Апрель был самым любимым месяцем Милоу. В апреле распускались лилии, а на виноградных лозах наливались соками гроздья. Сердце билось чаще, и прежние желания вспыхивали с новой силой. В апреле оперение голубей еще ярче отливало радужным сияньем. Апрель - это весна, а весной мечты Милоу Миндербиндера как-то сами собой обращались к мандаринам.

-Мандарины?

-Да, сэр.

-Моим ребятам мандарины пришлись бы по душе,- согласился полковник с Сардинии, командовавший четырьмя эскадрильями бомбардировщиков Б-25.

-У них будет столько мандаринов, сколько душе угодно, если ваша столовая раскошелится,- заверил его Милоу.

-А дыни из Касабы?

-Почти задаром продаются в Дамаске.

-Дыни из Касабы - моя слабость. Я всегда был неравнодушен к дыням из Касабы…

-Одолжите мне по самолету из каждой эскадрильи, всего по одному самолету, и у вас будет столько дынь из Касабы, сколько душе угодно, если ваша столовая раскошелится.

-Мы покупаем у синдиката?

-Разумеется. И у каждого члена синдиката свой пай.

-Поразительно, право, поразительно! Как вам это удается?

-Оптовые закупки имеют свои преимущества. Возьмем, к примеру, телячьи отбивные…

-Я не в восторге от телячьих отбивных,- проворчал скептически настроенный командир бомбардировщика Б-25 на севере Корсики.

-Но телячьи котлеты очень питательны,- тоном проповедника увещевал его Милоу.- В них добавляется яичный желток, и к тому же они обваляны в сухарях. Кстати, бараньи отбивные не уступают телячьим.

-О, бараньи отбивные!- оживился командир.- И хорошие отбивные?

-Самые лучшие, которые может предложить черный рынок,- ответил Милоу.

-Из молодых барашков?

-И даже с косточкой, обернутой в элегантные розовые салфеточки. Вы и не видели таких. Почти задаром продаются в Португалии.

-Я не могу послать самолет в Португалию. Не имею права.

-Зато я могу, как только вы дадите мне самолет. И пилота. И не забудьте - к вам пожалует генерал Дридл.

-Неужели генерал Дридл опять заявится в мою столовую?

-Разумеется. Особенно если вы угостите его яичницей из свежих синдикатских яиц, зажаренной на чистейшем сливочном масле. Кроме того, будут мандарины, дыни из Касабы, филе по-дуврски, устрицы и лангусты.

-И каждый имеет свой пай?

-В том-то и вся прелесть,- сказал Милоу.

-Мне это не нравится,- буркнул один летчик-истребитель, человек несговорчивый и вообще не любивший Милоу.

-Есть один летчик-истребитель с севера, который не желает сотрудничать и мешает мне работать,- пожаловался Милоу генералу Дридлу.- Из-за одного человека может развалиться все дело, и вы не сможете больше есть яичницу из свежих яиц, поджаренную на чистейшем сливочном масле.

Генерал Дридл перевел несговорчивого летчика-истребителя рыть могилы на Соломоновы острова, а на его место назначил дряхлого полковника с острым геморроем и нежной любовью к земляным орехам. Этот полковник познакомил Милоу с генералом, который служил на материке, командовал соединением бомбардировщиков Б-17 и обожал краковскую колбасу.

-В Кракове колбаса хорошо идет в обмен на земляные орехи,- сообщил ему Милоу.

-Ах, краковская колбаса,- с тоской вздохнул генерал.- Я отдал бы все на свете за хороший кусок краковской колбасы. Почти все на свете.

-Для этого не нужно отдавать все на свете. Дайте мне только по одному самолету из расчета на каждую столовую и пилота, который будет делать все, что ему прикажут. И кроме того, пусть мне по вашей записке выдадут скромную сумму наличными - в знак вашего доверия ко мне.

-Но ведь Краков - на вражеской территории, за сотню миль по ту сторону фронта. Как же вы собираетесь добывать колбасу?

-Да будет вам известно, сэр, что в Женеве существует международная биржа по обмену краковской колбасы. Я только отвезу в Швейцарию земляные орехи и обменяю их по существующим на открытом рынке ценам на колбасу. Оттуда земляные орехи отвезут в Краков, а я доставлю вам колбасу. Вы сможете купить у синдиката столько колбасы, сколько душе угодно. Кроме того, я могу предложить чуть-чуть недозревшие мандарины (вы не волнуйтесь, мы их подкрасим!), а также яйца с Мальты и виски из Сицилии. Покупая у синдиката, пайщиком которого вы являетесь, вы будете платить деньги как бы самому себе. Таким образом, все, что вы купите, вам ничего не будет стоить. Разумно, а?

-Просто гениально. И как вы только до этого додумались?

-Меня зовут Милоу Миндербиндер. Мне двадцать семь лет.

Самолеты Милоу Миндербиндера летели отовсюду: истребители, бомбардировщики, транспортные садились на аэродром полковника Кэткарта. Пилоты беспрекословно выполняли приказы Милоу. Яркие эмблемы эскадрильи на фюзеляжах самолетов, символизирующие такие высокие идеалы, как Смелость, Мощь, Справедливость, Истина, Свобода, Любовь, Честь и Патриотизм, механики Милоу сразу же замазывали двойным слоем белой краски и выводили по трафарету: «Фирма М. и М. Свежие фрукты и другие продукты». «М. и М.» в этой надписи означало «Милоу и Миндербиндер», а союз «и», как откровенно признался Милоу, был вставлен, чтобы не создавалось впечатления, будто синдикатом управляет один человек.

Самолеты Милоу прибывали из Италии, Северной Африки и Англии, с аэродромов воздушной транспортной службы в Либерии, с острова Вознесения, из Каира и Карачи. Милоу менял самолеты-истребители на дополнительные транспортные машины или использовал их для срочной переброски накладных и бандеролей.

Грузовики и танки, закупленные в наземных войсках, использовались для перевозок на короткие расстояния. Каждый имел свой пай, люди толстели на глазах и лениво бродили с зубочистками, поблескивая сальными губами. Милоу лично руководил всеми этими обширными операциями. Глубокие коричневатые морщины, избороздившие его утомленное лицо, казалось, навсегда запечатлели на нем озабоченность, спешку, настороженность и серьезность. Все, кроме Йоссариана, считали, что Милоу просто хлопотун по натуре: во-первых, потому, что добровольно работает в офицерской столовой; во-вторых, потому, что принимает ее нужды так близко к сердцу. Йоссариан тоже считал, что Милоу - хлопотун, но, кроме того, он знал, что Милоу - гений.

Однажды Милоу вылетел в Англию за турецкой халвой, а на обратном пути пригнал с Мадагаскара четыре немецких бомбардировщика, груженных джемом, горчицей и зеленым горошком. Милоу был оскорблен до глубины души, когда, ступив на землю, увидел наряд вооруженной военной полиции, прибывшей на аэродром, чтобы арестовать немецких пилотов и конфисковать самолеты. Конфисковать! Само это слово звучало для него анафемой. Он заметался, изрыгая проклятия и укоризненно махая пальцем перед носом виновато съежившихся Кэткарта и Корна. На исполосованное шрамами лицо бедняги капитана, командовавшего военной полицией, было жалко смотреть.

-Конфисковать?- набросился на него Милоу.- С каких это пор полиция американского правительства конфискует частную собственность своих граждан? Позор! Позор! Стыдитесь! И как вам могло прийти такое в голову!

-Но, Милоу,- робко прервал его майор Дэнби,- мы находимся в состоянии войны с Германией, а ведь это вражеские самолеты.

-Ничего подобного!- пылко возразил Милоу.- Самолеты принадлежат синдикату, в котором каждый имеет свою долю. Конфисковать? Как вы можете конфисковать свою собственную частную собственность? Подумать только - конфисковать! Ничего более безнравственного я не встречал в своей жизни.

Разумеется, Милоу оказался прав. Когда они взглянули на самолеты, то выяснилось, что механики уже успели замазать двойным слоем белой краски фашистскую свастику на крыльях, хвостах и фюзеляжах и вместо свастики вывели по трафарету: «Фирма М. и М. Свежие фрукты и другие продукты». Прямо у всех на глазах Милоу превращал свой синдикат в международный картель.

Торговые каравеллы Милоу бороздили небо вдоль и поперек. Самолеты мчались стаями из Норвегии, Дании, Франции, Германии, Австрии, Италии, Швеции, Финляндии - словом, из всех уголков Европы. Когда все желающие подписали торговые соглашения с фирмой «М. и М. Свежие фрукты и другие продукты», Милоу создал находившийся в его безраздельном владении филиал «М. и М. Оригинальные сладости» и стал добиваться новых самолетов и новых денег из фондов столовых, чтобы закупать лепешки и сдобные булочки на Британских островах, чернослив и датский сыр в Копенгагене, эклеры, взбитый крем и пирожные наполеон в Париже, Реймсе и Гренобле, кугельхопф и пфеферкухен в Берлине, торты в Вене, штрудель в Венгрии и пахлаву в Анкаре. Каждое утро Милоу рассылал по всей Европе и Северной Африке самолеты, которые тащили за собой рекламные полотнища. Огромными буквами на них было начертано: «ЯИЧНИЦА-ГЛАЗУНЬЯ - 79 центов, ФОРШМАК - 21 цент». Милоу увеличил наличные поступления в кассу синдиката, выделив несколько самолетов под рекламу собачьих консервов Гейнца и изделий других известных фирм. Проявляя дух сотрудничества, Милоу регулярно предоставлял свободную часть своей летающей рекламы в распоряжение пропагандистского аппарата генерала Пеккема для таких глубоко поучительных лозунгов, как «ЧИСТОТА - ЗАЛОГ ЗДОРОВЬЯ», «ПОСПЕШИШЬ - ЛЮДЕЙ НАСМЕШИШЬ», «СЕМЬЯ, ЧТО ВМЕСТЕ МОЛИТСЯ, ВОВЕКИ НЕ РАСКОЛЕТСЯ». Во избежание застоя в делах Милоу приобрел право передавать свою рекламу через местные радиостанции лорда Хау-Хау и Эксис Сэлли в Берлине. В общем, бизнес процветал на всех фронтах. Все привыкли к самолетам Милоу. Они беспрепятственно летали повсюду. Однажды Милоу заключил контракт с американскими военными властями, подрядившись разбомбить немецкий шоссейный мост у Орвьетто, а с германскими военными властями - защищать тот же самый объект огнем зенитной артиллерии от собственного нападения. Его гонорар за налет на мост во имя Америки складывался из общей стоимости всей операции плюс шесть процентов. Гонорар со стороны немцев составлял такую же сумму плюс поощрительная премия - по тысяче долларов за каждый сбитый самолет. Реализация этих сделок, указывал Милоу, знаменовала важную победу частного предпринимательства, поскольку до этого армии обеих держав были национализированными предприятиями. Как только контракты были подписаны, оказалось, что нет нужды тратить деньги синдиката на то, чтобы бомбить или защищать мост, ибо оба правительства располагали у Орвьето достаточным количеством войск и материальных средств и могли решить эти задачи без помощи Милоу. Они были просто счастливы израсходовать и то и другое. В итоге Милоу извлек фантастический доход из обеих сделок, хотя его роль свелась к тому, что он только дважды поставил свою подпись.

Соглашения были справедливыми по отношению к обеим сторонам: поскольку Милоу пользовался неограниченной свободой передвижения, его самолеты могли незаметно подкрасться и застать врасплох немецких зенитчиков. С другой стороны, поскольку Милоу знал о своей атаке заблаговременно, он мог предупредить немецких зенитчиков, чтобы они успели вовремя открыть огонь. Это было идеальное соглашение для всех, кроме покойника из палатки Йоссариана, убитого над целью в день своего, прибытия.

-Я не убивал его!- с жаром возражал Милоу возмущенному Йоссариану.- Говорю же, меня там даже не было. Уж не думаешь ли ты, что я стоял у зениток и стрелял по самолетам?

-А разве не ты затеял все это дело?- закричал Йоссариан в ответ.

-Ничего я не затевал!- с негодованием возразил Милоу и от возбуждения громко зашмыгал своим бледным, подрагивающим носом.- Мы так или иначе собирались бомбить этот мост независимо от моего намерения включиться в это дело. Просто я увидел прекрасную возможность извлечь кое-какой доход из этой операции, и я извлек его. Что тут ужасного?

-Что ужасного, Милоу? А то, что мой сосед по палатке был убит прежде, чем успел распаковать свой чемодан.

-Но не я же убил его!

-Ты получил за это тысячу долларов прибыли.

-Но я не убивал его! Меня даже не было там! Я был в Барселоне и закупал оливковое масло и сардины. Я могу доказать это товарными накладными, И потом я не получал денег. Эта тысяча долларов пошла синдикату, а в нем каждый, даже ты, имеет свой пай.- Милоу говорил искренне, от всего сердца.- Послушай, Йоссариан, что бы там ни твердил этот чертов Уинтергрин, не я затеял эту войну. Я только пытаюсь поставить ее на деловую основу. Ну что здесь такого особенного? Знаешь, тысяча долларов - не такая уж и плохая цена за бомбардировщик среднего радиуса действия вместе с экипажем. Если имеется возможность договориться с немцами платить мне за каждый сбитый самолет, почему я должен отказываться от денег?

-Потому что ты имеешь дело с врагами, вот почему. Неужели ты не можешь понять, что мы ведем войну? Люди умирают. Посмотри вокруг себя, ради бога.

Милоу нетерпеливо затряс головой.

-Но немцы нам не враги,- заявил он.- О, я знаю, что ты собираешься сказать. Конечно, мы находимся с ними в состоянии войны. Но немцы к тому же и члены хорошо организованного синдиката, и в мои обязанности входит охранять их права как держателей акций. Допустим, войну начали они; допустим, они убивают миллионы людей, но они платят по счетам более аккуратно, чем некоторые наши союзники, я мог бы назвать их… Неужели ты не понимаешь, что я должен свято блюсти мои контракты с Германией? Неужели ты не можешь этого понять?

-Нет,- отрезал Йоссариан. Милоу был оскорблен в своих лучших чувствах и не пытался этого скрывать. Стояла душная лунная ночь, кишевшая мошками, молью и комарами. Неожиданно Милоу поднял руку и указал в сторону открытого кинотеатра, где из проектора бил пыльный луч света - молочно-белесый конус на черном фоне - и упирался в светящийся прямоугольник экрана. Зрители, подавшись вперед, словно загипнотизированные, смотрели на алюминиевый блеск киноэкрана. Глаза Милоу увлажнились от избытка высоких чувств. Его простоватое лицо честняги блестело от пота и антикомарной мази.

-Взгляни на них,- воскликнул он, задыхаясь от волнения,- это мои друзья, мои соотечественники, мои товарищи по оружию. Лучших друзей у меня не было, Неужели ты думаешь, я способен сделать хоть что-нибудь им во зло, если, конечно, меня не принудят к этому обстоятельства? Что мне, мало других забот? Разве ты не видишь - я себе места не нахожу из-за этого хлопка, что валяется на пристанях Египта?

Голос его задрожал. Милоу вцепился Йоссариану в куртку, словно утопающий. Прорези его карих глаз то сужались, то расширялись, словно две коричневые гусеницы.

-Йоссариан, что мне делать с такой уймой хлопка? Ведь это твоя ошибка: ты позволил мне его купить.

Хлопок лежал, сваленный в кучи на пристанях Египта,- никто не хотел его брать. Милоу и не подозревал, что долина Нила столь плодородна и что на урожай, который он скупил целиком, вовсе не будет спроса. Офицерские столовые - члены его синдиката - ничем не могли ему помочь. Более того, они встретили в штыки его предложение о равном денежном взносе, который должен был сделать каждый, чтобы получить свою долю урожая египетского хлопка. Даже верные немецкие друзья отступились от Милоу в это трудное для него время: они предпочитали эрзац хлопка. Офицерские столовые не могли оказать ему помощи даже в хранении хлопка, и кривая расходов на содержание складов взвилась до пугающе высокого уровня, изрядно опустошив карманы Милоу. Деньги, заработанные на операции у Орвьетто, иссякли. Милоу пришлось обратиться к родным с просьбой выслать ему те сбережения, которые он отправил домой в лучшие времена. Скоро высох и этот родничок. А тюки хлопка все прибывали и прибывали к пристаням Александрии. К тому же, стоило ему выбросить хлопок на мировой рынок по демпинговым ценам, как тюки подхватывались ловким маклером - египтянином из Ливана и снова продавались Милоу по первоначальной цене. Словом, дела его пошли еще хуже.

Фирма «М. и М.» стояла на краю гибели. Милоу часами проклинал себя за чудовищную жадность и глупость, проявленные им при закупке всего урожая египетского хлопка. Но контракт есть контракт, его нужно уважать. И вот однажды вечером после великолепного ужина пилоты Милоу подняли в воздух свои бомбардировщики и истребители, прямо над головой построились в боевой порядок и начали сбрасывать бомбы на расположение своего полка. Дело в том, что Милоу заключил другой контракт с немцами: на сей раз он подрядился разбомбить свою часть. Один за другим заходя на цель, самолеты Милоу наносили удары по бензоскладам, зенитной батарее, ремонтным мастерским и бомбардировщикам Б-25, стоявшим на бетонированной площадке. Пилоты оставили нетронутыми только взлетно-посадочную полосу да столовую, чтобы, закончив дело, благополучно приземлиться и перед отходом ко сну хорошенько закусить. Они бомбили с включенными посадочными фарами, ибо самолеты никто не обстреливал. Они бомбили все четыре эскадрильи, офицерский клуб и задание штаба полка. Люди в ужасе выскакивали из палаток, не зная, куда бежать. Повсюду стонали раненые. Несколько осколочных бомб взорвалось во дворе офицерского клуба, продырявив деревянную стенку, а заодно животы и спины лейтенантов и капитанов, рядком стоявших у бара. Скорчившись, в агонии, они повалились замертво. Остальные офицеры в панике кинулись к дверям, сбившись в плотный воющий ком человеческих тел: никто не желал выходить на улицу.

Полковник Кэткарт локтями и кулаками прокладывал себе дорогу сквозь непослушную ошалевшую толпу, пока наконец не оказался на улице. Он смотрел в небо с изумлением и ужасом. Самолеты Милоу спокойно плыли над самыми верхушками цветущих деревьев - с открытыми бомбовыми люками и выпущенными закрылками, с включенными посадочными фарами, походившими на глаза чудовищных насекомых. Фары бросали на землю слепящий, зловеще мерцавший, таинственный свет. Такого апокалипсического зрелища Кэткарту еще не приходилось видеть. Полковник Кэткарт, чуть не плача, кинулся к джипу.

Он нащупал акселератор и зажигание и помчался на аэродром со всей скоростью, на которую была способна его подскакивавшая козлом машина. Его побелевшие от усилий огромные пухлые руки то сжимали руль, то изо всех сил давили на сигнал.

Один раз он чуть не разбился, когда резко, так что шины завизжали предсмертным визгом, свернул в сторону, чтобы не врезаться в толпу обезумевших людей, бежавших в горы. Лица их были бледны от испуга, а ладонями они, как щитками, прикрывали виски. Желтое, оранжевое, красное пламя плясало вдоль дороги. Палатки и деревья тоже были охвачены огнем, а самолеты Милоу, освещая все вокруг белым, мигающим светом посадочных фар, все кружили и кружили с открытыми бомбовыми люками.

Полковник Кэткарт так яростно надавил на тормозную педаль, поравнявшись с контрольно-диспетчерским пунктом, что чуть было не перевернул джип вверх тормашками. Он выпрыгнул из скользившей по инерции машины и ринулся по лестнице наверх, где у пульта управления сидели три человека. Двоих он отшвырнул в сторону от никелированного микрофона. Глаза его лихорадочно блестели, а мясистое лицо тряслось от возбуждения. Мертвой хваткой он вцепился в микрофон и истерически заорал:

-Милоу, сукин сын! Ты с ума сошел? Что ты делаешь, дьявол тебя разрази! Иди на посадку! Иди на посадку!

-Хватит драть глотку!- ответил Милоу, стоявший рядом с полковником в диспетчерской, тоже с микрофоном в руках.- Я тут.

Милоу неодобрительно посмотрел на Кэткарта и продолжал заниматься своим делом.

-Очень хорошо, ребята, очень хорошо,- пел он в микрофон.- Но я вижу, один склад еще цел. Это никуда не годится, Пурвис. Сколько раз я тебя предупреждал: не халтурь. Сейчас же зайди еще раз и попытайся снова. Поспешишь - людей насмешишь, Пурвис. Я уже говорил тебе это и буду твердить тысячу раз: поспешишь - людей насмешишь.

Над головой заверещал динамик:

-Милоу, докладывает Алвин Браун. Я закончил бомбометание. Что мне делать дальше?

-Начинать обстрел,- сказал Милоу.

-Обстрел?- Алвин Браун был потрясен.

Ничего не поделаешь,- сообщил ему Милоу смиренным тоном.- Это оговорено в контракте.

-Ну, коли так…- согласился Алвин Браун нехотя - В таком случае я начинаю обстрел.

На сей раз Милоу зашел слишком далеко. Налет на свой аэродром и свою часть - этого не могли переварить даже самые флегматичные наблюдатели. Похоже было, что Милоу пришел конец.

Высокопоставленные правительственные чиновники взялись за расследование. Газеты клеймили Милоу в статьях под кричащими заголовками, а конгрессмены произносили громовые речи, требуя наказать его за жестокость. Солдатские матери сплотились в воинствующие группы и требовали отмщения. Никто не поднял голоса в защиту Милоу. Во всех уголках страны приличные люди негодовали, и от Милоу летели клочья, пока он не открыл гроссбух и не обнародовал цифры своих доходов. Он мог возместить правительству все - и материальный ущерб, и стоимость убитых. У него остались деньги даже на дальнейшие закупки египетского хлопка. Разумеется, каждый получил свою долю, и самым приятным в этом деле было то, что возмещать убытки правительству оказалось совсем не обязательно.

-При демократии правительство - это народ,- объяснял Милоу.- А ведь народ - это мы. Следовательно, мы можем сэкономить деньги и избавиться от посредника в лице правительства. Откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы правительство вообще не занималось военными делами и оставило все на попечение частного предпринимательства. Если мы станем выполнять все наши финансовые обязательства перед правительством, то этим самым будем только поощрять его вмешиваться в наши дела и отобьем охоту у отдельных лиц бомбить собственные войска и самолеты. А это скует частную инициативу.

Скоро все согласились, что Милоу, конечно, прав. Все, кроме отдельных озлобленных неудачников, вроде доктора Дейники, который хмурился, что-то ворчал насчет моральной стороны всего случившегося и возводил обидную напраслину на Милоу. Он дулся до тех пор, пока Милоу не умаслил его от имени синдиката складным алюминиевым стульчиком. Доктор складывал его и выносил из палатки всякий раз, когда в палатку входил Вождь Белый Овес, и вносил обратно, как только Вождь Белый Овес уходил.

Доктор Дейника совсем потерял голову во время бомбардировки: вместо того чтобы бежать в укрытие, он остался под открытым небом и занимался своими обязанностями врача, ползая под градом пуль, осколков и зажигалок от раненого к раненому, словно ящерица. Он делал перевязки, накладывал лубки, впрыскивал морфий и давал таблетки сульфидина - и все это с выражением скорби на потемневшем лице, без единого лишнего слова, как будто в каждой рдевшей ране он читал предсказание своего скорого конца.

Он работал всю ночь напролет, не щадя себя, до полного изнеможения и к утру схватил насморк. Хлюпая носом и ворча, он поспешил в санитарную палатку, где Гэс и Уэс смерили ему температуру, поставили горчичники и сделали ингаляцию.

Доктор Дейника ухаживал за каждым раненым, и на лице его можно было прочесть выражение глубочайшего горя, как в день налета на Авиньон, когда Йоссариан вернулся на свой аэродром почти в невменяемом состоянии, с головы до пят перепачканный кровью Сноудена. Он молча показал на самолет, внутри которого лежал уже похолодевший юный стрелок-радист рядом с еще более юным хвостовым стрелком, который иногда приоткрывал глаза, но при виде умиравшего Сноудена тут же снова падал в глубокий обморок. Как только Сноудена вытащили из самолета и отнесли на носилках в карету скорой помощи, доктор Дейника почти с нежностью накинул на плечи Йоссариана одеяло и повел его к своему джипу. Макуотт подхватил Йоссариана с другой стороны, и все трое молча поехали в санчасть. Макуотт и доктор Дейника усадили Йоссариана на стул и мокрыми тампонами смыли с него кровь Сноудена. Доктор Дейника дал ему таблетку и сделал укол, от которого Йоссариан проспал двенадцать часов кряду. Как только Йоссариан проснулся и пришел к доктору Дейнике, тот дал ему еще таблетку, сделал еще один укол, и Йоссариан проспал еще двенадцать часов. Когда Йоссариан снова проснулся и снова пришел в санчасть, доктор Дейника опять собрался было дать ему таблетку и сделать укол.

Долго вы еще будете пичкать меня таблетками и изводить уколами?- спросил Йоссариан.

-До тех пор, пока вам не станет лучше.

-Я вполне здоров.

Загорелый лобик доктора Дейники сморщился от удивления:

-Тогда почему вы не оденетесь? Почему вы разгуливаете в чем мать родила?

-Я не желаю больше носить форму.

Выслушав это заявление, доктор Дейника отложил шприц.

-Вы уверены, что вы вполне здоровы?

-Я чувствую себя прекрасно. Только вот малость ошалел от таблеток и уколов.

До самого вечера Йоссариан расхаживал нагишом. На следующий день Милоу, обыскав все вокруг, нашел наконец его на дереве, неподалеку от удивительно маленькой могилки, где собирались хоронить Сноудена. На Милоу был его обычный, повседневный наряд: грязно-оливкового цвета брюки, новая куртка того же цвета и галстук. На воротничке отливали серебром лейтенантские нашивки, а на голове красовалась форменная фуражка с жестким кожаным козырьком.

-И где я тебя только не искал!- крикнул Милоу, задрав голову, и в голосе его прозвучал упрек.

-Нужно было искать меня на этом дереве,- ответил Йоссариан.- Я здесь сижу с утра.

-Спускайся, попробуй кусочек вот этого и скажи, каково на вкус. Мне это очень важно знать.

Йоссариан отрицательно помотал головой. Он сидел в чем мать родила на самом нижнем суку, держась за ветку, торчавшую у него над головой, и не желал двинуться с места. Милоу пришлось облапить ствол и карабкаться наверх. Милоу взбирался неуклюже, тяжело дыша и причитая. Наконец он сел верхом на сук и отдышался. Вид у него был мятый и истерзанный. Милоу поправил съехавшую на затылок фуражку. Капли пота блестели на его усах, как прозрачные жемчужины. Йоссариан наблюдал за ним без всякого интереса. Милоу осторожно передвинулся вокруг ствола, чтобы видеть лицо Йоссариана, и, сорвав папиросную бумагу с какого-то коричневого мягкого шарика, вручил его Йоссариану.

-Пожалуйста, попробуй и скажи свое мнение. Я хочу подавать это на сладкое к обеду.

-А что это?- спросил Йоссариан и отгрыз большой кусок.

-Пирожное «Хлопок в шоколаде».

Йоссариан поперхнулся и выплюнул кусок прямо в физиономию Милоу.

-На, возьми!- заорал он раздраженно.- Бог мой, да ты что, спятил? Хоть бы от семян очистил свой хлопок!

-А ты хорошо распробовал?- вопрошал Милоу.- Не может быть, чтобы пирожное никуда не годилось! В самом деле оно никуда не годится?

-Не годится - это не то слово.

-Но я должен добиться, чтобы в офицерских столовых ели мои пирожные.

-Его невозможно проглотить.

-Если надо, проглотят,- жестко изрек Милоу и, отпустив ветку, погрозил пальцем, отчего чуть не свернул себе шею.

-Перебирайся сюда,- пригласил его Йоссариан.- Мой сук покрепче, и отсюда будет виднее.

Уцепившись обеими руками за ветку над головой, Милоу с величайшей осторожностью и опаской начал продвигаться по суку. Каждый мускул на его лице напрягся, и, лишь надежно усевшись наконец рядом с Йоссарианом, он вздохнул с облегчением и любовно постучал по дереву.

-Отличное дерево,- заметил Милоу хозяйским тоном.

-Древо жизни…- ответил Йоссариан, шевеля пальцами ног.- А также древо познания добра и зла…

Милоу пристально оглядел своими косящими глазами кору и ветви.

-Нет,- возразил он.- Это каштан. Уж я-то знаю. Я торгую каштанами.

-Ладно, пусть будет каштан.

Несколько секунд они сидели на ветке молча, болтая ногами и вцепившись руками в сук над головой: один - совершенно голый, если не считать сандалий на ногах; другой - наоборот, затянутый в плотную грязно-оливковую шерстяную форму, с туго завязанным галстуком. Милоу краешком глаза наблюдал за Йоссарианом, но из деликатности не решался задать ему вопрос, вертевшийся на языке.

-Я хотел тебя спросить кое о чем,- сказал он конец.- Вот ты сидишь голый… Я не собираюсь вмешиваться, но просто интересно: почему ты не носишь форму?

-Не желаю.

Милоу торопливо кивнул, словно воробей, склевавший зернышко.

-Понимаю, понимаю,- согласился он поспешно, сильно смутившись.- Вполне понимаю. Я слышал, как Эпплби и капитан Блэк говорили, что ты сошел с ума. Мне только хотелось убедиться, что это действительно так.- И опять поколебался, тщательно обдумывая следующий вопрос: - Собираешься ли ты вообще надевать форму?

-Не думаю.

Энергичным кивком Милоу подтвердил, что он все понял. Снова наступило молчание. Оба, мрачно нахмурившись, обдумывали каждый свое. Прилетела какая-то птаха с алой грудкой и села внизу на закачавшийся кустик почистить свои упругие черные крылышки. Йоссариан и Милоу сидели, как в беседке, скрытые ярусами нежной зелени, свисавшей над ними, а также стволами соседних каштанов и голубой канадской елью. Солнце стояло прямо над головой в сапфировой голубизне неба, цепочки низких, редких, пушистых облачков радовали глаз безупречной белизной. Воздух был неподвижен, листва повисла безжизненно. Кружевные тени лежали на Милоу и Йоссариане. Кругом царил мир. Вдруг Милоу, сдавленно вскрикнув, выпрямился и взволнованно протянул руку.

-Посмотри-ка туда!- тревожно воскликнул он.- Посмотри. Там кого-то хоронят. Похоже, что там могила. Йоссариан ответил:

-Хоронят того малыша, что погиб в моем самолете над Авиньоном. Его звали Сноуденом.

-Что с ним случилось?- Милоу перешел на почтительный шепот.

-Убит.

-Это ужасно.- В больших карих глазах Милоу блеснули слезы.- Бедный! Это действительно ужасно.- Он крепко прикусил свои дрожащие губы, и, когда снова заговорил, голос его зазвенел от избытка чувств.

-Но будет еще хуже, если столовые не согласятся покупать мой хлопок. Йоссариан, что с ними творится? Разве они не знают, что они наряду со всеми имеют свой пай?

-У покойника из моей палатки тоже свой пай?- спросил Йоссариан язвительно.

-Конечно,- охотно заверил его Милоу.- У каждого в эскадрилье свой пай.

-Он был убит прежде, чем его зачислили в эскадрилью.

Милоу отвернулся с гримасой невыразимого огорчения.

-Прошу тебя, прекрати попрекать меня этим покойником из твоей палатки,- сказал он капризным тоном.- Я уже говорил, что нисколько не повинен в его гибели. Моя ошибка в том, что я просчитался, закупив весь урожай египетского хлопка, и навлек на всех вас беду. Разве я мог предвидеть, что возникнет такой завал хлопка?- Я даже не знал, что в момент покупки на рынке наблюдался избыток хлопка. Случай завоевать рынок подворачивается не так уж часто. И я постарался не упустить этот редкий шанс.

Милоу едва не застонал, когда увидел, как шестеро военных вытащили из санитарной машины простой сосновый гроб и осторожно поставили на землю рядом с зияющим провалом свежевырытой могилы.

-И теперь я не могу сбыть ни клочка, чтобы выручить хоть пару центов,- причитал Милоу с траурным видом.

Йоссариана не трогали ни напыщенный и загадочный церемониал похорон, ни переживаемая Милоу горечь тяжелой утраты. Голос капеллана доносился до него издалека плохо различимым, еле слышным бормотаньем. Йоссариан узнал долговязую, возвышавшуюся над толпой фигуру майора Майора, и ему показалось, что он узнал майора Дэнби, вытиравшего лоб носовым платком. Позади трех офицеров выстроились подковой рядовые, неподвижные, как чурбаны. Четверо могильщиков в полосатых робах, скучая, опирались на лопаты, воткнутые в страшную, нелепую кучу медно-красной земли Йоссариан увидел, как капеллан воздел очи в сторону Йоссариана, горестным жестом дотронулся до глаз пальцами, снова посмотрел в сторону Йоссариана, на этот раз пристально, и опустил голову. Йоссариан расценил это как конец погребальной церемонии. И действительно, четверо в робах подняли гроб на ремнях и опустили в могилу. Милоу резко вздрогнул.

-Я не могу смотреть на это!- вскричал он с душевной болью и отвернулся.- Я не могу сидеть здесь и смотреть на все это, в то время как столовые позволяют разоряться моему синдикату!- Он заскрипел зубами и затряс головой от невыразимой скорби и обиды.- Будь я на их месте, я развел бы костер и сжег нижнее белье и летнюю форму, лишь бы увеличить спрос на хлопок. Но они не хотят делать ничего. Йоссариан, попытайся проглотить остаток шоколадно-хлопкового пирожного - ради меня. Может быть, оно все-таки тебе понравится…

Йоссариан оттолкнул его руку:

-Отстань, Милоу. Хлопок не едят.

Милоу хитро сощурился.

-Это ведь не просто хлопок,- уговаривал он Йоссариана.- Это хлопковые пирожные, восхитительные хлопковые пирожные. Попробуй и увидишь.

-Восхитительные? Ну уж не ври.

-Я никогда не лгу,- возразил Милоу с горделивым достоинством.

-А сейчас врешь.

-Я лгу только в случае необходимости,- объяснил Милоу, на мгновенье опустив глаза, но тут же победоносно вскинул ресницы.- Эти штуки лучше, чем обыкновенные пирожные, ей-богу, лучше. Они же начинены настоящим хлопком. Йоссариан, ты должен заставить всех есть эти пирожные. Не забывай, что египетский хлопок - лучший в мире.

-Но он несъедобен!- воскликнул Йоссариан.- У меня от него будут колики в желудке, понимаешь? Почему ты не испробуешь его на себе, если мне не веришь?

-Я пытался,- признался Милоу мрачно.- У меня от него несварение желудка.

Трава на кладбище отливала желтизной сухого сена и зеленью вареной капусты. Молча, неторопливо люди шли к машинам, поджидавшим их на обочине пыльной, ухабистой дороги. Горестно склонив голову, капеллан, майор Майор и майор Дэнби двигались на почтительном расстоянии друг от друга к своим джипам, стоявшим отдельной группкой.

-Все кончено,- сказал Йоссариан.

. -Конец,- уныло согласился Милоу.- Никакой надежды… И все потому, что я дал им возможность решать самим. Ну что ж, это послужит мне хорошим уроком. Я уж заставлю их слушаться, если в следующий раз решусь на что-нибудь подобное.

-А почему бы тебе не продать хлопок правительству?- небрежно предложил Йоссариан, глядя, как четверо солдат в полосатых робах швыряют в могилу лопатами медно-красную землю.

Милоу сразу же забраковал эту идею.

-Это дело принципа,- убежденно заявил он.- Суть правительственного бизнеса - не лезть в частный бизнес, и я был бы последним негодяем, попытайся я впутать правительство в свой бизнес. Но основной бизнес правительства - забота о частном бизнесе,- тут же припомнил он и продолжал с подъемом: - Это сказал Кальвин Кулидж. А Кальвин Кулидж был президентом, так что, должно быть, это верно. И если правительство несет ответственность за процветание частного бизнеса, оно обязано скупить мой хлопок, раз никто другой не желает его покупать. Должен же я получить прибыль, а?- Но неожиданно лицо Милоу омрачилось, он снова стал серьезным и озабоченным.- Да, но как я добьюсь этого от правительства?

-Дай взятку,- сказал Йоссариан.

-Взятку?- Милоу рассвирепел и, покачнувшись, опять чуть было не свалился с сука и не свернул себе шею.

-Стыдись?- сурово отчитывал он Йоссариана. Казалось, огонь праведного негодования вырывался из его раздувавшихся ноздрей и из гневно скривившегося рта.- Взятка - дело противозаконное, и ты об этом прекрасно знаешь. Хотя… Хм… Ведь получить прибыль - это не противозаконно, а? Нет, конечно, нет? Следовательно, я не сделаю ничего противозаконного, если дам взятку с целью получения основательной прибыли.- И с несчастным, жалобным лицом он снова углубился в размышления.- Но откуда я знаю, кому надо дать взятку?

-О, об этом не беспокойся,- усмехнувшись, утешил его Йоссариан. В это время джипы, санитарные машины и стоявшие позади грузовики, нарушив сонную тишину, стали разъезжаться.- Пообещай хорошую взятку, и они сами тебя найдут. Только дай понять, что ты не из робкого десятка. Пусть все точно знают, что тебе нужно и сколько ты собираешься заплатить. Но если ты будешь держаться стыдливо или виновато, сразу же попадешь в беду.

-Пошел бы ты со мной, а?- попросил Милоу.- Я побаиваюсь взяточников. Это же шайка мошенников.

-Ничего с тобой не случится,- заверил его Йоссариан.- А попадешь в беду, скажи, что безопасность страны требует сильной отечественной промышленности, перерабатывающей египетский хлопок, купленный у спекулянтов.

-И ведь, правда, требует.- Подхватил Милоу торжественно.- Сильная промышленность, перерабатывающая египетский хлопок,- это сильная Америка.

-Ну конечно, а если не поможет, напомни о многих американских семьях, чей доход зависит от этой отрасли промышленности.

-Уйма американских семей зависит от этого.

-Понял?- спросил Йоссариан.- У тебя это получится лучше, чем у меня. В твоих устах это звучит почти как истина.

-А это и есть истина,- воскликнул Милоу.

-И я о том же. Ты сумеешь это изложить достаточно убедительно.

-Так ты твердо решил не ходить со мной? Йоссариан отрицательно покачал головой. Милоу не терпелось приступить к делу. Он сунул в карман остаток хлопкового пирожного и стал осторожно пробираться по ветке к гладкому седому стволу. Заключив ствол в сердечные, хотя и неуклюжие объятия, он начал спускаться. Его кожаные подошвы то и дело соскальзывали, и казалось, что он вот-вот упадет и расшибется. Спустившись до середины ствола, Милоу вдруг замер, а затем опять стал карабкаться вверх. Кусочек коры прилип к его усам. Лицо покраснело от напряжения.

-Чем расхаживать голым, ты все-таки оделся бы,- посоветовал он, думая о чем-то своем.- А то еще, чего доброго, подашь пример другим, и я вовек не сумею сплавить этот распроклятый хлопок.- Он заскользил вниз и, ступив на землю, поспешил прочь…

С некоторых пор капеллан стал задумываться над тем, что творится вокруг. Имеет ли бог ко всему этому отношение? А если имеет, то где тому доказательства? Служить в американской армии священником-анабаптистом трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах, а без твердой, догматической веры - почти невыносимо.

Горластые люди внушали капеллану страх. Энергичные, напористые, вроде полковника Кэткарта, вызывали у него чувство беспомощности и одиночества. Где бы капеллан ни появился, для всех он был чужим. И нижние чины, и офицеры держались с ним иначе, чем с другими нижними чинами и офицерами, и даже остальные капелланы были между собой в более коротких отношениях, чем с ним. В мире, где успех - единственная добродетель, он сам обрек себя на неудачу. Он болезненно осознавал, что лишен апломба и ловкости - качеств, столь необходимых для духовника, помогавших идти в гору столь многим его коллегам других вероисповеданий и сект. Скорее всего он не был рожден для преуспеяния. Он считал себя уродом, и единственное, о чем он мечтал денно и нощно,- оказаться дома, возле своей жены. На самом деле капеллан был почти привлекательным: у него было приятное, нежное лицо, бледное и хрупкое, как известняк, и живой, открытый ум.

А может, он и правда был Вашингтон Ирвинг? Может, он и правда ставил имя Вашингтона Ирвинга на тех неведомых ему письмах? Он знал, что подобные подвохи памяти не раз описаны в анналах медицины. Но ему было известно также, что ничего нельзя знать наверняка. Нельзя знать наверняка и то, что ничего нельзя знать наверняка. Он весьма отчетливо помнил, или ему это только казалось, что он отчетливо помнил, что где-то он уже видел Йоссариана еще до того, как впервые увидел его на госпитальной койке. Он помнил, что испытал такое же беспокойное чувство две недели спустя, когда Йоссариан зашел к нему в палатку с просьбой помочь избавиться от участия в боевых операциях. Но к тому-то времени он уже действительно встречал Йоссариана - в палатке госпиталя.

Сомнения неотвязно грызли душу капеллана, мечущуюся в бренной хрупкой телесной оболочке. Существуют ли единая, истинная вера и загробная жизнь? Сколько ангелов или чертей могут усесться на острие булавки? Чем занимался господь бог в безбрежном океане вечности, до того как сотворил мир? Производили Адам и Ева на свет дочерей или нет? Словом, множество вопросов мучило капеллана. И все же ни один из них не был для него столь тяжким крестом, как вопрос доброты и умения держаться с людьми. До седьмого пота он бился в тисках труднейшей дилеммы: с одной стороны, он был не в состоянии разрешить свои проблемы; с другой - он не желал отбросить их как неразрешимые. Он страдал постоянно, он надеялся всегда. Возможно, что ничего из того, о чем он размышлял, в действительности не имело места, что это - всего лишь аберрация памяти, а не реальное ощущение, что на самом деле он никогда и не думал о том, что раньше видел то, о чем думал сейчас, что просто однажды он думал, что видел это, и его нынешнее впечатление, будто он когда-то о чем-то думал,- всего лишь иллюзия иллюзии и что теперь он просто вообразил, будто когда-то видел голого человека на дереве, неподалеку от кладбища.

Для капеллана стало очевидным, что он не очень-то подходит для своей должности, и он частенько раздумывал над тем, что, служи он в других родах войск, скажем, рядовым в пехоте или артиллерии или даже десантником, возможно, он был бы гораздо счастливей. У него не было настоящих друзей. До встречи с Йоссарианом он не чувствовал себя свободно ни с одним человеком в полку, да и с Йоссарианом он не мог чувствовать себя особенно непринужденно.

Грубые выходки Йоссариана, его наскоки на начальство постоянно держали капеллана в нервном напряжении: он и радовался, и одновременно трепетал от страха. Капеллан чувствовал себя в своей тарелке, когда приходил в офицерский клуб в обществе Йоссариана и Данбэра или хотя бы Нейтли и Макуотта. Он сидел с ними, и этого ему было вполне достаточно, ибо, во-первых, тем самым разрешалась проблема, где и с кем сидеть, а во-вторых, он избавлялся от нежелательной компании молодых офицеров, которые, стоило ему приблизиться, неизменно приветствовали его с подчеркнутой сердечностью, а сами, нетерпеливо ерзая, ожидали, когда он от них отойдет. От одного его присутствия многим становилось не по себе. Все относились к нему дружески, а душевно - никто. Все перекидывались с ним парой пустых фраз, и никто не говорил ни о чем существенном. Непринужденней всех вели себя с ним Йоссариан и Данбэр, и капеллан чувствовал себя в их обществе почти свободно. В тот вечер, когда полковник Кэткарт пытался вышвырнуть его из офицерского клуба, друзья отстояли его. Дрожа от ярости, Йоссариан поднялся и хотел вмешаться, но Нейтли удержал его криком: «Йоссариан!» Едва заслышав это имя, полковник Кэткарт побледнел как полотно и, к всеобщему изумлению, обратился в беспорядочное бегство, но вдруг столкнулся с генералом Дридлом. Тот сердито отпихнул полковника локтем и тут же заставил его приказать капеллану, чтобы тот посещал офицерский клуб каждый вечер.

Официальный статус капеллана в офицерском клубе был весьма мудрен, соблюдать его было столь же хлопотно, как и припоминать, в которой из десяти столовых авиаполка он должен сегодня обедать по расписанию. Собственно, он мог бы махнуть рукой на офицерский клуб, если бы не удовольствие, которое он получал от общения в клубе со своими новыми друзьями. Если капеллан вечером не шел в офицерский клуб, то ему просто некуда было деться. А в клубе он мог провести время за столиком с Йоссарианом и Данбэром. Обычно он говорил только в том случае, если к нему обращались, почти не прикасался к своему бокалу густого, сладкого вина и, скованно, застенчиво улыбаясь, неловко вертел в руках трубочку, которую время от времени набивал табаком, и изредка затягивался - только для виду. Он с удовольствием слушал Нейтли, чьи сентиментальные, сладостно-грустные жалобы в значительной степени перекликались с мыслями капеллана о собственном одиночестве и вызывали в нем прилив тоски по жене и детям. Капеллан охотно соглашался с Нейтли и, подбадривая его сочувственными кивками, удивлялся его искренности и неопытности. Нейтли особенно не трезвонил о том, что его подружка - проститутка, и сведения на этот счет капеллан получал главным образом от капитана Блэка. Проходя вразвалку мимо их столика, капитан Блэк не упускал случая грубовато подмигнуть капеллану и уколоть Нейтли какой-нибудь хамской, оскорбительной шуточкой по поводу его подружки. Капеллан не одобрял капитана Блэка и считал, что трудно не пожелать зла такому человеку.

Но никто, даже Нейтли, кажется, по-настоящему не отдавал себе отчета в том, что он, Альберт Тейлор Тэппман, не только капеллан, но и живой человек, что у него могла быть очаровательная, нежная, красивая жена, которую он любил безумно, и трое голубоглазых детишек, черты которых потускнели в его памяти. Повзрослев, они будут смотреть на своего отца как на чудака и, быть может, никогда не простят ему, что из-за его сана им приходится испытывать некоторую неловкость в обществе. Почему никто не хочет понять, что на самом деле он вовсе не чудак, а нормальный, взрослый, но одинокий человек, пытающийся вести нормальную жизнь одинокого взрослого человека? Разве из него не заструится кровь, если его уколоть ножом? Разве он не засмеется, если его пощекотать? Кажется, им никогда не приходило в голову, что у него, как и у них, есть глаза, руки, внутренние органы, рост, вес, чувства, привязанности! Разве его ранит не то же оружие, что ранит их, разве его не так же согревает лето и знобит зима, как остальных людей, и разве не та же пища питает его, даже если его вынуждают питаться по очереди в разных столовых? Единственный, кто действительно понимал, что у капеллана есть нервы, был капрал Уитком, который успешно действовал на нервы капеллану тем, что через его голову обращался к полковнику Кэткарту с предложением рассылать официальные письма-соболезнования семьям убитых или раненых в бою.

Жена капеллана была единственным существом на свете, которому он мог верить, и он просил у судьбы только одного: прожить с женой и детьми до гробовой доски. Жена капеллана была миниатюрная, сдержанная, покладистая, темноволосая, необыкновенно привлекательная, живая и изящная женщина лет тридцати с лишним. У нее была тонкая талия, спокойные, умные глаза и мелкие, острые зубки, сверкавшие на ее детском личике. Капеллан стал забывать, как выглядят его дети, и всякий раз, рассматривая снимки, испытывал ощущение, будто видит их лица впервые. Капеллан любил свою жену и детей с такой необузданной силой, что ему часто хотелось пасть на землю и рыдать, как беспомощному, бесприютному калеке. Его неотвязно мучили кошмарные картины: фантазия рисовала ему жену и детей, погибающих от страшной болезни или от несчастного случая.

От жены, милой и рассудительной, веяло покоем, и капеллан мечтал коснуться ее теплой, тонкой руки, погладить ее гладкие черные волосы, услышать ее родной, ласковый голос. Ему хотелось излить свои горести, поведать о своем невыносимом одиночестве, отчаянье и заодно предупредить, чтобы она не оставляла на виду у детей борную кислоту и аспирин, а также, чтобы она переходила улицу только при зеленом свете.

Капеллан остро ощущал всю вопиющую фальшь своего главенствующего положения на похоронах, и он бы не удивился, узнав, что появление призрака на дереве свидетельствует об осуждении господом богохульства и гордыни, свойственной профессии священника. Напускать на себя серьезность, симулировать горе, прикидываться, будто понимаешь мистический смысл потусторонней жизни (и все это перед лицом столь устрашающего и непостижимого явления, как смерть), казалось капеллану самым тяжким преступлением. Он помнил - или был почти убежден, что помнит,- сцену похорон до мельчайших подробностей. Он до сих пор видел перед собой как наяву майора Майора и майора Дэнби - они стояли по бокам от него, оба мрачные, как каменные изваяния; он мог бы мысленно пересчитать всех солдат и описать место, где стоял каждый; он видел четверых неподвижных солдат с лопатами, отвратительный гроб и большую, рыхлую, торжественно возвышавшуюся кучу красновато-коричневой земли. А небо в тот день было массивным, спокойным, плоским, точно лишенным глубины, безмолвным, поразительно чистым и ядовито-голубым. И все эти подробности он не забудет никогда, ибо они были неотъемлемыми деталями самого экстраординарного события в жизни капеллана. Событие это принадлежало не то к области чудес, не то к области патологии: ему привиделся голый человек на дереве. Как все это объяснить? Это не было «уже виденное» или «никогда не виденное», и наверняка это не было «почти виденным». Тогда, может быть, это был призрак? Или душа покойного? Ангел небес или исчадье ада? А может быть, весь этот фантастический эпизод - только плод его больного воображения, продукт его собственного меркнущего сознания и умственной деградации? Мысль о том, что на дереве действительно сидел голый человек, никогда не приходила капеллану в голову. Впрочем, если говорить точнее, капеллан видел двоих, ибо вскоре к первому присоединился второй - с каштановыми усами, в зловеще-темном одеянии; взгромоздившись на сук, он с ритуальным поклоном предложил первому отпить нечто из коричневого кубка. Капеллан искренне стремился помочь всем и каждому, но ему не удавалось помочь никому, даже Йоссариану. Капеллан в конце концов решил тайком посетить майора Майора, чтобы узнать, прав ли Йоссариан, утверждая, что полковник Кэткарт заставляет своих летчиков делать больше боевых вылетов, чем делают летчики других полков. Это был дерзкий поступок, на который капеллан отважился после очередной ссоры с капралом Уиткомом и очередного унылого завтрака - кусочка шоколада «Млечный путь» и нескольких глотков тепловатой водички из фляжки. Он отправился к майору Майору пешком, стараясь, чтобы его не заметил капрал Уитком. Капеллан бесшумно прокрался в лес и, когда обе палатки на поляне исчезли из виду, нырнул в заброшенную железнодорожную выемку, где идти было удобнее. Он торопливо ступал по высохшим шпалам, и в груди его нарастало чувство протеста и злости. В это утро его поочередно унижали и запугивали полковник Кэткарт, подполковник Корн и капрал Уитком. Нет, он должен дать им почувствовать, что он тоже чего-то стоит!

Вскоре он начал задыхаться: его слабая грудь заходила ходуном. Он спешил что было мочи, едва не бежал, боясь, что, стоит ему замедлить шаг, и его решимость улетучится. Вдруг он заметил военного, шедшего ему навстречу по шпалам. Чтобы остаться незамеченным, капеллан тут же вскарабкался по склону выемки и нырнул в густой подлесок. По узкой, заросшей мхом тропинке, вившейся под сенью деревьев, он заспешил в прежнем направлении. Идти здесь было трудней, но он стремился вперед все с той же безрассудной, самозабвенной решимостью, то и дело скользя и спотыкаясь. Ветки упрямо преграждали ему путь и царапали руки. Но вот наконец кусты и высокие папоротники расступились, и капеллан, пошатываясь, прошагал мимо стоявшего на шлакоблоках грязно-оливкового трейлера, хорошо видного сквозь поредевший кустарник. Он миновал палатку, возле которой грелся на солнышке кот с жемчужно-серой переливчатой шерстью, миновал еще один трейлер на шлакоблоках и выскочил на поляну, где размещалась эскадрилья Йоссариана. Соленый пот стекал на губы. Не мешкая, капеллан устремился прямо через поляну в штабную палатку, где навстречу ему поднялся тощий, сутулый, скуластый сержант-штабист с длинными светлыми волосами и любезным тоном сообщил, что капеллан может войти в кабинет, поскольку майора Майора там нет.

Капеллан поблагодарил его отрывистым кивком и мимо столов с пишущими машинками прошел к брезентовому пологу, разделявшему палатку надвое. Откинув угол полога, он оказался в пустом кабинете. Брезент опустился за его спиной. Кабинет по-прежнему был пуст. Ему почудилось, что он слышит приглушенные голоса. Прошло десять минут. Стиснув зубы, капеллан недовольно осмотрелся, и внезапно слезы подступили к горлу - до него только сейчас дошел истинный смысл слов сержанта: он может войти, поскольку майора Майора нет. Нижние чины попросту разыграли его! Капеллан в ужасе отпрянул от стены. Горькие слезы навернулись ему на глаза, с дрожащих губ сорвался жалкий стон. Майор Майор куда-то ушел, а жестокие писаря сделали из капеллана посмешище. Он ясно представлял себе эту стаю лукавых, злорадных, ненасытных бестий: сбившись в кучу по ту сторону брезентового занавеса, они нетерпеливо ожидают его появления, готовые обрушить на него шквал диких, издевательских насмешек. Он клял себя за легковерие и в панике озирался по сторонам, словно надеясь найти что-нибудь вроде маски, или пары темных очков, или фальшивых усов. чтобы стать неузнаваемым. Ах, будь у него зычный бас, как у полковника Кэткарта, широкие мускулистые плечи и бицепсы, тогда бы он бесстрашно вышел к своим преследователям и властно заставил бы их поджать хвосты и трусливо улизнуть - они бы еще крепко пожалели о своей проделке.

Но встретиться с ними лицом к лицу капеллану не хватило смелости. К счастью, он заметил другой путь на свободу - через окно. Путь был свободен. Капеллан выскочил в окошко кабинета майора Майора, шмыгнул за угол палатки и спрыгнул в железнодорожную выемку, боясь, как бы его не заметили.

Согнувшись в три погибели, он мчался по дну выемки. Лицо его скривилось, изображая на случай непредвиденной встречи беспечную, любезную улыбку. Однако, завидев какого-то человека, шедшего навстречу, он проворно взвился по склону выемки и метнулся как безумный в чащобу, точно за ним гнались с собаками. Щеки его горели от стыда. Ему чудились громкие раскаты издевательского хохота, от которого сотрясалось все вокруг. Он чувствовал на себе мутные взгляды злобных бородачей, ухмылявшихся из кустов и с верхушек деревьев. Жгучая боль пронзила его грудь, и он заковылял, с трудом волоча ноги. Судорожно и жадно хватая ртом воздух, он брел, пошатываясь, вперед, пока окончательно не выбился из сил. Ноги его вдруг подкосились. Падая, он больно ударился головой о яблоню и наверняка бы рухнул на землю, если б не успел обеими руками обхватить кривой ствол яблони. Дыхание с хрипом вырывалось из груди капеллана, в ушах звенело. Минуты казались часами, но когда он наконец пришел в себя, то понял, что источник оглушительного шума, столь поразившего его,- он сам. Боль в груди ослабла. Скоро он почувствовал, что может держаться на ногах. Он напряженно прислушался: в лесу было тихо - за ним никто не гнался, не слышно было демонического хохота. Но легче ему от этого не стало - слишком он устал и перенервничал. Дрожащими, онемелыми пальцами он оправил на себе перепачканную, измятую одежду, твердо взял себя в руки и весь остаток пути до самой поляны прошел спокойным шагом: он побаивался умереть от сердечного приступа. Джип капрала Уиткома по-прежнему стоял на поляне. Капеллан, крадучись, обошел сзади палатку капрала Уиткома: он не хотел попадаться капралу на глаза, чтобы не нарваться на оскорбление. Облегченно вздохнув, он проскользнул в свою палатку.

На его койке, задрав нога, удобно расположился капрал Уитком. Облепленные засохшей грязью башмаки капрала покоились на одеяле капеллана, а сам капрал, ухмыляясь, листал капелланову библию и грыз плитку шоколада из запасов хозяина.

-Где вы были?- спросил капрал Уитком безразличным тоном, не отрывая глаз от библии. Капеллан покраснел и ответил уклончиво:

-Гулял в лесу.

-Хорошо,- огрызнулся капрал Уитком,- не хотите доверять - не надо. Но учтите, своим недоверием вы подрываете мои моральные устои.- Он отгрыз большой кусок шоколада и продолжал с набитым ртом: - Пока вас не было, к вам приходил майор Майор.

Чуть не подпрыгнув от удивления, капеллан воскликнул:

-Майор Майор? Здесь был майор Майор?

-А я о ком толкую?

-Где же он?

-Он спрыгнул в железнодорожную выемку и понесся, как перепуганный кролик,- заржал капрал Уитком.- Шустрый малый!

-Он не сказал, что ему было нужно?

-Сказал, что вы ему нужны по чрезвычайно важному делу.

-Это майор Майор так сказал?- ахнул капеллан.

-Он не сказал это,- язвительно поправил капрал Уитком,- он написал это и оставил в запечатанном конверте на вашем столе.

Капеллан взглянул на карточный столик, который служил ему письменным столом, но там ничего не было, кроме противного оранжево-красного, похожего на грушу помидорчика, которым в это утро угостил его полковник Кэткарт. Помидор лежал в том же самом положении, на том же самом месте, где он его оставил,- как нерушимый рдеющий символ капеллановой беспомощности.

-А где же письмо?

-Я его прочитал, разорвал и выбросил.- Капрал с треском захлопнул библию и вскочил.- В чем дело? Вы что, не верите мне на слово?- Он вышел и тут же вошел, едва не столкнувшись с капелланом, который хотел было отправиться на поиски майора Майора.- Вы боитесь поручать своим подчиненным ответственную работу,- обиженнным тоном заявил капрал Уитком.- Это еще один ваш недостаток.

Капеллан виновато кивнул и так заторопился, что даже забыл извиниться. Он почувствовал властную и искусную руку судьбы. Теперь он понял, что дважды в этот день майор Майор спешил ему навстречу по железнодорожной выемке и дважды, метнувшись в лес, капеллан сам по глупости отсрочил эту судьбой предопределенную встречу. Он торопился изо всех сил, шагая по рассохшимся вкось вкривь шпалам, и клял себя последними словами. Песок и мелкий гравий набились ему в ботинки и до крови растирали ноги. Он не замечал, что его бледное, усталое лицо скривилось от острой боли. Августовский полдень был жарким и душным. Почти миля отделяла палатку капеллана от эскадрильи Йоссариана. Покуда он добрался до места, его летняя рубашка взмокла от пота. С трудом переводя дух, капеллан ворвался в штабную палатку, где его решительно остановил все тот же вероломный, сладкоречивый, очкастый сержант-штабист с впалыми щеками. Он попросил капеллана обождать, поскольку майор Майор находится у себя в кабинете. Сержант добавил, что капитан сможет войти в кабинет, как только майор майор оттуда выйдет.

Капеллан уставился на него с недоумением. «За что это сержант так меня ненавидит?» - думал он. Губы капеллана побелели и задрожали. Помимо всего прочего, его мучила жажда. Что творится с людьми? Разве и без того мало трагедий?

Сержант вытянул руку и преградил капеллану путь.

-Виноват, сэр,- сказал он вежливо,- но таков приказ майора Майора. Он никого не хочет видеть.

-Но меня он хочет видеть,- умоляюще произнес капеллан.- Как раз, когда я был здесь, он заходил ко мне.

-Майор Майор заходил?- переспросил сержант.

-Да, заходил. Прошу вас, загляните к нему и спросите сами.

-Боюсь, что не смогу этого сделать, сэр. Он меня не хочет видеть. Вот разве вы оставите ему записку…

-Но я не хочу оставлять записку. Он же делает для кого-то исключение?

-Только в крайних случаях. Последний раз он покинул палатку, чтобы присутствовать на похоронах одного солдата. А в своем кабинете он принимал только раз, и то потому, что его к этому принудили. Бомбардир, по имени Йоссариан, заставил…

-Йоссариан?- услышав о таком совпадении, капеллан весь так и вспыхнул. Неужели на его глазах творится новое чудо?- Именно об этом человеке я и хотел поговорить. Они обсуждали количество вылетов, которые Йоссариан должен сделать?

-Да, сэр, как раз об этом они и говорили. У капитана Йоссариана пятьдесят один вылет, и он обратился к майору Майору с просьбой списать его на землю и избавить от оставшихся четырех вылетов. В ту пору полковник Кэткарт требовал только пятьдесят пять вылетов.

-И что сказал майор Майор?

-Майор Майор сказал, что он ровным счетом ничего не может сделать.

Лицо капеллана вытянулось.

-Это майор Майор так сказал?

-Да, сэр. Точнее говоря, он посоветовал Йоссариану обратиться за помощью к вам. Так вы уверены, сэр, что не хотите оставить записку? Вот вам карандаш и бумага.

Покусывая запекшиеся губы, капеллан досадливо покачал головой и вышел на улицу. До вечера еще было далеко, а произошло уже столько событий. В лесу воздух был прохладней. Горло капеллана пересохло и саднило. Он медленно брел по лесу, грустно вопрошая себя, какие новые неприятности судьба еще обрушит на его голову, как вдруг из-за тутовых зарослей выскочил безумный лесной отшельник. Капеллан завопил что было мочи.

Высокий, похожий на покойника незнакомец, перепуганный криком капеллана, отпрянул и завизжал:

-Не трогайте меня!

-Кто вы?- выкрикнул капеллан.

-Прошу вас, не трогайте меня!- завопил в ответ человек.

-Я капеллан!

-Тогда что вам от меня нужно?

-Ничего мне от вас не нужно!- подтвердил капеллан уже с явным раздражением в голосе, по-прежнему не в силах сдвинуться с места.- Только скажите мне, кто вы и что вам от меня нужно?

-Я просто хочу узнать, не умер ли еще Вождь Белый Овес от воспаления легких?- заорал в ответ человек.- Это все, что мне нужно. Я живу здесь, в лесу. Это вам каждый подтвердит.

Капеллан пристально рассмотрел странную, съежившуюся фигуру и постепенно успокоился. Капитанские кубики на потертом воротнике незнакомца были прихвачены ржавчиной. На ноздре у него смолянисто темнела волосатая родинка, а под носом топорщились густые жесткие усы цвета тополиной коры.

-Но если вы из эскадрильи, почему вы живете в лесу?- полюбопытствовал капеллан.

-Я вынужден жить в лесу,- ответил капитан сварливым тоном, как будто капеллан был обязан знать об этом. Хотя капитан Флюм был на целую голову выше капеллана, он по-прежнему не спускал с капеллана настороженного взгляда.- Разве вы ничего не слышали обо мне? Вождь Белый Овес поклялся, что однажды ночью, как только я усну, он перережет мне глотку. Поэтому, покуда он жив, я боюсь спать в эскадрилье.

Капеллан недоверчиво выслушал это маловразумительное объяснение.

-Но это невероятно,- сказал он.- Ведь это было бы преднамеренное убийство. Почему бы вам не доложить об этом майору Майору?

-Я докладывал,- горестно сказал капитан,- но майор Майор пообещал, что, если я хоть еще раз заикнусь об этом, он сам перережет мне глотку.- Отшельник не отрывал от лица капеллана испуганного взгляда.- Вы тоже собираетесь перерезать мне глотку?

-Да нет же, нет,- заверил его капеллан.- Разумеется, нет. Вы и вправду живете в лесу?

Капитан кивнул головой, и капеллан посмотрел на его бледно-серое от тоски и недоедания лицо с чувством жалости и уважения. Фигура незнакомца походила на скелет, спрятанный под ворохом лохмотьев, к которым пристали пучки травы. Волосы незнакомца явно соскучились по парикмахерским ножницам. Под глазами расплылись большие темные круги. Издерганный, замызганный капитан являл собой такую печальную картину, что капеллан растрогался почти до слез, а при мысли о бесчисленных суровых лишениях, которые ежедневно приходится испытывать бедняге, капеллан преисполнился к нему сочувствием и почтением. Смиренно понизив голос, он спросил:

-А кто вам стирает белье?

Капитан озабоченно поджал губы:

-Это делает прачка тут с одной фермы. Вещи я держу в трейлере и раз или два в неделю пробираюсь в трейлер, чтобы сменить носовой платок или нижнее белье.

-А что вы будете делать, когда наступит зима?

-О, к этому времени я рассчитываю вернуться в эскадрилью,- ответил капитан с убежденностью великомученика.- Вождь Белый Овес объявил во всеуслышанье, что он скоро умрет от воспаления легких, и я думаю, что мне надо набраться терпения и подождать наступления сырой и холодной погоды.- Капитан озадаченно уставился на священника: - Разве вы об этом ничего не знали? Неужели не слышали? Ребята обо мне только и говорят.

-Я вроде не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о вас.

-Хм, ничего не понимаю.- Капитан явно был уязвлен, хотя и продолжал бодро: - Так вот, скоро уже будет сентябрь, так что, думаю, осталось недолго. Если ребята будут спрашивать обо мне, скажите, что, как только Вождь Белый Овес умрет от воспаления легких, я вернусь и начну по-прежнему корпеть над выпусками информационных бюллетеней. Передадите? Скажите, что, как только наступит зима и Вождь Белый Овес умрет от воспаления легких, я вернусь. Хорошо?

Капеллан благоговейно заучил эти вещие слова наизусть - их мистический смысл очаровал его.

-Вы перебиваетесь ягодами, травами и кореньями?- спросил он.

-Что вы, конечно нет!- удивился капитан.- Я прокрадываюсь в столовую через черный ход и обедаю на кухне. Милоу дает мне сэндвичи и молоко.

-А что вы делаете, когда идет дождь?

-Промокаю до нитки,- ответил капитан с подкупающей откровенностью.

-А где же вы спите?

Капитан присел от страха и попятился.

-И вы тоже?- закричал он в отчаянье.

-Да нет же!- закричал капеллан.- Клянусь вам, нет!

-Я знаю, вы тоже хотите перерезать мне глотку!- стоял на своем капитан.

-Даю вам слово,- жалобно начал капеллан, но было слишком поздно: гривастое привидение уже исчезло в пестрой, лоскутной мешанине листвы, теней и бликов. Оно растворилось бесследно, так что капеллан начал сомневаться, видел ли он его вообще. Вокруг происходило столько нелепых событий, что капеллан уже не был уверен, какое из них абсурдная фантасмагория, а какое имело место в действительности. Ему хотелось по возможности скорее навести справки об этом лесном безумце, чтобы узнать, существует ли на самом деле капитан Флюм. Однако первым делом, вспомнил капеллан без всякого энтузиазма, придется умасливать капрала Уиткома, обиженного нежеланием капеллана возлагать ответственность на своих подчиненных.

Подходя к поляне, капеллан молил бога, чтобы капрал Уитком ушел,- тогда бы он мог спокойно раздеться, тщательно вымыться по пояс, напиться воды, полежать на кровати и, возможно даже, вздремнуть. Но его ждало еще одно огорчение и еще один удар: когда он вернулся в палатку, капрал Уитком уже был сержантом Уиткомом и в качестве такового сидел на его стуле и его иголкой и ниткой пришивал к рукаву своей рубашки сержантские нашивки. Капрала Уиткома повысил в звании полковник Кэткарт, который хотел немедленно видеть капеллана на предмет беседы по поводу писем.

-О нет!- простонал капеллан, опускаясь на койку. Его нагревшаяся фляжка была пуста, и сейчас он был слишком подавлен, чтобы вспомнить о мешке Листера¹, висевшем в холодке между палатками.- Не могу поверить. Просто не могу поверить, что кто-то всерьез полагает, будто я подделывал подпись Вашингтона Ирвинга.

-Да не о тех письмах идет речь,- уточнил капрал Уитком, упиваясь досадой капеллана.- Он хочет поговорить насчет писем родственникам убитых и раненых.

-Об этих письмах?- удивился капеллан.

-Совершенно верно,- злорадствовал капрал.- Он собирается всерьез намылить вам шею за то, что вы не разрешили мне рассылать их. Видели бы, как он уцепился за мою идею, когда я сказал, что письма можно отправлять за его подписью. За это он и повысил меня в звании. Он абсолютно убежден, что письма помогут ему попасть на страницы «Сатердэй ивнинг пост».

В голове у капеллана окончательно все перепугалось.

-Но откуда он знает о существовании самой этой идеи?

-Я пошел к нему и сказал.

-Что?! Что вы сделали?- визгливо переспросил капеллан и вскочил на ноги в припадке несвойственной ему ярости.- Вы хотите сказать, что и вправду обратились через мою голову к полковнику, даже не спросив на то моего разрешения?

На лице капрала Уиткома появилась бесстыжая, презрительная ухмылка.

-Совершенно верно, капеллан,- ответил он.- И если желаете себе добра, не вздумайте что-нибудь предпринимать. Вряд ли полковнику Кэткарту понравится, что вы поцапались со мной из-за того, что я подал ему эту идею. Поняли, что к чему, капеллан?- продолжал капрал Уитком, перекусывая черную нитку и застегивая рубашку…

-…Это поможет мне даже попасть на страницы «Сатердэй ивнинг пост»,- самодовольно улыбаясь, хвастался полковник Кэткарт. Он энергично расхаживал по кабинету и срамил капеллана: - А у вас не хватило извилин оценить эту идею. Вы обрели хорошего помощника, капеллан, в лице капрала Уиткома. Надеюсь, что у вас хватит извилин оценить хотя бы это.

-Сержанта Уиткома,- поправил капеллан и тут же спохватился.

Полковник Кэткарт свирепо вытаращил глаза.- Я и сказал «сержанта Уиткома»,- возразил он.- Хотелось бы, чтобы вы слушали хорошенько, вместо того чтобы выискивать у других ошибки. Вы ведь не хотите всю жизнь быть капитаном, а? Решительно не понимаю, как вы сможете достигнуть большего, если будете вести себя подобным образом. Капрал Уитком считает, что, когда на дворе сорок четвертый год двадцатого столетия, нужны свежие идеи, а вы еще живете по старинке, и я склонен согласиться с ним. Замечательный парень, этот капрал Уитком! Ну ладно, отныне все будет по-другому.

Полковник Кэткарт с решительным видом уселся за стол к, отыскав чистую страницу в своей памятной книжке, ткнул в нее пальцем.

-Я хочу, чтобы, начиная с завтрашнего дня,- сказал он,- вы с капралом Уиткомом писали письма соболезнования всем ближайшим родственникам убитых, раненых или попавших в плен летчиков нашего полка. Я хочу, чтобы это были искренние письма. Пусть они изобилуют подробностями из личной жизни погибшего, чтобы не возникало ни малейшего сомнения, что я прекрасно знаю людей, о которых вы пишете. Ясно?

Капеллан непроизвольно сделал шаг к столу с намерением протестовать.

-Но, сэр, это невозможно!- выпалил он.- Мы не настолько хорошо знаем наших людей.

-Это неважно,- резко сказал полковник Кэткарт и вдруг дружески улыбнулся.- Капрал Уитком принес мне проект письма, годного на все случаи жизни. Послушайте:

«Дорогая миссис, мистер, мисс или дорогие мистер и миссис! Трудно выразить словами то глубокое личное горе, которое я испытал, когда ваш муж, сын, отец или брат был убит, ранен или пропал без вести». Ну и так далее. Мне кажется, что эта начальная фраза довольно точно выражает мои чувства. Послушайте, поскольку у вас к этому делу не лежит душа, может быть, вы предоставите капралу Уиткому полную свободу действий?- Полковник Кэткарт выхватил из нагрудного кармана свой длинный, упругим мундштук и, сгибая его двумя руками, точно это был не мундштук, а инкрустированное слоновой костью и ониксом кнутовище, продолжал: - Это один из ваших недостатков, капеллан. Капрал Уитком сказал мне, что вы не доверяете своим подчиненным ответственную работу. Он говорит, что вы лишены инициативы. Надеюсь, вы не собираетесь спорить со мной, а?

-Нет, сэр,- капеллан покачал головой. Он чувствовал себя постыдно нерадивым - и потому, что не доверял подчиненным ответственную работу, и потому, что был лишен инициативы, и потому, что его действительно так и подмывало поспорить с полковником Кэткартом. Неподалеку от штаба находился тир, и всякий раз, когда раздавался выстрел из пистолета, внутри у капеллана все обрывалось. Он никак не мог привыкнуть к звукам выстрелов. Его окружали кули с помидорами, и сейчас он был почти убежден, что когда-то в далеком прошлом он уже стоял в кабинете полковника Кэткарта, точно при таких же обстоятельствах; окруженный такими же кулями с помидорами. Сцена казалась такой знакомой, хотя и всплывала откуда-то из глубин памяти. Поношенная одежда капеллана запылилась, и он смертельно боялся, что от него пахнет потом.

-Вы все принимаете слишком близко к сердцу, капеллан,- сказал полковник Кэткарт грубоватым тоном взрослого человека, втолковывающего ребенку очевидные истины.- Это еще один ваш недостаток. Ваша вытянутая физиономия повергает всех в уныние. Хоть бы увидеть когда-нибудь, как вы смеетесь. Ну-ка, капеллан. Если вы сейчас насмешите меня до колик, я подарю вам целый куль помидоров.- Он помолчал несколько мгновений, не сводя глаз с капеллана, и торжествующе расхохотался: - Вот видите, капеллан, я оказался прав. Вы не смогли меня насмешить до колик.

-Нет, сэр,- кротко согласился капеллан, медленно, с заметным усилием проглатывая слюну.- Только не сейчас. Я умираю от жажды.

-Тогда выпейте. Подполковник Корн держит в своем столе виски. Вам надо заглянуть как-нибудь вместе с нами в офицерский клуб и хорошенько повеселиться. Почему бы вам не попытаться иногда развеяться? Надеюсь, вы не считаете себя лучше других только потому, что вы - лицо духовное.

-О нет, сэр,- поспешно заверил его капеллан.- К тому же я все последнее время посещал вечерами офицерский клуб.

-Как вам известно, вы всего-навсего капитан,- продолжал полковник Кэткарт, пропустив мимо ушей замечание капеллана.- Хоть вы и священник по профессии, по званию вы - всего лишь капитан.

-Да, сэр. Я это знаю.

-Вот и прекрасно. Кстати, вы правильно сделали, что сейчас не засмеялись. Я все равно не дал бы вам помидоров, тем более, как сообщил мне капрал Уитком, вы уже взяли один, когда были здесь сегодня утром.

-Утром? Но позвольте, сэр! Ведь вы сами мне его дали.

Полковник Кэткарт настороженно поднял голову.

-Разве я сказал, что не давал вам? Я просто сказал, что вы взяли его. Не понимаю, если вы его не украли, почему вас так мучает совесть? Я вам дал его?

-Да, сэр. Клянусь вам, что вы сами мне его дали.

-Тогда придется поверить вам на слово. Хотя ума не приложу, почему мне вдруг захотелось дать вам помидор.- Полковник Кэткарт многозначительно переложил стеклянное пресс-папье с одного края стола на другой и взял остро отточенный карандаш.- Хорошо, капеллан, если у вас все, то я должен заняться чрезвычайно важными делами. У меня уйма дел. Как только капрал Уитком разошлет с дюжину этих писем, дайте мне знать, и мы свяжемся с издателями «Сатердэй ивнинг пост».- Лицо полковника, осененное внезапной мыслью, просветлело.- Послушайте! По-моему, мне нужно еще разок добровольно предложить командованию послать наш полк на Авиньон. Это ускорит дело.

-На Авиньон?- Сердце капеллана забилось с перебоями, а по спине поползли мурашки.

-Совершенно верно,- поспешил подтвердить полковник.- Чем скорее у нас будут убитые, тем скорее мы добьемся своего. Мне хотелось бы, если удастся, попасть в рождественский номер. У него тираж больше, я полагаю.- И, к ужасу капеллана, полковник снял трубку, чтобы предложить свой полк для налета на Авиньон.

А после полковник снова попытался вышвырнуть капеллана из офицерского клуба. Это было в тот вечер, когда пьяный Йоссариан поднялся из-за стола, опрокинув стол и намереваясь нанести Кэткарту удар карающей десницей, что вынудило Нейтли окликнуть Йоссариана, а полковника побледнеть, постыдно обратиться в бегство и по пути наступить на ногу генералу Дридлу, который брезгливо поморщился и приказал немедленно вернуть капеллана в офицерский клуб. Все это ужасно расстроило полковника Кэткарта - и страшное, как смерть, имя «Йоссариан», прозвучавшее подобно похоронному колоколу, и ушибленная нога генерала Дридла. Кроме того, полковник Кэткарт обнаружил еще один недостаток в капеллане: было совершенно невозможно предсказать заранее, как отнесется генерал Дридл к капеллану при очередной встрече. Никогда не забыть полковнику Кэткарту вечера, когда генерал Дридл впервые заметил капеллана в офицерском клубе. Подняв свое багровое, распаренное от духоты и виски лицо, он пристально посмотрел сквозь желтоватые клочья табачного дыма на капеллана, который, стараясь не бросаться в глаза, в одиночестве стоял у стены.

-Н-да, дьявол меня разрази,- прохрипел генерал Дридл, и его косматые седые брови грозно сдвинулись,- А ведь это, никак, капеллан? Хорошенькое дело: служитель господа бога околачивается в таких местах и якшается с кучкой грязных пропойц и картежников.

Полковник Кэткарт чопорно поджал губы.

-Не могу, сэр, не согласиться с вами,- живо откликнулся он подчеркнуто-пренебрежительным тоном.- Просто не понимаю, что творится с нынешними священниками.

-Они стали лучше - вот что с ними творится,- глубокомысленно пробормотал генерал Дридл.

У полковника Кэткарта застрял ком в горле, но он быстро овладел собой.

-Так точно, сэр. Они стали лучше. Вот это самое я и хотел сказать, сэр.

-В таких заведениях капеллану самое место. Находясь в гуще пьяниц и картежников, он лучше поймет их душу и скорее завоюет их доверие. А как же, черт побери, иначе он добьется, чтобы они верили в бога?

-Вот это самое я и имел в виду, сэр, когда приказал капеллану приходить сюда,- вкрадчиво пролепетал полковник Кэткарт.

Фамильярно обняв капеллана за плечи, он отвел его в угол и суровым тоном вполголоса приказал каждый вечер являться на дежурство в офицерский клуб, чтобы находиться среди офицеров, когда они пьют и играют в карты, ибо только так можно понять их душу и завоевать их доверие.

Капеллан согласился и стал каждый вечер приходить на дежурство в офицерский клуб, чтобы быть в гуще офицеров, которые хотели всеми правдами и неправдами избавиться от его общества. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером за столом для пинг-понга не вспыхнула потасовка, и Вождь Белый Овес без всякого повода, просто так, развернулся и двинул полковника Модэса прямо в нос, отчего полковник Модэс шлепнулся задом на пол, а генерал Дридл неожиданно разразился плотоядным смехом. И в эту минуту генерал заметил капеллана, который, по-совиному выпучив глаза, удивленно смотрел на него. Генерал Дридл окаменел. На мгновение он вперил в капеллана злобный взгляд - его веселого настроения как не бывало,- затем раздраженно повернул обратно к бару, покачиваясь на своих коротких кривых ногах, как матрос на палубе. За ним испуганно трусил полковник Кэткарт, тщетно надеясь, что подполковник Корн придет ему на помощь.

-Хорошенькое дельце,- проворчал генерал Дридл, усаживаясь за стойку и хватая жилистой рукой пустую стопку.- Да, хорошее дело, когда служитель господа бога околачивается в подобных местах и якшается с кучей грязных пропойц и картежников.

Полковник Кэткарт вздохнул с облегчением.

-Так точно, сэр!- с готовностью подхватил он.- Разумеется, это хорошее дело.

-Тогда какого же черта вы ничего не предпринимаете?

-Что вы сказали, сэр?- переспросил полковник Каткарт, хлопая ресницами.

-Вы думаете, если ваш капеллан околачивается здесь каждый вечер, это делает вам честь? Стоит мне появиться здесь, и он тут как тут.

-Вы правы, сэр, абсолютно правы,- ответил полковник Кэткарт.- Это вовсе не делает мне чести, и я намерен сию же минуту что-нибудь предпринять.

-А разве это не вы приказали ему приходить сюда?

-Нет, никак нет, сэр, это подполковник Корн. Я намерен его сурово наказать.

-Не будь он капелланом,- пробормотал генерал Дридл,- я бы вывел его на улицу и пристрелил на месте.

-А он вовсе не капеллан, сэр,- услужливо сообщил полковник Кэткарт.

-Не капеллан? Тогда какого черта он носит на воротничке крест?

-А он носит на воротничке не крест. Он носит серебряный лист. Он подполковник.

-Так у вас капеллан в звании подполковника?- спросил изумленный генерал Дридл.

-О нет, сэр. Мой капеллан всего лишь капитан.

-Тогда какого черта он носит на воротничке серебряный лист, если он всего лишь капитан?

-Он носит на воротничке не серебряный лист, сэр. Он носит крест.

-Вон отсюда, болван!- закричал генерал Дридл.- Или я тебя выведу на улицу и пристрелю на месте!

-Слушаюсь, сэр.

Полковник Кэткарт вышел от генерала Дридла и вышвырнул капеллана из офицерского клуба, в точности так же, как два месяца спустя он выставил капеллана, когда тот попытался настоять, чтобы полковник Кэткарт отменил свой приказ об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Попытка окончилась жестокой неудачей.

Теперь капеллан находился на грани полного отчаяния, его поддерживала лишь мысль о жене, которую он любил всей душой, да с пеленок привитая ему вера в мудрость и справедливость бессмертного, всемогущего, всеведущего, человеколюбивого, вездесущего, антропоморфического, говорящего по-английски, англо-саксонского, проамериканского господа. Правда, вера эта уже начала колебаться. Слишком много раз жизнь испытывала крепость его веры. Конечно, существовала библия, но ведь библия - это книга, как «Холодный дом», «Остров сокровищ», «Этан Фром» и «Последний из могикан». Однажды он случайно подслушал, как Данбэр сказал, что загадку мироздания, возможно, разгадают круглые невежды, не способные даже понять, откуда берется дождь. А что, если Данбэр прав? Неужели шесть тысяч лет назад всемогущий бог со всей его безграничной мудростью действительно боялся, что людям удастся построить башню до небес? И где вообще, черт побери, находятся эти самые небеса? Наверху? Внизу? Но ведь ни низа, ни верха нет в конечной, но беспредельно расширяющейся вселенной, в которой даже огромное, горящее, ослепительное, царственное солнце постепенно остывает, что в конце концов приведет к гибели Земли. Чудес на свете нет. Молитвы остаются без ответа, и несчастья с равной жестокостью обрушиваются на праведников и грешников. И капеллан, уступая здравому смыслу, усомнился в вере своих отцов. Быть может, он отказался бы и от своего призвания, и от своей миссии и подался бы рядовым в пехоту или в артиллерию или, возможно, даже капралом в десантные войска, если бы не пара таинственных явлений, таких как голый человек на дереве, привидевшийся ему несколько недель назад во время похорон несчастного сержанта, и загадочное, не выходящее у него из головы вдохновенное обещание пророка Флюма, данное им только сегодня: «Как только наступит зима, я вернусь».

В известном смысле все это случилось по вине Йоссариана: не передвинь он на карте во время великой осады Болоньи линию фронта, майор де Каверли не улетел бы в командировку и пришел бы ему на помощь. А не набей майор де Каверли квартиру для нижних чинов бездомными девицами, Нейтли, возможно, и не влюбился бы в свою красотку. Впервые он встретил ее в комнате, где ярые картежники резались в очко, не обращая никакого внимания на полуголую девку. Сидя в жестком желтом кресле и украдкой поглядывая на нее, Нейтли был очарован той непробиваемой флегматичностью и скукой, с которыми она принимала всеобщее пренебрежение к собственной персоне. Она так искренне, от души зевнула, что это произвело на Нейтли сильнейшее впечатление. Он был потрясен ее героическим поведением.

Вскоре она зашевелилась, натянула блузку, застегнула туфли и ушла. Нейтли выскользнул за ней. И, когда два часа спустя Йоссариан и Аарфи вошли в офицерскую квартиру, они застали там Нейтли и эту девку.

-Она собирается уходить,- сказал Нейтли каким-то слабым, странным голосом.

-А почему бы тебе не дать ей денег, чтобы она осталась с тобой до вечера?- посоветовал Йоссариан.- Она мне вернула деньги,- признался Нейтли.- Сейчас она устала от меня и хочет поискать кого-нибудь еще.

Девица, совсем одевшись, остановилась и с явным призывом поглядывала на Йоссариана и Аарфи. Она показалась Йоссариану привлекательной, он подарил ей ответный, красноречивый взгляд, но отрицательно покачал головой.

-Э… барахло! Скатертью дорога.- невозмутимо заявил Аарфи.

-Не говори так о ней - горячо запротестовал Нейтли, и в голосе его послышались мольба и упрек.- Я хочу, чтобы она осталась со мной.

-А чего в ней такого особенного?- с шутовским удивлением ухмыльнулся Аарфи.- Обыкновенная шлюха.

-Не смей называть ее шлюхой!

Немного постояв, девица равнодушно пожала плечами и прогарцевала к выходу. Убитый Нейтли кинулся открывать ей дверь. Он приплелся назад, словно оглушенный, на его нервном лице было написано неподдельное горе.

-Не беспокойся,- посоветовал Йоссариан как можно мягче,- ты, наверное, сумеешь ее найти. Мы ведь знаем, где околачиваются все шлюхи.

-Пожалуйста, не зови ее шлюхой,- попросил Нейтли чуть не плача.

-Прощу прощения,- пробормотал Йоссариан.

-По улицам слоняются сотни шлюх, нисколько не хуже этой,- хохотнув, проговорил Аарфи с презрительными нотками в голосе.- Ну с какой стати ты ринулся открывать ей дверь, будто ты в нее влюблен?

-А мне кажется, что я в нее влюблен,- признался Нейтли стыдливым, отчужденным голосом.

В комическом недоумении Аарфи наморщил свой выпуклый багровый лоб.

-Ха-ха-ха!- засмеялся он, довольно хлопая себя по бокам.- Шикарно! Ты - и вдруг влюблен в нее! Ей богу, шикарно!

В этот день у Аарфи должно было состояться свидание с девицей из Красного Креста, окончившей Смитовский колледж², дочерью владельца крупного химического завода.

-Я хочу, чтобы ты заткнулся!- в отчаянии закричал Нейтли.- Я даже не желаю об этом говорить с тобой.

-Аарфи, заткнись,- сказал Йоссариан.

-Ха-ха-ха!- продолжал Аарфи.- Представляю, что бы сказали твои родители, если бы узнали, около кого ты здесь увиваешься. Ведь твой отец - выдающаяся личность.

-Я не собираюсь ему ничего говорить,- решительно заявил Нейтли.- Я не собираюсь говорить ему о ней ни слова, пока мы не поженимся.

-Поженитесь?- Аарфи прямо-таки лопался от самодовольства и веселья.- Хо-хо-хо-хо! Теперь ты несешь явную чушь. Да ты еще молод, чтобы понимать толк в истинной любви.

Сам Аарфи был большим специалистом по части истинной и бескорыстной любви, поскольку он уже был искренне и бескорыстно влюблен в отца Нейтли, надеясь после войны получить у него тепленькое местечко в качестве вознаграждения за дружбу с Нейтли. Окончив колледж, Аарфи так и не нашел места в жизни. Теперь это был ведущий штурман, который легко прощал своим однополчанам, когда они поносили его на чем свет стоит каждый раз, когда он сбивался с курса и вел самолеты прямехонько в зону зенитного огня. На сей раз он сбился с курса на улицах Рима и так и не нашел свою девицу из Красного Креста - выпускницу Смитовского колледжа, дочь владельца химического завода. Он сбился с курса и во время налета на Феррару, когда погиб самолет Крафта. Он еще раз сбился с курса во время еженедельного «полета за молоком» в Парму. А однажды, когда Йоссариан, сбросив бомбы на беззащитный объект, закрыл глаза и с душистой сигаретой в руке прислонился к бронированной стенке, Аарфи решил вывести самолеты к морю через Ливорно. Внезапно они попали под огонь зениток. В ту же секунду Макуотт завизжал в переговорное устройство:

-Зенитки, зенитки! Где мы, черт возьми? Что за дьявольщина?

Йоссариан тревожно захлопал глазами и нежданно-негаданно увидел вспухающие черные клубочки зенитных разрывов, которые рушились на них сверху, и благодушное, дынеобразное лицо Аарфи. Тот с приятным изумлением таращил свои крохотные глазки на подбиравшиеся к ним взрывы. Йоссариан остолбенел и потерял дар речи. Ноги у него внезапно стали как ватные. Набирая высоту, Макуотт затявкал в переговорное устройство - он требовал указаний. Йоссариан вскочил было, чтобы посмотреть, где они находятся, но не смог не только сдвинуться с месте, но даже шевельнуть пальцем. Он весь взмок. Замирая от ужасного предчувствия, он взглянул на свой пах. Страшное бурое пятно быстро ползло вверх по рубашке, точно некое морское чудовище намеревалось сожрать его. В него попали! Сквозь набухшую штанину на пол стекали струйки крови. У Йоссариана остановилось сердце. Еще один мощный удар потряс самолет. Йоссариана передернуло от отвращения, и он завопил, призывая Аарфи на помощь.

-Мне оторвало мошонку! Аарфи, мне оторвало мошонку!- Но Аарфи не слышал, и Йоссариан, наклонившись, потянул его за руку: - Аарфи, помоги мне!- взмолился он чуть не плача. В меня попали! В меня попали!

Аарфи медленно обернулся, неизвестно чему ухмыляясь.

-Что?

-Я ранен, Аарфи! Помоги мне!

Аарфи дружески улыбнулся и пожал плечами.

-Я тебя не слышу,- ответил он.

-Но ты хоть видишь меня?- недоверчиво вскричал Йоссариан и указал на лужу крови.- Я ранен! Помоги мне, ради бога! Аарфи, помоги мне!

-Я по-прежнему тебя не слышу,- невозмутимо пожаловался Аарфи, приставив пухлую ладонь рупором к побелевшей ушной раковине.- Что ты говоришь?

-Так… пустяки,- ответил Йоссариан упавшим голосом. Внезапно он устал от собственного крика, от всей этой безнадежной, выматывающей нервы, нелепой ситуации. Он умирал, и никто этого даже не замечал.

-Что?- заорал Аарфи.

-Я говорю: мне оторвало мошонку! Ты что, не слышишь меня? Меня ранило в пах!

-Я опять тебя не слышу,- гаркнул Аарфи.

-Я говорю: пустяки!- завопил Йоссариан, чувствуя безысходный ужас.

Аарфи снова с сожалением покачал головой и приблизил вплотную к лицу Йоссариана свое непристойное, молочно-белое ухо.

-Друг мой, говори, пожалуйста, громче. Говори громче!

-Оставь меня в покое, мерзавец! Ты, тупой, бесчувственный гад, оставь меня в покое!- Йоссариан зарыдал. Ему хотелось молотить Аарфи кулаками, но у него не было сил даже приподнять руку. Он свалился в глубоком обмороке.

Его ранило в бедро, и, когда, придя в себя, он увидел, что над ним на коленях хлопочет Макуотт, он испытал облегчение, несмотря на то, что румяная, одутловатая морда Аарфи с безмятежным любопытством выглядывала из-за плеча Макуотта. Йоссариан чувствовал себя скверно. Он слабо улыбнулся Макуотту и спросил:

-А кто остался за штурвалом?

Макуотт никак не отреагировал. С возрастающим ужасом Йоссариан набрал воздуху в легкие и что было сил громко повторил свой вопрос. Макуотт поднял глаза.

-О боже, как я рад, что ты жив!- воскликнул он, шумно и облегченно вздохнув. Добрые, славные морщинки у его глаз, запачканные маслом, побелели от напряжения. Макуотт накручивал один виток бинта за другим, прижимая толстый тяжелый ком ваты к внутренней стороне бедра Йоссариана.- За штурвалом Нейтли. Бедный малыш чуть не разревелся, когда услышал, что в тебя попали. Он все еще думает, что тебя убили. Тебе перебило артерию, но, по-моему, мне удалось остановить кровь. Я впрыснул морфий.

-Впрысни еще.

-Так часто нельзя. Когда почувствуешь боль, я впрысну еще.

-У меня и сейчас болит.

-Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад!- Сказал Макуотт и впрыснул еще одну ампулу морфия в руку Йоссариана.

-Когда ты скажешь Нейтли, что я жив…- начал Йоссариан и снова потерял сознание. Перед глазами его поползла клубнично-красная желатиновая пленка, и густой баритональный гул накрыл его с головой.

Йоссариан очнулся в санитарной машине и, увидев унылый птичий нос Дейники и его пасмурную физиономию, ободряюще улыбнулся доктору, но через несколько секунд сознание покинуло его, перед глазами закружились лепестки роз, потом все почернело, и непроницаемая тишина поглотила его.

Он проснулся в госпитале и тут же снова уснул. Когда он опять проснулся, запах эфира улетучился, а на кровати через проход лежал Данбэр в пижаме и утверждал, что он вовсе не Данбэр, а Фортиори. Йоссариану почудилось, что Данбэр тронулся. Когда Данбэр сообщил, что он Фортиори, Йоссариан скептически скривил губы и после этого день или два проспал непробудным сном, а открыв глаза, увидел, что вокруг суетятся сестры. Он поднялся и осмотрел себя. Нитки шва у паха впивались в его тело, как рыбьи зубы. Когда, прихрамывая, он пересек проход между койками, чтобы рассмотреть фамилию на температурном листе, висевшем над кроватью Данбэра. Пол под ним покачивался, как плот у пляжа. Оказалось, что Данбэр прав: он был уже вовсе не Данбэр, а второй лейтенант Антони Фортиори.

-Что за чертовщина?

А. Фортиори встал с постели и сделал знак Йоссариану следовать за ним. Хватаясь за все, что попадалось на пути, Йоссариан захромал за ним по коридору. Они вошли в соседнюю палату, где лежал суетливый прыщавый молодой человек со скошенным подбородком. При их приближении суетливый молодой человек поспешно поднялся на локте. А. Фортиори ткнул большим пальцем через плечо и сказал:

-Сгинь, мразь!

Суетливый молодой человек спрыгнул с кровати и убежал. А. Фортиори залез в кровать и снова стал Данбэром.

-Это был А. Фортиори,- пояснил Данбэр.- В твоей палате не было пустых коек, так что мне пришлось надавить на него своим чином и заставить перебраться на мою койку. Давить чином - очень приятная штука. Тебе надо как-нибудь тоже попробовать. А впрочем, попробуй прямо сейчас, потому что, судя по твоему виду, ты вот-вот грохнешься на пол.

Йоссариан и вправду чувствовал, что вот-вот грохнется на пол. Он обернулся к соседу Данбэра, пожилому человеку с морщинистым лицом и впалыми щеками, ткнул пальцем через плечо и сказал:

-Сгинь, мразь!

Человек оцепенел от ярости и выпучил глаза.

-Он майор,- пояснил Данбэр.- Почему бы тебе не поставить перед собой более скромную цель и не попытаться стать на некоторое время уоррэнт-офицером Гомером Ламли? Кстати, в этом случае отец у тебя будет губернатором штата, а сестра - невестой чемпиона по лыжам. Скажи ему просто, что ты капитан.

Йоссариан повернулся к опешившему больному, на которого указал ему Данбэр.

-Я капитан. Сгинь, мразь!- сказал он, ткнув большим пальцем через плечо.

Опешивший больной, услышав команду Йоссариана, выпрыгнул из постели и убежал. Йоссариан влез на его кровать и стал уоррэнт-офицером Гомером Ламли, который страдал от приступов тошноты и внезапных приливов пота. Йоссариан проспал добрый час, после чего ему снова захотелось стать Йоссарианом. Оказалось, что иметь отца-губернатора и сестру - невесту чемпиона по лыжам не бог весть как интересно. Данбэр вернулся в палату Йоссариана, где выкинул из кровати А. Фортиори, предложив ему некоторое время снова побыть Данбэром. Здесь не было и следов уоррэнт-офицера Гомера Ламли. Зато появилась сестра Крэмер и в приступе ханжеского возмещения зашипела, как сырое полено в огне. Она приказала Йоссариану немедленно лечь в постель, но, поскольку она преградила ему дорогу, он не мог выполнить этого приказания. Ее хорошенькое личико выглядело, как никогда, противным. Сестра Крэмер была мягкосердечным, сентиментальным созданием. Она совершенно бескорыстно радовалась известиям о чужих свадьбах, помолвках, днях рождения, юбилеях, даже если была вовсе незнакома с людьми, о которых шла речь.

-Вы с ума сошли!- распекала она Йоссариана и Данбэра добродетельным тоном и негодующе махала пальцем перед носом Йоссариана.- Вам что, жизнь не дорога?

-Жизнь-то моя,- напомнил Йоссариан.

-Мне кажется, вы совершенно не боитесь потерять ногу!

-Так нога-то моя.

-Не только ваша,- возразила сестра Крэмер.- Эта нога принадлежит правительству Соединенных Штатов. Все равно как какой-нибудь тягач иди ночной горшок. Военное министерство вложило в вас массу денег, чтобы сделать из вас пилота, и вы не имеете права не слушаться врачей.

Йоссариан не был в восторге от того, что в него вкладывают деньги. Сестра Крэмер все еще стояла перед ним, так что он не мог пройти к постели. Голова у него раскалывалась. Сестра Крамер о чей-то его спросила, но он не понял вопроса. Он ткнул большим пальцем через плечо и сказал: «Сгинь, мразь!»

Сестра Крэмер влепила ему такую пощечину, что чуть не сбила его наземь. Йоссариан отвел кулак, намереваясь двинуть сестру в челюсть, но нога его подломилась, и он начал падать. Сестра Даккит вовремя шагнула вперед и подхватила его под руки.

-Что здесь происходит?- спросила она жестким тоном, обращаясь к сестре Крэмер и Йоссариану.

-Он не желает ложиться в постель,- отрапортовала обиженным тоном сестра Крэмер.- Он сказал мне нечто совершенно ужасное, Сью Энн. Я не могу даже повторить.

-А она обозвала меня тягачом,- проворчал Йоссариан.

Сестра Даккит не проявила сочувствия.

-Вы сами пойдете в постель или мне взять вас за ухо и отвести силой?- спросила она.

-Возьмите меня за ухо и отведите силой,- вызывающе ответил Йоссариан.

Сестра Даккит взяла его за ухо и повела в постель.

Сестра Сью Энн Даккит была высокой, поджарой женщиной с прекрасной осанкой и угловатым, аскетическим, типичным для уроженок Новой Англии лицом, которое можно было одновременно назвать весьма привлекательным и весьма невыразительным. У нее была бело-розовая кожа, небольшие глаза, острые и изящные нос и подбородок. Способная, исполнительная, строгая и умная, с большим чувством ответственности, она не теряла головы в любой трудной ситуации. Она была вполне сложившимся, уверенным в себе человеком. Йоссариану стало жаль ее.

На следующее утро, когда она склонилась над его постелью, расправляя у него в ногах простыню, он проворно залез ей рукой под юбку. Сестра Даккит взвизгнула и подпрыгнула до потолка, но этого ей показалось мало, и она добрых пятнадцать секунд извивалась, скакала и раскачивалась взад-вперед, изгибая свой божественный стан, пока наконец с посеревшими, дрожащими губами не отступила в проход между койками. Но она отступила слишком далеко, и Данбэр, наблюдавший с самого начала за этой сценой, приподнялся на кровати и, не говоря ни слова, набросился на нее сзади, ухватив обеими руками за грудь. Издав еще один вопль, она высвободилась и отскочила от Данбэра, но опять-таки слишком далеко, так что Йоссариан сделал выпад и облапил ее еще раз. Сестра Даккит снова сиганула через проход, словно мячик для пинг-понга на двух ногах. Данбэр зорко, как тигр, следил за ней, готовый к новому броску, но она вовремя о нем вспомнила и отпрыгнула не назад, а в сторону. Данбэр промазал и, пролетев мимо, приземлился на пол, но не на три точки, а на одну - на голову.

Когда он пришел в себя, из носа у него текла кровь и голова раскалывалась от такой же ужасной боли, какую он до этого симулировал. В палате стоял невообразимый шум. Сестра Даккит обливалась слезами, а Йоссариан, сидя рядышком с ней на кровати, виновато ее утешал. Разгневанный начальник госпиталя кричал на Йоссариана, что не потерпит со стороны больных никаких вольностей по отношению к сестрам.

-Чего вы от него хотите?- жалобным тоном спросил Данбэр, лежа на полу и морщась от сверлящей боли в темени. Даже звук собственного голоса причинял ему страдания.- Он ничего такого не сделал.

-Я говорю о вас!- взревел во весь голос тощий, величественный полковник.- Вы будете за это наказаны!

-Чего вы от него хотите?- подал голос Йоссариан.- Человек шлепнулся головой об пол - только и всего.

-Я говорю и о вас тоже!- обрушился полковник на Йоссариана.- Вы у меня еще пожалеете, что схватили сестру Даккит за грудь.

-А я не хватал сестру Даккит за грудь,- сказал Йоссариан.

-Это я схватил ее за грудь,- сказал Данбэр.

-Вы что, оба с ума сошли?- пронзительно закричал доктор. Он побледнел и отпрянул в замешательстве.

-Так точно, доктор,- заверил его Данбэр.- Он и вправду сумасшедший. Каждую ночь ему снится, будто он держит в руке живую рыбу.

Доктор застыл на месте, изящно изогнув бровь. В палате стало совсем тихо.

-Снится что?..- спросил он с отвращением.

-Ему снится, что он держит в руке живую рыбу.

-Какую рыбу?- резко спросил, доктор.

-Не знаю,- ответил Йоссариан.- Я плохо разбираюсь в рыбах.

-А в какой руке вы ее держите?

-То в той, то в этой,- ответил Йоссариан.

-Все зависит от рыбы,- поспешил ему на помощь Данбэр.

Полковник обернулся и, подозрительно сощурившись, уставился на Данбэра.

-Да? А вы-то откуда знаете?

-Так ведь это сон-то мой,- ответил Данбэр без тени улыбки.

Полковник побагровел. Он уставился на обоих холодным, жестким, неприязненным взглядом.

-Встаньте с пола и отправляйтесь в постель,- процедил он сквозь зубы.- Я не желаю больше слушать ни слова об этих снах. У нас есть специалист, чтобы выслушивать такую отвратительную чепуху…

-А как вы считаете,- осторожно, с мягкой, вкрадчивой улыбкой спросил майор Сэндерсон, штатный психиатр, присланный полковником к Йоссариану,- почему полковник Ферридж нашел ваши сны отвратительными?

-Наверное, что-то отвратительное действительно есть или в самом этом сне, или, может быть, в полковнике Ферридже,- почтительно ответил Йоссариан.

-Неплохо сказано,- одобрил майор Сэндерсон. Он носил поскрипывающие солдатские ботинки, а его черные, как смоль, волосы стояли дыбом.- Полковник Ферридж,- признался он,- напоминает мне морскую чайку. Он ни в грош, знаете ли, не ставит психиатрию.

-А вы, наверное, не любите морских чаек?- спросил Йоссариан.

-Да, не очень,- признался майор Сэндерсон с колючим, нервным смешком.- По-моему, ваш сон просто очарователен. Я надеюсь, что он будет часто повторяться и мы еще сможем не раз его обсудить. Не хотите ли сигаретку?

Йоссариан покачал головой, и майор улыбнулся.- Как вы объясните,- спросил он многозначительно,- почему вы испытываете такое сильное нежелание взять у меня сигарету?

-Потому что я только что одну выкурил. Вот она, еще дымится в пепельнице. Майор Сэндерсон хохотнул.

-Ну что ж, весьма искреннее объяснение. Но я надеюсь, что мы скоро докопаемся до истинной причины.- Завязав бантиком развязавшийся шнурок ботинка, он взял со стола блокнот желтой линованной бумаги и положил его на колени.- Итак, рыба, которую вы видите во сне… Давайте о ней побеседуем. Это всегда одна и та же рыба?

-Не знаю,- ответил Йоссариан.- Я плохо разбираюсь в рыбах.

-А что напоминает вам эта рыба?

-Другую рыбу.

-А что напоминает вам другая рыба?

-Другую рыбу.

Майор Сэндерсон разочарованно откинулся на спинку стула:

-А вы любите рыбу?

-Не особенно.

-Так почему же вы считаете, что у вас патологическое отвращение к рыбам?- спросил с триумфом майор Сэндерсон.

-А потому что они слишком скользкие,- ответил Йоссариан.- И костлявые.

Майор Сэндерсон понимающе кивнул головой, улыбаясь приятной, фальшивой улыбкой.

-Очень интересное объяснение. Но я полагаю, что скоро мы докопаемся до истинной причины. А в частности, та конкретная рыба, которую вы держите во сне, вам нравится?

-Признаться, я не испытываю к ней никаких особых чувств.

-Следовательно, вам не нравится эта рыба? А не питаете ли вы к ней враждебное, агрессивное чувство?

-О, нисколько. В сущности, она мне даже нравится.

-Следовательно, на самом деле вы любите эту рыбу?

-О нет. Я не испытываю к ней никаких особых чувств.

-Но вы только что сказали, что рыба вам нравится, а теперь заявляете, что не испытываете к ней никаких чувств. Я уличил вас в противоречии. Вот видите?

-Да, сэр, кажется, вы уличили меня в противоречии.

Толстым черным карандашом майор Сэндерсон с гордостью начертал в блокноте: «Противоречие». Закончив писать, он поднял голову и сказал:

-Как вы объясните, что вы сделали два взаимоисключающих заявления, выражающих ваши противоречивые эмоции по отношению к рыбе?

-Я думаю, это оттого, что у меня к рыбам двойственное отношение.

Услышав слова «двойственное отношение», майор Сэндерсон радостно вскочил:

-Вы же все понимаете!- воскликнул он, ломая в экстазе пальцы.- О, вы даже не представляете себе, как я одинок: ведь изо дня в день мне приходится разговаривать с пациентами, которые не имеют ни малейшего понятия о психиатрии. Мне приходится лечить людей, совершенно равнодушных к моей работе. От этого у меня возникает ужасное ощущение собственной никчемности.- Тень озабоченности на секунду легла на его лицо.- И я не могу избавиться от этого ощущения.

-В самом деле?- спросил Йоссариан, не зная, что еще сказать.- Но зачем корить себя за пробелы в чужом образовании?

Я сам понимаю, что это глупо,- с тревогой в голосе ответил майор Сэндерсон.- Но меня всегда волновало, что обо мне подумают люди. Видите ли, в половом отношении я созрел несколько позже своих сверстников. И на этой почве у меня возник психический комплекс, я бы даже сказал, уйма комплексов. Я бы с удовольствием обсудил с вами мои комплексы. Мне так не терпится это сделать, и я с величайшей неохотой возвращаюсь к вашему комплексу. Что поделаешь - обязан. Полковник Ферридж рассердится, если узнает, что мы потратили время на меня. Мне бы хотелось показать вам набор чернильных клякс и выяснить, что они вам напоминают формой и цветом.

-Не затрудняйтесь понапрасну, доктор. Мне все напоминает о сексе.

-Правда?- пришел в восторг майор Сэндерсон, словно не веря своим ушам.- Вот теперь мы действительно добрались до главного. А не снятся ли вам настоящие сексуальные сны?

-А как же! Конечно снятся. Вот этот мой сон с рыбой - это ведь сексуальный сон.

-Нет, я имею в виду настоящий секс,- горячо перебил его майор.

-Бывает. Вот, например, про рыбу…

Майор Сэндерсон отшатнулся, будто ему дали пощечину.

-Да, конечно,- согласился он ледяным тоном. Отношение его к Йоссариану разом переменилось, став настороженно-враждебным.- На сегодня достаточно. Весьма желательно, чтобы вам приснились ответы на некоторые поставленные мною вопросы. Поверьте, что наши занятия доставляют мне так же мало удовольствия, как и вам.

-Я передам это все Данбэру,- ответил Йоссариан.

-Данбэру?

-Конечно, ведь это он все затеял. Сон-то ведь его.

-Ах, Данбэр!- усмехнулся майор Сандерсон. К нему вернулась его уверенность.- Держу пари, что этот зловредный Данбэр творит все безобразия, за которые попадает вам.

-Не такой уж он зловредный.

-И вы готовы положить за него голову на плаху?

-Ну, так уж далеко я не зайду.

Майор Сэндерсон ехидно улыбнулся и записал в блокноте: «Данбэр».

-А почему вы хромаете?- отрывисто спросил он, когда Йоссариан направился к дверям.- И за каким чертом у вас повязка на ноге? Вы - психический больной или нет?

-Я ранен в ногу. Поэтому я в госпитале.

-О нет, не поэтому вы в госпитале,- злорадно сказал майор Сэндерсон.- Вас уложили в госпиталь с камнем в слюнной железе. Хитрец из вас плохой. Вы даже не знаете, с чем вы попали в госпиталь.

-Я попал в госпиталь с раненой ногой,- стоял на своем Йоссариан.

Майор Сэндерсон пропустил это объяснение мимо ушей и саркастически рассмеялся.

-В таком случае передайте вашему другу Данбэру мои наилучшие пожелания и скажите, чтобы ему почаще снились сексуальные сны.

Но Данбэр страдал от приступов тошноты и головокружений, которые сопровождались постоянными головными болями, и не был расположен сотрудничать с майором Сэндерсоном. Даже Заморыш Джо, у которого кошмаров было хоть отбавляй, потому что он сделал положенные шестьдесят боевых вылетов и опять ждал отправки домой, не желал делиться своими кошмарами, когда приходил в госпиталь проведать друзей.

-Нет ли у кого-нибудь подходящих снов для майора Сэндерсона?- спросил Йоссариан.- Мне было бы больно его огорчить. Он чувствует себя отщепенцем.

-После того как вас ранили, мне стал сниться один и тот же странный сон,- признался капеллан.- Прежде я обычно каждую ночь видел, как убивают мою жену или как душат моих детей. Теперь же мне снится, что я плаваю под водой и акула кусает меня за ногу как раз в том месте, где у вас повязка.

-Чудесный сон!- воскликнул Данбэр.- Пальчики оближешь! Клянусь, что майору Сэндерсону он придется по душе.

-Да это же ужасный сон!- закричал майор Сэндерсон.- В нем и боль, и увечье, и смерть. Я уверен, что он вам приснился назло мне. Я, знаете ли, сильно сомневаюсь, имеет ли право человек с такими гнусными снами служить в армии.

Перед Йоссарианом мелькнул луч надежды.

-А может, вы и правы, сэр,- лукаво согласился он.- Наверное, меня надо списать на землю и вернуть в Штаты.

-Не приходило ли вам в голову, что ваша неразборчивость в женщинах - это просто попытка подавить подсознательный страх перед половым бессилием?

-Да, сэр, это верно.

-Тогда зачем же вы это делаете?

-Чтобы подавить страх перед половым бессилием.

-А почему бы вам не найти себе подходящее хобби?- участливо спросил майор Сэндерсон.- Например, рыбную ловлю. Вы действительно находите сестру Даккит привлекательной? По-моему, она довольно костлява. Костлявая и скользкая. Как рыба.

-Я почти незнаком с сестрой Даккит.

-Тогда зачем же вы ее хватаете за грудь? Только потому, что у нее есть грудь?

-Это все Данбэр.

-Э, вы опять за старое! Сколько можно?..- воскликнул майор Сэндерсон с кислой, презрительной усмешкой и брезгливо отбросил карандаш.- Вы что, действительно думаете, что вам все будет сходить с рук, если вы будете прикрываться чужими фамилиями? Что-то вы мне не нравитесь, Фортиори, совсем не нравитесь…

Предчувствие опасности сырым холодным сквознячком прошмыгнуло по спине Йоссариана.

-Я вовсе не Фортиори, сэр.- робко проговорил он.- Я - Йоссариан.

-Кто?

-Моя фамилия Йоссариан, сэр, и я попал в госпиталь с раненой ногой.

-Ваша фамилия Фортиори,- воинственно отпарировал майор Сэндерсон.- Вы попали в госпиталь с камнем в слюнной железе.

-Бросьте, майор!- взорвался Йоссариан.- Уж я то знаю, кто я такой.

-А я берусь это доказать с помощью официальных военных документов,- возразил майор.- Советую вам: уймитесь, пока не поздно. Сначала вы были Данбэром, теперь вы - Йоссариан, а потом заявите, что вы Вашингтон Ирвинг. Знаете, чем вы страдаете? У вас раздвоение личности, вот в чем ваша трагедия.

-Может, вы и правы,- дипломатично согласился Йоссариан.

-Я в этом уверен. У вас мания преследования в тяжелой форме. Вы считаете, что люди стараются причинить вам зло.

-Люди действительно стараются причинить мне зло.

-Вот видите! Вы не признаете авторитетов и не уважаете традиций. Вы - опасный и развращенный субъект, которого нужно поставить к стенке и расстрелять.

-Это вы серьезно?

-Вы - враг народа.

-Вы что - псих?- закричал Йоссариан.

-…Нет, я не псих!- яростно ревел Доббс в палате, воображая, что говорит приглушенным шепотом.- Я вам говорю, что Заморыш Джо сам их вчера видел, когда летал в Неаполь на черный рынок за кондиционерами для фирмы полковника Кэткарта. А в Неаполе - центр подготовки пополнений. Так вот там по пути домой собрались сотни пилотов, бомбардиров и стрелков. Ведь они выполнили всего только по сорок пять боевых заданий - и все. А несколько человек, награжденных «Пурпурными сердцами»³ - и того меньше. В другие бомбардировочные полки из Штатов потоком вливаются пополнения. Правительство хочет, чтобы каждый военнослужащий, даже из административного состава, побывал хоть разок за океаном. Вы что, газет не читаете? Теперь-то уж мы обязаны его убить.

-Тебе осталось отлетать всего два задания,- урезонивал его Йоссариан вполголоса.- Почему бы тебе не попробовать выполнить норму?

-Двух боевых вылетов тоже вполне достаточно, чтобы сложить голову,- ответил Доббс дрожащим от возбуждения голосом.- Мы должны кокнуть его завтра утром, когда он будет возвращаться с фермы. У меня с собой пистолет.

Йоссариан вытаращил глаза от удивления, когда Доббс выхватил из кармана пистолет и помахал им в воздухе.

-Ты сошел с ума!- исступленно прошипел Йоссариан.- Спрячь! И не голоси, как идиот!

-А чего ты беспокоишься?- обиделся Доббс.- Нас никто не слышит.

-Эй, кончайте там!- прозвенел голос из дальнего угла палаты.- Не видите что ли, люди задремали.

-Это еще что за умник сыскался?- гаркнул в ответ Доббс, оборачиваясь на голос, стиснув кулаки, готовый к драке. Потом он круто повернулся к Йоссариану и, не успев выговорить ни слова, громоподобно чихнул шесть раз подряд, в интервалах раскачиваясь из стороны в сторону на гнущихся, будто резиновых, ногах. Веки его глаз покраснели.- Кого он из себя строит?- сердито вопрошал он, судорожно шмыгая и вытирая нос тыльной стороной здоровенной ладони.- Полицейского или еще кого?

-Он контрразведчик,- спокойно уведомил его Йоссариан.- Их здесь уже трое и еще пачка на подходе. Но ты не бойся. Они разыскивают мистификатора, подделывающего подпись Вашингтона Ирвинга. Убийцы их не интересуют.

-Убийцы?- Доббс оскорбился.- На каком таком основании ты называешь нас убийцами? Только потому, что мы собираемся убить полковника Кэткарта?

-Да тише ты, черт тебя побери,- сказал Йоссариан.

-Ты шепотом говорить умеешь?

-Я и так шепчу. Я…

-Ты орешь во все горло.

-Нет, я не…

-Эй, заткнись ты там, слышишь?- загомонила вся палата.

-Я вас перестреляю!- взвыл Доббс и вскочил на рахитичный деревянный стульчик, неистово размахивая пистолетом. Йоссариан схватил его за руку и стянул вниз. Доббс снова расчихался.- У меня аллергический насморк,- извинился он, кончив чихать. Из носа у него текло, глаза слезились.

-Эх, Доббс, Доббс. Не будь у тебя насморка, ты бы стал величайшим вожаком народных масс.

-Полковник Кэткарт - убийца,- хрипло жаловался Доббс, запихивая в карман мокрый скомканный носовой платок цвета хаки.- Полковник Кэткарт погубит нас всех, если мы сами ничего не предпримем.

-Может быть, он больше не увеличит норму вылетов? Может, дальше шестидесяти он не пойдет?

-Он всегда повышает норму, и ты это знаешь лучше, чем я.- Доббс проглотил слюну и наклонился вплотную к Йоссариану. Лицо его напряглось, под бронзовой кожей на каменных челюстях заплясали желваки.- Скажи «валяй», и я завтра утром все сделаю. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Я ведь говорил шепотом, правда?

Йоссариан отвел глаза, чтобы не видеть устремленного на него взгляда Доббса, полного жгучей мольбы.

-Почему, черт возьми, ты один не пойдешь?- запротестовал Йоссариан.- Перестал бы трепаться со мной об этом, а пошел бы сам да и сделал.

-Один я боюсь. Я вообще в одиночку боюсь действовать.

-Тогда не впутывай меня в это дело. Я был бы последним кретином, если бы сейчас влип в подобную историю. Моей ране цена миллион долларов. Меня хотят отпустить домой.

-Ты в своем уме?- воскликнул Доббс.- Кроме шрама, ты ничего не приобретешь. Едва ты высунешь нос из госпиталя, Кэткарт тут же пошлет тебя на боевое задание. Разве что нацепит перед этим «Пурпурное сердце».

-Вот тогда я действительно убью его,- поклялся Йоссариан.- Я отыщу тебя, и мы сделаем это вместе.

-Давай провернем все завтра, покуда у нас еще есть возможность,- взмолился Доббс.- Капеллан говорит, что Кэткарт опять добровольно вызвался бросить наш полк на Авиньон. Меня могут убить до того, как ты выйдешь из госпиталя. Посмотри, как у меня дрожат руки. Я не могу управлять самолетом. Не гожусь.

Йоссариан не рискнул сказать «да».

-Я, пожалуй, обожду. Посмотрим, что будет. А там что-нибудь сделаем…

-Ты вообще ничего не будешь делать, вот в чем беда!- громким взбешенным голосом сказал Доббс.

-…Я делаю все, что в моих силах,- кротко объяснил капеллан Йоссариану после ухода Доббса из госпиталя.- Я даже ходил в санчасть, чтобы переговорить с доктором Дейникой: не может ли он вам чем-нибудь помочь.

-Да, я вижу, что вы ходили в санчасть,- Йоссариан подавил улыбку.- И что же из этого вышло?

-Они намазали мне марганцовкой десны,- застенчиво ответил капеллан.

-И пальцы на ногах тоже,- добавил Нейтли с возмущением,- да еще дали слабительного.

-Но сегодня утром я снова отправился, чтобы повидать доктора Дейнику.

-А они снова намазали ему десны марганцовкой,- сказал Нейтли.

-Но я все-таки поговорил с ним,- жалобно запротестовал капеллан.- Доктор Дейника показался мне таким несчастным. Он подозревает, будто кто-то строит козни, чтобы его перевели служить на Тихий океан. Все это время он, оказывается, собирался обратиться ко мне за помощью. Когда я сказал ему, что сам нуждаюсь в его помощи, он поинтересовался, неужели нет другого капеллана, к которому я мог бы обратиться.- Опечаленный капеллан терпеливо подождал, пока Йоссариан и Данбэр отсмеются.

-Я всегда считал, что быть несчастным - безнравственно,- причитал он.- Теперь я даже не знаю, что и думать. Я бы посвятил теме безнравственности мою проповедь, назначенную на это воскресенье, но я не уверен, пристойно ли проповеднику появляться перед прихожанами с деснами, вымазанными марганцовкой. Подполковник Корн был бы очень этим недоволен.

-Капеллан, а почему бы вам не лечь в госпиталь? Побыли бы с нами несколько деньков и отдохнули бы душой,- пригласил Йоссариан.- Здесь вам будет удобно и хорошо.

На какое-то мгновение это нахальное, противозаконное предложение показалось капеллану соблазнительным.

-Нет, думается, не стоит,- нехотя решил он.- Я собираюсь предпринять путешествие на материк, чтобы повидаться со штабным писарем по фамилии Уинтергрин. Доктор Дейника говорит, что он может помочь.

-Да, Уинтергрин, пожалуй, самая влиятельная личность на всем театре военных действий. Он не просто штабной писарь. У него есть доступ к гектографу. Но он никому не помогает. Вот потому-то он далеко пойдет.

-Тем не менее мне хотелось бы с ним поговорить. Должен же сыскаться на свете человек, который сможет вам помочь.

-Сделайте это не для меня, а для Данбэра, капеллан,- поправил его Йоссариан барским тоном.- У меня рана на ноге, цена ей миллион долларов. С такой раной меня не вернут в строй. Но если и рана не поможет, тогда вся надежда на психиатра, который считает, что я не пригоден для службы в армии.

-Это я не вполне пригоден к службе в армии,- ревниво проскулил Данбэр.- Это был мой сон.

-Не в сне дело, Данбэр,- объяснил Йоссариан.- Твой сон ему нравится. Дело в моей личности. Он думает, что она у меня раздвоенная.

-…Ваша личность раскололась на две равные половинки,- сказал майор Сэндерсон. Ради такого случая он завязал шнурки на своих неуклюжих солдатских ботинках и прилизал черные, как смоль, волосы с помощью какой-то удушающе-благоухающей дряни. Стараясь показаться здравомыслящим и приятным, он наигранно улыбнулся.- Я это говорю не потому, что хочу быть жестоким и оскорбить вас,- продолжал он жестоким, оскорбительным тоном.- Я это говорю не потому, что питаю к вам злое, мстительное чувство из-за того, что вы оттолкнули меня и наплевали мне в душу. Я медик и всегда смотрю на вещи трезво и объективно. Так вот, у меня для вас очень скверные новости. У вас хватит мужества выслушать их?

-Не надо, бога ради, пощадите!- завизжал Йоссариан.- Меня хватит удар. Майор Сэндерсон разъярился.

-Вы хоть изредка можете вести себя по-человечески?- взмолился он. От злости лица его стало красным, как свекла, а кулаки обрушились на крышку стола.- Ваша беда в том, что вы ставите себя выше всяких условностей. Вы, вероятно, ставите себя даже выше меня только потому, что половая зрелость у меня наступила слишком поздно. Так вот, знаете, кто вы на самом деле? Вы - неудачливый, несчастный, разочарованный, недисциплинированный, не приспособленный к жизни молодой человек.- Протараторив эту серию нелестных эпитетов, майор Сэндерсон как будто бы немного оттаял.

-Так точно, сэр,- охотно согласился Йоссариан,- По-моему, вы правы.

-Конечно, я прав. Вы еще незрелы. Вы не в состоянии свыкнуться с самой идеей войны.

-Так точно, сэр.

-У вас патологическое отвращение к смерти. Вас, вероятно, раздражает сам факт, что вы на войне и можете в любую минуту сложить голову.

-«Раздражает» - это не то слово, сэр… Я просто вне себя от бешенства.

-Вас постоянно мучит забота о собственной безопасности. Вы не выносите хвастунов, фанатиков, снобов и лицемеров. У вас подсознательная ненависть ко многим людям.

-Почему подсознательная? Вполне сознательная, сэр!- поправил Йоссариан, горя желанием помочь психиатру.

-Я ненавижу их совершенно сознательно.

-Вы настроены антагонистически к грабежам, эксплуатации, неравенству, унижениям и обману. Вас морально угнетает нищета, вас угнетает невежество. Вас угнетают преследования. Вас угнетает насилие. Вас угнетают трущобы. Вас угнетает жадность. Вас угнетает преступность. Вас угнетает коррупция. Знаете, я совсем не удивлюсь, если у вас окажется маниакально-депрессивный психоз.

-Так точно, сэр. Может быть, у меня как раз этот самый психоз.

-И не пытайтесь это отрицать.

-А я и не отрицаю, сэр,- сказал Йоссариан, весьма довольный чудесным контактом, установившимся наконец между ними.- Я согласен со всем, что вы сказали.

-Следовательно, вы должны согласиться, что вы сумасшедший.

-Сумасшедший?- Йоссариан был поражен.- О чем вы говорите? Почему это я сумасшедший? Это вы сумасшедший!

Майор Сэндерсон снова покраснел от негодования и хлопнул себя кулаками по бедрам.

-Назвав меня сумасшедшим,- заорал он, брызжа слюной,- вы тем самым изобличили в себе типичного, мстительного параноика с садистскими наклонностями! Вы действительно сумасшедший!

-Тогда почему же вы не отправите меня домой?

-А я и намерен отправить вас домой.

-Меня собираются отправить домой!- ликуя, объявил Йоссариан, когда приковылял обратно в палату.

-Меня тоже!- радостно откликнулся А. Фортиори.- Только сейчас приходили в палату и объявили.

-А как насчет меня?- обиженно осведомился у врачей Данбэр.

-Насчет вас?- строго ответили ему.- Вы отправляетесь вместе с Йоссарианом. Обратно в строй.

И они отправились обратно в строй.

Йоссариан был вне себя от ярости, когда санитарная машина доставила его в эскадрилью, и он сразу же заковылял искать справедливости у доктора Дейники. Доктор хмуро уставился на него унылым, презрительным взглядом.

-Эх вы!- скорбно воскликнул доктор Дейника брюзгливым тоном.- Все вы только и думаете, что о себе. Если хочешь узнать, что произошло, пока ты валялся в госпитале, пойди-ка к карте и посмотри на линию фронта.

-Мы отступаем?- спросил огорошенный Йоссариан.

-Отступаем?- закричал доктор Дейника.- С тех пор как мы взяли Париж, военная обстановка стала ни к черту. Я знал, что так случится.- Он помолчал, его мрачная злость перешла в уныние. Он насупился, точно во всем виноват был Йоссариан.- Американские войска вступили на территорию Германии. Русские - в Румынии. Только вчера греки в составе Восьмой армии захватили Римини. Немцы повсюду отступают.- Доктор Дейника снова помолчал немного, набрал воздуху в легкие и издал горестный вопль.- От «Люфтваффе» больше ничего не осталось!- Казалось, вот-вот он разревется.- Вся «Готическая линия» - на грани катастрофы.

-Ну и что?- спросил Йоссариан.- Что же тут плохого?

-Что плохого?- закричал доктор Дейника.- Если в ближайшем будущем не произойдет какого-то чуда, Германия капитулирует. И тогда всех нас отправят на Тихий океан.

Йоссариан вытаращил глаза от ужаса:

-Ты с ума сошел? Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

-Да, тебе-то легко смеяться!- усмехнулся доктор Дейника.

-Какой тут, к черту, смех!

-У тебя по крайней мере есть шансы: ты летаешь - тебя могут убить. А каково мне? У меня нет никаких надежд.

-Ты окончательно выжил из ума!- заорал на него Йоссариан и схватил доктора за грудки.- Ты понимаешь это? Заткни свою глупую пасть и слушай меня!

Доктор Дейника вырвался из лап Йоссариана.

-Да как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Я дипломированный врач!

-Тогда заткни свою дурацкую дипломированную пасть и послушай, что мне сказали в госпитале. Я - сумасшедший. Тебе это известно?

-Ну и что?

-Я действительно сумасшедший.

-Ну и что?

-Я псих. Я того… с приветом. Понимаешь? У меня шариков не хватает. Они по ошибке отправили домой вместо меня кого-то другого. В госпитале меня исследовал дипломированный психиатр, и вот его приговор: я действительно не в своем уме.

-Ну и что?

-Как «ну и что»?- Йоссариана озадачила неспособность доктора Дейники понять суть дела.- Ты соображаешь, что это значит? Теперь ты можешь освободить меня от строевой службы и отправить домой. Не будут же они посылать сумасшедших на верную смерь?

-А кто же тогда пойдет на верную смерть?