Йоссариан впервые увидел Лючану в ночном клубе для офицеров союзных армий, куда ее привел пьяный майор из австрало-новозеландского корпуса. Она сидела в одиночестве за столом: дурак майор не придумал ничего умнее, как бросить ее ради того, чтобы присоединиться к компании своих дружков, оравших непристойные песни у стойки.
-Вот и прекрасно. Я с тобой потанцую,- сказала она, прежде чем Йоссариан успел раскрыть рот.- Но спать со мной я тебе не позволю.
-А кто тебя об этом просит?- спросил Йоссариан.
-Ты не хочешь со мной спать?- воскликнула она с изумлением.
-Я не хочу с тобой танцевать.
Она схватила Йоссариана за руку и вытащила на танцевальную площадку. Танцевала она еще хуже, чем Йоссариан, но она скакала под звуки джаза с таким безудержным весельем, какого Йоссариан отроду не видывал, и это продолжалось, пока ноги у Йоссариана не налились свинцом. Ему стало скучно, он вытащил ее из толпы танцующих и подвел к столу, где в обществе Хьюпла, Орра, Малыша Сэмпсона и Заморыша Джо сидела подвыпившая девица в оранжевой сатиновой блузке, обнимавшая Аарфи за шею. Но едва Йоссариан приблизился к
ним, Лючана резко и неожиданно подтолкнула его к другому столу, где они оказались в одиночестве. Лючана была высокого роста, свойская, жизнерадостная, длинноволосая, кокетливая и очень привлекательная девчонка.
-Ну ладно,- сказала она.- Я разрешаю тебе угостить меня обедом. Но спать со мной все равно не разрешу.
-А кто тебя об этом просит?- удивленно спросил Йоссариан.
-Ты не хочешь спать со мной?
-Я не хочу угощать тебя обедом.
Она вытащила его из ночного клуба на улицу, потом они спустились по лестнице в ресторан, где кормили по ценам черного рынка. Ресторан был набит хорошенькими, оживленно щебечущими девушками, которые, казалось, давно были знакомы друг с другом. Их привели сюда самодовольные офицеры в мундирах чуть ли не всех союзнических армий. В зале было шумно. Смех и тепло, казалось, волнами перекатывались над головами. Лючана уплетала обед со зверским аппетитом и не обращала на Йоссариана никакого внимания, покуда не
очистила последнюю тарелку. Насытившись, она положила вилку и нож, словно ставя точку, и лениво откинулась в кресле.
-Прекрасно, Джо,- промурлыкала она. В ее черных, слегка подернутых дремотой глазах светилась признательность.
-Меня зовут Йоссариан.
-Прекрасно, Йоссариан,- ответила она с виноватым смешком.- Так и быть, я позволю тебе переспать со мной,- объявила она снисходительным тоном, в котором, однако, чувствовалась настороженность.- Но не теперь.
-Я понимаю. Не теперь, а когда придем ко мне. Девушка покачала головой.
-Нет, сейчас я должна идти домой, к мамуле, потому что моя мамуля не любит, когда я хожу в ресторан. Она очень рассердится, если я сейчас же не вернусь домой. Но ты напиши, где ты живешь,- это я тебе разрешаю,- и завтра утром я приду к тебе до работы, а потом я побегу в свою французскую контору. Capisci?[Понимаешь? (итал.)]
Йоссариан не сопротивлялся, когда она чуть ли не целую милю тащила его по великолепным улицам ночного весеннего Рима. Наконец они дошли до автобусного парка, встретившего их оглушительной какофонией гудков, вспышками красных и желтых огней и руганью небритых шоферов, осыпавших чудовищной бранью друг друга, пассажиров и прохожих. Прохожие беззаботными табунками пробегали перед носом у автобусов и, если автобусы их задевали, не оставались в долгу и щедро изрыгали хулу в адрес шоферов. Лючана укатила в
облезлом зеленом драндулете, а Йоссариан изо всех сил поднажал обратно в кабаре к волоокой химической блондинке в оранжевой сатиновой блузке. Вот уж действительно находка! Она сама платила за вино, у нее были свой автомобиль, квартира и перстень с камеей цвета лососины. Эта камея с изящно вырезанными фигурками обнаженного юноши и девушки доводила Заморыша Джо до исступления. Девица не соглашалась продать ему перстень, хотя он предлагал ей отдать все, что у всех у них было в карманах, плюс свой мудреный
фотоаппарат в придачу.
Когда Йоссариан вернулся, ее уже не было. Никого не было. Йоссариан тут же покинул клуб и в глубоком унынии побрел по темным опустевшим улицам. Йоссариан редко скучал, когда бывал в отпуске, но теперь ему было грустно. Он остро завидовал Аарфи: тот сейчас наверняка развлекается где-нибудь со своей кошечкой. Он брел по улице, возвращаясь в офицерскую квартиру, и чувствовал себя по уши влюбленным и в Лючану, и в блондинку в оранжевой блузке, и в красивую богатую графиню и ее красивую богатую невестку,
которые жили этажом выше, хотя уж они-то никогда не позволили бы ему дотронуться до себя или хотя бы пофлиртовать с ними. Они были людьми экстра-класса: Йоссариан не знал точно, что такое экстра-класс, но он знал, что графиня и ее невестка относятся к этой категории, а он - нет, и ему было известно, что они об этом догадываются. Ему опять захотелось оказаться на месте Аарфи и чтобы рядом была та блондинка. А ведь он знал, что в ее глазах он и ломаного гроша не стоит. Она о нем наверняка даже не вспомнит.
Однако, когда Йоссариан вернулся в квартиру, Аарфи был уже там. Йоссариан уставился на него так же пристально и удивленно, как утром над Болоньей, когда Аарфи торчал в носовой части самолета - зловещий, таинственный и неистребимый.
-Что ты здесь делаешь?- спросил Йоссариан.
-Вот-вот, спроси его!- воскликнул разъяренный Заморыш Джо.- Пусть он расскажет, что он здесь делает.
С протяжным театральным стоном Малыш Сэмпсон изобразил большим и указательным пальцами пистолет и сделал вид, что стреляет себе в висок. Пятнадцатилетний Хьюпл мерно жевал разбухший комок жевательной резинки и с наивным, бездумным выражением на лице жадно слушал разговоры взрослых. Аарфи выколачивал свою трубочку, лениво постукивая ею по ладони, и ходил взад-вперед по комнате с чрезвычайно самодовольным видом, явно гордясь произведенным им замешательством.
-Разве ты не пошел домой к этой девке?- спросил Йоссариан.
-Разумеется, я не пошел к ней домой,- ответил Аарфи.- Надеюсь, вы понимаете, что я не мог отпустить ее одну искать дорогу домой?
-Что ж она не позволила тебе остаться?
-Она хотела, чтобы я остался, можешь не сомневаться,- хихикнул Аарфи.- Не беспокойтесь за старого, доброго Аарфи. Но я не мог разрешить себе воспользоваться тем, что очаровательное дитя выпило чуточку больше, чем нужно. За кого вы меня принимаете?
-Подонок ты!- воскликнул Йоссариан и устало опустился на диван рядом с Малышом Сэмпсоном.- Какого дьявола ты не уступил ее, если она самому тебе не нужна?
-Вот видишь,- сказал Заморыш Джо,- у него не все дома.
Йоссариан утвердительно кивнул и с любопытством взглянул на Аарфи:
-Слушай, Аарфи, а может, ты девственник? Аарфи снова захихикал. Разговор его забавлял.
-За меня не беспокойтесь. Со мной все в порядке. Но милых и славных девушек я не трогаю. Я знаю, с кем что можно, а с кем - нельзя. А эта - очень милый ребенок. Она из богатого семейства. Да, между прочим, я заставил ее снять перстень и выкинуть его из окна машины.
Заморыш Джо взвился, как от приступа невыносимой боли.
-Что ты сделал!- завизжал он. Чуть не плача, он набросился с кулаками на Аарфи.- За это тебя убить мало, тварь паршивая! Грязный греховодник! У него грязные мысли, ведь верно? Ведь верно - у него грязные мысли?
-Грязнее не бывает,- согласился Йоссариан.
-Слушайте, ребята, о чем вы говорите?- спросил с неподдельным изумлением Аарфи, втягивая голову в свои пухлые, как подушки, округлые плечи.- Эй, послушай, Джо,- попросил он с мягкой неловкой улыбкой,- перестань меня колотить.
Но Заморыш Джо не переставал его колотить до тех пор, пока Йоссариан не вытолкал Заморыша в спальню. Потом и сам Йоссариан понуро поплелся к себе, разделся и лег спать.
Утром кто-то начал тормошить Йоссариана.
-Зачем вы меня будите?- пробормотал он. Это была Микаэла, добродушная, жилистая горничная с приветливым желтоватым лицом. Она разбудила его, чтобы сказать, что там за дверью его дожидается гостья, по имени Лючана. Йоссариан не поверил своим ушам. Лючана вошла…
Его заинтересовало, почему она отказывается снять розовую сорочку, скроенную наподобие мужской майки с узенькими лямками на плечах. Он заставил ее признаться, что сорочка скрывает шрам на спине. Она долго отказывалась показать шрам и напряглась, как стальная пружина, когда он кончиком пальца провел по длинному изломанному рубцу от лопатки до поясницы. Он вздрогнул, представив себе госпиталь ночью, когда в коридорах призрачно мерцают редкие лампочки и дежурные врачи бесшумно ступают на мягких подошвах.
Сколько кошмарных ночей провела Лючана под наркозом или извиваясь от боли в госпитальной палате, где все навечно пропахло эфиром, испарениями, дезинфекцией и человеческим мясом, гниющим под наблюдением людей в белых халатах. Лючана была ранена во время воздушного налета.
-Где?- спросил он и, затаив дыхание, ожидал ответа.
-В Неаполе.
-Немцы?
-Американцы.
У него защемило сердце. Она сразу стала ему симпатична, и он спросил, пойдет ли она за него замуж.
-Ты сумасшедший,- сказала она с довольным смехом.
-Почему же это я сумасшедший?- спросил он.
-Потому что я не могу замуж…
-Почему ты не можешь замуж?..
-Потому что я не девственница,- ответила она.- А кому нужна девушка, которая не девственница?
-Мне нужна. Я на тебе женюсь.
-Я не могу выйти за тебя…
-Почему ты не можешь выйти за меня?
-Потому что ты сумасшедший.
Йоссариан наморщил лоб.
-Ты не хочешь выйти за меня замуж, потому что я сумасшедший, и говоришь, что я сумасшедший, потому что я хочу на тебе жениться? По-твоему, это правильно?
-Да.
-Ну, раз мне нельзя на тебе жениться, значит, остается просто…
Она резко, с угрожающим видом выпрямилась.
-Почему это ты не можешь на мне жениться?- в ярости спросила она, готовая влепить ему затрещину в случае нелестного ответа.- Только потому, что я не девственница?
-Что ты, что ты, дорогая! Потому, что ты - сумасшедшая.
Она уставилась на него вне себя от возмущения и вдруг откинула голову и расхохоталась от всего сердца. Отсмеявшись, она ласково посмотрела на него. Великолепная нежная кожа на смуглом лице стала еще темнее, кровь, прилившая к щекам, сделала Лючану еще красивее, глаза подернулись дымкой. Он затушил свою и ее сигареты, и, не говоря ни слова, они опять обнялись. Но именно в эту секунду в комнату, не постучавшись, ввалился томившийся без дела Заморыш Джо. Он намеревался узнать, не хочет ли Йоссариан
прошвырнуться по городу. На мгновение Заморыш Джо остолбенел, затем попятился и пулей выскочил из комнаты. Йоссариан еще проворнее вскочил с постели и закричал Лючане, чтобы она одевалась. Девушка растерянно глядела на него. Он поспешил захлопнуть дверь перед носом Заморыша Джо, который уже успел вернуться с фотоаппаратом в руках. Однако Заморыш Джо ухитрился-таки вклинить башмак между дверью и косяком и не собирался убирать ногу.
-Впустите меня!- настойчиво умолял он, кривляясь и дергаясь, как маньяк.- Впустите меня!
Заморыш Джо на секунду перестал давить на дверь и улыбнулся сквозь щель обворожительной, по его мнению, улыбкой.
-Моя не есть Заморыш Джо,- начал он объяснять совершенно серьезно.- Моя есть ужасно известный фотокорреспондент из журнала «Лайф». Ужасно большая картинка на ужасно большая обложка. Я сделаю из тебя большую звезду Голливуда, Йоссариан. Много-много динаров.
Когда Заморыш Джо чуть-чуть отступил, чтобы взвести затвор и снять одевающуюся Лючану, Йоссариан захлопнул дверь.
Заморыш Джо решил фотографировать через замочную скважину. Йоссариан услышал щелчок затвора аппарата. Потом Заморыш Джо бросился в атаку на дверь. Когда Лючана и Йоссариан были полностью одеты, Йоссариан дождался очередной атаки Заморыша Джо и неожиданным рывком распахнул дверь. Заморыш Джо влетел в комнату и плюхнулся на пол, как лягушка. Йоссариан проворно проскочил мимо него, ведя за собой Лючану. Они выбежали на лестничную площадку. С шумом и грохотом, задыхаясь от смеха, они вприпрыжку побежали по
лестнице и, когда останавливались перевести дух, касались друг друга лбами, не переставая смеяться.
Внизу, почти у самых дверей, они встретили Нейтли, замученного, грязного и несчастного. Галстук съехал набок, рубашка была измята, он брел, держа руки в карманах. Вид у него был виноватый и подавленный. Они сразу перестали смеяться.
-Опять промотался дотла,- смущенно ответил Нейтли, криво усмехаясь.- Не знаю, что теперь делать.
Йоссариан тоже не знал. Последние тридцать два часа Нейтли тратил по двадцать долларов в час на свою обожаемую красотку и в результате промотал все жалованье, а также солидное вспомоществование, которое он получал ежемесячно от своего состоятельного и щедрого папаши. А это значило, что он долго теперь не сможет проводить время со своей пассией. Она не позволяла ему ходить рядом с ней, когда разгуливала по панели, приставая к другим военным, и впадала в ярость, если замечала, что он плетется за ней на
расстоянии. Он мог бы, конечно, околачиваться у ее дома, но никогда не был уверен, дома ли она. Без денег она ему ничего не разрешала. Секс сам по себе ее не интересовал.
Капитан Блэк бывая в Риме, ставил своей целью купить именно возлюбленную Нейтли - только для того, чтобы позднее помучить Нейтли подробным рассказом о проведенном с ней времени. Нейтли при этом чуть ли не лез на стену, доставляя тем самым капитану Блэку огромное удовольствие.
Лючану растрогал несчастный вид Нейтли, но едва они с Йоссарианом вышли на залитую солнцем улицу, как она снова начала хохотать, как сумасшедшая. Высунувшись в окно. Заморыш Джо умолял их вернуться и божился, что он вправду фотокорреспондент журнала «Лайф». Лючана весело бежала по тротуару, постукивая высокими белыми каблучками, и тащила за собой Йоссариана, как на буксире. Она и на улице оставалась такой же страстной, озорной и изобретательной девчонкой, какой была накануне во время танца и,
видимо, вообще всегда. Йоссариан обнял ее за талию, и так они дошли до угла. Там она высвободилась, достала зеркальце, поправила волосы и намазала губы.
-Почему бы тебе не попросить у меня разрешения записать на бумажке мою фамилию и адрес, чтобы разыскать меня, когда в следующий раз приедешь в Рим?- предложила она.
-Действительно,- согласился он,- почему бы тебе не разрешить мне записать на бумажке твою фамилию и адрес?
-Почему?- спросила она задиристо, и рот ее внезапно скривился в горькой усмешке, а в глазах блеснул гнев.- Чтобы ты разорвал эту бумажку на мелкие клочья, едва я скроюсь за углом?
-Почему я должен ее разорвать?- смутившись, запротестовал Йоссариан.- Что за чертовщину ты мелешь?
-Разорвешь, я знаю,- настаивала она.- Разорвешь на мелкие клочья через секунду после того, как я уйду, и пойдешь, важно задрав нос, очень гордый тем, что высокая, молодая, красивая девушка, по имени Лючана, позволила тебе переспать с ней и не попросила денег.
-Сколько ты хочешь попросить?- спросил он.
-Дурак!- крикнула она с чувством.- Я не собираюсь просить у тебя денег.
Она топнула ногой и замахнулась на него. Йоссариан испугался, как бы она не трахнула его сумкой по физиономии. Но вместо этого она написала фамилию и адрес и сунула ему листок.
-Держи. И не забудь разорвать на мелкие клочья, как только я уйду,- съехидничала она и закусила губу, чтобы не расплакаться. Потом она улыбнулась ему безоблачной улыбкой, пожала руку, прошептала с сожалением: «Аddiо», на миг еще раз прижалась к нему и, высоко подняв голову, удалилась - грациозно, с полным сознанием собственного достоинства.
Минуту спустя Йоссариан разорвал полоску бумаги и пошел в противоположном направлении, важно задрав нос, очень гордый тем, что красивая молодая девушка переспала с ним и не попросила денег. Он был весьма доволен собой, покуда не заглянул в столовую Красного Креста, где принялся за бифштекс, сидя рядом с другими военнослужащими, щеголявшими военной формой самых немыслимых цветов и покроев. И тут внезапно на него нахлынули мысли о Лючане. Сейчас он безумно скучал по ней. Вокруг него в столовой сидели грубые
безликие люди в военной форме. Он почувствовал непреодолимое желание снова очутиться с ней наедине и стремглав выскочил из-за стала. Он выбежал на улицу, намереваясь отыскать в водосточной канаве клочки бумаги, но дворник, поливавший из шланга мостовую, давно смыл их.
Йоссариану не удалось найти Лючану и вечером - ни в ночном клубе для офицеров союзных армий, ни в душном шикарном ресторане, где под стук деревянных подносов с изысканными блюдами и под щебетание яркой стайки очаровательных девиц резвились прожигатели жизни. Йоссариан не мог даже найти тот ресторан, где встретился с Лючаной. Он лег в постель и во сне снова уходил от зенитного огня, и Аарфи снова подло крутился около него, бросая недобрые взгляды.
Утром он отправился искать Лючану. Он был готов обойти все французские конторы в любом конце города. Но никто из прохожих не понимал, о чем он спрашивает, и тогда он в ужасе побежал куда глаза глядят.
А потом он вернулся к себе, быстро собрал пожитки, оставил для Нейтли все деньги, которые были у него в бумажнике, и на транспортном самолете помчался обратно на Пьяносу, чтобы принести извинения Заморышу Джо за то, что выставил его из спальни. Но извинений не потребовалось, потому что Заморыш Джо находился в преотличнейшем настроении. Заморыш Джо улыбался от уха до уха, и от этого Йоссариану стало не по себе: он сразу понял, чем это пахнет.
-Сорок боевых заданий,- с готовностью отрапортовал Заморыш Джо. Он чуть не пел от радости.- Полковник снова подняв норму.
Новость ошеломила Йоссариана.
-Но ведь я налетал тридцать два задания, черт побери. Еще три - и я свободен.
Заморыш Джо безучастно пожал плечами.
-А полковник хочет сорок,- повторил он. Йоссариан оттолкнул его с дороги и опрометью кинулся в госпиталь.
Глава
17
Солдат в белом
Йоссариан кинулся в госпиталь, решив, что скорее останется в нем до конца дней своих, чем сделает еще хоть один боевой вылет свыше тех тридцати двух, что уже были на его счету. Десять дней спустя он передумал и вышел из госпиталя, но полковник увеличил количество боевых вылетов до сорока пяти. Йоссариан снова кинулся в госпиталь, решив, что скорее останется там до конца дней своих, чем сделает еще хоть один вылет свыше тех шести, которые он успел прибавить к своему счету.
Йоссариан мог ложиться в госпиталь в любое время - как из-за болей в печени, так и из-за своих глаз: докторам никак не удавалось установить, что с его печенью и что с его глазами, ибо каждый раз, жалуясь на печень, он отводил глаза в сторону. Он мог вкушать блаженство на госпитальной койке до тех пор, пока в палату не привозили хоть одного настоящего больного. Йоссариан был еще достаточно крепок, чтобы перенести без излишних треволнений чужую малярию или грипп. Он отлично переносил удаление чужих миндалин,
а чужие геморрой и грыжа вызывали у него всего лишь слабую тошноту и легкое отвращение. Но более серьезные заболевания соседей дурно отражались на его собственном здоровье. В таких случаях ему хотелось поскорее смотать удочки.
В госпитале было так тихо и спокойно: никто не требовал от Йоссариана никакой полезной деятельности.
Все, что от него требовалось,- это или умереть, или поправиться. А поскольку он и ложился вполне здоровым, то поправиться ему особого труда не стоило.
Жить в госпитале было гораздо приятнее, чем летать над Болоньей или кружиться над Авиньоном с Хьюплом и Доббсом у штурвалов и со Сноуденом, умирающим в хвостовом отсеке. За стенами госпиталя Йоссариану доводилось видеть больше нездоровых людей, чем в самом госпитале, а серьезно больных в палатах лежало совсем немного. Смертность в госпитале была гораздо ниже, чем за его стенами, да и сама смерть выглядела жизнерадостней, хотя, разумеется, и здесь некоторые умирали без особой нужды.
Процесс переселения в мир иной был изучен в госпитале досконально. Здесь умирали четко и по правилам. Одолеть смерть врачи не могли, но зато ее заставляли вести себя прилично. Врачи научили смерть хорошим манерам. Держать ее за порогом было невозможно, но, уж коль скоро она поселилась под крышей госпиталя, ей приходилось вести себя, как воспитанной леди. Людей отправляли из госпиталя на тот свет тактично и со вкусом. Смерть здесь не бросалась в глаза, не была такой грубой и уродливой, как за стенами
госпиталя. Здесь не взрывались в воздухе, подобно Крафту или покойнику из палатки Йоссариана, и не коченели в ослепительном сиянии летнего дня, как окоченел Сноуден в хвостовом отсеке самолета.
Здесь люди не исчезали в загадочном облачке, как это произошло с Клевинджером. Их не разрывало на куски окровавленного мяса. Они не тонули в реке, их не убивало громом, не засыпало горным обвалом, их тела не кромсали зубчатые колеса заводских станков. Их не изрешечивали пулями-грабители, им не всаживали нож под ребро во время пьяной потасовки в пивной, им не раскраивали черепа топорами в семейной междоусобице. Здесь никого не душили. Здесь люди умирали корректно, как джентльмены, от потери крови на
операциях или без лишнего шума испускали дух в кислородной палатке. В госпитале не вели со смертью игры в прятки или в кошки-мышки, как это делалось за стенами госпиталя. Здесь не было ни голода, ни мора, здесь детей не душили в колыбелях, не замораживали в холодильниках и они не попадали под колеса грузовиков. Здесь никого не забивали до смерти, здесь никто не травился газом на кухне и не бросался под поезд метро, не выбрасывался в окно отеля, летя камнем с ускорением шестнадцать футов в секунду в
квадрате, чтобы шлепнуться о тротуар с жутким стуком и лежать на глазах у прохожих отвратительной кучей, истекая кровью и розовея вывихнутыми пальцами ног.
Одним словом, Йоссариан был уверен, что в госпитале лучше, хотя и здесь имелись кое-какие недостатки. Его лечили, но как-то без души. Распорядок дня, вздумай человек ему следовать, был слишком жестким, а обслуживающий персонал - не всегда тактичным. Поскольку настоящим больным все же удавалось иной раз пробиться в госпиталь, Йоссариан не мог рассчитывать на то, что в палате его ждет интересная и веселая компания. К тому же и развлечения были довольно скудные. Йоссариану пришлось признать, что в госпиталях
нынче стало не то: ведь шла война, и чем ближе госпиталь находился к линии фронта, тем более заметно ухудшался качественный состав его обитателей. Особенно это чувствовалось, когда госпиталь оказывался в зоне боев. Напряженность на фронте немедленно давала себя знать в госпитале. Со здоровьем у людей становилось все хуже и хуже, по мере того как они глубже увязали в войне.
Когда Йоссариан в последний раз очутился в госпитале, он встретил там солдата в белом, у которого со здоровьем дело обстояло так плохо, что, стань оно хоть чуточку хуже, он бы умер, что, впрочем, вскоре и произошло.
Солдат в белом походил на толстую пачку бинта с темной дыркой наверху, надо ртом, и из этой дырки, как украшение, торчал градусник. Когда обитатели палаты наутро обнаружили, кого им ночью тайком подложили в палату,- все, за исключением техасца, стали шарахаться от солдата с сострадательно-брезгливыми гримасами на лице. Люди собирались в дальнем углу палаты и злобным, раздраженным шепотом судачили о нем, возмущались тем, что их так подло провели, подсунув им этого солдата, крыли его на все корки, поскольку
он был живым напоминанием о тошнотворно-неприглядной реальности. Всех пугало, что солдат будет стонать.
-Не знаю, что и делать,- мрачно изрек летчик-истребитель, бравый юнец с золотистыми усиками.- Увидите, он будет стонать ночь напролет.
Но за все время пребывания в палате солдат в белом не издал ни звука. Единственным человеком, отважившимся подойти взглянуть на солдата, был общительный техасец. Несколько раз в день он подходил потолковать с солдатом насчет того, что порядочным людям надо бы предоставлять больше голосов на выборах. Он начинал разговор одним и тем же неизменным приветствием:
-Ну что скажешь, приятель? Как делишки? Остальные обитатели, облаченные в казенные вельветовые халаты коричневого цвета и облезлые фланелевые пижамы, избегали их обоих. Все мрачно размышляли, откуда взялся этот солдат в белом, кто он такой и как он там выглядит под бинтами.
-Он вполне здоров, поверьте мне,- сообщал техасец бодрым тоном после очередного визита вежливости к солдату.- Сними с него бинты - и он окажется самым обыкновенным малым. Просто он малость стесняется, пока не пообвык. К тому же он ни с кем здесь не знаком. Почему бы вам не подойти к нему и не познакомиться? Он вас не укусит.
-О чем ты, черт тебя побери, болтаешь?- вспылил Данбэр.- Да понимает ли он вообще, о чем ты мелешь?
-Конечно. Он понимает все, что я говорю. Не такой уж он глупый. Парень как парень, все в норме.
-Да он хоть слышит тебя?
-Вот этого я не знаю, но в том, что он понимает,- нисколько не сомневаюсь.
-А ты хоть раз видел, чтобы у него шевелилась марля надо ртом?
-Что за идиотский вопрос?- беспокойно спрашивал техасец.
-Почему же ты уверен, что он дышит, если марля и то не шевелится?
-Как ты вообще можешь утверждать, что это он, а не она?
-А вот ты скажи: глаза у него там, под бинтами, прикрыты марлевыми салфеточками?
-Он хоть раз шевельнул пальцами ног или дернул мизинцем?
Техасец пятился, все более и более конфузясь:
-Что за идиотские вопросы? Вы, друзья, должно быть, все с ума тут спятили? Лучше бы подошли к нему да познакомились. Я вам серьезно говорю: он славный парень.
На самом деле солдат походил не столько на славного парня, сколько на туго набитое, стерилизованное чучело. Благодаря стараниям сестер Даккит и Крэмер солдат выглядел ухоженным. Они аккуратно проходились щеточкой по бинтам, намыленной тряпочкой обтирали гипс на руках, ногах, плечах, груди и бедрах. Несколько раз в день они влажными полотенцами стирали пыль с тонких резиновых трубок, тянувшихся от солдата к двум большим закупоренным бутылям. Одна бутыль стояла на подставке рядом с кроватью, и жидкость из
нее сочилась в руку сквозь прорезь в бинтах, другая - на полу, и в нее через цинковую трубку стекала жидкость из паха. Сестры то и дело до блеска протирали стеклянные сосуды. Они гордились этой работой, как исправные домохозяйки. Особенно старалась сестра Крэмер, хорошо сложенная девица с полноватым лицом, вроде бы красивым, но начисто лишенным обаяния женственности. У сестры Крэмер был хорошенький носик и отличная, нежная кожа, усыпанная очаровательными веснушками, которые Йоссариан терпеть не мог. Солдат
в белом чрезвычайно волновал сестру Крэмер. Часто ни с того ни с сего ее бледно-голубые, невинные, круглые, как блюдца, глаза извергали такой бурный поток слез, что Йоссариан чуть с ума не сходил.
-Откуда вы, черт вас возьми, знаете, что здесь, под этими бинтами, вообще кто-то есть?
-Не смейте так говорить со мной!- негодующе отвечала она.
-Но все-таки - откуда? Вы ведь даже не знаете, кто это такой!
-Что значит «кто такой»?
-Ну кто, по-вашему, под этими бинтами? Вы бы лучше оплакивали кого-нибудь другого. И с чего вы вообще взяли, что он еще жив?
-Какие чудовищные вещи вы говорите!- воскликнула сестра Крамер. Она в отчаянии повернулась к Данбэру, ища у него защиты.- Заставьте его прекратить эти разговоры,- попросила она Данбэра.
-А может, под бинтами вообще никого нет?- отозвался Данбэр.- Может, эти бинты прислали сюда шутки ради?
Она в испуге попятилась от Данбэра.
-Вы с ума сошли!- вскричала она, затравленно озираясь.- Вы оба сумасшедшие.
Затем появилась сестра Даккит, и, пока сестра Крэмер меняла солдату в белом бутыли, сестра Даккит загнала Йоссариана и Данбэра в кровати. Менять бутыли для солдата в белом было делом нетрудным, поскольку та же самая светлая жидкость протекала через него снова и снова без заметных потерь. Когда бутыль с питательным раствором, стоявшая у локтя солдата, опорожнялась, бутыль на полу наполнялась почти доверху. Тогда из обеих бутылей выдергивали соответствующие шланги, бутыли меняли местами, и жидкость снова
струилась по прежнему маршруту.
Менять бутыли для солдата в белом было простым делом для тех, кто этим занимался, но не для тех, кому приходилось чуть ли не каждый час наблюдать за этой процедурой. У обитателей палаты эта процедура вызывала недоумение.
-Почему бы не соединить бутыли напрямую и не ликвидировать промежуточное звено?- спрашивал артиллерийский капитан, с которым Йоссариан бросил играть в шахматы.- За каким чертом им нужен солдат?
-Интересно, чем он заслужил такую честь?- вздохнул уоррэнт-офицер, малярик, пострадавший от комариного укуса.
Разговор происходил после того, как сестра Крэмер, взглянув на градусник, обнаружила, что солдат в белом мертв.
-Тем, что пошел на войну,- высказал предположение летчик-истребитель с золотистыми усиками.
-Мы все пошли на войну,- возразил Данбэр.
-А я о чем?- продолжал уоррэнт-офицер, малярик.- Почему это случилось именно с ним? Я не вижу никакой логики в божественной системе наград и наказаний. Посмотрите-ка, что произошло со мной. Подцепи я за пять минут блаженства на пляже вместо проклятого комариного укуса сифилис или триппер, тогда я, может, и сказал бы, что на свете есть справедливость. Но малярия! Малярия! Почему, скажите на милость, человек должен расплачиваться за свой блуд малярией?
Уоррэнт-офицер в недоумении покачал головой.
-А взять, к примеру, меня,- сказал Йоссариан.- Однажды вечером в Маракеше я вышел из палатки, чтобы раздобыть плитку шоколада, а получил триппер, предназначенный для тебя. Девица из женского вспомогательного корпуса, которую я прежде в глаза не видел, заманила меня в кусты.
-Да, похоже, что тебе и в самом деле достался мой триппер,- согласился уоррэнт-офицер.- А я подхватил чью-то малярию.- Хотел бы я, чтобы все раз и навсегда встало на свои места: пусть каждый получает то, что заслужил. Тогда я, пожалуй, еще поверю, что мир устроен справедливо.
-А я получил чьи-то триста тысяч долларов,- признался бравый капитан истребительной авиации с золотистыми усиками.- Всю жизнь я только и делал, что гонял лодыря. Подготовительную школу и колледж кончил чудом. Единственное, чем я занимался в жизни по-настоящему,- это любил смазливых девчонок: они почему-то считали, что из меня получится хороший муж. Все, что мне надо от жизни после войны,- жениться на девушке, у которой деньжат побольше, чем у меня, и продолжать любить других смазливых девчонок. А
триста тысяч монет достались мне еще до того, как я родился,- от дедушки. Старик разбогател на торговле помоями в международном масштабе. Я знаю, что не заслужил этих денег, но будь я проклят, если от них откажусь. Интересно, кому они предназначались по справедливости?
-Может быть, моему отцу?- высказал догадку Данбэр.- Он всю жизнь работал не покладая рук, но ему все время не хватало денег, чтобы послать нас с сестрой учиться в колледж. Теперь он умер, так что можешь держать свои доллары при себе.
-Ну а если мы теперь выясним наконец, кому принадлежит по праву моя малярия, тогда все будет в порядке,- сказал уоррэнт-офицер.- Не то что я против малярии. Есть у меня малярия или нет, богаче я все равно не стану. Но не могу же я смириться с тем, что свершилась несправедливость. Почему мне должна была достаться чужая малярия, а тебе - мой триппер?
-Мне достался не только твой триппер,- сказал ему Йоссариан,- но и твои боевые вылеты. Ты их не выполнил, и мне придется летать, пока меня не укокошат.
-Тогда еще хуже. Где же здесь справедливость?
-Две с половиной недели назад у меня был друг, по имени Клевинджер, который считал, что здесь заложена величайшая справедливость…
-…Все устроено в высшей степени разумно,- злорадствовал Клевинджер, весело посмеиваясь.- Как тут не вспомнить еврипидовского «Ипполита»: распущенность Тезея вынудила его сына стать аскетом, а это, в свою очередь, привело к трагедии, погубившей их всех. Эпизод с девицей из женского вспомогательного корпуса послужит тебе уроком и заставит понять, как пагубна половая распущенность.
-Этот эпизод заставит меня понять, как пагубно ходить за шоколадом.
-Неужели ты не видишь, что во всех своих неприятностях частично виноват ты сам?- с явным удовольствием продолжал Клевинджер.- Не попади ты тогда в Африке в госпиталь из-за своего венерического заболевания, ты вовремя отлетал бы свои двадцать пять заданий и отправился бы домой до того, как погибшего полковника Неверса заменил полковник Кэткарт.
-Ну а ты?- спросил Йоссариан.- Ты же не подцепил триппер в Маракеше, а оказался в таком же положении.
-Не знаю,- признался Клевинджер с напускной озабоченностью.- Наверное, я чем-то прогневил бога.
-Ты серьезно этому веришь? Клевинджер расхохотался:
-Нет, конечно, нет. Просто захотелось тебя подразнить…
…Слишком много опасностей подстерегало Йоссариана, и он не мог предусмотреть каждую. Гитлер, Муссолини и Тодзио, например, задались целью его прикончить. Лейтенант Шейскопф с его фанатичной приверженностью к парадам и усатый высокомерный полковник, обуреваемый желанием чинить суд и расправу, тоже жаждали его доконать. Под стать им были Эпплби, Хэвермейер, Блэк, Корн, сестры Крэмер и Даккит. Йоссариан почти не сомневался, что все они желают ему погибели. А уж относительно техасца и контрразведчика он
и подавно не заблуждался. Буфетчики, каменщики, кондукторы автобусов всего мира - даже они желали его смерти. Землевладельцы и арендаторы, предатели и патриоты, линчеватели, вымогатели, злопыхатели - все жаждали вышибить из него мозги. Это была та самая тайна, которую приоткрыл ему Сноуден во время налета на Авиньон: они норовят его прикончить, Сноуден доказал это своей кровью, расплескавшейся по полу хвостового отсека.
К тому же существовали еще и лимфатические железы. Они тоже могли свести Йоссариана в могилу. Почки, нервные клетки, кровяные тельца. Опухоль мозга. Лейкемия. Рассеянный склероз. Рак. Болезни кожи. Костные, легочные, желудочные и сердечно-сосудистые заболевания. Болезни головы, болезни шеи, болезни груди, кишечные заболевания и множество всяких других. Миллиарды доброкачественных клеток день и ночь молча бились, как дикие звери, выполняя чудовищно сложную работу по поддержанию в добром здравии организма
Йоссариана, но каждая из них в любой момент могла оказаться предателем и врагом. Болезней было такое множество, что только люди с больной психикой, такие, как Йоссариан и Заморыш Джо, были способны постоянно о них думать.
Заморыш Джо вел список смертельных заболеваний и располагал их в алфавитном порядке, чтобы в любой момент разыскать любую болезнь, занимавшую в данный момент его воображение. Он буквально не находил себе места, когда какая-нибудь болезнь попадала не в ту графу или когда он не был в состоянии добавить к своему списку ничего новенького. Обливаясь холодным потом, он врывался в палатку к доктору Дейнике, моля о помощи.
-Скажи ему, что у него опухоль Юинга,- подсказывал Йоссариан доктору Дейнике, когда тот приходил посоветоваться, как поступить с Заморышем Джо.- И подкинь еще к этому меланомку. Заморыш Джо обожает продолжительные болезни, но еще больше ему нравятся болезни, бурно протекающие.
Ни о той, ни о другой болезни доктор Дейника и понятия не имел.
-Как ты ухитряешься удерживать в памяти столько названий?- спросил он, и в голосе его послышалось высокое профессиональное уважение.
-Я выучил их в госпитале читая «Ридерс дайджест». Боясь всяких заболеваний, Йоссариан порой испытывал искушение навсегда переселиться в госпиталь и прожить там остаток дней своих, распростершись в кислородной палатке, в окружении сонма врачей и сестер. И чтоб обязательно поблизости точил нож о нож хирург, готовый по первому сигналу броситься что-нибудь вырезать у Йоссариана. А на что можно надеяться в эскадрилье? Взять хотя бы аневризму. Разве в эскадрилье ему спасут жизнь, если вдруг у него
обнаружится аневризма аорты? Нет, что ни говорите, а в госпитале Йоссариан чувствовал себя куда спокойней, чем за его стенами, хоть и испытывал к хирургу и к скальпелям такое же отвращение, как и ко всей прочей медицине. Но в госпитале он мог в любое время поднять крик, и к нему, по крайней мере, бросились бы на помощь. А начни он орать за стенами госпиталя о том, о чем, собственно говоря, все должны кричать во весь голос, его попросту упрятали бы в тюрьму или в психиатрическую больницу. Он часто думал:
распознает ли он первый озноб, лихорадку, колотье в боку, головную боль, отрыжку, чих, сонливость, покраснение на коже, хрипоту, головокружение, провалы памяти и другие симптомы заболеваний, могущие оказаться неизбежным началом неизбежного конца?
Кроме того, он боялся, что доктор Дейника откажет ему в помощи. После того как он выпрыгнул в окошко из кабинета майора Майора, он еще раз пришел к доктору Дейнике. Предположение Йоссариана подтвердилось.
-Чего тебе бояться?- спросил доктор Дейника, поднимая свою миниатюрную черноволосую головку и недовольно глядя на Йоссариана слезящимися глазами.- Что же тогда сказать обо мне? На этом паршивом островишке я растерял весь свой бесценный медицинский опыт, а в это время другие врачи пополняют свои знания. Ты думаешь, мне приятно сидеть тут целыми днями и отказывать тебе в помощи? Я бы особенно не переживал, доведись мне отказать тебе в Штатах или, скажем, в Риме. Но говорить тебе каждый раз «нет»
на Пьяносе, поверь,- это нелегко.
-Ну так и не говори. Освободи меня лучше от полетов.
-Да не могу я освободить тебя,- пробубнил доктор Дейника.- Сколько раз тебе повторять?
-Нет, можешь. Майор сказал, что ты - единственный человек в эскадрилье, который имеет право освободить меня от полетов.
Доктор Дейника опешил:
-Так тебе сказал майор Майор? Когда?
-Когда я настиг его в железнодорожной выемке.
-Так сказал майор Майор? В выемке?
-Нет, он сказал это в кабинете, после того как мы вылезли из выемки и впрыгнули в окно. Он просил не говорить об этом никому. Так что ты не очень-то трезвонь.
-Какой ты все-таки гнусный тип! Трепач и лгун! Ему видите ли, велели никому не говорить! А не сказал ли он, каким это образом я смогу освободить тебя от полетов?
-Черкануть на бумажке, что я на грани нервного истощения, и отправить бумажку в штаб полка. Доктор Стаббс в своей эскадрилье то и дело списывает людей, а почему ты не можешь?
-А что дальше происходит с людьми, которых Стаббс списывает?- насмешливо спросил доктор Дейника.- Может быть, ты не знаешь, что их прямехонько отправляют обратно на боевые задания? А доктор садится в лужу. Конечно, я могу освободить тебя, заполнив бумажку, что ты не годен для полетов, но ты забыл об «уловке».
-«Уловке двадцать два»?
-Именно. Допустим, я освобожу тебя от полетов, но мое решение должно быть одобрено штабом полка. Там и не подумают его утвердить. Тебя-то вернут на боевые задания, а вот что будет со мной? Скорее всего, отправят на Тихий океан. Нет уж, благодарю. Я вовсе не собираюсь ради тебя испытывать судьбу.
-А может, все-таки стоит попытаться?- не сдавался Йоссариан.- Что хорошего ты нашел здесь, на Пьяносе?
-Пьяноса - ужасная гадость. Но все-таки это лучше, чем Тихий океан. Я был бы не против, если бы меня отправили куда-нибудь в цивилизованное место, где время от времени я сумел бы подработать на абортах. Но на тихоокеанских островах нет ничего, кроме джунглей и муссонов. Я сгнию там заживо.
-Ты и здесь гниешь.
Доктор Дейника рассвирепел не на шутку.
-Вот как? Зато по крайней мере я приду с войны живым, а вот о тебе этого с уверенностью я не могу сказать.
-Черт побери, ведь как раз об этом и идет речь! Именно поэтому я и прошу тебя спасти мне жизнь.
-Спасение жизней - не мое дело,- хмуро возразил доктор Дейника.
-А что же - твое дело?
-Не знаю. Мне сказали, что я обязан соблюдать профессиональные этические нормы и никогда не давать показаний против других врачей. Послушай, ты думаешь, что только твоя жизнь в опасности? А что в таком случае сказать обо мне? Эти два шарлатана, которые помогают мне в медсанчасти, до сих пор не установили, что со мной.
-Может быть, у тебя опухоль Юинга?- саркастически спросил Йоссариан.
-Ты всерьез так думаешь?- испугался доктор Дейника.
-Откуда мне знать,- нетерпеливо ответил Йоссариан.- Я твердо знаю только одно: что мне еще придется полетать. Как ты думаешь, меня собьют? У меня уже пятьдесят один вылет.
-Уж налетал бы пятьдесят пять,- посоветовал доктор Дейника.- С твоим дурацким характером ты еще ни разу не выполнил нормы.
-Так как же, черт побери, я ее выполню? Стоит мне приблизиться к норме, как полковник Кэткарт снова ее увеличивает.
-Ты никогда не выполнишь норму, потому что то и дело убегаешь в госпиталь или уезжаешь в Рим. Выполнил бы свои пятьдесят пять заданий - и все было бы в порядке. Тогда ты имел бы право отказаться летать. А я подумал бы, как тебе помочь.
-Обещаешь?
-Обещаю.
-Что ты обещаешь?
-Обещаю, что я, возможно, подумаю, как тебе помочь, если ты выполнишь свои пятьдесят пять заданий и если уговоришь Макуотта отметить меня в полетном листе. Мне надо получить надбавку, за полетное время, не садясь в самолет. Я боюсь самолетов. Ты читал об авиационной катастрофе в Айдахо три недели назад? Шестеро погибли. Кошмар!.. Не знаю, кому это нужно, чтобы я летал четыре раза в месяц ради какой-то надбавки. Мне и без того хватает нервотрепки. А тут еще дрожи от страха, что разобьешься.
-Я треплю себе нервы по той же самой причине. Не ты один.
-Угу, но я еще здорово нервничаю из-за этой опухоли Юинга,- похвалился доктор Дейника.- Тебе не приходило в голову, почему у меня все время озноб и заложен нос? Пощупай мой пульс.
Йоссариана тоже волновали опухоль Юинга и меланома. Словом, несчетные беды лезли из всех щелей. Когда он размышлял над тем, какое множество болезней и трагических происшествий подстерегает его на каждом шагу, он просто поражался, как это он ухитрился до сих пор сохранить отличное здоровье. Это было какое-то чудо. Каждый день его жизни был рискованной и опаснейшей схваткой со смертью. И целых двадцать восемь лет ему удавалось ежедневно выходить победителем из этих схваток.
Глава
18
Солдат, у которого двоилось в глазах
Своим крепким здоровьем Йоссариан был обязан физкультуре и спорту, свежему воздуху и благотворному влиянию коллектива. Однако в один прекрасный день, когда инструктор по физической подготовке на базе в Лоури Филд приказал всем выходить на зарядку, рядовой Йоссариан поспешил в амбулаторию и пожаловался на боли в боку.
-Мотай отсюда,- сказал дежурный врач, который в это время ломал себе голову над кроссвордом.
-Мы не имеем права говорить ему: «Мотай отсюда»,- сказал капрал.- Относительно желудочных больных поступило новое распоряжение. Мы обязаны держать их под наблюдением в течение пяти дней, потому что многие из них умирают, после того как мы их выставляем за дверь.
-Ну ладно,- проворчал врач.- Подержите его под наблюдением пять дней, а потом пусть мотает отсюда.
У Йоссариана отобрали одежду и поместили его в палату, где он был вполне счастлив, поскольку поблизости никто не храпел. Наутро в палату влетел молоденький англичанин - подающий большие надежды ординатор - и осведомился у Йоссариана насчет его печени.
-По-моему, у меня что-то не в порядке с аппендиксом,- сказал ему Йоссариан.
-Да, с аппендиксом у вас неважно,- с апломбом заявил англичанин.- Если ваш аппендикс не в порядке, мы вас оперируем. Оглянуться не успеете, как вернетесь в часть. А вот приди вы к нам с жалобой на печень, вы могли бы целый год водить нас за нос. Видите ли, печень для нас - темный лес. На сегодняшний день мы знаем твердо только то, что печень существует. Мы имеем более или менее ясное представление о том, как функционирует здоровая печень, но все остальное для нас, откровенно говоря,- туман. В конце
концов, что такое печень? Возьмем, к примеру, моего отца. Он умер от рака печени, хотя ни разу в жизни не болел, пока его не свалил рак. Человек понятия не имел, что такое боль. Правда, меня все это мало трогало, поскольку я отца терпеть не мог. Но мать обожал. Вы знаете, так бывает…
-А чем здесь занимается офицер английской медицинской службы?- захотелось узнать Йоссариану. Офицер засмеялся:
-Расскажу, когда увидимся завтра утром. И снимите вы этот дурацкий пузырь со льдом, пока не умерли от воспаления легких.
Больше Йоссариан англичанина не видел. Самой приятной особенностью госпитальных врачей было то, что Йоссариан никогда не видел их дважды. Они приходили, уходили и исчезали навсегда. На следующий день вместо английского ординатора в палату пожаловала группа незнакомых Йоссариану врачей. Они принялись расспрашивать Йоссариана об аппендиксе.
-Аппендикс как аппендикс,- сообщил им Йоссариан.- Вчера доктор сказал, что все дело в печени.
-Может быть, и в самом деле это печень,- заметил седовласый врач, начальник отделения.- Что говорит анализ крови?
-Анализа крови еще не делали.
-Сделать немедленно. Мы не можем рисковать с подобными пациентами. Нужно застраховаться на случай, если он умрет.- Начальник отделения сделал пометку в записной книжке и обратился к Йоссариану: - Пока что положите на живот пузырь со льдом. Это очень важно.
-У меня нет пузыря.
-Так достаньте. Здесь где-то должен быть пузырь со льдом. Если боль станет невыносимой, дайте нам знать.
На десятый день появилась новая группа врачей и принесла Йоссариану скверную новость: он абсолютно здоров и должен немедленно убираться из госпиталя. В самую последнюю секунду его спас пациент, лежавший напротив через проход: у этого человека вдруг начало все в глазах двоиться. Ни с того ни с сего он сел в постели и заорал:
-У меня все в глазах двоится!
Медсестра взвизгнула и упала в обморок. Со всех сторон сбежались врачи со шприцами, рефлекторами, трубками, резиновыми молоточками и сверкающими скальпелями. Более громоздкий инструментарий вкатили на тележке. Поскольку на всех врачей не хватало пациентов, специалисты выстроились в очередь, толкая друг друга, препираясь и покрикивая, чтобы передние поторапливались,- ведь и другие тоже хотят отличиться. Вскоре лобастый полковник в очках с роговой оправой установил диагноз.
-Менингит,- с пафосом провозгласил он.- Хотя… особых оснований для такого диагноза нет.
-Тогда почему же менингит?- спросил майор, сдержанно хихикнув.- А почему, скажем, не острый нефрит?
-А потому, что я менингитчик, а не остронефритчик, вот почему,- возразил полковник.- И я не намерен уступать парня кому-нибудь из вас, уважаемые почковеды. Только через мой труп. Я прибежал сюда раньше вас всех. В конце концов врачи пришли к согласию. Они сошлись на том, что понятия не имеют, почему у солдата все в глазах двоится. Солдата увезли из палаты в изолятор и объявили в госпитале двухнедельный карантин.
В госпитале Йоссариан встретил День благодарения; праздник прошел спокойно, без суматохи. К сожалению, обед все-таки привнес долю праздничной суеты, хотя индейка, надо отдать ей должное, была весьма недурна. Столь разумно Йоссариан еще никогда не проводил День благодарения и посему дал священную клятву, что отныне каждый День благодарения будет проводить в тихом госпитальном уединении. Но уже на следующий год он нарушил клятву и провел праздник в номере гостиницы за интеллектуальной беседой с женой
лейтенанта Шейскопфа, на шее которой болтался медальон, подаренный ей подругой Дори Дуз специально для подобных случаев жизни. Жена лейтенанта Шейскопфа распекала Йоссариана за то, что он относится к Дню благодарения цинично, без души, хотя она, так же, как и он, не верила в бога.
-Пусть я такая же атеистка, как и ты,- заявила она тоном превосходства,- но все-таки я чувствую, что нам есть за что благодарить бога. Так зачем же стыдиться своих чувств и прятать их?
-За что же, например, я должен благодарить бога? Ну назови,- нехотя вызвал ее на спор Йоссариан.
-Ну…- жена лейтенанта Шейскопфа запнулась на секунду, подумала и не совсем уверенно проговорила: - За меня.
-Еще чего!- усмехнулся Йоссариан. Она удивленно изогнула брови.
-А разве ты не благодарен богу за то, что встретил меня?- спросила она и обиженно надулась. Гордость ее была уязвлена.
-Ну конечно, я благодарен, милая.
-А еще будь благодарен за то, что ты здоров.
-Но ведь здоровым всю жизнь не будешь. Вот что огорчает.
-Радуйся тому, что ты просто жив.
-Но я могу в любой момент умереть. И это бесит.
-И вообще все могло быть гораздо хуже!- закричала она.
-Но все могло быть, черт возьми, и неизмеримо лучше!- запальчиво ответил он.- И не уверяй меня, будто пути господни неисповедимы,- продолжал Йоссариан уже более спокойно.- Ничего неисповедимого тут нет. Бог вообще ничего не делает. Он забавляется. А скорее всего, он попросту о нас забыл. Ваш бог, о котором вы все твердите с утра до ночи,- это темная деревенщина, недотепа, неуклюжий, безрукий, бестолковый, капризный, неповоротливый простофиля!.. Сколько, черт побери, почтения к тому, кто счел
необходимым включить харкотину и гниющие зубы в свою «божественную» систему мироздания. Ну вот скажи на милость, зачем взбрело ему на ум, на его извращенный, злобный, мерзкий ум, заставлять немощных стариков испражняться под себя? И вообще, зачем, скажи на милость, он создал боль?
-Боль?- подхватила жена лейтенанта Шейскопфа.- Боль - это сигнал. Боль предупреждает нас об опасностях, грозящих нашему телу.
-А кто придумал опасности?- спросил Йоссариан и злорадно рассмеялся.- О, действительно, как это милостиво с его стороны награждать нас болью! А почему бы ему вместо этого не использовать дверной звонок, чтобы уведомлять нас об опасностях, а? Или не звонок, а какие нибудь ангельские голоса? Или систему голубых или красных неоновых лампочек, вмонтированных в наши лбы? Любой мало-мальски стоящий слесарь мог бы это сделать. А почему он не смог?
-Это было бы довольно грустное зрелище - люди разгуливают с красными неоновыми лампочками во лбу!
-А что, по-твоему, это не грустное зрелище, когда люди корчатся в агонии и обалдевают от морфия? О, бесподобный и бессмертный бракодел! Когда взвешиваешь его возможности и его власть, а потом посмотришь на ту бессмысленную и гнусную карусель, которая у него получилась, становишься в тупик при виде его явной беспомощности. Видно, ему сроду не приходилось расписываться в платежной ведомости. Ни один уважающий себя бизнесмен не взял бы этого халтурщика даже мальчиком на побегушках. Жена лейтенанта Шейскопфа
боялась поверить своим ушам. Она побледнела и впилась в Йоссариана тревожным взглядом.
-Милый, не надо говорить о нем в таком тоне,- сказала она шепотом.- Он может покарать тебя.
-А разве он и так мало меня наказывает?- горько усмехнулся Йоссариан.- Ну нет, это ему даром не пройдет. Нет, нет, мы обязательно проучим его за все несчастья, которые он обрушивает на наши головы. Когда-нибудь я предъявлю ему счет. И я знаю когда - в день Страшного суда. Да, в тот день я окажусь совсем близко около него. И тогда стоит мне протянуть руку - и я схвачу этого деревенского придурка за шиворот и…
-Перестань! Перестань!- завизжала жена лейтенанта Шейскопфа и принялась колотить его по голове.
Йоссариан прикрылся рукой, а она лупила его в припадке бабьей ярости, пока он решительно не схватил ее за запястья.
-Какого черта ты так разволновалась?- спросил он недоуменно и, как бы извиняясь, добавил: - Я думал, ты не веришь в бога.
-Да, не верю,- всхлипнула она и разразилась бурным потоком слез.- Но бог, в которого я не верю,- он хороший, справедливый, милостивый. Он не такой низкий и глупый, как ты о нем говорил.
Йоссариан рассмеялся и выпустил ее руки.
-Давай не будем навязывать друг другу своих религиозных взглядов,- любезно предложил он.- Ты не верь в своего бога, я не буду верить в своего. По рукам?..
Это был самый бестолковый День благодарения в его жизни. Йоссариан с удовольствием вспоминал прошлогодний безмятежный двухнедельный карантин в госпитале. Правда, идиллия потом была нарушена: срок карантина истек, и ему снова напомнили, что он должен убираться вон и отправляться на войну. Услышав эту скверную новость, Йоссариан сел в постели и заорал:
-У меня все в глазах двоится!
В палате началось вавилонское столпотворение. Отовсюду сбежались специалисты и окружили его плотным кольцом. Носы самой разнообразной конфигурации склонились над ним так низко, что каждый квадратный дюйм его тела ощущал прохладные ветерки, вырывавшиеся из ноздрей господ специалистов. Врачи пускали ему в уши и глаза тоненькие лучики света, атаковали его колени и подошвы резиновыми молоточками и вибрирующими иглами, брали кровь из его вен и высоко поднимали первые попавшиеся под руку предметы, чтобы
проверить его периферийное зрение.
Бригаду врачей возглавлял солидный, дотошный джентльмен, который поднял палец перед носом Йоссариана и требовательно спросил:
-Сколько пальцев вы видите?
-Два!- сказал Йоссариан.
-А сколько пальцев вы видите сейчас?- спросил врач, подняв два пальца.
-Два,- сказал Йоссариан.
-А сейчас?- спросил доктор и не показал ничего.
-Два,- сказал Йоссариан. Лицо врача расплылось в улыбке.
-Клянусь святым Иовом, он прав!- ликуя, объявил врач,- У него действительно все в глазах двоится.
Йоссариана отвезли на каталке в изолятор, где лежал солдат, у которого двоилось в глазах, а в палате объявили еще один карантин на две недели.
-У меня все в глазах двоится!- заорал, солдат, у которого все в глазах двоилось, когда вкатили Йоссариана.
-У меня все в глазах двоится!- заорал изо всех сил Йоссариан, подмигивая солдату.
Один из врачей сделал вид, будто отодвигает стены.
-Вот так достаточно?
Солдат, у которого двоилось в глазах, слабо кивнул головой и рухнул на подушки. Йоссариан тоже слабо кивнул головой, не сводя восхищенного взора с талантливого соседа. Солдат работал по классу мастеров. У такого таланта стоило поучиться - равняться на мастеров всегда, полезно. Однако ночью талантливый сосед скончался. Йоссариан понял, что, подражая ему, пожалуй, можно зайти слишком далеко.
-Я все вижу раз!- поспешно закричал он. Новая группа специалистов, вооруженных медицинскими инструментами, собралась у его постели, дабы удостовериться, что он говорит правду.
-Сколько пальцев вы видите?- спросил главный, подняв один палец.
-Один,- ответил Йоссариан. Врач поднял два пальца.
-А сколько теперь?
-Один.
-А теперь?- спросил он, подняв десять пальцев.
-Один.
Врач обернулся к коллегам в крайнем изумлении.
-Он действительно все видит в единственном числе!- воскликнул он.- Наш курс лечения оказался весьма эффективным.
-И весьма своевременным,- проговорил врач, задержавшийся у постели Йоссариана после ухода специалистов. Это был высокий свойский парень с заостренным, как головка снаряда, черепом и с подбородком, заросшим рыжеватой щетиной. Из его нагрудного кармана торчала пачка сигарет. Прислонившись к стене, он с беспечным видом прикуривал новую сигарету от старой.
-Дело в том, что тебя приехали проведать родственники. Ты не беспокойся,- добавил он, смеясь,- это не твои родственники. Это мать, отец и брат того парня, который умер ночью. Они ехали к умирающему из самого Нью-Йорка. Ты самый подходящий из того, что у нас есть.
-О чем вы говорите?- подозрительно спросил Йоссариан.- Я пока что еще не умираю.
-То есть, как это не умираешь? Мы все умираем. А куда же еще ты держишь путь с утра и до вечера, если не к могиле?
-Но ведь они приехали повидать не меня,- возразил Йоссариан.- Они приехали повидать своего сына.
-Им придется довольствоваться тем, что мы им предложим. Для нас один загибающийся малый нисколько не хуже и не лучше другого. Для людей науки все умирающие на одно лицо. Так вот что я хочу тебе предложить. Ты им разреши войти, и пусть они на тебя полюбуются несколько минут, а я за это никому не скажу, что ты втираешь очки насчет печеночных приступов.
Йоссариан отодвинулся от него подальше.
-А вы знаете, что я втираю очки?
-Конечно, знаю. Доверься нам,- дружески усмехнулся доктор и прикурил новую сигарету.- Неужели ты думаешь, что кто-нибудь верит в твою больную печень? А зачем ты пристаешь к медсестрам? Если ты хочешь убедить людей, что у тебя больная печень, забудь о бабах.
-Чертовски высокая цена за то, чтобы выжить. Что же вы меня не разоблачили, если видели, что я симулирую?
-А на кой черт мне это нужно?- удивился доктор.- Мы все тут втираем очки друг другу. Я всегда не прочь протянуть руку помощи и договориться с хорошим человеком, чтобы помочь ему остаться в живых, при условии, что он готов оказать мне такую же услугу. Эти люди приехали издалека, и мне бы не хотелось их разочаровывать. Стариков мне всегда жалко.
-Но ведь они приехали повидать сына.
-Они прибыли слишком поздно. Возможно, они даже и не заметят никакой разницы.
-Ну а вдруг они начнут плакать?
-Это уж наверняка. Для этого они, собственно, и приехали. Я буду стоять за дверью и слушать и, если дело примет скверный оборот, тут же вмешаюсь.
-Все это звучит довольно дико,- задумчиво проговорил Йоссариан.- Зачем им нужно видеть, как умирает их сын?
-Этого я не понимаю,- признался доктор.- Но так уж водится. Ну, договорились? Все, что от тебя требуется,- немного поумирать. Разве это так уж трудно?
-Ладно,- сдался Йоссариан.- Если всего несколько минут… И вы обещаете постоять за дверью…- Он начал входить в роль.- Послушайте, а вы, может, меня забинтуете для большей убедительности?
-По-моему, это прекрасная мысль,- одобрил врач.
Йоссариана щедро забинтовали.
Дежурные сестры повесили на обоих окнах шторы, приспустивших так, что комната погрузилась в унылый полумрак. Йоссариан вспомнил о цветах. Врач откомандировал дежурную сестру, и вскоре та вернулась с двумя куцыми букетиками увядших цветочков, источавших резкий тошнотворный запах. Когда все было готово, Йоссариану велели улечься в постель. Затем впустили посетителей. Они нерешительно переступили порог, словно чувствовали себя незваными гостями. Они вошли на цыпочках с жалким, виноватым видом: впереди -
убитые горем мать и отец, за ними - брат, коренастый, широкоплечий, насупившийся моряк.
Мать и отец стояли, прижавшись друг к другу, точно только что сошли с пожелтевшей фотографии, сделанной по случаю какого-то ежегодного семейного торжества. Оба были маленькие, сухонькие и важные. У женщины было продолговатое, овальное, задумчивое лицо цвета жженой умбры. Строгий пробор разделял ее жесткие, черные, седеющие волосы, гладко зачесанные назад. Она скорбно поджала тонкие губы. Отец стоял как одеревенелый и выглядел довольно забавно в своем двубортном, с подложенными плечами пиджаке, который был
ему явно тесен. Несмотря на малый рост, старик был широкоплеч и жилист. На его морщинистом лице курчавились серебряные усы, из-под морщинистых век текли слезы. Было видно, что чувствовал он себя в высшей степени неловко. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, держа в обожженных солнцем натруженных руках черную фетровую шляпу и прижимая ее к лацканам пиджака. Бедность и постоянный труд наложили на этих людей свой отпечаток. У брата вид был весьма воинственный: круглая белая шапочка лихо сдвинута набекрень,
кулаки сжаты, из-под насупленных бровей он метал по комнате свирепые взгляды. Все трое тесной кучкой устремились вперед. Они ступали бесшумно, как на похоронах, и, подойдя вплотную к кровати, уставились на Йоссариана.
Возникла мучительно тяжелая пауза, грозившая затянуться до бесконечности. Наконец Йоссариану стало невмоготу, и он покашлял. Первым заговорил старик.
-Он выглядит ужасно,- сказал он.
-Он ведь болен, па.
-Джузеппе…- сказала мать, усевшись на стул, и положила на колени свои жилистые руки.
-Меня зовут Йоссариан,- сказал Йоссариан.
-Его зовут Йоссариан, ма. Йоссариан, ты что, не узнаешь меня? Я твой брат Джон. Ты меня знаешь?
-Конечно, знаю. Ты мой брат Джон.- Вот видите, он узнал меня! Па, он знает, кто я. Йоссариан, это па. Скажи папе «Здравствуй».
-Здравствуй, папа,- сказал Йоссариан.
-Здравствуй, Джузеппе.
-Его зовут Йоссариан, па.
-Как он ужасно выглядит! Я не могу этого вынести,- сказал отец.
-Он очень болен, па. Врач сказал, что он умрет.
-Не знаю, можно ли верить докторам. Они ведь такие мошенники.
-Джузеппе…- снова тихонько сказала мать, и в ее надтреснутом голосе послышалось невыразимое страдание.
-Его зовут Йоссариан, ма. У нее уже память стала не та, Йоссариан. Как они к тебе здесь относятся, малыш? Уход сносный?
-Вполне сносный,- ответил Йоссариан.
-Это хорошо. Только никому не позволяй помыкать собой. Ты здесь нисколько не хуже других, хоть ты и итальянец. У тебя такие же права, как у всех.
Йоссариан поморщился и закрыл глаза, чтобы не видеть своего брата Джона. Ему стало не по себе.
-Нет, ты посмотри, как он ужасно выглядит,- заметил отец.
-Джузеппе…- сказала мать.
-Ма, его зовут Йоссариан,- нетерпеливо прервал ее брат,- ты что, забыла?
-Неважно,- перебил его Йоссариан.- Если ей хочется, она может называть меня Джузеппе.
-Джузеппе…- сказала мать.
-Не беспокойся, Йоссариан,- сказал брат.- Все будет в порядке.
-Не беспокойся, ма,- сказал Йоссариан.- Все будет в порядке.
-У тебя есть священник?- поинтересовался брат.
-Есть,- соврал Йоссариан и снова поморщился.
-Это хорошо,- заключил брат.- Раз ты все понимаешь, значит, ты приходишь в себя. Мы к тебе из самого Нью-Йорка ехали. Боялись, не поспеем вовремя.
-Куда не поспеете?
-Не успеем повидать тебя перед смертью…
-А что бы от этого изменилось?
-Нам не хотелось, чтобы ты умирал в одиночестве.
-А что бы от этого, изменилось?
-Он, должно быть, начинает бредить,- сказал брат.
-Он без конца повторяет одно и то же.
-Это действительно занятно,- отозвался старик.- Я всегда думал, что его зовут Джузеппе, а он, оказывается, Йоссариан. Это, право, занятно.
-Ма, утешь его,- настаивал брат.- Скажи что-нибудь, чтобы приободрить его.
-Джузеппе…
-Это не Джузеппе, ма, а Йоссариан.
-А не все ли равно?- ответила мать тем же скорбным тоном, не поднимая глаз.- Он умирает.
Ее распухшие глаза наполнились слезами, и она заплакала, медленно раскачиваясь взад и вперед. Руки ее лежали на коленях в подоле, как две подстреленные птицы. Йоссариан испугался, как бы она сейчас не завопила в голос. Отец и брат тоже заплакали. Йоссариан вдруг вспомнил, почему они плачут, и тоже заплакал. Врач, которого Йоссариан прежде никогда не видел, вошел в палату и вежливо напомнил посетителям, что им пора выходить. Отец сразу принял официальный вид и стал прощаться.
-Джузеппе…- начал он.
-Йоссариан,- поправил его сын.
-Йоссариан…- сказал отец.
-Джузеппе…- поправил его Йоссариан.
-Ты скоро умрешь…
Йоссариан снова заплакал. Опустив голову, отец торжественно продолжал.
-Когда ты предстанешь пред ликом всевышнего,- сказал он,- будь добр, скажи ему кое-что от моего имени. Скажи ему, что это неправильно, когда люди умирают молодыми. Вот что. Передай ему: раз уж людям суждено умереть, пусть они умирают в старости. Ты уж обязательно ему скажи. По-моему, он не знает, что на земле творится такая несправедливость. Разве можно, чтобы это тянулось долго, так долго? Ведь он же милостив… Скажешь, ладно?
-И не позволяй никому помыкать собой,- посоветовал брат.- На небесах ты будешь нисколько не хуже других, хоть ты и итальянец.
-Одевайся теплее…- сказала мать, будто она знала, что на небесах недолго и простудиться.
Глава
19
Полковник Кэткарт
Полковник Кэткарт был блестящим, преуспевающим, несобранным, несчастным человеком тридцати шести лет от роду, с прихрамывающей походкой и мечтой прорваться в генералы. Он бывал то энергичным, то вялым, то спокойным, то хмурым. Благодушный и вспыльчивый, он прибегал к всевозможным административным уловкам, чтобы привлечь к себе внимание вышестоящего начальства, но при этом отчаянно трусил, опасаясь, что его хитроумные планы могут бумерангом ударить и по нему. Красивый и непривлекательный здоровяк,
предрасположенный к полноте, тщеславный и лихой до удали, он постоянно находился в когтях дурных предчувствий. Тщеславие полковника Кэткарта проистекало от сознания, что в свои тридцать шесть лет он уже полковник и строевой командир, а в подавленном состоянии он находился оттого, что, хотя ему уже и тридцать шесть, он всего лишь полковник.
Полковника не интересовали абсолютные категории. Он оценивал свои успехи только в сравнении с успехами других. По его мнению, преуспеть в жизни - значило уметь делать по крайней мере то же самое, что делали самые удачливые из его ровесников. То обстоятельство, что тысячи людей его возраста и старше не достигли даже ранга майора, делало полковника чванливым и возвышало в собственных глазах. Но встречались люди его возраста и даже моложе, уже ставшие генералами,- и это отравляло душу полковника мучительным
ощущением неудачи и заставляло грызть ногти в безутешном отчаянии, еще более сильном, чем отчаяние Заморыша Джо.
Полковник Кэткарт был крупным, широкоплечим, капризным человеком с вьющимися, коротко стриженными, начинающими седеть темными волосами. Гордостью полковника был инкрустированный мундштук, который он приобрел ровно за день до прибытия на Пьяносу, где принял авиаполк. При каждом удобном случае полковник величественно демонстрировал свой мундштук и научился обращаться с ним весьма ловко. Совершенно нечаянно он обнаружил в себе склонность курить с мундштуком. Насколько ему было известно, его мундштук был
единственным на всем Средиземноморском театре военных действий, и мысль эта одновременно и льстила полковнику, и не давала покоя. Он абсолютно не сомневался, что такие светские и интеллигентные люди, как генерал Пеккем, безусловно, должны одобрить его мундштук, однако встречался он с генералом Пеккемом довольно редко, и расценивал это само по себе как большую удачу, ибо кто его знает, генерал Пеккем мог и не одобрить его мундштук. Когда дурные предчувствия такого рода посещали полковника Кэткарта, он чуть
не задыхался от рыданий и порывался выбросить к чертовой матери свой мундштук, но от этого шага полковника удерживало твердое убеждение, что мундштук так идет к его мужественной, воинственной наружности, что он придает его героической натуре особый шик и резко подчеркивает его преимущества по сравнению со всеми конкурентами - другими полковниками американской армии. Впрочем, разве в таких вещах можно быть уверенным?
Полковник Кэткарт шел по избранному пути, не ведая устали, трудолюбивый, ревностный, преданный своему делу военный тактик, который денно и нощно вынашивал планы, направленные на дальнейшее процветание собственной персоны. Этот человек был сам для себя ходячей камерой пыток. Смелый, непогрешимый дипломат, он беспрестанно хоронил себя заживо, беспощадно поносил за малейший упущенный шанс; распинал за каждую допущенную ошибку. Он был всегда возбужден, раздражен, огорчен и исполнен самодовольства. Он отважно
охотился за удачей и плотоядно впивался зубами в каждое казавшееся ему удачным предложение подполковника Корна, но тут же впадал в отчаяние при мысли о последствиях, могущих оказаться для него пагубными. Он алчно коллекционировал слухи и копил сплетни, как скупец - бриллианты. Он принимал близко к сердцу все новости, но не верил ни одной. Он готов был вскочить на ноги по первому сигналу тревоги. Он исключительно болезненно реагировал на перемены в отношениях с начальством, если даже никаких перемен на самом
деле и не происходило. Хотя он был полностью в курсе всех дел, его все-таки всегда снедало страстное желание узнать, что происходит вокруг. Хвастливый, чванливый по природе, он впадал в безутешную меланхолию по поводу непоправимо ужасного впечатления, которое, как ему казалось, он производил на начальство, хотя высокое командование едва догадывалось о существовании полковника Кэткарта.
Ему казалось, что все его преследуют, и посему ум полковника Кэткарта судорожно метался в зыбком мире арифметических выкладок, где слагались и вычитались пироги и пышки, синяки и шишки, которые могли бы ему достаться в результате потрясающих побед и катастрофических поражений. Он то впадал в отчаяние, то воспламенялся восторгом, чудовищно преувеличивая трагизм поражений и величие побед. Застать полковника Кэткарта врасплох было невозможно. Если до него доходили слухи, что генерал Дридл или генерал Пеккем
улыбались, хмурились или не делали ни того, ни другого, он не успокаивался, пока не находил этому подходящего объяснения. Он скулил и ворчал до тех пор, пока подполковнику Корну не удавалось уговорить его успокоиться и смотреть на вещи проще.
Подполковник Корн был преданным, незаменимым союзником и действовал полковнику Кэткарту на нервы. Полковник Кэткарт клялся в вечной благодарности подполковнику Корну за искусно придуманные комбинации, а потом, когда понимал, что из этого может ничего не получиться, яростно клял в душе своего заместителя. Полковник Кэткарт был в большом долгу перед подполковником Корном и поэтому не любил его. Они были связаны одной веревочкой. Полковник Кэткарт завидовал уму подполковника Корна и вынужден был часто
напоминать себе, что Корн - всего лишь подполковник, хотя почти на десять лет старше его, и образование получил в каком-то захолустном университете. Полковник Кэткарт оплакивал свою несчастную судьбу, ниспославшую ему в качестве незаменимого помощника столь заурядную личность, как подполковник Корн. Стыдно было так явно зависеть от человека, который получил образование в каком-то захолустном университете. Если уж кому-то и суждено было стать его незаменимым помощником, плакался Кэткарт, то, безусловно,
человеку более состоятельному, тоньше воспитанному, из лучшей семьи, человеку более зрелому, чем подполковник Корн, и не относившемуся так насмешливо к желанию полковника Кэткарта стать генералом. В глубине своей души полковник Кэткарт подозревал, что подполковник Корн в глубине своей души посмеивается над его желанием стать генералом.
Полковнику Кэткарту так отчаянно хотелось стать генералом, что для достижения этой цели он решил испробовать все средства, даже религию. Однажды утром - неделю спустя после того, как он увеличил норму боевых вылетов до шестидесяти,- Кэткарт вызвал к себе в кабинет капеллана и ткнул пальцем в номер журнала «Сатердэй ивнинг пост». Полковник носил рубашку цвета хаки с распахнутым воротничком, который обнажал белую, словно яичная скорлупа, шею, поросшую темными жесткими волосами. Полковник Кэткарт
принадлежал к тому типу людей, которые никогда не загорают: они всячески избегают солнца, чтобы, чего доброго, не обжечь кожу. Полковник был более чем на голову выше капеллана и почти вдвое шире его в плечах. От всей его фигуры исходила гнетущая властность. Рядом с ним капеллан чувствовал себя слабым и щуплым.
-Взгляните-ка, капеллан,- приказал полковник Кэткарт, вставляя сигарету в свой мундштук. Он небрежно развалился во вращающемся кресле за столом, выпятив свою отвислую, пористую нижнюю губу.- Хотел бы знать ваше мнение.
Капеллан испуганно взглянул в раскрытый журнал и увидел редакционный разворот, посвященный американскому бомбардировочному полку в Англии, капеллан которого в инструкторской читал молитвы перед каждым вылетом. Поняв, что полковник вызвал его не для очередной головомойки, капеллан чуть не пустил слезу от счастья. После бурного вечера, когда по приказу генерала Дридла полковник Кэткарт вышвырнул капеллана из офицерского клуба, а Вождь Белый Овес двинул по носу полковника Модэса, полковник Кэткарт и капеллан
почти не разговаривали друг с другом.
На сей раз капеллан боялся, что полковник отчитает его за то, что накануне вечером он побывал без разрешения в офицерском клубе. Он пришел в клуб с Йоссарианом и Данбэром: они вдруг пожаловали в его палатку на лесной поляне и пригласили пойти с ними. Хотя капеллан панически боялся Кэткарта и понимал, что рискует навлечь на себя неудовольствие полковника, он тем не менее решил принять любезное приглашение своих новых друзей. Он познакомился с ними несколько недель назад, во время одного из визитов в
госпиталь, и с тех пор они довольно успешно ограждали его от бесчисленных превратностей судьбы, с которыми сталкивался капеллан при исполнении своих служебных обязанностей: ведь ему приходилось быть накоротке более чем с девятьюстами совершенно незнакомыми ему офицерами и рядовыми, считавшими его белой вороной.
Капеллан не отрывал взгляда от журнала. Он дважды просмотрел все фотографии и внимательно прочитал заголовки, подготавливая в уме ответ: он несколько раз мысленно произнес его, потом перестроил всю фразу, грамматически отшлифовал ее и наконец, набравшись духу, произнес вслух.
-По-моему, молитва перед вылетом - это высоконравственное и весьма похвальное деяние, сэр,- высказался он застенчиво и застыл в ожидании.
-Угу,- сказал полковник.- Но мне хотелось бы знать, как по-вашему, подойдет это нам?
-Так точно, сэр,- помедлив несколько секунд, ответил капеллан.- По-моему, подойдет.
-В таком случае я за то, чтобы попробовать.- Толстые, мучнисто-белые щеки полковника покрылись пятнами от внезапного прилива энтузиазма. Он встал и возбужденно заходил по кабинету.- Журнал здорово помог этим ребятам в Англии. Видите, фото командира полка тоже попало в «Сатердэй ивнинг пост», а все потому, что его капеллан проводит богослужение перед каждым вылетом. Если богослужения помогли им, то почему они не помогут нам? Кто знает, если мы будем молиться, возможно, «Сатердэй ивнинг
пост» поместит и мою фотографию?
Улыбаясь своим мыслям, полковник уселся в кресло: он уже предвкушал, какие обильные плоды принесет его затея. Капеллан понятия не имел, что бы еще сказать полковнику, и осмелился задержать свой задумчивый взгляд на кулях с помидорами, которые рядком стояли вдоль стен кабинета. Он делал вид, что обдумывает ответ, но вскоре понял, что попросту пялит глаза на эти бесчисленные кули, крайне заинтригованный тем, каким образом в кабинете командира полка оказались кули, доверху наполненные помидорами. Капеллан
совершенно забыл о разговоре насчет богослужения. И вдруг полковник Кэткарт великодушно предложил:
-Не хотите ли немного купить, капеллан? Их только что доставили с нашей фермы. У нас с подполковником Корном ферма в горах. Могу уступить один куль по оптовой цене.
-О нет, сэр. Не стоит.
-Ну хорошо,- согласился полковник. Он был настроен либерально.- И не надо. Милоу будет рад скупить весь урожай целиком. Эти были собраны только вчера. Вы заметили, какие они тверденькие и спелые? Как груди молодой девушки.
Капеллан вспыхнул, и полковник сразу понял, что допустил ошибку. Ему стало стыдно. Он опустил голову и не знал, куда девать ставшие вдруг деревянными руки. Полковник Кэткарт сейчас ненавидел капеллана за то, что тот был капелланом, поскольку в его присутствии замечание грудях оказалось грубой ошибкой, а ведь в другой обстановке его замечание нашли бы остроумным, даже изысканным. Он безуспешно пытался придумать какой-нибудь выход из ужасно неприятного положения, в котором оба они очутились. Но вдруг
полковник вспомнил, что капеллан - всего лишь капитан. Полковник сразу выпрямился, от ярости у него сперло дыхание. Попасть в унизительное положение из-за человека, который, будучи его ровесником, ходил еще только в капитанах! Лицо полковника искривилось от гнева, и он метнул в капеллана такой мстительный, такой убийственно-враждебный взгляд, что тот весь затрепетал.
-Мы, кажется, говорили совсем о другом?- язвительно напомнил он наконец капеллану.- Мы, кажется, говорили с вами не о грудях молоденьких девушек, а совсем о другом? Мы говорили об отправлении религиозных обрядов в инструкторской перед боевыми вылетами? У вас есть возражения?
-Нет, сэр,- пробормотал капеллан.
-Тогда начнем завтра же, с послеобеденного вылета…
-По мере того как полковник входил в детали, он все больше и больше смягчался.- Ну а теперь мне хотелось бы высказать кое-какие соображения относительно тех молитв, которые мы будем читать. Я решительно против слишком глубокомысленных и грустных молитв. Я - за то, чтобы это звучало легко и живо. Что-нибудь такое, что бы поднимало ребятам настроение. Вы понимаете? Я решительно против всякого там царства божьего и разных юдолей печали. Это удручающе действует на пилотов. Почему у вас такая кислая
физиономия?
-Виноват, сэр,- запнулся капеллан.- Я как раз думал о псалме двадцать третьем.
-Как он звучит?
-Как раз об этом вы и говорили, сэр. «Господь мой, пастырь, я…»
-Да, как раз об этом-то я и говорил. Не годится. Что у вас еще?
-«Спаси меня, о господи, и да ниспошли спасение от вод…»
-Никаких вод,- категорически отверг полковник. Он выкинул сигаретный окурок в медную пепельницу и решительно продул мундштук.- А не попробовать ли нам что-нибудь музыкальное?
-Там упоминаются реки Вавилона, сэр,- ответил капеллан.- «… И мы сидели и плакали, когда вспоминали Сион».
-Сион? Забудьте об этом немедленно. Вообще непонятно, как он попал в молитву. Нет ли у вас чего-нибудь веселенького, не связанного ни с водами, ни с господом? Хотелось бы вообще обойтись без религиозной тематики.
-Весьма сожалею, сэр,- проговорил виноватым голосом капеллан,- но почти все известные мне молитвы довольно печальны и в каждой из них хотя бы раз да упоминается имя божье.
-Тогда давайте придумаем что-нибудь новое. Мои люди и так уже рычат, что я посылаю их на задания, а тут мы еще будем лезть со своими проповедями насчет господа, смерти, рая. Почему бы нам не внести в дело положительный элемент? Почему бы нам не помолиться за что-нибудь хорошее, например за более кучный узор бомбометания?
-Ну… что ж… пожалуй, сэр,- поколебавшись, ответил капеллан.- Но если это все, что вам надо, то вы, пожалуй, можете обойтись и без меня. Вы справитесь сами.
-Знаю, что справлюсь.- ответил полковник.- ну а вы, по-вашему, для чего? Я мог бы сам закупать продукты, но это входит в обязанности Милоу, и он обеспечивает продовольствием весь авиаполк. Ваша обязанность - перед каждым боевым вылетом читать нам молитвы, и отныне вы будете молиться за более кучный узор бомбометания. Ясно? По-моему, кучное бомбометание действительно заслуживает того, чтобы за него помолиться. За это от генерала Пеккема нам перепадут пироги и пышки. Генерал Пеккем считает, что данные
фоторазведки выглядят гораздо эффектнее, когда бомбы ложатся кучно.
-Генерал Пеккем, сэр?
-Именно, капеллан.- ответил полковник, отечески рассмеявшись при виде растерянной физиономии капеллана.
-Не хотел бы. чтобы это стало достоянием гласности, но похоже, что генерал Дридл уйдет наконец со своего поста, а на его место сядет генерал Пеккем. Откровенно говоря, случись это, я не буду особенно огорчен. Генерал Пеккем - прекрасный человек, и, по-моему, при нем всем нам будет гораздо лучше. Но, с другой стороны, этого может и не случиться, и тогда мы останемся под началом генерала Дридла. Если быть откровенным, случись такое, я не буду огорчен, поскольку генерал Дридл - тоже прекрасный человек и,
по-моему, под его началом нам тоже будет хорошо. Надеюсь, вы умеете держать язык за зубами? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из двоих подумал, что я поддерживаю его соперника.
-Слушаюсь, сэр.
-Ну вот и хорошо!- воскликнул полковник и поднялся, повеселевший.- Но оставим слухи о перемещениях. Нам ведь надо попасть на страницы «Сатердэй ивнивг пост», не так ли, капеллан? Давайте лучше посмотрим, как конкретно будут выглядеть наши богослужения. Между прочим, капеллан, пока об этом ни слова подполковнику Корну. Понятно?
Полковник Кэткарт принялся задумчиво расхаживать по узкому проходу между кулями с помидорами и письменным столом.
-Я полагаю, мы сделаем это следующим образом. Пока идет инструктаж, вы стоите за дверью, поскольку вся информация засекречена. Вас впустят, когда майор начнет сверять часы. Думаю, что сверка часов - не военная тайна. Мы предусмотрим для вас в нашем графике полторы минуты. Полутора минут вам достаточно?
-Да, сэр. Если не считать времени, необходимого, чтобы вышли атеисты и вошли нижние чины.
Полковник Кэткарт замер на месте.
-Какие еще атеисты?- прорычал он недовольно, Настроение его круто изменилось, в душе вскипел праведный гнев.- Во вверенной мне части не может быть атеистов! Атеизм - дело противозаконное, не так ли?
-Не так, сэр.
-Не так?- удивился полковник - Тогда уж это конечно, явление антиамериканское!
-Не сказал бы, сэр,- ответил капеллан.
-Ну а я бы сказал!- заявил полковник.- И я не намерен прерывать богослужение в угоду кучке паршивых атеистов. От меня они привилегий не дождутся. Пусть остаются на своих местах и молятся вместе со всеми. И потом, причем здесь нижние чины? За каким чертом они должны присутствовать на этой церемонии?
Капеллан почувствовал, что лицо его заливает краска.
-Виноват, сэр, но я полагал, что вы не против присутствия нижних чинов на богослужении: ведь они тоже полетят на выполнение задания.
-А я и не против. У них есть свой бог и свой капеллан, не так ли?
-Нет, сэр.
-Да о чем вы говорите? Вы хотите сказать, что они молятся тому же богу, что и мы?
-Совершенно верно, сэр.
-И наш бог слушает их?
-Полагаю, что так, сэр.
-Ну и ну, будь я проклят!- изумился полковник. У него снова испортилось настроение, и он нервно пригладил свои короткие, черные, седеющие кудряшки,- Вы серьезно думаете, капеллан, что нужно допустить рядовых?- спросил он озабоченным тоном.
-По-моему, это будет только справедливо, сэр.
-А я бы их не впускал,- признался полковник и принялся расхаживать взад-вперед, потирая кулак о кулак и стуча при этом костяшками пальцев.- Поймите меня правильно, капеллан. Я отнюдь не считаю, что нижние чины - грязные, пошлые и неполноценные люди. Но ведь в комнате всем не хватит места. Сказать по правде, я еще опасаюсь, как бы в инструкторской между офицерами и нижними чинами не произошло братания. По-моему, достаточно и того, что они находятся вместе во время полетов. Поймите, капеллан, у меня много
друзей из нижних чинов, я держусь с ними накоротке, но настолько, насколько считаю это нужным. Будем говорить откровенно, капеллан, вы ведь не хотели бы, чтобы ваша сестра вышла замуж за сержанта или за рядового?
-Моя сестра, сэр, сержант,- ответил капеллан. Полковник снова замер на месте и вперил в капеллана пристальный взгляд; уж не смеется ли тот над ним?
-Что вы хотите сказать, капеллан? Шутить изволите?
-Да нет, сэр,- поспешил заверить его капеллан, чувствуя мучительную неловкость.- Она действительно старший сержант морской пехоты.
Полковнику никогда не нравился капеллан, а сейчас он почувствовал к нему отвращение. Весь насторожившись в предчувствии опасности, он размышлял: уж не плетет ли капеллан против него интриги? А вдруг смирение и скромность капеллана.- просто коварная маска, за которой скрываются дьявольская гордыня, пронырливость и беспринципность? Было и что-то смешное в капеллане, и вдруг полковник понял, что именно: капеллан стоял по стойке «смирно», поскольку полковник забыл сказать ему «вольно».
«Пусть постоит»,- злорадно подумал полковник. Ему хотелось дать капеллану почувствовать, кто здесь на самом деле хозяин, и оградить свой авторитет, который мог бы быть поколеблен, признай полковник еще одну свою промашку.
Полковник Кэткарт, как лунатик, проследовал к окну и, уставившись в него тяжелым, невидящим взглядом, погрузился в раздумья. «Все нижние чины - предатели»,- решил он. С убитым видом полковник смотрел вниз на тир для стрельбы по летящей цели, который он приказал построить для офицеров своего штаба. Теперь ему припомнился тот кошмарный день, когда генерал Дридл безжалостно измордовал его, Кэткарта, в присутствии подполковника Корна и майора Дэнби и распорядился открыть тир для всех строевых
офицеров, сержантов и рядовых. Полковник Кэткарт вынужден был признать, что тир принес ему одни лишь синяки и шишки. Он считал, что генерал Дридл не забудет ему тира во веки веков, хотя, с другой стороны, он надеялся, что генерал Дридл уже и не помнит об этом случае, что было, в сущности, очень несправедливо… Да, идея постройки тира должна была принести ему пироги и пышки, а принесла лишь синяки и шишки. Впрочем, подсчитать точно свои потери и прибыли в этой проклятой истории с тиром полковник не мог,
и ему хотелось, чтобы подполковник Корн оказался рядом с ним и снова, взвесив все «за» и «против» в эпизоде с тиром, разогнал бы все его страхи.
Полковник Кэткарт стоял растерянный и обескураженный. Он вынул мундштук изо рта, сунул его в нагрудный карман и с горя принялся грызть ногти. Все были против него, и душа полковника страдала оттого, что в эту трудную минуту рядом с ним нет подполковника Корна: уж он помог бы ему в этом вопросе с богослужениями. Капеллану он не доверял - ведь тот был всего-навсего капитаном.
-Так как вы думаете,- спросил он,- если мы не разрешим присутствовать рядовым, это может отразиться на конечных результатах богослужений?
Капеллан снова почувствовал, что почва уходит у него из-под ног.
-Да, сэр,- наконец ответил он,- по-моему, без рядовых будет меньше надежды на то, что бог услышит наши молитвы о кучном бомбометании.
-Пожалуй, вы правы!- воскликнул полковник.- И что же, по-вашему, бог может меня покарать и бомбы лягут вразброс?
-Совершенно верно, сэр. Само собой разумеется, он может поступить и так.- Тогда пусть эти молитвы катятся к черту?- заявил полковник, проявив при этом неслыханную самостоятельность.- Я не намерен устраивать молитвенные сборища для того, чтобы дела пошли еще хуже.
Он уселся за стол, сунул пустой мундштук в рог и на несколько секунд погрузился в сосредоточенное молчание.
-Ну вот что, по-моему,- сказал он скорее себе, чем капеллану.- Будут летчики молиться или не будут,- в конце концов, не самое главное. Эти издатели «Сатердэй ивнинг пост», чего доброго, и не захотят о нас писать.
Полковник не без сожаления расстался со своим проектом, поскольку он выдумал его без посторонней помощи и надеялся тем самым ярко продемонстрировать всем и каждому, что он прекрасно может обойтись и без подполковника Корна. Ну а раз уж с этим проектом ничего не вышло, он был рад от него избавиться: с самого начала у него было неспокойно на душе, так как эта затея казалась ему чреватой опасностями, тем более что он предварительно не проконсультировался с подполковником Корном. Теперь полковник вздохнул с
облегчением. Отказавшись от своего замысла, он более возвысился в собственных глазах: ведь он принял мудрое решение, и, что самое важное, это мудрое решение он принял самостоятельно, не посоветовавшись с подполковником Корном.
-У вас все, сэр?- спросил капеллан.
-Угу,- сказал полковник Кэткарт,- если, конечно, у вас нет другого предложения.
-Нет, сэр, вот разве только…
Полковник посмотрел на капеллана так, будто тот нанес ему оскорбление, и, словно не веря ушам своим, спросил:
-Что «разве только», капеллан?
-Сэр,- сказал капеллан,- некоторые пилоты весьма обеспокоены тем, что вы увеличили норму вылетов до шестидесяти. Они просили меня поговорить с вами.
Полковник молчал. В ожидании ответа капеллан покраснел до самых корней своих светлых волос. Полковник вперил в него долгий, пристальный, безразличный, бесчувственный взгляд, от которого капеллан корчился, как на раскаленной сковородке.
-Передайте им, что идет война,- посоветовал полковник невозмутимо.
-Благодарю вас, сэр. Передам,- ответил капеллан, благодарный полковнику уже за то, что он хоть что-то ответил.- Люди хотят знать: почему вы не затребуете те сменные экипажи, что дожидаются своей очереди в Африке? Тогда наши могли бы отправиться домой.
-Это сугубо административный вопрос,- сказал полковник.- Это никого не касается.- Ленивым жестом он указал на кули: - Возьмите помидорчик, капеллан. Не стесняйтесь, я угощаю.
-Благодарю, сэр. Сэр…
-Не стоит. Ну как вам нравится жизнь в лесу, капеллан? Все ли вам по душе?
-Да, сэр.
-Вот и прекрасно. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к нам.
-Хорошо, сэр. Благодарю вас, сэр. Сэр…
-Спасибо, что заглянули, капеллан. Ну а теперь - меня ждут дела. Если придумаете, как нам попасть на страницы «Сатердэй ивнинг пост», дайте мне знать, ладно?
-Хорошо, сэр, обязательно дам.- Капеллан собрал остатки мужества и очертя голову бросился в омут.- Меня, в частности, беспокоит судьба одного из бомбардиров, сэр. Его фамилия Йоссариан, сэр.
Полковник быстро поднял глаза, что-то смутно припоминая.
-Кто?- тревожно спросил он.
-Йоссариан, сэр.
-Йоссариан?
-Да, сэр, Йоссариан. Его дела обстоят очень неважно, сэр. Боюсь, что у него не хватит сил больше мучиться и он решится на какой-нибудь отчаянный поступок.
-В самом деле, капеллан?
-Да, сэр, боюсь, что да.
Несколько секунд полковник предавался тяжким раздумьям.
-Передайте ему, что бог его не оставит,- посоветовал он наконец.
-Благодарю вас, сэр,- сказал капеллан.- Передам.
Продолжение следует...
Читайте в рассылке
по понедельникам с 9 февраля
Александр Солженицын "Раковый корпус"
Повесть задумана А. И. Солженицыным летом 1954 в Ташкенте, где он лечился в
раковом корпусе. Однако замысел лежал без движения почти 10 лет. В 1964 автор ездил из
Средней России в Ташкент для встречи с его бывшими врачами-онкологами и для уточнения
некоторых медицинских обстоятельств. Вплотную А. И. Солженицын писал "Раковый
корпус" с осени 1965. В 1966 повесть была предложена "Новому миру"" - отвергнута, - и
тогда пущена автором в самиздат. Осенью 1967 "Новый мир" решил всё же печатать
повесть, но встретил твёрдый запрет в верхах.
В 1968 "Раковый корпус" был опубликован по-русски за границей. Впоследствии
переведён практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые
напечатан в 1990.
по четвергам с 26 февраля
Джозеф Хеллер "Уловка-22"
Джозеф Хеллер со своим первым романом "Уловка-22" - "Catch-22" (в более позднем
переводе Андрея Кистяковского - "Поправка-22") буквально ворвался в американскую
литературу послевоенных лет. "Уловка-22" - один из самых блистательных образцов
полуабсурдистского, фантасмагорического произведения.
Едко и, порой, довольно жестко описанная Дж. Хеллером армия - странный мир,
полный бюрократических уловок и бессмыслицы. Бюрократическая машина парализует
здравый смысл и превращает личности в безликую тупую массу.
Никто не знает, в чем именно состоит так называемая "Поправка-22". Но, вопреки
всякой логике, армейская дисциплина требует ее неукоснительного выполнения. И ее очень
удобно использовать для чего угодно. Поскольку, согласно этой же "Поправке-22", никто и
никому не обязан ее предъявлять.
В роли злодеев выступают у Хеллера не немцы или японцы, а американские военные
чины, наживающиеся на войне, и садисты, которые получают наслаждение от насилия.
Роман был экранизирован М.Николсом в 1970.
Выражение "Catch-22" вошло в лексикон американцев, обозначая всякое
затруднительное положение, нарицательным стало и имя героя.
В 1994 вышло продолжение романа под названием "Время закрытия" (Closing Time).