления - молния, извержение вулкана, звезды и планеты, - сделалась немыслимой, нечеловеческой.

Из Ньюпорта "Гуннар Мирдал" поплыл на восток, в сапфировый туман. После вылазки под открытый небосвод, на игровые площадки богачей (каждая размером с палубу танкера), судно казалось тесным, и, несмотря на выигрыш в зале "Стриндберг" (еще шестьдесят зелененьких), Инид чувствовала себя подопытной крысой, рядом с которой другие заключенные в клетки животные орудуют рычагами, а в ответ автоматы мигают и гудят. Они рано легли спать, и, когда Альфред начал метаться, Инид уже раскрыла глаза, прислушиваясь к сигналу тревоги, - он звенел так пронзительно, что койка вибрировала, а простыни превратились в наждак. Альфред включал свет, что-то орал, сосед стучал им в стену и тоже кричал. Альфред застыл и прислушался, лицо перекошено в приступе паранойи, потом зашептал, словно заговорщик: "Только что видел, как какашка пробежала между койками", а потом пришлось заново стелить и перестилать обе постели, надевать на Альфреда памперс, затем еще один, потому что ему мерещилась утечка, его ослабленные ноги подгибались, он твердил "Инид", пока не стер ее имя до дыр, а потом женщина со стертым именем рыдала в темноте - такого ужаса, такого отчаяния она в жизни не испытывала, - и наконец (так усталый путешественник, проспав ночь в вагоне, видит за окном очередную станцию, которая отличается от всех убогих промежуточных остановок лишь тем, что в утреннем тумане проступают маленькие чудеса - почти белая лужа на щебеночной парковке, вьющийся над металлической трубой пар) Инид приняла решение.

На плане корабля ближе к корме палубы "D" имелся общепонятный символ: нуждающиеся могли получить здесь медицинскую помощь. После завтрака Инид доверила своего мужа Ротам, а сама отправилась разыскивать точку, отмеченную красным крестом. В физическом мире символу соответствовала матовая стеклянная дверь с тремя выведенными золотом словами. Первое слово было "Альфред", третье - "Изолятор", смысл среднего слова терялся в тени, отброшенной "Альфредом". Инид беспомощно уставилась на него. Но. Бель. Ноб. Ель. Но Бель.

Эти три слова внезапно отодвинулись от нее - дверь распахнулась, и на пороге появился крепко сбитый молодой человек. К белому кармашку прикреплена карточка: "Мазер Хиббард, д. м.". Крупное, обветренное лицо, похож на американского актера итальянского происхождения, любимца публики, который играл ангела, а в другой раз - танцора диско.

- Как нынче самочувствие? - спросил врач, обнажая в улыбке жемчужные зубы. Инид проследовала за ним через приемную в кабинет, где он усадил ее на стул у своего стола.

- Я миссис Ламберт, - заговорила она, - Инид Ламберт, каюта В-11. Надеюсь, вы сумеете мне помочь.

- И я надеюсь. В чем же дело?

- У меня кое-какие проблемы.

- Психического характера? Эмоционального?

- Вообще-то мой муж...

- Прошу прощения. Стоп! Стоп! - Доктор подался вперед, озорно улыбнулся. - Вы же сказали, проблемы у вас?

Очаровательная улыбка. Она тотчас покорила ту часть души Инид, которая таяла при виде тюленей-бельков и котят. Эта улыбка не отпускала пациентку, пока она нехотя не улыбнулась в ответ.

- Муж и дети - вот моя проблема, - сказала она.

- Еще раз прошу прощения, Эдит. Маленький тайм-аут. - Доктор Хиббард придвинулся еще ближе, обхватил руками голову, посмотрел на Инид в просвет между локтями. - Нужно все прояснить: проблема у вас?

- Нет, у меня все в порядке. Но все члены моей...

- Испытываете беспокойство?

- Да, но...

- Расстройство сна?

- Вот именно. Понимаете, мой муж...

- Эдит? Вы сказали: Эдит?

- Инид. Ламберт. Л-А-М-Б...

- Инит, сколько будет четырежды семь отнять три?

- Что? А, двадцать пять.

- Какой сегодня день недели?

- Понедельник.

- Какой исторический курорт Род-Айленда мы посетили вчера?

- Ньюпорт.

- Последний вопрос: принимаете ли вы в настоящий момент лекарства от депрессии, страхов, биполярного расстройства, шизофрении, эпилепсии, паркинсонизма, других психиатрических или же неврологических нарушений?

- Нет.

Доктор Хиббард кивнул, выпрямился, выдвинул глубокий ящик в тумбе стола, извлек оттуда пригоршню шуршащих упаковок из целлофана и фольги. Отсчитав восемь штук, он выложил их перед Инид. Упаковки подозрительно блестели - дорогущие, наверное.

- Замечательное новое средство, решит все ваши проблемы, - нараспев протянул доктор Хиббард и подмигнул.

- То есть как?

- Разве я неправильно вас понял? Вы вроде бы сказали: "У меня проблемы". Речь шла о страхах и нарушении сна.

- Да, но я имела в виду, что мой муж...

- Конечно, муж. Муж или жена. Обычно ко мне обращается менее закрепощенный из супругов. По правде сказать, необоримый страх перед асланом - один из симптомов, требующих применения аслана. Этот препарат полностью блокирует "глубокий", "болезненный" стыд. - Улыбка Хиббарда напоминала свежий надкус на мягком плоде, густые щенячьи ресницы, волосы - только гладить. - Вас это заинтересовало? - переспросил он. - Вы готовы уделить мне внимание?

Опустив глаза, Инид размышляла, можно ли умереть от нехватки сна. Хиббард принял молчание за согласие и продолжал:

- Обычно считается, что классические супрессоры центральной нервной системы, в частности алкоголь, подавляют "стыд", или "внутренние запреты". Однако "постыдные" признания, выболтанные под воздействием трех мартини, не перестают быть постыдными, и, как только действие мартини прекращается, начинаются угрызения совести. На молекулярном уровне, Эдна, три мартини мешают всасыванию излишков фактора 28А, ответственного за "глубокий", или "болезненный", стыд. При этом фактор 28А не вовлекается в метаболизм и не поглощается рецепторами. На время он задерживается в нестабильном состоянии в "передатчике". Итак, когда этанол растворяется, рецепторы буквально затопляет фактор 25A. Страх унижения и жажда унижения неразрывно связаны, это хорошо известно как психологам, так и русским писателям. И это не только психологическая, но и самая что ни на есть "реальная" реальность: реальность молекулярного уровня. Однако аслан действует на химические факторы стыда совершенно иначе. Речь идет о полном уничтожении молекул 28А. Аслан - могучий лев.

Наступил черед Инид подать свою реплику, но она потеряла нить разговора.

- Доктор, прошу прошения, я почти не спала и немного запуталась.

Доктор хмурился столь же обаятельно, как и улыбался:

- Запутались? Или у вас спутанность сознания?

- Простите?

- Вы сказали мне, что у вас "проблема". Вы платите мне сто пятьдесят долларов США наличными или дорожными чеками. На основании ваших ответов я диагностирую бессимптомную дисгамию без выраженной деменции и даю вам бесплатно восемь образцов аслан-крузера, по три тридцатимиллиграммовые таблетки в каждом, чтобы вы могли насладиться оставшимися днями путешествия, а затем постепенно снижать дозу согласно рекомендациям: тридцать-двадцать-десять миллиграммов. Однако, Элинор, должен вас сразу предостеречь: если речь идет о спутанности сознания, мне придется пересмотреть диагноз и это затруднит вам доступ к аслану.

Тут доктор Хиббард приподнял брови и просвистел несколько тактов мелодии - фальшиво, ибо губы его изгибались в заговорщической улыбке.

- Это не я запуталась, а мой муж, - сказала Инид.

- И опять же, если вы имеете в виду клиническое состояние, искренне надеюсь, что аслан предназначается для вас лично, а не для вашего супруга. Деменция - безусловное противопоказание для приема аслана. Итак, официально я обязан настаивать, чтобы вы применяли этот препарат строго по предписанию и под моим постоянным надзором. Однако я не столь наивен. Я отдаю себе отчет в том, что такое сильнодействующее, сразу приносящее облегчение лекарство, которое пока невозможно получить на суше, часто попадает не в те руки.

Хиббард просвистел еще несколько фальшивых тактов - он-де в чужие дела не лезет, - пристально наблюдая за Инид, нравится ли он ей.

- Иногда муж по ночам становится таким странным, - пробормотала Инид, не глядя ему в глаза. - Очень возбужденный, не угомонишь, не дает мне спать. А потом я весь день умираю от усталости, сил нет. А мне столько всего хочется успеть.

- Аслан вам поможет, - уже не столь легкомысленным голосом заверил ее Хиббард. - Для большинства путешественников это более полезное вложение, чем страховка на случай отмены поездки. Вы заплатили достаточно большую сумму за привилегию участвовать в этом круизе, Инит, и имеете полное право наслаждаться каждой секундой. Ссора с мужем, беспокойство за оставленного дома питомца, неумышленная обида - вы не должны тратиться на все эти негативные переживания. Взгляните на дело так: если благодаря аслану бессимптомная дистимия не вынудит вас пропустить хотя бы одно заранее оплаченное мероприятие "Плежелайнз", значит, лекарство уже себя окупило, то есть окупился гонорар за мою консультацию, в результате которой вы бесплатно получаете восемь упаковок-образцов по три тридцатимиллиграммовые таблетки аслан-крузера в каждой.

- А что такое ашрам?

Кто-то постучал в наружную дверь, Хиббард встряхнулся, словно приходя в себя.

- Эди, Иден, Ина, Инид, прошу прощения. Вижу, вас и впрямь несколько сбивает с толку уникальная новейшая психофармакология, которую "Плежелайнз" с гордостью предоставляет в распоряжение своей избранной клиентуры. Вам требуются более подробные разъяснения, чем большинству наших пассажиров, так что я вернусь к вам через минуточку...

Хиббард убрал со стола восемь упаковок аслана, не поленился запереть их в ящик, спрятал ключ в карман и вышел в приемную. Инид слышала его бормотание и хриплый старческий голос, отвечавший: "Двадцать пять, понедельник, Ньюпорт". Не прошло и двух минут, как доктор возвратился с дорожными чеками.

- А это правильно? - спохватилась Инид. - То есть законно?

- Отличный вопрос, Инид, но, представьте себе, все суперзаконно! - Доктор рассеянно взглянул на один из чеков, потом сунул всю пачку в карман рубашки. - Замечательный вопрос! Просто на пять с плюсом! Профессиональная этика запрещает мне продавать лекарства, которые я назначаю, поэтому я вынужден ограничиваться выдачей бесплатных образцов, что, к счастью, полностью соответствует политике "Плежелайнз" - "все включено". К сожалению, поскольку аслан еще не получил в Штатах окончательной лицензии, а большинство наших пассажиров - американцы, разработчик и производитель аслана, "Фармакопея С.А", не заинтересован в том, чтобы снабжать меня достаточным количеством бесплатных образцов, чтобы удовлетворить прямо-таки неслыханный спрос, так что я вынужден покупать эти образцы оптом. В результате несколько возрастает гонорар за консультацию.

- И сколько же стоят эти восемь пакетиков? - спросила Инид.

- Они ничего не стоят, Эрта: они выдаются бесплатно и не предназначены для перепродажи. Если вас интересует, во что мне обошлось это лекарство, которое вы получаете бесплатно, отвечу; восемьдесят восемь долларов США.

- По четыре доллара за таблетку?!

- Точно. Полная доза для пациентов с обычной восприимчивостью составляет тридцать миллиграммов в сутки. Иными словами, одна таблетка. Четыре доллара в день за прекрасное самочувствие. Большинство пассажиров это устраивает.

- И все же, что такое этот ашрам?

- Аслан. Назван, как мне говорили, в честь мифического существа древних легенд. Митраизм, солнцепоклонники и все такое прочее. От себя присочинять не стану. Насколько я понимаю, аслан - могучий и благосклонный лев!

Сердце Инид затрепетало в клетке ребер. Взяв со стола упаковку, она попыталась разглядеть содержимое через пузырики твердого на ощупь целлофана. Каждая темно-золотистая таблетка имела двойную бороздку (удобно разламывать) и была украшена солнцем о многих лучах - или это была голова льва с густой гривой? Аслан-крузер, гласила надпись.

- И что он делает? - допытывалась Инид.

- Абсолютно ничего, - сказал Хиббард, - если вы достигли полного душевного равновесия. Только кто из нас может этим похвастаться?

- А если равновесия нет?

- Аслан производит сложнейшую, тончайшую регуляцию нейрохимических факторов. По сравнению с ним лучшие лекарства, ныне признанные в Америке, все равно что две пачки "Мальборо" и ром с колой.

- Это антидепрессант?

- Ненаучный термин. Лично я предпочитаю "оптимизатор личности".

- А почему крузер?

- Аслан благотворно действует на шестнадцать химических факторов, - терпеливо продолжал Хиббард. - Но сами прикиньте: что идеально для пассажира круизного судна, может не подойти трудяге на рабочем месте. Химические отличия почти незаметны, но, если мы можем осуществить настолько точный контроль, почему бы не сделать этого? Кроме аслан-бейсика, "Фармакопея" производит еще восемь вариантов: лыжный аслан, аслан-хакер, аслан-потенция-ультра, аслан-тинейдж, аслан-клаб-мед, аслан-золотые-годы и - что я упустил? - аслан-Калифорния. Пользуется огромной популярностью в Европе. Задача в том, чтобы через два года довести количество этих вариаций до двух десятков. Аслан-сессия, аслан-свадебный, аслан-белые-ночи, аслан-книгочей, аслан-гурман и так далее, и так далее. Американская лицензия ускорила бы процесс, но можно и обойтись. Вы спрашиваете, чем отличается крузер? Главным образом тем, что он отключает страхи. Просто переводит этот рычажок на "ноль". Аслан-бейсик этого не делает, потому что в повседневной жизни желательно сохранять небольшой уровень страхов. Я, например, сейчас принимаю бейсик, потому что я на работе.

- Как...

- Меньше часа. Вот что особенно здорово: действует сразу же. Вы сравните с теми ископаемыми, которые все еще применяют в Штатах, - им требуется месяц! Начните сегодня принимать золофт, и ваше счастье, если улучшение наступит хотя бы в следующую пятницу.

- Я не о том: как возобновить рецепт дома?

Хиббард глянул на часы.

- Откуда вы родом, Энди?

- Со Среднего Запада. Сент-Джуд.

- О'кей. Вам проще всего раздобыть мексиканский аслан. Или если кто-то из друзей наведается в Аргентину, Уругвай, попросите их. Разумеется, если лекарство вам понравится и вы захотите иметь постоянный доступ к нему, компания "Плежелайнз" будет рада пригласить вас в очередной круиз.

Инид поморщилась. Доктор Хиббард был хорош собой, обаятелен, и таблетка, которая поможет получить удовольствие от круиза и управиться с Альфредом, будет весьма кстати, но уж очень этот врач легкомысленный, и зовут ее, между прочим, Инид. И-Н-И-Д.

- Вы правда уверены, что мне нужно именно это? - переспросила она. - Безусловно, совершенно уверены?

- Гарантирую, - подмигнул доктор Хиббард.

- А что значит "оптимизатор"? - спросила Инид.

- Вы станете более устойчивой эмоционально, - сказал Хиббард. - Будете гибче, увереннее, снисходительнее к себе самой. Страхи и излишняя чувствительность рассеются, уйдет болезненное беспокойство, как бы люди чего не подумали. Все, чего вы сейчас стыдитесь...

- Да! - подхватила Инид. - О да!

- "Захочется - расскажу, не захочется - к чему и упоминать?" - вот как вы станете к этому относиться. Мучительная раздвоенность, вечные колебания между желанием исповедаться и желанием сохранить секрет - ведь это вас мучает?

- Кажется, вы все про меня поняли.

- Такова химия мозга, Илейн. Сильнейшее побуждение исповедаться, столь же сильное - утаить. Что есть "побуждение"? Не что иное, как химическая реакция. А память? Тоже химическая реакция! Может быть, еще и структурное изменение, но структуры-то складываются из протеинов! А протеины? Из аминокислот!

Инид смутно беспокоила мысль, что церковь учила другому - насчет Христа, который был одновременно и плотью, распятой на кресте, и Сыном Божиим, - но доктрины веры всегда отпугивали ее своей сложностью, а у преподобного Андерсона, их священника, лицо было доброе-предоброе, в проповедях он часто отпускал шуточки, цитировал анекдоты из "Нью-Йоркера" и книги мирских авторов вроде Джона Апдайка и в жизни не позволял себе пугать прихожан резкими заявлениями типа того, что все они прокляты: это было бы нелепо, ведь вся паства так мила и дружелюбна, а потом, Альфред всегда посмеивался над ее верой, так что ей было проще перестать верить (если она вообще когда-нибудь верила), нежели вступать в философские диспуты с мужем. Ныне Инид полагала, что, умерев, так и останешься мертвой, и рассуждения доктора Хиббарда казались ей весьма разумными.

Однако привычная покупательская недоверчивость брала верх.

- Я, конечно, глупая старая провинциалка, но мне кажется, менять свою личность нехорошо. - Инид вытянула нижнюю челюсть, скорчила кислую гримасу, демонстрируя неодобрение.

- Чем же плохи перемены? - удивился Хиббард. - Или вас устраивает ваше нынешнее самочувствие?

- Нет, но, если, приняв таблетку, я превращусь в другого человека, если я изменюсь, это как-то неправильно, и...

- Эдвина, я, безусловно, разделяю ваши чувства. Все мы испытываем иррациональную привязанность к конкретным химическим параметрам своего характера и личности. Страх перед переменами напоминает страх смерти, верно? Не могу себе представить, каково это - перестать быть собой. Но ведь если прежнего "я" уже нет, то кто заметит разницу и какое до нее дело этому "я"? Смерть была бы страшна, только если б мы ощущали себя мертвыми, а этого-то мертвецы как раз и не ощущают!

- Но разве это лекарство не делает всех одинаковыми?

- Бип-бип! Неверный ответ! Знаете почему? Потому что даже два человека с идентичными параметрами остаются разными личностями. Скажем, у этих двоих одинаково высокий коэффициент интеллекта, но совершенно разный запас знаний и воспоминаний. Ведь так? Два способных на глубокую привязанность человека направляют эту привязанность на абсолютно разные объекты. Два одинаково несклонных к риску индивида избегают отнюдь не одного и того же. Возможно, благодаря аслану мы становимся в чем-то похожими, но штука в том, Инид, что мы все равно остаемся индивидуальностями.

Доктор улыбнулся особенно очаровательной улыбкой, и Инид, прикинув, что консультация как таковая стоит всего 62 доллара, сочла, что за свои деньги получила, наконец, достаточно чужого внимания и времени, а потому поступила так, как намеревалась поступить с той самой минуты, когда впервые увидела солнечно-львиные таблетки: полезла в сумку, извлекла из фирменного конверта "Плежелайнз" (в нем хранились выигрыши) пачку купюр и отсчитала полторы сотни.

- Лев дарует вам радость! - Мистер Хиббард снова подмигнул, подталкивая стопку образцов к ее краю стола. - Пакетик нужен?

С бьющимся сердцем Инид вернулась в носовую часть палубы "В". После ужасов предыдущего дня и двух ночей у нее вновь появилась вполне конкретная надежда. О, сколь сладостно упование человека, сжимающего в руке только что приобретенное лекарство, которое конечно же все изменит в его голове! Как свойственна всем нам мечта избавиться от констант личности! Чтобы свершилось волшебное преображение, не требовалось усилий - лишь поднести руку ко рту, не требовалось акта воли - лишь проглотить, не нужно было религии, кроме веры в причину и следствие. Скорей бы принять лекарство! Всю дорогу до каюты Инид словно по воздуху летела. По счастью, Альфред куда-то отлучился. Как бы признавая некую незаконность этого деяния, Инид закрыла наружную дверь на задвижку и вдобавок заперлась в ванной. Подняла глаза к их отражению в зеркале и, будто исполняя ритуал, поглядела в упор, как не смотрела на себя уже много месяцев, а то и лет. Протолкнула сквозь оболочку фольги одну золотистую таблетку аслана, положила на язык и запила водой.

Потом она несколько минут чистила зубы щеткой и нитью: бытовые хлопоты, чтобы время провести. Дрожь изнеможения пробрала ее. Инид доплелась до постели и прилегла.

В каюту без иллюминатора проник золотой солнечный свет.

Потерся о ее руку теплым бархатным носом. Лизнул веки шершавым, скользким языком. Сладкое, пряное дыхание.

Когда Инид очнулась, холодноватое галогеновое освещение каюты уже не казалось искусственным - ясный луч света пробивался из-за набежавшей тучи.

"Я приняла лекарство, - напомнила она себе. - Я приняла лекарство. Приняла лекарство!"

Вновь обретенная эмоциональная устойчивость подверглась серьезному испытанию на следующее же утро, когда, поднявшись в семь утра, Инид обнаружила Альфреда в душевой кабинке, где он спал, свернувшись клубком.

- Ал, ты лежишь в душе! - воскликнула она. - Здесь не место для сна!

Разбудив мужа, Инид принялась чистить зубы. Альфред открыл глаза, критически оглядел себя вполне осмысленным взглядом.

- Уф, весь застыл, - проворчал он.

- Бога ради, что ты здесь делаешь?! - пробулькала Инид сквозь фторидную пену, бодро надраивая зубы.

- Все крутился ночью, - пробормотал он, - дурные сны.

В объятиях аслана Инид обрела запас сил и терпения для таких вот выворачивающих запястье движений взад-вперед, которыми дантист советовал полировать боковые поверхности моляров. С умеренным интересом она наблюдала, как Альфред постепенно приводит себя в вертикальное положение - цепляется, опирается, приподнимается, прислоняется, слегка покачивается. С его чресл свисала нелепая набедренная повязка из склеенных друг с другом разодранных памперсов.

- Только посмотри. - Он покачал головой. - Ты только полюбуйся на это!

- У меня сегодня был такой чудный сон!

- Как поживают нынче наши "неприсоединившиеся"? - спросила организатор досуга Сюзи Гош голосом нежным и мягким, словно волосы в рекламе шампуня.

- Прошлой ночью не потонули, если вы об этом, - отрезала Сильвия Рот.

Норвежцы тотчас завладели Сюзи, им требовалась подробнейшая информация о возможностях "марафона" для пловцов в большем из бассейнов "Гуннара Мирдала".

- Какая неожиданность, Сигне, - чересчур громко обратился к жене мистер Сёдерблад. - Нигрены приготовили к утру действительно заковыристый вопрос для мисс Гош.

- Да, Стиг, они всегда задают заковыристые вопросы, верно? Очень основательные люди, наши Нигрены.

Тед Рот ловко вычерпывал мякоть из половинки грейпфрута.

- История угля - это история нашей планеты, - заявил он. - Знаете, что такое парниковый эффект?

- Тройная льгота по налогам, - сказала Инид.

Альфред кивнул:

- Я знаю, что такое парниковый эффект.

- Нужно вырезать купоны, а я иногда забываю, - продолжала Инид.

- Четыре миллиарда лет назад земля была раскаленной, - сказал д-р Рот. - Атмосфера была совершенно непригодна для дыхания. Метан, двуокись углерода, сернистый водород.

- Конечно, в нашем возрасте важнее доход, чем рост стоимости акций.

- Природа не умела расщеплять целлюлозу. Дерево падало и оставалось лежать на земле, потом на него падало другое дерево. Каменноугольный период. Земля утопала в хаотическом буйстве. Миллионы, многие миллионы лет деревья падали одно на другое, почти весь углерод был поглощен из воздуха и похоронен в земле. Там он и оставался до вчерашнего дня - с геологической точки зрения.

- Марафон для пловцов... Это вроде танцевального марафона, да, Сигне?

- Бывают же такие отвратительные люди! - заметила миссис Нигрен.

- Ныне упавшее дерево пожирают грибы и микробы, и весь углерод возвращается в атмосферу. Каменноугольный период не повторится. Никогда. Потому что нельзя заставить природу забыть то, чему она научилась: расщеплять и потреблять целлюлозу.

- Теперь это "Офик-Мидленд", - сказала Инид.

- Млекопитающие появились, когда Земля остыла. Глазурь на тыкве. Пушистые зверюшки в норах. Но теперь самые умные млекопитающие добывают углерод из-под земли и возвращают его в атмосферу.

- По-моему, у нас есть акции "Орфик-Мидленд", - припомнила Сильвия.

- Вообще-то и у нас есть "Орфик-Мидленд", - вставил Пер Нигрен.

- Уж Пер-то знает, - подхватила его жена.

- Еще бы ему не знать, - фыркнул мистер Сёдерблад.

- Когда мы спалим весь уголь, нефть и газ, - гнул свое д-р Рот, - атмосфера снова станет как встарь. Жаркая, удушливая, какой тут не видели уже триста миллионов лет. Мы выпустили углеродного джинна из каменной бутылки.

- В Норвегии превосходные пенсии по старости, но я дополняю государственную пенсию за счет частного накопительного фонда. Пер каждое утро сверяет цены всех акций. У нас много американских акций. Скольких компаний, Пер?

- В данный момент - сорока шести, - ответил Пер Нигрен. - Если не ошибаюсь, "Орфик" - это аббревиатура: "Оукриджская финансовая инвестиционная компания". Ее акции вполне устойчивы в цене и приносят хорошие дивиденды.

- Потрясающе! - восхитился мистер Сёдерблад. - А где мой кофе?

- Знаешь, Стиг, - сказала Сигне Сёдерблад, - я совершенно уверена: у нас тоже есть акции "Орфик-Мидленд".

- У нас полным-полно акций. Не могу же я помнить их все наперечет! Да и шрифт в газете чересчур мелкий.

- Мораль: не отправляйте пластиковые бутылки в переработку. Свезите их на свалку. Верните углерод в землю!

- Будь на то воля Ала, мы бы и посейчас держали все до цента на сберегательной книжке.

- Закопайте его поглубже! Загоните джинна обратно в бутылку!

- У меня проблемы со зрением, мне трудно читать, - пожаловался мистер Сёдерблад.

- В самом деле? - ехидно переспросила миссис Нигрен. - И что же это за недуг?

- Люблю я прохладные осенние деньки! - вздохнул доктор Рот.

- С другой стороны, - продолжала миссис Нигрен, - чтобы выяснить, как называется этот недуг, пришлось бы напрячь зрение и почитать!

- Мир так мал!

- Бывает, конечно, "ленивый" глаз, но чтобы два "ленивых" глаза...

- Это невозможно, - перебил жену мистер Нигрен. - "Ленивый глаз", или амблиопия, - это состояние, при котором один глаз берет на себя функции второго. Итак, если один глаз "ленивый", то второй, по определению...

- Пер, заткнись! - оборвала мужа миссис Нигрен.

- Инга!

- Официант, повторите!

- Представьте себе узбека из солидного среднего класса, - рассуждал д-р Рот. - Одна семья там имела такой же "форд-стомпер", как у нас. В сущности, все различия между нашим средним классом и узбекским сводятся к тому, что там нигде, даже в самых богатых домах, нет канализации.

- Раз я не читаю, мой духовный уровень заведомо ниже уровня любого норвежца, - сказал мистер Сёдерблад. - Смиренно признаю.

- Мухи - словно где-то рядом падаль валяется. Ведро с золой, чтобы присыпать за собой в уборной. Заглядывать в дыру не стоит, хоть и неглубоко. А на подъездной дорожке красуется "форд-стомпер", и они снимают нас на камеру, как мы снимаем их.

- Несмотря на этот изъян, я еще способен получать от жизни кое-какие удовольствия.

- И все же, Стиг, наши удовольствия ничтожны по сравнению с высокими наслаждениями Нигренов, - подхватила Сигне Сёдерблад.

- Конечно, они наслаждаются зрелыми и долговечными плодами духа. Зато ты, Сигне, на редкость удачно выбрала нынче платье. Даже мистер Нигрен не в силах оторвать от тебя глаз, хоть и получает в другом месте столь зрелые и долговечные плоды...

- Пер, мы уходим! - объявила миссис Нигрен. - Нас тут оскорбляют.

- Ты слышал, Стиг? Нигрены обиделись и уходят.

- Какая жалость! С ними так весело!

- Все наши дети перебрались на Восток, - вздохнула Инид. - Средний Запад никому не нужен.

- Жду удобного момента, приятель! - послышался Альфреду знакомый голос.

- В столовой для служащих "Дюпона" работала узбекская девушка. В Плимут-Митинге в магазине "ИКЕА" я тоже, кажется, видел узбеков. Это не какие-то зеленые человечки. Узбеки носят бифокальные очки, летают на самолетах...

- На обратном пути мы остановимся в Филадельфии, заглянем к ней в новый ресторан. Называется "Генератор".

- Инид, душечка, так это ее ресторан?! Мы с Тедом были там всего две недели назад!

- Мир тесен! - закивала Инид.

- Потрясающий ужин! Мы его надолго запомним.

- Так что мы выкинули шесть тысяч долларов, чтобы узнать, как пахнет выгребная яма.

- Этого я никогда не забуду, - откликнулся Альфред.

- И были счастливы, что попользовались этой выгребной ямой, прочувствовали, что такое настоящая экзотика, не по книгам и не по кино, а на собственной шкуре. Без этой выгребной ямы мы бы выбросили шесть тысяч долларов на помойку.

- Пойдем подсушим мозги на верхней палубе?

- Пойдем, Стиг! У меня уже наступило интеллектуальное истощение!

- Хвала Господу за нищету! Хвала Господу за левостороннее движение! Хвала Господу за Вавилон! Хвала Господу за диковинное напряжение тока и странные переключатели! - Сдвинув очки на кончик носа, д-р Рот наблюдал за исходом шведов. - Отмечу, кстати, что любое платье из гардероба этой дамы скроено так, чтобы удобнее было раздеться!

- Тед еще никогда так не рвался на завтрак, - подхватила Сильвия. - И на ланч. И на обед.

- Изумительные северные виды - разве не за этим мы отправились в круиз? - отозвался Рот.

Альфред неловко потупил взор, а у Инид ханжество рыбьей костью застряло в горле.

- Как вы думаете, у него и вправду что-то с глазами? - выдавила она.

- Иногда он даже чересчур зорок.

- Пожалуйста, Тед, прекрати.

- Что "шведская секс-бомба" - стертое клише, само по себе уже стертое клише.

- Пожалуйста, перестань!

Отставной вице-президент отдела согласований поправил очки и вновь повернулся к Альфреду:

- Не оттого ли мы страдаем депрессией, что нет больше Дикого Запада? Даже притвориться невозможно, будто остались места, куда не ступала нога человека. Думается, депрессия нарастает во всем мире.

- Я сегодня так хорошо спала! Чувствую себя замечательно!

- Лабораторные крысы в тесноте впадают в панику.

- Ты сегодня и впрямь совсем другая, Инид. Доктор с палубы "D" не имеет к этому отношения? Я слышала всякое...

- Всякое?

- Говорят насчет "освоения киберпространства", - сказал д-р Рот, - но где тут дикость и первобытность?

- Насчет препарата под названием аслан.

- Аслан?

- Или космическое пространство, - продолжал д-р Рот. - Но лично я предпочитаю Землю. Хорошая планета. В атмосфере почти нет цианида, серной кислоты, аммиака. Редкая планета может этим похвастаться.

- "Бабушкина подружка", так его, кажется, называют.

- Но даже в собственном доме, большом, благоустроенном, чувствуешь себя словно в толпе, если знаешь, что точно такие же большие благоустроенные дома стоят вплотную друг к другу отсюда и до антиподов.

- Мне бы немного укромности, - вздохнул Альфред.

- Все пляжи от Гренландии до Фолклендов освоены. Ни акра свободного нет.

- Ой, а который час? - всполошилась Инид. - Нельзя же пропускать лекцию.

- Сильвия устроена по-другому. Ей нравится толчея на палубе.

- Да, люблю толчею, - подтвердила Сильвия.

- Бортовые иллюминаторы, сходни, грузчики. Ей даже сирена нравится. А по мне, это плавучий тематический парк.

- Приходится мириться с чужой фантазией, - посочувствовал Альфред. - Ничего не поделаешь.

- От Узбекистана мне было плохо, - сказала Сильвия.

- А мне нравятся тамошние пустыни, - признался д-р Рот. - Приятно видеть столько пустого, неиспользованного пространства.

- Вы поэтизируете нищету.

- То есть как это?

- Мы ездили по Болгарии, - сказал Альфред. - Насчет Узбекистана ничего не знаю, а вот в Китае мы были. Все, что видит глаз из окон поезда, все, будь на то моя воля, я бы снес. Разрушить до основания и начать заново. Не обязательно строить красивые дома, главное - прочные. С водопроводом. Крепкие бетонные стены, и чтоб крыша не протекала, - вот что нужно этим людям. И канализация. Посмотрите, как отстроились немцы! Образцовая страна.

- Но я бы не стал закусывать рыбкой из Рейна, даже если б ее удалось выудить!

- Вся ваша экология - чушь!

- Альфред, такой умный человек, как вы, не может называть экологию чушью!

- Лично мне нужен туалет!

- Ал, когда закончишь, выходи с книжкой на палубу, почитай немного. А мы с Сильвией пойдем на лекцию по инвестициям. Ты сиди себе на солнышке. Отдыхай! Отдыхай! Отдыхай!

Бывали дни получше, бывали похуже. Словно ночью, пока он лежал в кровати, телесные соки стекали в нужные или ненужные места, как маринад вокруг мясной вырезки, и к утру нервные окончания либо успевали получить то, что им требовалось, либо нет; можно подумать, ясность сознания зависит всего-навсего от того, на боку или на спине он провел предыдущую ночь; его встряхивали, как испорченный транзисторный приемник (это сравнение пугало еще больше), а в результате либо возвращались отчетливость и громкость, либо изнутри доносились щелчки разрядов вперемежку с незаконченными фразами и обрывками музыки.

Но самое скверное утро все равно лучше ночи. Утром все процессы ускорялись, лекарства быстрее поступали к месту назначения: желтая капсула от недержания, розовая пастилка от тремора, белая продолговатая - от морской болезни, бледно-голубая таблетка подавляла галлюцинации, вызванные розовой пастилкой. По утрам в крови суетятся пассажиры и чернорабочие - молекулы глюкозы, уборщики - молочная и мочевая кислота, клетки гемоглобина - доставщики, развозящие на своих зазубренных тележках баллоны только что произведенного кислорода, требовательные бригадиры - инсулин, например, служащие среднего звена - энзимы, главное начальство - адреналин, полиция и санитары - лейкоциты; подъезжают на розовых, белых и желтых лимузинах дорогостоящие консультанты, и все они поднимаются на лифте аорты, расходятся по коридорам артерий. До полудня производственных аварий почти не бывает. Новенький, бодрый мир.

Энергии достаточно. Из столовой "Кьеркегор" Альфред, пошатываясь, устремился по красному ковру коридора, который прошлый раз благополучно привел его в уборную, но нынче утром на пути попадались лишь салоны, да бутики, да кинозал "Ингмар Бергман", ни "М", ни "Ж" не видать. Беда в том, что на сигналы нервной системы полагаться больше нельзя. Ночью он надевал памперс, днем наведывался в туалет каждый час и носил с собой старый черный плащ, чтобы в случае чего прикрыться. Плащ был хорош еще тем, что портил Инид романтическое настроение, а ежечасный визит в туалет помогал организовать день. Вот и все его амбиции теперь - держать ситуацию под контролем, не дать океану ночных кошмаров прорвать последнюю дамбу.

Женщины потоком хлынули в бальный зал "Пеппи - Длинный чулок". Этот мощный прибой увлек Альфреда за собой, выбросил в коридор, по обе стороны которого открывались двери в каюты лекторов и затейников, входивших в штат судна. В конце коридора - ура! - дверь в мужскую комнату.

Возле одного из двух писсуаров стоял офицер в форме. Боясь осрамиться при свидетеле, Альфред зашел в кабинку, закрылся на задвижку и увидел перед собой загаженный унитаз - на этот раз дерьмо (и на том спасибо) помалкивало, просто воняло. Выйдя, Альфред сунулся в соседнюю кабинку, но там что-то шевелилось на полу - дерьмо с ножками спешило укрыться, - и он тоже не решился войти. Тем временем офицер слил воду и обернулся, и Альфреду бросились в глаза синие щеки, красноватые линзы очков, розовые, точно вывернутая наизнанку киска, губы. Ширинка расстегнута, наружу свисают двенадцать с лишним дюймов обмякшей желтовато-коричневой плоти. Синие щеки раздвинулись, обнажив в усмешке желтые зубы.

- Я оставил маленький подарочек в вашей постели, мистер Ламберт, - сказал он. - Взамен того, который прихватил с собой.

Альфреда одним духом вынесло из туалета, он помчался вверх по лестнице, выше, выше, семь маршей до чистого воздуха спортивной палубы. Здесь он уселся на скамейку под жаркими лучами солнца. Достал из кармана плаща карту приморских провинций Канады и попытался сосредоточиться на координатной сетке, определить ориентиры.

У перил стояли трое стариков в синтетических парках. Их голоса звучали то невнятно, то четко и громко. Очевидно, в однородной массе ветра есть разрывы, промежутки тишины, паузы, когда до стороннего слушателя успевает долететь фраза-другая.

- Вон там человек с картой, - сказал один. Он подошел к Альфреду, радостный, сияющий, как все на свете старики, кроме Альфреда. - Простите, сэр, как по-вашему, что это вон там, слева?

- Полуостров Гаспе, - уверенно ответил Альфред. - За поворотом будет большой город.

- Спасибо.

Старик вернулся к своим спутникам, и, словно их больше всего на свете интересовало местоположение судна, словно только ради этой информации они поднялись на спортивную палубу, все трое тут же удалились вниз, оставив Альфреда в одиночестве на вершине мира.

Защитный слой атмосферы тоньше в этом краю северных морей. Тучи собирались длинными цепочками, похожими на борозды пахоты, плыли вдаль под низко нависшим сводом неба. До Ultima Thule рукой подать. Зеленые предметы окружены красным ореолом. И в этих лесах, простиравшихся на запад до предела видимости, и в бесцельном полете туч, и в невероятной прозрачности воздуха не было ничего конкретного, никакой привязки к местности.

Как странно наблюдать бесконечность, совершая поворот по конечной дуге, ощущать дыхание вечности именно в сезонных переменах!

Тот мужчина в туалете, с синими щеками, был из сигнального отдела, воплощение предательства. Однако синещекий сигнальщик никак не мог позволить себе дорогостоящий круиз, и сомнение терзало Альфреда. Синещекий явился из далекого прошлого, а действовал и говорил в настоящем; так и дерьмо, порождение ночи, разгуливает теперь при свете дня - это сбивало Альфреда с толку.

Если верить Теду Роту, дыры в озоновом слое расходятся от полюсов. За долгую арктическую ночь воздушная оболочка истончается, и стоит ей прорваться, как повреждение распространяется во все стороны, достигая даже солнечных тропиков, даже экватора, и в конце концов на Земле не останется ни одного безопасного места.

А тем временем из обсерватории, расположенной в нижних широтах, поступил слабый, невнятный сигнал.

Альфред принял этот сигнал и задумался: что же делать? В туалет он теперь идти робел, но нельзя же спустить штаны прямо тут, на открытой палубе. Вдруг те трое вернутся?

Справа, по ту сторону защитного ограждения, были навалены какие-то густо окрашенные плоские и цилиндрические предметы, две навигационные сферы, перевернутый конус. Высоты Альфред не боялся, а потому мог спокойно пренебречь грозным предупреждением на четырех языках, перелезть через перила и, шагнув на наждачно-шершавую металлическую поверхность, поискать что-нибудь вроде деревца, под которым можно пописать. Здесь он был выше всех и для всех невидим.

Слишком поздно!

Штанины на обеих ногах промокли насквозь, на левой ноге - до самой щиколотки. Теплая, но быстро остывающая влага.

И никакого города на побережье, напротив, земля стремительно отдалялась. Серые волны дыбились над чуждыми водами, дрожь могучих машин нарастала, сделалась заметней. То ли они еще не доплыли до полуострова Гаспе, то ли успели его миновать. Он сообщил старикам в парках ошибочные сведения. Он потерялся.

А с палубы под ногами ветер донес смешок. Смешок повторился, пронзительный такой, северные забавы.

Обойдя цилиндры и сферы, Альфред свесился за внешнее ограждение. В нескольких ярдах от него, ближе к корме, располагался маленький "нордический" солярий, огражденный заборчиком из кедра, и мужчина, забравшийся туда, куда пассажирам доступ был строго-настрого запрещен, мог различить по ту сторону ограды Сигне Сёдерблад, пунктир пупырышков на руках, на бедрах и на обнаженном животе, две ягодки-морошки, в которые обратились ее соски под неожиданно посеревшим северным небом, подрагивающую рыжую шерстку между ног.

Дневной мир плыл по волнам ночного мира, ночной мир подмывал дневной, и Альфред трудился из последних сил, затыкая дыры дневного мира, пытаясь сохранить герметичность. И опять протечка.

Надвинулась новая туча, огромная, плотная, воды залива приобрели зеленовато-черный оттенок. Судно и тень встретились.

Стыд и отчаяние толкнули его...

Или ветер надул парусом плащ?

Или корабль качнуло?

Или виной всему дрожь в ногах?

Или дрожь палубы?

Или дурнота?

Или вызванное высотой головокружение? Или открытое море показалось гостеприимным и теплым тому, кто промок до костей и мерз на ветру? Или он наклонился пониже, рассматривая рыжий лобок?..

- Как уместно, - начал беседу пользовавшийся международной известностью консультант по инвестициям Джим Кролиус, - поговорить о деньгах во время организованного "Нордик-плежелайнз" круиза "Краски роскошной осени". Прекрасное солнечное утро, не правда ли?

Кролиус обращался к аудитории с кафедры, рядом стоял мольберт, на котором лиловыми чернилами была обозначена тема лекции: "Выжить в эпоху поправок". В ответ на риторический вопрос из передних рядов - кое-кто пришел пораньше, чтобы занять хорошие места, - послышался одобрительный гул. Кто-то даже поддакнул: "Верно, Джим!"

Этим утром Инид чувствовала себя намного лучше, но кое-какие неприятные явления в ее душе еще остались, и в данный момент буря эмоций складывалась из: а) недовольства женщинами, которые набились в бальный зал "Длинный чулок" заранее, словно возможная выгода от лекции Джима Кролиуса убывала пропорционально расстоянию между ним и слушателями; б) конкретного недовольства одной пробивной бабой, должно быть из Нью-Йорка, которая лезла впереди всех и обращалась к лектору по имени (о, конечно же Джим Кролиус мигом разгадает их пустую лесть и самомнение, но вдруг он окажется чересчур любезен и не позволит себе отвернуться от пробивных баб и сосредоточить все внимание на более скромной, но зато и более достойной уроженке Среднего Запада вроде Инид), и в) острого раздражения по поводу того, что Альфреду понадобилось дважды зайти в туалет перед завтраком, а в результате Инид не смогла пораньше уйти из зала "Кьеркегор" и занять место поближе к кафедре.

Но буря рассеялась так же быстро, как набежала, и солнце вновь засияло во всю мощь.

- Прошу прощения у тех, кто сидит в задних рядах, - продолжал Джим Кролиус, - но с того места, где я стою, у самого окна, мне видны кое-какие тучки на горизонте. Возможно, это безобидные легкие белые облачка. А может быть, это темные тучи с дождем. Внешность обманчива! С того места, где я стою, я вижу, как мне кажется, безопасную морскую гладь впереди, но я же не специалист. Возьмись я править кораблем, я бы привел его прямехонько на рифы. Ведь вы бы не хотели плыть на корабле без капитана, а? И у капитана должны быть карты и приборы, колокола и свистки, все, что положено. Верно? Радар, сонар, спутниковая система навигации. - Джим Кролиус загибал один палец за другим. - Спутники следят за нами из открытого космоса. Сложная техника, да? Но кто-то должен собирать эту информацию, или мы все попадем в беду. Верно? Это же открытый океан. Это ваша жизнь. Итак, речь вот о чем: вам не обязательно самим разбираться во всякой технике, в колоколах и свистках и всем прочем. Но, отправляясь в плавание по открытому морю серьезных инвестиций, нужно убедиться, что ваш капитан знает свое дело.

В первых рядах зааплодировали.

- Он что, принимает нас за восьмилетних детей? - шепнула Сильвия на ухо Инид.

- Это же вступление, - тоже шепотом ответила Инид.

- Можно предложить и другое сравнение, - продолжал Джим Кролиус. - Мы отправились в круиз полюбоваться сменой красок листвы. В году есть свой ритм - зима, весна, лето, осень. Вся жизнь циклична. Весной - подъем, осенью - спад. Похоже на биржу, верно? Тоже цикл. Пять, десять, даже пятнадцать лет биржа играет на повышение - мы сами были тому свидетелями. Но наступает пора поправок. Может, я кажусь вам чересчур молодым, но даже я видел однажды, как рынок рухнул. Страшное дело. Это цикл. Сейчас вокруг еще много зелени - это было долгое, прекрасное лето. Ну-ка, поднимите руки, кто из вас оплатил этот круиз, полностью или частично, благодаря дивидендам по акциям?

Вырос лес рук.

Джим Кролиус удовлетворенно кивнул.

- Ну, ребята, неприятно вам это говорить, но листья, того гляди, пожухнут. Какими бы зелеными они ни казались сейчас, зиму им не пережить. Разумеется, год на год не приходится, все циклы протекают по-разному. Заранее не угадаешь, когда зелень поблекнет. Но мы с вами собрались здесь, потому что мы все - все до единого - люди дальновидные. Каждая из присутствующих здесь дам - хороший инвестор, вы доказали это уже тем, что находитесь здесь. Почему? Потому что вы отправились из дому еще летом. Каждой из вас хватает смекалки понять, что за время круиза кое-что изменится. И все мы задаемся вопросом (я снова прибегаю к метафоре): превратится ли вся эта пышная зелень в столь же изобильное золото? Или засохнет на ветвях в зиму тревоги нашей?

Зал "Пеппи - Длинный чулок" прямо-таки искрил от возбуждения. Со всех сторон слышалось: "Замечательно! Замечательно!"

- Меньше слов, больше дела! - суховато потребовала Сильвия Рот.

"Смерть, - думала Инид. - Он говорит о смерти. А эти люди, которые ему аплодируют, все такие старые!"

Но где жало страха, вызванного этой мыслью? Нет жала, его извлек аслан.

Джим Кролиус подошел к мольберту и перевернул верхнюю страницу. Вторая страница была озаглавлена: КОГДА КЛИМАТ МЕНЯЕТСЯ. Перечисленные ниже категории - фонды, облигации, обыкновенные акции - исторгли у первых рядов дружный вздох, которого, как показалось Инид, скудная информация отнюдь не заслуживала. На миг ей почудилось, будто Джим Кролиус проводит тот самый "экспертный анализ рынка", на который ее брокер в Сент-Джуде советовал ей никогда и ни в коем случае не обращать внимания. Если не принимать в расчет незначительную горизонтальную тягу ветра при низкой скорости, сила тяжести придает падающему предмету (представьте себе падение ценности) ускорение 32 фута в секунду, поскольку же ускорение есть производная второго порядка от преодоленного расстояния, специалист, зная расстояние, которое объект уже пролетел (около 30 футов), может без труда вычислить его скорость (42 фута в секунду) в тот миг, когда он пролетал мимо окна высотой в 8 футов, и, приняв длину предмета за шесть футов (чтобы не усложнять, скорость в этот момент будем считать постоянной), получит результат: объект был полностью или частично виден в окно в течение четырех десятых секунды. Четыре десятых секунды - такая малость! Если вы смотрели в сторону, мысленно подсчитывая примерное количество часов, оставшихся до казни юного убийцы, ваш взгляд успеет зарегистрировать лишь какой-то темный, пронесшийся мимо предмет. Но если вы смотрите прямо в окно, ощущая при этом душевное спокойствие, какого давно уже не знали, четырех десятых секунды с избытком хватит, чтобы признать в падающем предмете супруга, с которым прожито сорок семь лет, отметить, что он вновь напялил ужасный черный плащ, давно потерявший вид, - его ни в коем случае не следовало надевать в общественных местах, но он назло упаковал его в чемодан, назло таскал повсюду с собой; и вы успеете не только осознать, что произошло нечто ужасное, но даже ощутить свою чуждость этому событию, словно стали свидетелем того, чего человеку видеть не предназначено, как не следует ему видеть столкновение метеорита с Землей или совокупление китов, вы успеете даже разглядеть лицо своего мужа, просиявшее юной красотой, удивительным блаженством, - кто бы мог подумать, что этот неистовый человек ощутит благодать в секунды падения?

Он вспоминал вечера, когда сидел наверху с первым своим сыном, или с обоими, или обняв одной рукой дочку. Влажные, пахнущие шампунем головы крепко прижимались к его груди, а он читал им вслух "Черного Красавчика" или "Хроники Нарнии". Его голос, звучный, насыщенный, нагонял на детей дремоту. Бывали такие вечера, сотни, быть может тысячи, когда семья, это атомное ядро, не испытывала потрясений, способных ее расколоть. Вечера простой и уютной близости в том синем кожаном кресле, сладостные вечера сомнения, разделявшие ночи никчемной реальности. Теперь они вернулись к Альфреду, давно забытые противоядия, ибо, когда человек падает в море, единственное, за что он может ухватиться, - это его дети.

Продолжение следует...