Тому, кто провел всю свою профессиональную жизнь в мире художественной литературы, просьба "написать предисловие" являет в себе множество искушений. Писатель, чью книгу вы сейчас открыли, не устоял перед одним из них; призвав на помощь всё своё самообладание, он приступает к обсуждению наших критиков, стараясь по возможности не отходить далеко от романа, который вы сможете прочесть чуть позже в этом томе.

Для начала должен сказать, что у меня нет причин жаловаться на отзывы прессы о любой моей книге. Если Джеку (которому понравилась моя последняя книга) не нравится эта, всегда найдется Джон (решивший, что моя последняя книга - пустышка), которому эта книга понравилась; так что в сумме всегда выходит одно и то же. Однако мне кажется, что писатели моего поколения были избалованы в этом отношении, живя в те славные времена, когда на любой полосе было практически неограниченное количество места для размышлений о художественной литературе - и всё это место появилось благодаря Менкену с его отвращением к тому, что сходило за критику до того, как появился он и объявил об этом во всеуслышание. Он заразил всех своей смелостью, а также громадной и беззаветной любовью к слову. И пусть сегодня шакалы уже пытаются оторвать по кусочку от того, кого они опрометчиво сочли умирающим львом - я не думаю, что большинство представителей моего поколения относятся к нему без глубокого уважения и уж тем более не сожалеют, что он покинул наш эшелон. Он формировал точку зрения на всё новое, создаваемое новыми людьми; он сделал много ошибок - например, он не признал Хемингуэя сразу - но он всегда был во всеоружии; ему никогда не приходилось долго шарить в поисках необходимых инструментов.

Теперь, когда он оставил американскую литературу плыть собственным курсом, его место так и осталось незанятым. Если писатель, чью книгу вы сейчас открыли, когда-либо будет замечен в том, что прислушивается к тому, что рассказывают ему политизированные тупицы о ценностях ремесла, которым он занимается с детства - ну что ж, дети мои, тогда вычеркивайте его из списков и расстреливайте на рассвете.

Но последние несколько лет даже это вызывает гораздо меньшие опасения, нежели прогрессирующая трусость рецензентов. Малооплачиваемым и работающим сверхурочно, им, кажется, нет никакого дела до книг - последнее время всё большую печаль вызывает сокращение количества молодых талантов, вызванное отсутствием сцены, на которой можно было бы выступить: взгляните на Уэста, Мак - Хью и множество остальных.

Я возвращаюсь к своей основной теме, а именно: мне очень хочется передать тем из них, которые прочтут этот роман, немного здорового цинизма по отношению к современным рецензентам. Если не считать случаев нездорового тщеславия, то нарядиться в такую кольчугу может позволить себе представитель любой профессии. Всё, что у вас есть - это ваша гордость, и если вы позволите обмануть вашу гордость человеку, который обрабатывает десяток таких, как вы, до обеда - вы гарантируете себе много разочарований, которых прожженный профессионал научился избегать.

Ярким примером является этот роман. Поскольку его страницы не были заполнены важными названиями важнейших вещей, а сюжет не имел ничего общего с фермерами (которые являлись на тот момент героями), мнение о нем вышло очень простым и не имеющим ничего общего с критикой, а по сути являлось всего лишь попыткой самовыражения людей, которым почти не выпадает шансов выразить себя. Каким образом кому-либо без четкой и осознанной жизненной позиции может прийти в голову взять на себя такую ответственность и стать писателем, и по сей день остается для меня загадкой. Ну а способность критика за пару часов выработать точку зрения, включающую двенадцать различных аспектов современного общества, представляется мне сродни очертаниям бронтозавра над исполненным страха одиночеством молодого автора.

Возвращаясь к этой книге: одна дама, которая вряд ли была способна написать хотя бы одно связное письмо по - английски, описала её как книгу, которую читают, собираясь провести вечер в ближайшем кино. Появление большинства молодых авторов приветствует критика как раз такого типа, и это вместо благодарности за преподнесенный мир воображения, в который они (писатели) попытались - с большим или меньшим успехом - открыть новую дверь - тот мир, который Менкен сделал осязаемым в те времена, когда он еще за нами присматривал.

Сегодня, когда эта книга издается заново, автору хотелось бы заявить, что еще никто никогда не пытался сохранить свою совесть художника в такой чистоте, как это делал он в течение десяти месяцев, ушедших на эту книгу. Перечитывая её заново, можно заметить, что книгу можно было сделать еще лучше - однако при этом нигде не возникает чувства отступления от правды, по крайне мере, на мой взгляд; это правда или, лучше сказать, эквивалент правды, попытка честной фантазии. Я только что перечитал предисловие Конрада к "Негру с Нарцисса", а недавно еще и выслушал испортившие мне настроение поучения критиков, которым показалось, что мой материал полностью исключал возможность иметь дело со взрослыми людьми во взрослом мире. Но, Боже мой! - это был мой материал, и это было все, что у меня было.

Того, что я вырезал отсюда - как в отношении физическом, так и умозрительном - хватило бы на еще один роман!

Я считаю, что это честная книга; говоря иначе - что никто не использовал никаких наработанных приемов для достижения эффекта, и, да простится мне хвастовство, эмоциональная сторона подвергалась такому малому давлению, что слез из левого глаза читателя удалось избежать, как удалось избежать и огромной искусственной личины, выглядывающей из-за плеча персонажа.

Если вы не покривили душой, книга будет жить - хотя бы в виде впечатлений, остающихся от неё. И наоборот - если совесть не чиста, то в ней можно вычитать все то, что написано в рецензиях. Остается добавить, что если вы молоды и готовы учиться, то практически любая рецензия будет иметь ценность - даже та, которая кажется несправедливой.

Писатель, чью книгу вы сейчас открыли, обрел свою профессию буквально от рождения - для него всё это настолько естественно, что он считает, что никогда не смог бы заниматься ничем иным настолько же эффективно - так глубоко живет он в мире фантазии. На свете много людей, устроенных так же, как он, обладающих способностью выражать глубинные движения, все эти:

- Смотри - вот оно!

- Я видел это своими глазами.

- Вот так это всё и случилось!

- Нет, всё произошло вот так.

"Смотри! Вот оно, пятно крови, про которое я говорил".

- "Пусть все замрет! Вот тот блеск девичьих глаз, вот то отражение, которое я буду видеть всегда, вспоминая её глаза".

- Если захочется снова найти это лицо на матовой поверхности умывальника, если захочется сделать образ более тусклым за счет дополнительных усилий, то прямая обязанность критика распознать это намерение.

- Никто никогда еще не чувствовал так, как я, - говорит молодой автор, - но я - чувствовал; моя гордость сродни гордости солдата, идущего в битву; неизвестно, будет ли там вообще кто-нибудь, кто раздаст медали или хотя бы всё опишет.

Но помни еще кое-что, юноша: ты не первый, кто находился один в полном одиночестве.

Ф. Скотт Фицджеральд
Балтимор, Мэриленд
август 1934.
Перевод на русский язык (c) Антон Руднев, 2009

В юности, когда мое сердце было открыто, мир казался бесконечным, а жажда познания не утолена, я услышал от отца фразу, которую я навсегда сохранил в памяти и мысленно возвращался к ней снова и снова на протяжении всей своей жизни.

- Запомни, сын, - сказал он, - прежде чем судить ближнего своего, подумай о том, что не так уж и много людей на этой благословенной земле, которым еще с колыбели были предоставлены такие привилегии, как тебе.

Этим он и ограничился, но наше с ним общение никогда не отличалось излишним многословием, и я прекрасно понимал, что имел он в виду нечто большее, чем сказал мне тогда. Вот откуда во мне эта строгость и сдержанность в суждениях - хорошая привычка, позволявшая мне не раз подбирать ключи к самым запутанным лабиринтам души натур сложных и неординарных, и одновременно мое наказание, так как трезвость в суждениях не раз делала меня жертвой зануд и откровенно надоедливых людей.

Посредственный, а также болезненный ум хорошо чувствует эту сдержанность и набрасывается на нее как на свою законную добычу; еще в колледже меня незаслуженно обвиняли в интриганстве только потому, что самые нелюдимые и замкнутые люди - мои ровесники - однокашники, да и просто посторонние - избирали меня конфидентом и поверяли свои самые потаенные душевные секреты. При этом я отнюдь не претендовал на роль исповедника, более того, почувствовав чьи-нибудь поползновения на откровенность, я лениво зевал и всячески демонстрировал абсолютное равнодушие, мог пренебрежительно отвернуться и тут же уткнуться в книгу или же выбирал нарочито ернический тон. Исповедальные излияния молодых людей, по крайней мере словесная их форма изложения, это либо заимствованные из книг красивости, либо грешащие недомолвками полунамеки. Я бы сказал, что сдержанность суждений - залог некоей надежды на добропорядочность в будущем. Я же до сегодняшнего дня не перестаю повторять и, пожалуй, никогда не забуду слов моего отца, произнесенных им без всяких претензий на интеллектуальность и изысканность, но определивших для меня духовные ориентиры и главные нравственные ценности. Несомненно, отец обладал особым даром, чутьем, которым природа наделяет нас не в равной мере.

Воздав должное своей терпимости, не могу не отметить, что она имеет свои границы. Мотивация поведения - материя тонкая, зиждется она на разного рода причинах и имеет под собой разного рода почву - от твердого гранита до вязкого болота; правда, в тот или иной момент мне совершенно безразлично, какими там мотивами руководствуется человек в своих поступках. Вернувшись с Востока минувшей осенью, я страстно желал бы видеть вокруг себя затянутый в военную униформу упорядоченный мир, стройные шеренги застывших по стойке "смирно" обывателей. Я чувствовал, что занимательные экскурсы по потаенным уголкам человеческой души перестали доставлять мне какое-либо удовольствие. При этом я делал одно - единственное исключение для некоего Гэтсби - человека, чьим именем названо это произведение, - для того самого Гэтсби, который, по - видимому, воплощал в себе все то, что я искренне презирал и не перестану презирать ни при каких обстоятельствах. Если избрать мерилом личности определенного рода умение проявить себя, я бы отметил в нем повышенную сенситивность к разнообразным соблазнам и проявлениям жизни - ту самую повышенную чувствительность сейсмического прибора, которая позволяет регистрировать подземные толчки за десятки тысяч миль от эпицентра землетрясения. Эта моментальная адекватная реакция не имела абсолютно ничего общего с той слезливой впечатлительностью, громко именуемой "артистическим складом темперамента". Это был устремленный в будущее порыв, романтически - взрывной запал, который мне не удалось встретить ни в ком до сих пор, да и вряд ли доведется сделать это в ближайшее время. Нет, Гэтсби не изменил себе в решающий момент; собственно говоря, не он сам или его поведение под конец этой истории заставили меня усомниться в людях, проливающих слезы с такой же легкостью, с какой разражаются смехом, - и все это по пустякам. На определенное время утратить интерес к ним заставило меня то иррациональное нечто, которое довлело над Гэтсби, те ядовитые клубы зависти, ревности и недоброжелательства, которые клубились над его мечтой.

* * *

Моя семья всегда была на виду, активно участвуя в общественной и деловой жизни тихого городка на Среднем Западе, три поколения моих предков усердно трудились здесь на благо Америки, не забывая при этом о своем собственном процветании. Род Каррауэев представляет собой нечто вроде клана, в семье было принято считать, что мы - прямые потомки герцогов Бэклу, однако родоначальником нашей генеалогической ветви считается брат моего деда, который приехал на средний запад в 1851 году. Наняв волонтера, который и был отправлен вместо него в действующую армию, мой двоюродный дед избежал участия в братоубийственной гражданской войне, осел в нашем городке и открыл свой собственный бизнес по оптовой торговле скобяными товарами, которым и по сей день занимается мой отец.

Мне не довелось увидеть моего знаменитого предка, при этом многие находят между нами сходство, руководствуясь, главным образом, довольно-таки мрачным портретом, который висит в офисе моего отца. Я учился в Йельском университете в Нью - Хейвене, штат Коннектикут, который окончил в 1915 году - ровно через четверть века после отца, вскоре после этого был призван в армию и принимал участие в Великой войне, как принято у нас в Америке называть нашествие новоявленных тевтонских варваров. Обретенный мной воинственный дух никак не давал мне успокоиться даже спустя некоторое время после возвращения с фронта. Средний запад перестал казаться мне пупом Вселенной, скорее пыльными и обветшавшими задворками нашего мироздания. В конце концов я уехал на восток и занялся штудированием кредитного бизнеса. Люди из моего ближайшего окружения в той или иной мере занимались им, поэтому я решил, что кредитный бизнес в состоянии прокормить еще одного человека. В один прекрасный момент все мои тетушки и дядюшки собрались вместе и принялись обсуждать мою будущность, словно речь шла о выборе приготовительного класса для неразумного дитяти; после долгих совещаний и консультаций было произнесено нечто вроде: "Ну - с... что же... а почему бы и нет..." При этом у всех были серьезные и нахмуренные от осознания важности момента лица. Отец обещался финансировать мое начинание в течение года, и после неизбежных в таком случае проволочек я наконец отправился на восток в возрасте 22 лет, если мне не изменяет память, и как мне тогда думалось - навсегда.

Первым делом следовало найти квартиру в деловой части города, а я еще не успел отвыкнуть от свежей зелени газонов и благословенной тени деревьев американской провинции, поэтому был необыкновенно доволен, когда один мой молодой коллега по бизнесу предложил снять жилье на двоих где-нибудь в пригороде Нью - Йорка. Подыскал он и подходящее бунгало - продуваемую всеми ветрами ветхую хижину - за 80 долларов в месяц. К сожалению, в самую последнюю минуту руководство фирмы отправило его в Вашингтон, так что мне пришлось обустраиваться самому. Я обзавелся собакой, однако находился в роли ее счастливого владельца каких-то несколько дней: до тех пор пока она не сорвалась с привязи и не убежала; приобрел старенький "додж" и нанял финку, которая прибирала мою постель и готовила завтрак на электроплите, непрестанно бормоча при этом что-то по - фински.

Я чувствовал себя бесконечно одиноким и брошенным до тех пор, пока через несколько дней какой-то человек, видимо, недавний приезжий, не остановил меня на улице.

- Вы не подскажете, как мне попасть в Вест - Эгг? - растерянно спросил он. Я подробно рассказал. И пошел своей дорогой, почувствовав вдруг, что растерянность и одиночество чудесным образом исчезли. Человек обратился ко мне как к местному жителю, и отныне я ощущал себя нью - йоркским старожилом - первопоселенцем, который в состоянии подсказать новичку дорогу. Эта случайная встреча вселила в меня уверенность и избавила от излишней скованности чужака.

Солнце пригревало с каждым днем все сильнее и сильнее, и почки на деревьях распускались прямо на глазах, как при ускоренной киносъемке. С приходом лета во мне начало крепнуть хорошо знакомое прежде чувство: жизнь продолжается, начинается ее новый виток.

Так много нужно было успеть прочитать, так хотелось вдоволь напиться густого, как мед, животворного свежего воздуха. Я приобрел дюжину учебников по банковскому бизнесу, кредитованию и долгосрочным инвестициям, и они стояли на книжной полке в багрово - золотых переплетах, сверкая, словно только что отчеканенные золотые монеты, обещая открыть манящие полновесные тайны, известные разве что Мидасу, Моргану и Меценату.

Впрочем, я не намеревался ограничивать круг чтения пусть даже и блестящими трудами по экономике и финансам. Еще в колледже у меня проявился некий публицистический дар - около года я вел редакционную колонку в "Йельских новостях" и написал ряд пространных и основательных статей, и сейчас намеревался взять в руки перо и снова стать "узким специалистом самого широкого профиля". И это не игра слов, а один из тех жизненных парадоксов, когда возможность охватить взором некоторые скрытые проявления нашего бытия представляется стороннему наблюдателю, так сказать, из-за кулис.

Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что я снял жилье в одном из уникальнейших уголков Северной Америки. На удлиненном острове своеобразной формы, расположенном несколько восточнее Нью - Йорка, среди прочих капризов природы выделяются два необычных почвенно - наносных образования. В двадцати милях от города, у дальней оконечности пролива Лонг - Айленд - самой обжитой акватории западного полушария - далеко в океан вдаются два абсолютно идентичных мыса, отделенных друг от друга сравнительно узкой бухтой. Каждый из этих мысов представляет собой практически идеальный овал - как то самое яйцо из истории о Колумбе, только несколько сплющенное в точке соприкосновения. Изрезанность береговой линии обоих мысов совпадает с прямо-таки пугающей точностью - вполне уместно предположить, что такого рода географический курьез вызывает искреннее недоумение и замешательство у пролетающих над ними морских чаек. Что же до населяющих эту удивительную местность бескрылых существ, то они имеют возможность наблюдать за феноменом еще более ошеломляющим; абсолютное различие в образе жизни и во всем, что не касается географии и размеров!

Я жил в Вест - Эгге - мягко говоря, наименее фешенебельном из двух островных селений, хотя этот газетный штамп не в состоянии передать всю глубину этого причудливого и ничуть не зловещего контраста. Мое скромное жилище располагалось у оконечности выдающегося в океан "яйца", в полусотне ярдов от пролива, сиротливо приютившись меж двух роскошных вилл, аренда которых обходилась вам "всего лишь" в двенадцать или пятнадцать тысяч долларов за сезон. Одна из вилл - справа - была вызывающе роскошна: точная копия какого-нибудь нормандского Hotel de Ville [Городской особняк (фр.)] с непременной угловой башней, с новенькой кирпичной кладкой, проглядывающей через жидковатую в начале сезона завесу плюща, с выложенным мрамором плавательным бассейном и более чем 40 акрами земли с роскошным садом. Это был особняк Гэтсби. Строго говоря, я не имел чести знать мистера Гэтсби, однако мне было известно, что сей "дворец" принадлежит некоему джентльмену по имени Гэтсби. (Мой собственный дом был здесь, разумеется, форменным бельмом на глазу, но справедливости ради замечу, бельмом настолько небольшим, что его никто особенно и не замечал.) Так что, кроме чудесного вида на море, я получил еще и возможность обозревать соседский сад с волнительным осознанием непосредственной близости миллионера - все удовольствие за каких-то несчастных восемьдесят долларов в месяц!

На другой стороне живописного залива сияли над водами белоснежные дворцы Вест - Эгга. Собственно, вся история того достопамятного лета началась жарким летним вечером, когда я отправился на ту сторону пообедать с Томом Бьюкененом и его очаровательной супругой. Дейзи Бьюкенен была моей троюродной племянницей, а Тома я знал еще со времен учебы в колледже. Помнится, вскоре после войны я даже провел у них два дня, когда они жили в Чикаго.

Супруг моей племянницы был щедро одарен природой в смысле физической силы и прочих атлетических качеств. Нью - хейвенские футбольные болельщики до сих пор вспоминают великолепного крайнего защитника, одного из лучших игроков университетской команды. В определенном смысле он был наиболее характерным типом "хорошего американского парня", который добивается всего к совершеннолетию, однако все, что бы он ни делал после двадцати одного года, выглядит движением, если не вниз, то определенно и не вверх. Его родители были до неприличия богаты, так что приобретенная во время учебы привычка сорить деньгами, которую мы осуждали еще в молодые годы, осталась у Тома и сейчас. Так, вознамерившись перебраться из Чикаго на восток, Том сделал это с воистину обескураживающим размахом: например, в Лейк - Форест он держал породистых лошадей и пони для игры в гольф, которых и перевез в наши края. Мне было трудно представить себе, что мой ровесник, по крайней мере человек моего поколения, может позволить себе потратить уйму денег на подобные причуды.

Даже и не знаю, почему Бьюкенены надумали перебраться на восток. Они провели год во Франции без видимых на то причин, потом перебирались из одного райского местечка в другое - как это принято у набитых долларами денежных мешков, которые переезжают с курорта на курорт, чтобы поиграть в поло, кичась своими деньгами. Во время телефонного разговора Дейзи сказала, что они устали от кочевого образа жизни и намерены прочно осесть на одном месте. Признаться, я этому не поверил, хорошо зная непоседливый характер этой супружеской четы. Что творилось в душе Дейзи, оставалось для меня тайной за семью печатями, что же касается Тома, то он, как это мне всегда казалось, так и состарится в тщетной погоне за острыми ощущениями, которых был лишен со времен бесшабашной футбольной молодости.

Тем вечером, по - летнему теплым, хотя и ветреным, я отправился в Ист - Эгг повидать старых знакомых, близко сойтись с которыми мне до сих пор не удалось. Их дом оказался еще более вычурным, чем я представлял себе. Забавное легкомысленно - веселое красное с белой отделкой здание, построенное в георгианcком колониальном стиле, выходило фасадом прямо к бухте. Ухоженный зеленый газон начинался у самого океана, с четверть мили плавно струился к дому, огибая разбитые тут и там клумбы с проложенными между ними дорожками из крошки и битого кирпича; наконец, мягко обогнув солнечные часы, он как бы взвивался вверх по стене причудливо вьющейся виноградной лозой. По всей длине фасад здания рассекали несколько высоких французских окон; сейчас они были широко раскрыты, и теплый вечерний бриз ласково шевелил тончайшие шторы, а стекла отражали багровые отблески закатного золота. На длинной веранде стоял Том Бьюкенен собственной персоной в костюме для верховой езды.

Том сильно изменился с йельских времен. Теперь это был широкоплечий тридцатилетний мужчина с копной волос соломенного цвета на горделиво посаженной голове, твердо очерченной линией рта и несколько надменными манерами. Но главным в его лице всегда были глаза, вернее, дерзкий взгляд сверкающих глаз, при этом мне всегда казалось, что он готов в любое мгновение ринуться вперед и растоптать рискнувшего оказаться у него на пути. Вызывающе - изысканный костюм для верховой езды не скрывал его физическую мощь; казалось, что могучие тренированные икры вот - вот разорвут матово блестящие краги плотной кожи, а шнуровка держится на одном только честном слове; мощные бугры мускулов вздувались под тонким сукном при малейшем движении плеч. Это было тело атлета, полное взрывной, всесокрушающей силы, тело жестокого хищника.

Под стать телу был и голос - резкий хриплый тенор, последний штрих, дополнявший общее впечатление, которое производил этот неуправляемый властолюбец и капризный нувориш. Нотки презрительного превосходства проскальзывали у Тома даже в разговоре с людьми, не вызывавшими у него откровенной антипатии, - в свое время именно за это в Нью - Хейвене многие терпеть его не могли. Казалось, что с ядовитой усмешкой он про себя думает: "Разумеется, что вы можете и в грош не ставить мое мнение, хотя я намного сильнее любого из вас, да и вообще не вашего поля ягода!" На старших курсах мы с ним были членами одного студенческого общества, и, хотя никогда не были особенно дружны, мне почему-то казалось, что он относится ко мне и моим поступкам с одобрением и по - своему, со свойственной ему безалаберностью старается завоевать и мое расположение.

Мы немного постояли на освещенной закатным солнцем веранде.

- Недурственно у меня тут, а? - спросил он, самодовольно поглядывая по сторонам.

Слегка сдавив своими железными пальцами мое плечо, Том развернул меня в сторону своих угодий с террасами итальянского сада, где в цветнике, площадью в полакра источали пряный аромат изнуренные солнцем розы, а у самой кромки прибоя покачивалась на волнах моторная лодка с задранным вверх носом, и размашистым движением все это обвел рукой.

- Я прикупил эту хибарку у Демейна - нефтяника. - Он снова сдавил мое плечо, напористо - вежливо разворачивая меня на этот раз к двери. - Ну, пошли.

Мы миновали просторный холл и буквально окунулись в сверкающе - розовые внутренние покои, границы которых, казалось, были едва обозначены высокими французскими окнами, поблескивающими по правую и левую сторону от нас. Полуоткрытые окна выглядели белыми провалами на фоне буйной зелени, казалось, растущей прямо из кирпичной стены. По комнате гулял легкий ветерок, играя оконными шторами, развевавшимися, как поблекшие знамена. Он то вытаскивал их наружу, то позволял плавно скользнуть в комнату, то в безудержном порыве вздымал их вверх, к самому потолку, напоминавшему украшенный глазурью свадебный торт, а по винного цвета ковру скользили их бесплотные тени, как легкая зыбь по глади моря от легких дуновений ласкового бриза.

Казалось, что единственным неподвижным предметом интерьера в комнате была гигантского размера софа, чем-то напоминавшая привязанный аэростат. На ней удобно расположились две молодые особы. Ветерок осторожно шевелил подолы их белоснежных платьев, мягкая ткань послушно струилась, вздымалась и опадала, словно обе молодые женщины только что приземлились здесь после волшебного полета по комнатам. Я остановился, прислушиваясь, как хлопают развевающиеся на ветру знамена - шторы, и жалобно постанывает картина на стене. Потом что-то громко щелкнуло - это Том Бьюкенен захлопнул створки окон с одной стороны - и сразу же обессилел попавший в коварную ловушку ветерок, исчезли на ковре бесплотные тени, замерли шторы и перестали легкомысленно вздыматься подолы белоснежных платьев молодых дам.

Та, что помоложе, была мне решительно незнакома. Она лежала совершенно неподвижно на своей стороне софы, вытянувшись во весь рост и слегка запрокинув голову, словно балансировала каким-то предметом, стоящим у нее на подбородке. Возможно, она и заметила меня боковым зрением, однако никак не отреагировала на мое появление; это привело меня в такое замешательство, что я чуть было не начал извиняться за свое неожиданное вторжение.

Другая - это была Дейзи - изобразила попытку приподняться и обозначила некое движение вперед с особым выражением лица; впрочем, тут же рассмеялась обворожительно обескураживающим смехом. В ответ рассмеялся и я, сделав шаг к софе.

- От удовольствия видеть вас меня натуральным образом п - парализовало!

После этих слов она опять заразительно рассмеялась, словно ей удался бог весть какой остроумный каламбур, удержала мою руку в своей на мгновение дольше, чем того требовали приличия, и посмотрела на меня так, словно я был тем единственным человеком на всем белом свете, кого она так страстно жаждала увидеть именно сегодня. Это она умела делать превосходно! Потом она томно промурлыкала мне фамилию эквилибристки, которая возлежала на другой стороне софы: Бейкер. (Записные острословы утверждали, что мурлыканье Дейзи - способ заставить собеседника наклониться к ней поближе; неуместная инсинуация, впрочем, нисколько не лишающая эту своеобразную манеру изящества и шарма!)

Мисс Бейкер соблаговолила заметить мое присутствие, во всяком случае, губы ее дрогнули, и она едва заметно кивнула мне, но тотчас же вернула голову в исходное положение, словно тот предмет, который она удерживала на подбородке, покачнулся, и она страшно боялась уронить его на пол. После этого мне опять захотелось извиниться. Любое проявление самонадеянности, в чем бы оно ни проявлялось, всегда действует на меня обескураживающе.

Я повернулся к племяннице, которая начала расспрашивать меня обо всем, умело играя своим чарующим низким голосом. Для меня всегда было наслаждением слушать ее восхитительный мелодичный обволакивающий голос, ловить каждый тон, каждую интонацию, как волшебную музыкальную импровизацию, которая вот - вот растает в воздухе и никогда более не прозвучит. Миловидное и грустное, в чем-то даже стандартное лицо Дейзи украшали только сияющие глаза и броский чувственный рот, но голос - это было нечто необыкновенное: в нем было то, что сражало наповал многих и многих мужчин, которые были к ней неравнодушны, - была в нем и напевная властность, и чувственный призыв "услышь и приди", слышались в нем отголоски буйного веселья и шальной радости, и, главное, обещания еще более неземных блаженств, ожидающих вас в недалеком будущем.

По пути на восток я остановился на день в Чикаго, поэтому передал Бьюкененам приветы от дюжины общих знакомых.

- О, так они по мне скучают?! - в восторге вскричала она.

- Более того, весь город безутешно скорбит. Левые задние колеса на подавляющем большинстве машин покрашены в черный цвет в знак траура, жители Чикаго выходят на брега озера, рвут на себе одежды, посыпают головы пеплом, оглашая окрестности воплями и стенаниями.

- Как это трогательно! Слышишь, Том, давай вернемся назад. Завтра же! - Без какой -либо связи с предыдущими словами она вымолвила: - Увидел бы ты нашу крошку!

- С удовольствием бы на нее посмотрел!

- Нельзя: сейчас она спит - ей ведь только три годика. По - моему, ты ее до сих пор не видел?

- Не довелось... - Послушай, ты обязательно должен ее увидеть... Она...

Том Бьюкенен, слонявшийся все это время по комнате, остановился возле меня, и я опять ощутил его тяжелую длань на своем плече.

- Эй, чем зарабатываешь на жизнь, парень?

- Кредитованием и прочими финансовыми операциями.

- А у кого?

Я назвал фамилию.

- Не знаю такого, Ник, - агрессивно бросил он. Меня прямо-таки покоробило.

- Еще услышишь, - лаконично ответил я. - Обязательно услышишь, если всерьез и надолго думаешь осесть здесь, на востоке.

- А, не бери в голову это, - Том посмотрел на Дейзи, потом резко перевел взгляд на меня, словно ожидал возражений или отпора. - Ха! Я был бы последним Дураком, если бы надумал убраться отсюда.

Неожиданно подала голос миссис Бейкер. Она произнесла коротко, как отрубила:

- Факт!

От неожиданности я даже вздрогнул - это было первое слово, которое вымолвила загадочная эквилибристка. Вероятно, она сама удивилась при этом не меньше моего. Зевнула, потянулась, пара - тройка неуловимых и ловких движений - и она встала с софы, оказавшись прямо передо мной.

- Я вся как деревянная, - произнесла она жалобным тоном. - Нельзя столько времени валяться на софе.

- Прошу тебя, дорогая, не смотри на меня так, - решительно сказала Дейзи. - Кто полдня пытался вытащить тебя в Нью - Йорк?

- Спасибо, не надо, - обратилась мисс Бейкер к четырем бокалам с аперитивами, материализовавшимися на сервировочном столике. - У меня режим - не употребляю перед соревнованиями.

Глава семьи с откровенным недоверием посмотрел в ее сторону.

- Да уж! - Том длинным глотком осушил бокал, будто спиртного там и было всего? то на один палец. - Не могу понять, как у тебя хоть что-нибудь получается...

Я внимательнее пригляделся к мисс Бейкер, стараясь понять, что же это может у нее "получаться". Признаться, смотреть на нее было приятно: стройная, с девичьей грудью и идеально прямой спиной, при этом манера преподнести себя еще более подчеркивалась осанкой - плечи назад, грудь вперед, словно кадет в парадном строю. Ее серые глаза - омуты смотрели на меня с лукавым прищуром и явным любопытством. Неожиданно мне показалось, что я уже где-то видел это миловидное, бледное и недовольно - капризное личико, возможно, на фотографии в иллюстрированном журнале.

- Так вы живете в Вест - Эгге? - спросила она снисходительно - надменно. - Я знаю там кое - кого.

- Увы, я там никого...

- Не может быть, - оборвала она меня посредине фразы. - Вы должны знать Гэтсби.

- Гэтсби? - переспросила Дейзи. - Кто это Гэтсби? Я только было собрался сказать, что Гэтсби - мой сосед, как мажордом доложил, что кушать подано. Том Бьюкенен с привычной уже властностью стиснул мой локоть железными пальцами и вывел из комнаты, словно переставил шашку с одного поля на другое.

Вяло переставляя изящные ножки, изящно придерживая пальчиками платья на соблазнительно - изящных бедрах, дамы шествовали впереди, направляясь к столу, сервированному на розовой веранде с видом на пламенеющий закат. На столе горели четыре свечи, а ласковый ветерок осторожно играл язычками пламени.

- Это... что... такое? - нахмурила брови Дейзи и пальцами погасила мерцающие огоньки. - Самый долгий день в году наступит через две недели, - не к месту произнесла она и окинула нас сияющим взором. - Сознавайтесь, было с кем-нибудь такое, что ждешь, ждешь, когда же наступит этот самый длинный день, а потом раз - и он уже прошел? Вот у меня так каждый раз!

- Ну, давайте придумаем хоть что-нибудь. - Позевывая, мисс Бейкер садилась за стол так, словно укладывала себя в постель.

- Это было бы прекрасно, - сказала Дейзи. - Только вот что? - С беспомощной гримасой она повернулась ко мне: - Ник, а что люди вообще придумывают?

Не дождавшись ответа, она с благоговейным ужасом принялась разглядывать свой мизинец.

- Посмотрите скорее! - воскликнула она. - У меня что-то с пальцем.

Все посмотрели: мизинец частично посинел, частично почернел, а сустав действительно распух.

- Это все ты, ты, Том, - сказала она, обиженно надув губки. - Я знаю, что неспециально, но все равно - это ты. Поделом мне, зачем я вышла замуж за такого громилу, за такого неуклюжего увальня!

- Ты же знаешь, что я терпеть не могу этого слова, - не на шутку рассердившись, оборвал ее Том. - Никогда больше не называй меня увальнем. Даже в шутку.

- Увалень! Увалень! - не желала успокаиваться Дейзи. Периодически она и мисс Бейкер вдруг принимались говорить чуть ли не хором, перебивая друг друга, но весь этот светский треп с претензией на остроумие и ироничность был лишен главного: легкости и душевного тепла - обе они были холодны, как их роскошные белоснежные платья, как их прекрасные глаза, в которых не было ни проблеска мысли и чувства. Дамы восседали за столом и стоически терпели наше с Томом общество, исключительно из светской учтивости стараясь развлечь нас, вернее, помочь нам развлечь их! Единственное, что их явно утешало, это то, что обед когда-нибудь закончится и его можно будет сразу же забыть и посвятить себя более приятному времяпрепровождению. Как же все это было непохоже на наши вечеринки на Западе, когда взрослые уже люди ждали приближения званого ужина и, как дети, считали оставшиеся часы до встречи с Праздником!

- Послушай, Дейзи, рядом с тобой я начинаю ощущать свою интеллектуальную ущербность, - осторожно заметил я после второго бокала сухого красного вина, отдававшего пробкой (не такого уж слабого, как мне показалось в первый раз). - Давай поговорим на какую-нибудь понятную и доступную мне тему, например, о погоде или видах на урожай!

Я сказал это без всякой задней мысли - просто, чтобы поддержать за столом разговор, однако мои слова вызвали совершенно неожиданную реакцию Тома.

- Цивилизация идет коту под хвост, - со злостью выдохнул он. - Я теперь стал, знаешь, таким пессимистом. Вот, к примеру, читал ты книгу Годдарда "Экспансия цветных империй"?

- Нет, а что? - спросил я, несколько удивленный его агрессивным тоном.

- А то, что эту книгу нужно прочесть всем. Знаешь, там есть одна такая идея: если мы не будем настороже, ну, белая раса... короче, нас сожрут с потрохами цветные. Это не враки, там все стопроцентно доказано.

- Мой Том становится таким мыслителем, - с грустью призналась Дейзи. - Уму непостижимо, какие он стал читать книги, да еще с такими длинными названиями и словами. Помнишь, дорогой, недавно попалось какое-то умное словечко, так мы никак не могли...

- Это не книги, а научные труды, - раздраженно оборвал ее Том. - Этот Годдард так прямо и пишет, что победа или поражение только от того и зависят, будем ли мы, ну, господствующая белая раса, начеку или нет.

- Дорогой, мы просто обязаны сломать им хребет, - промурлыкала Дейзи, с игривой суровостью указав подбородком в направлении плавящегося над линией горизонта светила.

- Вот что я вам скажу, - начала было мисс Бейкер, - если бы вы перебрались в Калифорнию...

Но Том Бьюкенен не дал ей закончить фразу и, заскрежетав ножками своего стула по полу, выпалил:

- Фу, да не в этом же дело, а в том, что мы арии - представители нордической расы - взять, к примеру, меня, тебя и тебя, и... - После секундного размышления указующим кивком головы он включил в свой реестр и Дейзи, в ответ она тотчас же подмигнула мне с хитрой улыбкой. - Так вот, вся цивилизация, ну, она создана нами. Там искусство всякое, то да се, наука опять же... Доступно я излагаю?

Было что-то жалкое в его излияниях на грани кликушества, в его тщетных попытках обрести себя на совершенно чуждом ему поприще, словно самолюбования и самодовольства - с годами только обострившихся - ему уже недоставало. Где-то в комнатах зазвонил телефон, лакей бросился снимать трубку, а Дейзи, воспользовавшись минутной паузой, наклонила свою милую головку ко мне.

- Хочешь, я открою тебе семейную тайну, - замурлыкала она в своей обычной манере, - страшную тайну о носе нашего лакея, то бишь мажордома? Признайся, тебе ведь интересно узнать о его носе?

- Каюсь, собственно за этим я к вам и приехал!

- Тогда слушай: он не всегда был обычным лакеем и служил в одном приличном доме в Нью - Йорке. У них там было столовое серебро - не меньше чем на двести персон. Так вот, он заведовал этим серебром, ну, чистил его с утра до вечера, а потом у него началась аллергия, то есть насморк...

- Самое страшное случилось потом, - подхватила мисс Бейкер.

- Да, с каждым днем дела шли все хуже и хуже, и в конце концов, он был вынужден просто отказаться от места...

Последний лучик заходящего солнца скользнул по порозовевшим бархатистым щечкам Дейзи; затаив дыхание, я наслаждался журчанием ее голоса, подавшись вперед и вытянув шею. Тем временем розовое сияние померкло, лучик с сожалением соскользнул с ее лица - неохотно, как малое дитя, которого загоняют в дом с наступлением сумерек, заставляя проститься с веселыми играми до следующего утра.

Вернулся мажордом и, почтительно склонившись, обстоятельно зашептал что-то на ухо хозяину. Том нахмурил брови, приподнялся из-за стола, резко отпихнул свой стул и молча скрылся в анфиладе комнат. Внутри Дейзи словно заработал какой-то механизм и закрутились колесики. Она опять наклонила головку в мою сторону, а ее волнующий голос зажурчал, заструился и заиграл, как драгоценный камень в изумительной оправе.

- О, Ник, если бы ты только знал, как я рада видеть тебя в нашем доме, за этим столом. Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на... розу. Ну, скажи, - обратилась она за поддержкой к мисс Бейкер, - он ведь и в самом деле похож на розу?

Я даже поперхнулся: это был форменный вздор - на что, на что, но уж на розу-то я похож меньше всего. Даже при желании во мне трудно найти что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее розу. Видимо, она брякнула первое, что пришло на ум! Однако сказано это было в каком-то лихорадочном возбуждении, словно душа ее рвалась наружу, стыдливо кутаясь в нелепые, но милые словесные одежды. Совершенно неожиданно она нервно скомкала салфетку, бросила ее на стол и, извинившись, удалилась.

Я и мисс Бейкер обменялись короткими, ничего не значащими и ни к чему не обязывающими взглядами, я раскрыл было рот, чтобы произнести какую-нибудь дежурную фразу, но она как-то внутренне собралась, напружинилась и предостерегающе шикнула на меня. Из-за закрытых дверей раздавался чей-то приглушенный возбужденный голос, а мисс Бейкер, не обращая на меня ни малейшего внимания, вытянув шею, как гусыня, и; забыв о приличиях, внимательно прислушивалась к доносившимся до нас словам.

- Знаете ли, - начал было я, - этот мистер Гэтсби, которого вы давеча поминали, он мой сосед...

- Замолчите же, - зашипела она, - дайте послушать, что там у них происходит.

- А что, собственно, должно между ними происходить? - бесхитростно удивился я.

- Вы хотите сказать, что ничего не знаете? - с искренним удивлением посмотрела на меня мисс Бейкер. - Я думала, что об этом знают все без исключения в наших пенатах.

- Увы, я ровным счетом ничего не знаю.

- Как вам сказать, - она несколько стушевалась, - в общем, есть некая особа в Нью - Йорке. Так вот, Том и она...

- Особа... в Нью - Йорке, - повторил я в растерянных чувствах.

Мисс Бейкер утвердительно кивнула.

- Думаю, из одного лишь чувства приличия она могла бы не звонить ему домой во время обеда, вы не находите?

Я был настолько ошеломлен, что никак не мог постичь смысл услышанного, но в этот момент раздался шелест платья и скрип кожаных подошв - и хозяева с натянутыми лицами вернулись к обеденному столу.

- Ничего не поделаешь - неотложные дела, - нарочито игривым тоном промурлыкала Дейзи.

Она села на свое место, бросила пристальный взгляд на мисс Бейкер, потом посмотрела на меня и продолжила словно бы и не прерывавшийся разговор.

- Знаете ли, я на секундочку выглянула в сад - там сейчас так романтично и прелестно. Из благоухающих кустов раздаются чудесные трели, по - моему, это соловей. Ума не приложу, как он попал к нам - не иначе как последним рейсом через Атлантику. Видимо, на "Кунард" или "Уайт стар лайн". А как поет, как божественно поет... - При этом и сама Дейзи не говорила, а почти что пела своим волшебным голоском. - Не правда ли, романтично, скажи, Том? - ну, скажи же, дорогой!

- Да уж, романтика да и только, - мрачно подтвердил Том, и в поисках избавления от милого щебетания повернулся ко мне: - Пообедаем и поведу тебя в конюшню, если к тому времени совеем не стемнеет.

Вдруг опять раздались тревожные трели телефонного звонка; Дейзи жестко посмотрела на Тома и решительно покачала головой, а начавшийся было разговор о лошадях, да, собственно, и вся застольная беседа сбились, смешалась и окончательно застопорилась. Последние мучительные пять минут, проведенные за столом при гробовом молчании, я припоминаю только фрагментарно: мерцание свечей, которые зачем-то опять зажгли, мучительное желание вглядываться в лица присутствующих, но при этом не встретиться ни с кем взглядом. Я и представить себе не могу, о чем думали в это время Том и Дейзи, но не сомневаюсь в том, что даже мисс Бейкер с ее скептицизмом и стальными нервами - канатами не могла избавиться от ощущения незримого присутствия за столом незваного и навязчивого пятого гостя - посланника тревоги и беды. Очень может быть, что нашлись бы и такие, кому пришлась бы по душе пикантность создавшейся ситуации, но только не мне - я бы нисколько не возражал, если бы кто-нибудь вызвал полисмена.

Само собой разумеется, что о лошадях никто больше и не вспоминал. Том и мисс Бейкер отправились в библиотеку - и с таким выражением лица, будто бы вознамерились провести часок - другой у фоба с телом усопшего, с одной стороны, вроде бы и не существующего в материальном мире, а с другой стороны, очень даже реального. Мне же не оставалось ничего другого, кроме как демонстрировать легкую тугоухость и изображать учтивую заинтересованность и светскую словоохотливость, следуя за Дейзи по галерее балконов, опоясывающих дом на уровне второго этажа. Пройдя таким образом, по - моему, несколько миль, мы вышли, наконец, к главной веранде, когда уже совсем стемнело, и удобно расположились на плетеном диванчике.

Дейзи прижала ладони к лицу, словно желая насладиться его упругой бархатистостью, вперив взгляд в сгущающийся фиолетовый полумрак. Я видел, что она вся во власти эмоций, с которыми не в силах совладать, и попытался помочь ей, отвлечь, задавая вопросы о дочери.

- Мы так мало знаем друг о друге, Ник, - неожиданно сказала она, - а ведь мы родственники, пусть даже и дальние. Ты даже не был на моей свадьбе.

- Ты же знаешь, тогда я был на фронте.

- Правда, - она помолчала. - Знаешь, Ник, мне пришлось пережить сложные времена, и я просто не могу теперь относиться ко всему без цинизма.

Я и не сомневался, что для этого у нее были более чем веские причины. Я выдержал паузу, но она не захотела сказать большего, тогда я довольно-таки неуклюже опять попытался перевести разговор на спасительную тему о ее ребенке.

- Послушай, она же наверняка уже лепечет, и... э - э-э, ну и всякое там разное...

- О, да, - при этом Дейзи смотрела на меня совершенно отсутствующим взглядом. - Хочешь, Ник, я расскажу тебе, что я сказала сразу же после своих родов? Тебе ведь это интересно, правда?

- Да, конечно...

- Что ж, возможно, мой рассказ поможет тебе многое понять... Да, где-то через час после родов - обрати внимание: где был в это время Том, одному Богу известно, - я пришла в себя после наркоза, брошенная и никому не нужная, и спросила сестру: мальчик или девочка? Когда я услышала, что родилась девочка, то отвернулась к стене и заплакала. Потом немного успокоилась и сказала: "Вот и хорошо. Пусть девочка. Очень рада, что девочка. Надеюсь только, что она вырастет дурочкой, потому что в нашей жизни для женщины лучше всего быть дурочкой - хорошенькой дурочкой!"

- Понимаешь, Ник, я убеждена, что в этом мире все ужасно. Самое главное, что все думают точно так же - даже самые умные тонкие люди. Я знаю. Я везде побывала, многое видела и многое делала. - В ее глазах сверкнул вызов - почти как у Тома, потом Дейзи залилась звонким надменным смехом. - Искушенная и разочарованная, да, именно такая я и есть.

Обволакивающий гипнотический голос Дейзи, казалось, внушавший мне - слушай и верь, - не успел еще отзвучать в гулкой тишине наступающей ночи, а я уже почувствовал какую-то нарочитость и неискренность в ее словах. Я испытал странную неловкость, словно весь этот разговор был затеян для того, чтобы хитростью выжать из меня слезинку и заставить сопереживать ей, верить обуревавшим ее чувствам. И действительно, прошла минута, потом - другая, и на миловидном личике зазмеилась жеманная улыбка, словно Дейзи уверилась, что убедила меня в том, что и она имеет честь принадлежать к некоему тайному обществу, как и ее благоверный.

В библиотеке зажгли лампу, и она утонула в малиновых полутонах. Том устроился на ближнем к входу конце дивана, а мисс Бейкер сидела на некотором удалении от него и читала вслух "Сатердей ивнинг пост". Она читала тихо, себе под нос, при этом все слова сливались в монотонное баюкающее бормотание. Лучи света лампы играли на начищенных до зеркального блеска ботинках Тома, расцвечивали роскошную шевелюру мисс Бейкер в багрово - золотистые тона, отражались от глянцевых страниц, которые она листала не по - женски сильными пальцами.

Заметив нас, мисс Бейкер энергичным взмахом руки дала понять, чтобы мы ей не мешали.

- Продолжение следует, - закончила она и небрежно отбросила журнал на столик. Потом повела коленом, пружинисто выпрямилась и с ленивой грацией встала с дивана. - Ровно десять, - заметила она, посмотрев для этого на потолок. - Хорошим девочкам пора баиньки!

- Завтра Джордан собирается принять участие в турнире в Вестчестере, - объяснила Дейзи. - А ехать нужно с раннего утра.

- Боже, так вы - Джордан Бейкер!

Теперь мне стало ясно, почему лицо мисс Бейкер показалось мне знакомым: ее надменная мордашка регулярно появлялась на страницах иллюстрированных спортивных журналов Ашвилла, Хот - Спрингс и Палм - Бич. Насколько я помню, она была замешана в какую-то неприглядную историю, впрочем, подробности я давно успел позабыть.

- Спокойной ночи, - вымолвила она нежным голоском. - Разбудите меня в восемь.

- Неужели ты в состоянии подняться в такую рань?

- В состоянии. Спокойной ночи, мистер Каррауэй, надеюсь, мы с вами еще увидимся.

- Вне всякого сомнения, - заверила ее Дейзи. - Я вообще подумываю, а не поженить ли мне вас? Заглядывай к нам почаще, Ник, а я, как говорится, не буду препятствовать и даже посодействую вашему сближению: ну, случайно запру в чулане или же вывезу на лодке в открытый океан, или что там положено делать в подобных случаях?

- Спокойной ночи! - крикнула мисс Бейкер с лестницы. - Дейзи, запомни, я ничего не слышала!

- Она хорошая девушка, - сказал Том через некоторое время. - Плохо, что они разрешают ей вести бродячий образ жизни.

- Кто же эти пресловутые "они"? - подчеркнуто холодно и язвительно переспросила его Дейзи.

- Ну, родственники.

- Вся ее семья состоит из одной - единственной тетки, которой сто лет в обед! Впрочем, Ник, будет приглядывать за ней, скажи мне, что это так, Ник. Думаю, что и специфическая семейная обстановка должна оказать на нее благотворное влияние, не правда ли, дорогой?

Том и Дейзи многозначительно переглянулись.

- Э - э-э, так она из Нью - Йорка? - поторопился спросить я.

- Нет, из Луисвилля. Подруга детства, я провела с ней лучшие безмятежные детские годы.

- Дейзи, ты что же это, надумала поговорить с Ником по душам - там, на веранде? - неожиданно вмешался в разговор Том. Он не просил, а требовал ответа.

- На веранде... по душам... - она пристально посмотрела мне в глаза. - Не думаю, дорогой, помнится, мы разговаривали о нордической расе. Да, точно о ней! - разговор завязался как-то сам собой...

- Смотри, Ник, ты не верь всему, что она тебе наговорит, - посоветовал мне Том.

Я с легкостью согласился, присовокупив только, что ни о чем таком и не услышал, и через несколько минут начал прощаться с гостеприимными хозяевами. Они вышли помахать мне рукой на прощание, отчетливо выделяясь на фоне освещенного прямоугольника открытых дверей. Я сел в машину и уже завел мотор, как вдруг Дейзи громко крикнула: "Эй, подожди!".

- Послушай, я совсем забыла спросить у тебя очень важную вещь. Говорят, что ты помолвлен с какой-то девушкой - дома, на западе?

- Да, да, - добродушно поддержал ее Том. - Слыхали мы о красавице - невесте!

- Чистой воды навет. Ты же знаешь, я слишком беден для женитьбы.

- Но мы действительно слышали! - воскликнула Дейзи. Это было просто невероятно, но, произнося эти слова, она раскрылась мне навстречу, как диковинный цветок. - Три разных человека подтвердили нам эту новость, Ник, поэтому я полагаю, что так оно и есть на самом деле!

Я знал, что могут они иметь в виду, и только делал вид, что ничего не понимаю, однако никакой невесты у меня и в самом деле не было. Пересуды о мифической помолвке действительно были - они-то и послужили причиной того, что я был вынужден ретироваться на восток. Возможно, мне не следовало разрывать отношения со старинной приятельницей из-за чьих-то длинных языков, но, с другой стороны, мне вовсе не хотелось, чтобы эти не к ночи помянутые языки довели меня до алтаря.

Радушный прием, оказанный мне Дейзи и Томом, привел меня в самое благоприятное расположение духа - теперь уже и их баснословное богатство не казалось мне таким уж непреодолимым барьером для наших отношений. Тем не менее, по дороге домой я был смущен и все никак не мог избавиться от вдруг возникшего у меня чувства брезгливости, словно я вымазался в грязи. На мой взгляд, у Дейзи оставался один - единственный выход: взять малышку на руки и навсегда покинуть этот дом. Впрочем, судя по всему, ничего подобного у нее и в мыслях не было. Если говорить о Томе, то меня поразила даже не его интрижка в Нью - Йорке, а то, что его душевное равновесие было поколеблено, ну надо же, книгой! Что же могло подвигнуть эту мизерабельную натуру грызть черствый хлеб мертворожденных идей, неужели плотское чревоугодие не питало более грешную душу неукротимого сластолюбца?

За день крыши придорожных ресторанчиков раскалились совсем уж по - летнему, стал мягким и податливым, как воск, асфальт у гаражей, где в озерцах яркого света плавали новенькие бензоколонки ярко - красного цвета. Добравшись домой, в Вест - Эгг, я запарковал машину под навесом и присел на газонокосилку, брошенную предыдущим владельцем во дворе. Ветер стих, полная таинственных звуков, вступала в свои права бриллиантовая ночь: где-то в густой листве сонно хлопали крылья невидимых мне птиц, под аккомпанемент стаккато лягушек мощные меха земли раздували вечный орган жизни. Рядом, в фиолетово - голубых сумерках материализовался и растаял иссиня - черный силуэт кошки, я посмотрел ей вслед и обнаружил, что не один любуюсь удивительной летней ночью. Примерно в полусотне футов от меня, выйдя из густой тени соседской виллы, стоял мужчина, засунув руки в карманы, и смотрел на усыпанное горошинами звезд небо. Непринужденность манер, расслабленность позы и хозяйская уверенность, с какой незнакомец топтал свежескошенный газон, однозначно подсказали мне, что это мистер Гэтсби собственной персоной вышел обозреть свои владения и подсчитать, какая же часть неба над Вест - Эггом принадлежит ему на правах частной собственности.

Я собрался было окликнуть его и сослаться на общую знакомую - мисс Бейкер, упоминавшую его за обедом у Бьюкененов, надеясь, что это послужит мне достаточной рекомендацией, однако так и не рискнул окликнуть его и нарушить романтическое одиночество. Как это вскоре выяснилось, ему был совершеннейший недосуг общаться с незнакомыми людьми. Я увидел, как он вдруг простер руку над темными водами бухты, и, несмотря на разделявшее нас расстояние, мне показалось, что его колотит лихорадочная дрожь. Невольно и я посмотрел вслед за указующей дланью, но все было сокрыто во мраке, и только где-то на грани видимости мерцал зеленый огонек, вероятно, сигнальный фонарь на самой оконечности причала. Когда я опять посмотрел в сторону соседской виллы, Гэтсби исчез, и я снова остался в одиночестве в ставшей вдруг неуютной и тревожной пустоте ночи.

Примерно на полпути между Вест - Эггом и Нью - Йорком автострада торопливо устремляется навстречу железной дороге и с четверть мили бежит с ней бок о бок, словно хочет миновать угрюмый и пустынный участок земли, лежащий на ее пути. Это настоящая Долина Пепла - фантасмагорическая ферма пепла, золы и шлаков, которые всходят здесь как пшеница, вздымаются в небо крутыми гребнями, вспучиваются холмами и сопками, расплываются кляксами уродливых садов, оборачиваются эфемерными домами с трубами, над которыми курится дымок апокалиптических очагов, а если хорошо приглядеться, можно увидеть трансцендентные пепельно - серые призраки, снующие взад и вперед и растворяющиеся в клубах тумана из пепла и пыли. Время от времени из неведомых недр выползает чудовищная гусеница, составленная из вагонеток, и со страшным лязгом замирает на невидимых рельсовых путях. Тогда на нее набрасываются пепельно - серые призраки и снуют вокруг с лопатами, вздымая непроницаемые пылевые облака, за которыми ничего уже не разглядеть, и одному Богу известно, что там происходит.

Но через некоторое время перед глазами ошеломленного наблюдателя материализуются глаза доктора Т. Дж. Эклберга, возникающие словно из ниоткуда над навевающим смертную тоску пейзажем. У доктора Т. Дж. Эклберга большие голубые глаза - диаметр радужной оболочки составляет приблизительно ярд. Они смотрят прямо на вас, однако лица как такового нет - есть только гигантских размеров очки в желтой оправе, дужка которых сидит на несуществующем носу. Должно быть, сумасбродный остряк - окулист из Квинса установил здесь рекламный щит, надеясь несколько расширить практику, а потом и сам ушел в Страну Вечной Слепоты или забыл о нем и переехал куда-нибудь в погоне за удачей. Но его глаза остались, и, хотя краска потускнела от времени и облупилась от дождя, они и по сей день уныло озирают чудовищно разросшуюся промышленную свалку.

С одной стороны Долина Пепла доползала до маленькой зловонной речушки, и, когда разводят мост, чтобы пропустить грузовую баржу, пассажирам проходящих поездов приходится любоваться гнетущим зрелищем иной раз не менее получаса. Обычно поезда останавливаются здесь на одну минуту. Этому обстоятельству я и обязан знакомству с любовницей Тома Бьюкенена.

О том, что у него есть пассия, говорили все, кто имел сомнительное удовольствие знаться с Томом. С негодованием рассказывали, что он имеет наглость появляться с ней в модных ресторанах и, оставив в одиночестве за столиком, расхаживает по залу, болтая с приятелями и знакомыми. Мне любопытно было бы на нее посмотреть, хотя ни малейшего желания знакомиться у меня не было, но все же довелось. Как-то раз, во второй половине дня, мы ехали с Томом в Нью - Йорк на поезде, и, когда тот остановился у свалки, Том схватил меня за локоть и в буквальном смысле слова вытащил из вагона на перрон.

- Давай сойдем здесь, - категорически заявил он, - я хочу познакомить тебя с моей подругой.

Я подумал, что он, должно быть, принял изрядную дозу во время ленча, и раз уж я имел глупость составить ему компанию, Том в своей обычной манере намеревался развлекаться, если бы даже ему пришлось тащить меня силой. Со свойственным ему высокомерием и абсолютным пренебрежением к людям он искренне полагал, что у меня нет и не может быть более достойного занятия, чем шататься с ним по свалке в воскресенье, во второй половине дня.

Я плелся следом за Томом, перебирался через невысокий беленый забор, ограждавший железнодорожные пути, потом ярдов сто - в обратную сторону под пристальным наблюдением доктора Эклберга. Вокруг царило абсолютное запустение: не было никаких признаков жилья, кроме трех расположенных одно за другим строений желтого кирпича на самой границе пустыря и некого подобия ведущей к ним "Мейнстрит" в миниатюре - только без перекрестков и примыкающих улиц. Крошечный магазинчик в первом из строений сдавался в аренду, во втором располагался ночной ресторанчик или кофейня, однако подходы к нему были завалены кучами золы и шлака, наконец, в третьем размещался гараж с вывеской "Ремонт. Джордж Б. Вильсон. Покупка и продажа автомобилей". Оказывается, именно сюда мы и направлялись.

Внутри, среди голых стен, царили грязь и запустение. Останки "форда" сиротливо приютились в темном углу, - груда покрытого толстым слоем пыли искореженного металла. Почему-то я подумал, что это подобие гаража - только маскировка, а за ним, должно быть, скрываются сказочные апартаменты в духе "Тысячи и одной ночи"; тут отворилась дверь крошечного офиса, и на пороге появился владелец гаража, вытиравший руки ветошью, - анемичный блондин рыхловатой комплекции, но сравнительно приятной наружности. Стоило ему увидеть нас, как в его светло - голубых глазах, сразу же повлажневших от избытка эмоций, задрожал робкий проблеск надежды.

- Привет, Вильсон, старый дружище! - сказал Том, сопровождая приветствие увесистым хлопком по плечу. - Как дела?

- Грех жаловаться, - ответил Вильсон несколько неуверенно. - Когда же вы уступите мне ту машину?

- На будущей неделе - мой человек как раз этим занимается.

- Э - э-э, мне кажется, что он что-то слишком долго этим занимается, а?

- А мне так не кажется, - холодно сказал Том. - Но если вас что-то не устраивает, я продам ее после ремонта в другом месте.

- Я вовсе не это имел в виду, - начал поспешно объяснять Вильсон. - Я, собственно, только...

Он запнулся посредине фразы, тем временем Том с видимым нетерпением принялся озираться по сторонам. Вначале я услышал шаги на лестнице, затем крепко сбитая женская фигура появилась в дверном проеме, заслонив свет, проникающий в гараж. Ей было хорошо за тридцать, у нее намечалась явная предрасположенность к избыточной полноте, но ее дородное тело отличалось той чувственной фацией, которая свойственна только избранным представительницам прекрасного пола. Темно - синее крепдешиновое платье в крапинку оттеняло изысканную бледность ее лица, в котором я не заметил ни одной красивой или же правильной черты. Однако в ней привлекала бьющая через край жизненная энергия, словно во всем ее естестве тлел неугасимый огонь, готовый в любое мгновение вспыхнуть испепеляющим пожаром.

Она лениво улыбнулась и прошествовала мимо мужа, не замечая его, словно перед ней стоял бесплотный призрак, быстро подошла к Тому и поздоровалась с ним за руку, глядя прямо в глаза. Провела языком по губам и, не повернув головы, сказала мужу тихим и неожиданно грубым голосом:

- Что встал, как пень, неси стулья, не видишь, что ли, людям присесть не на что.

- О, несу, несу, - Вильсон торопливо засеменил к дверям своего офиса, в мгновение ока растворившись на фоне бетонной стены. Его некогда темный костюм и неопределенного цвета шевелюра были покрыты слоем белесого праха, как густой вуалью, пепельно - серый налет лежал на всем и вся в окрестностях. Но это не касалось его жены, придвинувшейся к Тому чуть ли не вплотную.

- Хочу тебя... увидеть, - настойчиво сказал Том. - Выходи, поедем на следующем поезде.

- Хорошо.

- Буду ждать тебя на перроне, у газетного киоска.

Она молча кивнула и едва успела отойти чуть в сторону, как в дверях офиса показался Джордж Вильсон с двумя стульями в руках.

Мы отошли подальше от гаража, чтобы лишний раз не попадаться никому на глаза, и ждали ее на шоссе. До 4 июля оставалось всего ничего, и костлявый подросток - итальянец с серым от пепла лицом укладывал петарды вдоль железнодорожного полотна.

- Жуткая дыра, правда? - сказал Том, хмуро переглянувшись с доктором Эклбергом.

- Жуткая, нечего сказать.

- Поэтому она и позволяет себе иной раз выбраться отсюда.

- А что муж - не возражает?

- Вильсон? Он думает, что она гостит у сестры в Нью - Йорке. Да это такой тип бесцветный, что сам не знает, жив он или уже помер.

Вот как получилось, что Том Бьюкенен, его подруга и я поехали в Нью - Йорк вместе, вернее, не совсем так: мисс Вильсон благоразумно села в другой вагон. Со стороны Тома это был совершенно неслыханный поступок: почему-то вдруг он решил не оскорблять провинциальную чувствительность аборигенов Вест - Эгга, которые могли случайно оказаться в этом поезде.

Она переоделась, теперь на ней было платье из узорчатого муслина коричневого цвета, так обтянувшее ее довольно-таки широкие бедра, что оно едва не лопнуло, когда Том помогал ей выйти из вагона на перроне Пенсильванского вокзала. В газетном киоске она купила номер "Таун Тэттл" и иллюстрированный киножурнал, в аптеке на вокзала - кольдкрем и небольшой флакончик духов. Поднявшись по ступенькам, мы окунулись в гулкую суету автостанции; она пропустила четыре такси, и мы сели только в пятую машину - новенькое авто цвета лаванды, с обивкой серого цвета в салоне, которая и умчала нас прямо на солнцепек нью - йоркских улиц из-под сумрачных сводов Пенсильванского вокзала. Впрочем, ехали мы недолго: вдруг она отвернулась от окна и застучала в перегородку шоферу.

- Хочу вон того щенка, - сказала она требовательно - капризным тоном. - Пусть в апартаментах живет собачка. Это так мило - щенок в доме.

Шофер затормозил, дал задний ход, и мы подъехали к седому старику - торговцу - прямо-таки двойнику Джона Д. Рокфеллера. На груди у старика висела плетеная корзина, а в ней копошилась дюжина разномастных комочков неопределенной породы.

- Какая это порода? - требовательно поинтересовалась миссис Вильсон, как только старик степенно подошел к авто и остановился у открытого окошка.

- Есть любые. А какая вам больше нравится, леди?

- Ну, я бы хотела полицейскую собаку. Наверняка, у вас такой нет!

Старик с видимым замешательством заглянул в корзинку, запустил туда руку и вытащил за шкирку жалобно скулящего и отчаянно извивающегося щенка.

- Это не овчарка, - жестко сказал Том.

- Пожалуй, так оно и есть, - разочарованно протянул старик. - Да, скорее всего, это эрдельтерьер. - Он погладил коричневую замшевую спинку животного. - Вы только посмотрите на эту шерсть, потрогайте эту шерсть, с такой-то шерстью он никогда не простудится.

- Она милашка! - с воодушевлением воскликнула миссис Вильсон. - Сколько вы просите за нее?

- Сколько я прошу за эту собаку? - он с восторгом посмотрел на щенка. - Эта собака обойдется вам в каких-то десять долларов, леди.

Эрдельтерьер - а среди его дальних предков, возможно, и был кто-то, кто имел отношение к эрдельтерьерам, несмотря на белый окрас шерстки на лапах, - перешел из рук в руки и устроился на коленях миссис Вильсон, которая принялась с восторгом ласкать щенка и гладить его всепогодную шерсть.

- Да, а это, э - э-э, мальчик или девочка? - деликатно поинтересовалась она.

- Мальчик или девочка эта замечательная собака? - переспросил старик. - Мальчик.

- Сука она, - решительно заметил Том. - Вот ваши деньги. Пойдите и купите на них еще дюжину точно таких же щенят.

Мы свернули на Пятую авеню, тихую и уютную, почти что пасторальную в этот воскресный полдень, так что я особенно и не удивился, если бы за углом паслись овечки, а кудрявый пастушок играл бы на свирели.

- Остановите где-нибудь здесь, - сказал я. - Мне очень жаль, но я вынужден вас покинуть.

- Ни в коем случае, - энергично возразил Том. - Миртл страшно обидится, если ты не посмотришь ее гнездышко. Скажи ему, Миртл.

- Да, да, зайдите к нам в гости, - начала уговаривать меня миссис Вильсон. - Я позвоню сестре. Знающие люди говорят, что моя Кэтрин - писаная красавица.

- Знаете ли, я бы с удовольствием, но мне хотелось бы...

Мы помчались дальше, срезали угол, пересекли Центральный парк и выехали наконец в район Западных Сотых. На 158-стрит такси остановилось у одного из многоэтажных многоквартирных домов, тянущихся нескончаемой вереницей по обе стороны улицы. Обозрев окрестности с видом королевы, изволившей вернуться в свою резиденцию, миссис Вильсон взяла щенка и прочие покупки и торжественно прошествовала в дом с осознанием собственного величия.

- Да, позвоню-ка я Мак - Ки, их можно тоже пригласить, - заявила она, пока мы поднимались наверх в кабинке лифта. - Только бы не забыть, сразу же позвонить Кэтрин.

Так называемые апартаменты располагались на последнем этаже и представляли собой тесную гостиную, маленькую спальню и узкую ванную комнату. И без того крошечная гостиная была обставлена чересчур массивной для нее мебелью, а все диваны, кресла и кушетки имели гобеленовую обивку; куда ни бросишь взгляд - везде юные прелестницы резвятся на буколических холмах пасторальных садов Версаля. На единственной картине - даже не картине, а сильно увеличенной фотографии - было изображено нечто вроде курицы на угадывающейся за завесой тумана скале. И только на некотором удалении выяснялось, что курица эта - и не курица вовсе, а чепец, из-под которого пожилая леди взирает на вас с добродушной улыбкой. Старые номера "Таун Тэттл" лежали на столе вперемешку со скандальными журнальчиками, которые продаются на Бродвее из-под полы, и тут же - странного вида книжонка с неменее странным названием "Симон, которого прозвали Петером". Мальчик - лифтер с недовольной миной был отправлен за ящиком с соломой и молоком, вскоре он вернулся, присовокупив по собственной инициативе жестяную банку больших и твердых собачьих галет (одна из них потом уныло мокла в блюдечке с молоком до самого вечера). Тем временем Том открыл дверцу комода и извлек из него бутылку виски.

До такого состояния я напивался только дважды в жизни - причем второй раз именно в этот воскресный полдень. Все происходившее было сокрыто от меня как бы в полумраке, хотя в комнате было светло, по крайней мере, до начала девятого. Сидя на коленях у Тома, миссис Вильсон созывала по телефону гостей; потом закончились сигареты, и я отправился в ближайшую аптеку на углу. Когда я вернулся, они куда-то исчезли, поэтому я устроился в гостиной и прочитал главу из "Симона, которого прозвали Петером", ничего не поняв из прочитанного - то ли это была законченная чепуха, то ли виски оказался слишком крепким.

Как только Том и Миртл вернулись в гостиную (с миссис Вильсон мы перешли на "ты" после первого бокала), стали прибывать и первые гости.

Кэтрин, сестра Миртл, оказалась искушенной особой лет тридцати с изящной шапочкой коротко подстриженных густых волос рыжеватого оттенка и напудренным молочно - белым лицом. Ее выщипанные, а потом подведенные брови, лихо устремлялись вверх, но стремление натуры вернуться к первозданному виду придавало ее чертам некоторую незавершенность. Дюжина керамических браслетов украшала ее ухоженные руки, сопровождая каждое движение мелодичным аккомпанементом. Она вошла твердой уверенной поступью, окинув комнату испытующим хозяйским взглядом, как бы давая понять, что это, в первую очередь, ее собственный дом. Я даже спросил у нее об этом - в ответ она нарочито громко рассмеялась и с видимым удовольствием повторила вопрос вслух, и только потом сказала, что живет с подругой в отеле.

Мистер Мак - Ки из квартиры на нижнем этаже оказался блеклым женоподобным созданием. Было видно, он тщательно готовился к визиту, во всяком случае, гость был гладко выбрит, правда, второпях оставил на щеке клочок засохшей пены для бритья. Он почтительно приветствовал всех присутствующих, находя для каждого пару - тройку вежливых слов, например, мне он доверительно сообщил, что вхож в "артистические круги"; позже я узнал, что он зарабатывает на жизнь фотографией, а увеличенный фотопортрет матери миссис Вильсон, висящий на стене в гостиной, - дело его рук. Его супруга - томная красотка с визгливым голосом и, судя по всему, стервозным характером - с гордостью сообщила мне, что супруг сфотографировал ее ровно 127 раз с тех пор, как они поженились.

Миссис Вильсон успела в очередной раз переодеться - теперь она была одета в прекрасно сшитое платье из кремового шифона, шелестевшее так, словно кто-то постоянно подметал в комнате полы. Сменив платье, она и сама изменилась не только внешне, но и внутренне. Бьющая через край жизненная энергия, так поразившая меня в гараже, трансформировалась в надменность салонной львицы. Ее смех, жестикуляция и даже небрежно отпускаемые реплики с каждым мгновением становились все манернее, казалось, что ее прямо-таки разносит от спесивости. При этом пространство вокруг нее сжимается, пол под ногами разверзается, а ее, осиянную неземным светом, возносит к потолку клубящееся облачко гордыни.

- Э, милая моя, - подчеркнуто громко обратилась она к сестре, - да ведь они только и озабочены тем, как бы половчее сплутовать. Поверь мне, наши денежки не дают покоя этой публике. На прошлой неделе ко мне пришла одна такая мадам - сделать педикюр. Ты бы видела счет - можно подумать, что она вырезала мне аппендикс!

- А как зовут эту женщину? - спросила миссис Мак - Ки.

- Некая Эберхардт. Работает по вызовам и обслуживает клиентов на дому.

- Какое премилое на вас платье, - добавила миссис Мак - Ки. - Просто восхитительное!

Надменно подняв брови, миссис Вильсон не приняла комплимент.

- Ну, что вы, милочка, - пренебрежительно произнесла она. - Эта такое старье, я надеваю это платье, когда мне, знаете ли, нет никакого дела до того, как я выгляжу.

- Что вы, что вы, - не унималась миссис Мак - Ки, - сидит, как влитое, и так идет вам. Знаете, если бы Честер сфотографировал вас в этой позе, получилось бы нечто потрясающее.

Все молча вытаращились на миссис Вильсон, а она откинула непокорную прядку со лба и наградила всех бриллиантовой улыбкой. Мистер Мак - Ки посмотрел на нее оценивающим взглядом профессионала, озабоченно цокнул языком и склонил голову набок. Протянул руку к ее лицу и убрал, потом снова протянул другую руку...

- Да, надо бы изменить освещение, - сказал он после паузы. - Хотелось бы подчеркнуть характерные черты лица. Пожалуй, если бы вы сели вот так - в пол - оборота, я бы попытался поймать в кадр ваши роскошные волосы, миссис Вильсон.

- Мне бы и в голову не пришло менять освещение, - вскричала миссис Мак - Ки. - Разве ты не видишь, что...

- Ш - ш-ш, - осадил ее муж, и мы опять посмотрели на объект фотосъемки, а тем временем Том Бьюкенен громко зевнул и встал со стула.

- Эй, Мак - Ки, вы бы лучше выпили чего-нибудь, - сказал он. - Миртл, неси лед и минеральную воду, пока все тут у тебя не уснули.

- Я уже сказала тому мальчишке насчет льда, - произнесла миссис Вильсон, выразительно нахмурив брови, как бы возмущаясь нерасторопностью низшего сословия. - Ну что за люди. За ними нужен глаз да глаз!

После этой тирады она посмотрела на меня и неожиданно рассмеялась. Схватила на руки щенка, чмокнула его в нос с какой-то избыточной нежностью и удалилась на кухню с таким видом, будто, по меньшей мере, дюжина поваров ожидала там ее указаний.

- Да, а мне удалось-таки сделать несколько премилых вещиц на Лонг - Айленде, - сказал мистер Мак - Ки самодовольным тоном.

Том посмотрел на него с удивлением.

- А два из них висят дома, в рамочке.

- Два... чего? - переспросил так ничего и не понявший Том.

- Два фотоэтюда. Один я назвал "Мыс Монток. Чайки", другой - "Мыс Монток. Море".

Кэтрин перебралась на диван и села рядом со мной.

- Вы тоже живете на Лонг - Айленде? - спросила она.

- Я живу в Вест - Эгге.

- Правда? Где-то с месяц тому назад я была в ваших краях на вечеринке. В доме некоего Гэтсби. Вы его случайно не знаете?

- Все говорят, что он то ли племянник, то ли двоюродный брат кайзера Вильгельма, поэтому у него такая уйма денег.

Поток этой сногсшибательной информации о моем соседе прервал возглас миссис Мак - Ки:

- Честер, а ведь у тебя бы получилось с ней, если бы ты как следует постарался.

- Да, дорогая, - мистер Мак - Ки рассеянно кивнул и снова обратился к Тому: - Я с огромным удовольствием поработал бы еще на Лонг - Айленде, если бы появилась такая возможность. Мне бы только заполучить этот шанс - и это все, о чем я прошу.

- А вы попросите Миртл, - коротко хохотнул Том в тот момент, когда миссис Вильсон вплыла в комнату с подносом. - Ты ведь напишешь рекомендательное письмо, а, Миртл?

- Что я должна написать? - обескуражено переспросила Миртл.

- Рекомендательное письмо для мистера Мак - Ки, а он вручит его твоему мужу и сделает пару - тройку фотоэтюдов.

Его губы зашевелились, должно быть, отражая мучительный процесс мышления, наконец, Том произнес:

- Ну, "Джордж Б. Вильсон на фоне бензонасоса" или что-нибудь в этом духе.

Кэтрин придвинулась вплотную и шепнула мне на ухо:

- У сестры и у Тома несчастные браки; она терпеть не может своего мужа, а он - свою жену.

- Да что вы?

- Терпеть не могут. - Она посмотрела на Миртл, потом на Тома. - Ума не приложу, как можно жить с человеком, которого терпеть не можешь? На их месте я бы давно уже развелась и поженилась.

- Получается, что она не любит Вильсона?

Ответ прозвучал совершенно неожиданно, мало того, ответила сама Миртл, услышавшая мой вопрос, - с внутренним ожесточением и до неприличия грубо.

- Слыхали? - воскликнула Кэтрин с одобрением и снова зашептала мне на ухо: Главная загвоздка в его жене: она католичка, а вы сами, небось, знаете, что им не положено разводиться.

Дейзи никогда не исповедовала католицизм, и я удивился изобретательности этой лжи.

- Но я думаю, что они все же поженятся, - продолжила Кэтрин, - переберутся на запад и поживут там какое-то время, пока разгорится весь этот сыр - бор с разводом.

- Тогда уж лучше сразу махнуть в Европу!

- О, так вам нравится Европа? - воскликнула Кэтрин с удивлением в голосе. - Я совсем недавно вернулась из Монте - Карло.

- Неужели?

- Да, я была там в прошлом году, ездила с подругой.

- Надолго?

- Нет, фактически только туда и обратно. Сошли на берег в Марселе. Можете себе представить - на двоих у нас было двенадцать сотен долларов! Так вот: через сорок восемь часов нас обобрали до нитки в этих частных казино. Это было ужасно, я не могу вам передать, что нам пришлось пережить, пока мы добрались домой. Боже, я возненавидела этот город!

На одно короткое мгновение серое нью - йоркское небо в окне вдруг стало лазурным, и я погрузился в ласковые воды Средиземного моря, но визгливый голосок миссис Мак - Ки вернул меня назад!

- Я сама чуть было не совершила самую большую ошибку в своей жизни, - оживленно продолжала она. - Чуть было не вышла замуж за маленького засранца, который буквально не давал мне проходу несколько лет. А знала же, что он и мизинца моего не стоил. И все мне тогда говорили: "Люсиль, этот человек тебе не пара...". И не повстречай я Честера, этот тип меня бы заполучил.

- Все это так, но послушайте, - сказала Миртл Вильсон, задумчиво покачивая головой, - в конце концов, вы ведь не вышли за него замуж.

- Само собой разумеется.

- А я вот вышла, - сказала Миртл, - и в этом-то разница между вашим случаем и моим.

- Только вот зачем ты это сделала? - попеняла ей Кэтрин. - По - моему, никто тебя не принуждал.

Миртл смешалась и не нашлась сразу, что ответить.

- Я вышла за него, потому что мне казалось, что он джентльмен, - произнесла она наконец. - Я думала, что встретила человека с манерами, а он оказался жалким ничтожеством и подкаблучником.

- Так-то оно так, - заметила Кэтрин, - но какое-то время ты была им увлечена - прямо с ума сходила!

- Я... сходила по нему с ума?! - воскликнула Миртл с негодованием. - Кто сказал тебе, что я сходила по нему с ума? Если хочешь знать, я была увлечена им не больше, чем этим вот господином.

Она раздраженно ткнула пальцем в мою сторону. Все посмотрели на меня с осуждением. Я немедленно встрепенулся, демонстрируя всем присутствующим, что и в мыслях не держал посягнуть на чувства этой достойной женщины и ровным счетом не имел никакого отношения к ее бурному прошлому.

- Но я действительно сошла с ума, когда вышла за него. Правда, не понадобилось много времени, чтобы понять, какую я совершила ошибку. Оказывается, он выпросил у приятеля его лучший костюм и щеголял в нем на свадьбе, а мне об этом и слова не сказал. Через несколько дней этот человек пришел в дом - моего благоверного как раз не было.

Миртл посмотрела по сторонам и убедилась в том, что все внимательно ее слушают.

- Вот как, говорю я ему, так это ваш костюм. Впервые об этом слышу. Конечно, костюм я ему вернула, а потом упала на диван и ревела весь день.

- Ей нужно бежать от него, сломя голову, - подвела итог Кэтрин. - Одиннадцать лет они живут на этой голубятне над гаражом. Знаете, а ведь Том у нее - первый за все эти годы.

Бутылка виски - вторая за этот вечер - пошла по кругу, вызвав оживление у всех присутствующих, кроме Кэтрин, которая уверяла нас, что "ей достаточно... и вообще... страшно весело и так..." Том отправил привратника за какими-то удивительными сандвичами, якобы запросто заменяющими ужин по полной программе. Мне ужасно хотелось уйти, подышать свежим воздухом, побродить в сумерках по аллеям парка, но как только я собирался подняться и откланяться, то сразу же оказывался вовлеченным в очередной спор на повышенных тонах, который буквально приковывал меня к креслу. Неожиданно мне пришло в голову, что в этот самый момент случайный прохожий смотрит с улицы на наши светящиеся под самой крышей окна и силится понять, какие страсти кипят за желтыми квадратами оконных рам, какие людские секреты таят они в этот летний вечер. Мне даже показалось, что я отчетливо вижу его поднятую вверх голову, выражение лица, задумчивые глаза. Я чувствовал, что раздваиваюсь и нахожусь в комнате и одновременно на улице, - ошеломленный и восхищенный многообразием жизни и бесконечностью проявлений бытия. Миртл придвинула свой стул к моему дивану и начала рассказывать о том, как познакомилась с Томом, а мне хотелось закрыть глаза и раствориться в ее теплом дыхании и обволакивающих волнах тихого голоса.

- Впервые я увидела его в поезде. Мы оказались рядом: знаете, два маленьких сиденья возле тамбура, друг против друга - их всегда занимают в последнюю очередь. Я ехала в Нью - Йорк к сестре и собиралась у нее переночевать. Помню, на Томе был фрак и лакированные кожаные туфли, и я буквально не могла оторвать от него глаз, но как только он пытался поймать мой взгляд, я делала вид, что рассматриваю рекламу у него над головой. В толпе на вокзале он оказался рядом со мной и сильно прижался накрахмаленной манишкой к моему плечу. Я сказала, что немедленно позову полисмена, но он знал, что я этого не сделаю. Я была вне себя от возбуждения, наверное, в тот момент я вообще не понимала - садимся мы в такси или в вагон подземки. А в голове пульсировало что-то вроде: живешь только раз... живешь только...

Тут она отвернулась от меня к миссис Мак - Ки, и в комнате зазвенел ее нарочито громкий смех.

- Милочка, - чуть ли не кричала она, - да подарю я вам это платье, когда оно мне совсем надоест! Вот завтра же куплю себе новое - и подарю. Составлю список дел, которые немедленно нужно переделать. Массаж и завивка, еще ошейник для собаки и такую симпатичную пепельницу на пружинке, главное, венок на могилу матери - знаете, такой с черной муаровой лентой, он еще не осыпается все лето. Все нужно записать, иначе забуду...

На моих часах было девять вечера, но когда я, казалось почти сразу взглянул на циферблат, то с удивлением обнаружил, что стало уже десять. Мистер Мак - Ки уснул прямо в кресле, положив сжатые кулаки на колени, словно деловой человек, позирующий перед объективом фотокамеры. Я вытащил из кармана носовой платок и вытер на его щеке остатки засохшей пены, которая нервировала меня весь вечер.

Щенок сидел на столе, щурил подслеповатые глаза от густых клубов табачного дыма и время от времени жалобно подвывал. Какие-то люди внезапно появлялись перед моими глазами и так же внезапно исчезали, кто-то договаривался куда-то пойти, потом они терялись и снова находились друг от друга на расстоянии пары футов. Ближе к полуночи я увидел Тома Бьюкенена и миссис Вильсон, которые стояли лицом к лицу и выясняли на повышенных тонах, имеет ли право миссис Вильсон ссылаться на имя миссис Бьюкенен или даже просто упоминать его в разговоре.

- Дейзи! Дейзи! Дейзи! - кричала миссис Вильсон. - Говорила и буду говорить, когда захочу. Дейзи! Дей... Без замаха, коротким и выверенным движением раскрытой ладони Том Бьюкенен разбил ей нос.

Потом началась неразбериха: на полу ванной комнаты появились окровавленные полотенца, забегали по комнатам женщины, раздались сварливо - негодующие возгласы и перекрывающий весь этот шум и гам надрывный полукрик - полувой боли и отчаяния. Мистер Мак - Ки проснулся, недовольно поморщился и отрешенно побрел к двери. На полпути он вдруг развернулся и с недоумением уставился на разыгравшуюся перед его глазами сцену: в загроможденной мебелью комнате его супруга и Кэтрин, неизвестно кого бранили и утешали, а на диване распласталось безжизненное тело, впрочем, пытающееся прикрыть окровавленный нос и гобеленовых прелестниц вчерашним номером "Таун Тэттл". Мистер Мак - Ки отвернулся и пошел к двери. Я осторожно снял свою шляпу с канделябра и вышел следом за ним.

- Давайте встретимся и позавтракаем как-нибудь на днях, - предложил он, когда мы спускались на лифте, стеная и морщась с похмелья.

- Где и когда?

- Как скажете.

- Не трогайте рычаги! - нутряным голосом заблажил мальчик - лифтер.

- Прошу прощения, - с достоинством ответил мистер Мак - Ки. - Я даже не заметил, что дотронулся до рычага.

- Хорошо, - произнес я. - Буду рад.

...Потом я почему-то стоял у его кровати, а он сидел на ней в нижнем белье, вдрызг пьяный, с огромной папкой в руках.

- "Красавица и чудовище"... "Одиночество"... "Старая кляча из бакалеи"... "Бруклинский мост"...

Потом я лежал в полусне на лавочке промозглого от сырости Пенсильванского вокзала, уставившись в утренний номер "Трибюн", и все никак не мог дождаться четырехчасового поезда.

По вечерам на вилле моего соседа часто звучала музыка и раздавались приглушенные голоса - волшебный гимн богатства, молодости и любви причудливо вплетался в нежную мелодию летних сумерек; словно стайки беззаботных мотыльков, кружились в танце силуэты мужчин и женщин под ласковым звездным небом; юные сатиры и вакханки резвились в призрачной синеве сада среди гейзеров шампанского. В полдень, во время прилива, я часто видел гостившую у Гэтсби компанию, молодые люди ныряли с сооруженной прямо на причальном мостике вышки, загорали на раскаленном добела песчаном пляже, а две его моторные лодки вспарывали зеркальную гладь пролива, и сразу же следом за ними взлетали над пенными водопадами белокрылые аквапланы. По уик - эндам его "роллс - ройс" превращался в омнибус и, начиная с девяти утра до позднего вечера и даже далеко заполночь, доставлял гостей из города или в город, а его желтый фургончик отправлялся на железнодорожную станцию к каждому приходящему поезду и сновал взад - вперед, словно трудолюбивый жучок. По понедельникам прислуга - восемь человек, включая специально нанятого садовника, - принималась за уборку: все вооружались тряпками, швабрами, молотками, садовыми ножницами и трудились как пчелы, ликвидируя следы ночных вакханалий.

Каждую пятницу торговец фруктами из Нью - Йорка поставлял пять больших ящиков с апельсинами и лимонами, а каждый понедельник останки цитрусовых - куча полузасохшей кожуры вывозилась с черного входа. На кухне стояла соковыжималка, и специально приставленный к ней работник за полчаса выжимал сок из двухсот апельсинов двумястами нажатиями большого пальца на крошечную кнопку.

По крайней мере, раз в полмесяца на вилле высаживался настоящий десант поставщиков и оформителей, доставлявших несколько сотен ярдов парусины и такое невероятное количество разноцветных лампочек, словно Гэтсби собирался превратить свой сад в гигантскую Рождественскую елку. На столах, в каре из сверкающих блюд с разноцветными закусками, выстраивались шпалеры запеченных со специями окороков, стояли бастионами салатницы с переливающимися всеми цветами радуги салатами и блюда с запеченными в тесте молочными поросятами, блестели покрытые золотой корочкой индейки, зажаренные на вертеле.

В главной зале сооружался бар с настоящей медной стойкой и богатейшим выбором спиртного - от джина до ликера - и дамских напитков - от крюшона до кордиала, причем, последний был позабыт настолько, что современная молодежь вряд ли знала не только его вкус, но и само название.

Музыканты собирались к семи часам. И это был не какой-нибудь скромный квинтет, а симфонический оркестр в полном составе - смычковые, духовые и ударные инструменты: скрипки, гобои, тромбоны, саксофоны, альты, корнет - а-пистоны, пикколо, большие и малые барабаны...

К этому времени возвращались с пляжа последние купальщики и переодевались наверху в своих комнатах; вдоль частной подъездной дороги выстраивались автомобили с нью - йоркскими номерами - по пять в ряд; в залах и гостиных, на верандах и террасах прогуливались эфирные создания, одетые в необыкновенные наряды всех цветов, с очаровательными головками, стриженными по последнему крику моды, с наброшенными на плечи шалями, один только вид которых навсегда лишил бы модниц Кастилии сна и покоя. К этому времени бармены начинали работать не покладая рук, а расторопные кельнеры без устали разносили по саду подносы с экзотическими коктейлями, оставляя за собой густой шлейф восхитительных ароматов; воздух вибрировал от звонкого смеха и беспечных голосов, случайных намеков и многозначительных недомолвок - наступал час ни к чему не обязывающих светских знакомств и пылких объятий пар, часто так и не удосужившихся узнать друг у друга имена.

Чем больше отворачивала изнуренная Земля свой лик от утомившего ее за день Светила, тем ярче разгорались разноцветные огни в саду - и вот уже ударили литавры, и невидимый в сумерках оркестр заиграл жизнерадостную коктейль - сюиту, а голоса оперных певцов зазвучали на тон выше. С каждым мгновением смех становился все свободнее и громче, а манеры становились все раскованнее и естественнее. Компании составлялись с такой же непринужденностью, как и распадались. А самые непоседливые - из числа юных и уверенных в себе красавиц - появлялись в обществе дам бальзаковского возраста, чтобы на короткое мгновение стать центром притяжения и внимания и тут же ускользнуть дальше с раскрасневшимися от очевидного успеха щеками - через череду приливов и отливов восхищенных лиц и голосов, сквозь полутона зыбкого мерцающего света. И не было еще случая, чтобы не заговорила хоть в одной из них кровь предков - кочевников: выхватит тогда красотка - цыганка бокал с коктейлем прямо из воздуха, выпьет до дна - для куража - и выскочит на парусину танцевальной площадки с горящими глазами - как танцовщица из табора в пене опаловых кружев; ее руки так и летают белокрылыми чайками, как у короля ритма Фриско, и она танцует в одиночестве и полной тишине, пока дирижер не подстроится под заданный ею ритм, а публика бурлит - вот уже пополз восхищенный шепоток, что это-де дублерша самой Гильды Грей из "Капризов". Вечеринка началась.

Думаю, в тот летний вечер, когда я впервые переступил порог дома Гэтсби, я входил в весьма узкий и ограниченный круг приглашенных. Обычно же гости съезжались безо всяких церемоний. Просто садились в машины и добирались до Лонг - Айленда, зная, что двери этого гостеприимного дома для них всегда открыты. Обычно кто-нибудь из окружения Гэтсби представлял ему новичка, а потом тот был волен вести себя так, как это принято в приличном обществе, правда, со скидкой на атмосферу уединенного увеселительного парка. Впрочем, бывали случаи, когда гостям так и не удавалось познакомиться с хозяином, но это было в порядке вещей, словно простосердечие и простота манер являлись здесь вполне извинительным обстоятельством и служили входным билетом в Сад наслаждений.

Что до меня, то приглашен я был с должными церемониями: ранним субботним утром по моему газону прошествовал шофер в голубой ливрее и вручил мне письмо от своего хозяина, удивившее меня изысканностью слога: мистер Гэтсби, было написано в послании, почтет для себя величайшей честью, если я соблаговолю сегодня вечером пожаловать к нему на "малый прием". Мистер Гэтсби давно уже имел честь видеть меня издалека, однако досадное и непредвиденное стечение обстоятельств помешало ему представиться мне на правах старожила, впрочем, он надеется, что ему удастся исправить свою оплошность. И подпись: Джей Гэтсби, с витиеватым росчерком.

Сразу же после семи вечера в белом фланелевом костюме я прогуливался по ровному газону виллы Гэтсби скорее напряженно, чем непринужденно, чувствуя себя не в своей тарелке в столпотворении совершенно незнакомых мне людей, правда, некоторых из них я иногда встречал в вагоне нью - йоркского поезда. Больше всего меня поразило обилие легко узнаваемых лиц молодых британцев - прекрасно одетых, слегка голодных, всегда корректных, сосредоточенно беседовавших о чем-то с солидными и респектабельными американцами. Я сразу же подумал, что это страховые агенты или коммивояжеры продают что-нибудь вроде ценных бумаг, полисов или автомашин. Похоже, близость по - настоящему больших денег возбуждала их непомерный аппетит, создавая иллюзию того, что стоит только шепнуть слово нужному человеку (и сделать это правильно выбранным тоном), как денежки сами посыплются к ним в карманы.

Я сразу же отправился на поиски хозяина, но первые два или три человека, к которым я обратился, посмотрели на меня с нескрываемым удивлением и дружно принялись убеждать в своей полной неосведомленности. Мне не оставалось ничего другого, как направиться к столу с коктейлями - пожалуй, единственному месту в саду, где одинокий человек не будет выглядеть таким заброшенным и несчастным.

Скорее всего, здесь бы я и обосновался и напился как следует, исключительно по причине замешательства, если бы в этот самый момент из дома не вышла Джордан Бейкер. Она стояла на верхней ступеньке мраморной лестницы, слегка подавшись назад, и с насмешливым интересом разглядывала разгуливающую по саду публику.

Я не был уверен в том, что ее обрадует наша встреча, но мне обязательно надо было прибиться к знакомому или даже полузнакомому человеку, пока я не начал цепляться с разговорами к совсем посторонним людям.

- Привет! - закричал я, радостно бросившись ей навстречу.

Мой ненатурально оживленный и излишне громкий голос прокатился гулким эхом по всему саду.

- Я даже не сомневалась в том, что обязательно встречу вас здесь, - рассеянно произнесла она, пока я поднимался по ступенькам. - Мне, кажется, вы рассказывали, что живете по соседству...

Она не отпускала мою руку, как бы давая понять, что позаботится обо мне... но чуть позже, а сама развернулась к двум молодым девушкам в одинаковых желтых платьях, стоявших у основания лестницы.

- Здравствуйте! - закричали девушки дуэтом. - Жалко, что вы не выиграли.

Речь шла о гольфе, вернее, о финальной встрече турнира, которую Джордан бездарно проиграла на прошлой неделе.

- Вы нас не помните, - сказала одна из девушек в желтом. - А ведь мы познакомились с вами около месяца тому назад.

- Отчего же не помню, - заметила Джордан. - Только вы с тех пор перекрасились.

Я вздрогнул. К счастью, девушки уже ушли, и это язвительное замечание могла отнести на свой счет разве что надменная луна, неожиданно рано появившаяся сегодня над садом и попавшая сюда не иначе как по недосмотру поставщика - в корзине с провизией.

Изящная золотистая ручка Джордан скользнула мне под руку, мы спустились по ступенькам и решили немного погулять по саду. В сумерках, прямо перед нами, материализовался поднос с коктейлями, мы взяли по высокому бокалу и подсели к столу, где расположились две девушки в желтом и трое мужчин, каждый из них был одинаково невнятно представлен нам как "мистер Мамбл"! [От mumble (англ.) - бормотание]

- А вы часто бываете на здешних вечеринках? - спросила Джордан у девушки, сидевшей рядом с ней.

- Последний раз - с месяц тому назад; мы с вами тогда и познакомились, - бойко и смело ответила она; потом повернулась к своей подружке и спросила: - По - моему, ты тоже, Люсиль?

- Да, я тоже, - без запинки отчеканила Люсиль. - Мне здесь очень нравится. Знаете, я вообще редко думаю о том, что делаю, поэтому и живу без забот. В прошлый раз я сидела на стуле, зацепилась за гвоздь и порвала платье. Так он узнал мое имя, адрес - и через какую-то неделю я получила коробку от Круарье, а в ней - новенькое вечернее платье.

- И вы не отправили его назад? - спросила Джордан.

- Чего бы это я его отправляла? Я вообще думала его сегодня надеть, но оно широковато в груди, так что нужно немного перешить. Чудное платье: голубой газ, а отделка - бледно - лиловый бисер. Все удовольствие - двести шестьдесят пять долларов!

- Да, что?то с ним не так, раз уж он делает такие вещи, - с надрывом изрекла первая девушка. - По - моему, он не желает иметь никаких неприятностей с кем бы то ни было.

- Кто не желает? - спросил я.

- Гэтсби! Мне рассказывали...

Обе девушки и Джордан доверительно склонились друг к другу.

- Мне рассказывали, что когда-то он убил человека...

От одного только упоминания об этом всех нас бросило в нервную дрожь. Даже три мистера Мамбла подались вперед, жадно вслушиваясь в ее слова.

- Не думаю, что так оно и было на самом деле, - скептически заметила Люсиль. - Дело в том, что во время войны он был немецким шпионом.

Один из мистеров Мамблов энергично закивал головой, как бы подтверждая правоту ее слов.

- То же самое сказал мне один мой знакомый, который знает о нем абсолютно все с малых лет, потому что вырос с ним в Германии, - поспешно заверил нас мистер Мамбл.

- О, нет, - сказала первая девушка, - это абсолютно невозможно, потому что Гэтсби служил в американской армии во время войны.

После этих слов кредит нашего доверия к Гэтсби сразу же резко возрос, а она продолжила с энтузиазмом:

- Вы только посмотрите на него, когда он думает, что его никто не видит. Держу пари: такой убьет - и не почешется!

От избытка эмоций она зажмурила глаза и даже задрожала. Следом за ней - и Люсиль. Всем стало не по себе, все стали озираться по сторонам, с ужасом ожидая увидеть подкравшегося сзади Гэтсби! Что же, подумал я, возможно, и были в прошлом этого человека романтические тайны и неразгаданные загадки - иначе не распространялись бы о нем подобного рода слухи; мало того, о них не шептались бы в полусветских кулуарах те люди, которые не считают нужным понижать тон в любой другой ситуации.

Тем временем сервировали первый ужин, второй должны были подать после полуночи. Джордан предложила мне присоединиться к ее компании, обосновавшейся за столом в другом конце сада. Это были три супружеские пары и бойфренд Джордан - молодой человек с гонором из легко узнаваемой породы вечных студентов; время от времени он плоско острил и бросал прозрачные полунамеки так, словно одаривал присутствующих жемчугами, - и все это с мрачноватой и непоколебимой уверенностью в том, что рано или поздно Джордан неизбежно капитулирует под его неослабевающим натиском. Вместо того, чтобы разделиться и веселиться каждый в свое удовольствие, они держались обособленно - чопорным кружком, словно взялись продемонстрировать всей честной компании, как принято вести себя во время загородной прогулки в аристократических кругах. Это был респектабельный Ист - Эгг, снизошедший до демократичного Вест - Эгга, но всячески дистанцирующийся от его балаганного веселья простолюдинов.

- Давай уйдем отсюда, - взмолилась Джордан через полчаса, - меня тошнит от всех этих церемоний.

Признаться, я и сам извелся, в конце концов, было просто нелепо тратить время на этих напыщенных и самодовольных "аристократов духа".

Сославшись на настоятельную необходимость встретиться с хозяином виллы, мы встали из-за стола. Джордан пояснила, что я так и не был ему представлен, поэтому чувствую себя крайне неловко. Всепонимающий студент кивнул с меланхоличной и вместе с тем циничной улыбкой.

Первым делом мы направились в бар - там была уйма людей, но Гэтсби среди них не оказалось. Мы поднялись по ступенькам, однако не обнаружили его и на веранде. Наугад отворив массивного вида дверь, мы вошли в библиотеку с устремленными ввысь стрельчатыми окнами в готическом стиле и резными панелями из английского дуба, похоже, вывезенными из Европы, из какого-нибудь разоренного войной замка. Дородный мужчина средних лет в огромных очках, придававших его лицу нечто совиное, сидел на краешке огромного стола и пытался сфокусировать свой взгляд на полках с книгами - он был изрядно пьян. Когда мы вошли, он быстро развернулся на стуле и внимательнейшим образом изучил Джордан с ног до головы.

- Что вы об этом скажете? - отрывисто спросил он.

- О чем?

Он махнул рукой в сторону книжных полок.

- Обо всем этом. Не извольте сомневаться. Уж поверьте мне на слово - я давно проверил. Все настоящее.

- Книги? - Он кивнул.

- Все до единой... никакой бутафории... переплеты, страницы и прочее. Я и подумать не мог, что здесь окажется что-то, кроме картонных обложек. Невероятно, но факт остается фактом: все до единой - настоящие. Страницы и... Хотя, что это я, позвольте мне вам показать.

Заподозрив нас в скептицизме, он сорвался с места, устремился к полкам и тут же вернулся с первым томом курса "Стоддардовых лекций".

- Вы только посмотрите! - закричал он ликующим голосом. - Оттиск, печать - все сделано bona fide. На эту наживку я и поймался! Но каков каналья - второй Веласкес! Это просто шедевр. Какая глубина! Какая экспрессия! Какой реализм! Главное, знал ведь, когда остановиться: даже страницы не разрезаны! Собственно, а чего же вы хотели? Этого и следовало ожидать!

С этими словами он выхватил книгу из моих рук, бережно поставил ее на место, бормоча что-то вроде, мол, вытащишь кирпичик, тут и всей библиотеке конец.

- А кто вас привел? - спросил он. - Или вы сами пришли? Меня, например, привели. Тут многих приводят!

Джордан посмотрела на него с многозначительным лукавством, но ничего не ответила.

- Да, - продолжил он, - помню, что меня привела леди по фамилии Рузвельт. Миссис Клод Рузвельт. Вы, случаем, ее не знаете? Я познакомился с ней вчера ночью, правда, не помню где. Так уж получилось, что я пьянствую всю эту неделю, почему-то пришло в голову, что атмосфера библиотеки настроит меня на трезвый лад.

- И что, помогает?

- Думаю, да - чуть - чуть. Пока рано утверждать что-нибудь определенно. Я не рассказывал вам о книгах. Знаете, это не бутафория. Все, что вы видите...

- Вы уже рассказывали.

Мы сочувственно пожали ему руку и вышли из библиотеки.

Тем временем на импровизированной парусиновой танцплощадке в саду начались танцы. Танцоры средних лет теснили своих молодых подруг к центру площадки, пожилые пары держались ближе к краю - партнеры бережно поддерживали друг друга, соблюдая между собой приличествующую возрасту дистанцию, и превеликое множество девушек танцевало в гордом одиночестве. Все кружились в бесконечном хороводе, а оркестр получал передышку только на те короткие мгновения, когда плакало банджо, и щелкали рефреном кастаньеты. К полуночи в саду Гэтсби не осталось равнодушных - все безудержно предавались веселью. Знаменитый тенор спел оперную арию на итальянском, а выступление не менее прославленного контральто сопровождал джаз - банд; между номерами музыкальной программы публика дурачилась, выделывая балетные па и "трюки", и тогда всполохи безудержного смеха доставали до небес. Дуэт эстрадных актеров - близнецов, при ближайшем рассмотрении оказавшихся старыми знакомыми - девушками в желтом, сыграл костюмированную пьеску из детского репертуара; шампанское давно уже начали наливать в огромные бокалы, размером чуть больше чаши для омовения рук. К этому часу луна поднялась высоко над заливом, на волнах которого под частую капель оловянных слез банджо играли блики расплавленного серебра.

Я по - прежнему сидел рядом с Джордан Бейкер за одним столом с двумя джентльменами моего возраста и юной проказницей, которая была готова залиться смехом по любому поводу. Я пребывал в прекрасном расположении духа. Приняв два бокала - чаши шампанского, я преисполнился осознания значительности и глубокой осмысленности происходящего вокруг нас.

Во время короткой паузы сидевший напротив мужчина посмотрел на меня и улыбнулся.

- До чего же знакомое лицо, - мягко произнес он. - Простите, вы случайно не служили в 3-й дивизии во время войны?

- Так точно, сэр, в 9-м пулеметном батальоне, сэр! - отрапортовал я.

- А я - в 7-м пехотном до июня тысяча девятьсот восемнадцатого. Я сразу понял, что мы с вами где-то раньше встречались.

Мы вспомнили войну, на какое-то мгновение вернувшись в выцветшие и промозглые от дождя французские деревушки. Я понял, что он живет где-то поблизости, когда он рассказал, что недавно приобрел гидросамолет, собирается провести полетные испытания завтра утром и спросил:

- Не хотите присоединиться, старина? На первый раз - только вдоль берега?

- А во сколько?

- В любое время - на ваше усмотрение.

Я только было собрался представиться и спросить, как его зовут, но тут Джордан повернулась ко мне, улыбнулась и спросила:

- Ну что, полегчало вам хоть немного?

- Да, спасибо, - ответил я и снова повернулся к новому знакомому. - Знаете ли, я в совершенно отчаянном положении: до сих пор так и не познакомился с хозяином. Я живу здесь, по соседству, - и махнул рукой в сторону скрытой в ночи живой изгороди, - и Гэтсби прислал ко мне своего шофера с приглашением на вечеринку.

Мне показалось, что на какое-то короткое мгновение в глазах моего собеседника промелькнули непонимание и даже растерянность.

- Прошу любить и жаловать: Гэтсби, - коротко отрекомендовался он.

- Что? - настал мой черед удивляться. - Ой, прошу прощения...

- Взаимно. Я думал, вы знаете. Боюсь, что хороший хозяин из меня так и не получился.

Он понимающе улыбнулся, вернее, в его улыбке было нечто большее, чем понимание. Это была редкостная улыбка, пожалуй, хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать, сколько раз за всю жизнь довелось мне увидеть такую. Казалось, что она предназначена только вам, но только на одно мимолетное мгновение, потом вы тонули во вселенской теплоте этой удивительной улыбки, словно впитавшей в себя все невысказанное дружелюбие окружающего вас мира. Это была грустная улыбка умудренного жизнью человека, вам сразу же давали понять, что поймут вас ровно настолько, насколько вы сами того захотите, поверят так, как вам самим хотелось бы верить себе, наконец, она как бы исподволь убеждала вас в том, что здесь вы произведете именно то впечатление, какое и хотели бы произвести. Вдруг улыбка исчезла с его лица - и передо мной предстал элегантный молодой человек, прожигатель жизни и плейбой, слегка за тридцать, с показавшейся мне несколько неуместной склонностью к сложным лексическим периодам и по - светски изысканным оборотам речи. Еще до нашего с ним официального знакомства, я сразу же обратил внимание на эту его манеру: он словно плел из жемчужин слов сложное ожерелье. В этот самый момент появился мажордом, почтительно доложив, что мистера Гэтсби вызывают к аппарату - на проводе Чикаго. Гэтсби встал из-за стола и распрощался со всеми коротким кивком.

- Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, старина, - обратился он ко мне. - Приношу извинения - дела, я присоединюсь к вам несколько позже.

Как только он удалился, я сразу же повернулся к Джордан, чтобы поделиться с ней своими впечатлениями. Почему-то я представлял себе мистера Гэтсби толстячком средних лет с одутловатым багровым лицом.

- Кто же он такой? - спросил я. - Не знаете?

- Просто Гэтсби.

- Я имею в виду - откуда он родом, чем зарабатывает на жизнь...

- Ну, и вы туда же! - лениво усмехнулась она. - Знаю с его слов, что в свое время он учился в Оксфорде.

Где-то в глубине сознания забрезжил огонек, и кое-что начало проясняться, однако следующая же ремарка Джордан снова смешала все карты.

- Правда, я не очень-то этому поверила.

- Но почему?

- Трудно сказать, - решительно заметила она. - Почему-то мне показалось, что его там и близко не было.

Кое-что в ее словах напомнило мне давешнее высказывание девушки в желтом, мол, такой убьет - и не почешется, - но это только подстегнуло мое любопытство. Я перестал бы копаться в его прошлом, узнав, например, что он родился в болотах Луизианы или в трущобах нью - йоркского Ист - Сайда. Как раз-таки это было бы вполне допустимо и понятно - мне доводилось слышать и более невероятные истории, но чтобы молодой человек вынырнул вот так из небытия и приобрел себе дворец на побережье залива Лонг - Айленд - это было уже слишком, даже на мой неискушенный взгляд провинциала.

- Во всяком случае, он регулярно дает балы и устраивает приемы, - заметила Джордан с чисто урбанистическим неприятием конкретности. - Обожаю большие приемы, вернее, то восхитительное ощущение анонимности и одновременно - интимности. В маленькой компании никогда не чувствуешь себя уединенно.

Неожиданно громко загудел большой барабан, и дирижер мощным басом перекрыл разноголосый гвалт веселящейся публики:

- Леди и джентльмены! По просьбе мистера Гэтсби мы исполним для вас новую композицию небезызвестного Владимира Тостофф, ставшую украшением концерта в Карнеги - холл в мае этого года. Если вы следите за прессой, то прекрасно помните: последнее произведение Владимира Тостофф стало настоящей сенсацией музыкального сезона.

Дирижер снисходительно посмотрел на притихшую публику и веско добавил:

- Абсолютной сенсацией!

Все засмеялись и зааплодировали.

- Итак, - бодро закончил он, - Владимир Тостофф, "Джазовая история мироздания".

Увы, суть произведения мистера Тостофф ускользнула от меня, поскольку после первых же мощных аккордов я обнаружил Гэтсби, который в одиночестве стоял на верхней площадке мраморной лестницы, а его взгляд с удовлетворением перебегал от одной группы гостей к другой.

Не было ничего зловещего в его внешности: приятный овал лица, смуглая от загара кожа, аккуратная короткая стрижка, словно он пользовался услугами парикмахера ежедневно. Он практически ничего не пил, и это обстоятельство не могло не выделить его на фоне безалаберного и шумного веселья. Казалось, чем раскованнее ведут себя гости, тем сдержаннее и корректнее становится сам хозяин. Под заключительные аккорды "Джазовой истории", демонстрируя свое полнейшее восхищение и потрясение, девушки игриво падали в притворные обмороки, зная, что их тут же подхватят сильные руки верных рыцарей; только Гэтсби по - прежнему стоял один - никто не падал в его объятия, ни одна изящная головка с модной в этом сезоне французской стрижкой "боб" не легла на его плечо, не подошел к нему и ни один "солист" из числа любителей импровизированного вокала, которых здесь было более чем достаточно.

- Прошу прощения.

Над нашим столиком почтительно склонился мажордом мистера Гэтсби.

- Мисс Бейкер? - уточнил он. - Прошу простить, но мистер Гэтсби почтительно просит вас прибыть для конфиденциального разговора.

- Со мной? - удивленно переспросила Джордан.

- Да, мадам.

Она посмотрела на меня, удивленно подняв брови, медленно поднялась и последовала за мажордомом к дому. Про себя я отметил, что она носит вечернее платье, да и все другое, как спортивный костюм, - была в ее движениях какая-то элегантная небрежность, словно она училась делать свои первые шаги на поле для гольфа погожим солнечным деньком.

Я опять остался один, на моих часах было уже два. Из выходивших на веранду окон до меня какое-то время доносились приглушенные и оттого еще более интригующие звуки голосов. Я с большим трудом отбился от приятеля мисс Джордан, который умолял меня присоединиться к высокоинтеллектуальной беседе на родовспомогательную тему, которая завязалась у него с двумя хористками, и тоже пошел в дом.

Большая зала была набита битком. Одна из девушек в желтом сидела за пианино, а рядом с ней стояла молодая рослая рыжеволосая леди из знаменитой хоровой капеллы, ангажированная на сегодняшний вечер. Леди выпила море шампанского, поэтому во время пения она вдруг как-то некстати сообразила, что эта распроклятая жизнь грустна и безрадостна; поэтому она не столько пела, сколько плакала навзрыд. Каждая пауза заполнялась деликатными прерывистыми всхлипываниями, а затем продолжалось исполнение музыкального номера вибрирующим от горя сопрано. Слезы текли из глаз леди, литься ручьем им не давали жирно накрашенные ресницы. Крупные слезы окрашивались в густой чернильный цвет, а только потом стекали по щекам грязно - фиолетовыми струйками. Кто-то из публики отпустил шуточку, мол, это ноты, которые она записала на щеках, чтобы не сбиться. Услышав это, рыжеволосая леди пьяно всплеснула руками, рухнула в кресло и погрузилась в тяжелый пьяный сон.

- Бедненькая, - с умилением пояснила стоявшая рядом со мной девушка, - у нее случилась потасовка с неким джентльменом, который выдает себя за ее мужа.

Я посмотрел по сторонам. Большинство оставшихся леди было занято перебранкой с джентльменами, выдающими себя за их мужей. Разлад не обошел стороной даже изысканную компанию Джордан - квартет из Ист - Эгга. Один из джентльменов с поразительным легкомыслием увлекся разговором с хорошенькой актрисой, а его жена, на первых порах делавшая вид, что это ее совершенно не занимает, разве что забавляет, мало - помалу закипала, а потом перешла к кинжальным фланговым атакам: как бы светясь изнутри от возмущения, она возникала то справа, то слева от мужа искрящимся бриллиантом и грозно шипела ему в ухо:

- Ты ж - же обещ - щал...

Справедливости ради нужно заметить, что не одни только легкомысленные гуляки - мужья категорически отказывались ехать домой. Прямо на моих глазах две потрясенные и возмущенные леди вели ожесточенный спор со своими вызывающе трезвыми мужьями. Жены выражали соболезнование друг другу на повышенных тонах.

- Дорогая, - устало жаловалась одна из них, - я уже и привыкла. Стоит ему только увидеть, что я по - настоящему весела, он тут же волочит меня домой.

- В жизни не видела такого законченного эгоиста.

- И всегда, всегда мы должны уходить первыми. - Мы тоже...

- Но сегодня мы чуть ли не последние, - конфузливо заметил один из супругов. - Даже оркестр и тот полтора часа как уехал.

Несмотря на страшные обвинения в коварстве, бессердечии и деспотизме, диспут завершился короткой стычкой, после чего побежденные, но продолжающие оказывать ожесточенное сопротивление брыкающиеся жены были выведены под руки в ночной полумрак.

Пока я стоял у гардероба у выходной двери в зале и ждал, когда мне подадут шляпу, из библиотеки вышли Джордан Бейкер и Гэтсби. Похоже, он заканчивал последнюю взволнованную тираду прямо на ходу, но сразу же оказался в непроницаемом корсете светской учтивости, как только увидел, что несколько человек направились к нему попрощаться. Спутники мисс Джордан нетерпеливо ждали ее на веранде, но она остановилась на минутку пожать мне руку.

- Только что мне довелось выслушать просто потрясающую историю, - шепнула она. - Долго мы там просидели?

- Не меньше часа.

- Да уж... Просто потрясающе, - задумчиво повторила она. - Но я дала честное слово, что этот разговор останется между нами, - так что не буду вас интриговать. - Она грациозно зевнула прямо мне в лицо. - Заходите без церемоний... Телефонный справочник... Попросите соединить с миссис Сигурни Хауорд... Моя тетя...

Последние фразы она произносила уже на ходу, а в дверях небрежно махнула на прощание загорелой рукой и исчезла в сопровождении потерявших терпение провожатых.

Я чувствовал определенную неловкость из-за того, что несколько злоупотребил гостеприимством хозяина, и направился к Гэтсби, вокруг которого столпились самые стойкие гости. Я хотел еще раз извиниться за то, что не представился ему сразу же после появления на вилле, хотя и искал его весь вечер, равно как и за свою оплошность, когда я не признал его в саду.

- Право же, сущие пустяки, - добродушно оборвал он меня. - Даже не думайте об этом, старина. - В его непринужденной манере обращения было не больше фамильярности, чем в дружеском похлопывании по плечу. - И не забудьте: мы собирались полетать на гидроплане. Жду вас завтра утром в девять.

- Филадельфия на проводе, сэр, - раздался голос из-за спины.

- Хорошо, через минуту. Скажите, я сейчас буду. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи.

- Спокойной ночи. - Гэтсби улыбнулся, а я вдруг подумал: прекрасно получилось, что я ухожу сегодня одним из последних, потому что он, похоже, и сам этого хотел. - Спокойной ночи, старина... Спокойной ночи.

Я спустился вниз по лестнице и обнаружил, что вечер еще не совсем закончился. В полусотне футов от входных дверей, в свете дюжины фар, перед моими глазами возникла необычная и странная картина. В кювете возле дороги лежал на правом боку новенький двухместный закрытый автомобиль с начисто срезанным колесом, пару минут тому назад целым и невредимым выехавший со стоянки. Причина исчезновения колеса прояснилась, стоило мне увидеть острый выступ стены, само же колесо лежало поблизости. У места аварии собралась полудюжина испуганных и сгорающих от любопытства шоферов. Брошенные ими авто заблокировали проезд, так что образовалась пробка, а завывание разноголосых звуковых сигналов выстроившихся сзади машин только усиливало хаос.

Мужчина в длинном до пят пыльнике вылез из-под покореженной машины и встал посреди дороги с уморительной миной на лице, недоуменно переводя взгляд с машины на колесо, а с колеса - на зевак.

- Нет, вы видели? - спросил он. - Прямо в кювет.

Похоже, он был безмерно удивлен самим фактом дорожного происшествия. Нетрадиционная манера выражать свое удивление сразу же показалась мне знакомой, а в следующее мгновение я узнал нетрезвого книголюба из библиотеки Гэтсби.

- Как это могло случиться? Он недоуменно пожал плечами.

- Я абсолютно не разбираюсь в механике, - решительно заявил он.

- Но все-таки, как это случилось? Вы наехали на стену-

- Даже не спрашивайте, - сказал Совиный Глаз, подразумевая, я-де умываю руки. - Я мало, что знаю о технике вождения, вернее, вообще ничего не знаю. Случилось - и все. Что я могу еще сказать?

- Хорошо, если вы пока еще неопытный водитель, зачем же вы сели за руль ночью... для чего же вы сели за руль, если толком не умеете управлять?

- А я и не управлял! - с возмущением объяснил он. - Чего бы это я управлял?

Все буквально оцепенели от непритворного ужаса.

- Так вы, э - э-э, самоубийца?

- Вам еще крупно повезло, что все закончилось только колесом. Это же надо такое учудить: садиться за руль и даже не пытаться рулить.

- Минуточку, - начал объяснять "отступник", - вы меня неправильно поняли. Это ведь не я рулил. В машине должен был остаться еще один человек.

Последнее заявление вызвало настоящий шок, и гулкое "а - а-ах" прокатилось по рядам зевак, но тут дверца машины стала потихоньку открываться. Ряды смешались, и толпа - теперь это была толпа - непроизвольно попятилась, а когда дверца открылась полностью, воцарилась зловещая звенящая тишина. Из искореженного железного чрева стал восставать, неспешно и по частям, словно флюоресцирующий, белый, как мел, фантом. Однако при ближайшем рассмотрении фантом оказался легкомысленного вида личностью, нетвердо державшейся на ногах, обутых в бальные туфли сорок пятого размера.

- Почему стоим? - добродушно и безмятежно справился он. - Бензин закончился?

- Да вы сюда - вот сюда посмотрите!

Дюжина указательных пальцев уткнулась в ампутированное колесо. Он посмотрел на него, потом на небо, должно быть, заподозрив, что именно оттуда оно и свалилось.

- Как ножом отрезало, - объяснил кто-то из шоферов. Он недоуменно кивнул.

- Надо же, а я и не заметил, что мы стоим.

После короткой паузы он глубоко вздохнул, расправил плечи и деловым тоном, при этом его язык слегка заплетался, поинтересовался:

- Ну - с, джентльмены, мне надо ехать, и не подскажете ли вы мне, где здесь ближайшая заправка?

Дюжина джентльменов, голоса которых звучали ненамного тверже, сразу же принялась убеждать его в том, что ехать решительно невозможно, поскольку не существует абсолютно никакой физической связи между колесом и лежащей в кювете машиной. И в этом все дело.

- Так вы ее - задним ходом, - порекомендовал он собеседникам после короткого размышления. - Включите задний ход - сдайте слегка назад и вытащите машину, а дальше уж я как-нибудь сам.

- На чем? Колеса-то нет. Он заколебался.

- Но попробовать-то, в самом деле, можно, - заметил он.

Кошачий концерт гудков и сирен достиг крещендо. Я развернулся и прямо по газону пошел домой, но уже почти на пороге не удержался и оглянулся назад. Небеса над виллой Гэтсби были словно запечатаны свинцовой печатью луны, теплая летняя ночь была по - прежнему прекрасна, а в переливающемся разноцветными огоньками, но уже безжизненном саду не звучал веселый беззаботный смех. Зияющие провалы окон и расщелина парадного входа исторгали пустоту, а чуть размытый силуэт хозяина дома, застывшего на веранде с поднятой в прощальном приветствии рукой, показался мне особенно одиноким и неприкаянным.

* * *

Я перечитал записки и увидел, что создается такое впечатление, будто бы события трех вышеупомянутых вечеров, разделенных к тому же многими неделями, и составляли главное содержание моей тогдашней жизни. На самом же деле все было совершенно иначе, и те вечера были всего лишь случайными эпизодами насыщенного разнообразными событиями лета, и, само собой разумеется, в то время вечера эти занимали меня много меньше, чем проблемы личного характера.

Работа поглощала практически весь световой день. По утрам я направлял свои стопы в некую конторку со скромным названием "Честный кредит", и ласковое в это время суток солнце мягко отбрасывало мою верную тень на запад, пока я пробирался узкими расселинами улиц меж белых небоскребов Нью - Йорка. Со временем я узнал по именам многих молодых клерков и биржевых маклеров, и мы частенько завтракали вместе в мрачных и набитых битком, но зато дешевых ресторанчиках крошечными свиными сосисками с картофельным пюре и кофе - на десерт. У меня даже завязался короткий, но бурный роман с девушкой, которая жила в Джерси - Сити и работала в отделе депозитных счетов, но ее брат при встрече стал бросать на меня злобные взгляды, так что уже в июле я решил вполне уместным прервать эту связь, воспользовавшись ее отъездом в отпуск.

Ежедневно я обедал в ресторанчике Йельского клуба - и это было, пожалуй, самое мрачное время в течение рабочего дня, - потом поднимался по лестнице на второй этаж, в библиотеку, и с добрый час упорно грыз гранит инвестиций и кредитов. Среди членов клуба было немало кутил, но в библиотеку они не поднимались, так что работал я без помех. Вечером, если погода позволяла, я спускался вниз по Мэдисон - авеню, проходил мимо старинного "Мюррей - хилл отеля", поворачивал по 33-стрит и выходил прямо к Пенсильванскому вокзалу.

Я начал привыкать к колоритной и даже авантюрной атмосфере нью - йоркских вечеров, безоговорочно полюбил состояние того необъяснимого удовлетворения, которое испытываешь, глядя на беспрестанное мельтешение мужчин, женщин и машин на улицах и площадях большого города. Мне нравилось бродить по Пятой авеню среди вечно куда-то спешащих нью - йоркцев, выбирать взглядом женщин с изысканной романтической внешностью и загадывать: вот сейчас познакомлюсь с ней, войду в ее судьбу, и никто никогда ничего не узнает, - а если и узнает, ни в чем не упрекнет. Время от времени я мысленно следовал за своей избранницей и провожал ее прямо до апартаментов на углу какой-нибудь старинной, полной таинственного очарования улочки, и она смотрела на меня с загадочной улыбкой, прежде чем скрыться в уютном полумраке за дверью. Бывало и так, что очарованные сумерки восточной столицы как бы отторгали меня, - тогда я чувствовал одиночество, грызущее душу, и ощущал эту безнадежность и в других - бедных молодых клерках, тоскующих у роскошных витрин в ожидании опостылевшего часа одинокого холостяцкого ужина, молодых нищих клерков, прекрасно понимающих, что проходят лучшие мгновения и часы не только этого вечера, но и всей жизни, увы, такой быстротечной.

Позже, после восьми вечера, когда пульс живущего обычной суматошной жизнью города особенно учащался, в сумерках 40-стрит с трудом пропускали через свои склеротические вены потоки машин, едущие по направлению к "театральной миле", я чувствовал, что беспокойное сердце мое трепещет и рвется из груди. Неясные, прильнувшие друг к другу, тени в салонах такси, норовисто пофыркивающих на перекрестках, отголоски чужих песен и раскаты чужого смеха, малиновые огоньки сигарет, расцвечивающие полумрак витиеватыми вензелями, - все это тревожило и бередило душу. Нет, я не испытывал зависть, а только представлял себе, что это я мчусь куда-то в погоне за неземными наслаждениями, - я искренне радовался за них и желал им только добра.

На какое-то время я потерял из вида мисс Бейкер и встретился с ней снова только в середине лета. Я тешил свое самолюбие знакомством с чемпионкой по гольфу, любил бывать с ней в обществе и слышать восхищенный шепоток болельщиков и поклонников, знавших ее в лицо. Потом родилось и более сложное чувство. При этом не могло быть и речи о влюбленности - просто я был заинтригован, и мною двигало чисто мужское любопытство. Мне было крайне важно узнать, что же на самом деле скрыто за этой маской надменной пресыщенности - ведь рано или поздно все наносное и напускное слетит, как шелуха, обнажив истинную суть. Вскоре такой случай представился. Как-то мы были с ней на приеме в одном доме, в Варвике, и она там бросила под проливным дождем взятую у приятелей машину - бросила, позабыв закрыть раздвижную крышу, а потом преспокойно солгала что-то, объясняясь по этому поводу. И в этот момент я, наконец, вспомнил ту неприглядную историю, связанную с Джордан, которая забрезжила было в моей памяти во время нашей первой встречи у Бьюкененов. Я вспомнил, как на ее первом крупном турнире по гольфу в кулуарах пополз слушок, едва не попавший на первые полосы местных газет, что в полуфинале Джордан загнала мяч в невыгодную позицию и то ли подвинула его к лунке, то ли отодвинула от нее. Эта малоприятная история начала перерастать в крупный скандал, который все же удалось замять. Вначале отказался от своих первоначальных показаний мальчик - клюшконос, а потом и другой свидетель признался, что мог ошибиться. Так или иначе, но этот инцидент и замешанные в нем персоны сохранились в моей памяти.

Джордан Бейкер инстинктивно избегала людей незаурядных с аналитическим складом ума. И вот ведь парадокс: она чувствовала себя защищенной только среди людей глубоко порядочных, даже и в мыслях не допускавших, что в их кругу может появиться человек с поведением, мягко говоря, предосудительным. При этом сама Джордан была патологически бесчестна. Она относилась к тому сравнительно редкому типу женщин, которые стремятся быть сильнее обстоятельств и стремятся к этому любой ценой. Я готов допустить, что этим качеством она обзавелась в ранней молодости, когда все казалось эпатажем, одним из способов самоутверждения, возможностью взирать на мир с холодной улыбкой и потворствовать малейшим прихотям своего упругого и соблазнительного тела.

Я не делал из этого никакой трагедии. Неблаговидные поступки не отнесешь к числу наихудших женских изъянов - обычно стараешься не обращать на них внимания, а если и обращаешь, то не судишь очень уж строго. Признаться, вначале я был несколько огорчен, а потом перестал даже думать об этом - вот и все. На той же вечеринке в Варвике между нами состоялась прелюбопытнейшая дискуссия о культуре вождения. Все началось с того, что она проехала настолько близко от стоявшего на перекрестке рабочего, что крылом мы зацепили и хорошенько рванули полу его куртки - при этом пуговицы и заклепки так и посыпались на дорогу.

- Вы - отвратительный водитель, - возмутился я. - Нужно быть осторожней или вообще не садиться руль.

- Я и так осторожна.

- Только что в этом я убедился.

- Значит, другие осторожны, - беззаботно ответила она.

- При чем тут другие?

- Они будут уступать дорогу из-за своей осторожности, - пояснила Джордан. - Знаете ли, для транспортного происшествия требуется минимум два участника.

- А если вам попадется такой же водитель, как вы?

- Надеюсь, что никогда не попадется, - ответила она. - Ненавижу неосторожных людей. Зато такие, как вы, мне очень нравятся!

Ее серые прищуренные от солнца глаза внимательно смотрели на дорогу. Она намеренно старалась изменить характер наших взаимоотношений, во всяком случае, в тот момент мне показалось, что я влюблен. Однако я предпочитаю слыть тугодумом в подобного рода ситуациях, кроме того, я взял за правило ни при каких обстоятельствах не преступать свой собственный моральный кодекс и для начала разрешить малоприятную проблему, возникшую у меня дома: я был помолвлен с одной девушкой. Регулярно - раз в неделю - я продолжал отправлять ей письма с обязательной подписью: "Целую. Люблю. Ник", но все, что я помнил о ней, - это капельки пота, выступавшие над верхней губой во время игры в лаун - теннис. Нас с ней практически ничего не связывало, но требовалось деликатно внести ясность в наши отношения, прежде чем я мог бы считать себя окончательно свободным от матримониальных обязательств.

Каждый из нас считает себя воплощенной добродетелью, по крайней мере, знает свои достоинства, порой скрытые от других; например, я отношу себя к той сравнительно небольшой группе честных людей, с которыми мне довелось иметь дело в этой жизни.

Продолжение следует...