Шин трудился там отнюдь не изо всех сил. Бригадиры, бывало, поколачивали его и других отстающих, но, как правило, не очень сильно и уж ни в коем случае не до смерти. Свиноферма оказалась для Шина райским садом посреди Лагеря 14. Иногда ему даже удавалось тайком подремать во время рабочего дня.

Порции в столовой были такие же, как на цементном заводе, текстильной фабрике или в шахте. Да и еда была ничуть не вкуснее. Зато в промежутке между походами в столовую Шин мог подкрепиться молотой кукурузой, которой он кормил поросят с ноября по июль. С августа по октябрь, когда его отправляли на прополку и сбор урожая, он закусывал той же кукурузой, капустой и прочими овощами. Время от времени бригадиры приносили на поле котелок, зажигали под ним огонь, и тогда все ели от пуза.

Ферма стояла вдалеке от реки, в получасе ходьбы от школы. Женщины с детьми ходили на ферму из поселка для семейных, остальные жили в общежитии. Спали на полу, но никаких издевательств, конфликтов и драк здесь не было. Шину даже не приходилось бороться за теплый кусок бетонного пола — он спал спокойным и здоровым сном.

На ферме ежегодно забивали около 50 свиней. Как зэк, Шин не имел права есть свинину или мясо других выращенных на ферме животных, потому что оно предназначалось исключительно охранникам и их семьям. Однако зэкам иногда удавалось стащить немного мяса. Запах жарева мог привести к побоям и 50% сокращению пайка, и поэтому они съедали ворованную свинину сырой. На ферме Шин не позволял себе ни думать, ни говорить, ни даже мечтать о мире за пределами лагеря. Никто не вспоминал о казни его матери и брата. Охранники не просили стучать на других зэков. Злоба, обуявшая Шина после смерти матери, сменилась безразличием. Период работы на ферме — с 1999 по 2003 год — он называет «периодом отдыха и покоя».

Но за пределами лагеря жители Северной Кореи не знали ни отдыха, ни покоя.

Голод и наводнения середины 1990-х практически уничтожили централизованную плановую экономику страны. Окончательно рухнула государственная распределительная система, кормившая большинство граждан КНДР еще с 1950-х. В стране бешеными темпами начал расти черный рынок. Торговать чем придется были вынуждены 9 из 10 семей. Все больше северокорейцев тайком пробираются через границу в Китай в поисках пропитания, работы, товаров для торговли или возможности перебежать в Южную Корею. Ни Китай, ни КНДР не сообщают точных цифр, но по некоторым оценкам количество таких экономических мигрантов составляет от нескольких десятков до 400 тысяч.

Ким Чен Ир делал попытки пресечь этот хаос. Его правительство организовало целую сеть новых лагерей для «челноков», нелегально пересекающих границу. Но, возвращаясь из Китая с партиями галет и сигарет, они просто откупались от вечно голодных солдат и пограничников. Железнодорожные станции, подпольные рынки и темные переулки крупнейших городов переполнились умирающими от недоедания скитальцами. Детей-сирот, наводнивших эти злачные места, стали называть «странствующими воробушками».

Шин тогда ничего об этом не знал, но полицейское государство уже шло трещинами от зародившегося в народных массах капитализма, челночной торговли и необузданной коррупции.

Самых тяжелых последствий голода конца 1990-х удалось избежать благодаря помощи со стороны США, Японии и Южной Кореи. Но именно она породила в стране класс рыночных торговок и странствующих коммерсантов, которые на всем долгом пути Шина в Китай будут помогать ему пищей, жильем и ценными советами.

В отличие от остальных государств, получавших гуманитарную помощь, Северная Корея требовала исключительного права на транспортировку продуктов. Эти требования выводили из себя США, как самого щедрого донора, а также делали абсолютно бесполезными все технологии мониторинга поставок, применяемые по всей планете работниками Всемирной Продовольственной программы ООН, чтобы убедиться, что помощь достигла тех, кому предназначалась. Тем не менее, понимая катастрофичность положения и учитывая количество голодающих, Запад проглотил эту горькую пилюлю и между 1995-м и 2003 годами направил в Северную Корею продукты питания на несколько миллиардов долларов.

Все эти годы перебежчики из Северной Кореи рассказывали, что видели «гуманитарный» рис, пшеницу, кукурузу, растительное масло, сухое молоко, удобрения, лекарства, зимнюю одежду, одеяла, велосипеды и прочие товары, входившие в состав помощи, на лотках рыночных торговцев. В снятых на рынках фотографиях и видеозаписях часто можно было увидеть мешки с зерном, на которых красовалась надпись «Подарок от американского народа».

По оценкам независимых аналитиков, бюрократам, партийным функционерам и другим представителям правительственной элиты удалось присвоить почти 30% гуманитарных поставок. Чаще всего они перепродавали продукты частным торговцам за доллары или евро, а доставку осуществляли на служебных машинах.

Сами того не подозревая, богатые страны-доноры практически накачали адреналином чахлый мирок северокорейской уличной торговли. Даже высокопоставленные чиновники не устояли перед соблазном зашибить деньгу на воровстве, в результате чего частные рынки вскоре превратились в основной экономический двигатель страны.

Именно существование частных рынков, на сегодняшний день обеспечивающих жителей КНДР львиной долей продуктов, делает, по мнению экспертов, вероятность повторения катастрофического голода в стиле 1990-х невысокой.

Тем не менее эти рынки не смогли ликвидировать проблему голода и недоедания как таковую. Мало того, они, судя по всему, только усугубили социальное неравенство, углубив пропасть между теми, кто научился торговать, и теми, кто этого сделать не смог.

В конце 1998 года, за несколько месяцев до того, как Шин получил направление на свиноферму сотрудники Всемирной Продовольственной программы (ВПП) провели исследование питания детей на 70% территории Северной Кореи и выявили недостаточный рост или вес почти у двух третей обследованных. Эти показатели вдвое превышали аналогичные цифры по Анголе, в которой в тот момент только близилась к концу длительная гражданская война, и правительство Северной Кореи пришло в ярость, когда данные были опубликованы в открытых источниках.

Но и через 10 лет, когда частные рынки в Северной Корее окончательно прижились, качество питания детей и стариков в госучреждениях почти не улучшилось. Это было установлено в ходе проведенного ВПП исследования, на которое власти КНДР были вынуждены согласиться, потому что оно было одним из обязательных условий поставок продовольствия.

— Дети были печальны и до предела истощены. Это было душераздирающее зрелище, — сказала мне одна из сотрудниц ВПП. Она принимала участие в аналогичных инспекциях со второй половины 1990-х и пришла к выводу, что голод и хроническое недоедание остались главной проблемой практически на всей территории Северной Кореи, даже несмотря на повсеместное распространение частной рыночной торговли.

Еще в результате этих инспекций было установлено, что в окраинных провинциях КНДР, т. е. там, где живут в основном представители «враждебного класса», от голода и сопутствующих ему заболеваний страдает втрое или вчетверо больше людей, чем в Пхеньяне и его окрестностях.

После массового голода правительство было вынуждено повысить закупочные цены на сельхозпродукцию. Легализация частных крестьянских хозяйств (2002 г.) позволила увеличить приток сельхозпродуктов на рынок. Тем не менее Ким Чен Ир так и не стал сторонником рыночных реформ. Его правительство называло их «ядовитой пилюлей с медовой оболочкой».

«Для нас важнее всего решительно пресечь деятельность капиталистических и антисоциалистических элементов, — писала пхеньянская партийная газета «Родон Синмун». — Стоит только допустить проникновение империалистической идеологической и культурной отравы в наше общество, как даже самая несокрушимая вера рухнет под напором вражеского штыка, как размокшая глиняная стена».

Расцветающий в городах и городках Северной Кореи «низовой» капитализм ослаблял железную хватку правительства на повседневной жизни общества и не приносил почти никакой выгоды государству. Дошло до того, что Ким Чен Ир выразил свое недовольство ситуацией, сказав во время одного из своих выступлений:

—Если откровенно, то у государства нет денег, тогда как частники сосредоточили в своих руках почти два годовых бюджета страны.

Государство пошло в контратаку. В рамках кампании «Армия прежде всего», официально провозглашенной Ким Чен Иром в 1999 году, Народная армия Кореи, т. е. больше миллиона солдат, которых нужно кормить трижды в день, занялась конфискацией.

—Солдаты подгоняли к сельхозкооперативам грузовики и просто забирали все, что им нужно, — рассказал мне в Сеуле сотрудник Корейского института экономики сельского хозяйства Квон Тхэ Чжин.

На крайнем севере страны, крестьянское население которого считается крайне неблагонадежным, военные, по его словам, забирают почти четверть выращенных зерновых. В других областях страны конфискации подлежит 5 — 7% урожая. Военные также следят за сбором урожая, чтобы пресечь воровство.

Почти перманентная оккупация сельхозкооперативов военными породила коррупционный бум. По словам того же специалиста, руководители хозяйств платят военным, чтобы те закрывали глаза на крупномасштабные хищения продуктов.

Как говорят перебежчики, между группировками коррумпированных военных нередко возникают споры, заканчивающиеся драками и даже перестрелками. В 2009 году буддистская гуманитарная организация «Добрые друзья» сообщала, что один из солдат, расквартированных в государственном сельхозпредприятии, был зарезан серпом во время дележа неучтенной кукурузы.

Отрезанный от внешнего мира, Шин ничего не знал об уличной преступности, коррупции и нелегальной миграции между городами, которая меньше чем через два года поможет ему выбраться из страны. Оказавшись на горной ферме, которая была по сути лагерем внутри лагеря, он просто проживал последние годы отрочества, стараясь не привлекать к себе внимания, ни о чем не думать и концентрировать всю свою энергию на воровстве еды. Самым ярким воспоминанием из этого периода его жизни стало очередное наказание. Шина поймали, когда он жарил краденые свиные потроха, избили, на пять дней лишили питания и на три месяца вдвое сократили паек. Встретив на ферме свое 20-летие, Шин был уверен, что ему удалось попасть в место, где можно будет спокойно состариться и умереть. Но райская жизнь внезапно закончилась в марте 2003 года, когда Шина неожиданно перевели на швейную фабрику, где две тысячи женщин и пятьсот мужчин в тесноте, суматохе и постоянном стрессе шили армейскую форму.

Фабричная жизнь была нелегка. Снова приходилось любыми способами выполнять производственные планы. Снова доносить. Снова наблюдать, как охранники насилуют работниц.

Но кроме всего этого, на фабрике окажется еще и новичок, прибывший из Пхеньяна. Он учился в Европе и какое-то время жил в Китае. Он-то и расскажет Шину, что он упускает, оставаясь в лагере.

Фабрика работала в две 12-часовые смены. Каждую смену шитьем формы была занята тысяча женщин. Когда у них ломались швейные машинки с ножным приводом, Шин должен был их чинить.

Он отвечал за 50 швейных машинок и работавших на них женщин. Если его бригаде не удавалось выполнить план, Шина и его подопечных заставляли оставаться на процедуру «горького покаяния», т. е. продолжать работать еще 2 часа, с 10 до полуночи.

У новеньких, не очень умелых или очень больных швей машинки часто ломались. Чинить их таскали в мастерские на верхний этаж. Необходимость делать лишнюю работу выводила из себя ремонтников, и они вымещали злость на швеях. Они нередко таскали их за волосы, колотили головой об стену, били ногами в лицо. Выбираемые охранниками из числа зэков начальники смен отличались особой грубостью и бессердечием и, как правило, закрывали глаза на эти побои. Шину эти бригадиры говорили, что страх — лучший способ повысить производительность.

По-прежнему невысокий и худой, Шин, однако, уже не был запуганным ребенком. В самый первый год на фабрике он доказал это и себе, и другим, схватившись с другим ремонтником.

Шин увидел, что Кон Чжин Су несколькими ударами по лицу сбил с ног одну из работниц его бригады. Оказалось, что та отказалась отдать Кону захватку ткани — чрезвычайно важную деталь швейной машинки, управляющую длиной стежка.

— Слышь ты, сука, когда мастер требует у тебя какую-нибудь деталь, ты должна отдать ее без разговоров, — сказал он. — И что ты на меня уставилась? Кто тебе позволил поднять голову?

И со всей силы ударил кулаком в лицо...

Поразив себя самого, Шин схватил большой гаечный ключ и, размахнувшись, попытался раскроить Кону череп, но тот успел прикрыться рукой, и мощный удар пришелся в нее. Гон с воплем рухнул на пол. К ним бросился начальник смены, занимавшийся обучением Шина. Он увидел Шина с безумными от ярости глазами и гаечным ключом в руке и валяющегося на полу Гона с окровавленной рукой, на которой уже выросла шишка размером с куриное яйцо. Начальник смены отвесил Шину оплеуху и отнял у него тяжелый инструмент. Швея вернулась к работе, а Кон с этого момента старался держаться от Шина подальше.

Швейная фабрика представляет собой комплекс из семи больших зданий, хорошо различимых на спутниковых фотографиях. Она располагается у входа в Долину 2, неподалеку от реки Тэдонган, ГЭС и заводов, производящих фарфоровую и стеклянную посуду.

Когда на фабрике работал Шин, на ее территории стояли общежития, в которых жили две тысячи швей и пятьсот мужчин. Только директор был из лагерных охранников, все остальные бригадиры и мастера, даже юсонбанчжан , т. е. начальник производства, набирались из зэков.

Работа на фабрике предполагала ежедневные тесные контакты с несколькими сотнями женщин от подросткового до 20—30-летнего возраста. Некоторые из них были весьма привлекательны, и Шину было нелегко. Отчасти виной тому были слишком тесная для швей рабочая одежда, отсутствие бюстгальтеров, нижнего белья и возможности пользоваться санитарными средствами, из-за чего иногда их одежда была испачкана менструальной кровью.

Будучи в 21 год еще девственником, Шин ужасно нервничал, его сильно влекло к женщинам, но он всегда помнил лагерное правило, гарантирующее смерть каждому, кто вступит в половую связь без разрешения начальства. Он всеми силами старался избегать контактов с женщинами. Но директор фабрики и группа избранных заключенных, выполнявших на производстве функции бригадиров, предпочитали считать, что на них этот запрет не распространяется.

Директор, охранник лет 30, расхаживал по фабрике, словно покупатель на животноводческом аукционе. Шин видел, что каждые несколько дней он выбирал себе новую девушку и приказывал ей явиться убирать его комнату. Женщины, не удостоившиеся чести «вымыть полы» в комнате директора, становились добычей начальника производства и других зэков, занимавших руководящие посты.

Ответить отказом женщины не могли. Кроме того, послушание сулило им поблажки, хоть ненадолго: поменьше норма и побольше пайка. Иногда им удавалось избегать побоев даже при поломке швейной машины.

Одной из тех, кто регулярно ходил на уборку директорской комнаты, была Пак Чхун Ён. Шин помнил ее еще со школы. Она была необыкновенно красива. Через четыре месяца после того, как она начала проводить целые дни в комнате директора, Шин узнал от другой бывшей одноклассницы о ее беременности. Когда одежда перестала скрывать растущий живот, она просто исчезла...

Шин научился распознавать неисправности швейных машинок по звуку их работы. Но таскать их в мастерскую ему было по-прежнему тяжело. Летом 2004 года, поднимаясь по лестнице, он уронил машинку, и она, скатившись по ступеням, развалилась. Увидев безнадежно испорченную машинку, бригадир Шина, некогда терпеливо наблюдавший за тем, как он осваивает работу, отвесил ему несколько затрещин, а потом сообщил о происшествии вышестоящему начальству. Машинки были гораздо большей ценностью, чем работающие с ними зэки, а их порча считалась очень серьезной провинностью.

Через считаные минуты Шина, начальника производства и бригадира вызвали в кабинет директора.

—Ты о чем вообще себе думаешь? — кричал он на Шина. — Ты что, сдохнуть хочешь? Ты все время только жрешь, а потом оказывается, что ты не в силах удержать в руках машинку!

—С другой стороны, даже если тебя расстрелять, оборудования все равно не вернешь, — добавил директор. — У тебя кривые руки, так мы это поправим. Отрубить ему палец! Начальник производства схватил правую руку Шина, прижал ее к директорскому столу, а потом кухонным ножом отрезал крайнюю фалангу среднего пальца. Бригадир помог Шину вернуться в цех. Ближе к вечеру он отвел Шина в санчасть, где зэк-медбрат продезинфицировал рану соленой водой, зашил ее и замотал тряпочкой.

Началось заражение, но Шин со времен заключения в подземной тюрьме помнил, как Дядюшка втирал ему в раны соленую капустную похлебку. Каждый раз приходя в столовую, Шин вымачивал палец в своем супе... Через три месяца культя затянулась свежей кожей.

Первые пару дней после этого наказания Шина подменял бригадир. Именно благодаря этому неожиданному проявлению сострадания юноше удалось достаточно быстро поправиться. Но добрый бригадир протянул на фабрике недолго. Через несколько месяцев после того, как Шин уронил машинку, он бесследно исчез вместе с супругой. Шин слышал, что его жена, работая в лесу, случайно забрела в горное ущелье и стала невольной свидетельницей секретной казни.

Незадолго до своего исчезновения бригадир принес Шину пакет.

—Это рисовая мука, тебе ее прислал отец, — сказал он.

Шин вышел из себя. Как он ни старался задавить в себе ненависть к матери и брату, она с момента казни только росла и росла. Этой же ненавистью было отравлено и его отношение к отцу. Шин и слышать о нем ничего не хотел.

—Съешьте ее сами, — сказал он.

—Но твой отец просил передать ее тебе, — ответил сбитый с толку бригадир, — неужели ты ее не хочешь?

Несмотря на постоянный голод, Шин отказался от подарка...

Фабрика была раздольем для стукачей. Через несколько недель после случая с машинкой на Шина донесли. Его смена не выполнила дневного плана, и всем пришлось остаться на «горькое покаяние». Шин и еще три ремонтника вернулись в барак далеко за полночь.

Всех одолевал зверский голод, и кто-то предложил наведаться на заводской огород. Ночью лил дождь, и луна была скрыта тучами. Они подумали, что шансов попасться не так много. Проскользнув в огород, они набрали овощей, вернулись к себе, поели и улеглись.

Поутру всех четверых вызвали к директору. Тот треснул каждого палкой по голове, а потом приказал ремонтнику по имени Кан Ман Бок выйти из комнаты. Стукач стукача чует за версту, а посему Шин инстинктивно понял, что сдал их именно он.

Директор приказал на ближайшие две недели вдвое урезать пайки оставшимся, а потом отвесил каждому еще по несколько палочных ударов. По возвращении в цех Шин заметил, что Кан прячет от него глаза.

Через несколько дней директор вызвал в кабинет Шина и сказал, что смыть с себя грехи матери и брата Шин сможет только выявляя подрывные элементы среди рабочих. Найти такового Шин смог только через два месяца.

В одну бессонную ночь Шин увидел, как один из его соседей по комнате Кан Чхоль Мин, которому было уже ближе к 30, принялся латать дырку на своих штанах. В качестве заплатки он использовал кусочек ткани, из которой шьют армейскую форму. Было ясно, что он стащил его с фабрики.

Наутро Шин отправился к директору.

—Учитель, я видел ворованную ткань.

—Правда? И у кого?

—Это был мой сосед по комнате Кан Чхоль Мин.

В этот день Шин работал допоздна и поэтому пришел на ежевечерний «урок классовой борьбы» одним из последних. Он сразу увидел Кан Чхоль Мина. Тот стоял на коленях и был закован в кандалы. Его голая спина была покрыта рубцами от ударов кнута. Рядом с ним, тоже закованная в цепи, стояла на коленях и его тайная любовница, швея. Они молча простояли на коленях все полтора часа, которые продолжался этот митинг. По окончании идеологической проработки директор приказал всем присутствующим, выходя из зала, ударить Кана и его подружку по лицу. Шин так и сделал.

Потом ему рассказали, что их вытащили на улицу и заставили еще несколько часов простоять на коленях на бетонном покрытии двора. Ни он, ни она так и не догадались, кто донес об украденном куске ткани, а Шин в ближайшие дни старался не попадаться им на глаза.

Директор фабрики дал Шину новое задание. Коренастый и крепкий седовласый Пак Ён Чхоль был в лагере новеньким и, судя по всему, особо важным узником. Некогда он жил за границей. У его жены были большие связи. Он был знаком с важными шишками.

Директор приказал Шину научить Пака чинить машинки и, кроме того, втереться к нему в доверие. Шин должен был сообщать обо всем, что Пак скажет.

— Мы ждем от него чистосердечного признания... — многозначительно произнес директор.

С октября 2004 года Шин ежедневно проводил в компании Пака все 14 рабочих часов. Пак с вежливым вниманием выслушивал наставления Шина по техобслуживанию швейных машинок. С той же неизменной вежливостью он уклонялся от расспросов о своем прошлом. Шину не удавалось вытащить из него практически никакой информации.

Но спустя месяц почти полного молчания Пак удивил Шина, задав ему очень личный вопрос.

—Откуда вы родом, уважаемый?

—Родом? — сказал Шин. — Я родился здесь.

—А я из Пхеньяна, уважаемый, — сказал Пак.

Пак обращался к Шину почтительно — так, как принято говорить со старшими и более высокими по положению людьми. Пак был почтенным мужчиной сорока с лишним лет, и такая щепетильность смущала и немного раздражала Шина.

—Я же намного моложе вас, — сказал Шин. — Пожалуйста, говорите со мной как с равным.

—Хорошо, — ответил Пак.

—Кстати, — спросил Шин, — а где находится этот Пхеньян?

Шин поразил Пака своим вопросом.

Невежество Шина, казалось, сильно заинтриговало его. Он подробно объяснил, что Пхеньян находится приблизительно в 80 км к югу от Лагеря 14 и является столицей Северной Кореи, т. е. городом, в котором живут все самые важные люди страны.

Растопило лед в их отношениях детское простодушие Шина. Пак начал рассказывать о себе. Он сказал, что вырос в просторной пхеньянской квартире, а потом, как это часто бывает у детей северокорейской элиты, учился за границей, в Восточной Германии и СССР. По возвращении домой он стал руководителем учебного центра тхэквондо в Пхеньяне. Пак сказал, что встречался со многими представителями правящих кругов Северной Кореи.

Прикоснувшись перепачканной машинным маслом правой рукой к швейной машинке, он сказал:

— Эту руку мне пожимал сам Ким Чен Ир.

Пак и впрямь был похож на спортсмена, хотя уже и расплылся малость в районе талии. У него были большие мясистые руки, он был исключительно силен. Но больше всего он потрясал Шина своей порядочностью. Он никогда не пытался выставить Шина дураком, а просто объяснял ему, как выглядит жизнь за пределами лагеря 14... и за границами КНДР. Вот так начался навсегда изменивший жизнь Шина персональный семинар по основам жизни на свободе.

Пока они работали в цехах, Пак рассказал Шину, что рядом с Северной Кореей находится гигантская страна, называемая Китаем, и что живущие там люди богатеют не по дням, а по часам. Он сказал, что на юге есть еще одна Корея, Южная, и что там все уже давно живут очень богато. Пак объяснил, что такое деньги и как ими пользуются. Он поведал Шину о существовании телевидения, компьютеров и мобильных телефонов. Он сказал ему, что все они живут на планете, имеющей форму шара.

Но все эти рассказы Пака, особенно поначалу, не увлекали Шина и не вызывали у него особого доверия. Кое-что он просто не мог понять. Да и вообще Шина не особенно интересовало устройство мира. В самый большой восторг Шина приводили истории о продуктах и о том, как их едят... особенно если речь шла о жареном мясе. Он снова и снова просил Пака рассказывать ему о еде.

Наслушавшись этих историй, Шин перестал спать по ночам и... начал мечтать. Отчасти бессонница была результатом изнурительного труда. Кормили на фабрике плохо, работать заставляли подолгу, и Шин постоянно ходил голодным. Но была и другая причина... к Шину вернулись воспоминания о том времени, когда он, 13-летним подростком, лежал на полу камеры, Дядюшка лечил ему ожоги и бередил воображение рассказами о трапезах. Именно благодаря Дядюшке Шин впервые дерзнул задуматься о том, что в один прекрасный день выйдет из лагеря и будет есть все, что пожелает. Ведь для тогдашнего Шина слово «свобода» было всего лишь одним из названий жареного мяса.

Старик из подземной тюрьмы всего лишь имел возможность хорошо питаться внутри Северной Кореи — Пак же обладал кулинарным опытом глобального масштаба. Он описывал, какие волшебные блюда готовят из курицы, свинины и говядины в Китае, Гонконге, Германии, Англии и СССР. И чем больше этих рассказов слышал от него Шин, тем сильнее хотелось выбраться. Он страстно мечтал о мире, где даже таким, как он, разрешается зайти в ресторан и набить брюхо рисом и мясом. Он фантазировал, что убежит вместе с Паком, потому что хотел есть так, как доводилось едать Паку.

Опьяненный услышанным от того, кого он был отряжен предать, Шин принял, наверно, самое первое в своей жизни самостоятельное решение. Он решил, что не станет закладывать Пака.

Именно с этого для Шина началось кардинальное переосмысление всей его прежней жизни. Весь опыт подсказывал ему, что быть стукачом — выгодно. Благодаря доносу он спасся от палачей, убивших мать и брата. Возможно, репутация стукача помогла ему и после их казни, заставив учителя подкармливать его, защищать от издевательств одноклассников и в конечном счете направить на свиноферму.

Но решение Шина оставлять в тайне все, что ему рассказывал Пак, было продиктовано вовсе не внезапным прозрением относительно того, что такое хорошо и что такое плохо. Оглядываясь назад, Шин считает, что принял это решение из эгоизма. Заложив Пака, он смог бы получить лишнюю порцию капусты. Может, его даже повысили бы до бригадира и дали особое разрешение насиловать фабричных женщин... Но рассказы Пака были для него гораздо ценнее. Они стали чем-то вроде обязательных адреналиновых инъекций, помогающих ему изменить свои представления о мире и набраться сил для осуществления своих мечтаний. Он искренне верил, что без этих историй просто сойдет с ума.

Отчитываясь перед директором, Шин начал врать: мол, Паку, судя по всему, просто нечего рассказать! — и это вранье принесло ему чудесное ощущение свободы.

Десятью годами раньше, в подземной тюрьме, Дядюшка не побоялся рассказать ему о том, что едят за пределами лагеря. Однако он никогда не заговаривал ни о себе, ни о политике. Он вел себя очень осторожно. Он догадался, что Шин был доносчиком, и не доверял ему. Шина это даже не обижало, потому что он считал такое поведение нормой. Доверься кому-нибудь, и тебя скорее расстреляют.

Но, сблизившись с Шином, Пак забыл об осторожности. Судя по всему, поверив, что Шин настолько же безобиден, насколько наивен, Пак рассказал ему историю своей жизни.

Он вылетел с поста главного тренера пхеньянского центра тхэквондо в 2002 году, повздорив с партийным аппаратчиком среднего звена, а тот сразу после ссоры настрочил на него кляузу куда надо. Лишившись работы, Пак, взяв с собой жену, отправился на север. Там они нелегально перешли границу и полтора года прожили в Китае в доме его дяди, надеясь вернуться в Пхеньян за своим ребенком, который все это время жил у родителей Пака.

В Китае Пак каждый день слушал южнокорейские радиостанции. Особенно внимательно он следил за репортажами о судьбе Хван Чжан Ёпа, одного из создателей идеологической системы Северной Кореи. Ушедший в 1997 году на Юг Хван был самым высокопоставленным перебежчиком с Севера за всю историю двух государств и немедленно стал в Сеуле знаменитостью.

Пока они наматывали круги по цехам швейной фабрики, Пак объяснил Шину, что Хван критиковал Ким Чен Ира за то, что он превратил Северную Корею в насквозь коррумпированное феодальное государство. (В 2010 году Ким Чен Ир предпринял попытку ликвидировать Хвана, отправив на Юг группу секретных агентов. Однако заговор был раскрыт, агентов арестовали в Сеуле, а 87-летний Хван в том же году умер своей смертью.)

Летом 2003 года Пак с женой и новорожденным сыном вернулись из Китая в КНДР. Он хотел успеть в Пхеньян к августу, чтобы принять участие в выборах Верховного народного собрания. Выборы в Северной Корее — ритуал, лишенный всякого практического смысла. Кандидаты назначаются Трудовой партией Кореи и баллотируются на безальтернативной основе. Однако Пак опасался, что его неучастие в выборах будет замечено, его объявят предателем Родины и отправят всех его родных в трудовые лагеря. По закону выборы в Северной Корее — дело добровольное, но правительство ведет тщательный учет всех, кто на них не придет.

На границе Пака с семьей задержали пограничники. Не слушая никаких объяснений, его обвинили в том, что он принял христианство и стал шпионом южнокорейских спецслужб. После серии допросов Пака с женой отправили в Лагерь 14. Осенью 2004 года Пак получил назначение на текстильную фабрику.

В момент знакомства с Шином Пак страшно злился на себя за решение вернуться в КНДР. Он не раз повторял Шину, что уже поплатился за свою глупость свободой, а теперь еще вот-вот потеряет и жену. Его супруга требовала развода. Она выросла в семье с большими связями, рассказал Пак, и теперь пыталась убедить охрану, что даже не подозревала, что муж окажется преступником.

Пак злился на режим, на свою жену и собственную глупость, но... вел себя предельно достойно... даже во время еды.

Шина это изумляло. Когда приходило время есть, лагерники превращались в обезумевших животных. Пак, даже чувствуя сильный голод, сохранял благоразумие. Если Шину удавалось наловить крыс, Пак уговаривал его не набрасываться на них сразу. Он не позволял Шину есть до тех пор, пока их не удавалось хорошенько прожарить на лопате.

Кроме того, время от времени Пак поражал своим блаженным легкомыслием. Взять, например, пение. Как-то раз в ночную смену Пак напугал Шина, внезапно начав петь.

—Эй! Вы что, с ума сошли, что это вы такое делаете? — спросил Шин, боясь, что шум услышит бригадир.

—Пою, — ответил Пак.

—Прекратите сейчас же! — приказал ему Шин.

Сам Шин никогда не пел песен. Вообще его знакомство с музыкой ограничивалось военными маршами, гремевшими из рупоров грузовиков, на которых охранники объезжали поля. По разумению Шина, пение было занятием противоестественным и безумно рискованным.

—А ты не хочешь со мной попеть? — спросил Пак.

Шин отчаянно замотал головой и замахал руками,

пытаясь заставить Пака замолчать.

—Да кто меня услышит в такой поздний час? — сказал Пак. — Подпой мне хоть разочек.

Шин отказался.

Пак спросил, почему он так боится невинных песен, но в то же время с удовольствием слушает истории о том, что Ким Чер Ир — вор, а Северная Корея — ад земной и страшная дыра.

— Потому что у вас достает ума рассказывать их шепотом. А вот громко петь не надо... — сказал он.

Пак пообещал, что больше не будет, но через несколько ночей снова запел и предложил Шину выучить слова песни. Все еще побаиваясь, Шин послушал песню и даже немного подпел, но очень тихо.

Они пели «Песню зимнего солнцестояния» — о друзьях, переживающих во время далеких странствий множество тягот и лишений, но познающих истинное счастье дружбы.

Шин до сих пор так и не выучил ни одной другой песни.

* * *

В ноябре на обязательный вечерний сеанс самокритики неожиданно пришли четыре охранника. Двух из них Шин никогда не видел...

По завершении собрания начальник охраны предложил решить хроническую лагерную проблему. Он имел в виду вшей. Охранники выдали старостам комнат по ведру мутной жидкости, издававшей, как помнится Шину, резкий запах сельскохозяйственных химикатов. Для демонстрации эффективности средства охранники выбрали пять мужчин и пять женщин и заставили их им натереться. Конечно, вши были и у Шина с Паком, но их в «эксперимент» не включили.

Где-то через неделю у всех 10 «подопытных» пошла волдырями кожа. Спустя несколько недель она начала гнить и отваливаться пластами. У них поднялась такая высокая температура, что они просто были не в состоянии работать. Вскоре заболевших посадили в подъехавший к фабрике грузовик, и Шин больше их в лагере никогда видел.

Именно тогда, в середине декабря 2004 года, Шин решил, что с него хватит... Произошло это благодаря Паку. Дружба с ним позволила Шину вырваться из замкнутого круга подозрений и предательств... Шин перестал быть игрушкой в руках тюремщиков. Он поверил, что нашел человека, способного помочь ему выжить.

— Именно объединяясь по двое, заключенные получали возможность поддерживать хотя бы какое-то подобие нормальной человеческой жизни, — сделал вывод йельский социолог Элмер Лухтерханд, опросивший 52 выживших в немецких концлагерях узника вскоре после их освобождения.

Объединяясь в пары, заключенные могли воровать друг для друга еду и одежду, обмениваться мелкими подарками и... мечтать.

«Выживание... может быть только социальным достижением, а не следствием индивидуального везения», — написал Эжен Вайншток, участник Бельгийского сопротивления, в 1943 году отправленный в Бухенвальд.

Смерть одного из пары обрекала на верную гибель и другого. Женщины из концлагеря Берген-Бельзен, хорошо знавшие Анну Франк, говорят, что эту девушку, автора самого знаменитого дневника о жизни в эру нацизма, не смог убить ни голод, ни тиф. По их словам, она просто потеряла желание жить после смерти своей сестры Марго.

В лагерях КНДР, равно как и в фашистских концлагерях, одиночное заключение, голод и страх используются для создания своеобразных «ящиков Скиннера» — среды, в которой охранники имеют практически неограниченную власть над заключенными. но Освенцим просуществовал всего три года, тогда как в «камере Скиннера» лагеря 14 вот уже 50 лет идет широкомасштабный эксперимент по подавлению воли и управлению сознанием заключенных с момента их рождения... Но стены этого «ящика Скиннера» смогла разрушить дружба. Жизнерадостность Пака, его благородство и его «подрывные» рассказы дали Шину основу, на которой можно было начать строить мечты о будущем. Он вдруг увидел, где находится и чего лишен. Лагерь перестал быть его домом и превратился в ненавистную и омерзительную клетку.

А еще у Шина теперь появился опытный и физически крепкий друг, знающий мир и способный помочь ему выбраться на свободу.

Их план был очень прост... и до безумия оптимистичен.

Шин знал лагерь. Пак знал внешний мир. Шин поможет им выбраться за ограду. Пак отведет Шина в Китай к своему дяде, который приютит их, одолжит денег и поможет переправиться в Южную Корею.

Шин первым предложил Паку бежать. Но прежде он несколько дней психовал, боясь, что Пак окажется стукачом, что его пытаются подставить, что его казнят, как мать и брата. Он не мог избавиться от паранойяльных мыслей и после того, как Пак согласился на его предложение: он сам продал свою мать, так почему же Пак не может продать его?

Но возбуждение Шина значительно перевешивало все страхи, и он продолжал продумывать план побега. Насмотревшись снов о жареном мясе, Шин стал подниматься по утрам в прекрасном расположении духа. Он перестал уставать, таская вверх и вниз по лестнице тяжелые швейные машинки. У него впервые в жизни появились надежды и мечты о будущем.

Поскольку Паку было приказано ни на секунду не пропадать из поля зрения Шина, они весь рабочий день перешептывались о побеге и о том, какой шикарный обед закатят в Китае. Если около ограды их обнаружат охранники, решили они, Пак нейтрализует их при помощи приемов тхэквондо. Шин с Паком знали, что периметр лагеря охраняется солдатами с автоматическим оружием, но убедили себя, что шансов остаться в живых у них хватает.

Конечно, с какой стороны ни посмотри, все эти надежды граничили с абсурдом. Убежать из Лагеря 14 еще не удавалось никому. На данный момент известно, что в принципе совершить побег из северокорейских лагерей для политзаключенных и перебраться на Запад смогли, кроме Шина, всего два человека. Один — бывший подполковник Ким Ён, у которого были высокопоставленные друзья практически на всей территории Северной Кореи. Но ему не пришлось перелезать через изгородь из колючей проволоки. Вообще он считает, что ему просто невероятно повезло. В 1999 году, во время почти полного функционального разрушения системы власти и госбезопасности, пришедшегося на пик голодомора, он спрятался под железной пластиной, которой было укреплено дно разваливающегося железнодорожного вагона с углем. Когда поезд выехал за пределы Лагеря 18, на свободе оказался и Ким. Он хорошо ориентировался на территории Северной Кореи, а на границе воспользовался своими обширными связями, чтобы обеспечить себе безопасный переход на китайскую сторону.

Второй была Ким Хе Сок, тоже бежавшая из Лагеря 18. Впервые она вместе со всеми своими родными оказалась в этом лагере в 1975 году, когда ей было всего тринадцать лет. В 2001-м ее освободили, но позднее опять вернули в тот же лагерь. В 2009 году ей удалось бежать, покинуть Северную Корею и через Китай, Лаос и Таиланд добраться до Южной Кореи.

Ким Ён смог выбраться из тюрьмы, охраняемой далеко не так строго, как Лагерь 14, из которого планировали убежать Шин с Паком. Как он написал в своих воспоминаниях «Долгая дорога домой», ему никогда не удалось бы выскользнуть из Лагеря 14, потому что «его охранники вели себя, словно солдаты на передовой». По словам Кима, до перевода в лагерь, из которого ему потом удалось сбежать, он два года провел в Лагере 14. Описывая условия тамошней жизни, он сказал, что «режим был настолько строг, что о возможности побега не стоило даже и думать».

Шин с Паком ничего не знали о побеге Ким Ёна и не имели никакой возможности адекватно оценить свои шансы на удачный побег и переход через китайскую границу. Но Пак был склонен верить радиорепортажам из Сеула, которые он слышал, пока жил в Китае. В них говорилось о провалах и слабых местах северокорейского режима. Пак рассказал Шину, что Организация Объединенных Наций начала критиковать Северную Корею за нарушения прав человека в трудовых лагерях для политзаключенных. Кроме того, он сказал, что, по слухам, все эти лагеря будут упразднены в самом недалеком будущем.

Пак признался Шину, что хоть ему и довелось много попутешествовать по Северной Корее и Китаю, о заснеженных, малонаселенных районах, окружающих Лагерь 14, он не знает почти ничего. Мало того, он почти не представлял себе, каким маршрутом они смогут безопасно добраться до Китая.

Шин, в свое время проведший бесконечное количество дней в лесах, где он искал дрова и желуди, хорошо знал территорию лагеря, но не имел никакого представления о том, как перелезть через изгородь. Шин не знал даже, смертельным ли будет удар тока, если прикоснуться к колючей проволоке, и это беспокоило его очень сильно.

Кроме того, в последние недели и дни перед побегом его не оставляли навязчивые мысли о судьбе матери и брата. Но наполнены они были вовсе не чувством вины, а страхом. Он боялся, что его ждет такой же конец. В голове у него мелькали картинки их казни. Он представлял себе, как будет стоять перед расстрельной командой или ждать с петлей на шее, когда из-под ног выбьют деревянный ящик.

Не обладая достоверной информацией и выдавая желаемое за действительное, Шин убедил себя, что его шансы успешно выбраться за ограду и не оказаться подстреленным составляют 90 к 10.

Начав готовиться к побегу, Шин прежде всего украл у одного из зэков теплую одежду и новые ботинки. Этот человек спал в одной комнате с Шином и, работая закройщиком, собирал обрезки тканей, которые потом менял на нужные вещи. Кроме того, у него даже имелся дополнительный комплект зимней одежды и обуви.

Раньше Шин никогда не воровал одежду. Но, перестав стучать, он стал чувствовать все большую неприязнь к стукачам. Закройщика, исправно закладывавшего всех, кто таскал еду с фабричного огорода, он ненавидел особенно сильно. Посему Шин решил, что закройщик заслужил наказание и ограбить именно его будет незазорно.

В силу того, что у заключенных не было шкафчиков, тумбочек или других мест для хранения пожитков, Шин просто подождал, пока закройщик не уйдет из комнаты, а потом взял одежду с ботинками и припрятал их до момента побега. Обнаружив пропажу, закройщик даже не подумал на Шина: краденые ботинки тому были не по размеру (впрочем, обувь почти никогда не бывала заключенным по ноге).

Одежду в лагере выдавали раз в полгода. К концу декабря, т. е. ко времени, на которое Шин с Паком запланировали свой побег, на коленях и седалище зимних штанов Шина уже появились дырки. Когда настанет момент бежать, решил он, он для защиты от холода просто наденет краденую одежду поверх старой. Ни пальто, ни шапки, ни рукавиц у него не было.

Шин с Паком решили дождаться момента, когда их отправят с фабрики на уличные работы. В этом случае у них будет повод оказаться поближе к лагерной ограде.

Шанс выпал им на Новый год, редкостный для лагеря праздник, ради которого на целых два дня полностью останавливались работы на фабрике. В конце декабря Шину удалось узнать, что 2 января, т. е. на второй праздничный день, ремонтников и швей вывезут в расположенные на восточном краю лагеря горы на заготовку дров.

Шину уже доводилось работать на этой горе. Прямо по ее хребту проходила лагерная изгородь. Услышав об этом, Пак согласился, что бежать нужно именно 2 января 2005 года.

1 января Шин, после некоторых колебаний, все-таки решил нанести прощальный визит отцу.

Они никогда не были близки, а теперь отношения у них совсем разладились. Работая на ферме, а потом на швейной фабрике, Шин в выходные дни почти никогда не пользовался оговоренной лагерными правилами возможностью навестить отца. Редкие свидания с ним превратились для него в настоящую пытку.

Почему он так злился на отца, было непонятно, по крайней мере самому Шину. Ведь жизнь 13-летнего Шина своими планами побега поставил под удар не он, а его жена. Именно мать с братом инициировали цепь событий, в результате которых Шин попал под арест, перенес пытки, а потом терпел издевательства в школе. А отец был всего лишь еще одной жертвой.

Но отец был жив и искал примирения с сыном... На «праздничном ужине» в столовой на отцовской работе они большей частью молчали и просто ели свою кукурузную кашу и капустный суп. Шин даже не заикнулся о своих планах. Направляясь к отцу, он сказал себе, что любое проявление эмоций, любой намек на прощание может поставить под угрозу успех их с Паком замысла. Он не до конца доверял отцу.

После гибели жены и старшего сына отец пытался проявлять к Шину побольше внимания. Он извинился за то, что был ему не очень-то хорошим отцом, и за то, что это по его вине мальчику пришлось расти в лагере, в обстановке жестокости и бесправия. Он даже посоветовал Шину при любой возможности постараться «посмотреть мир». Наверное, и он не до конца доверял сыну, и поэтому дал ему свое отцовское благословение на побег в такой завуалированной форме.

Теперь они сидели в столовой и молчали... Уходя в тот вечер, Шин не стал говорить каких-то особенных прощальных слов. Он понимал, что, узнав о побеге, охранники сразу же придут за отцом и снова отправят его в подземную тюрьму. Он был почти уверен, что отец даже не подозревает о том, что его ждет уже завтра.

Ранним утром следующего дня один из бригадиров повел зэков в горы. Они начали работать на вершине пологого 400-метрового склона. Небо было ясное, солнце блестело на снежных шапках гор, но было очень холодно и дул пронизывающий ветер. Часть зэков топорами очищали от веток поваленные деревья, остальные складывали в штабеля нарубленные дрова.

Заготовка дров была для Шина с Паком необычайным везением — они оказались буквально в нескольких десятках метров от проходившей по гребню горы ограды лагеря. Склон на другой стороне изгороди резко спускался вниз, но был не настолько крутым, чтобы по нему нельзя было спуститься. Невдалеке начинался лес, в котором можно было спрятаться.

Метрах в 400 от того места, где заключенные рубили дрова, стояла сторожевая вышка. Внутреннюю сторону патрулировали солдаты. Шин с Паком решили, что подождут до темноты, чтобы охранникам было труднее увидеть их следы на снегу.

Работая, Шин размышлял о том, насколько все остальные узники далеки от понимания, что находится за оградой и какими невообразимыми возможностями полнится внешний мир. Они живут как коровы, подумал он, покорно жуют жвачку, согласившись с безвыходностью своего положения. И он был таким же до встречи с Паком.

Около четырех часов, когда начало темнеть, Шин с Паком, очищавшие стволы от сучьев, стали приближаться к изгороди, выбирая деревья, находящиеся все выше и выше по склону. Этого вроде бы никто не заметил.

Вскоре Шин оказался практически перед 3-метровой оградой. Прямо перед ним возвышался сугроб, а за ним находилась расчищенная и утрамбованная патрулями дорожка. За дорожкой виднелась песчаная контрольная полоса, а за ней — сама изгородь, состоявшая из семи или восьми горизонтальных рядов электрифицированной колючей проволоки, закрепленных на высоких столбах на расстоянии сантиметров 30 друг от друга.

По словам Квон Хёка, бывшего управляющего Лагеря 22, некоторые лагеря окружены не только высоковольтными изгородями, но и рвами с вкопанными в дно острыми кольями, на которые напарывался любой пытавшийся бежать. Но Шин никаких рвов и кольев у ограды своего лагеря не увидел.

Они с Паком убедили себя, что с ними все будет нормально, если они смогут пробраться сквозь изгородь, не прикасаясь к проволоке. Другое дело, что они не очень представляли себе, как это сделать. Тем не менее теперь, прямо перед побегом, Шин с удивлением осознал, что совершенно не боится.

Однако внезапно на попятную пошел Пак. Шин услышал его голос сразу после того, как вдоль ограды прошел патруль.

—Кажется, я этого сделать не смогу, — прошептал он. — Может, как-нибудь в другой раз?

—Вы о чем вообще говорите? — сказал Шин. — Если мы не сделаем это прямо сейчас, другой такой возможности нам может больше никогда не выпасть.

Шин боялся, что следующего шанса выйти с фабрики и оказаться в темноте рядом с участком ограды, находящимся вне поля зрения сидящих на сторожевой вышке охранников, придется ждать месяцами, а то и годами.

Шин больше не хотел (и не мог) жить в ожидании такого стечения обстоятельств.

—Бежим! — крикнул он.

Он схватил Пака за руку и потянул его к ограде. Несколько бесконечно долгих секунд ему приходилось практически тащить за собой человека, вдохновившего его на побег. Но вскоре побежал и Пак.

По плану Шин должен был находиться впереди до тех пор, пока они не проберутся через ограду, но он поскользнулся и упал на обледеневшей тропинке.

Пак оказался у изгороди первым. Опустившись на колени, он просунул руки, голову и плечи между самыми нижними рядами проволоки.

Уже через несколько секунд Шин увидел искры и почувствовал запах поджаривающейся человеческой плоти.

В большинстве своем электрифицированные заграждения с колючей проволокой строятся так, чтобы поразить нарушителя болезненным, но очень кратковременным электрическим импульсом. Их назначение — не убивать, а отпугивать людей и животных. Но в изгородях со смертельным напряжением используется постоянный ток, парализующий дотронувшегося к ним человека, в результате чего он гибнет, теряя возможность отпустить проволоку.

Когда Шину наконец удалось подняться на ноги, Пак уже не двигался. Скорее всего, он был уже мертв. Весом своего тела Пак прижал нижнюю проволоку к заснеженной земле, и в изгороди получилась небольшая дыра.

Не раздумывая ни секунды, Шин стал карабкаться по телу своего друга, используя его в качестве своеобразного изолятора. Протискиваясь между рядами проволоки, Шин почувствовал, как его тело пронизывает электрический ток. Казалось, в подошвы ног ему втыкают острые иглы.

Шин уже почти перебрался на ту сторону, когда его колени соскользнули с тела Пака, и ноги ниже колена вошли в контакт (через двое штанов) с нижней проволокой. Все ноги от щиколоток до коленей покрылись электрическими ожогами. Раны продолжали кровоточить еще несколько недель.

Но Шин заметит, какие тяжелые травмы получил, только несколько часов спустя, ярче всего в тот момент, когда он пробирался через колючую проволоку, Шину запомнился запах: тело Пака, казалось, поджаривали на огне. Реакция человеческого тела на электричество нередко совершенно непредсказуема. По еще не до конца изученным причинам, разные люди переносят удары высоковольтного тока по-разному. Одни погибают от шока, а другие выживают и спокойно выносят даже удары тока высокого напряжения. И дело здесь вовсе не в комплекции. Грузные люди по реакции на электрическое воздействие нередко мало отличаются от худых.

В сухом состоянии кожа может быть весьма достойным изолятором. В холодную погоду поры кожи закрываются, уменьшая ее электропроводные свойства. Помогают переносить воздействие электричества многочисленные слои одежды. Тем не менее вспотевшие ладони и мокрая одежда сводят на нет естественную сопротивляемость организма электрическим токам. Как только высоковольтное электричество проникает в хорошо заземленное человеческое тело (предположим, мокрая обувь на покрытой снегом земле), великолепными проводниками для него становятся жидкости и соли, содержащиеся в крови, мышцах и костях. Держащиеся за руки мокрые люди, как правило, погибают вместе.

Шину удалось пробраться через изгородь благодаря чистому везению. Ему повезло ровно настолько, насколько не повезло Паку. Если бы Шин не поскользнулся на ледяной тропинке, он оказался бы у ограды первым и, скорее всего, погиб.

Шин, конечно, этого не знал, но для безопасного преодоления ограды ему было необходимо отвести электрический ток в землю. Роль заземления сыграло тело Пака, своим весом прижавшее нижний ряд проволоки к земле. На руку Шину сыграло и то, что на нем был надет дополнительный комплект украденной одежды.

Очутившись вне лагеря, Шин понял, что не представляет, куда идти дальше. Он находился почти на вершине горы, и единственным разумным решением было двигаться вниз. Сначала он пробежал через небольшой лесок, но потом оказался на открытой местности и, спотыкаясь и падая, со всех ног помчался по полям, освещаемым проглядывающим через облака месяцем.

Он бежал по склону больше двух часов и наконец оказался в долине, по которой были разбросаны редкие сараи и крестьянские домики. Он не услышал ни сигналов тревоги, ни стрельбы, ни криков охранников. Насколько он понимал, погони за ним не было.

Когда заряд адреналина почти иссяк, Шин заметил, что штаны у него почему-то липнут к ногам. Он закатал штанины, увидел струящуюся по ногам кровь и начал понимать, насколько серьезные получил ожоги. Изранены были и ступни. Судя по всему, по пути к лагерной изгороди он несколько раз наступил на вкопанные в землю гвозди. Было очень холодно, температура опустилась много ниже —10. Верхней одежды у Шина не было.

Но страшнее всего было то, что оставшийся висеть на изгороди Пак не успел рассказать Шину, где находится Китай.

Пробежав в сгущающихся вечерних сумерках через покрытые стерней кукурузные поля, Шин наткнулся на пристроенный к горному склону сарай. Дверь была заперта. Жилых домов рядом видно не было, и поэтому Шин взломал замок найденным на земле топором.

Прямо за дверью он нашел и тут же съел три засохших кукурузных початка. Только после этого он почувствовал, как голоден. Он, насколько это было возможно при свете луны, осмотрел сарай в поисках еще чего-нибудь съедобного. Однако вместо еды ему удалось найти пару старых холщовых башмаков и поношенную военную форму.

В КНДР, самом милитаризованном государстве мира, военная форма встречается на каждом шагу. Военному призыву подлежат почти все поголовно. Мужчины служат 10 лет, женщины — 7. При численности армии в миллион с лишним человек на активной военной службе в КНДР единовременно находится приблизительно 5% населения. В США эта доля составляет всего 0,5%.

Кроме того, еще 5 млн северокорейских граждан львиную долю своей взрослой жизни считаются резервистами. Народная армия, как заявляет правительство страны, уже переставшей называть себя коммунистической державой, — это «символ единства народа, государства и Партии». И главным принципом жизни в стране является лозунг: «Армия превыше всего». Одетые в форму люди ловят рыбу и запускают ракеты, собирают яблоки и строят ирригационные каналы, продают грибы и контролируют экспорт контрафактных компьютерных игр.

По этой причине поношенная форма неизбежно отправляется доживать свой век в сараи и амбары.

Найденные штаны и гимнастерка, равно как и матерчатые ботинки, были слишком велики Шину. Но найти смену одежды меньше чем через три часа после побега из лагеря было необычайным везением.

Шин сбросил свои промокшие ботинки и обе пары тюремных штанов. Ноги ниже коленей были покрыты заледеневшей, перемешанной со снегом кровью. Он попытался залепить ожоги страницами, вырванными из обнаруженной в сарае книги. Листы бумаги сразу прилипли к исполосованным колючей проволокой лодыжкам. Он напялил потрепанную, слишком просторную для него униформу и сунул ноги в большие холщовые башмаки.

Избавившись от легко узнаваемой лагерной одежды, он превратился в обычного бедно одетого, плохо обутого и вечно голодного рядового жителя Северной Кореи.

В стране, где треть населения страдает от недоедания, где местные рынки и железнодорожные станции кишат грязными странствующими торговцами, где почти всем пришлось пройти службу в армии, Шин стал почти невидимкой.

Неподалеку от сарая он нашел дорогу и спустился по ней к лежащему на дне долины поселку. Там, к своему огромному удивлению, он увидел, что находится на берегу реки Тэдонган.

Он бежал почти два часа без остановки, а оказался всего в 3 км выше по течению от Лагеря 14.

Новости о его побеге еще не достигли этого поселка. На улицах было темно и безлюдно. Шин перешел через мост на другой берег и направился на восток по идущей параллельно реке дороге. Увидев впереди фары одинокого автомобиля, он спрятался в канаве. Потом он выбрался на железнодорожную насыпь и, убедившись что по этой ветке поезда ходят вроде нечасто, продолжил свое путешествие.

К ночи он сумел пройти около десятка километров и оказался на окраине Пукчхана, расположенного к югу от реки шахтерского городка с населением около 10000 человек. На улицах встречались редкие прохожие, но Шин не чувствовал, что привлекает к себе особенное внимание. Жители городка, в котором работали алюминиевый завод, угольные шахты и крупная электростанция, привыкли видеть по ночам идущих на свою смену рабочих.

Шин увидел свиноферму, и этот хорошо знакомый вид сильно его успокоил. Он перелез через ограду, нашел копну рисовой соломы и, зарывшись в нее, лег спать.

Следующие два дня Шин шакалил на окраинах Пук-чхана, питаясь всем, что мог найти на улицах и в помойных кучах. Он совершенно не представлял, что ему теперь делать и куда идти. Люди на улицах, казалось, не обращали на него ни малейшего внимания. У него болели ноги, он мерз и постоянно хотел есть. Тем не менее он был исполнен восторга и волнения. Он чувствовал себя, как внезапно попавший на Землю инопланетянин.

В грядущие месяцы и годы Шин познакомится со многими достижениями современной цивилизации. Он узнает, что такое видео, блоги и международные авиарейсы. С ним будут работать психотерапевты и специалисты по карьерному росту. Проповедники покажут ему, как молиться Иисусу Христу. Друзья научат чистить зубы, пользоваться банковскими карточками и управляться со смартфоном. Он начнет с утра до ночи читать в Интернете и досконально разберется в политике, истории и географии двух Корей, Китая, Юго-Восточной Азии, Европы и США.

Но все эти знания не смогли изменить его представлений о законах существования большого мира и принципах общения между людьми на воле больше, чем впечатления, полученные в самые первые дни за пределами лагерной ограды.

Шин был потрясен тем, что обычные северокорейцы могут вести нормальную жизнь и заниматься повседневными делами без окриков и указаний охранников.

Наблюдая за людьми, которым хватает смелости вместе посмеяться над чем-то на улице, носить одежду ярких цветов или громко торговаться на рынке, Шин все время невольно ждал, что откуда-нибудь появятся военные, изобьют их дубинками и пресекут эти безобразия.

Описывая свои первые дни на свободе, Шин постоянно использует слово «шок».

В тот момент Шин еще не понимал, что КНДР в разгар зимы — место унылое, грязное и мрачное, что живут в ней беднее, чем в Судане, что страна в целом считается в правозащитных кругах самой большой в мире тюрьмой.

Ведь все предшествующие 23 года своей жизни он провел хоть и не за решеткой, но все-таки в клетке, огромной клетке под диктатом людей, повесивших его мать, расстрелявших брата, изуродовавших отца, убивавших беременных женщин, насмерть забивавших детей, учивших его предавать родных и пытавших его огнем.

Он чувствовал себя невообразимо свободным... и, насколько он мог понять, его никто не искал.

Тем не менее он сильно ослабел от голода и, бродя по улицам городка, начал искать пустые дома, в которых можно было бы отдохнуть и найти чего-ни-будь съестного. Один такой дом он нашел в конце небольшого переулка. Отодрав виниловое заднее окошко, он забрался внутрь.

На кухне нашлись три плошки вареного риса. Шин понял, что приготовившие еду люди должны скоро вернуться домой. Не решившись поесть и поспать в этом доме, он пересыпал рис в пластиковый пакет и добавил в него несколько ложек соевой пасты из найденной на полке банки.

Обыскав остальные комнаты, он нашел зимние штаны и пару ботинок. Кроме того, в доме обнаружился еще рюкзак и коричневая шинель. Таких теплых вещей, как эта шинель, Шину носить еще не доводилось. Уже собираясь уходить, он открыл еще один кухонный ящик и нашел там пятикилограммовый мешок риса. Он сунул его в рюкзак и выбрался из дома.

Неподалеку от центра Пукчхана его окликнула рыночная торговка. Она спрашивала, нет ли у него в рюкзаке чего-нибудь на продажу. Стараясь не терять самообладания, Шин ответил, что у него есть немного риса. Она предложила ему за рис четыре тысячи северокорейских вон, т. е. приблизительно четыре доллара по курсу черного рынка.

О существовании денег Шин знал от Пака. До встречи с торговкой он только с изумлением наблюдал, как люди используют какие-то кусочки бумаги (он догадался, что это были деньги), чтобы купить продукты и другие товары.

Он, конечно, даже не представлял, справедливой ли ценой за ворованный рис были эти четыре тысячи, но охотно взял их и частично потратил на печенье и пирожки. Положив оставшиеся деньги в карман, он пошагал к выходу из города. Он шел в Китай, да только так и не знал, где его искать.

На дорогах Шин встречал группы попутчиков и подслушивал их разговоры. Эти усталые и изможденные мужчины искали работу, клянчили и воровали продукты, переходили с одного уличного рынка на другой и изо всех сил старались не попадаться на глаза блюстителям порядка. Некоторые из них спрашивали Шина, откуда он родом. Он отвечал, что вырос в Пукчханском уезде (что, в принципе, было правдой), и этого вполне хватало, чтобы удовлетворить их любопытство.

В скором времени Шин понял, что люди в этих группах, как правило, незнакомы друг с другом, но задавать им слишком много вопросов все же опасался, чтобы его не вынудили в свою очередь рассказывать о себе.

Опрос 300 перебежавших в Китай северокорейцев, проведенный в 2004—2005 годах, показал, что в те времена по дорогам КНДР странствовали в основном безработные рабочие и разорившиеся крестьяне. Реже, но все-таки встречались студенты, солдаты, технари и бывшие чиновники. Опрос показал, что чаще всего они снимались с насиженных мест и отправлялись в путь по экономическим причинам, т. е. в надежде найти в Китае работу или привезти оттуда какие-нибудь товары. Жизнь этих людей была чрезвычайно нелегкой, а отношения с властями весьма натянутыми: почти четверть мужчин и 37% женщин сказали, что потеряли родственников во время голода. Больше четверти таких странников подвергались в Северной Корее арестам, а 10% рассказали, что побывали в тюрьмах, где обычным делом были пытки, показательные казни и голод. Больше половины рассказали, что выбраться за пределы КНДР у них получалось, только подкупив чиновников или воспользовавшись помощью контрабандистов.

Шин стал держаться этих странников, разумно посчитав, что путешествовать в компании гораздо безопаснее, чем в одиночку. Он старался во всем походить на встреченных им в пути людей. И это было несложно, потому что внешне они мало отличались от него — такие же бедно одетые, грязные, вонючие и отчаянно голодные люди.

Бродяжничество в КНДР, как в любом другом полицейском государстве, считается практически преступлением. Перемещения из города в город без надлежащим образом оформленного официального разрешения строго-настрого запрещены. Но после прокатившегося по стране голода, обрушившего централизованную плановую экономику и давшего мощный толчок развитию частных рынков, люди перестали обращать внимание на законы, и дороги заполонили вездесущие торговцы контрабандными китайскими товарами. Военных, которые должны были следить за соблюдением законов, стали просто подкупать. И многие из них начали взятками зарабатывать себе на жизнь. В результате любой бродяга, имеющий в кармане некоторое количество денег, вполне мог добраться до Китая, не привлекая к себе лишнего внимания.

Достоверных данных о количествах перешедших на китайскую сторону или мигрирующих внутри Северной Кореи людей не существует. Шансы избежать ареста и успешно перейти границу, судя по всему, меняются изо дня в день. Все зависит от того, когда правительство КНДР в последний раз приказывало усилить охрану границы, серьезно ли Китай настроен на выдворение нелегалов, насколько охотно берут взятки рядовые пограничники и насколько отчаянно стремятся попасть на китайскую сторону перебежчики. Специально для содержания арестованных бродячих торговцев и странников, не сумевших добраться до северной границы и перейти ее по причине нехватки денег на взятки или простого везения, власти КНДР построили еще несколько новых трудовых лагерей.

Но общую тенденцию отрицать невозможно. Количество граждан Северной Кореи, желающих получить политическое убежище в Корее Южной, возрастает с каждым годом. В 1995 году на юг полуострова прибыл 41 человек. К 2009 году эта цифра подскочила почти до 3000. За период между 2005 и 2011 годами из КНДР бежало больше людей, чем за все время существования северокорейского государства, образовавшегося в 1953 году, по окончании Корейской войны. К 2012 году число перебежчиков в Южную Корею достигло 24000 человек.

В январе 2005-го, когда Шин направился в сторону границы, условия для побега из страны были относительно благоприятными. Это подтверждается большими количествами северокорейцев, прибывавших в Южную Корею в 2006 и 2007 годах (их было около 4,5 тысячи). Дело в том, что путь из Китая до Южной Кореи занимает у перебежчиков от одного года до двух лет.

Граница КНДР, как правило, становится гораздо прозрачнее, когда у пограничников и представителей власти появляется возможность брать взятки, не опасаясь драконовских наказаний со стороны начальства.

— Сегодня выражение «деньги решают все» справедливо как никогда, — сказал мне сеульский священник Чун Ки Квон, при помощи которого между 2000 и 2008 годами перейти на китайскую сторону, а потом добраться до Южной Кореи смогли больше 600 северо-корейцев.

В тот момент, когда Шин протиснулся между рядами электрифицированной колючей проволоки, в КНДР уже существовала целая подпольная сеть переправки нелегалов, раскинувшая свои щупальца буквально по всей стране. Чун и другие базирующиеся в Сеуле агенты этой сети сказали мне, что при наличии достаточной суммы денег они могут вытащить из Северной Кореи практически кого угодно.

Используя «сарафанное радио», сеульские посредники этой подпольной сети предлагают свои услуги по организации «хорошо подготовленных побегов». Самая бюджетная версия побега стоит меньше 2000 долларов. Люди, воспользовавшиеся этим вариантом, несколько месяцев или даже лет идут до Южной Кореи на своих двоих через Китай, Таиланд или Вьетнам. По пути им приходится преодолевать вброд опасные горные реки, а потом несколько месяцев жить в антисанитарных условиях в тайских лагерях для беженцев.

Пакетный «побег первого класса» продается за десять, а то и больше тысяч долларов и включает в себя поддельный китайский паспорт и авиабилет из Пекина в Сеул. По словам посредников и перебежчиков, полная длительность путешествия «первым классом» составляет всего около трех недель.

Придумали эту схему на рубеже тысячелетий священники из южнокорейских церквей. Поначалу они сами нанимали «приграничных оперативников», которые подкупали северокорейских военных и пограничников, используя для этого пожертвования сеульских прихожан. Однако к тому моменту, как в свои странствия пустился Шин, систему переправки нелегалов взяли под свой контроль и превратили в очень выгодный бизнес сами перебежчики, среди которых было много бывших военных и пограничников.

Эта новая формация торговцев свободой нередко получает наличные авансом у богатых или относительно состоятельных южнокорейских семей, желающих вызволить из Северной Кореи своих родственников. Иногда они работают в кредит и не берут или почти не берут деньги вперед с самого перебежчика или его родных. Каждый прибывающий с Севера получает от правительства Южной Кореи пособие в размере 40 ООО долларов и расплачивается за удачный побег из этой суммы. Но в этом случае выплата значительно превышает базовую ставку.

— Мой босс всегда готов предоставить деньги на взятки и прочие связанные с побегом расходы, — рассказал мне бывший офицер северокорейской армии, работавший сеульским агентом базирующейся в Китае сети по переправке нелегалов, — но по прибытии в Южную Корею человеку придется оплатить его услуги и отдать вдвое больше потраченного.

К 2008 году многие перебежчики стали попадать в самую настоящую долговую кабалу к своим спасителям, и правительству Южной Кореи пришлось изменить порядок выплаты пособий. Его стали выплачивать не целиком, а малыми частями в течение длительного времени. Были введены и поощрительные надбавки для тех, кто смог найти работу и удержаться на ней. Чтобы исключить возможность переливания денег в карманы агентов этих нелегальных организаций, приблизительно четвертая часть пособия отводилась на оплату жилья и коммунальных услуг и могла использоваться только таким образом.

Используя личные контакты и связи в органах власти в КНДР, посредники нанимали проводников, которые забирали людей прямо из дома, доводили до китайской границы, а там с рук на руки сдавали китайским коллегам, в чьи обязанности входила доставка перебежчиков в аэропорт Пекина.

В пригороде Сеула мне довелось поговорить с беженкой, заплатившей в 2002 году 12000 долларов за доставку на Юг своего 11-летнего сына.

— Я даже не ожидала, что все произойдет так быстро, — рассказывала эта женщина, отказавшаяся назвать свое имя, потому что как раз в этот момент вместе с сестрами и братьями платила другому посреднику за переправку в Южную Корею своей матери. — Сына всего за два дня забрали прямо из дома и перевели через реку в Китай. Я буквально потеряла дар речи, когда мне позвонили работники сеульского аэропорта и сказали, что мой сын уже здесь.

Власти КНДР стараются пресекать деятельность подпольных сетей по переправке нелегалов как на границе, так и внутри страны... и периодически достигают в этом определенных успехов.

— Ловят очень многих, — сказал мне бывший северокорейский пограничник Ли Чжон Ён. — Приказ был расстреливать всех, кто помогает людям бежать из страны, без исключений. Я своими глазами видел несколько таких казней. Самые успешные посредники — очень опытные люди с хорошими связями среди военных. Они подкупают пограничников, но командование часто проводит ротации личного состава, и взятки приходится давать снова и снова.

Ли три года прослужил на китайско-северокорейской границе. Он руководил группой секретных агентов, притворявшихся посредниками, проводниками и проникавших, таким образом, в подпольные сети контрабандистов с целью их ликвидации. Уже после побега на Юг Ли рассказал мне, что, пользуясь своими старыми связями в КНДР, переправил на свободу 34 человека.

Шин даже не знал о существовании этого подпольного бизнеса, у него не было денег, не было связей и уж точно заграничных родственников, способных задействовать профессионалов ради его освобождения.

Но благодаря своему умению много замечать и не болтать лишнего он постепенно закрутился в водовороте контрабанды, полулегальной торговли и мелкого взяточничества, в который после массового голода превратилась экономика Северной Кореи.

Бродячие торговцы показали ему, на каких сеновалах спать, в каких городских районах ограбить дом и на каких рынках обменять награбленное на еду. Вечерами, когда все устраивались у костра на ночевку, Шин охотно делился с этими людьми своими припасами.