Как-то субботним вечером, в тот самый момент, когда ажиотаж вокруг Гэтсби достиг наивысшего предела, праздничные огни в его саду не зажглись, и на этом закончилась загадочная карьера "друга Марса, Вакха и Венеры" - закончилась столь же таинственно, как и началась. Вначале я обратил внимание на то, что многочисленные авто, с бодрым фырканьем кружащие по серпантину его подъездной дороги, через считанные секунды возвращаются назад, неуверенно тычась бамперами, словно побитые псы. "Да здоров ли он, в самом-то деле?" - подумал я, и отправился на его виллу. Незнакомый прислужник с совершенно бандитской физиономией не пустил меня даже на порог.

- Любезный, уж не болен ли часом мистер Гэтсби?

- Нет, - нагло ответствовал мне этот тип, а потом подумал немного и сквозь зубы добавил: - Сэр.

- Я его давно уже не видел, поэтому и встревожился. Передайте, что мистер Каррауэй заходил справиться о нем.

- Кто? Кто? - грубо переспросил он.

- Каррауэй!

- Каррауэй? Хорошо. Передам. И резко захлопнул дверь.

Моя финка рассказала, что неделю назад Гэтсби рассчитал всю челядь - от садовника до поваров, и взял полдюжины "новых людей", которые в Вест - Эгг не ходят, а заказывают все по телефону - в десять раз меньше, чем прежде. Со слов мальчишки - посыльного из бакалеи, кухня теперь выглядит как "свиное гнездо"; и вообще, у поселян сложилось такое мнение, что "новые люди" не имеют ничего общего с настоящей прислугой.

На следующий день Гэтсби сам позвонил мне по телефону.

- Собираетесь переезжать? - спросил я.

- Пока нет, старина.

- Говорят, вы рассчитали прислугу.

- Просто мне понадобилась такая, которая умеет держать язык за зубами, - Дейзи теперь достаточно часто приезжает сюда во второй половине дня.

Так вот оно что: весь караван - сарай рассыпался, как карточный домик, по мановению ее руки.

- Все они люди Вольфсхайма, он как раз просил пристроить их к какому-нибудь делу, мало того, родственники - братья и сестры. Когда-то содержали маленький отель.

- А, теперь понятно.

Он звонил по просьбе Дейзи - не приеду ли я завтра в Нью - Йорк на ленч? Там будет и мисс Бейкер. Через полчаса перезвонила сама Дейзи, причем мне показалось, что она с облегчением перевела дух, услышав, что я непременно приеду. Что-то происходило. Впрочем, я отказывался верить, что она намеревается воспользоваться моим визитом, чтобы устроить сцену, тем более в духе той, что нарисовал мне Гэтсби во время ночного разговора в саду.

С раннего утра было жарко как в преисподней. Это был один из последних летних деньков, наверное, самый знойный за все лето. Когда мой вагон вынырнул из душного полумрака тоннеля на яркий солнечный свет, фабричные гудки "Нэшнл бискуит компани" как раз рассекали горящую тишину полдня. Раскаленные соломенные сиденья в вагоне только что не дымились, а моя соседка безуспешно обмахивалась газетой и деликатно сопревала в своей белой блузке до тех пор, пока вся газета не промокла. Тогда она бессильно опустила руки и в изнеможении откинулась на спинку сиденья и окунулась в липкую и густую, как кисель духоту вагона. При этом ее ридикюль плюхнулся на пол.

- О, Господи! - вскричала сопревшая леди. Каждое движение давалось с, невероятным трудом, но я наклонился, подобрал ридикюль и передал ей, стараясь держать его за краешек и как можно дальше от себя, чтобы, не дай бог, никто не заподозрил меня в том, что я имею на него какие-нибудь виды, однако абсолютно все пассажиры, включая потную владелицу ридикюля, заподозрили меня именно в этом.

- Ну и жарища! - всякий раз повторял проводник, увидев знакомое лицо в вагоне. - Погодка еще та!.. Пекло!.. Преисподняя!.. Жарко!.. Как вы переносите такую жару?.. А вы?..

Под мокрыми от пота пальцами проводника на моем сезонном проездном билете расплылось темное пятно.

Боже мой; совершенно не к месту подумал я, стоит ли разбирать в таком чудовищном пекле, чьи пышущие зноем губы ты целуешь? чья потная головка промочила твою пижаму над сердцем, с левой стороны груди?..

...По холлу резиденции Бьюкененов гулял легкий ветерок, а мы с Гэтсби стояли у парадной двери и слышали, как где-то внутри разрывается телефон.

- ...Разве что только труп, леди, - прорычал в трубку лакей. - Мне очень жаль, леди, но это решительно невозможно. В такую жару никто из нас не рискует попадаться ему на глаза - до него опасно дотрагиваться...

Само собой разумеется, что говорил он совершенно другое:

- Да... Конечно... Сию минуту позову...

Он повесил трубку и направился к нам с лоснящимся от пота лицом, чтобы с вежливым поклоном принять наши шляпы.

- Мадам ожидает вас в салоне, - пробасил он, безо всякой на то нужды показывая нам дорогу, словно позабыв о том, что в такую жару всякое лишнее движение есть форменный афронт здоровому укладу жизни!

В комнате, надежно затененной маркизами, было уютно и прохладно. Словно два серебряных изваяния Дейзи и Джордан возлежали на громадного размера софе под нежно поющими вентиляторами, придерживая пальчиками подолы белоснежных платьев, чтобы их не поднимал проказник - ветерок.

- Мы не в силах и рукой шевельнуть, - застонали они в один голос.

Напудренная загорелая ручка Джордан на одну секунду задержалась в моей ладони.

- А где же наш прославленный игрок в поло, то есть мистер Томас Бьюкенен? - поинтересовался я.

В ту же секунду в холле раздались хриплые и приглушенные звуки - "прославленный спортсмен" беседовал с кем-то по телефону.

Гэтсби стоял на малиновом ковре посреди комнаты и внимательно разглядывал интерьер. Дейзи посмотрела на него и рассмеялась своим медовым обворожительным смехом. Крохотное облачко пудры взметнулось с ее вздымающейся груди.

- Есть предположение, - шепнула Джордан, - что это звонит та самая особа.

Мы молчали. Голос зазвучал громче и раздраженнее.

- Ну, хорошо. Тогда я вообще не стану продавать вам эту машину... Я вам совершенно ничем не обязан... И вообще, что это за моду вы взяли - звонить людям во время ленча... Впредь попрошу вас...

- Ага, - саркастически заметила Дейзи, - а микрофон-то прикрыл рукой.

- Ну, Дейзи, - попенял я ей, - ты не права. Это на самом деле добросовестная сделка. Bona fide! Я случайно о ней знаю.

Том распахнул двери, на мгновение загородив дверной проем своей атлетической фигурой, и стремительно шагнул в комнату.

- Мистер Гэтсби! - Том протянул ему широкую лопатообразную ладонь с тщательно скрываемой неприязнью. - Искренне рад... сэр... Ник!..

- Принеси чего-нибудь холодненького! - закричала Дейзи.

Стоило ему выйти из комнаты, как она подскочила с софы, подбежала к Гэтсби, с силой наклонила его голову и поцеловала в губы.

- Ты же знаешь, что я тебя люблю, - промурлыкала она.

- По - моему, ты забыла, что здесь находится леди! - сказала Джордан.

Дейзи растерянно посмотрела вокруг.

- Так ты тоже целуйся - с Ником!

- Как тебе не стыдно, бесстыжая ты девчонка!

- А мне все равно! - закричала Дейзи и зацокала деревянными каблучками, стоя на кирпичном приступке перед камином. Затем она вспомнила о жаре и с видом нашкодившей школьницы уселась на софу в тот самый момент, когда няня - опрятная, скромно одетая женщина средних лет - вошла в комнату, ведя маленькую девочку за руку.

- Ах, ты золотко мое! - запела Дейзи, раскрывая объятия. - Пупсик ты мой, беги скорее к мамочке, которая так тебя любит!

Девочка вмиг почувствовала, что няня ослабила хватку, бросилась сломя голову через всю комнату к мамочке и застенчиво уткнулась в складки ее белого платья.

- Ах, ты маленькая моя! Смотри, чтобы мамочка не испачкала пудрой твои золотые волосики! Ну-ка, ну-ка, подними головку и скажи дядям и тете: "Как поживаете..."

Гэтсби и я склонились и ласково пожали неохотно протянутую ладошку. Он с искренним удивлением разглядывал девочку. Думаю, до сих пор он просто не верил в ее существование.

- Няня переодела меня к ленчу, - сказала крошка, сразу же отвернувшись от нас к Дейзи.

- Это потому, что мамочка хотела показать, какая у нее красивая дочка. - Она поцеловала смешную складочку на пухленькой белой шейке. - Ах, ты моя красавица! Настоящая маленькая красавица!

- Да, - тихо согласилась малышка. - А почему у тети Джордан тоже белое платье?

- Тебе понравились мамины друзья? - Дейзи развернула девочку лицом к Гэтсби. - Правда, красивые?

- Где папа?

- Совершенно не похожа на отца, - пояснила Дейзи. - Мамина дочка! Мои волосы, мое лицо.

Дейзи уселась на софу. Няня сделала шаг вперед и протянула девочке руку:

- Пэмми, нам пора.

- До свиданья, моя сладенькая.

Со слезами на глазах девочка оглянулась, ухватилась за руку няни и была выведена за дверь в тот самый момент, когда на пороге комнаты появился Том с четырьмя порциями джина со льдом на сервировочном столике.

Гэтсби взял запотевший бокал.

- Выглядит очень даже освежающе, - принужденно произнес он.

Все начали пить разбавленный джин длинными жадными глотками.

- Где-то я прочитал, - вежливым академическим тоном начал Том, - что Солнце как бы нагревается с каждым годом, и уже очень скоро Земля упадет прямо на Солнце. Вернее, погодите минутку, - наоборот, это Солнце становится холоднее с каждым годом, а потом куда-то упадет. Не хотите ли пройтись, - предложил он Гэтсби. - Хочу показать вам дом и все остальное.

Я вышел с ними на веранду. На изумрудном зеркале оцепеневшего от жары пролива сверкал одинокой искоркой бродяга - парус, неуклонно державший курс на восток - в открытое море. Гэтсби проводил его коротким цепким взглядом и протянул руку в сторону бухты:

- Я живу как раз напротив вас.

- В самом деле.

Мы стояли и смотрели вдаль: прямо у наших ног простирались заросли розовых кустов, воздух дрожал над раскаленным газоном и поросшим сорняками берегом. Белокрылый парусник, казалось, пытался взлететь и раствориться в прохладных небесах за ослепительно голубой линией горизонта. Где-то далеко, вдали от живописных фестонов иссушенного зноем побережья лежал Седой Океан, любовно пестовавший свои благословенные оазисы - острова.

- Вот это я понимаю, - Том кивнул головой в сторону парусника. - Я бы не отказался провести часок на палубе.

Ленч сервировали в прохладной, хорошо затененной и надежно защищенной от солнца полотняными маркизами столовой, мы сидели за столом и запивали нервное напускное веселье холодным элем.

- Господи, - взмолилась Дейзи, - да куда же себя деть сегодня-то! И завтра и в ближайшие три десятка лет!..

- Не нуди! - строго сказала Джордан. - Жизнь начнется осенью, так что терпи до первых дождей!

- Но что же делать в эту жару!.. - чуть ли не со слезами на глазах не унималась Дейзи. - И все расплывается в этом липком мареве. Давайте поедем в город!

По крайней мере, она боролась с жарой, сопротивлялась ей, как могла, отказывалась мириться с собственным бессилием.

- Мне доводилось слышать, что из конюшни можно сделать гараж, - доверительно рассказывал Том, повернувшись к Гэтсби. - Но я первый в этих краях, кто переоборудовал гараж в конюшню.

- Кто хочет ехать в город? - настойчиво спрашивала Дейзи. Гэтсби внимательно посмотрел на нее. - Ах! - вскричала Дейзи. - Вы выглядите так... так свежо...

Их взгляды пересеклись, и они замерли, не спуская друг с друга глаз. Словно остались одни во всем мире. Потом Дейзи с видимым усилием отвела свой взгляд.

- Вы всегда выглядите так свежо! - повторила она. Это было признание в любви, но самое главное, что это поняли все - и Том Бьюкенен в том числе. У него отвисла челюсть, и на какой-то миг он совершенно растерялся, переводя недоуменный взгляд с Дейзи на Гэтсби и опять на Дейзи, словно только что узнал в ней старую, но давно позабытую знакомую.

- Вы напоминаете мне джентльмена с рекламного плаката, - невинно продолжала она. - Знаете, везде висят такие рекламные плакаты...

- Хорошо, - энергично вмешался Том, - в город, значит, в город. Я готов. Тогда собирайтесь и поехали.

Он резко встал. Его сверкающие от злости глаза по - прежнему перебегали с Гэтсби на жену. Никто не шелохнулся.

- Ну же! Так едем или нет? - Том начинал терять самообладание. - В чем дело, черт возьми! Если мы едем, так поехали же, наконец.

Дрожащей рукой он вцепился в бокал и залпом выпил остатки эля. Наконец и Дейзи подала голос, что вывело всех из состояния некоторого оцепенения: мы зашевелились, начали подниматься из-за стола и в конце концов оказались на плавящейся от жары подъездной дорожке.

- А что, мы едем прямо сейчас? - поинтересовалась она. - Даже и по сигарете не выкурим? Что это за спешка такая, не могу понять.

- Мы уже курили - во время ленча, - напомнил Том.

- Право слово, - взмолилась она, - не действуй всем на нервы. Мыслимое ли дело - суетиться в такую жару?

Том молчал.

- Ну, тогда делай, как знаешь, - устало сказала она. - Джордан, пошли.

Леди поднялись наверх - собираться. Мы же остались снаружи, переминаясь с ноги на ногу на раскаленной гальке. Серебряный завиток луны уже парил в белесом небе. Гэтсби раскрыл было рот, собираясь что-то произнести, но внезапно передумал; тем временем Том уже резко развернулся и нетерпеливо смотрел ему в глаза.

- А где ваша конюшня? - с усилием произнёс Гэтсби.

- Четверть мили вниз по дороге.

- О - о-о.

В разговоре наступила пауза.

- Зачем это нужно - ехать в город? Не понимаю - резко сказал Том. - Взбредет же в голову этим женщинам...

- Мы берем с собой что-нибудь выпить? - крикнула Дейзи из окна.

- Сейчас захвачу виски, - сказал Том и пошел в дом.

Гэтсби повернулся ко мне, словно на шарнирах:

- Не получается у меня салонный треп в этом доме, старина.

- Она очень неосторожна, - начал я. - У нее такой голос... В нем, э - э-э...

- В нем звенит презренный металл, старина, - неожиданно закончил мою фразу Гэтсби.

В самом деле! Как же я не обращал внимания на это раньше! В нем действительно звенели деньги - вот что так восхищало меня в напевных переливах ее голоса, вот что звучало победным лейтмотивом... Неприступные замки... белокаменные палаты... младая королевна с золотым гребнем...

Появился Том, на ходу заворачивая в полотенце кварту виски. Следом за ним - Дейзи и Джордан в изящных шапочках из плотного шелка со сложным узором из золотых и серебряных нитей, а через руку - легкие накидки с капюшонами.

- Поехали в моей машине, - предложил Гэтсби, пробуя на ощупь раскаленную обивку сидений зеленой кожи. - Конечно, надо было бы запарковать ее в тени.

- А коробка скоростей у вас стандартная? - поинтересовался Том.

- Да.

- Знаете что, берите мою машину, а я поведу вашу прямо до города. Договорились?

Это предложение пришлось Гэтсби явно не по душе.

- Боюсь, горючего не хватит, - осторожно возразил он.

- Что вы! Там его почти под завязку! - бесцеремонно заявил Том. Потом добавил: - А не хватит - так вон сколько аптек по пути. Сейчас там чего только не продают!

Нарочитая пауза словно подчеркнула это внешне безобидное замечание. Я обратил внимание, что сразу же после этих слов Дейзи хмуро посмотрела на Тома, а Гэтсби... - что до него, то по его лицу скользнуло непередаваемое выражение, прежде ему совершенно несвойственное, но в то же время идеально ложащееся на те слухи и сплетни, которые мне довелось слышать о нем прежде.

- Садись, Дейзи, - Том подтолкнул ее к машине Гэтсби, крепко удерживая за локоть. - Прокачу с ветерком в этом цирковом фургоне.

Он открыл дверцу, но она ужом выскользнула из его рук.

- Знаешь что, бери Ника и Джордан, а мы поедем в нашей машине.

Она подошла к Гэтсби и осторожно дотронулась до его руки. Том, Джордан и я устроились на переднем сиденьи огромного лимузина Гэтсби. Том примерялся к незнакомому управлению, попеременно опуская один рычаг за другим, затем мы рванули с места, со свистом рассекая густой и липкий воздух, сразу же потеряв из виду их машину.

- Ну и как вам это нравится? - спросил Том.

- Нравится... что?

Он жестко посмотрел на меня, должно быть, отдавая себе отчет в том, что мы с Джордан давно уже в курсе дела.

- Не держите меня за болвана! - сказал он. - Что же я, по - вашему, совсем ничего не вижу! А если это и так, то у меня иногда появляется, ну, второе зрение, - знаете такое? Поэтому я и вижу, что нужно делать. Мне плевать, верите вы или нет, но наука... Эх!..

Том осекся. Суровая правда жизни взяла верх над его философическими построениями, не дав погрязнуть в трясине теоретизирования и отвлеченных материй.

- Я тут на досуге провел небольшое частное расследование - покопался в прошлом этого парня, - продолжил он. - Кабы знать, что из этого всего выйдет, копнул бы и глубже.

- Наверное, и к медиуму пришлось заглянуть - ну, на спиритический сеанс? - не без ехидства спросила Джордан.

- Чего? - вытаращил он глаза, и даже смутился, когда мы дружно рассмеялись. - К медиуму?

- Разузнать о Гэтсби.

- О Гэтсби? Это еще для чего! Я же говорил, что провел расследование насчет его прошлого...

- ...И обнаружил, что он выпускник Оксфорда, - помогла Джордан.

- Ага, выпускник... Держи карман шире... Оксфордец, который носит розовую двойку!

- Как бы то ни было, но он окончил Оксфорд.

- Разве что в Нью - Мексико, если там, конечно, есть Оксфорд, - презрительно фыркнул Том, - или что-нибудь в этом роде.

- Послушай, Том, - сердито начала Джордан, если ты такой щепетильный, для чего пригласил его на ленч?

- Это Дейзи. Она знала его еще до того, как мы поженились. Одному Богу известно, - откуда.

По мере протрезвления Том, Джордан и я становились все мрачнее и раздражительнее. После обмена репликами мы сочли за благо немного помолчать. Как только на горизонте показались потускневшие глаза доктора Т. Дж. Эклберга, я вспомнил насчет бензина.

- Достаточно, чтобы добраться до города, - сказал Том.

- Посмотри, гараж прямо под носом, - сказала Джордан. - Я не хочу застрять на дороге в такую жуткую жару.

Том с ожесточением нажал на оба тормоза, мы скользнули на пыльную площадку перед гаражом с вывеской Джорджа Вильсона и остановились, как вкопанные. Заторможенный хозяин показался на пороге заведения примерно через минуту и вылупил на нас ничего не выражающие глаза.

- Нам нужно заправиться, - грубо процедил Том. - Не думаете же вы, что мы приехали полюбоваться окрестностями свалки?

- Я болен, - сказал Вильсон, даже не пошевельнувшись. - Отвратительно чувствую себя с самого утра.

- Что стряслось?

- Ломота в теле... выворачивает всего наизнанку...

- Так что, нам самим заправляться? - спросил Том. - Странно, с утра ваш голос показался мне очень даже бодрым.

Вильсон нерешительно оторвался от дверного косяка, с трудом спустился с порога и тяжело дыша, начал свинчивать крышку бензобака. На солнце ему стало совсем невмоготу, а лицо приобрело какой-то синюшно - зеленый оттенок.

- Я вовсе не хотел беспокоить вас во время ленча, просто мне позарез нужны деньги, поэтому хотел узнать, что вы собираетесь делать со старой машиной.

- А новая вам не по душе? Купил по случаю на прошлой неделе, - сказал Том.

- Вот эта, желтая? - спросил Вильсон, подкачивая бензин. - Красавица!

- Могу уступить!

- Заманчиво! - улыбнулся Вильсон. - Но лучше я попробую заработать немного денег на вашей старой машине.

- А что это ни с того, ни с сего за спешка с деньгами?

- Немножко заржавел здесь - на востоке. Хочу уехать на Запад. Мы с женой уже все решили.

- Ваша жена решила уехать... - ошеломленно повторил Том.

- Она твердит об этом последние десять лет. - Запыхавшийся Вильсон прислонился к насосу, прикрыв ладонью глаза. - Теперь все равно уедет, даже если передумает. Я окончательно решил увезти ее отсюда.

Вздымая облако пыли, мимо нас промчалось авто, и кто-то помахал нам оттуда рукой. - Сколько я вам должен? - резко спросил Том.

- Ходят тут разные слухи, продолжал Вильсон, - прослышал я тут кое-что. Поэтому и собрался уезжать. Да, поэтому и деньги понадобились...

- Так сколько я вам все-таки должен?

- Один доллар двадцать центов.

Меня обволакивали липкие волны безжалостной жары, от которых путались мысли, и несколько долгих мгновений я испытывал настоящую дурноту, однако же сообразил, что "слухи, о которых прослышал" мистер Вильсон, никоим образом не связаны с Томом Бьюкененом, - во всяком случае, пока. Просто он узнал, что Миртл живет другой, неизвестной ему жизнью, в другом, чуждом ему мире. Осознание этого и стало причиной его душевного и физического недомогания. Я взглянул на него, потом на Тома, который также узнал много нового о своей жене менее часа тому назад, и пришел к выводу, что действительно "несть эллина и иудея" - в смысле различий, расовых либо социальных; зато дистанция огромного размера разделяет человека больного и человека здорового. Вильсон был настолько больным, что выглядел виноватым, безнадежно виноватым, как если бы прямо на наших глазах обесчестил невинную девушку.

- Так и быть, я продам вам эту машину, - сказал Том. - Пришлю завтра после обеда.

По вечерам окрестности чудовищной свалки всегда будили во мне смутное беспокойство, но и сегодня, при ослепительно ярком солнечном свете, я испытал похожее чувство, - вот и сейчас я испуганно оглянулся, словно интуитивно ощутил нечто угрожающее и смертельно опасное за спиной. Огромные бдящие глаза доктора Т. Дж. Эклберга парили в вышине над кучами золы и пепла, но я почувствовал, что за нами следят еще одни глаза, находящиеся менее чем в двадцати футах от нас, и следят не менее пристально.

Занавесь в одном из окон второго этажа над гаражом была слегка отдернута, и, скрываясь в глубине комнаты, за нами пристально наблюдала Миртл Вильсон. Она была настолько поглощена этим занятием, что не замечала ничего вокруг и не понимала, что и ее могут увидеть; обуревавшие ее чувства проявлялись на подвижном лице так, как постепенно проявляется изображение на негативе; я и раньше замечал, как в приступе необузданной ревности обезображиваются прекрасные женские черты. Но ненависть, легко читавшаяся на лице Миртл, показалась мне бессмысленной и необъяснимой, пока я не понял, что она предназначается вовсе не Тому, а Джордан Бейкер, которую несчастная ревнивица приняла за его жену.

* * *

Я не знаю смятения более разрушительного, чем смятение неглубокого ума. Непритворная паника овладела Томом, когда он вел машину, словно подстегиваемый обжигающими бичами ревности. Час назад он безраздельно владел женой и любовницей, а теперь остался в одиночестве, брошенный и покинутый всеми. И он давил и давил на газ, словно мчался за Дейзи и одновременно старался уехать за тысячу миль от Вильсона. Мы неслись со скоростью пятьдесят миль в час по направлению к Астории, пока среди стальных кружев ферм надземки не показалось синее авто Бьюкененов.

- В районе 50-й стрит есть много кинотеатров, где довольно-таки прохладно, - заметила Джордан. - Нью - Йорк хорош летом, во второй половине дня, когда улицы пустеют. Тогда в нем появляется что-то греховное, сладострастное и благоухающее, так и кажется, что перезрелые запретные плоды начнут сыпаться тебе прямо в руки.

Слово "сладострастный" еще больше обеспокоило Тома, но, прежде чем он успел запротестовать, синий автомобиль Бьюкененов затормозил и остановился, а Дейзи жестом показала, чтобы мы подъехали к ним поближе.

- Куда поедем? - крикнула она.

- Как насчет кино?

- Там жарко, - жалобно промурлыкала она. - Знаете что, вы поезжайте, а мы покатаемся по городу, а потом заедем за вами. Назначим свидание на углу, - вымучено пошутила она. - Вы меня легко узнаете - я буду мужчиной с двумя сигаретами в зубах.

- Хватит препираться! - цыкнул Том, услышав возмущенные гудки грузовика, которому мы перекрыли дорогу. - Следуйте за нами на южную сторону Центрального парка - к "Плаза".

Несколько раз он оборачивался, чтобы посмотреть на свою машину, а если Гэтсби и Дейзи отставали, Том притормаживал и ждал, пока они окажутся в пределах видимости. Думаю, он всерьез опасался, что они свернут в боковой проезд и навсегда исчезнут из его жизни.

Но они не исчезли, а мы непонятно для чего сняли на весь вечер роскошный сьют в отеле "Плаза".

Я запамятовал подробности бурной и шумной дискуссии, в результате которой все мы оказались запертыми в золоченой клетке отеля - дворца, зато прекрасно помню охватившее меня чувство гадливости: мокрое от пота белье липло к ногам, обвиваясь вокруг них, как клубок скользких омерзительных гадов, а по спине струйками и потоками бежали горячие капли - бусинки пота. Первоначальная идея возникла в перегревшейся головке Дейзи, которая предложила снять пять ванных комнат и принять освежающую ванну, и более реальные и предметные очертания, когда кто-то заговорил об "уголке отдохновения, где можно выпить мятного джулепа". Каждый из нас про себя и вслух назвал эту затею сумасбродной, по меньшей мере, полдюжины раз, но все закончилось тем, что, галдя и перебивая друг друга, мы объяснились со слегка ошеломленным клерком и отправились в номер, внушив или тщась внушить себе, что все это необыкновенно весело и забавно...

Сьют представлял собой анфиладу длинных и душных помещений, а когда мы раскрыли окна, со стороны Центрального парка пахнуло пыльной сухостью раскаленной листвы, хотя дело шло к послеобеденному чаю. Дейзи подошла к зеркалу и, повернувшись к нам спиной, стала поправлять растрепавшуюся прическу.

- Шикарный сьют! - уважительно промолвила Джордан, и все мы рассмеялись.

- Откройте другое окно! - скомандовала Дейзи, не отходя от зеркала.

- Других нет.

- Хорошо, тогда звоните и заказывайте... топор!

- Для начала не произносите больше этого слова "жара", - раздраженно заявил Том. - А то заладили одно и то же - "жарко, жарко", - от этого только в десять раз хуже становится.

Он аккуратно развернул полотенце и поставил на стол захваченную из дома кварту виски:

- Почему бы вам не оставить Дейзи в покое, старина, - сказал Гэтсби. - Ведь это именно вы вытащили нас в город.

Наступила пронзительная тишина. Неожиданно телефонный справочник сорвался с гвоздя и свалился на пол. Джордан растерянно прошептала: "Прошу прощения..." Однако на этот раз ни один из нас не засмеялся.

- Я подниму, - быстро сказал я.

- Я сам! - Гэтсби внимательно рассмотрел лопнувший шнурок и выдавил из себя нечто вроде "гмм", затем бросил справочник на стул.

- Это ваше любимое словечко, да? - резко спросил Том.

- Какое же?

- Ну, это вот ваше - "старина". На какой, интересно, свалке вы его откопали?

- Послушай, Том, - сказала Дейзи, отворачиваясь от зеркала. - Если ты собираешься грубить, то я немедленно отсюда уйду. Лучше позвони и закажи лед для джулепа.

Не успел он дотянуться рукой до телефона, как в сгустившуюся вокруг нас осязаемую и липкую духоту откуда-то снизу из танцевальной залы отеля ворвались мощные торжественные аккорды свадебного марша Мендельсона.

- Какой ужас! - мрачно заметила Джордан. - Кто-то ведь женится в такую жару!

- Ну и что! - сказала Дейзи. - Я вот выходила замуж в середине июня. Июньский Луисвилль! По - моему, кто-то даже упал в обморок... Кто же это был... не помнишь, Том?

- Билокси, - сухо ответил он.

- Точно, Билокси! - вспомнила Дейзи. - "Чурбан - Билокси", он еще занимался боксом! Я не шучу! Билокси, родом из Билокси, штат Миссисипи.

- Да, да, - вмешалась Джордан, - они принесли его в наш дом, ведь мы жили через два дома от церкви. Он проторчал у нас ровно три недели, пока папочка чуть ли не вышвырнул его за порог. А папа умер на следующий день после этого. - Она помолчала с минуту и добавила, словно последние ее слова прозвучали несколько неуважительно к памяти родителя: - Конечно, не было совершенно никакой связи между этими двумя событиями.

- Знавал я некоего Билла Билокси из Мемфиса, - подключился я.

- Так то был его кузен. За те три недели я выучила наизусть всю его родословную до десятого колена! - сказала Джордан. - Он еще подарил мне алюминиевую клюшку - так я ею до сих пор играю.

С началом собственно свадебной церемонии бравурная музыка внизу затихла, а следом за приветственными возгласами гостей "йе - е-йе", грянул джаз, объявляя свадебный бал открытым.

- Возраст дает о себе знать! - сказала Дейзи. - Будь мы помоложе, кинулись бы танцевать!

- Помни о Билокси! - предостерегла ее Джордан. - А где ты с ним познакомился, Том?

- С Билокси? - сосредоточенно нахмурил брови Том. - Я его вообще впервые увидел. Это был какой-то бойфренд Дейзи.

- Впервые слышу! - возмутилась Дейзи. - Я его и знать не знала. Вспомни, ведь это ты приволок его с собой в частном пульмане.

- Правильно, но только потому, что он сказал, будто знает тебя с детства и вырос с тобой чуть ли не на одной улице в Луисвилле. Эйза Берд привел его на перрон в последнюю минуту и попросил взять с собой.

Джордан ухмыльнулась.

- Понятно, парень решил задаром проехаться на родину. Он тогда рассказывал мне, что был президентом вашего академического выпуска в Йеле.

Мы с Томом посмотрели друг на друга с недоумением.

- Билокси?

- Во - первых, у нас не было никаких президентов... Том неожиданно развернулся к Гэтсби, который отбивал носком ботинка короткий беспокойный ритм.

- Между прочим, мистер Гэтсби, если я ничего не путаю, вы - выпускник Оксфорда?

- Я бы так не утверждал...

- Но, по слухам, вы там учились.

- Учился... Наступила пауза, а затем прозвучал голос Тома - недоверчивый и даже оскорбительный:

- А, так вы там учились примерно в то же время, что и Билокси... в Нью - Хейвене!

И вновь пауза. Официант робко постучал в дверь и вошел в номер, неся на подносе мелко нарезанную мяту и кусочки колотого льда. Он священнодействовал посреди мертвой напряженной тишины, которая была нарушена только вежливым "спасибо" и мягким щелчком двери. После бесшумного исчезновения официанта я с напряжением стал ожидать окончательного прояснения этого сокрытого в прошлом факта биографии Гэтсби.

- Я ведь уже говорил вам, что учился в Англии.

- Прекрасно помню. Только хотелось бы уточнить - когда.

- Это было в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Но пробыл там только пять месяцев, поэтому и не могу в полной мере причислять себя к воспитанникам Оксфорда.

Мистер Бьюкенен искоса посмотрел на нас, словно желал убедиться в том, что и нас заинтриговал этот эпизод из жизни мистера Гэтсби, к которому сам он относился с явным недоверием.

- После заключения перемирия некоторым офицерам была предоставлена возможность отправиться в любой из университетов Англии или Франции, - продолжил Гэтсби.

Я едва удержался от искушения вскочить и дружески похлопать его по спине. Как это происходило уже не раз, мое искреннее к нему доверие было целиком и полностью восстановлено.

Дейзи поднялась и, не скрывая торжествующей улыбки на лице, подошла к столу.

- Открой виски, Том, - скомандовала она, - я смешаю тебе джулеп. Может, тогда ты перестанешь казаться тупицей самому себе! Смотри сюда, берем мяту...

- Отстань, - огрызнулся Том. - Мистер Гэтсби, позвольте задать вам еще один вопрос.

- Я весь внимание, мистер Бьюкенен, - вежливо ответил Гэтсби.

- Какого, собственно, дьявола вы устраиваете дебош в моем доме?

Разговор начистоту не мог не устраивать Гэтсби, и он определенно был доволен таким поворотом.

- Какой дебош? - Дейзи переводила испуганный взгляд с одного на другого. - По - моему, это ты скандалишь. Умоляю, держи себя в руках.

- В руках! Как же! - взъерепенился Том. - Я был бы последним слизняком, если бы сидел и молчал в тряпочку, пока мистер Никто, родом из Ниоткуда, занимался любовью с моей собственной женой! Я вам прямо скажу: я в такие игры не играю... Да что же это такое творится, в самом-то деле! А ведь все с этого и начинается, ну, с глумления над устоями и браком, а потом - потом всё рушится к чертям собачьим - и да здравствует законный брак между белыми и черномазыми!..

Распаленный собственной тарабарщиной, он ощущал себя последним защитником бастионов цивилизации и белой расы.

- Но ведь все здесь присутствующие относятся к белой расе, - промурлыкала Джордан.

- Возможно, я не пользуюсь такой популярностью, как некоторые, - вечеринок не устраиваю, приемов не даю, балов не закатываю, - продолжил Том. - Нынче стало модным обзаводиться кучей друзей, правда, для этого нужно превратить собственный дом в свинарник, но для некоторых это не беда!

Я был вне себя, все мы были разозлены, но гневные филиппики Тома не могли не вызывать приступов смеха, как только он открывал рот. В нем определенно погибал великий актер, во всяком случае, до сих пор мне не доводилось видеть более убедительного перевоплощения распутника в ханжу.

- Имею кое-что сказать вам, старина, - начал было Гэтсби.

Но Дейзи прервала его:

- Пожалуйста... Прошу вас... - беспомощно начала она. - Не надо... Давайте поедем домой... Все поедем домой...

- В самом деле, - сказал я, вставая со стула, - поехали, Том, слишком жарко для выпивки.

- Нет, я хочу знать, что имеет сказать мне мистер Гэтсби.

- Ваша жена не любит вас, - сказал Гэтсби. - Она никогда не любила вас. Она любит меня.

- Полноте, да в своем ли вы уме?! - воскликнул Том. Гэтсби, раскрасневшийся от волнения, вскочил на ноги.

- Она никогда не любила вас, слышите, вы... - зарычал он. - Она вышла за вас только потому, что я был беден, а она устала ждать. Да, это была страшная ошибка, но ее сердце всегда принадлежало мне и больше никому.

Мы с Джордан решили оставить их наедине и собрались было уходить, но Том и Гэтсби поочередно требовали, чтобы мы обязательно оставались, словно намекали, что скрывать им совершенно нечего, а нам-де предоставляется прекрасная возможность набраться ума - разума и окунуться в бурлящий океан страстей.

- Сядь на место, Дейзи, - Том безуспешно попытался придать своему голосу отеческие нотки. - Что происходит? Я хочу, чтобы ты мне все рассказала.

- Я расскажу вам, что происходит, - сказал Гэтсби, - происходит вот уже пять лет, а вы и не знали.

Том немедленно повернулся к Дейзи.

- Значит, ты встречалась с ним за моей спиной уже пять лет?

- Не встречалась, - сказал Гэтсби. - Да мы и не могли встречаться. Но все эти пять лет мы любили друг друга, старина. Видите, а вы и не знали...

- Ну и? - Том самодовольно откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы на животе, как настоятель перед клириками, но тут же от его "благочестия" не осталось и следа. - Да вы... вы - сумасшедший! - закричал он. - Я не знаю и знать не хочу, что там было у вас пять лет тому назад, когда я не знал Дейзи, но, будь я проклят, если понимаю, как это вы умудрились приблизиться к ней ближе, чем на милю, разве что доставляли с черного хода товары от бакалейщика. Но это не так уж и важно, зато все остальное - это наглое и беспардонное вранье. Дейзи любила меня тогда, любит она меня и сейчас.

- Нет, - сказал Гэтсби, покачав головой.

- Любит! Любит! Беда в том, что временами ей приходят в голову разные глупости, и она сама не знает, что делает. - Том глубокомысленно покачал головой. - Более того, и я ее люблю. Всякое бывало, в смысле, и я позволял себе иногда покутить или свалять дурака, но всякий раз, заметьте, возвращался, храня верность в душе только ей одной.

- Ты отвратительный... низкий человек, - сказала Дейзи. Она повернулась ко мне и спросила осевшим и полным презрения голосом: - Знаешь, почему мы уехали из Чикаго, Ник? Просто удивительно, что тебе до сих пор ничего неизвестно о его похождениях.

Гэтсби подошел к Дейзи и встал рядом с ней.

- Дейзи, все это уже в прошлом, - твердо сказал он. - Больше это не имеет никакого значения. Просто скажи ему правду - скажи, что никогда не любила его. Скажи - и покончим с этим раз и навсегда.

Дейзи смотрела на него невидящими, полными слез глазами.

- Как же я могла... Как же я могла любить этого человека... Ведь он...

- Дейзи, ты никогда его не любила.

Дейзи пребывала в нерешительности, она беспомощно посмотрела на меня и Джордан, словно искала у нас поддержку, посмотрела так, будто до нее только что дошло, что она делает то, чего никогда не рискнула бы сделать. Но мосты уже были сожжены, и отступать ей было некуда.

- Я никогда не любила... его, - неохотно произнесла она.

- И в Капиолани? - внезапно спросил Том.

- Да...

Волны раскаленного воздуха доносили до нас приглушенные астматические аккорды из танцевальной залы.

- И когда я нес тебя на руках из "Панч Боул", чтобы ты не промочила ноги? - ласково спросил Том чуть охрипшим голосом. - Дейзи?..

- Прошу тебя, не надо... - холодно сказала она, но уже без прежней агрессивности.

Она взглянула на Гэтсби:

- Видишь, Джей... - начала она и запнулась, прикуривая сигарету дрожащей рукой. Вдруг она швырнула сигарету и горящую спичку на ковер.

- Боже мой, ты хочешь от меня слишком многого! - крикнула она ему в лицо. - Я люблю тебя - разве этого тебе недостаточно? Я не в состоянии изменить прошлое. - Дейзи начала беспомощно всхлипывать. - Я любила его... когда-то, но я любила и тебя... тоже.

Гэтсби потрясенно раскрыл глаза, потом, словно в изнеможении, опустил веки.

- Ты любила и меня... тоже? - повторил он.

- И это вранье! - кровожадно оскалился Том. - Да она о вас и знать ничего не желала! Черт побери, да когда же вы, наконец, поймете: было между нами такое, о чем вы никогда не узнаете, такое, о чем мы с ней никогда не забудем, даже если захотим.

Казалось, каждое его слово причиняет Гэтсби жестокую боль.

- Прошу вас... дайте нам объясниться наедине... - с трудом выдавил из себя Гэтсби. - Она... ей вот - вот станет дурно...

- Даже с глазу на глаз я не смогу сказать, что никогда не любила Тома, - жалобным голоском пролепетала Дейзи, - это... это не было бы правдой.

- Конечно, не было, - согласился Том. Дейзи повернулась к мужу.

- Тебя это разве когда-нибудь волновало?

- Волновало, - твердо сказал Том, - а с сегодняшнего дня я буду еще больше заботиться о тебе.

- Вы ничего не поняли, - вмешался Гэтсби, в его голосе слышались нотки легкой паники. - Вам больше не придется заботиться о ней. Никогда.

- Это еще почему? - Том взглянул на него, наивно округлив глаза, а потом расхохотался. Он уже полностью пришел в себя и хорошо держал удар. - Это еще почему? - повторил он.

- Потому, что Дейзи уходит от вас.

- Нонсенс!

- Это действительно так, Том, - с усилием прошептала Дейзи.

- Нет, она не уйдет от меня! - рявкнул Том, переходя в контрнаступление. - Во всяком случае, не к отпетому мошеннику. Да, Дейзи, обручальное кольцо, которое он наденет тебе на палец, ему еще нужно где-нибудь стянуть!

- Я больше этого не вынесу! - возопила Дейзи. - О, пожалуйста, давайте уедем!

- Да кто вы такой, черт побери?! - нанес удар Том. - Вообще-то я имею несчастье знать, что вы ошиваетесь среди таких же жуликов и аферистов, как и вы сами, - вроде Мейера Вольфсхайма и его шайки. Да, мистер Гэтсби, я тут провел небольшое частное расследование о ваших махинациях и рассчитываю узнать еще больше - буквально на днях.

- Узнавайте, узнавайте, - с жесткой насмешливостью сказал Гэтсби. - Разве я вам препятствую, старина?

- Так вот, - Том повернулся к нам и монотонно, как прокурор, забубнил: - В результате проведенного расследования удалось установить, что же представляют собой на самом деле так называемые "аптеки" некоего лица, именующего себя "Гэтсби". А ведь действительно "удалось установить", мистер Гэтсби! - Теперь Том обращался только к нам. - Он и этот Вольфсхайм скупили множество аптек в наших пригородах и в Чикаго и нелегально торговали спиртным из-под прилавка. Вот вам одна из его афер! Я с самого начала не сомневался, что он бутлегер, и, как видите, не так уж и ошибся!

- Ну и что из того? - вежливо осведомился Гэтсби. - А вот ваш приятель, некто Вальтер Чейз, не побрезговал нашим обществом - происхождение позволило, знаете ли.

- Да, не побрезговал, а вы его и подставили, разве не так? По вашей милости он провел месяц за решеткой в Нью - Джерси, черт побери. Жаль, что вы не слыхали, как он прохаживается по вашему с Вольфсхаймом адресу.

- Он пришел к нам без цента в кармане и был рад любому заработку, старина.

- Никогда больше не называйте меня "старина"! - заорал Том. Гэтсби молчал. - Вальтер мог много чего рассказать о ваших жульнических тотализаторах и других противозаконных делишках, но только Вольфсхайм заткнул ему рот, - да вы и сами об этом прекрасно знаете.

И опять на лице Гэтсби появилось и сразу же исчезло то непередаваемое, но вместе с тем узнаваемое выражение, которое буквально потрясло меня сегодня.

- Правда, аптеки - это так, не дела, а делишки, - не торопясь, продолжил Том. - Зато сейчас вы затеяли такое дельце, о котором Вальтер даже не рискнул мне рассказать, не иначе, как опасаясь за свою собственную жизнь.

Я посмотрел на Дейзи, которая, широко раскрыв испуганные глаза, уставилась на какую-то точку на стене между мужем и Гэтсби, а Джордан начала свои цирковые трюки - балансирование невидимыми предметами на подбородке. Потом я посмотрел на Гэтсби - и даже испугался, настолько меня поразила гримаса, обезобразившая его лицо. Я уже говорил, что с предубеждением отношусь ко всякого рода слухам и сплетням - вроде тех, что довелось услышать на той вечеринке в его саду, однако в этот момент о нем можно было сказать, что он "убил человека" или же в состоянии легко сделать это. При всей надуманности и даже некорректности подобных мыслей не думаю, что нашлись бы более точные слова, чтобы описать тогдашнее состояние и соответствующее ему выражение лица мистера Гэтсби.

С минуту он пытался овладеть собой, затем заговорил - веско, эмоционально и с поразившим меня внутренним достоинством; Гэтсби обращался исключительно к Дейзи, категорически отметая все обвинения, подозрения и упреки, включая и те, которые не были еще высказаны в его адрес. Но с каждым его словом Дейзи все больше замыкалась в себе, а мощный голос Гэтсби постепенно затухал, превращаясь в жалкое бормотание. И только израненная птица - надежда трепетала в золоченой клетке, била слабеющими крылами, и только отчаянный и безнадежный голос - стон пульсировал в душном и липком воздухе ставшего вдруг тесным сьюта, взывая и моля:

- Пожалуйста, Том. Я не могу здесь больше...

Вся ее смелость и решимость испарились. Я видел перед собой страшно испуганную, растерянную и глубоко несчастную женщину.

- Мистер Гэтсби отвезет тебя домой, Дейзи, - сказал Том. - В своей машине.

Она со страхом посмотрела на мужа, словно ожидая подвоха, но он продолжил с великодушным пренебрежением:

- Поезжай. Он больше не будет тебе досаждать. Пусть это послужит тебе хорошим уроком. Думаю, и мистер Гэтсби понял, наконец, что этот флирт зашел уж слишком далеко...

Они ушли не сказав ни слова, судорожно глотая липкий воздух, - одинокие, униженные и оскорбленные одним только нашим сочувствием.

Том достал полотенце и начал бережно укутывать так до сих пор и не открытую кварту виски.

- Или выпьем на дорожку? Джордан?... Ник? Я не ответил.

- Ник? - переспросил он еще раз.

- Что?

- По капельке?

- Не хочу... Надо же, только сейчас вспомнил: сегодня у меня день рождения!

Мне исполнилось тридцать лет, а впереди - мрачная перспектива. Начиная с завтрашнего дня, подумал я, начну разменивать четвертый десяток!

Было уже семь, когда мы сели в синее авто Тома и поехали в Лонг - Айленд. Том не закрывал рта, веселился и острил, но мы с Джордан словно ничего не слышали. Его голос доносился до нас как через слой ваты, звучал как в отдалении, как шум городских улиц, как грохот надземки, как... Даже сострадание имеет свои границы, и мы с Джордан были только рады тому, что разыгравшаяся на наших глазах трагедия остается где-то там - за сверкающей завесой нью - йоркских лампионов. Тридцать! - это еще десять лет одиночества, съеживающийся, как шагреневая кожа "синодик" приятелей - холостяков, иссякающий резерв энтузиазма и серебрящиеся виски! Рядом со мной сидела Джордан, не в пример Дейзи совершенно не склонная обременять себя тяжким грузом воспоминаний и несбывшихся надежд. Когда мы въехали на неосвещенный в это время суток мост, ее бархатистая щечка томно склонилась на мое плечо, а мягкая нежная ладошка сняла с души непосильное бремя внезапно обрушившихся на меня десятилетий.

Мы мчались вперед - навстречу смерти, поджидавшей нас там, за крутыми поворотами, в предвечерних сумерках стынущего дня.

Грек Михаэлис, владелец кофейни, расположенной среди куч золы на Поле Пепла, был главным свидетелем судебного следователя. Именно этот молодой человек и предстал перед коронером и его жюри на предварительном слушании обстоятельств насильственной смерти Миртл Вильсон, произошедшей при невыясненных обстоятельствах. В этот день он не вставал с постели примерно до пяти, пока не спала жара, потом вышел проветриться и зашел в гараж к соседу. Джордж Вильсон сидел в своем крошечном офисе, причем выглядел он неважно. Михаэлису даже показалось, что тот серьезно болен, во всяком случае, лицо его было изжелта - белым и мало чем отличалось по цвету от шевелюры, кроме того, у Вильсона был жесточайший приступ лихорадки. Его так и трясло. Грек попытался убедить его принять лекарства и лечь в постель, но тот отказался, дескать, не может он болеть, иначе пойдет прахом и без того на ладан дышащий бизнес. По свидетельству грека, все время, пока они препирались, над головой раздавались невнятные крики, непонятный шум и странный грохот.

- Это я запер жену наверху в ее комнате, - спокойно объяснил Вильсон. - Пусть побесится до послезавтра, а там мы отсюда съедем.

Михаэлис был ошеломлен: четыре года они прожили по соседству, и он никогда не замечал за Вильсоном склонности к дурному обращению со своей супругой. Он относился к породе битых, ломаных или, скорее загнанных жизнью людей, которые трудятся день - деньской не покладая рук, а потом садятся на стул в дверях и глазеют на прохожих да на проносящиеся мимо машины. Все молчат - и он молчит, спросят его - он ответит и улыбнется своей бесцветной, но приятной улыбкой. И всю жизнь он состоял при своей супруге, а не она при нем.

Естественно, Михаэлис попытался узнать, что же произошло, но Вильсон не сказал ни слова, а вместо этого с подозрением посмотрел на визитера и стал выпытывать, где он был и что он делал в тот или иной день, в тот или иной час!

Ему успел изрядно надоесть этот допрос с пристрастием, но тут на дороге показались рабочие, направлявшиеся в его кофейню, и он воспользовался этим, чтобы поскорее уйти, пообещав заглянуть попозже. Но так и не заглянул, забыв - вот и все. В восьмом часу он выглянул из своей конуры и сразу же услышал голос миссис Вильсон, которая бранилась, но уже внизу, в гараже, и только тогда вспомнил о недавнем разговоре.

- Бей, животное! - кричала она, - бей же! бей! грязное ничтожество! трус!

Через секунду она с криками выскочила на дорогу вечерние сумерки, выскочила, размахивая руками, и, прежде чем Михаэлис успел шевельнуться, все было кончено.

"Машина смерти", как ее потом прозвали газетчики, даже не притормозила. Михаэлис рассказывал, что она вынырнула из сгущающейся полутьмы, а потом, словно в замедленном кино, поплыла над дорогой, и ее вроде бы повело в сторону обочины; за эти несколько полных драматизма мгновений, слившихся для него в одно мрачное видение, он даже не успел разглядеть толком, какого цвета была промчавшаяся как пуля машина, в мгновение ока исчезнувшая за поворотом; грек только и смог сказать первому подоспевшему патрульному, что вроде она была светло - зеленая. Встречная машина, направлявшаяся в Нью - Йорк, резко затормозила, остановившись в какой-то сотне ярдов от тела, и водитель бросился туда, где, скрючившись, лежала на боку безжалостно убитая Миртл Вильсон, а ее густая темная кровь текла из ран, перемешиваясь с пеплом и пылью.

Михаэлис и шофер были первыми, кто оказался у лежавшего на дороге тела, но, осторожно расстегнув еще мокрую от пота блузку, они даже не стали слушать сердце, поскольку первое, что сразу же бросилось им в глаза, была оторванная левая грудь, повисшая на лоскутке кожи и завалившаяся куда-то вбок. Широко раскрытый рот был надорван в уголках, будто она в страшном последнем крике выплеснула весь запас накопившейся в ней жизненной энергии.

* * *

Перегородившие проезд машины и сгрудившуюся вокруг толпу мы увидели еще издалека - за несколько десятков ярдов.

- Ага, авария! - сказал Том. - Неплохо! Неплохо! Будет чем заняться Вильсону!

Он притормозил, без намерения остановиться, но что-то заставило его свернуть на обочину, когда мы подъехали поближе и увидели молчаливые и хмурые лица людей, собравшихся возле гаража.

- Надо бы посмотреть, что там стряслось, - сказал он неожиданно дрогнувшим голосом. - Да, надо посмотреть...

Как только мы вылезли из машины, я услышал глухие стенания и полный непередаваемого ужаса пронзительный крик, доносившийся из гаража. Когда мы подошли ближе, я стал разбирать и отдельные слова: "О, Бо - ооже мой... Бо - ооже мой". Кто-то без конца повторял их охрипшим задыхающимся голосом.

- Не иначе что-то серьезное, - возбужденно произнес Том. - Что-то очень серьезное...

Он встал на цыпочки и поверх голов собравшихся зевак заглянул в гараж, освещенный тусклым светом единственной электрической лампочки в металлической оплетке, висящей под самым потолком. Он открыл было рот, но словно подавился словами и, издав горлом булькающий звук, полез напролом, грубо расталкивая ротозеев мощными плечами атлета.

Толпа смыкалась за его спиной с недовольным ворчанием, так что мне не удалось ничего разглядеть. Люди все подходили и подходили, меня и Джордан теснили к дверям, а потом напиравшая сзади толпа буквально вдавила нас внутрь.

Миртл Вильсон лежала на верстаке у стены, накрытая двумя одеялами, будто ей было холодно в эту жаркую ночь. Том склонился над ее телом и словно оцепенел. Рядом с ним стоял мокрый от пота полисмен из дорожного патруля и записывал фамилии свидетелей происшествия в маленький блокнот. Я все не мог понять, откуда раздается этот пронзительный крик, гулким эхом отражающийся от стен полупустого гаража, пока не увидел Вильсона в дверях своего офиса. Он раскачивался взад и вперед, вцепившись руками в дверной косяк. Какой-то человек говорил с ним низким и глухим голосом, время от времени обнимая за плечи, но он ничего не видел и не слышал. Он переводил безумный взгляд с лампочки на верстак, потом опять смотрел на лампочку и на то, что лежало на верстаке, и, судорожно дергая головой, пронзительно и страшно кричал:

- О, Бо - ооже мой... Бо - ооже мой... Бо - ооже мой.

Том резко выпрямился, посмотрел по сторонам невидящими остекленевшими глазами и что-то бессвязно пробормотал стоявшему рядом с ним полисмену.

- Май... - по слогам записывал тот.

- Нет, - исправлял его пожилой мужчина. - Мав...

- Послушайте, - агрессивно начал Том.

- Р... - говорил полисмен. - О...

- Джи...

- Не "джи", а "ги"!

Том резко хлопнул его по плечу, и только тогда он поднял голову:

- Что тебе, парень?

- Что произошло? Я хочу знать, что произошло...

- Сбила машина. Насмерть.

- Сбила... насмерть... - повторил Том, уставившись в никуда.

- Она выскочила на дорогу, а этот сукин сын даже не затормозил...

- Там было две машины, - сказал Михаэлис. - Одна - в ту сторону, другая - в эту... Понимаете?

- Так в какую же? - нетерпеливо спросил полисмен.

- Ну, одна - из города, другая - в город. Да, а вот она, - грек посмотрел в сторону верстака и сразу же отвел взгляд, - она выбежала на дорогу - прямо под колеса той машины, что ехала из города. Прямо под колеса, - повторил он, - а скорость была не меньше тридцати или сорока миль.

- Как называется эта местность? - деловито спросил полисмен.

- Да никак! Нет у нее названия... Хорошо одетый негр сделал шаг вперед.

- Это была желтая машина, сэр, - сказал он. - Большая желтая машина. Новая.

- Так вы видели само происшествие? - спросил полисмен.

- Нет, они обогнали меня на дороге. Шли быстрее сорока миль в час. Может, пятьдесят или шестьдесят.

- Подойдите, я запишу ваше имя. Ну-ка, осади назад! Дайте парню пройти.

По всей видимости, обрывки диалога долетели до Вильсона, безостановочно раскачивавшегося в дверях офиса, потому что к пронзительно - астматическому "Бо - ооже мой" добавились новые ожесточенные крики:

- Не надо мне рассказывать, какая это была машина! Я знаю, какая это была машина! Знаю, о, Бо - ооже мой... Бо - ооже мой.

Я увидел, как внезапно напрягся Том. Он быстро подошел к Вильсону и крепко схватил его за руки.

- Придите в себя, - с грубоватой развязностью сказал Том. - Возьмите себя в руки, Наконец.

Вильсон посмотрел на Тома и собрался было выпрямиться, но колени его подломились, и он рухнул бы на пол, если бы Том не поддержал его.

- Послушайте меня, - сказал Том, слегка встряхнув мистера Вильсона. - Я появился здесь минуту тому назад. Приехал из Нью - Йорка и пригнал машину, о которой мы с вами говорили. Та желтая машина, на которой я заезжал к вам днем, - не моя. Вы меня поняли? Не моя. Я ее вернул и не видел больше, ясно?

Только негр и я стояли к Тому достаточно близко, чтобы услышать и понять то, о чем говорили они с Вильсоном. Однако полисмен, видимо, тоже услышал кое-что, заинтересовавшее его. Он пристально посмотрел на Тома и с подозрением в голосе спросил:

- В чем дело, парень?

- Я его друг, - повернул голову Том, продолжая крепко держать Вильсона за руки. - Он рассказал мне, что узнал эту машину... Это действительно была желтая машина.

Полисмен бросил профессионально - цепкий подозрительный взгляд на Тома.

- А ваша машина... Какого цвета ваша машина?

- Синее "купе".

- Мы прямиком из Нью - Йорка, - сказал я.

Кто-то из водителей, видевших нас на трассе, подтвердил это, и полисмен потерял к нам всякий интерес.

- Так, - повернулся он к несчастному Мавроги. - Попытаемся еще разок: четко и внятно произнесите свою фамилию по слогам, а еще лучше - по буквам...

Том сопроводил обвисшего, как марионетка, Вильсона в его офис, усадил в кресло и тотчас же вернулся.

- Надо бы с ним посидеть... кому-то из вас, - тоном, не терпящим возражений, сказал Том, не обращаясь ни к кому конкретно. Потом он пристально посмотрел на двух стоявших поблизости мужчин - те переглянулись и без особой охоты пошли в офис. Том плотно прикрыл за ними дверь, спустился на одну ступеньку, отводя взгляд от верстака, потом подошел вплотную ко мне и шепнул на ухо: - Поехали отсюда...

Подавленные и смущенные, покидали мы обитель скорби, впрочем, это совершенно не мешало Тому мощно таранить толпу могучими плечами, а я следовал за ним в "кильватерной струе". Навстречу нам, с гораздо меньшим успехом пробивался доктор с чемоданчиком в руке, - с полчаса тому назад кого-то послали за ним в отчаянной надежде на чудо...

Наша машина медленно тронулась, но сразу же за поворотом Том резко утопил педаль, и автомобиль помчался как стрела сквозь сгустившийся над землей мрак. Мы ехали молча, а потом я услышал хриплое сухое рыдание и увидел катившееся по его щекам слезы.

- Будь ты проклят, трусливый пес! - всхлипнул он. - Даже не остановился...

* * *

Неожиданно из-за сплошной завесы шелестящей листвы возник дом Бьюкененов. Он выскочил перед нами, словно чертик из табакерки. Том затормозил прямо у веранды и сразу же посмотрел на окна второго этажа - там, на увитой плющом стене светились два прямоугольника.

- Дейзи дома, - сказал он.

Когда мы вылезли из машины, он посмотрел на меня и недовольно поморщился.

- Черт, не сообразил... Надо было отвезти тебя в Вест - Эгг, Ник. Делать?то сегодня все равно нечего.

Что-то в нем переменилось, и он говорил решительно и с достоинством. Пока мы с ним шагали к веранде по залитому лунным светом газону, он размышлял вслух, цедя короткие рубленые фразы:

- Сейчас вызову тебе такси. Тебе с Джордан следовало бы пойти на кухню. Вам нужно хорошенько поужинать, если вы голодны.

Он отворил входную дверь:

- Заходите!

- Нет, благодарю. Такси - это было бы прекрасно, если тебя не затруднит. Но я не буду заходить, подожду лучше здесь.

Джордан положила мне руку на плечо.

- Давайте зайдем ненадолго, Ник.

- Нет, спасибо за приглашение, нет...

Меня слегка мутило и хотелось побыть одному. Джордан помедлила еще мгновение.

- Но ведь только полдесятого, - сказала она.

"Будь я проклят, если войду, - подумал я, - их милого общества, и Джордан в том числе, было более чем достаточно для одного дня. Хватит с меня на сегодня!" Видимо, Джордан прочитала мои мысли! Она неожиданно резко повернулась и побежала вверх по ступенькам. Я присел, уронил голову на руки и просидел так какое-то время, пока не услышал голос, вызывавший по телефону такси. Затем медленно встал и побрел по подъездной дороге, намереваясь встретить машину у парадного въезда.

Не прошел я и двадцати ярдов, как кто-то меня окликнул из кустов, растущих у дороги, а затем появился Гэтсби. Должно быть, со мной творилось что-то странное, потому что в тот момент я не мог думать ни о чем другом, кроме как о его розовом костюме, светящемся в лунном свете.

- Почему вы здесь? - растерянно спросил я.

- Просто так. Стою, старина.

Все это показалось мне более чем странным. Каюсь, на какое-то мгновение я даже заподозрил его в намерении ограбить дом; я бы нисколько не удивился, увидев зловещие фигуры "людей Вольфсхайма", продирающиеся сквозь заросли кустарника.

- Там... на дороге... вы видели что-нибудь? - запинаясь, спросил он.

- Да.

Он еще помолчал.

- Насмерть? - Да.

- Так я и думал... так я и думал. Да, я и Дейзи так сказал. Лучше всего сказать правду, какой бы горькой она не была. Все случившееся было для нее шоком, но она держалась довольно-таки хорошо.

Он говорил так, будто реакция Дейзи была единственным сколько-нибудь важным обстоятельством во всей этой истории.

- Я добрался в Вест - Эгг по объездной дороге, - рассказывал он. - Загнал машину в гараж. Не думаю, что нас кто-нибудь видел, однако нельзя быть уверенным на все сто процентов.

В это мгновение он был мне настолько антипатичен, что я даже не посчитал нужным сообщить, что он сильно ошибается на этот счет.

- Та женщина... Не знаете, кто она? - спросил Гэтсби.

- Ее звали Вильсон. Жена хозяина того самого гаража. Как же, черт побери, все это произошло?

- Знаете, я пытался вывернуть, но не успел перехватить руль... - он осекся, и я, наконец, понял, как было дело.

- Значит, за рулем были не вы?

- Конечно, - сказал он после короткой паузы, - но я, разумеется, возьму все на себя. Понимаете, когда мы выехали из Нью - Йорка, Дейзи ужасно нервничала и решила, что сможет отвлечься за рулем, прийти в себя. А эта женщина... она выскочила прямо перед нами, а тут еще встречная машина. Всего несколько секунд, старина... Знаете, мне показалось, она хотела нам что-то сказать, эта несчастная, видно, перепутала с кем-то... Дейзи вывернула руль, а тут как раз - встречная, - она растерялась - и назад. Тут только я успел выхватить руль и сразу же услышал или почувствовал удар... Она...она, должно быть, сразу же умерла?

- На месте... изуродовало так, что...

- Прошу вас, старина... - Гэтсби содрогнулся. - Потом... потом Дейзи словно обезумела. Я умолял остановиться и вернуться, но она... она вообще не понимала, что делает. Мне пришлось воспользоваться аварийным тормозом. Она рухнула мне на колени, а дальше... дальше я повел машину сам.

- Думаю, к утру она будет в полном порядке, - продолжил он, помолчав. - Но я хочу остаться здесь подольше - боюсь, он не оставит ее в покое из-за того разговора. Мы с ней условились - она закроется в спальне, а если он начнет ломиться или чего-нибудь еще, она включит и выключит свет.

- Не будет он ее трогать, - сказал я. - Он о ней и думать забыл.

- Все равно я ему не доверяю, старина...

- Хорошо, но сколько же вы собираетесь ждать?

- Хоть всю ночь, по крайней мере, до тех пор, пока он не угомонится.

Неожиданно я подумал: а если Том узнает, кто действительно сидел за рулем? Не свяжет ли он одно с другим и не сделает ли вывод, что?.. Впрочем, хватит! Да мало ли что он мог подумать, черт его задери!.. Я оглянулся назад - фасад первого этажа светился победной иллюминацией, а на втором розовели окна комнаты Дейзи.

- Никуда не уходите, - сказал я. - Пойду посмотрю, что там происходит.

Я пошел в обход - вдоль дальней границы газона, осторожно пересек посыпанную гравием дорожку, стараясь производить как можно меньше шума, и тихо, на носочках, поднялся по ступенькам. Занавеси в гостиной были раздвинуты, и я сразу же увидел, что комната пуста. В дальнем конце веранды, где мы обедали июньским вечером три месяца тому назад, тускло светился желтый квадратик света. Должно быть, это была буфетная, и я осторожно направился в ту сторону. Здесь тоже висели занавеси, только они были плотно задернуты, но мне удалось обнаружить узкую щель прямо над подоконником.

Том и Дейзи сидели за обеденным столом, напротив друг друга, между ними стояла тарелка с холодным жареным цыпленком и две бутылки эля. Том говорил без умолку, что? то увлеченно доказывая и объясняя ей. В какой-то момент он по - отечески заботливо положил руку на ее ладонь. Дейзи сидела, потупившись, но время от времени поднимала голову и утвердительно кивала.

Они не выглядели особенно счастливыми, но и особенно печальными - тоже. Хотя ни один из них не притронулся ни к цыпленку, ни к элю, в комнате царила привычная интимная атмосфера, - и любой, глядя на них, сказал бы, что эти двое о чем-то договариваются или уже договорились.

Я осторожно спустился по ступенькам и сразу же услышал тарахтение мотора, должно быть, водитель такси с опаской продвигался по темной дороге к дому. Гэтсби ждал меня там, где я его и оставил.

- Ну что? - с тревогой спросил он. - У них все спокойно?

- Да, вроде бы, - ответил я и добавил, чуть помедлив: - Вам бы лучше поехать со мной и выспаться как следует...

Он покачал головой.

- Я все-таки дождусь, пока у Дейзи не погаснет свет. Спокойной ночи, старина.

Он сунул руки в карманы пиджака, резко отвернулся, словно я ему чем-то помешал, и занял свой наблюдательный пост у дома. Я повернулся и ушел, а осиянный призрачным лунным светом ангел - хранитель остался оберегать то, на что никто и не посягал.

На море лег туман, и сигнальный рожок завывал до рассвета. Я отвратительно спал в ту ночь, метался, как в бреду, на мокрой от пота постели, пребывая на той зыбкой грани между явью и сном, когда кошмарные ночные видения сменяются чудовищной безысходностью реального мира. Машина подъехала к дому Гэтсби уже под утро, когда начинало светать. Я сбросил с себя мокрые простыни и стал одеваться. Видимо, в тревожном полузабытьи подумал, что должен ему что-то сказать, предупредить о чем-то важном как можно скорее, чтобы не опоздать...

Я пошел напрямик, по газону, и еще издалека увидел, что входная дверь распахнута, а сам он полусидит, облокотясь на стол, и то ли спит, полностью опустошенный, то ли задумался о чем-то, известном ему одному.

- Вы были правы - ничего плохого не случилось, - сказал он слабым безжизненным голосом. - Наверное, в четыре она подошла к окну, постояла с минуту и выключила свет.

Никогда еще дом Гэтсби не казался мне таким пугающе громадным, как в те предрассветные часы, когда мы отправились на поиски сигарет, переходя из одной пустой залы в другую. Мы раздвигали тяжелые занавеси, которым впору было висеть на сцене какого-нибудь театра, шарили по уходящим в бездонную темноту стенам в поисках выключателей. Я даже умудрился сесть на клавиатуру открытого пианино, разразившегося в тишине водопадом нестройных звуков. Повсюду витал дух запустения, и было совершенно непонятно, откуда взялось столько пыли в душных комнатах с наглухо закрытыми окнами. Наконец, мы разыскали сигареты и, отворив узкое стрельчатое окно в салоне, с наслаждением закурили, выпуская клубы сизого дыма в предрассветную мглу.

- Вам надо бы уехать отсюда, - сказал я. - Вашу приметную машину наверняка уже ищут.

- Уехать?.. Сейчас?.. Это невозможно, старина.

- Отчего же! На неделю в Атлантик - Сити или Монреаль.

Для него об этом не могло быть и речи. Как может он бросить Дейзи одну, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснит ее намерения? Обеими руками он вцепился в эту последнюю призрачную надежду, а я смалодушничал и даже не попытался открыть ему глаза на происходящее.

В ту ночь я услышал одну из самых странных и загадочных из его историй о юношеских скитаниях с Дэном Коди - услышал только потому, что в ту страшную ночь хрустальное вместилище его души лопнуло с жалобным звоном, а жестокость и бессердечие Тома Бьюкенена охладили романтический пыл человека по имени "Джей Гэтсби". Занавес опустился - сказочная феерия подошла к концу. Прояви я настойчивость, и он открыл бы мне свою душу, но мне это было ни к чему, а он хотел разговаривать только о Дейзи.

Она была у него первой из тех, кого принято называть "девушка из приличной семьи". Вернее, ему и до этого приходилось встречаться с людьми из общества и даже вести с ними всякого рода дела, но всегда между ним и "ими" был невидимый кастовый барьер. Он находил ее восхитительно желанной, и для того, чтобы видеться с ней чаще, стал бывать в доме ее отца - вначале вместе с другими офицерами из Кемп - Тейлор, затем один. Он любил бывать здесь - никогда до сих пор не приходилось ему видеть такой пышности, богатства и красоты. Но больше всего молодого офицера, привыкшего к простоте и убогости казарменного бытия, поражало даже не это, а то, что Дейзи и ее семья могут жить обычной, повседневной жизнью среди всей этой роскоши. "Тайна" - это было, пожалуй, лучшее слово для всего связанного с этим домом! Тайной дышали обычные, казалось бы, предметы богатой обстановки многочисленных салонов, гостиных, будуаров и кабинетов; тайна влекла на верхние этажи, в великолепно обставленные, источающие благоухание спальни - так непохожие на те, где ему доводилось бывать до сих пор; тайной веяло от длинных коридоров, хранящих память о роковых романах, но не заплесневевших в пыльных чуланах и пропитавшихся приторным запахом лаванды, а брызжущих безудержным весельем, пахнущих живыми цветами. Это была тайна сверкающих никелем и хромом скоростных автомобилей последнего выпуска, тайна феерических балов и званых обедов на сто персон... Он знал, что многие мужчины домогались ее благосклонности, но не ревновал или делал вид, что не ревнует, во всяком случае, в его глазах это только возносило ее на совсем уж недосягаемую высоту. Мускусными запахами вожделеющих самцов была пропитана сама атмосфера этого дома, он физически ощущал их незримое присутствие, и это придавало романтическому увлечению совершенно новую, до сих пор незнакомую ему остроту ощущений.

Только невероятное стечение обстоятельств привело его в этот дом, - и он помнил об этом. Кем был для них молодой человек без прошлого и без цента в кармане? Блистательная военная карьера оставалась делом отдаленного будущего, офицерский мундир, служивший пропуском в этот мир и скрывавший беспросветную нищету, мог свалиться с его плеч в любое мгновение, - и он также помнил об этом. В результате он старался успеть взять от жизни как можно больше - взять все, до чего мог только дотянуться, не раздумывая ни секунды, как хищник, вышедший на охоту; как взял он Дейзи погожим осенним вечерком, взял, не думая о последствиях и о том, что не достоин даже коснуться ее руки.

Будь он благородным человеком, ему следовало бы ненавидеть и презирать самого себя: ведь в принципе он взял ее обманом. Не думаю, что он морочил ей голову небылицами о мифических миллионах и дворцах - нет, все было проще и сложнее: ему удалось внушить молодой и неопытной девушке чувство привязанности и иллюзию собственной надежности; Гэтсби умышленно позволил ей поверить в то, что он человек ее круга, который в состоянии позаботиться о ней и их дальнейшей судьбе. Увы, все было совсем не так - у молодого человека не было ни положения в обществе, ни денег, ни уверенности в завтрашнем дне, - ничего! В любую минуту правительство могло отправить его в отдаленный гарнизон, на другой конец света, к черту на кулички!

Впрочем, до угрызений совести дело не дошло, но и обернулось все совсем не так, как он себе представлял. Он рассчитывал взять, что плохо лежит, и уйти по - английски, однако на всю оставшуюся жизнь стал Рыцарем Святого Грааля. Дейзи всегда казалась ему восхитительной и необыкновенной, но он и представить себе не мог, что значит любить девушку из приличной семьи. В тот осенний вечер она упорхнула в свой роскошный дом, вернулась к своей богатой, полной тайн жизни, а он остался на улице - остался ни с чем! Он действительно был Никем, родом из Ниоткуда, но удивительным образом считал себя связанным с ней узами тайного брака - из тех, что совершаются не на земле, а на небесах. И все - и ничего более!

В следующий раз они увиделись только через два дня, и его сердце было готово выскочить из груди: вовсе не она, а сам он собственной персоной оказался в силках, искусно сплетенных самой природой! Нежный свет первой звезды в хрустальных небесах, волнующий полумрак веранды ее дома... Плетеный диванчик смущенно скрипнул, когда Дейзи грациозно повернулась к нему, и Гэтсби поцеловал ее в сложенные бантиком губки. Она немного простудилась, и легкая хрипота придавала волнующую чувственность ее голосу. Наступил миг просветления, и он с пронзительной ясностью осознал вдруг волнующую тайну - богатой молодости, окруженной всеми мыслимыми и немыслимыми привилегиями, которые только может дать золото. Он вдыхал свежий запах одежд, аромат пленительного тела светящейся изнутри, словно отлитой из серебра Дейзи - сытой и надменной патрицианки, страшно далекой от погрязшего в нищете плебса.

* * *

- Боюсь, не смогу описать, как я был потрясен, когда обнаружил, что люблю ее, старина. Вначале я даже надеялся, что она оставит меня, но этого не произошло. Как это ни странно, но она тоже полюбила меня. Ей казалось, что я умен и многое постиг в этой жизни, но знал я в то время не больше, чем она, только черпал свои знания в другом источнике, так сказать. Вы ведь понимаете, о чем я, старина? Все мои амбиции и честолюбивые намерения пошли прахом - я действительно был влюблен в прекраснейшую девушку на земле, и это чувство переполняло все мое существо и продолжало расти. Что же до всего остального, то мне не было до него ровным счетом никакого дела! В самом деле, куда покойнее было строить перед ней воздушные замки, чем утруждать себя и вершить великие дела?

В их последний вечер перед его отправкой за океан они обходились без слов, а только сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу. На Чикаго опустился липкий и сырой туман, холодно было и в комнате, но они сели у камина, и ее щечки порозовели. Стоило ей слегка шевельнуться в его объятиях, как он менял позу, стараясь устроить ее поудобнее, наслаждаясь пьянящим благоуханием ее шелковистых волос. Он поцеловал ее один только раз... Умиротворенные, они угрелись и притихли в полутьме, словно прячась от грозового завтра, словно желая навсегда сохранить в памяти этот вечер и эту нежность... На пороге, увы, неизбежного расставания...

Им не суждено было испытать большей близости, чем в тот промозглый прощальный вечер. И он навсегда сохранил в памяти, как играла она обшлагами его казенного мундира, а он нежно перебирал ее пальчики, словно боялся потревожить ее и спугнуть...

* * *

Ему удалось продвинуться на воинском поприще. Он носил капитанские погоны перед отправкой на передовую, а после кровавой битвы в Аргоннском лесу был произведен в майоры и назначен инспектором пулеметных частей при штабе дивизии. Сразу же после перемирия он пытался подать в отставку и уехать домой, но по досадному недоразумению или благодаря обычной армейской неразберихе оказался в Оксфорде. Его тревожили нервозные нотки в ее письмах. Она устала ждать и не понимала, почему он до сих пор не возвращается. Чужой и враждебный мир окружал ее со всех сторон, ей хотелось увидеть его, опереться на его крепкое плечо, спросить совета, чтобы не наделать ошибок и все время ощущать его присутствие за своей спиной.

В сущности, она по - прежнему оставалась все той же молодой и неопытной девчонкой и продолжала жить в своем эфемерном мире, где цвели орхидеи и раскачивались на ветках диковинные птицы. Размеренный ритм счастливой и беззаботной жизни задавал модный джаз - банд, отметая прочь все сомнения и тревоги. Под горький плач саксофонов, выводивших жалостливую мелодию какого-нибудь "Бил - стрит блюз", сотня пар золотых и серебряных бальных туфелек до самого рассвета выколачивала из паркета искрящиеся султанчики пыли. Этот сладостный озноб сотрясал иные залы и гостиные даже в священный час послеобеденного чаепития, и тогда здесь мелькали молодые свежие лица, словно лепестки роз, унесенные жарким дыханием беззаботного ветра.

Мало - помалу гибельный водоворот безудержного веселья захватывал Дейзи, и к началу нового сезона закружил ее в бесконечном хороводе. Трудно сказать, что стало тому причиной - одиночество ли, тоска, а, может, просто молодость взяла свое, но так или иначе, она бросилась в этот мир, как в омут. И опять замелькал вокруг нее калейдоскоп вожделеющих ее, опять возвращалась она на рассвете в полудремоте, падая без сил на постель, сбрасывая на пол измятые бальные туалеты, и аромат надушенного воздушного шифона смешивался с пряным благоуханием умирающих орхидей. Но ее томила и изводила неопределенность. Пришло время устраивать свою судьбу - и устраивать ее прямо сейчас, немедленно, - и тогда ей казалось совершенно несущественным, что приведет ее под венец - любовь, деньги, жажда материнства или извечная женская меркантильность. Все это было несущественным! - тогда... Она жаждала перемен и обновления.

Том Бьюкенен, вошедший в жизнь Дейзи в середине той суматошной весны, покорил ее страждущее сердечко тем, что крепко держался на ногах - и речь шла вовсе не о его мужественности или атлетической фигуре; ей льстили знаки внимания со стороны человека ее круга, из приличной семьи, с устойчивым положением в обществе и... приличным состоянием. Не обошлось без внутренней борьбы, сомнений и переживаний, - но выбор был сделан, и она вздохнула с облегчением. Ее письмо Гэтсби получил в Оксфорде.

* * *

За окном забрезжил рассвет. Мы шли по бесконечной анфиладе комнат первого этажа, раздвигали шторы и распахивали окна, впуская в дом первые нетерпеливые лучики ласкового утреннего солнца. Бархатистая тень деревьев осторожно легла на землю, усыпанную бисеринками выпавшей росы. Невидимые птахи запели в лазоревой вышине. Свежее дыхание солнечного утра словно обещало, что денек выдастся безоблачным и тихим.

- Я не думаю, что она когда-нибудь любила его, - сказал Гэтсби. Он отвернулся от окна и посмотрел на меня с вызовом в глазах. - Должно быть, вы помните, старина, она была чрезвычайно возбуждена тогда. Он наговорил ей столько всего, что она просто испугалась... В ее глазах я выглядел мелким дешевым шулером... Думаю, она едва ли понимала, что говорит.

Гэтсби помрачнел и молча опустился в кресло.

- Конечно, я понимаю, она любила его. Но какую-то минуту! - когда они только поженились... Но все равно, она и тогда любила меня больше, понимаете?

Тут он произнес удивившую меня фразу.

- Так или иначе, - сказал он, - это было глубоко личным...

Что можно сказать по этому поводу, если, с его точки зрения, принятое Дейзи решение не подлежало не только, не дай Бог, осуждению, но даже и оценке столько лет спустя!

Он вернулся из Франции, когда Том и Дейзи отправились в свадебный круиз по южным морям. Он потратил жалкие остатки выходного армейского пособия на поездку в Луисвилль - мучительную, но отчего-то совершенно необходимую для него поездку. Он задержался там на неделю, и в одиночестве ходил по улицам, помнившим о том, как бродили они здесь вдвоем долгими ноябрьскими вечерами и как задорно цокали ее каблучки по брусчатке мостовой. Он пешком обошел все их излюбленные укромные местечки за городом, куда они частенько выбирались на ее белоснежном родстере. Таинственный дом Дейзи на этот раз показался ему еще более загадочным, а сразу осиротевший без нее город стал еще очаровательней в меланхолическом ожидании встречи с ней.

Он уезжал со странным чувством: поищи он получше, то сразу же нашел бы ее где? нибудь в лабиринте улиц. Он был уверен в том, что Дейзи осталась в Луисвилле! Он едва наскреб никелей на билет в дневном пассажирском вагоне, и у него не осталось ни цента в кармане. Было ужасно душно, он вышел в тамбур и сел на откидное сиденье, глядя на проплывающий мимо вокзал и дворовые фасады совершенно незнакомых ему зданий. Потом потянулись бескрайние весенние поля; вдруг словно из-под земли вынырнул набитый битком желтый троллейбус и помчался наперегонки с поездом, - он безнадежно отстал уже через полминуты, но Гэтсби подумал, возможно, сидящие в нем люди встречали Дейзи и помнят восхитительную бледность ее лица.

Поезд повернул и ушел на восток, а закатное солнце повисло над горизонтом, словно благословляя исчезающие в дымке кварталы, хранящие тепло ее дыхания. В отчаянии он простер руки, словно хотел обнять этот город, увезти с собой память о том, как хорошо было им на его улицах, среди его садов и фонтанов. Поезд набирал ход, постукивая колесами на стыках, от этого все расплывалось в глазах. Или это были слезы? Кто знает... Поезд уходил на восток, а он вдруг устало подумал, что жизнь проходит, во всяком случае, ее лучшая и самая счастливая часть осталась в прошлом... Навсегда...

Было уже девять часов, когда мы позавтракали и вышли на веранду. За ночь погода окончательно переменилась, и в воздухе запахло приближающейся осенью. Садовник, единственный из прежней прислуги, подошел к веранде и остановился у лестницы.

- Я тут собрался выкачать сегодня воду из бассейна, мистер Гэтсби. Листья того и гляди посыплются, опять начнется морока с трубами.

- Не надо этого делать сегодня, - ответил Гэтсби. Он повернулся ко мне. - Представляете, старина, за все лето я так и не окунулся ни разу.

Я посмотрел на часы и поднялся.

- Осталось двенадцать минут до поезда.

Ужасно не хотелось ехать в офис. Я знал, что работник из меня сегодня никудышный, но, главное, не хотелось оставлять Гэтсби одного. В итоге я пропустил этот поезд, потом следующий. Уходить по - прежнему не хотелось.

- Так я позвоню вам? - спросил я.

- Звоните, звоните, старина.

- Тогда, где-то около полудня... Из города. Мы спустились по лестнице.

- Дейзи должна позвонить... - он с надеждой посмотрел на меня, словно ждал подтверждения.

- Да... да... должна...

- Тогда до свиданья.

Мы пожали друг другу руки, и я ушел. У живой изгороди я резко остановился, потом обернулся и посмотрел в его сторону:

- Мерзавцы! Какие же они мерзавцы! - громко закричал я на всю округу. - Они и мизинца вашего не стоят!

Я был необыкновенно доволен, что произнес эти слова. Фактически, это были мои первые слова одобрения в его адрес, если вспомнить о том, что я изначально относился к нему с предубеждением. Сначала он смущенно кивнул, потом заразительно улыбнулся, словно никогда в этом и не сомневался. Его розовый костюм показался мне особенно безвкусным на фоне белого мрамора лестницы, и я вспомнил тот первый вечер трехмесячной давности, когда впервые перешагнул порог его "родового гнезда". Газон и подъездная аллея были забиты толпами гостей, зубоскалящих по поводу происхождения хозяина и его огромного состояния, а он стоял на веранде и махал рукой, прощаясь с ними, и за напускным безразличием скрывал от нескромных взглядов свои пылкие юношеские мечты.

Я поблагодарил его за гостеприимство. Мы всегда благодарили его за это - и я, и другие.

- До свиданья! - крикнул я. - Завтрак был просто великолепным!

* * *

В офисе я попытался какое-то время поработать, даже начал составлять реестр биржевой котировки акций, но это занятие показалось мне настолько утомительным, что я и сам не заметил, как задремал во вращающемся кресле, уткнувшись носом в бумаги. Пронзительная трель телефонного звонка разбудила меня около полудня, и я подскочил как ошпаренный со слипшимися от пота и всклокоченными волосами. Это была Джордан Бейкер. Она часто звонила мне в это время - рассеянный образ жизни, с бесконечными переездами из одного отеля в другой, зваными ужинами в клубах и ночевками у бесчисленных друзей делали ее практически недосягаемой. Обычно она звонила второпях, с очередного турнира, ее голос напоминал о свежести и прохладе нежно - зеленой травки ухоженного поля для гольфа, но сегодня он был непривычно сухим и даже грубоватым.

- Я только что уехала от них, - сказала она. - Я в Хемпстеде, а во второй половине дня буду в Саутгемптоне.

Возможно, она поступила правильно, оставив их наедине, но что-то в ее словах разозлило меня, а следующая фраза просто выбила из колеи.

- Вы были не так уж и галантны прошлым вечером!

- Полноте, до того ли мне было вчера... После минутной паузы она произнесла:

- Тем не менее, мне хотелось бы с вами встретиться.

- Мне бы тоже этого хотелось...

- Я могла бы отложить поездку в Саутгемптон. Может быть, увидимся в городе?

- Мне очень жаль, но сегодня...

- Вы меня удивляете...

- Понимаете, сегодня... Ну, я решительно не могу... Знаете, тут накопилось всякого...

Мы поговорили еще несколько минут в таком же духе, а потом разговор внезапно оборвался. Я даже не помню, кто из нас первым повесил трубку, вернее, это было мне совершенно безразлично. Я все равно не смог бы вести с ней непринужденную беседу за чашкой чая.

Потом я позвонил Гэтсби, но линия была все время занята. Я повторил вызов четыре раза, пока потерявшая терпение барышня - телефонистка не сообщила мне, что линию держат открытой для междугородней связи с Детройтом. Я посмотрел на расписание и решил, что нужно попасть на поезд, отправляющийся в Вест - Эгг в 15.50. Потом откинулся на спинку кресла и попытался собраться с мыслями. На моих часах было только двенадцать...

* * *

Этим утром я специально пересел на противоположный ряд сидений, задолго до того, как поезд стал притормаживать перед разводным мостом. Почему-то мне казалось, что любители острых ощущений продолжают бродить меж куч пепла и золы, вездесущие мальчишки разглядывают почерневшие пятна на пыльной дороге, а какой-нибудь словоохотливый очевидец уже в сотый раз пересказывает давешнюю историю, вспоминая и прибавляя такие подробности, в которые и сам уже не верит; и с каждым разом рассказ будет звучать все менее правдоподобно, пока трагедия Миртл Вильсон окончательно не забудется и перестанет хоть кого-нибудь занимать. Поэтому мне хотелось бы вернуться немного назад и рассказать о том, что же происходило на Поле Пепла после нашего отъезда.

Долго не могли разыскать ее сестру - Кэтрин. Должно быть, в тот день она изменила своим привычкам и была безобразно пьяна, до полусмерти накачавшись ликером. Она слегка протрезвела по дороге, но была еще не в состоянии понять, что карета "скорой помощи" уже увезла Миртл во Флашинг. Когда же общими усилиями ей это втолковали, она сразу же упала в обморок, словно это было самым ужасным из всего, что произошло. Кто-то из местных - то ли по простоте душевной, то ли по природной глупости - усадил нетрезвую Кэтрин в машину и отвез во Флашинг для ночного бдения у тела усопшей.

Даже за полночь потоки соболезнующих и любопытствующих не уменьшались - люди все подходили и подходили; Джордж Вильсон по - прежнему сидел на диванчике и раскачивался из стороны в сторону - только уже не стенал. Вначале никто не догадался прикрыть дверь его офиса, и мало кто из визитеров удержался от соблазна поглазеть на безутешного вдовца. Потом кто-то сказал, что, мол, не по - людски это, и дверь закрыли. Михаэлис и несколько мужчин все время оставались рядом с ним - вначале их было четверо или пятеро, потом осталось двое или трое. Поздно ночью Михаэлис попросил какого-то совершенно постороннего человека посидеть с Вильсоном четверть часа, пока он сбегает сварить кофе. Потом вернулся и просидел с ним до самого рассвета.

Наверное, часа в три ночи Вильсон стал понемногу приходить в себя - и если не успокоился, то перестал бессвязно бормотать и стал рассказывать Михаэлису о желтой машине. Говорил, что доберется до ее хозяина, а потом вдруг вспомнил, как несколько месяцев тому назад Миртл вернулась домой с подбитым глазом и расквашенным носом. Должно быть, услышав свои собственные слова, он вдруг содрогнулся и опять начал раскачиваться из стороны в сторону и причитать: "О, Бо - ооже мой... Бо - ооже мой..." Михаэлис пытался как-нибудь отвлечь и успокоить несчастного.

- Джордж, сколько же лет вы с ней прожили? Да успокойся же ты... Вот так... Слышишь, Джордж, я говорю, сколько лет ты с ней прожил?..

- Двенадцать.

- А дети, Джордж? Да тихо ты... тихо... Ну, что ты в самом-то деле... Я говорю, дети у вас были?

Мясистые коричневые жуки с длинными усами и жесткими надкрыльями резво перебирали членистыми лапками, оставляя на пыльном полу глубокие борозды, искрившиеся как кильватерные струи в тусклом свете одинокой лампочки. Мимо проносились авто, и всякий раз Михаэлису казалось, что это та самая "машина - убийца". Ему ужасно не хотелось выходить в гараж, чтобы лишний раз не видеть верстак, на котором лежало изуродованное тело. Поэтому время от времени он поднимался и делал несколько шагов по тесной клетушке, именуемой офисом, так что к утру он мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Иногда он подходил к притихшему Вильсону и пытался его растормошить.

- Джордж, а в какую церковь вы ходили? Если давно не ходили, так это не беда... Хочешь, я позвоню? Утром придет священник, может, тебе станет полегче, а, Джордж?

- Я не хожу в церковь...

- Что ты? Разве ж можно?.. Надо бы ходить... Хотя бы в такие вот лихие времена... Раньше-то ты ходил? Небось, и венчались в церкви? Слышишь, Джордж... Эй, парень, венчались, говорю, в церкви?

- Так то когда было...

Вильсон перестал мерно раскачиваться, коротко отвечая на вопросы. На мгновение он успокоился, а потом в его тусклых глазах появилось прежнее выражение растерянности и озлобленности.

- Посмотри в ящике, - сказал он и кивнул в сторону стола.

- В каком ящике?

- В этом, в этом...

Михаэлис выдвинул верхний ящик письменного стола. Там лежал короткий поводок явно дорогой кожи с фигурными серебряными заклепками. Совершенно новый собачий поводок.

- Это? - спросил он.

Вильсон впился в него глазами и кивнул.

- Я нашел это вчера, днем. Она начала юлить, но я сразу же понял - что-то здесь не так.

- Думаешь, она кому-то его купила?

- А что тут думать... лежал на бюро... в папиросной бумаге...

Михаэлис не увидел в этом ничего странного и привел Вильсону дюжину причин, для чего ей мог понадобиться собачий поводок. Видимо, точно такие же или похожие пояснения давала в свое время Миртл, потому что Вильсон опять обхватил голову обеими руками и застонал: "О, Бо - ооже мой... Бо - ооже мой..." Михаэлис не знал, что ему и сказать, поэтому замолчал.

- После этого он ее и убил... - сказал Вильсон и надолго застыл с отвисшей челюстью.

- Кто он?

- Но я до него доберусь...

- Ты болен, Джордж, - сказал его приятель. - Тут еще навалилось всего... Ты сам? то понимаешь, что говоришь? Тебе бы надо успокоиться да уснуть. Вон уже светает.

- Это он ее убил...

- Это был несчастный случай, Джордж.

Вильсон отрицательно покачал головой, глаза его сузились и превратились в две пронзительно сверкающие щелки, на губах зазмеилась угрожающая улыбка; он даже хмыкнул с превосходством всезнающего человека.

- Я знаю, - рассудительно начал он, - здесь многие считают меня безобидным тюфяком. Я-то и на самом деле не желал, да и не желаю никому зла, но скажу тебе, приятель, я попусту не болтаю и знаю, что говорю. Он сидел в той машине, а она выскочила что-то ему сказать, но он даже не притормозил. Вот так-то...

Все это произошло на глазах Михаэлиса, но он, хоть убей, не мог припомнить ничего такого, о чем рассказал ему Джордж Вильсон, собственно, ему и в голову не приходило искать какой-то скрытый смысл в действиях Миртл и неизвестного водителя. Он-то считал, что миссис Вильсон спасалась бегством от собственного мужа и выскочила на дорогу в надежде остановить первую попавшуюся машину.

- А чего это она? - дипломатично спросил он.

- Та еще стерва! - сказал Вильсон, словно отвечая на вопрос, потом снова содрогнулся от своих собственных слов и застонал еще громче, чем раньше: "А - а-ах... а - а-ах... а - а-ах".

Вильсон опять начал раскачиваться, а Михаэлис застыл поодаль, нервно теребя в руках собачий поводок.

- Джордж, может позвонить кому-нибудь из твоих друзей, а?

Впрочем, об этом Михаэлис спросил скорее для порядка, уж он-то знал, что никаких друзей у Вильсона не было, - какие друзья, если у него не находилось времени для своей собственной жены? Через какое-то время грек с облегчением отметил некоторую перемену: непроглядная чернота за окнами стала синеть, и он подумал, что наконец дождался рассвета. К пяти за окнами стало совсем светло, и можно было погасить свет.

Вильсон остекленевшими глазами таращился в окно - на Поле Пепла, где предрассветный ветерок свивал причудливые султаны пыли над кучами поседевшего праха.

- Я говорил с ней, - прошептал Вильсон после долгого молчания. - Сказал, Господь, он знает все наши дела - видит все, что бы мы ни делали. Меня-то ты еще можешь обмануть, но Его... Его ты никогда не обманешь. Я подвел ее к окну. - Вильсон с трудом встал, подошел к окну, уткнулся лбом в стекло и прибавил: - Подвел ее к окну и сказал: Господь, он все видит и все знает. Меня ты можешь обмануть, но Его ты никогда не обманешь...

Михаэлис встал за его спиной и с ужасом увидел, что тот пристально смотрит в выцветшие глаза доктора Т. Дж. Эклберга, материализовавшиеся в голубых потемках над кучами золы и пепла.

- Он все видит. Все... - торжествующе повторил Вильсон.

- Джордж, да это же реклама. Ты что, забыл... - попытался воззвать к его разуму грек. Неожиданно что-то заставило его отвернуться от окна и посмотреть вглубь комнаты. Вильсон остался у окна и долго еще вглядывался в предрассветную мглу, прижавшись лбом к стеклу и умиротворенно кивая головой.

К шести утра Михаэлис едва держался на ногах от усталости и с облегчением вздохнул, услышав скрип тормозов. Приехал кто-то из обещавших заглянуть поутру. Тогда он отправился домой и приготовил на скорую руку завтрак на троих, однако им пришлось съесть его вдвоем. Вильсон наотрез отказался есть, однако немного успокоился, и Михаэлису удалось ненадолго прилечь. Через четыре часа он вернулся в гараж, однако Вильсона там уже не было.

Вильсон ушел пешком, и позднее следствием был установлен маршрут его передвижения от Порт - Рузвельта до Гэдсхилла. В Гэдсхилле он заказал кофе и сэндвич - кофе выпил, а к сэндвичу даже не притронулся. Судя по всему, он очень устал и передвигался крайне медленно; так, в придорожном ресторанчике он появился только около полудня. Вплоть до этого момента полиции не составило большого труда реконструировать его действия и установить маршрут. Были опрошены двое мальчишек, которые видели человека, "похожего на чокнутого", были найдены автомобилисты, на которых он "странно таращился с обочины". Где был Вильсон в течение трех последующих часов - неизвестно. Руководствуясь его собственными словами, что он-де "до него доберется", следователь подумал, что Вильсон пошел по близлежащим гаражам в поисках желтой машины и ее владельца. Однако опрос владельцев гаражей показал, что там он не появлялся, и следовало предположить, что Вильсон нашел иной, возможно, более надежный и простой способ решения проблемы. Последний из опрошенных свидетелей показал, что видел его в Вест - Эгге около половины третьего - и он справлялся, как можно добраться до виллы Гэтсби. Таким образом, он искал конкретного человека, следовательно, фамилия Гэтсби была известна ему, по крайней мере, уже в это время.

* * *

Около двух Гэтсби надел купальный костюм, направился к бассейну и распорядился немедленно известить его, если кто-нибудь позвонит. По пути он зашел в гараж - захватить пневматический матрас - новинку пляжного сезона, - который все лето приводил в восторг многочисленных любителей купания из числа его гостей. Шофер накачал его, получив указание ни при каких обстоятельствах не выводить из гаража открытый автомобиль. Это было совершенно непонятно, так как переднее правое крыло нуждалось в рихтовке.

С матрасом под мышкой Гэтсби пошел купаться. Он остановился, чтобы взять его поудобней, и шофер поинтересовался, не требуется ли его помощь, но Гэтсби отрицательно покачал головой и скрылся из виду за желтеющей листвой деревьев.

Никто не звонил, но лакей добросовестно прождал до четырех пополудни, еще не зная о том, что докладывать уже некому... Думаю, Гэтсби и сам понял, что никто и не собирался ему звонить в тот день, а, может быть, этот звонок и все с ним связанное уже перестало занимать его. Если все было именно так, то в последние мгновения своей жизни он не мог не понять, что рухнула та опора, на которой держался весь его уютный мир - мир юношеских мечтаний и грез. Его путеводными звездами были Вера, Надежда и Любовь, но рыцарю Святого Грааля пришлось заплатить слишком высокую цену за преданность... Над ним разверзались равнодушные небеса, безжалостное солнце опаляло тело и душу сквозь пожухлую листву, а он не переставал удивляться, как нелепо устроен мир, какими бесполезными могут быть розы и насколько тщетны попытки молодой травы укорениться на бесплодной и жестокой земле. Грубый овеществленный мир обрушивался на него и теснил робкие фантомы призрачной мечты, а из-за желтеющей листвы деревьев уже выдвигалось мрачное видение ночных кошмаров - пепельно - серый силуэт его жестокого палача и неправедного судьи...

Шофер - протеже Вольфсхайма - слышал выстрелы, но не обратил на них внимания, как он потом рассказывал полицейским. Словно предчувствуя что-то непоправимое, я бросился со станции на виллу. Видимо, моя взвинченность передалась окружающим, и, когда я бегом взбежал по ступенькам мраморной лестнице на, веранду, в доме поднялась паника. Молча, не сказав ни единого слова друг другу, я, шофер, садовник и дворец - кий ринулись к бассейну.

Зеркальная гладь была подернута легкой, почти невидимой рябью, и я машинально отметил слабые токи циркулирующей проточной воды. Редкие порывы беззаботного ветерка вздымали игрушечные волны, и на них неспешно покачивалась пневматическая новинка пляжного. сезона с безжизненно распластавшимся на нем телом. Надувной матрас зарывался носом в мелкую рябь, словно вонзающаяся в морскую плоть погребальная ладья, лавировал меж багровых островков опавшей листвы, кружился на месте, влекомый донными струями, и тогда на поверхности воды проступали мутные кроваво - красные круги.

Потом, когда мы несли Гэтсби к дому, садовник заметил в траве, чуть поодаль, скрюченное тело Вильсона. На инфернальную картину холокоста был нанесен последний кровавый мазок...

Сейчас, два года спустя, остаток того дня и ночи и события последующих двадцати четырех часов слились для меня в одну бесконечную вереницу обязательных в таких случаях процедур, беспрестанное мельтешение полисменов, фотографов и репортеров, сновавших взад и вперед по его вилле. Полицейское ограждение в виде натянутой веревки поперек главного въезда и грозного вида полисмен призваны были отпугивать излишне любопытных, но детвора быстро проведала, что можно безнаказанно просочиться через мой участок, так что в районе бассейна постоянно собирались пугливые стайки ребятни и группки более солидных зевак. Один из деловито прохаживавшихся по имению мужчин, - по всей видимости, детектив - склонился над телом Вильсона и лениво процедил: "Маньяк". Эта безапелляционная категоричность подвигла многие издания дать на следующий день заголовки примерно аналогичного содержания.

Большинство газетных репортажей представляли собой бред сумасшедшего, чудовищное нагромождение откровенной фальсификации с элементами достоверности, основанной на ровным счетом ничего незначащих мелочах, - наглые, кричащие и навязчивые статейки. Когда вездесущая пресса получила доступ к показаниям Михаэлиса, раскопав золотую жилу страсти, измены и ревности, я даже не сомневался, что под пером борзописцев вся эта история окрасится в пасквильно - эротические тона, лишь бы потрафить низменным интересам толпы. К счастью, Кэтрин, которой было что сказать по этому поводу, хранила достойное молчание. Проявив гражданское мужество, несгибаемый характер и изрядную силу воли, она глядела на коронера честными глазами из-под подведенных бровей и утверждала, что ее покойная сестра даже и не предполагала о существовании человека по имени Гэтсби, что двенадцать лет она была счастлива в браке со своим супругом и никогда - никогда не давала ни малейшего повода заподозрить ее в чем -нибудь предосудительном. Она настолько вошла в роль, что принималась время от времени рыдать, вытирая слезы надушенным носовым платочком, демонстрируя всем своим видом, будто светлую память о ее безвременно ушедшей сестре оскорбляют бестактные вопросы членов жюри. После ее пламенных речей и для упрощения судебного разбирательства были переквалифицированы и действия Джорджа Вильсона, как было записано в следственном акте, действовавшего в "состоянии аффекта". Всех это устраивало...

Но как раз-таки это представлялось мне вторичным и малосущественным. Все это время меня занимали совершенно другие проблемы: я выступал в роли "душеприказчика" Гэтсби, и создавалось такое впечатление, что только мне одному и есть до этого какое-то дело. С того самого момента, как мы внесли тело Гэтсби в дом, вернее, как только я позвонил в Вест - Эгг и сообщил о его трагической смерти, решение всех практических вопросов, связанных, например, с организацией похорон, было предоставлено мне. Вначале я был озадачен и смущен, но всякий раз, когда я видел холодное недвижное тело Гэтсби, во мне росло чувство внутренней ответственности перед этим человеком, личность которого была абсолютно неинтересна окружавшим его при жизни, а уж после смерти - и подавно. Само собой разумеется, что я не преследовал какие-либо корыстные цели, но действовал из убеждения, что каждый из нас имеет право хотя бы на достойный уход из этой жизни.

Я позвонил Дейзи ровно через полчаса после того, как мы нашли тело Гэтсби, - позвонил инстинктивно и особо не раздумывая - зачем. Выяснилось, что она и Том уехали еще до полудня, - видимо, надолго и далеко, потому что взяли с собой багаж.

- А адрес, адрес-..

- Не оставили...

- А хотя бы, когда вернутся, не сказали?..

- Нет.

- А вы сами знаете, куда они могли уехать?

- К сожалению, не могу сказать, сэр.

Я должен был найти кого-нибудь для Гэтсби. Мне хотелось подойти к нему и пообещать: "Я обязательно найду кого-нибудь, Гэтсби. Не огорчайтесь. Я просто не имею права не найти хоть кого-нибудь для вас..."

Мне не удалось разыскать домашний адрес Мейера Вольфсхайма в телефонной книге Нью - Йорка. Лакей Гэтсби сообщил мне адрес его городского офиса. Я позвонил барышне на коммутатор, и через некоторое время она продиктовала мне номер телефона; но был уже шестой час, и трубку никто не снял.

- Пожалуйста, наберите этот номер еще раз.

- Я уже три раза соединяла...

- Это крайне важно.

- Мне очень жаль, но никто не подходит к аппарату... Я вернулся в салон и обнаружил, что там и яблоку негде упасть, но это были официальные лица и представители власти. Когда, откинув покров с мертвого, они смотрели на Гэтсби неподвижными и ничего не выражающими глазами, во мне словно зазвучал его встревоженный голос:

- В самом деле, старина, найдите же мне кого-нибудь. Вы уж постарайтесь, Знаете, как это тяжело - переносить все одному...

Они начали задавать мне какие-то вопросы, но я выскочил из комнаты, не обращая на них никакого внимания, и поднялся на второй этаж, в его кабинет. Я вывалил на письменный стол все бумаги, которые обнаружил в незапертых ящиках бюро, и начал торопливо перебирать их, - он никогда не говорил, что его родителей нет в живых. Мне так и не удалось найти ни одного письма, ни одной зацепки - и только Дэн Коли, свидетель юношеских бурь и крушений, молча взирал на меня из рамки на стене.

Утром я отправил в Нью - Йорк лакея с письмом для Вольфсхайма. Я справлялся о родственниках Гэтсби и просил его незамедлительно приехать. Последняя просьба даже показалась мне излишней, но я не стал переписывать письмо. Почему-то мне казалось, что он-то непременно должен появиться, просмотрев утренние газеты, кроме того, я ждал телеграмму с соболезнованиями от Дейзи. Однако мне так и не довелось лицезреть Вольфсхайма, не было и телеграммы. Прибывали только все новые и новые отряды полисменов, фотографов и газетчиков. Потом вернулся посыльный с ответом от мистера Вольфсхайма, который не вызвал во мне ничего, кроме чувства гадливости, замешанного на отвращении, и удививший меня солидарностью с покойным Гэтсби в его неприятии всех и вся.

Уважаемый мистер Каррауэй! Искренне скорблю вместе с вами, потрясенный невосполнимостью утраты и горечью потери. Трудно передать словами мое нынешнее состояние. Трагическая смерть мистера Гэтсби стала для меня тягчайшим ударом, с которым я не могу, да и не хочу смириться. Чудовищное преступление безумного маньяка заставит всех нас призадуматься и многое переоценить. С болью в сердце принужден сообщить, что дела и обязательства не позволяют мне покидать Нью - Йорк в настоящее время. Признаюсь вам по секрету, в связи с некоторыми обстоятельствами сейчас мне было бы крайне нежелательно фигурировать в такой вот истории. В случае, если смогу быть чем-нибудь полезным, дайте мне знать (только позже!!!) через Эдгара. Я занедужил в последнее время, а подобного рода встряски подтачивают мое и без того слабое здоровье. Боюсь, что опять слягу на несколько дней. Примите уверения в моем полном почтении. Искренне ваш Мейер Вольфсхайм.

И короткая, написанная второпях почти без знаков препинания приписка:

Сообщите о похоронах и т. д. с семьей и пр. не знаком.

Во второй половине дня позвонили из службы междугородной связи, и телефонистка сообщила, что на проводе Чикаго. Я было обрадовался, что это наконец Дейзи, но связь была вообще отвратительной, мало того, в трубке раздался глухой, чуть слышный мужской голос.

- Слэгл у аппарата...

- Алло? - Фамилия была мне совершенно незнакома.

- Веселенькое дельце, а? Получили телеграмму?

- Не было никаких телеграмм...

- У младшего Парка крупные неприятности, - зачастило в трубке. - Повязали прямо в банке с пачкой облигаций в кармане. Циркуляр с номерами и серией пришел из Нью - Йорка за пять минут до его прихода. Как вам это нравится, а? Кто бы мог подумать... в таком захолустье...

- Послушайте! - закричал я, захлебнувшись от волнения. - Послушайте! Это не Гэтсби, слышите меня? Мистер Гэтсби умер...

После долгого молчания кто-то досадливо хрюкнул в трубке... потом что-то громко щелкнуло, и связь прервалась.

По - моему, только на третий день пришла телеграмма из Миннесоты за подписью Генри К. Гетца. Он сообщал, что незамедлительно выезжает, и просил отложить похороны до своего приезда. Это был отец Гэтсби. Он появился на вилле - сухонький благообразный старичок, беззащитный и растерянный, закутанный в Ольстер, несмотря на погожий сентябрьский денек. Он ужасно нервничал, и глаза его постоянно слезились, а когда я взял у него дорожный саквояж и зонтик, старичок начал нервно поглаживать и подергивать свою реденькую седую бородку - да так, что мне с большим трудом удалось помочь ему снять верхнюю одежду. Он был на грани нервного и физического изнеможения, поэтому я проводил его в музыкальный салон, усадил в кресло и послал лакея принести чего -нибудь легкого - перекусить. Но ему в буквальном смысле слова кусок не лез в горло, а когда он взял молоко дрожащей рукой, то ровно полстакана выплеснул на пол.

- Я увидел некролог в чикагской газете, - сказал он. - Там все было написано, в чикагской газете. Я выехал в тот же день, как прочитал.

- Я не знал, как с вами связаться.

Он безостановочно водил по комнате подслеповатыми слезящимися глазами.

- Это был сумасшедший, - сказал он. - Нормальный человек такого бы не сделал.

- Может, чашечку кофе? - начал уговаривать я мистера Гетца.

- Нет, ничего не надо. Мне уже много лучше, благодарю. Мистер?..

- Каррауэй.

- Да... Мне уже лучше... Спасибо... А где он, Джимми?.. Я проводил старика в салон - туда, где покоился его сын, и оставил одного. Маленькие мальчишки вскарабкались по ступенькам и заглядывали в окна, но когда я объяснил им, кто приехал, они, хоть и без всякой охоты, ушли в сад.

Через некоторое время мистер Гетц отворил дверь и вышел; он судорожно глотал воздух, его лицо налилось кровью, а по щекам текли редкие крупные слезы. Он находился в том почтенном возрасте, когда люди свыкаются с мыслью о неизбежности смерти, не был он напуган и сейчас. Просто осмотревшись и оценив дворцовую пышность салона, его теряющийся в поднебесье величественный свод, огромную галерею хорошо обставленных комнат, уходящих в необозримую даль, он преисполнился отцовской гордостью, и к его безутешной скорби добавилось чувство благоговейного восторга. Я проводил его в одну из гостевых спален на втором этаже, а пока он снимал пиджак и жилет, сообщил, что все необходимые приготовления уже завершены, но сама траурная церемония отложена до его приезда, как он и просил.

- Мне не хотелось брать на себя такую ответственность без вас, мистер Гэтсби...

- Моя фамилия Гетц...

- Да, конечно, мистер Гетц... Я подумал, может, вы захотите похоронить сына дома, на западе.

Он покачал головой.

- Нет. Джимми всегда тянуло на восток. Это ведь здесь он стал таким... А вы были другом моего мальчика, мистер... э - э-э?..

- Да, я был его ближайшим другом.

- У него было большое будущее, да вы и сами знаете. Он был еще очень молод, но у него было кое-что вот здесь... - Он энергично постучал себя по лбу. Я кивнул.

- Поживи еще немного, он стал бы большим человеком. Вот таким, как Джеймс Хилл, к примеру. На таких, как он, и стоит наша держава...

- Да, конечно, - несколько принужденно ответил я. Он неловко потянул за край вышитого покрывала, стащил его с кровати, улегся, с наслаждением вытянул ноги и заснул прямо на моих глазах.

Вечером позвонил какой-то страшно перепуганный тип и, прежде чем назвать себя, долго выяснял, с кем он разговаривает.

- Это мистер Каррауэй, - сказал я.

- О - о-о! - с облегчением вскричал он. - А это Клипспрингер!

Я тоже облегченно вздохнул: по крайней мере, нашелся хоть еще кто-то из друзей Гэтсби, кто бросит пригоршню земли в его могилу. Я решил обойтись без оповещений в газетах, чтобы избежать наплыва любителей острых ощущений, и сам позвонил по нескольким телефонным номерам. Однако мне практически не удалось связаться ни с кем.

- Похороны завтра, - сказал я. - Прощальная церемония назначена на три пополудни - в его доме. И не сочтите за труд - передайте всем, кого увидите...

- Да, да. Это уж как водится... - поспешно начал он, проглатывая слова. - Конечно, передам, но я, знаете ли, вряд ли кого-нибудь увижу. Разве что как-нибудь случайно...

Его уклончивый тон сразу же насторожил меня.

- Да вы сами-то собираетесь быть?

- Я, знаете ли, позвонил, чтобы...

- Подождите, - перебил я. - Вы собираетесь быть или нет?

- Святое дело, непременно, но дело в том, что... Понимаете, я тут остановился у приятелей в Гриниче, и они как бы рассчитывают на меня завтра. Там намечается что-то вроде пикника или вечеринки... Но я непременно постараюсь быть, приложу все старания, так сказать...

Я не сдержался и выдохнул нечто вроде "ах, ты..." Видимо, у мистера Клипспрингера был действительно стопроцентный слух, потому что он еще больше занервничал:

- Да, да... Я, знаете ли, позвонил, чтобы попросить вас об одной пустячной услуге: там осталась пара туфель... Думаю, вам не составит труда отправить их с лакеем. Понимаете, старые теннисные туфли, а вот ведь привык - прямо обезножел, знаете ли... будьте так любезны, отправьте по адресу: для передачи Б. Ф.

Я нажал на рычаг, потому что терпение мое лопнуло...

А потом я испытал чувство глубочайшего стыда за Гэтсби, вернее, за его неразборчивость в выборе знакомств: некий джентльмен, с которым я связался по телефону, высказался по поводу гибели Гэтсби в том смысле, что-де давно пора. Но это была моя вина, поскольку за этим господинчиком и раньше водилась страстишка к зубоскальству и глумлению над всем и вся - и все это с рюмкой ликера из подвалов Гэтсби в руке.

С утра, в день похорон я поехал в Нью - Йорк переговорить с Мейером Вольфсхаймом, поскольку не видел другого способа связаться с ним. Справившись у мальчика - лифтера, я толкнул оказавшуюся незапертой дверь со скромной вывеской "Холдинговая компания "Свастика" и оказался в совершенно пустом и на первый взгляд безлюдном помещении.

- Э - э-эй, здесь есть кто-нибудь? - несколько раз громко прокричал я, но только эхо гулко отозвалось в звенящей пустоте. И только через какое-то время из боковой комнаты донесся отголосок ожесточенного спора, а потом в приемной появилась хорошенькая еврейка и прямо-таки пронзила меня тяжелым взглядом громадных черных глазищ.

- Никого нет, - сказала она нарочито противным голосом. - Мистер Вольфсхайм в Чикаго.

По крайней мере, первое из ее утверждений не соответствовало действительности, и мне было прекрасно слышно, как в боковой комнате начали насвистывать "Розарий", нещадно при этом фальшивя.

- Передайте боссу, что с ним хотел бы увидеться мистер Каррауэй.

- Доставить его вам из Чикаго, а?

В этот момент художественный свист прекратился, и в боковой комнате раздался чей -то голос, причем с характерными интонациями Вольфсхайма:

- Стелла, куда же ты запропастилась?

- Вот - бумага, карандаш... Напишите, кто вы такой, и оставьте на том столе. Когда вернется - передам, - скороговоркой выпалила красавица - секретарша.

- Но я же знаю, что он здесь!

Она сделала шаг вперед, грозно насупилась, уперла руки в крутые бедра и встала передо мной, словно пытаясь перекрыть проход растопыренными локтями.

- Молодой человек, - сердито начала она, - чему вас учили в детстве? Что это за манера лезть напролом? Сказала, в Чикаго, значит, в Чикаго!

Я сослался на Гэтсби.

- О - о-о, - она бросила на меня пристальный взгляд. - Погодите, погодите... Как вы сказали, вас величают?

Она скрылась в боковой комнате, а через несколько секунд на пороге появился Мейер Вольфсхайм и с важным видом протянул мне обе руки. Он провел меня в кабинет, полным скорби голосом напомнил, какой это горестный для всех нас день, и предложил сигару.

- Да - с, память, знаете ли, уже не та, - начал он задушевным тоном, - но я прекрасно помню день нашего знакомства. Молодой майор, только что из армии, герой войны, грудь в крестах... Да - с! И беден, как церковная мышь.

Знали бы вы, сколько ему пришлось ходить в мундире, пока не поднакопил на партикулярный костюм! Так вот, я сидел в бильярдной Вайнбреннера на 43-й стрит, а он заглянул туда в поисках какой-нибудь работы. Выяснилось, что к этому времени он уже несколько дней голодал. Я пригласил его разделить со мной скромный ленч - и что же вы думаете! - за полчаса он умял долларов на пять еды и съел бы еще на столько же, если бы ему кто предложил!

- И вы помогали ему на первых порах? - поинтересовался я.

- Помогал! Да я из него человека сделал...

- О - о-о!

- Я вытащил его за уши. С самого дна, из сточных ям, да - с. Смотрю, обходительный молодой человек, не без манер, - а когда он рассказал, что был в Оггсфорде, я сразу смекнул, толк из него будет! Сказал, чтобы вступил в "Американский легион", а там он уже сам себя показал. Потом подвернулось одно дельце в Олбани, он провернул его для одного моего старого клиента. И пошло, поехало... Мы с ним были вот так, - Вольфсхайм сунул мне под нос два пальца - сардельки, - вот так мы с ним и были - куда один, туда и другой!

"В самом деле, уж не являлся ли тот скандал с "Мировой серией" в девятьсот девятнадцатом результатом их "плодотворного сотрудничества"?" - подумал я.

- Теперь его не стало, - сказал я после паузы, - и вы, его ближайший друг и наставник, наверняка захотите проститься с ним сегодня...

- Надо бы проститься...

- Значит, буду ждать...

Волосы в ноздрях Вольфсхайма воинственно встопорщились и опали, на глаза навернулись крупные слезы.

- Вы не понимаете... Я не могу... не могу я впутываться в такие дела, - сказал он.

- Никаких дел нет. Все кончено и впутываться, собственно говоря, не в чего...

- Вы не понимаете... Там произошло убийство, а мне никак нельзя впутываться в такие дела. Был бы я помоложе - тогда другое дело. Да - с, если бы тогда убили моего друга, можете поверить, я бы до самого конца не отходил от его тела ни на шаг. Скажете, сентиментальничает, мол, старик - Мейер; но так оно и было бы тогда - ни на шаг и до самого конца...

Я понял, что мне его не переубедить: по каким-то одному ему известным причинам он уже принял решение не приезжать. Я молча поднялся.

- А вы сами-то учились в каком-нибудь колледже? - неожиданно поинтересовался он.

На одно мгновение мне показалось, что он намеревается заговорить со мной о пресловутых "х - хонтактах", но Вольфсхайм сдержанно кивнул и пожал мне руку.

- Послушайте, что я вам скажу, - медленно начал он. - Друзья... С ними нужно по - людски, когда они живые, а мертвые - мертвым это без разницы. Вот так-то...

Когда я вышел из его офиса, лоснящиеся бока свинцово - черных облаков, готовы были вот - вот лопнуть, так что пока я добрался до Вест - Эгга, то вымок до нитки под нудно моросящим дождем. Я переменил промокшую одежду и постучал в соседнюю дверь. В холле мистер Гетц взволнованно мерил шагами крепкие дубовые половицы. Похоже, он все больше восторгался неоспоримыми успехами отпрыска и его баснословным, на его взгляд, богатством и жаждал найти в моем лице благодарного и внимательного собеседника, чтобы похвалиться чем-то, припасенным специально для такого случая.

- Джимми прислал мне эту карточку, - он открыл бумажник дрожащими от волнения пальцами. - Взгляните же!

Это была любительская фотография дома Гэтсби - пожелтевшая, с загнутыми истрепавшимися уголками и замусоленная не одной сотней рук. Он возбужденно тыкал пальцем в фотографию, подробно описывая все архитектурные детали. "Смотрите же!", - восклицал он, ожидая ответного восхищения. Он так часто показывал ее друзьям и знакомым, что в определенном смысле фотография дома стала для него реальнее самого оригинала!

- Джимми прислал мне эту карточку. По - моему, красиво, а? Дом и все остальное - очень красивые, правда?

- Да, действительно. Когда вы его видели в последний раз?

- Он приезжал два года тому назад и купил дом. Я сейчас там и живу. Да, нам с матерью пришлось нелегко, когда он ушел из дома, но теперь-то я понимаю, что был в том резон. Я всем тогда говорил, что у мальчишки доброе сердце и большое будущее. А уж когда Джимми встал на ноги, то был добр по - сыновнему и не скаредничал.

Ему явно не хотелось убирать фотографию, и он долго еще держал ее перед моими глазами. Потом, словно вспомнив что-то, поспешно сунул в бумажник и достал из кармана старую потрепанную детскую книжку - раскраску "Попрыгунчик Кэссиди".

- Вот, сохранилась с тех пор, когда он был совсем юнцом. Взгляните, это кое о чем говорит!

Он развернул ее тыльной стороной и показал запись, сделанную на аллонже в самом конце книги:

ГРАФИК ЗАНЯТИЙ, составлен 12 сентября 1906 года Подъем 6.00 Упражнения (гантели, гимнастическая стенка) 6.15-6.30 Изучение электричества и пр. 7.15-8.15 Работа 8.30-16.30 Бейсбол и спорт 16.30-17.00 Ораторское искусство и осанка 17.00-18.00 Развитие фантазии и обдумывание изобретений 19.00-21.00 Основные намерения: ∙ Не переводить время на Шефтерса или (неразборчиво). ∙ Не курить и не жевать резинку. ∙ Принимать ванну через день. ∙ Еженедельно: читать по одной поучительной книге или по одному иллюстрированному журналу. ∙ Еженедельно: откладывать $5.00 $3.00. ∙ Лучше обращаться с родителями.

- И вот ведь, что характерно, - умилялся старик, - попала в руки совершенно случайно. А ведь кое о чем говорит, правда? Джимми был очень способным мальчиком. Всегда что-нибудь придумывал - вроде этого. Видели, как он там прописал: "поучительные книги"! Поучать он любил - такое за ним водилось! Помню, как-то мне сказал: "Ты чавкаешь, как свинья..." Я его еще хорошенько за это отодрал!

Ему ужасно не хотелось закрывать книгу, и он еще долго читал вслух записи, испытующе глядя на меня. Думаю, старик обрадовался бы, скажи я ему, что собираюсь переписать эти максимы для себя!

Лютеранский пастор прибыл из Флашинга около трех, а я непроизвольно поглядывал в окно - нет ли там других автомашин. Смотрел туда и отец Гэтсби. Когда пришло время, а в холле уже собралась и застыла в ожидании прислуга, старик встревоженно заморгал, занервничал и начал сетовать на непогоду. Потом уже и пастор начал поглядывать на часы, тогда я отвел его в сторону и попросил подождать хоть полчаса. Но все напрасно. Больше не появилось ни одной живой души.

Около пяти наша похоронная процессия добралась до кладбища. Три машины остановились у ворот под проливным дождем - впереди отвратительно мокрый похоронный фургон чудовищно черного цвета, за ним - лимузин с мистером Гетцем, пастором и мной, наконец, следом за нами четверо или пятеро промокших до нитки слуг и почтальон из Вест - Эгга в открытом "роллс - ройсе", который раньше отправляли на станцию за гостями. Когда мы въезжали на территорию кладбища, мне показалось, что перед воротами притормозила, а потом поехала следом за нами по тем же лужам какая-то машина. Я посмотрел по сторонам. Это был тот самый мистер Совиный Глаз, который ровно три месяца тому назад восхищался книжными раритетами в библиотеке Гэтсби.

С тех пор я его не видел. Трудно сказать, кто сообщил ему о похоронах, во. всяком случае, я даже имени его не знал. Капли дождя стекали по толстым линзам его очков, и он снял их протереть, чтобы посмотреть, как раскатывают брезент над могилой Гэтсби.

Я попытался сосредоточиться на Гэтсби, но его бессмертная душа была так далеко от грешной земли, что я только мельком и без особого возмущения подумал о том, что Дейзи так и не удосужилась прислать ни букета цветов, ни телеграммы соболезнования. Кто-то за моей спиной произнес: "И пролилась Его Благодать над смиренным погостом животворным дождем..."

"Аминь", - благоговейно произнес мистер Совиный Глаз.

Мы один за другим заторопились к машинам под непрекращающимся дождем. У самых ворот совиноглазый догнал меня и удрученно заметил:

- Жалко, не успел на гражданскую панихиду...

- Не только вы, но и все остальные...

- Не может быть! - он даже разволновался. - Господи помилуй! - да ведь у него перебывало пол - Нью - Йорка!

Он снял очки, протер их изнутри и снаружи, нацепил на кончик носа и сказал:

- Несчастный сукин ты сын...

И это прозвучало как эпитафия.

* * *

Возвращение домой, на запад на Рождество - вначале из приготовительной школы, а позднее из колледжа - всегда было для меня одним из самых ярких воспоминаний. Все мы, кто собирался уезжать из Чикаго, встречались на стареньком подслеповатом вокзале "Юнион Стейшн" в один и тот же декабрьский день и в одно и то же время, если не ошибаюсь, около шести вечера. Наши чикагские друзья - приятели, уже охваченные предрождественской суетой, заскакивали на секундочку пожелать нам счастливого пути и исчезали в морозных сумерках. Помню длинные меховые пальто девушек, возвращавшихся домой после утомительных визитов к престарелым родственникам, веселую болтовню ни о чем и вылетающие изо рта облачка пара; помню мельтешение рук, приветствующих старых знакомых и бесконечные охи и вздохи: "Ой, а тебя пригласили Ордуэи?.. а Херси?.. а Шульцы?"; помню длинные билеты зеленого цвета, зажатые в озябших руках, и неуклюжие желтые вагоны из Чикаго, Милуоки и Сент - Пола - беззаботные, как само Рождество, на железнодорожных путях прямо напротив ворот.

А потом машинист давал гудок, и поезд отправлялся в сказочное путешествие - прямо в зимнюю ночь. А за окнами сверкает и искрится нетронутая снежная целина - наш снег, наш долгожданный снег, - и мелькают перед глазами крошечные тусклые фонари полустанков Висконсина, а воздух густеет на глазах, как взбитые сливки, а мы жадно пьем его в холодных тамбурах и на продуваемых ледяными ветрами переходных площадках, когда возвращаемся в свой вагон после обеда. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простираются бескрайние родные просторы, и всех нас охватывает волнующее чувство единения и сопричастности, мы пребываем в каком-то удивительном состоянии, но длится оно недолго - одно короткое мгновение, и ты растворяешься в безбрежных далях отчизны.

Такой средний запад я и храню в своем сердце - не колосящуюся на полях пшеницу, не бескрайние равнины прерий, не изящную черепицу шведских селений, а волнующий перестук колес поезда моей юности, тусклые уличные фонари, одинокий звон бубенцов в морозной ночи, остролисты на подоконниках, ослепительно - яркий свет в окнах и причудливые тени, ложащиеся на снег. И сам я - плоть от плоти этой земли, немножко заторможенный в предчувствии долгой зимы, немножко самонадеянный, потому что, я Каррауэй, немножко провинциальный, потому что вырос в тех местах, где дома все ещё принято называть по имени их хозяев...

Теперь-то я и сам вижу, что рассказанная мной история посвящена западу - в самом деле, Том и Гэтсби, Дейзи и Джордан, да и ваш покорный слуга - все мы родились и выросли на западе, и очень может быть; что не было в нас той закваски, без которой не станешь своим человеком на востоке.

Даже в те дни, когда восток манил меня своими соблазнами, даже в те дни, когда я с пронзительной остротой ощущал его несомненное превосходство над погрязшими в первобытной неуклюжести фермами и так называемыми "городами Дикого Запада", - над тем беспросветным и жестоким провинциализмом, от которого сходят с ума на западном берегу Огайо, где вас никогда не оставят в покое и не пощадят, если вы не невинный младенец или уже никому не нужный старик. Даже в те дни меня не оставляло смутное предчувствие враждебности и даже угрозы, исходившей от атлантических берегов, не умом, а сердцем ощущал я чудовищную ущербность Востока. Вест - Эгг и сегодня предстает передо мной в самых мрачных и лихорадочных сновидениях - воплощенным кошмаром фантасмагорических ночей Эль Греко. И когда я вижу узкие щели кривых улиц и раскоряченные над ними дома - симбиоз традиционных представлений об архитектуре и модернистских изысков - дома, согбенные под нависшими над крышами небесами и давящей на психику луной, все это вызывает одно лишь брезгливое чувство гадливости. А на переднем плане - четверо во фраках шествуют мерной поступью по тротуару и несут носилки, на которых лежит мертвецки пьяная леди в белоснежном вечернем туалете. Ее рука безвольно свесилась вниз, а на изящных пальцах горят холодным огнем бриллианты. Мрачная процессия сворачивает на посыпанную гравием дорожку, но это совсем не тот дом, который они ищут. Они не знают имени этой женщины, да оно им и не нужно...

После смерти Гэтсби меня еще долго мучили странные и пугающе реальные видения, однако сознание отказывалось воспринимать извращенную уродливость привычных образов и форм. Я совершенно извелся, а когда стали сжигать опавшую листву и в воздухе запахло горьковато - приторным дымком, когда вывешенное на ночь постельное белье стало схватывать первым морозцем, и оно громыхало на ветру, словно сработанное из жести, я принял окончательное решение: домой! - нужно уезжать домой!

До отъезда нужно было сделать одно только дело - тяжелое и малоприятное дело, за которое даже и браться не хотелось. Но обязательно нужно было навести порядок в собственных делах, а не пускать все на самотек и воображать, будто равнодушная приливная волна и без моего участия смоет весь хлам и мусор, брошенный за ненадобностью на берегу. Я встретился с Джордан Бейкер, и мы обсудили все, что между нами произошло, а потом то, что случилось лично со мной, - и она молча и внимательно выслушала меня, полулежа в огромных размеров кресле.

Она оделась словно для партии в гольф и, насколько я это помню, выглядела так, будто сошла со страниц иллюстрированного спортивного журнала: игриво вздернутый подбородок, волосы цвета облетевшей осенней листвы, шоколадный загар на лице и такого же оттенка перчатки без пальцев, лежавшие на плотно сдвинутых коленях. Когда я, переведя дух, добрался до конца своих объяснений, она безо всяких пауз и комментариев сообщила мне, что помолвлена с одним мужчиной. Я позволил себе усомниться, естественно, про себя, хотя она и относилась к той породе женщин, которым достаточно одного мановения руки, чтобы за ними выстроилась целая очередь претендентов, но никак этого не показал, а, наоборот, сделал вид, что удивился и погрустнел. В какой-то момент у меня действительно мелькнула мысль - не совершаю ли я ошибку, но быстро прокрутил в памяти события последних трех месяцев и сразу же поднялся, чтобы откланяться.

- Однако, - неожиданно произнесла она, - ведь это именно вы бросили меня. Вы сделали это по телефону. Теперь-то мне наплевать, но все это было настолько непривычно, что, признаюсь, я тогда испытала нечто вроде легкого помрачнения.

Мы пожали друг другу руки.

- О, помните, - прибавила она, - мы с вами как-то говорили о культуре вождения?

- Вы еще сказали тогда, что плохой водитель может чувствовать себя в безопасности только до тех пор, пока ему не попадется еще более плохой водитель. Так вот, именно такого водителя я и встретила, вы не находите? Даже и не знаю, как это я так вляпалась. Мне все время казалось, что вы джентльмен - прямой и благородный человек. Более того, я даже подумала, что это ваша тайная добродетель!

- Мне "тридцать", - сказал я, - по крайней мере, я уже лет на пять перерос тот возраст, когда можно лгать самому себе и называть это благородством.

Она ничего не ответила. Я повернулся и ушел - злой, наполовину влюбленный, терзаемый сожалением и угрызениями совести.

Незадолго до отъезда, ближе к концу октября, я встретил Тома Бьюкенена. Он шел впереди меня по Пятой авеню и, как обычно, выглядел агрессивно - руки слегка разведены в стороны в постоянной готовности отбросить, нанести удар, смести преграду, вертел головой и шарил по сторонам беспокойным взглядом. Мне не хотелось с ним общаться, и я даже замедлил шаг, чтобы не обогнать его, но он остановился и принялся внимательно разглядывать витрину ювелирного магазина; тут он заметил меня, повернулся и пошел навстречу с дружески протянутой рукой.

- Эй, Ник, что стряслось? Ты не хочешь пожать мне руку?

- Да. И ты прекрасно знаешь почему.

- Ты чокнулся, Ник, - быстро сказал он. - Да ты просто спятил! О чем это я, по - твоему, должен знать?

- Том, - спросил я, - что ты тогда сказал Вильсону?

Он вытаращился на меня без слов, и я сразу же понял, что моя догадка по поводу тех выпавших из поля зрения следствия часов была абсолютно верна. Я повернулся и пошел, но он сделал быстрый шаг следом за мной и схватил за руку.

- Я сказал правду, - начал он. - Он пришел, когда мы буквально уже стояли в дверях. Я сказал, что мы торопимся, но он начал рваться в дом. Он уже совсем свихнулся и пристрелил бы меня, не скажи я, чья это была машина. Он держал руку в кармане, а там был револьвер. Ты это в состоянии понять? Револьвер! И он был в моем доме...

Том возмущенно втянул носом воздух и чуть ли не закричал:

- Чего такого, черт возьми, я ему сказал? Наверное, тебе бы хотелось, чтобы я расписал ему, какой твой Гэтсби прекрасный парень. Да, он-то вам себя преподнес - напустил пыли в глаза и тебе и Дейзи... А сам! Переехал Миртл, как шавку какую-нибудь, и даже не затормозил...

Мне было нечего ему сказать, кроме того, что все это неправда, но я промолчал.

- Ты думаешь, все это мне легко далось? Легко? Да когда я пошел сдавать ту квартиру и увидел эти чертовы собачьи галеты на буфете, то сел и разрыдался, как малое дитя. Черт возьми, До сих пор пробирает...

Я не мог простить его, не мог посочувствовать ему, но понял, что сам себя он виноватым не чувствует, а если и было что, то они с Дейзи и думать об этом забыли. Говорят, простота хуже воровства! - и трудно сказать, чего там было больше - беспечности ли, легкомыслия или равнодушия... Впрочем, они были искренни в своей беспечности, и так же, как малое дитя из невинного любопытства отрывает крылышки у мотылька, так и они без зазрения совести калечили жизни и судьбы, а потом прятались за своими деньгами, за своим легкомыслием... - за всем, на чем держался их союз, предоставляя другим расхлебывать ту кашу, которую они по своему недомыслию заварили.

Я все-таки пожал протянутую на прощанье руку - пожал, потому что мне вдруг показалось бессмысленным втолковывать ему что-нибудь. И прежде и теперь - он всю свою жизнь был невинным простодушным и жестоким переростком, обрывающим крылышки у мотыльков. И он пошел в ювелирный магазин за жемчужным ожерельем или парой запонок, а, может быть, потому, что не знал, как побыстрее избавиться от меня и моих провинциальных представлений об элементарной порядочности.

Накануне моего отъезда дом Гэтсби по - прежнему пустовал. Буйная растительность на его некогда ухоженном газоне ни в чем не уступала зарослям травы на моей лужайке. Какой-то шофер из Вест - Эгга всякий раз притормаживал перед главным въездом на виллу и, увлеченно размахивая руками, обстоятельно рассказывал что-то любопытным пассажирам. Возможно, именно он и привез на своей машине Дейзи и Гэтсби в Вест - Эгг в ту страшную ночь, а, может быть, просто сочинил свою собственную историю. Мне было бы крайне неприятно услышать все это, поэтому я всегда обходил его и его такси стороной, когда возвращался домой на поезде.

Все субботние вечера я старался проводить в Нью - Йорке - подальше от Вест - Эгга, потому что слишком свежи были воспоминания о сверкающем великолепии его вечеринок, а по ночам из его пустынного сада до меня доносились призрачные звуки прекрасной музыки и приглушенный смех, слышалось сытое урчание моторов на серпантине подъездной дороги. Как-то ночью я действительно увидел отблески фар на подъездной аллее и услышал звуки работающего двигателя. Я не стал узнавать, кто это, должно быть, кто-то возвратился в Америку из дальних странствий и попросту не знал о том, что праздник подошел к концу, а гости давно уже разъехались по домам...

В мою последнюю ночь на западе, когда дорожные сумки и саквояжи были упакованы, а машина переехала в гараж к новому хозяину - бакалейщику, я пошел в последний раз взглянуть на его дом - памятник архитектурных излишеств и, чего греха таить, дурного вкуса его первого владельца - пивовара. На белых мраморных ступеньках какой-то мальчишка кусочком битого кирпича нацарапал короткое сакраментальное слово, я стер его подошвой ботинка, потом медленно побрел к берегу и растянулся на песке.

Сезон закончился, и большинство арендуемых вилл пустовало. Огни погасли, только далеко в море мерцали габаритные огоньки, и по воде скользил тусклый луч прожектора с палубы трудяги - парома. Луна поднималась все выше, и в ее серебристом сиянии растворялись прибрежные постройки - исчезало все, сотворенное руками человеческими, - и берег приобретал свой первозданный вид; должно быть, именно таким увидели его голландские мореходы, когда их утомленным взорам открылось лоно долгожданной земли. Очарованный волшебным великолепием Нового Света, человек преклонил колени перед мудрой красотой матери - природы, вслушиваясь в торжественный гимн последней и величайшей мечты человечества - мечты о Земле Обетованной. Бессмертная душа его, алчущая благолепия, была умиротворена, а разум не искал, да и не принимал этого умиротворяющего благолепия. Один только миг длилось это очарование, а потом... потом девственные леса были вырублены, и этот уродливый дом вырос там, где прежде шумели тенистые дубравы.

Размышляя о судьбах древнего и совершенно незнакомого мне мира, я не мог не подумать о Гэтсби, о том, как впервые увидел он зеленый огонек на той стороне бухты - там, где жила его Дейзи. Ему пришлось проделать долгий путь, и его мечта была так близко, что, казалось, протяни руку - и дотронешься до нее. Но он не знал, что там ее больше нет. Та Дейзи осталась где-то далеко в его прошлом, где-то за этим городом, за дальними далями - там, где под звездным небом лежит его необъятная страна.

Гэтсби верил в свою путеводную звезду, его, как и всех нас, манил призрачный огонек простого человеческого счастья. Но безжалостные годы встают на нашем пути неодолимой преградой. Мы спешим в погоне за синей птицей удачи, а если ускользнет она сегодня - не беда, будет еще завтра... И настанет день, когда мечта будет так близко, что, кажется, протяни руку - и...

И опускаются весла, и выгребаем мы против течения, но сносит оно наши утлые ладьи, и вздымаются валы, и несут нас назад - в прошлое.

Конец.