Отличник вскочил, объятый мгновенным ужасом. Он нырнул под кровать за тапками и кинулся к двери, но столкнулся с входящим Ванькой. Ванька подмел асфальт от бутылочных стекол, выпил пивца и, проводив Лелю, возвращался крайне довольный жизнью.

- Стоять смирно! - гаркнул он, хватая Отличника. - Представляешь, харя, гляжу в окно триста десятой - там Танька Стрельченко, голая как лампочка, а за спиной у нее - Маркелов!.. Оборзело поколение!

Лицо у Отличника скривилось, как от зубной боли.

- А куда это Игореха почесал с такой рожей? Чай к Ботве пить?.. - по инерции весело спросил Ванька, и улыбка уползла в его бороду, как уж в траву. - Эй, чего тут у вас?

- Гапонов только что Нельку чуть не изнасиловал, - прошептал Отличник, глядя Ваньке в глаза.

- Б***ь!.. - сказал Ванька и рванулся вон из комнаты.

Отличник метнулся за ним.

В это время Игорь уже добежал до комнаты Гапонова, стукнул в дверь и, не услышав ответа, вошел.

В комнате все было так, как описала Нелли. По столу разлилась лужа портвейна, в которой лежала бутылка и раскисшие окурки. Гапонов и Генерозов спали. Игорь постоял посреди комнаты, переводя дыхание, сел на стул, как недавно сидел Гапонов, и, подавшись вперед, потряс Гапонова за плечо. Гапонов закряхтел, расклеил мутные глаза и, увидев Игоря, вяло сказал:

- Пошел в жопу...

- Подъем! - крикнул Игорь и коротко, но сильно ударил Гапонова в левый бок.

От этого крика зашевелился и Генерозов. Гапонов застонал, потер кулаками глаза и сел на кровати, спустив босые ноги на грязный пол.

- Чего надо? - невнятно спросил он, взял со стола стакан с опивками чая, глотнул, выплюнул обратно набившуюся в рот заварку, поставил стакан под кровать и застыл в расслабленной позе.

- Так, Гапонов, - начал Игорь. - Ты сегодня затаскивал сюда Караванову? Слушай, учти, если ты хоть раз прикоснешься к ней...

- А ты кто такой? - поднимая голову и сосредоточенно вглядываясь в Игоря, вдруг спросил Гапонов.

- То есть - кто? - с вызовом поинтересовался Игорь. - Ты с похмелья меня уже не видишь?

- Говном воняет - чую, а ни хрена не вижу, - спокойно сообщил Гапонов, глядя на Игоря с таким выражением, с каким обычно ожидают разъяснения недоразумения.

- В общем, так, Гапонов, - уклонился Игорь. - Если ты хоть раз сунешься к Нелли, пеняй на себя. Она не твоя женщина, и заруби это себе на носу.

- Дай ты ему по рылу, Ян, - со своей койки предложил Генерозов.

Гапонов, казалось, задумался.

- Всегда драл кого хочу, - пожимая плечами, словно придя к парадоксальному логическому выводу, сообщил Гапонов Игорю. - Кого хочу, как хочу и скоко хочу.

- А попробуешь Караванову захотеть, будешь разбираться со мной! - предупредил Игорь.

- А тебе разок дам по яйцам, ты и успокоишься.

- Вот что, Гапонов! - взбесился Игорь, наклоняясь к нему. - Ты со мной не шути. Ты со своими шуточками допрыгаешься. Забудь про Караванову, добром говорю. Руки будешь совать - так я их тебе пообломаю, а если полезешь - по стене размажу, усвоил? Она - моя женщина, Гапонов, заучи это. Я за нее тебя любой ценой уделаю. Ты лучше и думать о ней не смей, козел!

Гапонов дослушал Игоря, не торопясь поднял ногу и вдруг мощно пнул по стулу, на котором Игорь сидел. Стул отпрыгнул на метр и с грохотом опрокинулся. Игорь, мелькнув подошвами кроссовок перед лицом Гапонова, рухнул на спину, ударившись затылком об пол.

Мгновение спустя дверь распахнулась, и в комнату ввалился Ванька Симаков.

Весь разговор Игоря с Гапоновым он подслушал. Отличник застал Ваньку возле двери гапоновской комнаты скорчившимся пополам, прилепившим ухо к замочной скважине, с отвердевшим лицом, со скошенными глазами и шевелящейся бородой. Когда в комнате раздался грохот упавшего стула, Ванька моментально разогнулся. Взгляд его из бесконечной пустоты переехал на Отличника.

- Спрячься в кухню от Игоря! - яростно прошептал Ванька, толкнул Отличника в грудь и распахнул дверь.

Отличник, ничего не соображая, вылетел из блока в коридор и юркнул на кухню.

Ванька застал Игоря и Гапонова уже вскочившими и готовыми броситься друг на друга.

- Атас, мужики!.. - закричал он, втискиваясь между ними. - Спокойно, Игореха, спокойно, - тараторил он, обнимая Игоря за талию и увлекая в сторону. - Все живы, Игореха, Красная армия победила, Гитлеру капут...

- Ну-ка пусти!.. - пытаясь вырваться, рычал Игорь.

Гапонов стоял молча. Ванька подтаскивал Игоря к двери.

- Остынь, Игореха, остынь, кому говорят, - твердил он. - Только мордобоя нам еще не хватало... Пойди в коридор, успокойся. Мне самому надо с Яном поговорить. Иди-иди, ты уже все сказал, а мы тебя внимательно выслушали...

Ванька дотащил обалдевшего Игоря до выхода, выпихнул его в блок и сразу захлопнул дверь. Игорь тотчас могуче пнул в нее. Ванька быстро отщелкнул замок, приоткрыл дверь, выставил в коридор бороду и спросил:

- Долбанулся, что ли?.. - и снова захлопнул. Приглаживая руками волосы, Ванька, не глядя ни на кого, прошел в комнату. Гапонов все так же молча сел на кровать. Из коридора не доносилось ни звука.

- Ну и срач у тебя, Ян, - сказал Ванька, неторопливо поднимая стул и усаживаясь на приличном от Гапонова расстоянии. - Давай поговорим, Ян, как мужик с мужиком. Генерозов, ты, наверное, пописать хочешь?

- Пусь здесь остается, - хмуро велел Гапонов.

Ванька заерзал, доставая сигареты, и закурил.

- Чего с Каминским-то сцепился? - поинтересовался он.

Гапонов тоже медленно закурил.

- Кама на меня залупой пошел, - спокойно пояснил он.

- И что дальше делать будешь? - осведомился Ванька, стряхивая пепел в ближайший стакан.

- Что хочу, то и буду, - веско ответил Гапонов.

- Не надо, Ян, доставать Каминского, - сердечно попросил Ванька. - Фигня ведь начнется, сам знаешь.

- А чего мне этот дрищ сделать сможет? Рыпнется - по зубам огребет.

- Ты как пацан, честное слово, - поморщился Ванька. - Ну, своротишь ты ему скулу, так ведь выселят за драку.

- Кто выселит? Сам я себя, что ли, выселю?

- Ну, я тебя как друга прошу, - сдался Ванька. - Оставь его.

- А тебе-то чего?

- Он меня выручал, когда мне было хреново, и я за него заступлюсь.

- Да я против него ничего не имею, - пояснил Гапонов. - Ну, возбухнул раз от гонора - хер с ним. Он мне не мешает, пусь живет.

- Так ты к Каравановой не лезь.

- А чем я его хуже? Он имеет, и я хочу. Она же лядь ощажная.

- Во-первых, она не блядь и блядью не была, - начал Ванька.

- Ага, - перебил Гапонов. - С половиной моего курса перекувыркнулась, и целочка, значит? И сам я ее по пьяни прищемил, но дано.

- Видишь, это было давно, Ян, - устало возразил Ванька. - И про блядство ее - на три четверти вранье. Кому не дала - тот и вонял с досады. А теперь у нее есть постоянный мужик - Каминский, и ты лучше не суйся.

- Токо что мне это Кама вкручивал, теперь ты?

- А что мне прикажешь делать? - удивился Ванька. - Я живу вместе с ним, и это меня задевает! К тому же не обломится тебе.

- Может, и обломиса, - многозначительно сказал Гапонов. - Чего это она Каме дает, а мне не дас? Знаю я этих баб, замуж она хочет, вот и держиса за этого мудозвона. Зесь, в ощаге, эту лядь никто больше, кроме него, не возьмет, а ей дано пора. Еще один аборт - и она уже рожать не сможет, кому такая нужна будет? Тем более если здесь, в ощаге, она мужика не заведет, ее затрахают насмерть.

- Даже если и так, - разозлился Ванька, - Каминский-то берет ее в жены!

- А я, может, тоже на ней бы жениса, - ухмыльнулся Гапонов.

Ванька в изумлении присвистнул.

- А что? - довольный произведенным эффектом, сказал Гапонов. - Баба она хорошая, на рожу красивая и в постели ток знает. За мужа держаса будет, хозясвенная, самосоятельная. А лядовать начнет - успокою.

- И ты думаешь, что если она тебе поверит, что ты на ней женишься, так сразу тебе и даст? А потом ее под зад коленом?

- Сразу и дас, - согласился Гапонов. - А потом видно будет.

- Все равно не даст, Ян, - сказал Ванька. - Не поверит.

- Каме верит, а мне не поверит?

- Мне не объяснить тебе, но положись на мое слово. - Ванька помотал головой, раздумывая. - Я ее лучше, чем ты, знаю и точно говорю: не поверит. Не даст.

- Ну, это я без тя разберусь, - спокойно ответил Гапонов.

Оба они замолчали.

- Слушай, Ян, - с трудом начал Ванька. - Я тебя как друга хочу попросить: выбрось ты все это из головы. Ни к чему хорошему это не приведет. Отстань от них обоих, Ян.

- Пошел ты на хер со своими просьбами, - отрезал Гапонов.

Ванька поднял на него взгляд.

- Не надо так говорить мне, Ян, - вкрадчиво произнес он. - Я с тобой пока по-человечески беседую, как с другом, и зла не хочу.

- Да я сам о себе позабочусь, Ванька.

- Что же ты тогда о себе не позаботился, когда зимой тебя менты загребли? Кто тебя отмазывал, может, помнишь? А когда из техникума тебя плющить приходили, кто еще из наших за тебя вышел, а? Или тот случай с Вьюшковой - припомни, кто тогда все замял?

- А чего ты мне это в лаза тычешь?! - разозлился Гапонов. - Я тя просил тогда, что ли?

- Нет, не просил, я тебе как другу помогал.

- Ну, помог, и спасибо. Что терь, мне те за это всю жизнь ноги целовать?

- Обойдусь без поцелуев. Ты лучше отстань от Каравановой.

- Не лезь не в свое дело, Ванька, я тебе уже сказал.

- А ведь тогда, Ян, я тоже не в свое дело лез.

- Ну что за нафиг, лядь! - в сторону сказал Гапонов. - Ты долбанутый, что ли, ни хера не понимаешь?

- Все я понимаю, Ян, - медленно ответил Ванька. - И то, что ты из-за стояка своего Каравановой жизнь поломаешь - тоже понимаю. Тебе других баб мало, что ли?

- Своих баб считай, Симаков. Ты меня уже достал.

- Дай ты ему в рыло, Ян, - со своей кровати предложил Генерозов. - Видно ведь, чего ему от тебя надо.

- Зажми щель, Говнорезов, - не оглядываясь, сказал Ванька.

- Ах ты... - приподнимаясь, начал Генерозов. Ванька развернулся на него, взял со стола за горлышко бутылку и вдруг швырнул ее в стену над головой Генерозова. Бутылка лопнула, просыпавшись вниз, и Генерозов вжался в койку.

- Я за такую фигню сечас вышвырну тя осюда, Симаков, - спокойно предупредил Гапонов.

- Шакалов своих прижать не можешь, а меня выбросить намылился? - Ванька со злой улыбкой глядел на Гапонова. - Я еще не договорился с тобой. Если ты добром отстать не хочешь, давай посчитаемся. С тебя должок и за технарей, и за Вьюшкову, и за ментов. Давай расплачиваться. Баш на баш - и разойдемся.

- Да ты сам у меня в долгах по уши, - усмехнулся Гапонов. - Еси б не я, тя за пьянку дано уж выперли бы из ощаги. Не начинай лучше, Ванька, кто кому должен. Зесь я хозяин.

- У меня нету хозяев, Гапонов. Учти, если ты снова начнешь под Караванову клинья подбивать, у тебя не с Каминским - сперва со мной разборки будут.

- Хер с пробором я на тя, Симаков, положил, понял?

Ванька надул щеки и медленно выпустил воздух:

- Последнее предупреждение, Гапонов. Я тебя долго уламывал, уговаривал, просил... Не заставляй меня к крайнему средству прибегать. Ведь потом сам себе яйца вырвешь.

- Зец, как ты мне надоел. - Гапонов, глядя на Ваньку, плюнул на пол и встал. Постояв перед Ванькой, качаясь с носков на пятки, он пошел к двери, отпер ее и открыл. Затем он вернулся к Ваньке, встал около него и вдруг схватил его за шкирку, свалил со стула на колени и рванул к выходу.

- Пошел осюда, гондон дырявый! - взревел он. Ванька локтем ударил Гапонова в пах и, когда Гапонов, зарычав, согнулся пополам, вскочил, схватил его за руку и умело выкрутил ее так, что Гапонов развернулся спиной к нему и выгнулся дугой, выпятив живот. Ванька подвел его к грязному столу, взял его за волосы на темени и ткнул его лицом в лужу портвейна.

- Ну, сука, не жить тебе... - прохрипел Гапонов.

- Теперь, Гапон, слушай меня внимательно, - почти спокойно сказал Ванька. - Запоминай, Гапон, сразу, надолго... От Каравановой ты отстаешь навсегда. - Ванька ткнул его в портвейн, как котенка. - Ты даже не думаешь о ней, понял?

- Ах ты, сука... - хрипел Гапонов.

- Это было во-первых. Во-вторых, - не обращая внимания, продолжал урок Ванька, - ты оставляешь в покое Каминского - ни разборок, ни драк, ничего... А в-третьих, завтра на студсовете все мы остаемся жить в общаге - и я, и Каминский, и Караванова, и все мы получаем поселение на будущий год, понял? Твердо запомни эти три требования. А если чего, слушай, Гапон, что я сделаю...

- Ну, с-сука... - твердил Гапонов, и Ванька снова обмакнул его в портвейн.

- Слушай, что я сделаю, - говорил он. - Я беру у Каравановой заявление и несу его в ментовку. Если Караванова не напишет, я сам напишу, мне терять нечего...

- Свидетеля нет, сука...

- Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и все слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего - я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? - Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. - Все услышал? Все понял? Все запомнил?

* * *

Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повел обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет, кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Все помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с черными и алыми окнами, жирные, болотно-зеленые кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.

Ванька плюхнулся на подоконник, под которым стоял мусорный бак. К баку, как щит к надгробию воина, была прислонена крышка. Отличник сел на кухонный стол, чья столешница была покрыта рыжими кругами ожогов. Ванька закурил, поскреб бороду и спросил:

- Ты слышал?

- Слышал.

- Хреново все это... - Ванька сплюнул. - Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда... И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет - чего Нельку позорить...

- Зачем же ты тогда всем этим грозил? - удивился Отличник.

- Сам посуди, отец. - Ванька снова сплюнул. - Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживем год в общаге. Лельке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорехе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьешь, не куришь, учишься зашибись. Ну а о себе я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему еще тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я - пидарас, а он - д'Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Талона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.

Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.

- Игореха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, - продолжил Ванька. - Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать... А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Камин-ский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игореха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорехой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорехе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез и началась бы форменная коррида.

Ванька докурил и ввинтил окурок в стену.

- Игореха, конечно, отличный человек, но слабоват. Он ставку делает только на свою любовь, а это слишком шатко для нашей долбаной жизни. Он думает, что коли с бабами он Александр Македонский, так и в остальных случаях всех победит и на хер пошлет. А разным Гапоновым на его любовь насрать прицельно с пожарной каланчи. Поэтому я и встрял. Хотя по уму мне эта склока - как для жопы дверца...

Ванька, выговорившись, спрыгнул на пол и поглядел на руки.

- Вроде не дрожат больше. Значит, не психую... Пойдем домой, отец. Сейчас Игорехе надо будет еще клизму поставить.

* * *

Игорь с Ванькой сначала поругались, потом помирились, потом ходили в двести двенадцатую к Нелли и Леле, потом решили купить вина и устроить общий ужин, потом поставили вверх дном всю комнату, разыскивая пустые бутылки, чтобы сдать их, потом наконец уперлись в гастроном, успев перед уходом опять разругаться. Отличник же решил снова сесть за учебу. Передряги передрягами, а сессия сессией, и экзамен приближался.

Но погрузиться в учение с головой ему все равно не удалось. Сперва пришел за сигаретами Вадик Стрельченко. Потом по душу Игоря вновь явилась Марина Савцова. Потом кто-то искал, где живет какой-то Бобылев. Потом пришла успокоившаяся Нелли и, ругаясь, долго рылась в продуктовой тумбочке, выбирая что-нибудь на ужин. Потом снова пришла Нелли и, ругаясь, выгнала Отличника из-за стола, чтобы достать тарелки. Потом притащился однокурсник Отличника Максим Зимовец и долго, с унижением и угрозами, выпрашивал учебник. Потом опять пришла Нелли и, ругаясь, забрала соль. Потом в гости завалился Борька Аргунов и, видя, что никого нет, а Отличник занят, разлегся на Ванькиной койке и начал курить. Покурив и не дождавшись внимания, он за гриф, как убитого гуся за шею, подтащил к себе гитару, смел рукой накопившийся от бездействия на струнах музыкальный мусор и заиграл похоронный марш. Тогда Отличник не выдержал.

- Все, Аргунов, - вставая и собирая тетради, подвел он итог. - Не могу я больше в этой проходной учиться. Выметывайся - я запираю комнату и ухожу в читалку.

Читалка находилась на первом этаже. Отличник пошел туда через вестибюль, где на вахте бабку Юльку уже сменил какой-то студент из подрабатывающих старшекурсников. Читалка представляла собой большой, совершенно голый зал, полностью заставленный ученическими партами. За ее окнами в узком скверике вдоль общаги молодые мамы катали коляски и курили сигареты.

В читалке, несмотря на то что в сессию здесь собиралось много народу, стояла благоговейная тишина, нарушаемая лишь осторожным шорохом затекших ног, шелестом страниц и редким шепотом, столь тихим, что он почти превращался в телепатию. Отличник сел подальше от дверей за парту с красивой однокурсницей Милой Северьяновой и наконец-то полностью ушел в учебу.

Он просидел в читалке два или три часа, и его лишь дважды оторвали от занятий: один раз собрала конспекты и ушла Мила, другой раз, пригибаясь, словно под обстрелом, к Отличнику пробрался Игорь и сказал, что Нелли и Леля зовут его перебирать гречку. На это Отличник ответил, что он с утра мыл посуду, а некоторые дрыхли, и пусть они теперь сами перебирают гречку, а он будет учиться, потому что поступал в институт не для того, чтобы мыть посуду за тех, кто ночью шляется по бабам или вышибает двери, и не для того, чтобы перебирать гречку, а чтобы получать высшее образование. Прослушав гневную отповедь Отличника, Игорь, так же пригибаясь, убежал.

Отличник еще некоторое время сидел и читал, и тут за ним пришла Леля.

- Отличничек!.. - театральным шепотом прокричала она и от ужаса округлила глаза. - Мы все уже за стол садимся!..

- Иду-иду, - покорно согласился Отличник, собирая тетради.

Общага переживала последний предсонный всплеск жизни. Двери ее хлопали, пропуская вереницы жильцов и гостей. В вестибюле у телефона-автомата маялась очередь. Со студентом-вахтером уныло ругалась какая-то девушка по поводу журнала, который у нее то ли свистнули со стола вахты, где обычно лежала выписанная студентами почта, а то ли вообще не принесли. На главной лестнице была суета, на черной - голоса, смех и дым сигарет. Балконы усеяли курильщики, как воробьи - телеграфные провода. На кухнях шипела вода в кранах и могуче трещали на плитах сковородки. Из блоков доносился футбольный гвалт и захлебывающаяся скороговорка телекомментатора. Отличник шел по этим лестницам и этим коридорам, о чем-то несущественном болтая с Лелей, и ощущал, что он гаснет, растворяется, наполняя собой общагу, и его осязание становится вечным общажным сквозняком, его зрение смягчается прозрачными сумерками ее помещений, слух его превращается в голоса, смех, хлопанье дверей, кухонный шум, и душа его вмещает в себя всю вселенную общаги с ее радостью, разочарованием, первой любовью, надеждой и болью. Отличник шел и чувствовал, что он любит, бесконечно любит общагу.

* * *

В двести четырнадцатой Ванька, Игорь и Нелли уже сидели возле стола. На подоконнике теснились четыре бутылки, сипящий электрочайник и две кастрюли, у одной из которых из-под крышки валил пар. Ванька ковырял штопором в пробке пятой бутылки. В комнате все было синим от вечера и сигарет.

- Ты, блин, уже заколебал всех!.. - закричал Отличнику Ванька.

- Приперся все-таки... - проворчала Нелли с выражением глубочайшего неудовольствия.

Леля за плечи усадила Отличника и, целуя его в макушку, с вызовом сообщила:

- Он хороший, да! А вы все дураки.

Ванька вскочил, сдвинул четыре стакана и разлил вино.

- Лелька, где у этого чучела бутылка? - спросила Нелли, и Леля, спохватившись, попросила Игоря:

- Игорек, достань там из-за шторы лимонад Отличнику.

- Может, винища, харя? - подмигивая, спросил Ванька.

- Сами пейте вашу бурду, - отозвался Отличник.

- Это не бурда, Отличничек. Ванечка "Алиготе" купил.

- Пусть лимонад пьет, - строго велела Нелли. - Во-первых, неполовозрелым детям вино противопоказано. Во-вторых, он денег не давал. Кстати, Отличник, с тебя два рубля. А в-третьих, хоть один нормальный человек будет среди ваших пьяных рож.

- Радость моя, ты бы лучше занялась тарелками, - ласково попросил Игорь.

- Не ори на меня! - сурово осадила его Нелли.

- Ну, понеслась... - вздохнул Ванька. - Давайте по пять грамм.

- Дождись Нелли, - придержал его Игорь.

- Подлец! - с пафосом сказала Нелли, столовским жестом кидая перед Ванькой тарелку с гречневой кашей и двумя сосисками.

Ванька плотоядно понюхал сосиски, блаженно засопел и обнял Нелли.

- Ты пищевая проститутка, Симаков! - отбрила его Нелли. - Ты женщинам за пищу отдаешься. Убирай из моего уха свою позорную бороденку.

- Ни одного поцелуя без любви, Нелечка! - поддержала ее Леля, раскладывая всем салат.

Наконец Игорь поднял стакан и, потупившись, замолчал.

- Не тяни, отец! - застонал Ванька. - Душа горит!..

- Давайте выпьем за нас, - веско сказал Игорь. - Чтобы мы всегда были вместе и чтобы нам вместе всегда было хорошо.

Все выпили и переключились на тарелки.

- Чего это, Симаков, ты сегодня хорошее вино купил? - спросила Нелли, рассматривая бутылку на подоконнике.

- Это я собезьянничал, - с полным ртом сообщил Ванька. - В гастрономе в очереди передо мной мужик на свадьбу покупал целый ящик "Алиготе". А я что, не жених? Ну и взял тоже. Что крестьянин, то и обезьянин.

- По-моему, чуть-чуть недосолено, - поделился наблюдением Игорь. - Солнышко, подай соль, будь добра...

- Неблагодарная свинья, - подавая соль, сказала Нелли, которая солила кашу. - Больше никогда ничего не получишь.

- Ладно, хватит жрать, - неожиданно быстро сказал Ванька. - Пора погреться. - Он схватил бутылку. - Как говорят французы, "либерте, фратерните, "Алиготе"".

- Не гони коней, Иван, - предостерег его Игорь.

- Пьяница-пьяница, за бутылкой тянется, - поддразнила Леля.

Ванька снова начал разливать. Отличник с изумлением заметил, что из его тарелки уже исчезли салат и обе сосиски.

- Ну ты, Ванька, и горазд жрать, - сказал он с уважением.

- Ем быстро, - ответил Ванька.

- И много, - добавила Нелли.

- И часто, - добавила Леля.

- И не впрок, - подвел итог Игорь. Ванька разлил вино.

- Положить тебе еще салатику, Отличник? - спросила Леля.

- Мине тоже салатику, - пропищал Ванька, подсовывая тарелку.

Нелли взяла свой стакан, посмотрела на свет и удивилась:

- Что там за гадость плавает?..

Она поставила свой стакан Ваньке, а его стакан взяла себе.

- Вы слыхали, друзья мои, что позавчера в пятьсот шестой комнате человеку голову проломили? - вдруг мрачно спросил Игорь.

- Как?! - потрясенно воскликнула Леля и уронила с ложки на стол салат. - За что?..

- Разлил, а потом долго держал, - пояснил Ванька.

- Дурак, - обиделась Леля.

- Надо нам с вами выпить за то, что у нас все обошлось, - сказал Ванька. Отличник понял, что он имеет в виду истории с выселением и с Гапоновым. - Я вот в связи с этим придумал уникальный рецепт, как справиться со всеми жизненными трудностями.

- H-ну? - с сомнением поинтересовалась Нелли.

- Надо все проблемы разделить на две части - разрешимые и неразрешимые, - начал объяснять Ванька. - Разрешимые отбросить. Неразрешимые тоже разделить на две части - важные и неважные. Неважные отбросить. Важные тоже разделить на две части - срочные и несрочные. Несрочные отбросить.

- Короче, - велела Нелли.

- Короче, вот так все делить, делить проблемы, пока наконец не останется последняя, самая главная: где купить пива?

Все расхохотались и стали чокаться. Ванька влил в бороду свой стакан, снова схватил бутылку и разлил оставшееся.

- Иван, умерь свой пыл, - недовольно заметил Игорь.

- Рюмочка по рюмочке - веселый ручеек, - задорно ответил Ванька.

- Вот только напейся сегодня, Симаков! - грозно предупредила Нелли. - Я тебя любить больше не буду!

- Ты, Ванечка, так много пьешь... - робко сказала Леля. - Мы даже познакомились с тобой, когда ты был пьяный.

- Да? - удивился Ванька. - М-м... Не помню. И где это было?

- На втором курсе, в октябре, на дне рождения у Коли Минаева. Ну, это когда Игорь обидел Минаева... Мы играли в вопросы и ответы, а он спросил, почему в магазине минтай без головы дороже минтая с головой?

- И ты в тот день отдалась этому ничтожеству? - подчеркнуто мрачно осведомился Игорь.

- Дурак, - краснея, сказала Леля и толкнула Игоря в бок.

Взяв стакан, она начала пить вино мелкими глотками.

- Между прочим, Леля Леушина, - официально сообщил Игорь, - на втором курсе в октябре у вас еще был роман со мной.

- Заканчивался уже, - язвительно уточнила Леля. - Потому что вы, сударь, меня обесчестили и бросили.

- Значит, Лелька, когда я ночами не спала, думая о твоем будущем, ты у меня мужиков потихоньку отбивала? - ахнула Нелли.

- Ну, Нелечка, ты ведь тогда еще не дружила с Игорем...

- Дружила, - упрямо сказала Нелли. - Мы любим друг друга, Лелька, еще с абитуры, поняла, шлюха ты портовая?

- Осмелюсь возразить, - встрял Игорь, - что я поступил после рабфака, Нелли Караванова, радость моя, и мы не могли быть знакомы с абитуры, ибо я на абитуре никогда не был.

- Подлец! - сказала Нелли.

- Ты же тогда, Нелечка, любила Вовочку Петрова...

Тут Леля и Нелли хором расхохотались так, что Ванька, Игорь и Отличник, не зная чему, засмеялись вслед за ними.

- Расскажи, Нелечка, чем все закончилось, - попросила Леля.

- Дура, тут же дети, - ответила Нелли.

- Ну-ну, выкладывай, радость моя, - сурово насупился Игорь.

- Отличник, ты еще маленький, заткни уши, - велела Нелли. - И вообще, вы - скоты. Зачем вы развращаете мне молодого человека? Я его специально выращиваю в тепличной атмосфере, чтобы он женился на мне, когда я состарюсь и отдалюсь от дел.

- От тел, - поправил Игорь.

- Подлец, - сказала ему Нелли и обратилась к Отличнику: - Отличник, ты помнишь, что обещал на мне жениться?

- Ты изменник, Отличничек, ведь ты мне это обещал!..

- Оставьте его в покое, - досадовал Игорь. - Давайте говорите.

- Гуди, мать, - велел Ванька.

Нелли быстро послала Отличнику поцелуй одними губами.

- Дело было такое, - начала она. - Любили как-то раз мы с Вовочкой Петровым друг друга.

И вот однажды напились и пошли в комнату к нему, он тогда один был. А мы с этой клячей, - Нелли кивнула на Лелю, - на втором курсе жили не в этой общаге, а напротив, а сюда приходили только один раз на день первокурсника. И решила я по пьяни переспать с Петровым... - Нелли искоса глянула на Отличника и чуть не рассмеялась. Ванька сиял, Игорь сидел смурной. - Ну, туда-сюда, захотелось мне перед самым главным покурить. Надела тапки и шубу на голое тело и вышла в коридор. Все мои тряпки у Петрова остались. Петров ждет. Через час вылетает - нет меня нигде. Бегал он, искал, а на вахте его бабка Юлька и спрашивает: не от тебя ли час назад голая девушка в шубе убежала? Петров примчался к нам с Лелькой - я там сижу. Швырнул он мне всю мою одежку, и больше мы с ним не встречались.

- Чего ж ты сорвалась-то от него, мать? - сквозь смех спросил Ванька.

- А я номер комнаты забыла, - пояснила Нелли. - В планировке запуталась, спросить не у кого - ночь. Сперва по этажу рассекала, потом с горя и двинулась домой.

- Типично общажная история, - угрюмо резюмировал Игорь.

- А чем тебе не нравятся общажные истории? - сразу же весело осведомился Ванька.

- Тем же, чем и общага.

- А общага чем не нравится?

- Я думаю, Иван, что от вопросов, которые не поражают собеседника глубиной интеллекта, следует воздерживаться.

- Знаешь, Ванечка, мне общага тоже как-то не нравится, - виновато сказала Леля. - Ну, не то чтобы категорически не нравится, а как-то не по себе здесь. Я едва захожу в общагу, моментально какая-то психованная делаюсь. Здесь атмосфера очень нервная, только крайности признаются, всегда чего-то из себя строить надо. Напряжение, как перед экзаменом, и отдохнуть невозможно. Если бы я могла, я бы, конечно, не жила здесь.

- Ты, солнышко, говоришь верно, но не видишь причин, - сказал Игорь. - Вот сейчас я объясню, а вы послушайте.

- Кто ясно мыслит, тот ясно излагает, - льстиво втиснул Ванька.

- Главный страх в общаге - это подавление личности, - выспренним слогом начал Игорь. - Человек здесь ничего не значит. Во-первых, его личное мнение никем не учитывается и попирается. А во-вторых, сама система здесь обрекает на нищету и бесправие. Любая вещь здесь - шкаф, матрас или кипятильник - чужая, а заменить своим запрещено, да и нелепо. И поскольку нет права чего-либо иметь, человек становится рабом того, кто дает ему со своего плеча. Отсюда проистекают два омерзительных свойства общаги.

- Каких? - спросил Ванька, который, для точности прищурив глаз, разливал вино.

- Их сущность в убеждении, что если человек ничего не имеет, то и считаться с ним нет смысла. Это выражается в том, что в общаге и жилье, и душа человека становятся проходным двором. Аннулирование закона "мой дом - моя крепость" здесь принято называть "общажной вольницей" или "общажным братством". И это квасное братство на руку только нахальству, цинизму и лицемерию. А если жилье и имущество становятся достоянием любого желающего, то и душа становится общественным достоянием. Эта полная открытость уничтожает тайну личной жизни человека, да и вообще таинство жизни. Отсюда и полное пренебрежение к нравственности.

- Давайте выпьем, - быстро вставил Ванька.

- А второе омерзительное свойство общаги - произвол. Здесь власть развращает гораздо быстрее и глубже. И страшно не ущемление прав, а его мотивация: отрицание духовной жизни у человека. Посмотрите сами: все, что здесь делается начальниками, посвящено одной цели - доказать тебе, что у тебя нет души. Благодарю за внимание.

- Но, Игореха, произвол, проходной двор - это все внешнее, - возразил Ванька. - Все равно остаешься самим собой, если, конечно, способен. А произвол - штука опасная и для того, кто его творит. Беззаконие власти порождает беззаконие бунта. Если решаешь вырваться, то свобода просто невообразимая, беспредел...

- Не дай вам бог увидеть русский бунт, - усмехаясь, очень тихо произнесла Нелли.

- Так что, Игореха, произвол в общаге - залог высшей духовной свободы. Ну а проходной двор... Так ведь это квасное братство не с бухты-барахты возникло, это какая-то форма совести... Колебет оно, конечно, часто, но если следовать его законам, то никогда подлости не совершишь...

- Ванечка, не надо материться, - попросила Леля.

- А тайн тут нету - так это двояко расценить можно, - не услышав Лели, продолжал разгоряченный вином Ванька. - Конечно, от этого и дикое общажное блядство. Но из-за того, что жизнь твоя прозрачна, здесь соврать нельзя. Вот за это я люблю общагу больше всего. Демагогии, идиотизма - выше крыши, но лжи здесь нет. Спастись тут только совестью можно. Ложь - это ведь главная защита человека. Если ее отнимают, поневоле психовать начинаешь. Из-за нервозности здесь... ну... сила духовной жизни, что ли, выше. Общага сама тебя к высшей жизни вытаскивает.

- Эта тирада, Иван, по канонам литературных жанров называется панегириком, - веско заметил Игорь. - А он необъективен по многим причинам. Во-первых...

- Погоди, Игореха, дай договорить, - отмахнулся Ванька. Он был красный, потный, взлохмаченный. Внимательно глядя на него, Нелли аккуратно зажгла сигарету. - Здесь соврать нельзя, значит, верно себя оцениваешь и начинаешь к себе серьезно относиться, потому что, кроме себя, ничего больше нет. И жить по-настоящему только здесь начинаешь, потому что общага сразу ставит перед тобой те вопросы, на которые надо отвечать, если хочешь человеком оставаться. И нигде, кроме общаги, с ними напрямую не столкнуться, потому что обычно они растворены в быту, незаметны и даже как-то необязательны, ведь они же глубинные, сокровенные. Да, кроме общаги, и не ответишь на них нигде - накала не хватит, не готов будешь, прощелкаешь их к чертовой матери и останешься последним чмом. Здесь наша жизнь как в фокусе собрана, предельно обострена и обнажена, потому что общага - это... это...

Ванька опять сбился, не находя слов.

- Истина, - вдруг сказал Отличник.

- Не ожидал я, Иван, что ты вдруг окажешься таким пламенным апологетом общаги, - заметил Игорь, - и столько обнаружишь в ней достоинств, доселе нам не ведомых...

- Весь мир - общага, - сказала Нелли.

* * *

Отличник задумался: а чем же для него является общага? Он вспомнил ее всю, словно вышел из пересечения каких-то пространств и оказался напротив ее подъезда, а над ним, надменно не опуская взгляда, стояла общажная стена, сложенная из желтого, как вечность, кирпича. Отличник словно входил в смысл общаги, как в здание, и уже сам только вход нес в себе массу значений. Отличник представил, как он поднимается по ступенькам крыльца, и перед ним ряд из шести дверей. В этом ряду тайна только в крайней левой двери, ибо лишь она открывается, а остальные заперты намертво. Человек, решивший войти в общагу, обязательно почувствует свое ничтожество у этих зачарованных дверей, когда несколько раз подряд не сможет совершить элементарного действия - открыть какую-либо из них. А найдя нужную, он окажется в узком коридорчике, который собьет с толку, заставляя повернуть перпендикулярно тому направлению, на продвижение по которому человек затратил уже столько усилий. Коридорчик этот разделен пополам еще одной дверью, которая, притянутая пружиной, всегда закрыта и хитро открывается на входящего, заставляя его сделать оторопелый шаг назад. И последним толчком этого несложного, но мудрого механизма принижения человека и сбивания спеси является коварный высокий порог, о который спотыкаются слишком робкие и слишком наглые. Для робких это напоминание о необходимости легкого поклона, а для наглых - удар, предупреждающий о том, что все здесь смерды, крепостные господина, воплощенного в громаде общаги, и, как все холопы, они должны оставить за порогом гордость и подчиниться закону, который неслышно и грозно звучит в каждом закутке.

После такого внушения вестибюль выглядит как тронный зал. Здесь, в вестибюле, квадратном, пустом и гулком, сходятся все ниточки от всех марионеток, рассыпанных по этажам. Здесь на телефоне-автомате краской написан его номер, точно очередное беспощадное напоминание о том, что все здесь принадлежит не людям, а чему-то высшему, обладающему правом и возможностью описать и пронумеровать все свое имущество. Те же черты высшего хозяина проступают в почтовом ящике с секциями, откуда торчат замурзанные пачки писем и где над каждой секцией начертана буква алфавита, словно некий символ, обозначающий определенную группу людей в инвентаре хозяина, объединенных по признаку, ускользающему от их понимания. Даже вахта в вестибюле - кафедра из досок, покрытых олифой, - это не более чем очередное свидетельство высшей власти, ибо вахтер и все проходящие мимо не обращают друг на друга никакого внимания.

Отличник вспомнил главную лестницу общаги, по которой постоянно снуют вверх и вниз и где невозможно пройти и марша, чтобы не посторониться, кого-нибудь пропуская. Люди здесь пытаются стать незаметными, тощенькими, скособоченными и услужливыми. Антиподом главной лестницы с ее пристойным внешним видом, иерархией, обязательной вежливостью и энергетическим оброком в виде усталости от долгого подъема служит черная лестница, и она воистину черная. Свет тут не горит, перила сорваны, стены покрыты надписями, а потолки закопчены от сигаретного дыма. Здесь на ступеньках, мешая движению, всегда сидят курильщики, и поэтому черная лестница лучше всего предназначена для сообщения только между соседними этажами. Выхода в мир она не имеет: ниже второго этажа она перекрыта дощатым щитом, а двери в вестибюль заколочены. Хотя черная и главная лестницы вроде бы должны быть конкурирующими, враждующими, на самом деле они не мешают, а помогают друг другу, разделяя функции, необходимые для бытия общаги.

Холлы удручающе голые; они различаются лишь наличием неподобающих предметов - листов фанеры, хромой тумбочки, выброшенной хозяевами, ученической парты, на которую во время дискотек водружается аппаратура. Ощущение сквозняка, пустоты и прохлады в холлах создают двери двух балконов, сквозь которые холлы навылет пронзает солнечный свет.

В длинных и узких коридорах общаги воздух какой-то особый, не воздух, а эфир. Он всегда неспокоен, и даже ночью здесь не бывает тихо, потому что здесь словно бродят призраки иномерных событий, идут по стенам тени людей, дрожит напряжение отзвучавших голосов, текут неуловимые потоки пронесенной здесь когда-то любви, радости, обиды, боли, тоски или ожидания. Здесь трясется синий свет неоновых плафонов, а вдалеке всегда висит квадрат окна, из которого, если смотреть с расстояния, парадоксальным образом видны одни только облака. Зато если подойти вплотную, то можно увидеть весь город целиком - из окон общаги всегда видно больше, нежели позволяет линейная геометрия.

От общаги существует только одно освобождение - лестница на крышу. Главная магистраль не допускает мысли о свободе, и люк здесь закрыт. Если кто-то все-таки делает попытку подняться к нему по стремянке, стремянка лязгает и грохочет, привлекая к беглецу всеобщее внимание и публично позоря его любопытством зевак. Зато через люк над черной лестницей до сегодняшнего дня можно было подняться на крышу, парящую над городом вне пределов законов общаги. Но дальше иного пути, кроме самоубийства, нет.

* * *

Вечер испортил Ринат Ботов. Пьяный, он зачем-то шатался по коридорам, услышал голоса в двести четырнадцатой комнате и постучал. Было уже около полуночи, и Отличник, разозлившись на мужа комендантши, решил лечь спать. Не раздеваясь, он накрылся одеялом, но уснуть не смог - Ринат внес в компанию то угрюмое напряжение, при котором невозможно расслабиться.

Отличник лежал и глядел на Рината, одетого, как и его жена, в тренировочный костюм, глядел на его широкое, темное, мясистое и в то же время красивое татарской красотой лицо, которое сейчас было особенно вялым и тупым. Ринат, усевшись на стул Отличника, допивал вино и молчал. Нелли, пощипывая губу, отвернулась и глядела в черное окно. Игорь, лишь бы не разговаривать, курил сигарету за сигаретой. Леля посидела немного, потом тихонько собрала посуду и ушла ее мыть. Один только Ванька что-то рассказывал Ринату, махал руками, ржал над собственными шутками. Ринат все не уходил и не уходил, и Отличнику стало жаль Ваньку, который своей неестественной оживленностью пытался сгладить неловкость ситуации и прикладывал мучительные усилия к тому, чтобы не обозлить Рината перед завтрашним студсоветом.

- Ванька, спой чего-нибудь, - подсказал Отличник.

Метнув на него благодарный взгляд, Ванька схватил гитару. Он спел свою любимую "Белую акацию", спел "Гори, гори, моя звезда", спел "Степь да степь кругом" - Ринат все сидел над последним стаканом и курил сигареты Нелли. Ванька спел еще песен пять, пока Ринат наконец не осушил стакан и не поднялся.

После его ухода воцарилось молчание. Леля не возвращалась.

- Пойду на мотор, куплю водки, - сказал Ванька. - Дайте денег.

- Может, Иван, остановимся? - грустно спросил Игорь.

Нелли молча достала и протянула Ваньке десятку.

Ванька надел кроссовки и ушел. Лели еще не было. Игорь и Нелли стали о чем-то тихо разговаривать, и Отличник отвернулся к стене. Услышав шорох, они замолчали - то ли испугались, что разбудили Отличника, то ли, наоборот, испугались, что он еще не спит и может их слышать. Отличник понял, что уснуть уже не сумеет, и загрустил оттого, что его присутствие тяготит Игоря и Нелли. Он решил пойти в двести двенадцатую к Леле, сел и пошарил под кроватью ногами, ища тапочки.

- Ты куда, Отличник? - заботливо спросила Нелли.

- В туалет, - сказал Отличник и пошел. Однако в двести двенадцатой Лели не было.

Возвращаться обратно Отличнику не хотелось, он побрел в коридор и там увидел, что Леля с кем-то стоит и курит на балконе. Отличник направился к ней и вдруг узнал в Лелином соседе все того же Рината Ботова. Ринат вдруг придвинулся к Леле, обнял ее и начал целовать. Отличник ясно видел их силуэты в проеме балконных дверей на фоне темного, но яркого неба.

- Не надо, Ринат, не надо... - услышал Отличник Лелин голос. - Нет, ну, прошу тебя... - Ринат тискал Лелю, забираясь под кавалерийский халат. - Уходи, - зло сказала Леля. - Я тебе говорила, что ничего тебе не будет... Иди к своим бабам. Отличник оторопел, замер на месте, но, опомнившись, бросился в кухню, нашарил в потемках крышку мусорного бака и брякнул ею по стене. Выглянув из кухни, он увидел, что Ринат убрал руки и оба они - Ринат и Леля, - щурясь, пристально смотрят в коридор. Отличник вышел и направился к ним.

- Мусор выбросил, - подходя ближе, пояснил он.

Ринат, рассмотрев его, отвернулся. Отличник встал на балконе рядом с Лелей, но по другую сторону от Рината, и облокотился о перила. Некоторое время они втроем стояли молча, потом Ринат засопел, распрямился, плюнул через перила и ушел.

- Он ко мне приставал, - подождав немного, сказала Леля.

- Да я видел... - неохотно сознался Отличник.

- Он уже ко мне давно пристает, - спокойно сказала Леля. - С прошлого Нового года. Говорит, любит, а мне он омерзителен... Ты меня презираешь, Отличничек?

- Господь с тобой, - улыбнувшись, успокоил ее Отличник.

Он поднял лицо. Небосвод над городом был полон мерного, бездонного, вечного и темного света, в котором на разной глубине, то любопытно-близко, то в равнодушной и невообразимой дали горели мелкие звезды. Лунный шар полупрозрачно таял, а сквозь него просвечивала бездна. Отличник ощутил, как сейчас, когда за полночь, в мире наступает время истины и все меняется местами: небо становится главным из всего, что есть в мироздании, а земля истончается в призрак; за внешней простотой видимого мира сквозит беспредельность космического смысла. Во тьме, как корабли, плыли кроны деревьев, темно-синие сверху и рыбно-чешуистые снизу, а рядом с ними на голых скатах крыш коряво торчали антенны, словно разросшиеся, подобно кораллам, железные кресты на фантастических погостах роботов. На асфальте хаотично смешивались и накладывались друг на друга полотнища света от каждого фонаря и лучи теней от столбов и стволов. Вся эта качающаяся, пьяная чересполосица вертикалей казалась ветхими подпорками, сикось-накось поставленными под брюхо великой темноте.

- Поговори со мной, Отличник, - тихо попросила Леля.

- Там, наверное, Игорь и Нелли нас заждались... - первое, что пришло в голову, сказал Отличник, думая о своем.

- Не прогоняй меня.

- Я не прогоняю... Я так просто...

- Не ждут они нас. Они уже трахаются давно.

- М-м-м... - промычал Отличник, который никак не мог сосредоточиться и настроиться на разговор. - А почему Ваньки долго нет? До мотора минута ходу.

- Да вон он сидит, - просто сказала Леля. - Водку пьет.

- Где?.. - снова растерялся Отличник, но тут и сам увидел в тени лип вдоль дороги человека на скамейке. Человек сидел неподвижно, только один раз шевельнулся и блеснула бутылка. Прежние мысли выскочили из головы Отличника. Ему стало жутко. Он не понимал, почему Ванька в одиночестве сидит на скамейке и глушит общую водку.

- Боже мой, надо позвать его... - ежась, сказал Отличник.

- Не надо. Он напиться хочет. Со всеми вместе ему не хватит.

- Что с тобой, Лелечка? - поворачиваясь, спросил Отличник. - Почему ты говоришь про него так... равнодушно?

- Я, может, и не люблю его, - глядя на Ваньку, сказала Леля.

- А кого ты любишь? - тупо спросил Отличник.

- Тебя.

Леля сзади обняла его, прижалась к его спине и положила подбородок на его плечо, касаясь щеки щекой. Отличник почувствовал два мягких, жарких, давящих пятна на своих лопатках. Он ошарашенно молчал. Может быть, он и сам знал то, что сказала ему Леля, только не хотел разбираться, а точнее - верить. Внезапность Лелиного слова окончательно разрушила его способность понимать что-либо. А вдруг и нету на Земле никакого острова Тенерифа, показалось ему. Вдруг здесь, в этой общаге, в Леле и находится то, чего он ждет и даже не решается искать? Страшная жалость шевельнулась в груди Отличника, затыкая горло. Но Отличник с ужасом почувствовал, что он не хочет жалеть, не хочет любить, просто не может любить Лелю, хотя ему надо ее любить. Путь любви к Леле лежит через долгую боль, а в нем боли не было. Было только счастье, поэтому любовь к Леле стала бы ложью. Отличник понял, что он не нуждается в спасении, чем была любовь Лели. В нем столько силы и воли, что он никогда и не будет нуждаться в спасении. Он всегда сможет спасти себя сам. Ему нужна была только радость, а она ждала его под небом Тенерифы. И, словно оправдываясь, он спросил, хотя глупее этого вопроса вряд ли что можно было придумать:

- А как же Ванька?

- Ванечка останется Ванечкой. Он ничего не потеряет.

- Я ничего не понимаю, Леля, - мягко и виновато признался Отличник.

- Ты сам виноват, что я его тоже люблю...

- Почему я? Ты же была с ним знакома и до меня?..

- Ну и что? - По касанию щеки Отличник понял, что Леля улыбается. - Я люблю его так, как ты говоришь, - даром... И в том смысле, что люблю его лучшим, что есть во мне. И в том смысле, что не жду награды. И в том смысле, что зря люблю, напрасно.

- Почему, как же так?.. Лучшее, что есть в душе, - напрасно?..

- Ты почемучка, Отличничек. Значит, еще маленький. Был бы взрослее - не спрашивал бы. Но когда ты повзрослеешь, ты уже не будешь таким... чистеньким.

Леля отстранилась, поцеловала его в макушку, убрала руки и встала рядом. Она молчала и попрежнему улыбалась, поставив локти на перила, сплетя пальцы и глядя куда-то на дорогу.

- Но почему? Объясни мне, Лелечка! - требовал Отличник.

- Почему самое лучшее - даром?.. - Леля продолжала застыло улыбаться, словно говорила о сущей ерунде. - Потому что мне стыдно. Сколько было до меня замечательных людей, великих людей, самых несчастных. Они знали истину об этом мире, а им никто не верил. Их прогнали, осмеяли, надругались над ними, а потом сбросили их в ямы с негашеной известью, сровняли могилы и забыли имена... Такие люди есть и сейчас, но почему я не могу их увидеть, найти, чтобы помочь, полюбить? Почему я такая слепая и черствая? Почему, наконец, они умерли, а я живу? И как мне не стыдно жить в этой вонючей общаге, в этой грязи, когда я думаю о них?.. Почему эта природа так прекрасна, бесконечна, бессмертна, а я мала, погана, смертна, но ставлю себя выше ее, сужу ее, наконец, просто плюю на нее, когда вместо того, чтобы посмотреть в окно, хлещу винище... Ведь от этих звезд свет столько тысяч лет шел, а я и имен их не знаю - стыдно это, непорядочно... Разве не стыдно, разве порядочно жить, когда не знаешь, зачем ты живешь, кто дал тебе эту жизнь? И ведь даже в бога не веришь, чтобы хоть обмануть себя... И вообще... Все главные вещи в мире - такие большие, могучие, но они существуют только в моем сознании, в сознании темного, слабого, ограниченного человека. Чувствуешь свой долг перед ними, а выполнить его как надо не можешь - ведь ты не великий, не могучий, не вечный... Стыдно. Я потому и держусь за Ванечку, что мне перед ним больше, чем перед другими, стыдно. Он ведь все понимает лучше всех нас и пьет именно поэтому, а там любовь его несчастная - только повод... Вот если бы я его любила только потому, что люблю, я бы счастлива была. А вот так, из-за стыда, - одно только мучение.

Леля замолчала, увидев, что Ванька, покачиваясь, идет к общаге. Его фигура была очень темной на фоне светлого от луны асфальта.

Леля распрямилась.

- Пойдем, Отличничек, - сказала она. - Неудобно, если он никого не застанет в комнате...

- Я не хочу пока... - помотал головой ошарашенный Лелиной откровенностью Отличник. - Ты иди одна, Лелечка... Я еще чуть-чуть постою здесь, хорошо?

* * *

В то время когда Леля и Отличник стояли на балконе, Игорь и Нелли ушли в двести двенадцатую комнату и заперли дверь. Игорь прямо у двери начал обнимать Нелли, целовать ее глаза и губы, а Нелли, вялая и сонная от вина, молча и неуверенно отстранялась. Игорь принял ее нежелание за память об истории с Гапоновым. Расстегивая на Нелли блузку, он нежно шептал:

- Забудь все... Кроме нас, сейчас ничего больше нет...

Нелли разделась сама, бросая скомканную одежду куда попало. Ее покачивало. Наклоняя голову и изгибаясь всем телом, она достала из ушей сережки. Игорь аккуратно повесил брюки и рубашку на спинку стула.

Повалившись на кровать, Нелли покорно принимала ласки Игоря, только немного отворачивалась, когда он пробовал ее поцеловать.

- Ты сейчас забудешь, как тебя зовут, радость моя... - хрипло обещал Игорь. - Ты увидишь, что никто не делает этого лучше меня...

- А зачем тебе... так?.. - поддаваясь напору Игоря, равнодушно спросила Нелли.

Игорь молчал, тяжело дыша.

- Душа спасенья ищет, - наконец сказал он.

* * *

Леля, нервно-возбужденная, с ежесекундно меняющимся лицом и белым, почти истеричным блеском в глазах, зашла в комнату вслед за мотающимся Ванькой и сразу заперла дверь. Ванька плюхнулся на стул и в первый же попавшийся стакан налил себе водки из бутылки, которую, осушив наполовину, притащил с собой.

- Ванечка, не пей больше, - дрожащим голосом попросила Леля.

- Больше не буду, - кивнул Ванька. - Но меньше и столько же - буду. - Он брякнул бутылку на стол.

- Не надо, - опять жалобно попросила Леля, садясь рядом.

С Ваньки на миг словно слетело опьянение, когда он твердой рукой поднял стакан, резко выдохнул в сторону и выпил.

- Почему не надо?.. - почти без голоса спросил он и ковырнул чьей-то ложкой засохшие объедки в чьей-то тарелке.

- Ну, ради меня не надо...

- Ради тебя? - Ванька искоса глянул на Лелю. - Ты у меня - сокровище... Это повод поднять за тебя тост.

- Я тебе... Я тебе эту бутылку сейчас об башку расколю! - вдруг с ненавистью, наклонившись вперед, крикнула Леля.

- Это мысль, - жуя, согласился Ванька. - Это, мать... ты здорово придумала... просто, знаешь ли... великолепно...

- Ванечка, - Леля тяжело дышала, - ну оставь водку...

- Чего тебе от меня надо, Леля? - вдруг ясно спросил Ванька.

Леля растерялась. Ванька снова налил. Леля встала и, казалось, не знала, что сделать. Постояв, она вдруг быстро села Ваньке на колени и обняла его за шею. Ванька едва успел убрать стакан.

- Ванечка, но ведь я же люблю тебя, - со слезами, бегущими по лицу, сказала Леля. - Ну, не пей сейчас... Я хочу тебя...

- Давай, мать, лучше дерябнем, - опять пьяно сказал Ванька.

- Я не хочу водки... Я хочу тебя...

- Ничего не получится, мать, - виновато сознался Ванька. - У меня у пьяного ничего не работает.

- А ты посмотри на меня... - убеждала Леля. - Ведь я тебе нравилась, ты сам говорил...

Ванька покорно потрепал Лелю где-то под мышкой.

- Ну, понимаешь, Леля, не хочу я сейчас, - с трудом сказал он и погладил Лелю по голове. - Не могу я... Тоска...

Леля слетела с его коленей, ударившись задом о стол.

- Скотина! - задыхаясь, крикнула она и сжала перед грудью кулачки. - У тебя уже кончено все, что раньше было, а ты еще!..

Она закрыла лицо ладонями и ничком упала на кровать Отличника.

Ванька тяжело вздохнул, медленно налил водки и быстро бросил стакан к бороде. От такого частого питья на этот раз его чуть не вырвало. Он издал горлом утробный звук, схватил другой стакан и вылил себе в рот каплю вина, оставшуюся в нем, чтобы перебить вкус водки. Отглотавшись и отдышавшись, он вытер губы и пересел на кровать Отличника рядом с неподвижно лежащей Лелей.

- Эй, мать, - поглаживая ее по заду, позвал он. - Я больше не пью.

- Зажрись своей водкой, дурак! - сквозь слезы глухо ответила Леля.

- Это ты, мать, дура, - ласково поправил Ванька. - Дурее Ботвы. Я тебе сто пятьдесят пять тысяч раз говорил: нет нигде у меня никакой несчастной любви! Слышишь, мать?.. Нет и не было. Честное пионерское. Бля буду. И никого я не любил и не люблю, кроме тебя, старой дуры. Слышишь меня? Ну скажи, слышишь?

* * *

Отличник сидел на полу в блоке и чуть не плакал. Он пришел с балкона, дважды постучался в двести двенадцатую, потом дважды в двести четырнадцатую, но нигде ему не открыли. Он приложил ухо к замочной скважине и услышал, как скрипят панцирные сетки. "Они уже трахаются давно..." - всплыла в памяти фраза Лели. Там трахаются, и тут трахаются. Там заперто, и тут заперто. Отличник понятия не имел, сколько длится этот процесс. Он вспомнил то предчувствие любви, которое пело в нем при мысли о Тенерифе, и ему вдруг показалось, что лучшие друзья обокрали его.

Из коридора донеслись чьи-то голоса, и Отличник поднялся, надеясь, что это не спит кто-нибудь знакомый, у кого можно посидеть полчасика или даже переночевать. Отличник вышел в коридор и увидел Рината. Отчаяние ударило в виски.

Ринат разговаривал с девушкой, которая жила в самой дальней по коридору двести двадцатой комнате. Весь этаж знал, что эта девушка была любовницей Рината. Свою дверь она приоткрыла сантиметров на десять и держала на цепочке. В щель Отличник видел, что девушка стоит в ночной рубашке, с распущенными по плечам волосами. Отличнику было жаль эту девушку.

Имени ее он не знал. Она училась на одном курсе с Отличником, но держалась особняком, ни с кем не поддерживая отношений. Было ей лет семнадцать. В первый раз Отличник увидел ее после зачисления в институт, когда пришел в профком выписывать ордер на поселение в общагу. Эта девушка просила председателя профкома дать ордер и ей, но председатель отказал, потому что в общагу селили только иногородних студентов. Девушка рассказывала какие-то ужасы о своей семье с отцом-алкоголиком, братом-уголовником и многодетной матерью. Сжалившись, председатель посоветовал ей устроиться в общагу вахтершей, чтобы получить поселение. Когда начались занятия, Отличник с удивлением узнал, что эта девочка все-таки поселилась, причем вахтершей не работает, а живет по-царски: одна в четырехместной комнате. Впрочем, потом Отличник увидел, что у нее ночует Ринат, и понял, какой ценой девочка ушла из дома. Ботва все знала про это, но не трогала ее, хотя иной раз, вытаскивая по ночам из двести двадцатой пьяного мужа, орала и называла блядью. Из-за своего положения девочка стала нелюдима и неразговорчива, и общага, не дождавшись склок или скандалов, вскоре отвернулась от нее и забыла о ней.

- Пусти, - тускло говорил Ринат, упираясь ладонью в дверь.

- Убирайся отсюда, - с ненавистью тихо говорила девочка.

- Пусти, б-твою мать... Дверь, на хер, вынесу, если не откроешь, стерва, - угрюмо предупредил Ринат.

- Ты больше от меня ничего не получишь, - торопливо произнесла она. - Больше не смей прикасаться ко мне, скотина... Можешь выселять меня отсюда, я тебя никогда больше не пущу, понял?

- Дверь выбью, - тупо повторил Ринат и пнул по косяку.

Отличник и сам не понял, как он двинулся к Ринату. Ноги шли, голова плыла в тумане, а дух рвался вон из тела от страха.

- Отстань от нее, Ринат, - очень тоненько сказал Отличник.

Девочка увидела Отличника и испугалась его больше, чем пьяного Рината. Ринат с трудом повернул к нему голову.

- Чего надо? - вяло спросил он.

- Отстань от нее, - теперь осипнув, повторил Отличник.

- Пошел на хер, говнюк, - ответил Ринат, отворачиваясь. - Открой, сука! - велел он и злобно ударил в дверь кулаком так, что девочка отшатнулась вглубь комнаты.

Отличник как во мгле увидел, что его рука вытянулась в пространстве и легла на плечо Рината.

- Отстань от нее, - повторили губы. Никакая другая фраза уже не сочинялась.

Ринат убрал с двери кулак, снова оглядываясь на Отличника, и вдруг гигантская, исполинская пятерня, пахнущая табаком и потом, закрыла Отличнику весь мир, смяла его лицо и толкнула назад. Отличник почувствовал, что летит, и в следующий миг ударился затылком о невообразимо твердый цементный пол.

Свет в глазах Отличника почему-то не погас, а долго-долго тек, шевелился, переливался и, наконец, сгустился в предметы. Голова Отличника лежала в ладонях у девочки, которая только что пряталась за дверью, и перед собой Отличник увидел ее бледное лицо, упавшие волосы и большие темные глаза.

- Не бей его!.. - убегая в сторону, кому-то крикнули глаза и вернулись обратно, слившись с глазами Отличника. - Тебе больно? - спросили они.

Отличник вырвался из притяжения этого взгляда и рассмотрел, что девочка на коленях склонилась перед ним, а он лежит на полу в коридоре. В вырезе ночной рубашки, спустившемся вниз, Отличник увидел бледные, острые грудки девочки. "Вот и Лелька так же всегда... - почему-то подумал Отличник. - Вечно на ней халат точно на десять размеров больше, болтается, как тряпка на швабре..."

- Больно? - спрашивала девочка, щупая затылок Отличника.

- Нет, не больно, все нормально, спасибо, - быстро сказал Отличник и порывисто сел, привалившись спиной к стене.

- Пошли!.. - прогрохотало где-то сверху, и что-то дернуло девочку так, что она вдруг оказалась стоящей на ногах, а потом ее утащило в комнату, и на месте проема выросла дверь.

* * *

Обалдение медленно проходило. Резь в затылке сменилась редкими выстрелами, которые отдавались в темени и в плечах и выдавливали слезы. Отличник пощупал здоровенную шишку и медленно встал. Правая тапочка его отбежала шагов на пять и валялась на боку, как лодка на песке. Отличник добрел до него и всунул ногу.

О том, чтобы вернуться в свою комнату, он и не подумал, будто комнаты не существовало вовсе. В голове была жуткая пустота. Отличнику казалось, будто она образовалась не случайно, а для чего-то важного, требующего чистоты мысли. Если он будет думать о трахающихся друзьях, о Ринате, голова лопнет от вернувшейся боли. Ничего не соображая, он добрался до черной лестницы и двинулся вверх, по квадратной спирали маршей. Ступеньки гармошкой появлялись из мрака. На площадках с неестественной регулярностью вдруг освещались окна. Моментально чернея, как фотобумага на свету, Отличник пересекал слепящие лунные прямоугольники. Дойдя до девятого этажа, он достал ключ, который подарил Игорь, влез по стремянке, отомкнул замок, отвалил крышку люка, выбрался на чердак, бросил замок на прожженный матрас, валяющийся рядом, и выполз на крышу.

Было очень тепло и очень темно. Отличник приблизился к невысокому парапету, накрытому карнизом из оцинкованной жести, и посмотрел вниз. Он захотел прыгнуть, но в голове бешено застреляло оттого, что он наклонился, и Отличник не стал прыгать. Он не мог сделать этого, пока его что-нибудь отвлекает. Рассыпавшиеся над общагой звезды были похожи на колесики и шестеренки развалившихся часовых механизмов, которые, противоборствуя вечности, пытались ее измерить, но потерпели поражение. И к горлу Отличника подкатило сдавленное, предсмертное ликование побежденного, который узрел все неимоверное могущество своего победителя и понял, что принять его вызов уже само по себе победа.

Отличник сел и стал смотреть на город. Пунктиры фонарей вдоль улиц расчертили его на шахматные квадраты. И геометрия города перекликалась с геометрией космоса над головой. Отличник видел тонкие линии, идущие от звезды к звезде. Они перечеркивались, скрещивались, сплетались зигзагами, проявляя рисунки созвездий, таких же простых, гипнотически-примитивных, какие оставили на сводах своих пещер ископаемые людские стада. По тонким стрелам этих линий в острых углах скапливалась незримая энергия. Она текла, нагнеталась, мерцала, и неподвижные созвездия вдруг исполнились величия, волнения, напряжения, страдания. И только так можно было увидеть, что вся материя - земная и космическая - одухотворена насквозь.

Отличник глядел в звездное небо и думал, что во вселенной звезд неизмеримо больше, чем душ. Чем будет он под этими вечными огнями, он, лежащий на глыбе из желтого кирпича, что плывет в дикой пустоте? Зачем создан этот простор, этот свет и эта боль, наполняющая любую вещь в мироздании? И что может сделать он в сравнении с мощью и величием гигантских звездных скоплений и бесконечных пространств? Какой свет рассеет эту мировую тьму и какой звезде он будет принадлежать? И нужен ли кому-нибудь, кроме человека, свет его солнца? Какой свет, какой дар хранится в его душе? И что это такое - дар?

Отличник понимал дар не как душу, не как талант и не как жуткое везение, позволившее человеку очутиться в этом мире и сколько-то здесь жить. Он понимал этот дар как смысл существования человека, но не для самого человека, а для всего мироздания. Как главную идею человека, вполне вероятно не понимаемую даже им самим. А любовь, добро, талант - все это было только ипостасями дара. Даже вся вселенная - это лишь ипостась человека, который ее созерцает. Так же как и любой человек - ипостась общей вселенной. Вспоминая слова Лели о том, что все главные вещи в мире своей бесконечностью противоречат природе смертного человека, Отличник думал, что дар и уравновешивает все. Но что же является его, Отличника, личным даром?

Он многое мог бы принять в себе за дар, но все это было слишком конкретным, ограниченным. И Отличник даже боялся: а вдруг его дар неузнаваем, потому что уродлив, ущербен, ведь у него, у Отличника, попросту нет любви! Конечно, он любил и Лелю, и Нелли. Но все же это была не та любовь, которая мерещилась ему под синим небом Тенерифы. А если без любви дар Отличника изувечен, то своим существованием Отличник калечит весь мир. Отличнику казалось, что зло, нелепость и тупость, процветающие в этом мире, процветают лишь потому, что он никого не любит. А любовью, которая грезилась ему в облике Тенерифы, нельзя любить по собственному желанию. И что же ему тогда надо сделать, чтобы уничтожить мировое зло, мировое уродство? Отличник знал: надо сделать шаг за парапет. Исчезнет он - и исчезнет мировое зло.

Смерть была самым правильным ответом на все, потому что после нее человеку уже невозможно ничего возразить. Лежа на крыше, Отличник думал, что собственное исчезновение всегда при нем, как пульс. Оно - верный ответ на все вопросы, на которые ответить невозможно, но отвечать нужно. Однако синяя надежда Тенерифы говорила Отличнику, что тем мудрее будет этот ответ, чем больше накопится вопросов.

* * *

Отличник проснулся оттого, что страшно замерз. Утренний холод пробрал до костей. Отличник с трудом отклеился от крыши и встал, чувствуя ломоту во всех суставах. Он несколько раз присел и помахал руками, разгоняя кровь. В тело возвращались силы и тепло, голова прояснялась. Отличник подошел к парапету и увидел сонный, пустой город, увидел густой туман, встающий над излучиной реки за больничным парком, прозрачную дымку, плывущую по улицам. Огромное, нежное, розово-голубое небо раздувалось вокруг общаги. Отличник вспомнил все свои страшные ночные мысли, и ему неимоверно захотелось жить, жить, жить в этом мире, любить его, верить ему.

Ликование Отличника было так велико, что даже когда он, спускаясь по стремянке с чердака, увидел на лестничной клетке сидевшего и курившего Рината Ботова, ни одно дурное воспоминание не шевельнулось в груди. Отличник ссыпался по лестницам и побежал в двести четырнадцатую комнату.

Здесь спали Леля и Ванька. Леля лежала на кровати Игоря, закутавшись с головой, и Отличник даже не сразу понял, что это она. Его кровать была заправлена с чисто женским изяществом. Отличник ничуть не хотел спать, был бодр и свеж, энергия переполняла его. Стараясь не звенеть, Отличник собрал со стола грязную посуду и с удовольствием вымыл ее. Потом он ногой с хрустом умял мусор в ведре и решил слетать до помойки.

Общага просыпалась, когда он шел по коридорам. За дверями трещали будильники, шлепали босые ноги, звякали чайники. В блоках шумели краны, и там умывались, фыркали и охали. Отличник спустился в вестибюль и вежливо поздоровался с бабкой Юлькой на вахте. Бабка Юлька только что заступила на дежурство и зевала.

Мусорные контейнеры стояли в дальнем углу асфальтовой площадки за углом. Площадку по диагонали надвое разделяла ровная линия тени от общаги. Под стеной была серебристая синева, дальше - серебристое сияние. Отличник яростно вывалил мусор в ящик и еще поколотил кулаком в донышко ведра. Когда он развернулся и пошел обратно, диагональ тени на асфальте была пересечена вертикальным силуэтом. Улыбаясь и жмурясь, Отличник поднял голову, чтобы рассмотреть, кто это стоит на крыше. В тот же момент девочка, к которой ночью ломился Ринат - а на крыше была именно она, - сделала шаг через парапет и полетела вниз.

И Отличник взмахнул руками, выпустив ведро, которое с грохотом покатилось по асфальту. Тело Отличника изогнулось, словно пыталось избежать страшного удара, словно Отличник хотел поймать эту девочку и бережно поставить на ноги. Но она летела вниз, а окна общаги летели вверх мимо нее. И Отличник успел представить, как дугой качнулся ее позвоночник, когда она сделала свой шаг. И в маленькой дуге, которую описала ее голова, уходя за грань крыши в невесомость, и в огромной дуге, что описал ее взгляд, уже были все дуги мироздания - меридианы, мосты, радуги, Млечные Пути. Но она все равно летела вниз, слишком поздно почувствовав, что сейчас начнется смерть, и желтые, как вечность, кирпичи общажной стены ручьем струились в зенит. Тогда от страха она скорчилась в воздухе, закрыв лицо руками, но все равно, пусть даже ничком и молча, молча, молча, все равно падала, пока асфальт, разрастающийся под ней, не распростерся во всю вселенную и она, как живой метеорит, не ударила в него своим телом.

Она была одета в какую-то легкую блузку и юбку, на ногах - полосатые носки и тапочки, в волосах - заколка. Воздух растрепал ее блузку, сбил набок юбочку, сорвал одну тапку, дыбом поднял волосы. Она упала все в той же позе - с закрытым руками лицом, ничком, чуть подогнув колени. Она ударилась об асфальт, и нижняя половина тела, выгнувшись в талии, подлетела обратно вверх и снова упала, а верхняя - голова, плечи, руки, грудь - словно приклеилась к асфальту и не вздрогнула. Девочка осталась лежать рядом с двумя мокрыми следами от автомобильных колес под высокой стеной общаги.

Отличник постоял, мигая, открывая и закрывая рот, и медленно, как сквозь воду, двинулся к ней. При каждом шаге земля словно бы проваливалась под его ногами. Качаясь, он приблизился и опустился на колени. Глаза девочки были закрыты, губы сомкнуты, волосы облепили лоб и щеки. Голова, как крутое яйцо, упавшее со стола на пол, казалась плоской с той стороны, какой лежала на асфальте. Вокруг пестрели черные капельки. С правой стороны лба к правому виску бежала алая трещинка. Руки и ноги выглядели совершенно целыми, они были живые, незагорелые, свежие, теплые. Юбка задралась, обнажив ляжки и чистые белые трусики. Ноги были подогнуты так естественно, словно девочка лежала в своей постели.

Отличник трясущейся рукой коснулся ее мягкого плеча, будто хотел разбудить, но боялся этого. И вдруг веки девочки поползли вверх, оголяя пустые глазные яблоки, губы расклеились, и вместе с кровью с них сорвался кусочек зуба.