В оставшиеся до Хэллоуина недели мистер Джордж Амберсон обследовал коммерческую недвижимость Дерри и окрестных городков.
     Я, разумеется, не рассчитывал, что за столь короткое время меня примут за своего, но хотел, чтобы местные привыкли к виду моего красного "Санлайнера" и он стал частью городского пейзажа. Вон едет тот парень, который занимается недвижимостью. Он здесь уже почти месяц. И если он знает, что делает, кто-то может заработать на этом деньги .
     Когда люди спрашивали, что именно я ищу, я подмигивал и улыбался. Когда спрашивали, как долго я здесь пробуду, отвечал, что точно сказать не могу. Я ознакомился с географией города и начал изучать другую - словесный ландшафт 1958 года. Узнал, например, что под войной подразумевается Вторая мировая, а конфликт - это Корея. И первая, и второй, слава Богу, закончились. Люди тревожились из-за России и так называемого "отставания по ракетам", но не так чтобы сильно. Люди тревожились из-за подростковой преступности, но не так чтобы сильно. Тянущаяся рецессия людей не смущала: видали времена и похуже. Если ты с кем-то торговался, не считалось зазорным сказать, что ты объевреил их (или они обцыганили тебя). Среди дешевых сластей имелись "горошинки", "восковые губки" и "негритосики". На юге правил Джим Кроу. В Москве Никита Хрущев выкрикивал угрозы. В Вашингтоне президент Эйзенхауэр бубнил о всеобщем благоденствии.
     Вскоре после разговора с Чезом Фрати я побывал на том месте, где прежде стоял металлургический завод Китчнера. Увидел большой, заросший сорняками участок к северу от города и да, согласился с тем, что это идеальное место для торгового центра, особенно если сюда дотянут автостраду "Миля-в-минуту". Но в тот день (в какой-то момент мне пришлось съехать на обочину и дальше идти пешком, потому что колдобины могли повредить автомобиль) участок этот больше напоминал руины древней цивилизации: мои дела, цари, узрите - и отчайтесь . Груды кирпича, ржавые обломки каких-то машин и агрегатов торчали из высокой травы. По центру лежала давно упавшая дымовая труба, покрытая сажей, ее громадное, облицованное керамической плиткой нутро заполняла темнота. Чуть пригнувшись, я смог бы в нее войти, а я не из коротышек.
     За эти недели до Хэллоуина я увидел немалую часть Дерри и ощутил - в немалой степени - его дух. Старожилы относились ко мне благожелательно, но - за одним исключением - о дружбе речь не шла. Исключение составлял Чез Фрати, и, оглядываясь назад, я понимаю, что такое сближение следовало воспринимать настороженно, однако у меня и без того хватало проблем, и я не придал особого значения его странному поведению. Подумал: Иногда просто встречается дружелюбный парень, и все дела , - и на этом остановился. Конечно же, я и представить себе не мог, что другой старожил Дерри, Билл Теркотт, подослал ко мне Фрати.
     Билл Теркотт, он же Бесподтяжечник.

     Бевви-На-Ели говорила, что, по ее мнению, плохие времена для Дерри закончились, но чем дольше я смотрел на этот город (и чем больше чувствовал - особенно чувствовал), тем сильнее верил, что он отличался от других городов. Что-то в Дерри было не так. Поначалу я пытался убедить себя, что дело во мне - не в Дерри. Я пришлый, кочевник по времени, и любой город должен казаться мне странным, перекошенным, совсем как напоминающие кошмарные сны мегаполисы в романах Пола Боулза. Поначалу я придерживался этой версии, но день проходил за днем, знакомство с городом продолжалось - и она представлялась мне все менее убедительной. Я засомневался в справедливости утверждения Беверли Марш о том, что плохие времена закончились, и представлял себе (по ночам, когда не мог заснуть, а такое случалось часто), что она не знала, так ли это. Разве я не заметил сомнения в ее глазах? Словно она сама верила не до конца, но очень хотела. Возможно, не могла обойтись без этой веры.
     Что-то не так.
     Что-то неправильно.
     Пустующие дома, напоминавшие лица людей, страдающих от жуткой душевной болезни. Заброшенный сарай на городской окраине, чья дверь медленно поворачивалась на ржавых петлях, открывая темноту, пряча, снова открывая. Разлом в ограждении на Канзас-стрит, не так далеко от улицы, на которой жила миссис Даннинг с детьми. Для меня изгородь эта выглядела так, будто что-то - или кто-то - проломило ее и свалилось в Пустошь. Детская площадка с медленно вращавшейся каруселью, которую никто не раскручивал - ни дети, ни ветер. При ее движении невидимые подшипники громко скрипели. Однажды я увидел грубо вырезанного из дерева Иисуса, который плыл по реке и исчез в тоннеле под Кэнал-стрит. Длиной три фута. С оскаленными зубами. В терновой короне, сдвинутой набок и съехавшей на лоб. С кровавыми слезами, нарисованными под странными белыми глазами. Этот Иисус напоминал колдовской фетиш. На так называемом Мосту поцелуев в Бесси-парке, среди надписей о школьном духе и вечной любви, кто-то вырезал: "Я СКОРО УБЬЮ СВОЮ МАТЬ", - а ниже кто-то другой добавил: "ДАВНО ПОРА ОНА УЖЕ ВСЯ ПРАГНИЛА ОТ БАЛЕЗНЕЙ". Как-то днем, шагая по восточной границе Пустоши, я услышал жуткий визг, поднял голову и увидел силуэт тощего мужчины, стоявшего на эстакаде железной дороги не так далеко от меня. Он поднимал и опускал руку с зажатой в ней палкой. Визг прекратился, и я подумал: Это собака, и он ее прикончил. Привел туда на веревке и бил, пока она не подохла. Разумеется, я никак не мог этого знать... и, однако, знал. Не испытывал ни тени сомнений.
     Что-то не так.
     Что-то неправильно.
     Имеет ли все это отношение к истории, которую я рассказываю? Истории об отце уборщика и Ли Харви Освальде (маленьком самодовольном говнюке с всезнающей улыбкой и серыми глазами, которые никогда не встречаются с твоими)? Не могу сказать наверняка, однако могу добавить: что-то обитало в упавшей трубе металлургического завода Китчнера. Я не знаю, что именно, да и не хочу знать, но у жерла трубы я видел груду обглоданных костей и маленький изжеванный ошейник с колокольчиком. Раньше с этим ошейником гулял любимый котенок какого-то малыша. А в трубе - далеко, в самой глубине - что-то двигалось и шаркало.
     Зайди и посмотри, вроде бы прошептал в моей голове чей-то голос. Наплюй на все остальное, Джейк, зайди и посмотри. Загляни в гости. Время здесь значения не имеет, время здесь просто уплывает. Ты же знаешь, что хочешь, ты знаешь, тебе любопытно. Может, это еще одна "кроличья нора". Еще один портал.
     Может, и так - но я думал иначе. Я думал, что там меня поджидал Дерри - все то, что отличало этот город от других, все, что было неправильным, пряталось в этой трубе. Впало в спячку. Позволяло людям поверить, что худшее позади, ждало, чтобы они расслабились и напрочь забыли про плохие времена.
     Я торопливо ушел и больше никогда не возвращался в эту часть Дерри.

     В один из дней второй недели октября - к тому времени дубы и вязы на Коссат-стрит полыхали красным и желтым - я вновь посетил закрытый Вестсайдский оздоровительный центр. Уважающий себя охотник за недвижимостью просто не мог удержаться от досконального обследования этого лакомого кусочка, и я опросил нескольких прохожих, интересуясь, что там внутри (на двери, само собой, висел замок) и давно ли закрылся центр.
     Среди прочих я переговорил и с Дорис Даннинг. Словно сошла с картинки - так охарактеризовал ее Чез Фрати. Обычно бессмысленный штамп, а тут очень уместный. Конечно, годы взяли свое, в уголках глаз появилась сеточка морщинок плюс две более глубокие пролегли у рта, но сохранились и бархатистая кожа, и потрясающая фигура с пышной грудью (в пятьдесят восьмом году, когда Джейн Мэнсфилд купалась в лучах славы, большая грудь считалась достоинством и нисколько не смущала счастливых обладательниц). Мы поговорили на крыльце. Приглашение в пустой дом - дети-то в школе - считалось непристойностью и вызвало бы соседские пересуды, с учетом того, что муж "живет отдельно". В одной руке Дорис держала тряпку, в другой - сигарету. Из кармана передника торчало горлышко бутылки с полиролью. Как и большинство жителей Дерри, говорила она со мной вежливо, но отстраненно.
     Да, сказала она, Вестсайдский оздоровительный центр, когда работал, очень ее устраивал. Это удобно, если рядом с домом есть место, куда дети могут пойти после школы и набегаться вволю. Из окна кухни она видела и игровую, и баскетбольную площадки, и теперь оставалось лишь сожалеть, что они пустуют. По ее словам, центр закрыли из-за сокращения бюджетных расходов, но бегавшие глаза и поджатые губы предполагали другое: его закрыли в тот период, когда на город обрушилась волна убийств и исчезновений детей. Сокращение бюджета играло второстепенную роль.
     Я поблагодарил ее и протянул одну из недавно отпечатанных визитных карточек. Она взяла, рассеянно мне улыбнулась и затворила дверь. Мягко, не хлопнув, но изнутри донеслось позвякивание, и я понял, что теперь дверь заперта на цепочку.
     Я думал, что центр может подойти для моих целей, когда наступит Хэллоуин, хотя этот вариант устраивал меня не полностью. Я полагал, что без проблем смогу проникнуть внутрь, а любое из окон фасада обеспечивало прекрасный обзор. Даннинг скорее всего приедет на автомобиле, но я знал, как выглядит его "Понтиак". Согласно сочинению Гарри, в доме мясник появился, когда уже стемнело, однако на улице ярко горели фонари.
     Разумеется, освещенность работала и против меня. Если Даннинг не сосредоточится на доме, он увидит, как я бегу к нему. Да, револьвер у меня был, но точность гарантировалась лишь при стрельбе с расстояния менее пятнадцати ярдов. А я рискнул бы стрелять только с гораздо более близкого расстояния, потому что в вечер Хэллоуина на Коссат-стрит будет полно маленьких призраков и гоблинов. Однако я не мог оставаться в укрытии, дожидаясь, пока он войдет в дом, потому что, согласно тому же сочинению, изгнанный из семейного гнезда муж Дорис Даннинг начал махать молотком, едва переступив порог. И к тому времени, когда Гарри вышел из ванной, убил всех, кроме Эллен. Если я задержусь, то увижу то же самое, что и Гарри: мозги его матери, сочащиеся кровью на диване.
     Я вернулся на полвека в прошлое не для того, чтобы спасти только одного из них. А если он заметит, что я бегу к нему? Я - человек с револьвером, он - с молотком, возможно, позаимствованным из ящика для инструментов в пансионе. Если он заметит меня - слава Богу. Я сыграю роль клоуна с родео, отвлекающего быка. Буду прыгать и кричать, дожидаясь, пока он приблизится, а потом всажу ему в грудь две пули.
     При условии, что сумею нажать спусковой крючок.
     При условии, что револьвер выстрелит. Я проверял его в гравийном карьере на окраине города, и все получилось в лучшем виде... но прошлое упрямо.
     И не хочет меняться.

     Однако, поразмыслив, я пришел к выводу, что для засады в вечер Хэллоуина можно найти место и получше. Конечно, удача мне бы не помешала, но, с другой стороны, все и так складывалось в мою пользу. Бог свидетель, здесь много чего продается, заверил меня Фред Туми в мой первый вечер в Дерри. И прогулки по городу это подтвердили. Когда начались убийства (и не забудьте про сильнейшее наводнение 1957 года), чуть ли не полгорода выставили на продажу. В более дружелюбном месте потенциальному покупателю вроде меня вручили бы ключи от ратуши и устроили бы бурный уик-энд с "Мисс Дерри".
     Но я еще не успел побывать на аллее Уаймора, лежавшей к югу от Коссат-стрит, в квартале от нее. То есть дворы домов на аллее Уаймора граничили с дворами домов на Коссат-стрит. Так что имело смысл заглянуть туда.
     В доме 206 по Уаймор, который находился за домом Даннингов, кто-то жил, зато следующий по левую руку - 202 - подходил мне по всем статьям. Стены недавно выкрасили в серый цвет, крышу перекрыли, однако запертые ставни свидетельствовали о том, что дом пустует. И на заботливо расчищенной лужайке стояла желто-зеленая табличка, какие я видел по всему городу: "ПРОДАЕТСЯ СПЕЦИАЛИСТАМИ "ДЕРРИ ХОУМ РИЭЛ ЭСТЕЙТ"". Эта табличка приглашала меня позвонить специалисту Кейту Хейни и обсудить финансовые вопросы. Такого желания у меня не возникло, но я припарковал "Санлайнер" на свежем асфальте подъездной дорожки (кто-то провел серьезную предпродажную подготовку) и прошел во двор, гордо вскинув голову, расправив плечи, прямо-таки кум королю. Я узнал много интересного, обследуя город, в котором поселился, и среди прочего уяснил для себя один важный принцип: веди себя как угодно, но с таким видом, будто имеешь на это право, и люди решат, что так оно и есть.
     Лужайку во дворе тоже аккуратно выкосили, опавшие листья сгребли, чтобы во всей красе показать бархатистую зелень травы. Механическая газонокосилка стояла под навесом сарая, накрытая зеленым брезентом, аккуратно подоткнутым под сверкающие ножи. Рядом с дверью в подвал примостилась собачья будка, и табличка на ней свидетельствовала, что Кейт Хейни не из тех, кто пренебрегает мелочами: "ДОМ ВАШЕЙ СОБАКИ". В конуре лежала стопка неиспользованных мешков для мусора, придавленная садовой лопаткой и ножницами для подрезки зеленой изгороди. В 2011 году инструменты хранили под замком; в 1958-м их просто прятали от дождя. Я не сомневался, что дом заперт, но меня это не волновало. Я же не собирался вламываться в него.
     Дом 202 по аллее Уаймора и дом Даннингов разделяла зеленая изгородь высотой почти шесть футов. Другими словами, не такая высокая, как я, и хотя зелени хватало, человек мог без особого труда проломиться сквозь нее, отделавшись несколькими царапинами. Но больше всего мне понравилось другое: из дальнего правого угла, за гаражом, открывался двор Даннингов. Я видел два велосипеда. Один, подростковый "Швинн", стоял на откидной подножке. Второй лежал на боку, как сдохший пони. Он принадлежал Эллен. Я узнал его по маленьким колесикам.
     Хватало на траве и игрушек. Среди них я разглядел духовушку "Дейзи" Гарри Даннинга.

     Если вы когда-нибудь играли в любительском спектакле или выступали в роли режиссера школьной постановки (мне в ЛСШ несколько раз приходилось это делать), то знаете, как я провел дни перед Хэллоуином. Поначалу репетиции идут ни шатко ни валко. Есть место для импровизации, шуток, баловства и флирта, раз уж определяются отношения между представителями разных полов. Чей-то промах или отсутствие должной реакции на реплику на этих ранних репетициях - всего лишь повод для смешков. Если актер/актриса опаздывает на пятнадцать минут, он/она может услышать легкий упрек, но скорее всего и только.
     А потом премьера начинает трансформироваться из фантастической грезы в реальность. Импровизации пресекаются, пропадает баловство, а шутки, хотя и остаются, встречаются истерическим смехом, чего не случалось ранее. Проваленные сцены или пропущенные реплики уже не смешат, а раздражают. Актер, опоздавший на репетицию, когда декорации уже на сцене и до премьеры - считанные дни, обязательно получает от режиссера крепкий нагоняй.
     И вот наступает этот вечер. Актеры в костюмах и гриме. Некоторые в диком ужасе; все чувствуют, что не вполне готовы. Скоро они предстанут перед людьми, которые пришли оценить их мастерство. То, что раньше, на пустой сцене, казалось чем-то далеким и эфемерным, вот-вот свершится. И прежде чем поднимется занавес, некоторым Гамлетам, Уилли Ломанам или Бланш Дюбуа придется рвануть в ближайший туалет и проблеваться. Без этого никогда не обходится.
     Поверьте мне насчет блевоты. Я знаю.

     В предрассветные часы хэллоуинского утра я оказался не в Дерри, а в океане. В штормящем океане. Я цеплялся за планширь большого судна - думаю, яхты, - и меня едва не смывало за борт. Ревущий ветер швырял капли дождя мне в лицо. Гигантские волны, черные у основания и пенно-зеленые на гребне, накатывали на меня. Яхта поднималась, накренялась, потом вворачивалась вглубь, словно штопор в бутылочную пробку.
     Я вырвался из этого сна с гулко бьющимся сердцем и скрюченными руками, пытающимися ухватиться за воображаемый планширь. Да только ощущение, что кровать ходит вверх-вниз, осталось. Мой желудок будто отцепился от мышц, которым полагалось удерживать его на месте.
     В такие моменты тело почти всегда мудрее рассудка. Я отбросил одеяло и рванул в ванную, по дороге пнув ненавистный желтый стул. Потом, конечно, пальцы ног болели, но в тот момент я ничего не почувствовал. Я пытался целиком и полностью перекрыть горло, однако добился лишь частичного успеха. Слышал, как странный звук просачивается через него в рот. Что-то вроде: Алк-алк-арп-алк. Яхтой оказался мой желудок, который сначала поднимался, а потом, опускаясь, входил в штопор. Я упал на колени перед унитазом и выблевал обед. За ним последовали ленч и вчерашний завтрак, Бог свидетель, яичница с ветчиной. От вида этой поблескивающей блевотины меня вырвало вновь. Короткая пауза - и новый фонтан рвоты: организм покидало все съеденное на прошлой неделе.
     Только у меня затеплилась надежда, что конец близок, резко скрутило кишечник. Я с трудом поднялся, дернул за цепочку сливного бачка и едва успел сесть, как из меня хлынул бурный поток.
     Но в желудке еще что-то осталось. Он вновь дернулся в тот самый момент, когда кишечник выдал очередной залп. Мне оставалось только одно, и я воспользовался этой возможностью: наклонился и блеванул в раковину.
     Так продолжалось до полудня. К тому времени оба моих выпускных отверстия выдавали только жиденькую кашицу. Всякий раз, когда меня рвало, всякий раз, когда скручивало живот, я говорил себе: Прошлое не хочет, чтобы его меняли . Прошлое упрямо.
     Но я не отказывался от намерения прийти к дому Даннингов до того, как этим вечером там появится Фрэнк. Даже если бы мне пришлось блевать и срать на ходу, я собирался там быть. Собирался там быть, даже если бы ради этого пришлось умереть.

     Мистер Норберт Кин, владелец "Аптечного магазина на Центральной", стоял за прилавком, когда я вошел в торговый зал во второй половине дня. Вращались деревянные лопасти потолочного вентилятора, вовлекая в медленный танец остатки волос на голове мистера Кина. Они напоминали паутинки, колышущиеся под летним ветерком. Одного взгляда на них хватило, чтобы мой измученный желудок предупреждающе дернулся. В белом халате, худощавый (чего там, истощенный донельзя), мистер Кин смотрел, как я приближаюсь к прилавку, и его губы кривились в бледной улыбке.
     - Видимо, вам нездоровится, друг мой.
     - Каопектат, - прохрипел я, не узнав собственного голоса. - Он у вас есть? - А себя спросил: вдруг его еще не изобрели?
     - Подхватили желудочный грипп? - Свет верхних ламп отражался от линз маленьких очков без оправы и растекался в стороны, когда аптекарь двигал головой. Как масло по горячей сковороде , подумал я, и желудок дернулся вновь. - Ходит по городу такая зараза. Боюсь, вам предстоят двадцать четыре малоприятных часа. Вероятно, вирус, но, возможно, вы воспользовались общественным туалетом и забыли помыть руки. Так много людей нынче пренебрегает...
     - Есть у вас каопектат или нет?
     - Разумеется. Второй проход.
     - Резиновые трусы. Где их найти?
     Тонкогубая улыбка стала шире. Резиновые трусы для взрослых - это смешно, понятное дело, если они нужны не вам, а кому-то еще.
     - Пятый проход. Хотя, если будете держаться ближе к дому, они вам не потребуются. Судя по вашей бледности, сэр... и учитывая, как вы потеете... может, лучше никуда и не выходить.
     - Благодарю, - ответил я, представляя, как мой кулак врезается ему в рот и забивает вставные зубы в глотку. И "Полидент" на закуску, приятель .
     По магазину я продвигался крайне медленно, чтобы не трясти свои измученные внутренности больше необходимого. Взял бутылку каопектата (большую, экономичной расфасовки, ставим галочку в списке), потом резиновые трусы (для взрослых, большого размера, ставим галочку). Трусы лежали в отделе "Средства ухода за больным", между клизмами и бухтами желтого пластикового шланга, предназначение которого я даже знать не хотел. Тут же лежали и подгузники для взрослых, но на них я не клюнул. Если б возникла необходимость, натолкал бы в резиновые трусы посудные полотенца. Мысль эта показалось мне забавной, и, несмотря на прискорбное состояние, пришлось подавлять смех. В моем деликатном положении он мог привести к беде.
     Словно чувствуя, что спешка мне противопоказана, скелетообразный фармацевт пробивал мои покупки медленно. Я трясущейся рукой протянул пятидолларовую купюру.
     - Что-нибудь еще?
     - Только одно. Мне плохо, вы видите, что мне плохо, так какого черта ухмыляетесь, глядя на меня?
     Мистер Кин отступил на шаг, улыбка растаяла.
     - Уверяю вас, я не ухмылялся . Желаю вам скорейшего выздоровления.
     Кишки свело судорогой. Я покачнулся, схватил бумажный пакет с покупками, второй рукой оперся о прилавок.
     - Туалет у вас есть?
     Улыбка вернулась.
     - Боюсь, не для покупателей. Почему бы вам не зайти в... одно из заведений через улицу?
     - А вы ведь ублюдок, да? Идеальный чертов дерриец.
     Он застыл. Потом развернулся и направился в закуток, где держал таблетки, порошки и сиропы.
     Я медленно прошествовал мимо стойки с газировкой и вышел за дверь, будто стеклянный человек. День выдался прохладным, температура поднялась не выше сорока пяти градусов , но солнечные лучи обжигали кожу. И я потел. Вновь скрутило живот. Я постоял, опустив голову, одной ногой на тротуаре, другой - в сточной канаве. Отпустило. Пересек улицу, не глядя на автомобили. Кто-то из водителей посигналил. Я удержался от того, чтобы показать ему палец, только потому, что мне и без этого хватало забот. Было не до драки. Я и так воевал с собственным организмом.
     Вновь судорога, низ живота резануло как ножом. Я побежал. Дверь "Сонного серебряного доллара" находилась ближе всего. Рывком распахнув ее, я влетел в полумрак и дрожжевой запах пива. Из музыкального автомата Конуэй Твитти стонал, что все это не всерьез. Мне хотелось ему верить.
     Зал пустовал, если не считать мужчины, сидевшего за пустым столиком, и бармена, который, склонившись над стойкой, решал кроссворд в утренней газете. Бармен вскинул голову, посмотрел на меня.
     - Туалет, - прохрипел я. - Быстро.
     Он указал в глубь зала, и я помчался к дверям с надписями "МАЛЬЧИШКИ" и "ДЕВЧОНКИ". Атаковал первую, как нападающий футбольной команды, вырвавшийся в открытую зону. Внутри воняло говном, сигаретным дымом и хлоркой, от которой слезились глаза. В единственной кабинке дверь отсутствовала, к счастью для меня. Я сдернул брюки со скоростью Супермена, опаздывающего на ограбление банка, развернулся и плюхнулся на сиденье.
     Успел.
     Когда нутро успокоилось, достал из пакета бутыль каопектата и сделал три больших глотка. Желудок начал выворачиваться. Я это пресек. Убедившись, что первая порция не собирается в обратный путь, глотнул еще, рыгнул и медленно накрутил крышку на горлышко. На стене слева кто-то нарисовал пенис и яйца. Яйца взрезали, и из них хлестала кровь. Под этой очаровательной картинкой художник написал: "ГЕНРИ КОСТАНГУЭЙ! ВОТ ЧТО С ТОБОЙ БУДЕТ, ЕСЛИ ЕЩЕ РАЗ ТРАХНЕШЬ МОЮ ЖЕНУ".
     Я закрыл глаза и тут же увидел единственного посетителя бара, который удивленно наблюдал за моим рывком к туалету. Но посетителя ли? На столике перед ним ничего не стояло. Он просто сидел. С закрытыми глазами я ясно видел его лицо. Знакомое мне лицо.
     Выйдя из туалета, Бесподтяжечника я уже не застал. Конуэя Твитти сменил Ферлин Хаски. Я прямиком направился к бармену.
     - Когда я вошел, тут сидел один парень. Кто он?
     Бармен оторвался от кроссворда.
     - Никого не видел.
     Я достал бумажник, вытащил пятерку, положил на стойку возле подставки под пивную кружку с рекламой "Наррагансетта" .
     - Имя.
     После короткого молчаливого диалога с самим собой бармен посмотрел на банку для чаевых, в которой лежала одинокая монетка в десять центов, на другую банку, с маринованными яйцами, и пятерка исчезла.
     - Билл Теркотт.
     Ни имя, ни фамилия мне ничего не говорили. И пустой столик, возможно, ничего не означал, но с другой стороны...
     Я положил на стойку близнеца Честного Эйба.
     - Он приходил, чтобы приглядывать за мной?
     Положительный ответ означал бы, что за мной следили. И не только сегодня. Но почему?
     Бармен пододвинул купюру ко мне.
     - Я только знаю, что он приходит сюда выпить пива, и не одну кружку.
     - Тогда почему сегодня он ушел, не выпив ни одной?
     - Может, заглянул в бумажник и обнаружил в нем лишь пустоту. Я что, похож на гребаную Брайди Мерфи ? А теперь, раз уж вы провоняли мой туалет, почему бы вам не заказать что-нибудь?
     - Там так же воняло и до моего прихода, друг мой.
     Не самая лучшая завершающая реплика, но в сложившихся обстоятельствах на большее меня не хватило. Я вышел, постоял на тротуаре, оглядываясь в поисках Теркотта. Его я не заметил, зато увидел Норберта Кина в витрине аптеки. Сложив руки за спиной, он наблюдал за мной. Без улыбки.

     В двадцать минут шестого я припарковал "Санлайнер" на стоянке, примыкавшей к баптистской церкви на Уитчем-стрит, в которой, согласно объявлению, в пять вечера началось собрание АА. В багажнике "Форда" лежали все вещи, накопленные мной за семь недель проживания в Дерри, или, как я привык его называть, в Необычном маленьком городе. Из незаменимого - только врученный мне Элом портфель "Лорд Бакстон" с его записями, моими записями и оставшейся наличностью. Слава Богу, больше я банковских счетов не открывал.
     На переднее пассажирское сиденье я положил бумажный пакет. С бутылкой каопектата, на три четверти опустевшей, и резиновыми трусами, хотя и не думал, что они мне понадобятся. Желудок и кишечник определенно успокоились, а руки больше не тряслись. В бардачке, под шестью шоколадными батончиками "Пейдей", прятался револьвер. Позднее, заняв исходную позицию между гаражом и зеленой изгородью у дома 202 по аллее Уаймора, я намеревался зарядить револьвер и сунуть за ремень, как мелкий бандит в каком-нибудь второсортном боевике из тех, что показывали в "Стрэнд".
     Еще в бардачке лежал "ТВ-гид" с Фредом Астером и Барри Чейз на обложке. Наверное, в десятый раз после покупки журнала в газетном киоске на Главной улице я раскрыл его на странице с пятничной телевизионной программой:
    
     20.00. "Канал-2": "Новые приключения Эллери Куина", Джордж Надер, Лес Тримейн. "Такая богатая, такая красивая, такая мертвая". Коварный брокер (Уит Бисселл) выслеживает богатую наследницу (Эва Габор), Эллери и его отец начинают расследование.
    
     Я добавил "ТВ-гид", револьвер и шоколадные батончики к тому, что уже (главным образом для подстраховки) лежало в бумажном пакете, вылез из автомобиля, запер его и зашагал к аллее Уаймора. Миновал нескольких мамочек и папочек, сопровождавших в охоте за сладостями детей, еще слишком маленьких, чтобы выпрашивать их самостоятельно. Вырезанные из тыкв фонари лыбились чуть ли не с каждого крыльца, встретилась мне и пара набитых соломой чучел в шляпах набекрень.
     Я прошествовал по середине тротуара аллеи Уаймора с таким видом, будто имею полное право находиться здесь. Когда приблизился к папаше, державшему за руку маленькую девочку с длинными цыганскими серьгами, ярко накрашенными маминой помадой губами и большими черными пластмассовыми ушами над курчавым париком, коснулся рукой шляпы, приветствуя отца, и наклонился к ребенку.
     - И кто ты, милая?
     - Аннет Фуничелло , - ответила девочка. - Она самая красивая мышкетерша.
     - Ты такая же красотка, - заверил я. - И что ты теперь должна сказать?
     На ее лице отразилось недоумение, поэтому папаша наклонился и что-то шепнул ей на ухо. Девочка просияла.
     - Сласто-гадость!
     - Точно, - кивнул я. - Но сегодня никаких гадостей. - И подумал: "За исключением одной, для человека с молотком".
     Я достал из пакета "Пейдей" (для этого мне пришлось сунуть руку под револьвер) и протянул девочке. Она раскрыла свой пакет, и я бросил в него батончик. Случайный встречный, чужак в городе, который не так давно потрясли ужасные преступления, - и тем не менее одинаковое детское доверие читалось на лицах отца и дочери. Дни, когда сладости будут сдабривать ЛСД, наступят не скоро. С предупреждением "НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ, ЕСЛИ НАРУШЕНА ГЕРМЕТИЧНОСТЬ" они еще не сталкивались.
     Папаша снова что-то прошептал.
     - Спасибо, мистер, - поблагодарила меня Аннет Фуничелло.
     - Не за что. - Я подмигнул отцу. - Вам обоим успешной охоты.
     - Завтра у нее разболится живот, - ответил папаша, но улыбнулся. - Пошли, Тыквочка.
     - Я Аннет ! - возмущенно воскликнула девочка.
     - Извини, извини. Пошли, Аннет. - Он еще раз улыбнулся мне, коснулся рукой шляпы, и они пошли дальше в поисках добычи.
     Я не торопясь продолжил путь к дому 202. Принялся бы насвистывать, если б не пересохли губы. Свернув на подъездную дорожку, позволил себе быстро оглянуться. На другой стороне улицы увидел нескольких участников спектакля "Сладость или гадость", но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Прекрасно. Я быстрым шагом прошел подъездную дорожку. Когда оказался за домом, с моих губ сорвался глубокий вздох облегчения. Я занял позицию в дальнем правом углу двора, надежно укрытый от посторонних взглядов гаражом и зеленой изгородью. Во всяком случае, я так думал.
     Заглянув во двор Даннингов, я увидел, что велосипедов нет. Большинство игрушек по-прежнему валялось на траве: детский лук и стрелы с присосками, бейсбольная бита с рукояткой, обмотанной шершавой изолентой, зеленый хула-хуп - но не духовушка "Дейзи". Гарри унес ее в дом. Конечно же, он ведь собирался взять ее с собой, отправляясь на охоту за сладостями в костюме Буффало Боба.
     Тагга уже навешал ему лапшу на уши насчет духовушки? Мать уже сказала: Ты можешь взять духовушку Гарри потому что это не настоящая винтовка? Если нет, все это еще произойдет. Потому что их реплики уже написаны. Мой живот вновь свело судорогой, не из-за инфекции, а от абсолютного осознания, какое открывается во всем своем неприкрытом величии и пробирает до нутра. Это действительно должно произойти. Собственно, уже происходит. Процесс пошел.
     Я посмотрел на часы. По моим ощущениям, я оставил автомобиль на стоянке у церкви час тому назад, но они показывали семнадцать сорок пять. В доме Даннингов семья садилась ужинать... хотя, если я что-то знал о детях, младшие слишком волновались, чтобы есть с аппетитом, а Эллен уже нарядилась принцессой Летоосень Зимавесенней. Скорее всего надела костюм, как только пришла из школы, и довела мать до белого каления просьбами помочь ей с боевой раскраской.
     Я сел, привалился спиной к задней стене гаража, порылся в пакете, достал батончик "Пейдей". Подумал о бедном старом Дж. Альфреде Пруфроке . Не очень-то я от него отличался, хотя не решался съесть шоколадный батончик. С другой стороны, в ближайшие три часа мне предстояло многое сделать, а пустой желудок недовольно урчал.
     К черту , подумал я и развернул батончик. Такой прекрасный на вкус - сладкий, пикантный, сочно жующийся. Два укуса - и от батончика осталась самая малость. Я уже собирался отправить в рот и ее (думая при этом, а почему, скажите на милость, я не прихватил с собой сандвич и бутылку колы), когда краем глаза уловил движение слева. Начал поворачиваться, одновременно сунув руку в пакет за револьвером, но опоздал. Что-то холодное и острое уперлось во впадину левого виска.
     - Вынь руку из пакета.
     Голос я узнал сразу. Охота целоваться со свиньей? - произнес его обладатель, когда я спросил, не знает ли он или кто-то из его друзей человека по фамилии Даннинг. Он еще сказал, что в Дерри полным-полно Даннингов, и я нашел тому подтверждение, но по нашему разговору он сразу понял, какой именно Даннинг меня интересовал. Других доказательств теперь и не требовалось.
     Острие ножа вдавилось сильнее, я почувствовал струйку крови, побежавшую по щеке. Теплую на застывшей от холода коже. Почти горячую.
     - Немедленно вытащи руку, приятель. Думаю, я знаю, что у тебя там, и если рука не будет пустой, твоей сладостью на Хэллоуин станут восемнадцать дюймов японской стали. Эта штуковина острая. Выйдет с другой стороны твоей головы.
     Я вытащил руку - пустую - и повернулся к Бесподтяжечнику. Его волосы грязными патлами падали на уши и лоб. Черные глаза плавали по бледному, заросшему щетиной лицу. Меня охватил страх, едва не перешедший в отчаяние. Едва... но и только.
     Даже если ради этого мне придется умереть, вновь подумал я . Даже если.
     - В пакете нет ничего, кроме шоколадных батончиков, - ровным голосом ответил я. - Если хотите один, мистер Теркотт, вам надо только попросить. Я дам.
     Он схватил пакет, прежде чем я успел потянуться к нему. Воспользовался свободной рукой. В другой Теркотт сжимал штык, я не знал, японский или нет, но, судя по блеску в сгущающихся сумерках, выглядело оружие очень острым.
     Теркотт порылся в пакете и нашел мой "Полис спешл".
     - Ничего, кроме шоколадных батончиков, да? По-моему, это не шоколадный батончик, мистер Амберсон.
     - Мне он нужен.
     - Да, а людям в аду нужна холодная вода, но они ее не получают.
     - Говорите тише.
     Он засунул мой револьвер за пояс, точно так же, как собирался засунуть я, проломившись сквозь зеленую изгородь во двор Даннингов, затем ткнул штыком мне чуть ли не в глаз. Волевым усилием я заставил себя не отпрянуть.
     - Не указывай мне, что делать... - Пошатываясь, он поднялся на ноги. Потер живот, грудь, потом поросшую жестким волосом шею, словно там что-то застряло. Я услышал, как в горле щелкнуло, когда он сглотнул.
     - Мистер Теркотт? Вы в порядке?
     - Откуда ты знаешь мою фамилию? - И тут же добавил, не дожидаясь ответа: - Пит, да? Бармен в "Долларе". Он тебе сказал?
     - Да. А теперь у меня к вам вопрос. Как давно вы следите за мной? И почему?
     Он невесело улыбнулся, продемонстрировав парочку недостающих зубов.
     - Это два вопроса.
     - Просто ответьте на них.
     - Ты ведешь себя... - он поморщился, сглотнул, привалился к задней стене гаража, - словно ты тут начальник.
     Бледность и общее недомогание Теркотта бросались в глаза. В этом ублюдке, мистере Кине, определенно чувствовалась садистская жилка, но я полагал, что диагност он неплохой. Да и кто мог больше знать о донимающих город инфекциях, как не здешний фармацевт?
     Я практически не сомневался, что мне каопектат больше не потребуется, а вот Биллу Теркотту он бы не помешал. Не говоря уже о резиновых трусах, если желудочный грипп принялся за дело.
     Тогда все будет или очень хорошо, или очень плохо , подумал я. Но сам понимал, что это не так. Ничего хорошего быть не могло.
     Не важно. Займу его разговорами. И как только его начнет рвать - при условии, что начнет до того, как он перережет мне горло или застрелит меня из моего же револьвера, - прыгну на него.
     - Скажите мне, - настаивал я. - Думаю, я имею право знать, раз уж не сделал вам ничего плохого.
     - Ты собираешься что-то сделать ему, вот что я думаю. Недвижимость, которую ты ищешь по всему городу, - туфта. Ты приехал сюда, чтобы найти его . - Он мотнул головой в сторону дома, от которого нас отделяла изгородь. - Я это понял, как только ты произнес его фамилию.
     - Как так? В городе полным-полно Даннингов, вы сами это сказали.
     - Да, но для меня важен только один. - Он поднял руку со штыком и рукавом вытер со лба пот. Думаю, в тот момент я мог бы обезоружить его, но побоялся, что шум борьбы привлечет внимание. А если бы револьвер выстрелил, пуля скорее всего досталась бы мне.
     Опять же, во мне проснулось любопытство.
     - Он, должно быть, сделал для вас что-то очень хорошее, раз вы превратились в его ангела-хранителя.
     Он невесело рассмеялся.
     - Хорошо сказал, парень, и в каком-то смысле это правда. Я ему вроде ангела-хранителя. Во всяком случае, пока.
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Я хочу сказать, что он мой, Амберсон. Этот сукин сын убил мою маленькую сестренку, и если кто-нибудь пустит в него пулю... или вонзит нож... - он поднял штык к бледному, мрачному лицу, - так только я.

     Я уставился на него, разинув рот. Откуда-то издалека долетели хлопки: какой-то хэллоуиновский злодей запустил петарды. На Уитчем-стрит со всех сторон закричали дети. Но мы были одни. Кристи и ее приятели-алкоголики называли себя друзьями Билла . Мы могли бы назваться врагами Фрэнка. Идеальная команда... да только Билл Теркотт по прозвищу Бесподтяжечник никак не тянул на командного игрока.
     - Вы... - Я замолчал и покачал головой. - Объясните мне.
     - Будь ты хотя бы наполовину таким умником, каким себя мнишь, сам бы сумел сложить два и два. Или Чеззи тебе не все рассказал?
     Поначалу я не въехал. Потом сообразил. Коротышка с русалкой на руке и веселым лицом бурундука. Только веселость разом исчезла, когда Фрэнк Даннинг хлопнул мужчину по спине и посоветовал держать нос чистым, потому что он очень уж длинный и отмывать его придется долго. А до этого, когда Фрэнк еще рассказывал анекдоты за столом братьев Трекеров в глубине "Фонарщика", Чез Фрати сообщил мне о вспыльчивости Даннинга... хотя, спасибо сочинению уборщика, его слова не стали для меня новостью. Он обрюхатил одну девушку, и ему пришлось жениться. Через год или два она забрала ребенка и сбежала .
     - Улавливаете радиосигнал, Коммандо Коди ? Чувствую, что улавливаете.
     - Первая жена Фрэнка Даннинга - ваша сестра?
     - Логично. Человек говорит заветное слово и выигрывает сто долларов.
     - Мистер Фрати сказал, что она взяла ребенка и убежала. Потому что натерпелась от него.
     - Да, так он сказал, и в это верит большинство людей в городе - Чеззи в том числе, насколько мне известно, - но я знаю правду. Мы с Кларой были очень близки. Я мог бы отдать за нее жизнь, а она - за меня. Ты, вероятно, не понимаешь, как такое может быть, по чувствительности ты мне напоминаешь рыбу, - но так бывает.
     Я подумал о нашем с Кристи лучшем годе - шесть месяцев до свадьбы и шесть после.
     - Не такая уж я рыба. И знаю, о чем вы говорите.
     Он вновь потирал себя, хотя я сомневался, что сознательно: от живота к груди, от груди к шее, потом обратно к груди. Лицо побледнело еще сильнее. Я задался вопросом, а что он съел на ленч, но подумал, что долго гадать не придется: скоро все увижу.
     - Да? Тогда, возможно, тебе покажется несколько странным, что она не написала мне после того, как обосновалась с Майки на новом месте. Не прислала открытку. Я нахожу это более чем странным, потому что она бы так не поступила. Она знала мое отношение к ней. И знала, как я любил малыша. Ей было двадцать, а Майки - год и четыре месяца, когда этот сыплющий анекдотами говнюк сообщил об их исчезновении. Случилось это летом тридцать восьмого. Теперь бы ей исполнилось сорок, а моему племяннику - двадцать один. Он бы уже мог ходить на гребаные выборы. И ты хочешь сказать, что она не написала ни единой строчки своему брату, который не позволил Проныре Ройсу вставить ей, когда мы были детьми? И не попросила у меня немного денег, чтобы устроиться в Бостоне, Нью-Хейвене или где-то еще? Мистер, я бы...
     Он поморщился, издал очень знакомый мне звук: Урк-улп, - и опять привалился к гаражной стене.
     - Вам нужно сесть, - предложил я. - Вы больны.
     - Я никогда не болел. Не простужался с шестого класса.
     Если и так, то болезнь наступала на него с той же скоростью, с какой нацисты катили к Варшаве.
     - Это желудочный грипп, Теркотт. Я всю ночь с ним промучился. Мистер Кин из аптечного магазина говорит, что в городе эпидемия.
     - Этот узкозадый старикан ничего не знает. Я в порядке. - Он мотнул головой, откинув со лба грязные патлы, чтобы показать, что все у него тип-топ. Но лицо побледнело еще больше. И рука, державшая японский штык, тряслась, как и моя до полудня. - Хочешь дослушать или нет?
     - Конечно. - Я украдкой бросил взгляд на часы. Десять минут седьмого. Время, которое недавно тянулось так медленно, теперь летело. И где сейчас Фрэнк Даннинг? Все еще в супермаркете? Я так не думал. Предполагал, что с работы он отпросился пораньше, возможно, сказал, что собирается взять детей на охоту за сладостями. Только планировал он совсем другое. Сидел сейчас в баре, и отнюдь не в "Фонарщике". Туда он приходил за кружкой пива, может, двумя. После такой дозы он еще мог держать себя в руках, хотя - если моя жена могла служить наглядным примером - всегда уходил из "Фонарщика" с пересохшим ртом, а душа криком кричала, требуя добавить.
     Нет, если уж он действительно хотел набраться, то проделывал это в одном из баров для рабочих: в "Стойке", "Долларе", "Ведре". Может, шел в одну из распоследних тошниловок, выстроившихся вдоль вонючего Кендускига, - в "Уоллис" или непристойный "Высший балл", где древние шлюхи с наштукатуренными лицами занимают большинство стульев у стойки. Рассказывал ли он там анекдоты, от которых все заведение покатывалось со смеху? Подходили ли к нему люди, когда он заливал виски или бурбоном угли ненависти в своем мозгу? Нет, если не хотели прямиком направиться к дантисту.
     - Прежде чем мои сестра и племянник исчезли, они с Даннингом снимали небольшой дом у самой границы с Кэшменом. Даннинг крепко пил, а напившись, всегда пускал в ход гребаные кулаки. Я часто видел ее в синяках, а однажды ручка Майки стала черно-синей от запястья до локтя. Я говорю: "Сестра, он бьет тебя и ребенка? Если да, я изобью его". Она отвечает "нет", но не смотрит на меня. И говорит: "Держись от него подальше, Билли. Он сильный. Ты тоже, я знаю, но ты слишком худой. Тебя ветром сдувает. От него тебе достанется". Не прошло и шести месяцев после нашего разговора, как она исчезла. Сбежала, по его словам. Но в той стороне города много лесов. На территории Кэшмена сплошь леса. Леса и болота. Ты понимаешь, что в действительности произошло?
     Я понимал. Другие могли не верить, потому что видели в Даннинге уважаемого горожанина, давно уже взявшего под контроль склонность к алкоголю. Не забудьте и про его обаяние. Но я располагал секретными сведениями.
     - Я думаю, у него поехала крыша. Я думаю, он пришел домой пьяным, и она сказала что-то не то, возможно, что-то самое безобиднейшее...
     Безоб... что?
     Я всмотрелся сквозь изгородь во двор. В кухонном окне мелькнула женщина и исчезла. В casa Даннингов подавали ужин. И что было на десерт? Желе со взбитыми сливками? Слоеный пирог? Вряд ли. Кому нужен десерт в вечер Хэллоуина?
     - Я хочу сказать, он их убил. Вы ведь так думаете?
     - Да... - Он выглядел удивленным и подозрительным. Пожалуй, человек, одержимый навязчивой идеей, всегда так выглядит, когда слышит, как другой соглашается с тем, что не давало ему спать долгими ночами. Это какой-то подвох, мне готовят гадость. Только это не гадость. И определенно не сладость.
     - И сколько тогда было Даннингу? - спросил я. - Двадцать два? Перед ним лежала вся жизнь. Возможно, он сказал себе: "Я совершил ужасное, но смогу это скрыть. Мы живем в лесу, до ближайшего соседа - целая миля..." Соседи ведь жили в миле, Теркотт?
     - Как минимум, - пробурчал он, одной рукой массируя грудину. Штык он опустил. Выхватить его не составляло труда, и скорее всего мне удалось бы вытащить револьвер из-за пояса, но я этого не хотел. Рассчитывал, что болезнь сама разберется с мистером Биллом Теркоттом. Я действительно считал, что проблем не возникнет. Видите, как легко забыть об упрямстве прошлого?
     - Поэтому он увез тела в лес, похоронил и объявил, что они сбежали. Серьезного расследования, конечно, не проводилось.
     Теркотт отвернулся и сплюнул.
     - Он происходил из уважаемой в Дерри семьи. Мои родители приехали из долины Сент-Джона в старом, ржавом пикапе, когда мне было десять, а Кларе - восемь. Французская шваль. Как думаешь?
     Я думал, что Дерри в очередной раз показал себя - вот что я думал. И пусть я понимал любовь Теркотта и сочувствовал его утрате, он говорил о давнем преступлении. А меня больше заботило другое, до которого оставалось менее двух часов.
     - Вы подсунули мне Фрати, да? - Я и так знал ответ, но испытывал разочарование, потому что принял Фрати за дружелюбного горожанина, решившего поделиться местными сплетнями за пивом и жареными ломтиками лобстера. Ошибся. - Ваш приятель?
     Теркотт улыбнулся - точнее, скорчил гримасу.
     - Чтобы я дружил с богатым жидовским ростовщиком? Смех да и только. Хочешь послушать маленькую историю?
     Я глянул на часы и понял, что время еще есть. А пока Теркотт говорит, вирус работает. Я намеревался прыгнуть на Теркотта, едва он первый раз согнется, чтобы блевануть.
     - Почему нет?
     - Я, Даннинг и Чез Фрати одного возраста - нам по сорок два. Ты в это веришь?
     - Конечно. - Но Теркотт, которому жилось тяжело (и который заболевал, пусть и не хотел этого признавать), выглядел лет на десять старше и Даннинга, и Чеззи.
     - Когда мы все учились в выпускном классе старой Объединенной школы, я был помощником тренера футбольной команды. Тигр Билл - так они меня звали. Круто, правда? Я пытался попасть в команду и в девятом классе, и в десятом, но оба раза пролетел. Слишком худой для нападающего, слишком медлительный для защиты. История моей гребаной жизни, мистер. Однако я любил игру и не мог позволить себе дайм на покупку билета - в моей семье денег не водилось, - поэтому стал помощником тренера. Звучит солидно, но ты знаешь, что означала эта должность?
     Разумеется, я знал. В жизни Джейка Эппинга я был не мистером Риелтором, а мистером Старшие Классы, и кое-что оставалось неизменным.
     - Подай-принеси.
     - Да, я приносил им воду. И держал ведро, если кто-то блевал после пробежек в жаркий день, и относил шлем в ремонт. Опять же, оставался на поле, чтобы собрать оставленную ими амуницию, и в душевой подбирал с пола их грязные носки.
     Он поморщился. Я представил, как его желудок превращается в яхту в бушующем море. Вверх она идет, други мои... а потом штопором ввинчивается вниз.
     - И вот однажды, в сентябре или октябре тридцать четвертого, после тренировки, я в одиночестве брожу по полю, собираю накладки, и эластичные бандажи, и все прочее, что обычно остается после них, складываю в тележку на колесиках - и вдруг вижу Чеза Фрати, бегущего через поле, роняя учебники, а за ним гонятся мальчишки... Господи, что это?
     Он повернулся, его глаза выпучились на бледном лице. Вновь я мог попытаться отнять у него револьвер - штык точно бы отнял, - но не сделал этого. Его рука опять потирала грудь. Не живот, а грудь. Мне бы сделать из этого определенные выводы, но я думал о многом другом. В том числе и о его истории. Это проклятие читающих людей. Нас можно соблазнить хорошей историей в самый неподходящий момент.
     - Расслабьтесь, Теркотт. Дети запускают шутихи. Хэллоуин, помните?
     - Что-то мне нехорошо. Может, с вирусом ты прав.
     Пойми он, что болезнь способна вывести его из строя, мог бы совершить что-то поспешное.
     - Забудьте про вирус. Расскажите о Фрати.
     Он ухмыльнулся. На его бледном, потном, заросшем щетиной лице ухмылка выглядела пугающе.
     - Старина Чеззи бежал как дьявол, но они догоняли его. В двадцати ярдах за стойками ворот на южной стороне поля находился овраг, и они столкнули его туда. Ты удивишься, узнав, что среди них был Фрэнки Даннинг?
     Я покачал головой.
     - Затем они спустились в овраг, начали толкать его, пинать, отвешивать оплеухи. Я закричал, требуя, чтобы они это прекратили, и один поднял голову и крикнул мне: "Спускайся сюда и заставь нас, гондон. Получишь двойную порцию". Я побежал в раздевалку, сказал футболистам, что банда подонков избивает мальчишку и, может, они это остановят. Плевать они хотели на то, что кого-то избивают, но подраться любили. Выбежали из раздевалки, некоторые в одном нижнем белье. Хочешь узнать самое забавное, Амберсон?
     - Конечно. - Я вновь глянул на часы. Без четверти семь. В доме Даннингов Дорис, наверное, мыла посуду и смотрела по телевизору "Хантли-Бринкли".
     - Куда-то опаздываешь? - спросил Теркотт. - Уходит гребаный поезд?
     - Вы хотели рассказать что-то забавное.
     - Ах да. Они пели школьный марш! Как тебе это нравится?
     Перед моим мысленным взором возник десяток полуодетых здоровенных парней, бегущих через поле в надежде помахать кулаками и поющих: Вперед, "Тигры Дерри", наш флаг впереди. Действительно, выглядело забавно.
     Теркотт увидел мою улыбку и ответил своей. Натянутой, но искренней.
     - Футболисты врезали паре ублюдков от души. Не Фрэнки Даннингу. Этот бздун увидел, что их слишком много, и дал деру в лес. Чеззи лежал на земле, держась за руку. Сломанную. Все могло закончиться гораздо хуже. Если б не футболисты, он бы наверняка оказался в больнице. Один из них смотрит на него, а потом легонько пинает, как иной раз пинаешь коровью лепешку, в которую чуть не вляпался, и говорит: "И мы бежали сюда, чтобы спасти сало жиденка?" Они заржали. Потому что это вроде шутки, понимаешь? Еврейский мальчик? Сало? - Теркотт уставился на меня сквозь патлы поблескивающих "Брилкримом" волос.
     - Понимаю, - кивнул я.
     - "Да что с того, - говорит другой. - Я надрал пару задниц, и это меня устраивает". Они вернулись в раздевалку, а я помог Чезу выбраться из оврага. Отвел его домой, тревожился, что он лишится чувств или что-то в этом роде. Я боялся, что Фрэнки с друзьями вернутся, но не бросил его. Даже не знаю почему. Тебе бы увидеть дом, в котором он жил, - гребаный дворец. Ломбарды, выходит, приносят прибыль. Когда мы пришли туда, он меня поблагодарил. От всего сердца. Чуть не плакал. "Да ладно, - говорю я. - Терпеть не могу, когда вшестером на одного". И это правда. Но ты знаешь, что говорят про евреев: они не забывают ни долга, ни услуги.
     - И вы попросили его выяснить, что я тут делаю.
     - Я и так знал, что ты делаешь, дружище. Просто хотел убедиться. Чез посоветовал мне оставить тебя в покое. По его мнению, ты хороший парень. Но когда дело касается Фрэнки Даннинга, я никого не оставлю в покое. Никто не связывается с Фрэнки Даннингом, кроме меня. Он мой.
     Теркотт скривился, снова потер грудь. И на этот раз до меня дошло.
     - Теркотт... крутит живот?
     - Нет, грудь. Зажимает.
     Мне это не понравилось, тут же пришла мысль: Он тоже в нейлоновом чулке.
     - Сядьте, а не то упадете. - Я шагнул к нему.
     Он вытащил револьвер. Кожа между сосками - в том месте, куда могла войти пуля, - безумно зачесалась. Я мог разоружить его, подумал я. Конечно же, мог. Но нет, хотел дослушать историю. Хотел узнать.
     - Это ты сядь, братан. Угомонись, как пишут в комиксах.
     - Если у вас сердечный приступ...
     - Нет у меня никакого гребаного сердечного приступа. А теперь сядь.
     Я сел и смотрел снизу вверх, как он приваливается к гаражу. Его губы стали синюшными, а это никак не сочеталось с хорошим здоровьем.
     - Чего ты от него хочешь? - спросил Теркотт. - Вот что я хочу знать. И это я должен узнать, прежде чем решу, что с тобой делать.
     Я тщательно продумал ответ. Словно от него зависела моя жизнь. Может, и зависела. Я не думал, что Теркотт способен на хладнокровное убийство, что бы он там ни говорил, иначе Фрэнк Даннинг давно уже покоился бы рядом со своими родителями. Но в руке Теркотт держал мой пистолет и крайне неважно себя чувствовал. Мог нажать спусковой крючок случайно. А та сила, которая хотела оставить все как есть, могла ему в этом посодействовать.
     Если бы я рассказал все правильно, другими словами, опустил невероятное, он мог мне поверить. Потому что уже верил. Знал сердцем.
     - Он собирается снова это сделать.
     Теркотт хотел было спросить, о чем я, потом его глаза округлились.
     - Ты хочешь сказать... ее? - Он посмотрел в сторону изгороди. До этого момента я не мог утверждать, что он знает, чей там дом.
     - Не только ее.
     - Одного из детей?
     - Не одного - всех. Сейчас он пьет, Теркотт. Загоняет себя в слепую ярость. Ты знаешь об этих его приступах, верно? Только на этот раз он не собирается заметать следы. Ему наплевать. Ярость копилась с того последнего раза, когда Дорис решила, что с нее хватит, и выставила его за дверь. Ты это знаешь?
     - Все знают. Он живет в пансионе на авеню Любви.
     - Он пытался добиться ее расположения, но его обаяние больше не работает. Она хочет с ним развестись, и теперь, понимая, что ее не отговорить, он собирается развестись с ней при помощи молотка. А потом точно так же развестись с детьми.
     Он, нахмурившись, смотрел на меня. С пистолетом в одной руке и штыком в другой. Тебя ветром сдувает, много лет тому назад сказала ему сестра, а сегодня, подумал я, хватило бы самого легкого дуновения.
     - Откуда ты знаешь?
     - У меня нет времени объяснять, но я знаю, будьте уверены. Я здесь, чтобы остановить его. Так что отдайте мой револьвер и позвольте мне это сделать. За вашу сестру. За вашего племянника. И потому, что глубоко внутри вы, я в этом не сомневаюсь, хороший парень. - Последнее, возможно, говорить и не следовало, но, как полагал мой отец, если уж тебе хочется польстить человеку, лучше переборщить. - Иначе вы бы не остановили Даннинга и его друзей, когда они хотели забить Чеза Фрати до полусмерти.
     Он думал. Я буквально слышал, как поворачиваются и щелкают шестеренки в его мозгу. Потом глаза Теркотта сверкнули. Возможно, в последних закатных лучах, но у меня создалось впечатление, будто в голове у него зажглись свечи, совсем как в тыквенных фонарях по всему городу. Он заулыбался. А то, что я от него услышал, мог сказать только психически больной человек... или коренной житель Дерри... или тот, в ком сочеталось и первое, и второе.
     - Он хочет их убить? Ладно, позволим ему.
     - Что?
     Он направил на меня револьвер тридцать восьмого калибра.
     - Сядь, Амберсон. Не дергайся.
     Я с неохотой сел. Пошел уже восьмой час, и Теркотт превращался в человека-тень.
     - Мистер Теркотт... Билл... я знаю, вам нездоровится, поэтому, возможно, вы не можете полностью оценить ситуацию. В доме женщина и четверо маленьких детей. Господи, девочке всего семь лет.
     - Мой племянник был гораздо младше, - ответил он, чеканя каждое слово, словно изрекал великую истину, которая все объясняла. И оправдывала. - Я слишком болен, чтобы убить его, а тебе не хватит духа. Я это вижу.
     Я подумал, что в этом он ошибался. Возможно, Джейку Эппингу из Лисбон-Фоллс и не хватило бы, но тот парень сильно изменился за последние недели.
     - А почему не дать мне попробовать? Вам-то чем от этого хуже?
     - Потому что этого будет недостаточно, даже если ты убьешь говнюка. Я только что это понял. Мне... - он щелкнул пальцами, - вдруг открылось.
     - Это нелогично.
     - Просто тебе не пришлось двадцать лет наблюдать, как люди вроде Фила и Тони Трекеров превозносят его, будто Короля Говно. Двадцать лет женщины строят ему глазки, словно он Фрэнк Синатра. Он ездил на "Понтиаке", тогда как я вкалывал на шести фабриках за минимальную плату, вдыхая пыль, и теперь едва поднимаюсь по утрам. - Рука терла и терла грудь. Лицо бледным пятном выделялось в сумраке двора дома 202 по аллее Уаймора. - Убийство слишком хорошо для этого мандолиза. Что ему нужно, так это сорок лет в Шенке, где в душевой боишься наклониться, чтобы поднять с пола кусок мыла. А выпивка там только одна - спермятина. - Теркотт понизил голос: - И знаешь что?
     - Что? - Я похолодел.
     - Протрезвев, он поймет, как ему их недостает. Он будет сожалеть о содеянном. Ему захочется вернуть все назад. - Теперь он почти шептал, хрипло, с надрывом. Должно быть, так поздней ночью говорят сами с собой неизлечимые безумцы в "Джунипер-Хилл", когда заканчивается действие лекарств. - Может, о жене он особо сожалеть и не будет, а о детях - точно. - Теркотт засмеялся и тут же скривился, будто смех вызвал боль. - Ты, вероятно, наплел чистую хрень, но знаешь что? Я надеюсь, что нет. Мы подождем и увидим.
     - Теркотт, эти дети ни в чем не виноваты.
     - Как и Клара. Как и маленький Майки. - Очертания его плеч приподнялись и опустились. - Хрен с ними.
     - Вы же не хотите...
     - Заткнись. Мы подождем.

     На часах, которые дал мне Эл, стрелки светились, и я с ужасом и в отчаянии наблюдал, как большая движется к нижней точке циферблата, а потом начинает подниматься. До "Новых приключений Эллери Куина" осталось двадцать пять минут. Потом двадцать. Пятнадцать. Я пытался заговаривать с Теркоттом, но слышал от него только: "Заткнись". И он постоянно потирал грудь, остановился лишь затем, чтобы достать сигареты из нагрудного кармана.
     - Отличная идея, - кивнул я. - Вашему сердцу только этого и не хватает.
     - Закрой пасть.
     Он воткнул штык в гравий у гаражной стены и прикурил от обшарпанной зажигалки "Зиппо". Язычок пламени осветил бежавший по его щекам пот, хотя ночь выдалась прохладной. Глаза запали, отчего лицо напоминало череп. Он глубоко затянулся, закашлялся. Тело тряслось, но рука с револьвером - нет. С револьвером, нацеленным мне в грудь. В небе зажглись звезды. До восьми оставалось десять минут. И сколько прошло времени от начала "Приключений" до появления Даннинга? В сочинении Гарри об этом не написал, но я предполагал, что не слишком много. На следующий день занятий в школе не было, однако Дорис Даннинг вряд ли хотела, чтобы семилетняя Эллен кружила по улицам после десяти вечера, даже в сопровождении Тагги и Гарри.
     Пять минут до восьми.
     И внезапно меня осенило. Не возникло ни малейших сомнений в том, что это правда, и я не стал терять ни секунды.
     - Ты же трус.
     - Что? - Он выпрямился, словно ему в зад вогнали палец.
     - Ты меня слышал, - передразнил я его. - "Никто не связывается с Фрэнки Даннингом, кроме меня. Он мой". Ты твердил это себе двадцать лет, да? И все еще с ним не разобрался?
     - Я велел тебе заткнуться.
     - Черт, двадцать два года! Ты не стал связываться с ним и когда он гнался за Чезом Фрати. Побежал за футболистами, как маленькая девчонка.
     - Их было шестеро!
     - Разумеется, но в последующие годы ты не раз и не два мог подстеречь Даннинга одного, однако даже не бросил банановую шкурку на тротуар в надежде, что он поскользнется. Бздун - это ты, Теркотт. Прячешься здесь, как кролик в норе.
     - Заткнись!
     - Убеждаешь себя в какой-то чуши, будто увидеть его в тюрьме - лучшая месть, лишь бы не признавать...
     - Заткнись!
     - ...того, что ты двадцать лет позволял убийце своей сестры ходить безнаказанным...
     - Я предупреждаю тебя! - Он взвел курок револьвера.
     Я ударил себя в грудь.
     - Давай. Сделай хоть это. Все услышат выстрел, приедет полиция. Даннинг увидит, какая тут суета, и уйдет, а в Шоушенк отправишься ты. Готов спорить, там тоже есть фабрика. И ты сможешь работать на ней за пятак в час, а не за бакс и двадцать центов. Только тебе это понравится, потому что не придется объяснять себе, почему ты все эти годы не ударил палец о палец. Будь твоя сестра жива, она плюнула бы теб...
     Он вытянул руку вперед, намереваясь вдавить ствол револьвера мне в грудь, но споткнулся о штык. Я ударил по револьверу ладонью, и грохнул выстрел. Пуля вошла в землю в каком-то дюйме от моей ноги, потому что камешки задели брючину. Я схватил револьвер и наставил на Теркотта, готовый выстрелить, если он потянется за штыком.
     Но он просто привалился к стене гаража, прижав к левой половине груди обе руки, у него в горле клокотало.
     Где-то неподалеку - на Коссат, не на Уаймор - закричал мужчина:
     - Забава забавой, детки, но если кто-нибудь еще раз взорвет "вишневую бомбу", я позвоню копам. И это не шутка!
     Я облегченно вздохнул. Теркотт - тоже, прерывисто, с икотой. Продолжая издавать клокочущие звуки, он сползал по стене гаража, пока не распластался на гравии. Я взял штык, подумал о том, чтобы засунуть за пояс, и решил, что только порежу ногу, когда буду ломиться сквозь изгородь: прошлое старалось изо всех сил. Отбросил штык в темноту двора, услышал, как он обо что-то стукнулся. Может, о стенку конуры с гордым названием "ДОМ ВАШЕЙ СОБАКИ".
     - "Скорая помощь", - прохрипел Теркотт. Его глаза блестели, возможно, от слез. - Пожалуйста, Амберсон. Очень больно.
     "Скорая помощь". Хорошая идея. И повод для смеха. Пробыв в Дерри - в пятьдесят восьмом году - почти два месяца, я все равно сунул руку в правый карман брюк, в котором всегда носил мобильник, если не надевал пиджак. Мои пальцы нащупали мелочь и ключи от "Санлайнера".
     - Извини, Теркотт. Ты родился не в ту эпоху. Откуда угодно "скорую" не вызвать.
     - Что?
     Согласно "Булове", Америка только-только начала смотреть "Новые приключения Эллери Куина".
     - Держись, - ответил я и полез сквозь изгородь, выставив перед собой свободную руку, чтобы защитить глаза от колющих ветвей.

     Посреди двора Даннингов я споткнулся о песочницу и растянулся в полный рост, оказавшись лицом к лицу с пустоглазой куклой, на которой была только диадема. Револьвер вылетел из руки. Стоя на четвереньках, я принялся искать его, думая, что никогда не найду, что упрямое прошлое подложило мне еще одну свинью. Нет, поросенка, в сравнении с желудочным гриппом и Биллом Теркоттом, но очень уж не вовремя. Револьвер я заметил, он лежал на краю трапециевидного светового пятна, отбрасываемого на землю кухонным окном, и в тот же момент услышал шум автомобиля, который ехал по Коссат-стрит. Не ехал - мчался. Ни один водитель в здравом уме не стал бы так гнать на улице, где, несомненно, хватало детей в масках и с пакетами для сладостей. Я знал, кто это, еще до того, как автомобиль остановился, взвизгнув тормозами.
     В доме 379 по Коссат-стрит Дорис Даннинг сидела на диване рядом с Троем, тогда как Эллен носилась по комнате в наряде индейской принцессы: ей не терпелось отправиться на охоту. Трой только что сказал, что поможет съесть сладости, которые она, Тагга и Генри принесут домой. Эллен ответила: "Нет, ты не поможешь, надевай хэллоуинский костюм и иди сам собирать сладости". Все, конечно, засмеялись, даже Гарри, ушедший в ванную: от волнения ему очень захотелось отлить. Потому что Эллен, как и настоящая Люсиль Болл, умела смешить людей.
     Я схватил револьвер. Он вывалился из скользких от пота пальцев. Голень визжала от боли - я приложился ею о бортик песочницы. С другой стороны дома хлопнула автомобильная дверь, раздались быстрые шаги по бетонной дорожке. Я помню, как подумал: Запирай дверь, мама, не только от своего вспыльчивого мужа; сам Дерри идет к тебе в гости.
     Я вновь схватил револьвер, поднялся, покачиваясь на ставших ватными ногах, едва не упал, все-таки устоял и побежал к двери черного хода. На пути лежала крышка подвального люка. Я обогнул ее, убежденный, что она провалится под моим весом. Воздух вдруг превратился в сироп, будто тоже стремился задержать меня.
     Даже если ради этого мне придется умереть, думал я. Если я умру, и Освальд добьется своего, и погибнут миллионы. Даже тогда. Потому что это здесь и сейчас. Потому что они настоящие.
     Дверь черного хода могли запереть. Собственно, я в этом совершенно не сомневался и чуть не свалился с заднего крыльца, когда повернул ручку и дверь распахнулась мне навстречу. Я вошел на кухню, где еще пахло тушеным мясом, которое миссис Даннинг приготовила на "Хотпойнте". Раковину наполняла грязная посуда. На столешнице я увидел соусник и миску с холодной лапшой. Из телевизора доносилась тревожная, будоражащая скрипичная музыка. Кристи называла такую "убийственной". Очень уместная. Также на столешнице лежала резиновая маска чудовища Франкенштейна, которую хотел натянуть на себя Тагга, отправляясь предлагать сладость или гадость. С маской соседствовал бумажный пакет с жирной надписью черным карандашом: "КОНФЕТЫ ТАГГИ, НЕ ПРИКАСАТЬСЯ".
     В своем сочинении Гарри процитировал мать: "Убирайся отсюда с этой штуковиной, ты не имеешь права быть здесь". На самом деле, пробегая по линолеуму к арке, соединяющей кухню и гостиную, я услышал: "Фрэнк? Что ты здесь делаешь? - Голос набирал громкость. - Что это? Что у тебя... убирайся отсюда!"
     А потом она закричала.

     Когда я вбегал в арку, раздался детский голос: "Вы кто? Почему моя мама кричит? Там мой папа?"
     Я повернул голову и увидел десятилетнего Гарри, стоявшего в дверях маленького туалета в дальнем конце кухни, одетого в куртку из оленьей замши, с духовушкой в одной руке. Другой он застегивал ширинку. Тут Дорис закричала вновь. Двое мальчишек тоже кричали. Последовал звук удара - тяжелого, тошнотворного, - и крик оборвался.
     - Нет, папочка, не надо, ты делаешь ей БОЛЬНО!- взвизгнула Эллен.
     Я миновал арку и остановился с разинутым ртом. Отталкиваясь от сочинения Гарри, я всегда предполагал, что мужчина, которого я собирался остановить, будет размахивать обычным молотком, какие держат в ящиках для инструментов. Молотком он не размахивал. Он держал в руках здоровенную кувалду и управлялся с ней, как с игрушкой. Под закатанными рукавами я видел бугры мышц, накачанных двадцатью годами рубки мяса и разделки туш. Дорис свалилась с дивана на ковер. Даннинг уже сломал ей руку - кость торчала сквозь разорванный рукав - и, судя по всему, выбил плечо. На ее побледневшем лице застыло изумление. Она пыталась отползти к телевизору, пряди волос падали на лицо. Даннинг замахивался кувалдой. Следующий удар пришелся бы в голову Дорис, раздробил бы череп, и мозги выплеснулись бы на диванные подушки.
     Эллен, маленькая принцесса, пыталась вытолкнуть отца за дверь.
     - Перестань, папочка, перестань!
     Он схватил ее за волосы и отшвырнул. Она отлетела, с головного убора посыпались перья. Ударилась о кресло-качалку и перевернула его.
     - Даннинг! - крикнул я. - Прекрати!
     Он посмотрел на меня красными, влажными глазами. Пьяный в дымину. Плачущий. Из ноздрей свисали сопли. На подбородке блестела слюна. Лицо перекосило от ярости, скорби, недоумения.
     - Ты, блин, кто такой? - спросил он и бросился на меня, не дожидаясь ответа.
     Я нажал спусковой крючок револьвера, думая: На этот раз он не выстрелит. Это же револьвер из Дерри, и он не выстрелит.
     Но он выстрелил. Пуля попала Даннингу в плечо. Красная роза расцвела на белой рубашке. Его бросило в сторону, а потом он снова попер на меня. Поднял кувалду. Красное пятно увеличивалось на глазах, но он, казалось, ничего не чувствовал.
     Я снова нажал спусковой крючок, но кто-то толкнул меня, и пуля ушла куда-то в потолок. Я услышал пронзительный крик Гарри:
     - Прекрати, папочка! Прекрати, а не то я тебя застрелю!
     Артур Даннинг по прозвищу Тагга полз ко мне, к кухне. И когда Гарри выстрелил из своего ружья - ка-чау! - Даннинг опустил кувалду на голову Тагги. Лицо исчезло под волной крови. Кусочки костей и пряди волос взлетели в воздух. Капли крови забрызгали люстру. Эллен и миссис Даннинг кричали, кричали, кричали.
     Вновь крепко держась на ногах, я выстрелил в третий раз. Пуля разорвала щеку Даннинга до уха, но не остановила его. Он уже не человек, подумал я тогда. В его глазах, из которых лились слезы, в раззявленном рту, скорее жующем, а не вдыхающем воздух, я видел бездонную пустоту.
     - Ты, блин, кто? - повторил он, а потом добавил: - Это незаконное вторжение.
     Он замахнулся кувалдой и ударил по горизонтальной дуге. Я упал на колени, скрючился и вроде бы разминулся с двадцатифунтовым бойком кувалды, хотя макушку обдало жаром. Револьвер вылетел из моей руки, ударился о стену, отскочил в угол. Что-то теплое потекло по лицу. Понимал ли я, что он лишь пропахал в моем скальпе шестидюймовую борозду, и для того чтобы отключить меня или убить, ему не хватило осьмушки дюйма? Не могу сказать. Все произошло менее чем за минуту, секунд за тридцать. Жизнь может развернуться на пятачке, и когда это происходит, разворачивается она быстро.
     - Беги! - крикнул я Трою. - Хватай сестру и беги! Кричи, зови на помощь! Кричи во весь...
     Даннинг взмахнул кувалдой. Я отпрыгнул назад, боек угодил в стену и пробил доски обшивки. Взлетело облако штукатурки, смешавшись с пороховым дымом. Телевизор продолжал работать. Скрипки по-прежнему играли "убийственную" музыку.
     И пока Даннинг пытался вырвать кувалду из стены, что-то пролетело мимо меня. Духовушка "Дейзи". Ее бросил Гарри. Ствол угодил Фрэнку Даннингу в разорванную щеку, и он вскрикнул от боли.
     - Маленький ублюдок! Я тебя за это убью!
     Трой уже нес Эллен к двери.
     С этим все хорошо, подумал я. По крайней мере для них я изменил бу...
     Но прежде чем он успел выскочить из дома, в дверном проеме возник кто-то еще и свалил Троя Даннинга с сестренкой на руках. Я не разглядел, кто это, потому что Фрэнк уже высвободил кувалду и шел на меня. Я попятился, одной рукой вышвырнув Гарри на кухню.
     - Беги через черный ход, сынок. Быстро. Я задержу его, пока ты...
     Фрэнк Даннинг издал дикий вопль и замер. И тут же что-то вылезло у него из груди. Фокус, да и только. Это что-то покрывала кровь, и я не сразу понял, что вижу острие штыка.
     - Это тебе за мою сестру, ублюдок, - прохрипел Билл Теркотт. - Это тебе за Клару.

     Даннинг повалился вперед. Ноги - в гостиной, голова - в арке, ведущей на кухню. Острие вонзилось в пол и удержало его на весу. Одна нога дернулась, и он застыл, словно умер, пытаясь отжаться.
     Все кричали. Воздух пропитался запахами сгоревшего пороха, штукатурки, крови. Дорис пыталась доползти до убитого сына, волосы падали ей на лицо. Я не хотел, чтобы она это видела - удар кувалды раскроил голову Тагги до челюсти, - но остановить ее не мог.
     - В следующий раз у меня получится лучше, миссис Даннинг, - проскрипел я. - Обещаю.
     Мое лицо заливала кровь. Мне пришлось протереть от нее левый глаз. Сознания я не потерял, так что понимал, что рана не слишком серьезная. К тому же крови из ран на голове всегда выливается немерено. Я попал в передрягу, и, если рассчитывал на новую попытку, следовало убираться отсюда, быстро и незаметно.
     Правда, без еще одного разговора с Теркоттом я уйти не мог. Если, конечно, тот был в состоянии говорить. Он лежал у стены, рядом с ногами Даннинга. Держался за грудь и жадно хватал ртом воздух. На мертвенно-бледном лице синели губы, совсем как у мальчишки, наевшегося черники. Я протянул к нему руку. Он схватился за нее, как утопающий - за соломинку, но в его глазах поблескивала веселая искорка.
     - И кто у нас бздун, Амберсон?
     - Не ты, - ответил я. - Ты герой.
     - Да, - просипел он..- Не забудь бросить гребаную медаль в мой гроб.
     Дорис уже обнимала убитого сына. Трой ходил кругами, прижимая голову Эллен к груди. Он не смотрел на нас, похоже, не осознавал, что мы здесь. Эллен вопила в голос.
     - Все у тебя будет хорошо, - заверил я Теркотта, будто знал. - А теперь послушай, потому что это важно. Забудь мое имя.
     - Какое имя? Ты мне не представлялся.
     - Точно. И... ты знаешь мой автомобиль?
     - "Форд". - Его голос затихал, но взгляд не отрывался от моих глаз. - Хорошая тачка. Кабриолет. Двигатель с "Уай-блоком". Модель пятьдесят четвертого года... или пятьдесят пятого.
     - Ты никогда его не видел. Это самое важное, Теркотт. Этим вечером я должен покинуть город, и большую часть пути мне ехать по автостраде, потому что местных дорог я не знаю. Если я доберусь до центрального Мэна, все будет хорошо. Ты понимаешь, что я тебе говорю?
     - Никогда не видел твой автомобиль. - Его лицо перекосило. - Твою мать, как же больно.
     Я прижал пальцы к его колющейся щетиной шее и пощупал пульс. Быстрый и очень неровный. Издалека уже доносился вой сирен.
     - Ты поступил правильно.
     Его глаза закатились.
     - В самый последний момент. Не знаю, о чем я думал. Наверное, рехнулся. Послушай, дружище. Если они тебя поймают, не говори им, что я... ты понимаешь, что я...
     - Никогда. Ты с ним разобрался, Теркотт. Он был бешеным псом, и ты его пришиб. Твоя сестра гордилась бы тобой.
     Он улыбнулся и закрыл глаза.

     Я пошел в ванную, схватил полотенце, намочил в раковине, вытер залитое кровью лицо. Бросил полотенце, схватил еще два и выскользнул на кухню.
     Мальчик, который привел меня сюда, стоял на выцветшем линолеуме у плиты и наблюдал за мной. И хотя лет шесть прошло с тех пор, как он в последний раз сосал большой палец, сейчас он вспомнил эту детскую привычку. Широко открытые, очень серьезные глаза переполняли слезы. Кровавые веснушки рассыпались по щекам и лбу. Этот мальчик только что получил сильнейшую психологическую травму, но я точно знал, что он уже не станет Гарри-Жабой. И не напишет сочинение, над которым я заплачу.
     - Кто вы, мистер? - спросил он.
     - Никто. - Я прошел мимо него к двери. Однако он заслуживал большего. Сирены приближались, но я остановился, оглянулся. - Твой добрый ангел. - И выскользнул за дверь в хэллоуинский вечер 1958 года.

     Я прошел по Уаймор к Уитчем, увидел синие мигалки, направляющиеся к Коссат-стрит, пошел дальше. Углубившись еще на два квартала в жилой район, повернул на Джерард-авеню. Люди стояли на тротуарах. Смотрели в ту сторону, откуда слышались сирены.
     - Мистер, не знаете, что случилось? - спросил меня какой-то мужчина. Он держал за руку Белоснежку, обутую в кроссовки.
     - Я слышал, дети запускали "вишневые бомбы", - ответил я. - Может, устроили пожар. - И продолжил идти, отворачиваясь от него, чтобы он не увидел левой половины моего лица. Фонарь находился неподалеку, а из раны на голове все еще текла кровь.
     Пройдя четыре квартала, я вновь повернул к Уитчем. Теперь я находился далеко к югу от Коссат, так что на Уитчем-стрит царили темнота и спокойствие. Все патрульные автомобили, вероятно, съехались к месту преступления. Меня это радовало. Я почти добрался до угла Гроув и Уитчем, когда колени начали подгибаться. Оглядевшись, я убедился, что охотников за сладостями нет, и сел на бордюрный камень. Не мог позволить себе останавливаться, но пришлось: с утра я выблевал все, что находилось в желудке, за день съел лишь один паршивый шоколадный батончик (после чего Теркотт приставил штык к моему виску) и едва уцелел в жестокой схватке, отделавшись лишь ранением, до сих пор непонятно, насколько тяжелым. Или я останавливался, чтобы дать телу собраться с силами, или, потеряв сознание, валился на тротуар.
     Опустив голову между коленей, я несколько раз медленно и глубоко вдохнул, как меня учили на курсе оказания первой помощи, который я прошел в колледже, чтобы получить сертификат спасателя. Поначалу увидел голову Тагги Даннинга, разлетающуюся под ударом кувалды, и едва не лишился чувств. Потом подумал о Гарри, забрызганном кровью брата, а в остальном невредимом. Об Эллен, не впавшей в кому, из которой ей не выйти. О Трое. О Дорис. Ее переломанная рука могла болеть до конца жизни, но по крайней мере она осталась жива.
     - Я это сделал, Эл, - прошептал я.
     Но что я сделал в 2011 году? Что я сделал с 2011 годом? На эти вопросы еще предстояло ответить. Если из-за "эффекта бабочки" случилось что-то ужасное, я мог вернуться назад и стереть изменение... Если только, меняя судьбу семейства Даннингов, я каким-то образом не изменил и жизненный путь Эла Темплтона. Допустим, закусочной уже нет. Допустим, Эл никогда не перебирался в Лисбон-Фоллс из Оберна. Или не открывал закусочную. Это представлялось маловероятным... но я сидел на бордюрном камне в пятьдесят восьмом году, по моей короткой стрижке пятьдесят восьмого года лилась кровь, и как такое вообще могло быть?
     Пошатнувшись, я поднялся, чтобы двинуться дальше. Справа, на Уитчем-стрит, достаточно далеко от меня, перемигивались синие огни. На углу Коссат-стрит собралась толпа, все стояли спиной ко мне. Церковь, рядом с которой я оставил автомобиль, находилась на другой стороне улицы. "Санлайнер" пребывал в гордом одиночестве, но выглядел целым и невредимым: хэллоуинские шутники не спустили колеса. Потом я увидел желтый бумажный квадрат под одним из дворников. Сразу подумал о Желтой Карточке и внутренне напрягся. Выхватил бумажку из-под дворника и облегченно вздохнул. "ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К ВАШИМ ДРУЗЬЯМ И СОСЕДЯМ НА СЛУЖБЕ В ЭТО ВОСКРЕСЕНЬЕ В ДЕВЯТЬ УТРА. НОВИЧКАМ ВСЕГДА РАДЫ! ПОМНИТЕ, ЖИЗНЬ - ЭТО ВОПРОС, ИИСУС - ОТВЕТ".
     - Я думал, что ответ - тяжелые наркотики, и мне бы они сейчас не помешали, - пробормотал я, отпирая дверь. Подумал о бумажном пакете, который остался за гаражом дома по аллее Уаймора. Копы, обследуя округу, обязательно его найдут. Внутри обнаружат несколько шоколадных батончиков, почти пустую бутылку каопектата... и резиновые трусы для взрослых.
     Мне, конечно, хотелось бы узнать, что они об этом подумают.
     Но не так чтобы очень.

     К тому времени, когда я добрался до автострады, голова уже раскалывалась от боли, но даже если бы эра круглосуточных магазинчиков уже началась, не уверен, что решился бы остановиться: на левой половине рубашки еще подсыхала кровь. По крайней мере я заранее доверху залил бак.
     Один раз я попытался исследовать рану на голове кончиками пальцев и в награду получил разряд боли, отбивший у меня всякое желание предпринимать вторую попытку.
     Миновав Огасту, я остановился на площадке для отдыха. Шел одиннадцатый час вечера, и она пустовала. Я включил лампочку под крышей и проверил зрачки в зеркале заднего вида. Они выглядели одинаковыми, и это радовало. Около мужского туалета стоял торговый автомат, который за десять центов выдал мне шоколадный кекс с толстой прослойкой крема. Я съел его на ходу, и головная боль немного утихла.
     До Лисбон-Фоллс я добрался уже после полуночи. Главную улицу окутывала темнота, но фабрики, и Ворамбо, и "Ю-Эс джипсам", пыхтели и фыркали, выбрасывая в воздух клубы вонючего дыма и сливая в реку ядовитые отходы. Сверкая огнями в ночи, они напоминали космические корабли. Я припарковал "Санлайнер" около "Кеннебек фрут", где ему и предстояло оставаться до того момента, пока кто-нибудь, заглянув через стекло, не увидит пятна крови на сиденье, водительской двери и руле и не вызовет полицию. Я предполагал, что они снимут отпечатки пальцев. Возможно, отпечатки эти совпадут с другими, оставленными на револьвере "Полис спешл" тридцать восьмого калибра, на месте убийства в Дерри. При таком раскладе имя Джордж Амберсон может всплыть в Дерри и добраться до Лисбон-Фоллс. Но если "кроличья нора" окажется на прежнем месте, Джордж исчезнет, не оставив следа, потому что отпечатки пальцев, добытые полицией, принадлежали человеку, до рождения которого оставалось еще восемнадцать лет.
     Я открыл багажник, достал портфель и решил больше ничего с собой не брать. Как я понимал, содержимое багажника могло в конце концов оказаться в "Веселом белом слоне", магазине подержанной мебели и прочих товаров, расположенном по соседству с "Тит Шеврон". Я пересек улицу, направляясь к драконьему дыханию фабрики, грохоту и шуршанию машин и станков, не прекращавших работу ни на секунду, пока политика свободной торговли эпохи Рейгана не остановила все прядильно-ткацкие фабрики Америки, производившие слишком дорогую продукцию.
     Белый флуоресцентный свет из покрасочного цеха падал через грязные окна на сушильный сарай. Я заметил цепь, отделявшую его от остального двора. Надпись на табличке скрывала темнота, но, хотя прошло почти два месяца, я помнил, что на ней написано: " ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ ". Человека с желтой карточкой - или, правильнее, с оранжевой - видно не было.
     Свет фонарей заливал двор, освещая меня, как муравья на тарелке. Моя тень вытянулась передо мной. Я замер, когда ко мне подкатил большущий грузовик. Ожидал, что водитель остановит машину, высунется и спросит, а какого черта я тут делаю. Грузовик замедлил ход, но не остановился. Водитель помахал мне рукой. Я ответил тем же, и он направился к разгрузочной площадке под громыхание десятков пустых бочек в кузове. Я подошел к цепи, быстро огляделся, нырнул под нее.
     С гулко бьющимся сердцем зашагал вдоль сушильного сарая. В такт сердцу пульсировала и рана на голове. На этот раз я не оставил куска бетона у первой ступеньки. Не спеши, сказал я себе. Не спеши. Ступенька прямо... здесь.
     И ошибся. Моя нога ни во что не уперлась, нащупала только ровную поверхность.
     Я продвинулся чуть дальше, с тем же результатом. Ночь стояла холодная, изо рта вырывался парок, но подмышки и шея покрылись тонкой пленкой пота. Прошел еще дальше, уже в полной уверенности, что проскочил нужное место. То ли "кроличья нора" исчезла, то ли ее здесь не было вовсе, а это означало, что моя жизнь в ипостаси Джейка Эппинга - и победа на конкурсе БФА в начальной школе, и заброшенный еще в колледже роман, и женитьба на славной в принципе женщине, которая чуть не утопила мою любовь к ней в алкоголе, - безумная галлюцинация. И я с рождения Джордж Амберсон.
     Я еще продвинулся вперед, остановился, тяжело дыша. Где-то - может, в красильном цехе, может, в ткацком - кто-то крикнул: Чтоб я сдох! Я подпрыгнул, потом подпрыгнул вновь, когда за возгласом последовал громовой хохот.
     Не здесь.
     Исчезла.
     Или ее никогда не было.
     Я ощущал... разочарование? Ужас? Сковывающую движения панику? Если на то пошло, ничего подобного. Что я чувствовал, так это нарастающее чувство облегчения. Подумал: Я смогу жить здесь. И без проблем. Даже счастливо.
     Я действительно так думал? Да. Да.
     От фабрик воняло, в общественных туалетах постоянно курили, но в большинстве мест дышалось очень легко. А сколько здесь нового. Еда вкусная, молоко ставят под дверь. После периода воздержания от компьютера я осознал, в какую впал от него зависимость, часами читая глупые приложения к электронным письмам или посещая сайты по той самой причине, по которой альпинисты покоряют Эверест: потому что попались на глаза. Мой мобильник ни разу не зазвонил, потому что я больше не держал его при себе, и какое это приносило облегчение. За пределами больших городов люди в основном пользовались спаренными телефонами. А запирали ли они дверь на ночь? Как бы не так. Они тревожились из-за атомной войны, но я точно знал, что люди пятьдесят восьмого состарятся и умрут, не услышав о взрыве атомной бомбы где-либо, кроме испытательных полигонов. Никто не тревожился из-за глобального потепления или пассажирских самолетов, захваченных террористами-смертниками.
     А если моя жизнь в 2011 году - не галлюцинация (сердцем я это знал), я все равно мог остановить Освальда. Просто не увидел бы конечного результата. И полагал, что переживу это.
     Ладно. Первым делом надо вернуться к "Санлайнеру" и уехать из Лисбон-Фоллс. Я решил, что доберусь до Льюистона, найду автобусную станцию, куплю билет до Нью-Йорка. Потом на поезде до Далласа... черт, а почему не самолетом? Денег мне хватало, и ни один сотрудник авиакомпании не попросил бы предъявить удостоверение личности с фотографией. От меня требовалось лишь оплатить билет, а потом "Транс уорлд эйрлайнз" встретила бы меня на борту самолета с распростертыми объятиями.
     И столь огромное облегчение вызвало у меня принятое решение, что ноги вновь стали ватными. Не как в Дерри, когда мне пришлось сесть, но чтобы не упасть, я привалился к стене сушильного сарая. Стукнулся о нее локтем, с негромким мягким звуком. И тут же услышал голос, обладателя которого не видел. Хриплый голос. Почти что рычание. Голос из будущего, если на то пошло.
     - Джейк? Это ты? - Последовал сухой, надрывный кашель.
     Я чуть не промолчал. Мог промолчать. Потом подумал о том, какую часть жизни вложил Эл в этот проект, о том, что я - единственная оставшаяся у него надежда.
     Я повернулся на звук кашля и ответил тихим голосом:
     - Эл? Говори со мной. Считай. - Или хотя бы кашляй.
     Он начал. Я двинулся на ведущий отсчет голос, не отрывая ног от бетона. И через десять шагов, гораздо дальше того места, где я сдался, моя нога во что-то уперлась, и я остановился как вкопанный. Еще раз оглянулся. Еще раз вдохнул пропитанный химической вонью воздух. Потом закрыл глаза и начал подниматься по ступенькам, которых не видел. На четвертой ночной холод сменился спертой теплотой, с ароматами кофе и пряностей. По крайней мере для моей верхней половины. Ниже пояса я все еще ощущал ночь.
     Простоял так, пожалуй, секунды три, головой в настоящем, ногами в прошлом. Потом открыл глаза, увидел изможденное, озабоченное, истощенное лицо Эла и шагнул в 2011 год.

Продолжение следует...