Я зажимаю рот обеими руками, но поздно: крик уже вырвался. Небо чернеет, и лягушки снова затевают свой хор. Идиотка! - ругаю я себя. Как можно вести себя так глупо! Замираю, ожидая, что со всех сторон из-за деревьев полезут убийцы. Потом вспоминаю, что лезть особенно некому. Никого почти не осталось.
     Пит, который к тому же ранен, теперь мой союзник. Все опасения на его счет не имеют смысла: теперь, если любой из нас убьет другого, то станет изгоем в родном дистрикте. На месте зрителей я бы сразу прониклась отвращением к любому трибуту, который в данных обстоятельствах не захотел бы объединиться с земляком. А уж в моем случае и говорить нечего: несчастные влюбленные из Двенадцатого дистрикта просто обязаны быть вместе. Иначе о помощи сердобольных спонсоров можно забыть.
     Несчастные влюбленные... Пит, должно быть, не забывал о своей роли ни на минуту. С чего бы еще распорядители решились на такое неслыханное изменение в правилах? Шанс для двоих. По всей видимости, наш "роман" снискал такую популярность у аудитории, что без этого изменения Играм грозил бы провал. И моей заслуги тут нет ни капли. Все, что я сделала полезного, так это не прикончила ненароком Пита. Он сумел убедить зрителей, что все время заботится обо мне. Качал головой, чтобы удержать меня от драки у Рога изобилия. Схватился с Катоном, давая мне возможность убежать. Даже союзничество с профи выглядит как хитрый ход, предпринятый ради моей защиты. Выходит, Пит никогда не был моим врагом.
     Эта мысль вызывает у меня улыбку. Я убираю руки с лица и обращаю его к лунному свету. Оно должно быть хорошо видно на экранах.
     Кого мне бояться? Лисы? Парень из ее дистрикта мертв. Она одна. Ночью. К тому же ее стратегией всегда было уклонение от опасности, а не нападение. Даже если она слышала мой голос, то вряд ли что-то предпримет. Будет ждать, чтобы кто-то другой меня прикончил.
     Потом Цеп. Он, безусловно, опасен. С начала Игр я ни разу не видела его. Помню, как испугалась Лиса, когда, стоя у обгорелых остатков пирамиды, услышала какой- то звук. Но повернулась она не к лесу, а в противоположную сторону. К той части арены, которая уходит вниз, и о которой я не имею ни малейшего представления. По-видимому, эта территория принадлежит Цепу, и Лиса бежала от него. Я почти уверена в этом.
     Оттуда он меня слышать не мог, а если и слышал, я для него слишком высоко. Такому быку до меня не долезть.
     Остаются Катон и девушка из Дистрикта-2. Им новое правило наверняка пришлось по душе. Кроме нас с Питом, только они от него в выигрыше. И они могли слышать мой крик. И что мне теперь, в бега пуститься? Нет. Пусть они придут. Пусть наденут очочки и попрутся через лес, ломая ветки своими громадными телами.
     Мне будет удобно стрелять в них сверху. Только они не придут. Не пришли днем к костру, теперь тем более не сунутся. Побоятся ловушки, если придут, то когда отыщут меня сами, а не по моей подсказке. "Так что лежи на месте, Китнисс, и постарайся заснуть, - приказываю я себе, хотя мне не терпится уже сейчас пойти искать Пита. - Найдешь его завтра".
     И я засыпаю. Утром бравады у меня несколько поубавилось: профи не решатся напасть на меня, пока я наверху, а на земле вполне могут строить засаду. Прежде чем слезть с дерева, я тщательно подготавливаюсь: плотно завтракаю, собираю и надеваю рюкзак, готовлю оружие, внизу тоже все кажется тихим и мирным. Сегодня мне надо быть чрезвычайно осторожной. Профи знают, что я буду искать Пита. И, возможно, они хотят выждать, пока я его найду, и уж тогда набросятся. Если он действительно так плох, как думает Катон, мне придется в одиночку защищать и себя, и Пита. С другой стороны, будь он совсем беспомощный, как бы он смог выжить? И как вообще я собираюсь его искать?
     Я пытаюсь вспомнить какие-нибудь его слова, какой-то намек на то, где он может прятаться, но ничего такого на ум не приходит. Мысленно возвращаюсь к тому моменту, когда Пит стоял, искрящийся в лучах солнца, и орал на меня, чтобы я убегала. Потом появился Катон с обнаженным кинжалом. И когда я ушла, он ранил Пита. Как Питу удалось уйти живым? Может быть, яд ос-убийц подействовал на него не так сильно, как на Катона?
     Наверное, так и было. Но осы должны были его покусать. Это наверняка. И как далеко он мог уйти с резаной раной и с ядом в крови? И как выживал все эти дни? Почему не умер до сих пор - если не от раны и укусов, то от жажды?
     А вот это уже зацепка! Пит не выжил бы без воды. Я-то уж знаю: в первые дни сама чуть не загнулась. Значит, там, где он прячется, вода есть. Круг поисков сужается. Во-первых, мы имеем озеро. Поскольку рядом с ним находится лагерь профи, эту возможность можно сразу отбросить. Потом есть пара-тройка лужиц с ключевой водой. Там ты прикован к одному месту. Это слишком опасно. Остается ручей. От нашего с Рутой лагеря он течет вниз почти к самому озеру и еще куда-то дальше. Держась ручья, можно все время менять свое местоположение и при этом оставаться вблизи воды. Можно идти по дну ручья, не оставляя следов. И ловить рыбу.
     Как бы то ни было, начинать поиски нужно у ручья.
     Чтобы сбить с толку врагов, я развожу костер и кладу туда побольше сырых веток. Пусть даже профи решат, что это хитрость. Главное, пусть думают, что я прячусь где-то рядом. А я тем временем буду искать Пита.
     Солнце почти мгновенно растворяет утреннюю дымку; сегодняшний день обещает быть особенно жарким. Приятно ступить босыми ногами в прохладную воду. Я иду вниз по течению. Хочется покричать Питу, но это было бы неразумно. Придется найти его, пользуясь глазами и здоровым ухом, или же он должен найти меня. Не может же он не догадываться, что я его ищу? Не думает же он, что мне наплевать на новое правило и я предпочту действовать в одиночку? Хотя кто его знает? С Питом никогда ничего не поймешь. Такая вот загадочная натура. В других обстоятельствах это, возможно, интригует, а сейчас только лишняя помеха.
     Скоро дохожу до места, где перед этим сворачивала к лагерю профи. Пока никаких следов Пита не обнаружила, однако это меня не удивляет, после нападения ос-убийц я здесь ходила три раза, если бы Пит был где-то рядом, что-нибудь заметила бы раньше. Дальше ручей сворачивает налево, в этой части леса я еще не была. К илистым берегам, густо заросшим водными растениями, подступают каменные глыбы, которые становятся тем крупнее, чем дальше я иду вниз по ручью. Наконец я чувствую себя в ловушке. Если на меня нападет Цеп или Катон, выбраться из ручья будет непростым делом. И вообще, что толку здесь ходить? Разве сможет тяжело раненный выжить среди этих камней, где ни в воду зайти, ни из воды выйти? И тут я замечаю на одном из валунов полоску крови. Она давно высохла и выглядит размазанной, будто кто-то пытался ее стереть, но не смог. Кто-то очень слабый.
     Цепляясь за камни, карабкаюсь в том направлении и нахожу пятно крови. Потом еще и еще. К одному из пятен прилип клочок ткани. По-прежнему никаких признаков жизни. Я не выдерживаю и начинаю звать приглушенным голосом: "Пит! Пит!" Скоро на дереве неподалеку сойка-пересмешница начинает мне вторить. Я замолкаю и спускаюсь обратно к ручью. Бесполезно. Должно быть, Пит ушел дальше вниз по течению.
     Моя нога едва касается поверхности воды, и тут кто-то тихо произносит:
     - Пришла добить меня, солнышко?
     Резко поворачиваюсь. Звук пришел слева, и я слышала очень плохо. И голос был хриплый и слабый. Но это сказал Пит. Кто еще на арене стал бы называть меня солнышком? Внимательно просматриваю каждый дюйм берега и никого не вижу. Только ил, растения и камни.
     - Пит? - шепчу я. - Ты здесь?
     Нет ответа. Может, мне почудилось? Нет, я уверена, что в самом деле слышала голос, и притом очень близко.
     - Пит! - повторяю я и крадусь вдоль берега.
     - Эй, не наступи на меня!
     Я отскакиваю назад. На этот раз голос прозвучал прямо у меня из-под ног. Но там никого нет. И вдруг посреди коричневой грязи и зеленых стеблей появляются два голубых огонька - его глаза. Я открываю рот от изумления, за что меня вознаграждает белозубая улыбка, прорезавшаяся под ними.
     Это вершина маскировочного искусства. Что там метание тяжестей! Питу следовало превратить себя на глазах распорядителей в дерево. Или валун. Ну, или в поросший травою берег ручья.
     - Закрой глаза, - командую я. Пит закрывает глаза, рот и - исчезает. Большая часть его тела, вероятно, покрыта слоем жидкой грязи и травой, лицо и руки, которые должны были остаться на поверхности, невозможно разглядеть точно так же, как и все остальное. Я становлюсь на колени рядом с ним.
     - Вижу, ты не зря убил кучу времени на разукрашивание пирогов.
     Пит улыбается:
     - Да уж, пригодилось перед смертью.
     - Ты не умрешь, - говорю я твердо.
     - Кто тебе сказал?
     Его голос такой изможденный и хриплый.
     - Я тебе говорю. Теперь мы одна команда. Слышал новость?
     - Слышал. Спасибо, что нашла мои останки.
     Вытаскиваю бутыль с водой и даю ему попить.
     - Катон ударил тебя кинжалом?
     - Да. В правую ногу. Высоко.
     - Мы сейчас спустимся к ручью и смоем грязь, чтобы осмотреть раны.
     - Наклонись поближе. Хочу тебе кое-что сказать.
     Я наклоняюсь и подставляю здоровое ухо к его губам. В ухе становится щекотно, когда он шепчет:
     - Помни: мы безумно влюблены друг в друга. Если вдруг захочешь меня поцеловать, не стесняйся.
     Я сердито отдергиваю голову и смеюсь:
     - Спасибо, буду иметь в виду.
     Пит еще шутит, значит, все не так плохо. Впрочем, когда я пытаюсь помочь ему выбраться к воде, моя веселость мигом улетучивается. Тут всего два шага, казалось бы, чего сложного? Но это действительно очень и очень сложно, потому что сам Пит не способен сдвинуться ни на дюйм. Самое лучшее, что он может сделать, это не мешать мне. Он кричит, когда я тяну его за руки. Грязь и трава вцепились в него мертвой хваткой, и только рванув изо всех сил, мне удается их перебороть. Пит по-прежнему лежит в двух шагах от воды, скрипя зубами от боли. Грязь на его лице покрылась канавками от слез.
     - Потерпи, сейчас я буду катить тебя в ручей. Там очень мелко. Идет?
     - Отличная идея.
     Сажусь на корточки рядом с ним. Что бы ни случилось, не остановлюсь, пока он не окажется в воде, решаю я про себя.
     - На счет три. Раз, два, три!
     Я переворачиваю Пита всего один раз, и мне приходится остановиться из-за его душераздирающих криков. Теперь он у самого края воды. Наверное, так даже лучше.
     - Ладно, планы меняются. Я не стану заталкивать тебя в саму воду, - говорю я Питу.
     Помимо прочего, я не уверена, что смогу его потом оттуда вытащить.
     - Больше не будешь катить?
     - Нет, хватит. Будем мыться здесь. Ты посматривай в сторону леса, хорошо?
     Даже не знаю, как подступиться. На нем столько грязи и слипшейся травы, что я не вижу его одежды. Если он вообще одет. На мгновение эта мысль приводит меня в замешательство, но пути к отступлению нет. Нагота на арене дело привычное.
     У меня есть две бутыли и Рутин бурдюк. Пристраиваю их к подводным камням так, чтобы два сосуда всегда наполнялись, пока я выливаю третий на тело Пита. Уходит немало времени, прежде чем мне удается обнаружить под слоем грязи одежду. Я расстегиваю молнию на куртке, потом рубашку и аккуратно их стаскиваю. Майка так приклеилась к ранам, что приходится разрезать ее ножом и отмачивать водой. Все тело в кровоточащих подтеках, на груди длинный ожог. Четыре волдыря от осиных укусов, включая один под ухом. Меня это не пугает. С этим я справлюсь. Я решаю вначале заняться верхней частью тела, чтобы облегчить боль, а потом уже посмотреть рану на ноге.
     После того как я вылила на Пита столько воды, он лежит посреди грязной лужи. Так обрабатывать раны бесполезно, поэтому я кое-как прислоняю его к валуну. Пит сидит молча, не жалуется, пока я смываю остатки грязи с волос и кожи. Она очень бледная, и Пит совсем не кажется мускулистым и сильным. Он вскрикивает, когда я вытаскиваю жала из волдырей, и облегченно вздыхает от приложенных листьев. Пока Пит обсыхает на солнце, я стираю его рубашку и куртку и раскладываю их на валунах. Затем обрабатываю мазью ожог на груди. Только теперь я замечаю, какой Пит горячий. У него лихорадка. В аптечке, доставшейся мне от парня из Дистрикта- 1, нахожу жаропонижающие таблетки. Мама иногда покупала такие, когда домашние средства не помогали.
     - Выпей, - приказываю я Питу, и он послушно проглатывает лекарство. - Ты, наверное, голодный.
     - Нет. Странно, но мне уже несколько дней не хочется есть.
     Когда я предлагаю ему грусенка, он морщит нос и отворачивается. Тогда я понимаю, насколько все серьезно.
     - Пит, ты должен что-нибудь съесть, - настаиваю я.
     - Не надо. Все равно вырвет.
     В конце концов мне удается уговорить его съесть несколько кусочков сушеного яблока.
     - Спасибо. Мне уже лучше. Правда. Можно я теперь посплю? - говорит он.
     - Потерпи немного. Сначала я взгляну на твою ногу.
     Очень осторожно я снимаю с его ног ботинки и носки и медленно стаскиваю штаны. Я видела разрез на штанине там, куда угодил нож Катона, но это совсем не подготовило меня к виду раны.
     Глубокой, воспаленной, сочащейся кровью и гноем. А хуже всего запах. Запах гниющего мяса.
     Первый порыв - убежать. Скрыться в лесу, как в тот день, когда к нам в дом принесли парня с ожогами. Охотиться, пока кто-то другой сделает то, на что у меня не хватает ни умения, ни смелости. Вот только здесь я одна.
     Пытаюсь напустить на себя беспечный вид, как мама, когда ей приходится иметь дело с особенно тяжелыми случаями.
     - Ужасно, да? - спрашивает Пит, внимательно наблюдая за моей реакцией.
     - Так себе. - Я пожимаю плечами. - Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт. - О том, что всякий раз, когда речь идет о чем-то посерьезнее простуды, меня как ветром сдувает, я предпочитаю не упоминать. Хотя, честно говоря, от простуженных и кашляющих я тоже стараюсь держаться подальше.
     - Для начала рану надо хорошенько промыть, - говорю я.
     На Пите остались только трусы. Они в приличном состоянии, зачем зря тревожить распухшее бедро? Да и что греха таить, мысль, что Пит будет лежать передо мной совершенно голый, меня смущает. Мама и Прим - те не такие. Нагота для них ничего не значит. Как ни удивительно, сейчас моя маленькая сестренка была бы гораздо полезнее для Пита, чем я.
     Подсовываю под ноги Пита кусок непромокаемой пленки и промываю рану. С каждой новой бутылкой рана выглядит все страшнее. Кроме нее на ногах только один осиный укус и несколько маленьких ожогов, с которыми я быстро разделываюсь. Но этот страшный глубокий порез - что мне делать с ним?
     - Подождем, пока рана немного подсохнет, и тогда... - тяну я.
     - И тогда ты меня залатаешь?
     Кажется, Пит заметил мою растерянность и жалеет меня.
     - Вот именно. А сейчас съешь вот это.
     Я сую ему в руку горсточку сушеных груш и спускаюсь к ручью, чтобы постирать остальную одежду. Разложив ее на камнях сушиться, просматриваю содержимое аптечки. Все очень нехитрое: бинты, лекарства от жара, от расстройства желудка. Ничего, что могло бы помочь Питу.
     - Придется поэкспериментировать, - признаюсь я.
     Листья, помогающие от укусов ос-убийц, хорошо борются с воспалением, поэтому я начинаю с них. Жую листья и прикладываю кашицу к ране. Спустя несколько минут по бедру начинает стекать гной. Убеждаю себя, что это хороший знак, и больно прикусываю зубами щеку; мой завтрак явно стремится выскочить наружу.
     - Китнисс, - зовет Пит. Я смотрю ему в глаза. Лицо у меня сейчас, должно быть, зеленое. - Как насчет поцелуя? - произносит он одними губами.
     В этой тошнотворной обстановке предложение кажется настолько несуразным, что я начинаю смеяться.
     - Что такого? - спрашивает Пит невинным тоном.
     - Я... я ничего не могу. Не то что моя мама. Делаю сама не знаю что и не выношу вида гноя, - объясняю я. - О-о! А-а! - Из меня вырываются стоны, пока я смываю первую порцию листьев и прикладываю новую.
     - И как же ты охотишься?
     - Убивать зверей гораздо легче, чем это. Можешь мне поверить. Хотя тебя я тоже, кажется, убиваю.
     - А побыстрей убивать нельзя?
     - Нет. Заткнись и жуй груши.
     После того как я прикладывала листья три раза, и из раны вытекло, наверное, целое ведро гноя, опухоль спала. Теперь видно, насколько глубоко вошел нож - до самой кости.
     - Что дальше, доктор Эвердин?
     - Думаю, можно помазать средством от ожогов. От инфекции оно ведь тоже помогает. Потом забинтуем.
     Так я и делаю. Когда нога обмотана белыми чистыми бинтами, все кажется не таким уж страшным. На фоне стерильной повязки край трусов выглядит ужасно грязным. Там наверняка полно микробов. Я достаю Рутин рюкзак.
     - Возьми, прикройся. Надо постирать твои трусы.
     - Я не против, если ты увидишь меня голым.
     - Значит, ты такой же, как мама и Прим, - отвечаю я. - А я против, ясно?
     Я отворачиваюсь и смотрю на ручей, пока в воду не шлепается комок. Должно быть, Питу стало получше, раз он уже может бросать.
     - Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, - рассуждает Пит, пока я при помощи двух камней стираю трусы. - Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.
     Морщу нос при воспоминании.
     - Он тебе что-нибудь присылал? - спрашиваю я.
     - Ничего, - отвечает он. Потом продолжает, как будто слегка ревниво: - А что, тебе присылал?
     - Да, лекарство от ожогов, - говорю я почти виновато. - И еще хлеб.
     - Я всегда знал, что ты его любимица.
     - Любимица? Да он меня на дух не выносит.
     - Потому что вы с ним слишком похожи, - тихо говорит Пит.
     Я прикусываю язык: сейчас не самое подходящее время оскорблять Хеймитча, а именно это я и собиралась сделать.
     Даю Питу поспать, пока сушится одежда, а под вечер легонько трогаю его за плечо. Ждать дольше я не решаюсь.
     - Пит, пора уходить.
     - Уходить? - удивляется он. - Куда?
     - Здесь оставаться нельзя. Может, ниже по ручью мы найдем укрытие, и ты там отлежишься.
     Помогаю ему одеться и встать. Его лицо бледнеет, как только он опускает вес на больную ногу.
     - Идем. Ты сможешь.
     Пит не может. Мы проходим около пятидесяти ярдов по дну ручья - при этом Пит все время опирается на мое плечо, - и, кажется, он вот-вот потеряет сознание. Я усаживаю его на берегу. Ободряюще похлопываю по спине, осматривая окрестности. О том, чтобы забраться с ним на дерево и думать нечего. Что ж, могло быть и хуже. В некоторых скалах есть углубления, почти пещеры. Пока мы шли, я приметила одну из них ярдах в двадцати вверх по ручью. Когда Пит снова способен встать, я наполовину веду, наполовину тащу его туда. Конечно, хотелось бы найти что-нибудь более подходящее, но придется довольствоваться этим. Мой союзник совсем обессилел. Он белый как бумага, задыхается и весь дрожит, хотя еще только начало холодать.
     Я насыпаю на пол пещеры сосновых иголок, разворачиваю спальный мешок и помогаю Питу в него забраться. Даю ему две таблетки и немного воды, однако от еды он отказывается. Лежит и смотрит на меня, пока я пытаюсь замаскировать ход в пещеру стеблями вьющихся растений. Получается ужасно. Зверя, может, и удастся обмануть, но человек сразу сообразит, что к чему. Злюсь и срываю все обратно.
     - Китнисс, - зовет Пит. Подхожу, поправляю волосы, падающие ему на глаза. - Спасибо, что нашла меня, Китнисс.
     - Ты бы тоже меня нашел, если бы мог.
     Лоб Пита пылает. Лекарства совсем не подействовали. Мне вдруг становится страшно, что он умрет.
     - Послушай. Если я не вернусь...
     Я прерываю его:
     - Не говори так. Что я, зря выкачивала весь этот гной?
     - Нет. Но если вдруг...
     - Никаких вдруг. Это не обсуждается. - Я кладу пальцы ему на губы.
     - Но я...
     Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую Пита, заставляя его замолчать. Давно пора, кстати. Мы ведь нежно влюбленные. Я никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита. Отстранившись, я повыше поднимаю край мешка.
     - Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно?
     - Ясно, - шепчет он.
     Выхожу на прохладный вечерний воздух, и к моим ногам тут же опускается парашют. Быстро распутываю узел в надежде на какое-нибудь стоящее лекарство для Пита, но там всего лишь баночка с горячим бульоном.
     Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй - одна баночка бульона. Я почти слышу его злобное ворчание: "Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба?"
     Что ж, он прав. Если я хочу, чтобы Пит выжил, надо произвести впечатление на зрителей. Несчастные влюбленные отчаянно стремятся вернуться домой вместе! Два сердца бьются в унисон друг другу! Как романтично!
     Задачка не из простых, я ведь ни в кого не была влюблена по-настоящему. А вот родители...
     Отец никогда не приходил из леса без какого-нибудь подарка для мамы. А ее лицо всегда светлело, едва она слышала его шаги за порогом. Когда отец умер, она сама почти перестала жить.
     - Пит! - кричу я, подражая голосу мамы, когда она разговаривала с отцом. Ни с кем больше она так не говорила.
     Пит снова задремал; бужу его поцелуем. Вначале Пит явно ошарашен, потом озаряется такой счастливой улыбкой, словно готов всю жизнь лежать вот так и смотреть на меня. Как только у него это получается?
     Я показываю ему банку.
     - Пит, смотри, что Хеймитч прислал тебе.

     Целый час уходит на то, чтобы где уговорами и мольбами, где угрозами, а где и поцелуями заставить Пита съесть весь бульон. Наконец, банка пуста. Пит засыпает, и тогда я с жадностью набрасываюсь на свой ужин: грусенка и коренья. В небе тем временем показывают сводку. Убитых нет. Остается надеяться, что мы с Питом сегодня достаточно развлекли публику, и распорядители перестанут тревожить нас ночью.
     Привычно осматриваюсь в поисках подходящего для ночлега дерева и тут соображаю, что с этим покончено. По крайней мере на время. Не могу же я бросить Пита одного на земле. Я ничем не замаскировала место, где он прятался на берегу ручья - да и как его замаскируешь? - и мы отошли оттуда меньше чем на пятьдесят ярдов. Я надеваю очки, кладу рядом с собой оружие и заступаю на дежурство.
     Температура быстро падает, и у меня зуб на зуб не попадает от холода. Я сдаюсь и заползаю в спальный мешок к Питу. До чего приятно оказаться в тепле. Впрочем, я недолго им наслаждаюсь, потому что скоро становится не тепло, а нестерпимо жарко. Пита лихорадит, а специальная ткань отражает его жар. Я не знаю, что делать. Понадеяться, что жар уничтожит инфекцию? Или, наоборот, вытащить Пита из мешка? Может, холодный ночной воздух пойдет ему на пользу? В конце концов я лишь кладу ему на лоб мокрый бинт. Вряд ли это поможет, но хотя бы не навредит.
     Ночью я то сижу, то ложусь рядом с Питом, снова и снова мочу бинт. Стараюсь не думать о том, что одной мне было гораздо лучше и безопаснее. А теперь я привязана к земле, не могу позволить себе заснуть и должна ухаживать за тяжелобольным. Хотя ведь и раньше понимала, на что иду. Знала, что Пит ранен. И все равно отправилась его искать. Не знаю, какой инстинкт обрек меня на это, но надеюсь, он не приведет меня к гибели.
     В первых лучах зари я замечаю на верхней губе Пита капельки пота. Жар пошел на убыль. Вчера вечером, когда я ходила за стеблями, чтобы замаскировать вход в пещеру, я наткнулась на куст Рутиных ягод. Теперь я обрываю их и растираю с водой в банке из-под бульона. Увидев меня, Пит пытается встать.
     - Я волновался, - говорит он. - Проснулся, а тебя нет.
     Со смехом укладываю его обратно.
     - Волновался за меня? Ты свою ногу давно видел?
     - Подумал, вдруг на тебя напали Катон с Мирной. Они часто рыскают по ночам, - продолжает Пит серьезно.
     - Мирта? Это кто?
     - Девушка из Второго дистрикта. Она ведь еще жива?
     - Да. Остались только они, мы, Цеп и Лиса, Лиса - это девушка из Пятого, я ее так назвала. Как ты себя чувствуешь?
     - Лучше, чем вчера. По сравнению с грязью здесь просто рай. Чистая одежда, спальный мешок, лекарства и... ты.
     Да-да, вся эта любовная чушь. Куда ж без нее? Пит ловит мою ладонь, когда я хочу пощупать его щеку, и прижимает к своим губам. Отец часто так делал с мамой. Но откуда Пит нахватался? Наверняка не от своего отца и той ведьмы.
     - Больше никаких поцелуев, пока не позавтракаешь, - строго говорю я.
     С моей помощью Пит садится, опираясь спиной о стену пещеры. Послушно ест с ложки ягодную мякоть, а от мяса снова отказывается.
     - Ты не спала, - говорит он.
     - Неважно, - отвечаю я, хотя на самом деле чувствую себя измочаленной.
     - Поспи сейчас. Я покараулю. Если что, разбужу тебя, - предлагает он. Я колеблюсь. - Китнисс, ты не выдержишь не спать все время.
     Тут он прав. Рано или поздно я все равно засну. И лучше сделать это сейчас, когда Пит вроде бы не так плох и светит солнце.
     - Хорошо, - уступаю я. - Только пару часов. Потом разбуди меня.
     Днем слишком жарко, чтобы залезать в спальный мешок. Я расстилаю его на полу пещеры и ложусь сверху, держа на всякий случай одну руку на луке. Пит сидит рядом, прислонившись к стене, и следит за входом.
     - Спи, - говорит он тихо, убирая у меня со лба выбившиеся пряди волос.
     Этот жест такой естественный и успокаивающий, совсем не то что наши наигранные поцелуи и ласки. Мне не хочется, чтобы Пит останавливался, и он как будто понимает меня. Он гладит мои волосы, пока я не засыпаю.
     Я сплю долго. Слишком долго. Я понимаю это, едва раскрыв глаза. День уже в самом разгаре. Пит сидит рядом, в том же положении. Я поднимаюсь немного рассерженная, зато чувствую себя хорошо отдохнувшей, лучше, чем за последние несколько дней.
     - Пит, ты должен был разбудить меня через пару часов!
     - Зачем? Тут все по-прежнему. И потом, мне нравится смотреть, как ты спишь. Во сне ты не хмуришься. Хмурый вид тебе не идет.
     От этих слов я, конечно, сразу начинаю сердиться, а Пит смеется. Его губы совсем сухие.
     Трогаю щеку. Горячая, как печка. Говорит, что пил, но бутыли полные. Даю ему еще таблеток и не отстаю, пока он не осушает одну из бутылок почти полностью. Обрабатываю маленькие ранки, ожоги и укусы; они уже подзажили. И, наконец, призвав все свое мужество, разбинтовываю ногу.
     Сердце опускается. Стало хуже, намного хуже. Гноя не видно, а вот опухоль увеличилась. Красная и блестящая кожа натянута как барабан. Вверх поднимаются красные прожилки. Заражение крови! Без нормального лечения Пит обречен. От листьев и мази пользы ни на грош. Нужны сильные антибиотики из Капитолия. Я даже представить себе не могу, сколько стоят такие лекарства. Хватит ли на них всех денег от спонсоров? Вряд ли. Чем ближе к концу Игр, тем дороже становятся дары. За одну и ту же цену в первый день можно купить целый обед, а в двенадцатый - одну единственную галету. Лекарство, которое нужно Питу, даже в первый день потянуло бы на целое состояние.
     - Ну-у, опухоль немного увеличилась, зато нет гноя, - произношу я дрожащим голосом.
     - Я знаю, что такое заражение крови, Китнисс. Хотя моя мать и не лекарь.
     - Тебе только нужно пережить остальных, Пит. Когда мы победим, в Капитолии тебя вылечат.
     - Хороший план, - соглашается он.
     - Ты сейчас поешь. Тебе нужны силы. Я приготовлю суп.
     - Не зажигай огонь. Оно того не стоит.
     - Посмотрим.
     Я выхожу с банкой к ручью. Жара невыносимая. Распорядители явно химичат с температурой: днем поднимают ее все выше и выше, а ночью устраивают ледник. Разогретые на солнце камни наводят меня на мысль: возможно, удастся обойтись без огня.
     Сажусь на большой плоский валун на полпути между ручьем и пещерой. Добавив в воду йода, ставлю банку на солнце и кладу внутрь несколько горячих камешков размером с яйцо. Повар, надо сказать, из меня неважнецкий, но для супа ведь особого умения не надо: побросал все в воду и жди, когда будет готово. Мелко рублю мясо грусенка, пока оно почти не превращается в кашу, толку Рутины коренья. К счастью, и то и другое уже изжарено, так что теперь нужно только разогреть. Вода уже теплая. Кладу в нее мясо и коренья, меняю камни и иду поискать какой-нибудь зелени, чтобы приправить суп. У подножия одной из скал растет лук-резанец. То, что надо. Крошу его очень мелко и добавляю в банку. Снова меняю камни, накрываю банку крышкой и жду, пока все истомится.
     Пару раз я замечала, что здесь водится дичь, да разве тут поохотишься? Не оставишь же Пита одного. Надеясь на удачу, ставлю полдюжины силков. Интересно, как там поживают другие трибуты? Теперь, когда пирамида уничтожена. Ведь на нее полагались, по меньшей мере, трое: Катон, Мирта и Лиса. Цеп вряд ли. Скорее всего он, как и Рута, привык находить пищу сам. Чем они заняты? Воюют друг с другом? Ищут нас? Может, кто-то уже обнаружил наше укрытие и теперь ждет подходящего момента, чтобы напасть? В тревоге я бегу обратно к пещере.
     Пит лежит в тени, вытянувшись на спальном мешке. Немного приободряется, когда видит меня, но ясно, что чувствует себя отвратительно. Накладываю ему на лоб мокрые бинты, и они согреваются, едва коснувшись кожи.
     - Может, ты чего-то хочешь? - спрашиваю я.
     - Нет. Хотя... да. Расскажи мне что-нибудь.
     - Рассказать? Что?
     Я не любительница травить байки. Это вроде пения. Время от времени Прим меня уламывает.
     - Что-нибудь веселое, - говорит Пит. - Расскажи мне о твоем самом счастливом дне.
     У меня невольно вырывается полувздох, полустон. О счастливом дне? Это тебе не супчик состряпать. Пытаюсь вспомнить, что хорошего у меня было в жизни. Почти все, что приходит на ум, связано с Гейлом и нашей совместной охотой. Не самая подходящая тема для Пита и зрителей. Остается Прим.
     - Я тебе уже рассказывала, как добыла козу для Прим?
     Пит качает головой. Я начинаю. Тут тоже есть загвоздка: мои слова услышат повсюду в Панеме, и хотя все уже наверняка сложили два и два и поняли, что я нелегально охочусь дома, зачем подставлять других? Гейла, Сальную Сэй, мясника, тех же миротворцев. Постоянные покупатели все-таки.
     На самом деле деньги на козу я достала так. Был вечер пятницы. Назавтра у Прим день рождения - десять лет. Сразу после школы мы с Гейлом махнули в лес. Я хотела подольше пособирать и поохотиться, чтобы было за что купить подарок для Прим. Отрез на платье или щетку для волос. В силки попало порядком зверья, да и зелени в лесу было навалом, но, в общем и целом, добычи мы набрали столько же, сколько в любую другую пятницу. Я возвращалась расстроенная, несмотря на убеждения Гейла, что завтра нам обязательно повезет больше. Мы остановились у ручья передохнуть и тут увидели оленя. Он был совсем молодой, годовик, наверное: рожки только начали расти и еще покрыты бархатистой кожицей. Насторожился, готовый убежать, но не убегает: людей-то он раньше не видел. Красивый.
     И уже не такой красивый, когда в него вонзились две стрелы - одна в шею, другая в грудь. Мы с Гейлом выстрелили одновременно. Олень побежал, споткнулся, и Гейл, не дав ему опомниться, резанул его по горлу. Меня словно что-то кольнуло в сердце: как же мы губим такую красоту и нежность! А в следующий момент в животе заурчало от предвкушения великолепного нежного мяса.
     Целый олень! За все время нам с Гейлом удалось подстрелить лишь трех. Первый раз почти не считается: тогда мы убили олениху с хромой ногой и потом сами все испортили.
     Не надо было тащить тушу в Котел. Все сразу набросились, стали торговаться, выбирать куски, кто сам взялся отрезать. Спасибо, Сальная Сэй вмешалась и послала нас к мяснику. Правда, вид уже был не тот: мясо порезано, шкура изодрана. Заплатить-то все заплатили, а целиком можно было продать дороже. В этот раз мы просидели в лесу дотемна, а потом пролезли через дыру в заборе поближе к дому мясника. Хоть ни для кого и не секрет, что мы охотимся, а зря мозолить глаза не стоит, особенно со стопятидесятифунтовым оленем.
     Постучали в заднюю дверь. На стук вышла женщина-мясник, невысокая, коренастая, по имени Руба. С Рубой не поторгуешься; назвала цену, а ты хочешь - соглашайся, не хочешь - уходи. Цена честная. Мы соглашаемся. Руба разделывает мясо и отрезает нам еще пару кусков на жаркое. Никогда в жизни у нас в руках не было столько денег сразу. Даже половины.
     Вот откуда у меня на самом деле взялись деньги. Питу я говорю, что продала старый серебряный медальон мамы. Это никому не повредит. Потом сразу перехожу ко дню рождения Прим.
     После обеда мы с Гейлом пошли на рынок. Я выбирала ткань на платье, как раз присматривалась к куску голубого сатина, когда мой взгляд привлекло кое-что поинтереснее. На другой стороне Шлака один старик держит коз. Старика так и называют - Козовод, а как его по-настоящему зовут, я даже не знаю. Он все время кашляет, суставы у него опухшие и как будто вывернутые - видно, много лет на шахтах горбатился. Ему повезло. Сумел накопить денег, завел коз и теперь не умрет с голоду. Сам старик грязный и сердитый, но за козами следит и молоко продает хорошее. Было бы только за что покупать.
     Одна козочка, белая с черными отметинами, лежала на тачке. Какой-то зверь, может, дикая собака, подрал ей лопатку, и началось заражение. Старик поддерживает козу, чтобы подоить; сама она на ногах не держится. Я знаю, кто ее выходит.
     - Гейл, - шепчу я. - Я хочу подарить Прим эту козу.
     В Дистрикте-12 коза может изменить жизнь. В еде козы неприхотливы, а на Луговине полно травы. Одно животное дает почти полведра молока в день. И попить хватит, и сыру сделать, и еще на продажу останется. К тому же все законно.
     - Она сильно ранена, - говорит Гейл. - Давай посмотрим поближе.
     Мы подходим, покупаем на двоих чашку молока и глядим на козу, будто из любопытства.
     - Чего уставились? - спрашивает старик.
     - Просто смотрим, - отвечает Гейл.
     - Ну смотрите, пока жива. А то сейчас продам ее мяснику. Все равно молока от нее никто брать не хочет, a если возьмут, так полцены выторговать норовят.
     - Сколько мясник дает? - интересуюсь я. Старик пожимает плечами.
     - Постой тут, увидишь.
     В эту минуту к нам с другого конца площади подошла Руба.
     - Ты вовремя, - говорит старик. - Девочка положила глаз на твою козу.
     - Да ладно, - равнодушно говорю я. - Продана, так продана.
     Руба смерила меня взглядом, потом недовольно посмотрела на козу.
     - Нет, я такое брать не стану. Ты глянь, что у нее с лопаткой. Да там весь бок сгнил, наверно. Даже на колбасу не годится.
     - Как так? Мы же договорились, - возмущается Козовод.
     - Договорились, да не об этом. Ты сказал, пара отметин от зубов, а тут вон что. Продай ее девочке, если она такая дура, что купит.
     Уходя, Руба мне подмигнула. Козовод страшно разозлился. Козу он все равно хотел сбыть с рук, тем не менее торговались мы с ним не меньше получаса. Целую толпу собрали. Кто одно говорил, кто другое. Ну и цена вышла ни то ни се: почти даром, если коза выживет, и грабеж, если сдохнет. Каждый ушел со своим мнением, а я ушла с козой.
     Гейл помог мне ее нести. Ему, наверное, тоже было интересно, как отреагирует Прим. А я была так рада, что перед уходом даже розовую ленточку купила и повязала козе на шею.
     Надо было видеть Прим, когда мы появились дома с таким подарком. Это ведь она совсем не так давно со слезами упрашивала меня оставить Лютика, того паршивого кота. Сейчас она плакала и смеялась одновременно. Мама, правда, посмотрела на рану с сомнением, но они с Прим справились. Прикладывали травы, поили отварами.
     - Прямо как ты меня, - говорит Пит.
     За рассказом я даже забыла, что он здесь.
     - Мне до них далеко. Они творят чудеса. Та животина не умерла бы, даже если бы захотела.
     Запоздало прикусываю язык. Каково это слышать Питу, который действительно умирает. Умирает, потому что я такая бестолковая.
     - Ничего. Я ведь не хочу, - шутит Пит. - Рассказывай дальше.
     - Да я уже почти закончила. Помню только, в ту ночь Прим легла спать вместе с Леди на одеяле возле печки. И перед тем как заснуть, коза лизнула ее в щеку. Будто пожелала спокойной ночи. Она сразу влюбилась в Прим.
     - На ней все еще была розовая ленточка? - спрашивает Пит.
     - Наверно. Какая разница?
     - Просто захотелось представить себе картину, - отвечает он задумчиво. - Понимаю, почему этот день был для тебя счастливым.
     - Еще бы. Я знала, что коза для нас настоящая находка.
     - Конечно. Именно это я и имел в виду. Какое значение имеет радость твоей сестры? Сестры, которую ты так любишь, что пошла вместо нее на Игры, - говорит Пит сухо.
     - Коза действительно себя окупила. И не один раз, - продолжаю я рассудительным тоном.
     - Ну как же. Иначе, она бы просто не посмела. После того, как ты спасла ей жизнь. Я тоже постараюсь себя окупить.
     - Правда? Напомни-ка, сколько ты мне стоил?
     - Кучу хлопот. Не беспокойся, я все верну.
     - Ты мелешь чепуху. У тебя, наверное, бред. - Я щупаю ему лоб. Температура явно поднялась выше, но я вру: - Нет, жар немного спал.
     Звук труб заставляет меня вздрогнуть. Я вскакиваю и бросаюсь ко входу в пещеру: не хочу пропустить ни слова. Мой новый друг Клавдий Темплсмит, как и следовало ожидать, приглашает нас на пир. Нет уж, спасибо. Не настолько мы голодны. Разочарованно отмахиваюсь, а Клавдий продолжает:
     - А теперь самое главное. Полагаю, некоторые из вас уже решили отказаться от приглашения. Так вот, пир будет необычным. Каждый из вас крайне нуждается в какой-то вещи. - Да, тут он попал в точку. Я крайне нуждаюсь в лекарстве для Пита. - И каждый из вас найдет эту вещь в рюкзаке с номером своего дистрикта завтра на рассвете у Рога изобилия. Советую хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Другого шанса не будет.
     Объявление кончилось, но слова, кажется, остались висеть в воздухе. Я вздрагиваю, когда Пит трогает меня сзади за плечо.
     - Нет, - говорит он. - Ты не должна рисковать ради меня.
     - С чего ты взял, что я собираюсь? - удивляюсь я.
     - Значит, ты не пойдешь.
     - Конечно, не пойду. Даже не сомневайся. Что я, сумасшедшая лезть в драку против Катона, Мирты и Цепа? - говорю я, помогая Питу лечь. - Пусть они перебьют друг друга. Завтра посмотрим, кто остался, и тогда будем думать, что делать дальше.
     - Ты совсем не умеешь хитрить, Китнисс. Не знаю, как тебе удалось до сих пор выжить. - Пит начинает меня передразнивать: "Я знала, что коза для нас настоящая находка. Жар немного спал. Конечно, не пойду". Никогда не берись играть в карты на деньги. Проиграешься в пух.
     Во мне вспыхивает злость.
     - Вот как! Что ж, я пойду. И ты меня не остановишь.
     - Я пойду за тобой. Сколько смогу. До Рога изобилия не дотяну, но буду орать твое имя, пока кто-нибудь не придет и не прикончит меня.
     - Ты с этой ногой и десяти шагов не сделаешь.
     - Тогда буду ползти. Если идешь ты, я иду тоже.
     Пит упрям, и, пожалуй, у него еще хватит сил на то, чтобы потащиться за мной в лес. Даже если его не найдет никто из трибутов, то разорвут хищники. Может, завалить вход камнями? Он будет пытаться их убрать, и кто знает, чем для него обернется такое напряжение.
     - И что прикажешь мне делать? Сидеть и смотреть, как ты умираешь? - говорю я.
     Пит должен понимать, что это не выход. Зрители возненавидят меня. Да я сама возненавижу себя.
     - Я не умру. Обещаю. Если ты обещаешь не ходить.
     Мы кружимся на одном месте. Я знаю, что не переспорю его, и больше не пытаюсь. Делаю вид, будто неохотно уступаю.
     - Тогда дай слово во всем мне подчиняться. Пить воду, будить меня, когда я скажу, и съешь весь суп, каким бы противным он ни был! - рявкаю я.
     - Даю слово. Суп готов?
     - Сейчас принесу.
     Воздух заметно попрохладнел, хотя солнце еще высоко. Да, без распорядителей тут явно не обошлось. Не удивлюсь, если какой-нибудь трибут крайне нуждается в теплом одеяле.
     Суп в железной банке еще не остыл. И на вкус как будто ничего.
     Пит ест, не жалуется и даже с усердием выскребает банку. Потом еще долго нахваливает. Я могла бы загордиться, если бы не знала, что лихорадка делает с людьми. Это все равно что слушать болтовню пьяного Хеймитча. Даю Питу еще одну дозу жаропонижающего, а то, боюсь, у него совсем ум за разум зайдет.
     Спускаюсь к ручью, чтобы вымыть банку. Голова занята только одним: Пит умрет, если я не пойду на пир. Протянет еще день-два, потом заражение перекинется на сердце, на мозг или на легкие, и это будет конец. Я останусь совсем одна. Опять. Пока за мной не придут.
     Я так погружена в мысли, что едва не упускаю парашют, хотя он проплывает прямо у меня перед глазами. Бросаюсь к нему, выхватываю из воды и разрываю серебристую ткань. Внутри - пузырек. Хеймитч справился! Не знаю как, но он достал лекарство. Уговорил каких-нибудь прекраснодушных кретинов продать драгоценности.
     Пит спасен! Пузырек такой маленький... Лекарство, должно быть, очень сильное. Во мне зарождается смутное сомнение. Вытаскиваю пробку и нюхаю. Тошнотворно-сладкий запах. Моя радость мигом растаяла. Чтобы удостовериться, пробую жидкость на язык. Так и есть, успокоительный сироп. В Дистрикте-12 им пользуются сплошь и рядом. Самое дешевое лекарство, да еще вызывает привыкание. У нас дома тоже стоит бутылка. Мама дает его от истерик, и тем, кто хочет забыться, и когда нужно зашить серьезную рану. Оно сильнодействующее. Пузыречка хватит, чтобы усыпить Пита на целый день, да что толку? От злости мне хочется швырнуть посылку Хеймитча в ручей, и тут до меня доходит. Целый день? Это даже больше, чем нужно.
     Выливаю лекарство в банку и растираю с ягодами и листиками мяты, чтобы отбить вкус. Возвращаюсь в пещеру.
     - Вот тебе десерт. Я нашла еще немного ягод дальше по ручью.
     Пит, ничего не подозревая, берет в рот первую ложку. Проглатывает и хмурится.
     - Что-то очень уж сладко.
     - Конечно. Это сахарные ягоды. Мама варит из них джем. Ты что, их никогда не ел? - говорю я, запихивая ему в рот следующую порцию.
     - Нет, - отвечает он озадаченно. - А вкус знакомый. Сахарные ягоды?
     - Ну, на рынке они редко бывают. Растут только в лесу.
     Еще ложка. И еще одна. Последняя.
     - Сладкие, как сироп, - говорит он с полным ртом. - Сироп!
     Глаза Пита расширяются, когда он понимает, в чем дело. Я с силой зажимаю ему рот, заставляя проглотить. Пит пытается вызвать рвоту - слишком поздно. Он уже засыпает. В осоловевших глазах злой укор. Боюсь, прощения мне не будет.
     Я смотрю на Пита с грустью и облегчением. К его подбородку прилип кусочек ягоды, я стираю его.
     - Ну и кто не умеет хитрить, Пит? - спрашиваю я.
     Он меня не слышит. Это неважно. Зато слышит Панем.

     До самой ночи я таскаю камни, чтобы как-то замаскировать вход в пещеру. Это стоит много трудов и пота, но в конце концов я довольна. Со стороны кажется, что у скалы просто лежит груда камней. Я оставила маленькое отверстие, через которое могу пролезть к Питу. Снаружи оно не видно. Сегодня ночью мне снова придется делить спальный мешок с Питом. Вдобавок он не будет замурован, если я не вернусь. Хотя без лекарств он долго не протянет. Если погибну я, Дистрикт-12 останется без победителя.
     Ловлю в ручье мелкую костистую рыбешку и готовлю еду. Наполняю бутыли водой. Осматриваю оружие. Стрел всего девять. Думаю, не оставить ли нож Питу, чтобы ему было чем обороняться. А впрочем, вряд ли у него хватит сил. Маскировка - его единственная защита. А мне нож может пригодиться. Кто знает, что меня ждет.
     В одном сомневаться не приходится: Катон, Мирта и Цеп явятся на пир без опоздания. Насчет Лисы не уверена: идти напролом не в ее стиле. И неудивительно: она даже меньше меня, и у нее нет оружия, если только она не добыла за последние дни. Скорее всего, затаится поблизости и будет ждать, не удастся ли что-нибудь подобрать после побоища. А вот остальные... Да, денек предстоит жаркий. Мое главное преимущество в том, что я могу убивать на расстоянии, но в этот раз оно мне не поможет: чтобы достать рюкзак, придется лезть в самое пекло.
     С надеждой смотрю в ночное небо: вдруг соперников уже поубавилось. Сегодня лиц нет. Они будут завтра. На пиру без жертв не обходится.
     Заползаю в пещеру, надеваю очки и сворачиваюсь калачиком около Пита. Хорошо, что я выспалась днем. Сейчас спать нельзя. Не думаю, что кто-нибудь на нас нападет, но боюсь пропустить рассвет.
     Холодно, жутко холодно. Как будто распорядители продувают арену потоком ледяного воздуха. Возможно, так оно и есть. Забираюсь в мешок к Питу. Даже его жар не сразу меня согревает. Странно лежать вот так рядом с Питом и при этом чувствовать, что он совсем не здесь. Находись он в Капитолии, или в Дистрикте- 12, или даже на Луне, он не был бы дальше. С начала Игр мне еще не было так одиноко.
     Придется смириться, что это не самая лучшая ночь в твоей жизни, говорю я себе. Стараюсь не думать о маме и Прим - ничего не выходит. Смогут ли они сегодня заснуть? Завтра занятия в школе скорее всего отменят: Игры подходят к концу, а тут еще такое важное событие - пир. Где мама и Прим будут их смотреть? По нашему старому ящику с кучей помех или пойдут на площадь, где стоят большие четкие экраны? Дома можно дать волю чувствам, зато на площади им не будет одиноко. Люди подбодрят, угостят. Интересно, разыскал ли их пекарь? Особенно теперь, когда мы с Питом союзники. И сдержал ли свое обещание позаботиться о Прим?
     В Дистрикте-12 сейчас, наверное, дикий восторг. Обычно к концу Игр нам уже не за кого болеть. А тут сразу двое, да еще в одной команде. Закрыв глаза, я представляю, как все кричат, и волнуются перед экранами, и дают нам советы. Сальная Сэй, Мадж, даже миротворцы, покупавшие у меня мясо.
     И Гейл. Уверена, он не кричит и не улюлюкает. Он просто внимательно смотрит. Следит за каждой минутой, не пропускает ни одной мелочи. И хочет, чтобы я вернулась. Не знаю, желает ли он того же Питу... Гейл не был моим парнем, но... возможно, хотел им стать? Предлагая убежать с ним, думал ли он только о нашей безопасности? Или о чем-то большем?
     И как он теперь относится ко всем этим поцелуям?
     Сквозь щель между камнями я вижу луну и по ее положению могу примерно определить время. Часа за три до рассвета готовлюсь к выходу. Кладу рядом с Питом воду и аптечку. Если я не вернусь, ничто другое ему уже не потребуется. После некоторых колебаний снимаю с него куртку и надеваю поверх своей. Питу с его жаром в спальном мешке тепло даже сейчас, а днем вообще будет пекло. Взяв запасную пару Рутиных носков и прорезав в них дырки для пальцев, надеваю на немеющие от холода руки. В Рутин же маленький рюкзачок кладу немного еды, бутыль с водой и бинты. Засовываю за пояс нож, беру лук и стрелы. Можно идти. Ах да, чуть не забыла. Мы ведь несчастные влюбленные. Наклоняюсь к Питу и целую его долгим, очень долгим поцелуем. Сентиментальные капитолийцы сейчас, наверное, жалостливо вздохнули. Делаю вид, что смахиваю слезу. Потом иду к лазу и протискиваюсь наружу.
     Изо рта идет пар. Как у нас дома в ноябре. Бывает, выйдешь до утра из дома - и в лес. А там на условленном месте уже ждет Гейл. Сидишь с ним рядом, караулишь дичь, попивая травяной чай из фляжки. Эх, Гейл! Если бы ты сейчас был моим напарником...
     Стараюсь идти быстро, при этом не выдать себя и не прозевать опасность. Очки - классная штука, однако глухота в левом ухе очень мешает. Видно, взрыв повредил его не на шутку. Впрочем, неважно. Если я вернусь домой, то стану богатой и оплачу любое лечение.
     Ночью лес не такой, как днем. Даже в очках все выглядит странно и незнакомо. Словно дневные деревья, цветы и камни легли спать, а вместо себя послали своих зловещих двойников. Я не пытаюсь запутать следы, пойти другой дорогой. Поднимаюсь вверх по ручью, потом иду к тому самому укромному месту у озера, откуда наблюдала за лагерем профи. Внимательно осматриваюсь: нет ли чьих следов, не качнется ли ветка, не поднимается ли парок из-за кустов. Все чисто. Либо я пришла первой, либо другие засели еще с вечера. До рассвета еще час-два. Забираюсь поглубже в заросли и жду кровопролития. Вместо завтрака жую листья мяты. Есть не хочется. Хорошо, что я надела куртку Пита. Иначе пришлось бы двигаться, чтобы согреться. Небо уже подернулось утренней серостью, а других трибутов все не видать. Впрочем, удивляться тут нечему: противники остались сильные. Интересно, догадываются они, что я пришла одна, без Пита? Лиса и Цеп скорее всего даже не знают, что он ранен. Надеюсь, они будут думать, что меня есть кому прикрыть, когда я побегу за рюкзаком. Где же рюкзак? Уже светло, и я снимаю очки. Птицы поют свои утренние песни. Разве еще не пора? Вдруг я спутала место? Нет, я точно помню, Клавдий Темплсмит говорил о Роге изобилия. Вот он, Рог. Вот - я. Так где же мое угощение? Едва золотого Рога коснулся первый луч солнца, на площадке стало заметно какое-то движение. Земля перед жерлом раскрывается, и снизу выплывает круглый стол, накрытый белоснежной скатертью. На столе - четыре рюкзака, два больших черных с номерами 2 и 11, один зеленый, поменьше, с номером 5 и совсем крохотный - можно на запястье носить - оранжевый.
     На нем номер не виден.
     И только-только раздался щелчок: стол зафиксировался на месте, как из Рога изобилия выскакивает фигурка, хватает зеленый рюкзак и убегает с ним в лес. Лиса! Кому еще мог прийти в голову такой хитрый и рискованный план! Мы тут сидим, оцениваем ситуацию, а она уже со всем справилась. И остальные связаны по рукам и ногам, никто в здравом уме не станет ее преследовать, когда свой рюкзак еще лежит на столе и другие трибуты могут его украсть или испортить. Лиса чужого не тронула и правильно сделала. Вот как надо было поступить мне! Чувства изумления, восхищения, злости, зависти, досады охватывают меня одно за другим, и пока я успеваю что-то сообразить, рыжая копна волос скрывается далеко за деревьями. Теперь ее даже стрелой не достанешь. Вот так да! Я все время боялась кого-то еще, а может статься, настоящий мой противник - Лиса.
     Вдобавок ко всему из-за нее я потеряла время. Ясно, что следующей должна быть я. Мой рюкзак маленький, любой схватит - и поминай как звали. Не мешкая больше ни секунды, бросаюсь к столу. Опасность. Я не вижу ее, но чувствую. К счастью, первый нож летит справа, я слышу свист и вовремя взмахиваю луком. Разворачиваюсь, натягивая тетиву, и стреляю в Мирту. Не успей она отклониться, стрела попала бы ей точно в сердце. Но попадает только в левую руку. Жаль, что Мирта метает ножи правой. Тем не менее я выигрываю несколько секунд, пока она вытаскивает стрелу и смотрит на рану. Бегу дальше, машинально заряжая лук с ловкостью бывалого охотника.
     Наконец я у стола. Пальцы цепляют крохотный рюкзак, проскальзывают сквозь лямки, и я набрасываю его на руку, как дамскую сумочку. Он слишком мал, чтобы надеть на плечи. Поворачиваюсь, готовая выстрелить снова, и в этот момент второй нож попадает мне в лоб над правой бровью. Кровь заливает лицо, ослепляет правый глаз и наполняет рот резким металлическим вкусом. Отшатываюсь назад, успевая выстрелить наудачу в направлении соперницы. Едва стрела вылетает из лука, я уже знаю, что промахнулась. В следующее мгновение Мирта сбивает меня с ног и коленями придавливает мои плечи к земле.
     Вот и конец, думаю я, надеясь, ради Прим, что мучения не будут долгими. Но Мирта, как видно, намерена вовсю насладиться моментом. Она не торопится. Наверняка Катон ее прикрывает, поджидая Цепа и, возможно, Пита.
     - Где твой дружок, Двенадцатая? Еще не окочурился? - спрашивает она.
     Что ж, пока мы разговариваем, я жива.
     - Он там, в лесу. Как раз приканчивает Катона, - рычу я в ответ и ору что есть мочи: - Пи-и-ит!
     Мирта бьет меня кулаком в горло, обрывая вопль. Тут же озирается по сторонам - засомневалась все-таки. Пита нет, и она поворачивается обратно ко мне.
     - Врешь, - ухмыляется Мирта. - Женишок - труп. Катон здорово его пырнул. Небось привязала его где-нибудь на дереве, пока совсем не загнулся. А что у нас в этом милом рюкзачке? Лекарство для любимого? Какая жалость. Он его так и не получит.
     Мирта откидывает полу куртки. Внутри целый арсенал ножей. Выбирает небольшой, почти изящный ножичек с хитро загнутым концом.
     - Я обещала Катону устроить хорошее представление для зрителей с твоим участием.
     Изо всех сил пытаюсь сбросить ее с себя, но без толку. Она слишком тяжелая и держит меня как в тисках.
     - Даже не рыпайся, Двенадцатая. Мы тебя убьем. Как убили эту жалкую козявку, твою союзницу, что скакала по деревьям... как ее звали? Рута? Пришла Руте хана, теперь возьмемся за тебя. О женишке можно не беспокоиться. Как тебе такой план? - издевается Мирта. - Так с чего начнем?
     Небрежно вытирает рукавом кровь с моего лица и вертит его туда-сюда, будто это деревянный чурбан и она раздумывает, какой узор на нем вырезать. Пытаюсь укусить ее за руку, она хватает меня за волосы и прижимает голову к земле.
     - Пожалуй... начнем со рта, - мурлычет Мирта, проводя кончиком ножа по моим губам.
     Я крепко сжимаю зубы, однако глаза не закрываю. Ее слова о Руте привели меня в ярость. Надеюсь, мне хватит этой ярости, чтобы умереть с достоинством. Я буду смотреть Мирте в глаза, пока смогу видеть. Буду смотреть и не закричу. Умру несломленной, пусть даже только внутри.
     - Думаю, губы тебе уже не понадобятся. Не хочешь послать женишку воздушный поцелуй на прощание?
     Я набираю полный рот слюны и крови и выплевываю ей в лицо. Мирта вспыхивает от бешенства.
     - Что ж, приступим.
     Я вся сжимаюсь в ожидании неминуемой пытки. Но едва только кончик ножа надрезает мне губу, какая-то неведомая силища срывает с меня Мирту, и вот уже она сама кричит от боли. Я ошарашена и в первую минуту не могу понять, что произошло. Пит каким-то образом встал и пришел мне на помощь? Распорядители выпустили огромного дикого зверя для пущего веселья? Или Мирту зачем-то поднял планолет?
     С трудом приподнимаюсь на онемевших руках и вижу, что все мои предположения неверны. Мирта барахтается в футе от земли в руках Цепа. У меня рот открылся от изумления, такой он огромный. Мирта по сравнению с ним всего лишь тряпичная кукла. Цеп и раньше был не маленький, а на арене, кажется, стал еще больше, еще мускулистее.
     Он переворачивает Мирту и бросает на землю. Я вздрагиваю от его крика:
     - Что ты сделала с той девочкой? Это ты убила ее?
     Мирта быстро пятится на четвереньках, словно сумасшедшее насекомое. Видно, она так поражена, что даже не способна позвать Катона.
     - Нет, нет! Это не я!
     - Ты называла ее имя. Я слышал. Ты убила ее? - Новая догадка искажает его лицо злостью. - Ты разрезала ее на кусочки, как собиралась разрезать эту девушку?
     - Нет! Нет, я... - Мирта видит в руках Цепа камень размером с небольшую буханку хлеба и совершенно теряет над собой контроль. - Катон! - верещит она. - Катон!
     - Мирта! - слышится из леса ответ Катона, но слишком далеко, чтобы он мог ей помочь.
     Что он там делает? Разыскивает Лису и Пита? Или караулил Цепа да ошибся местом?
     Цеп с силой ударяет камнем в висок Мирты. Крови нет, но на черепе остается вмятина. Мирта еще жива, она часто дышит, и из ее груди вырываются стоны.
     Когда Цеп с поднятым камнем поворачивается в мою сторону, я знаю, что бежать бесполезно. Мой лук не заряжен. Я смотрю в карие глаза Цепа, завороженная их странным золотым блеском.
     - О чем она болтала? Ты союзница Руты?
     - Я... я... мы с ней объединились. Взорвали еду профи. Я хотела ее спасти. Очень хотела. Но он нашел ее раньше. Парень из Первого, - говорю я.
     Возможно, если Цеп узнает, что я помогала Руте, он убьет меня быстро и без мучений.
     - Ты его убила? - сурово спрашивает он.
     - Да. Я его убила. И усыпала ее тело цветами. И пела ей, пока она не уснула.
     На моих глазах выступают слезы. Воля и силы покидают меня. Остается только Рута, боль в голове, страх перед Цепом и стоны умирающей девушки.
     - Уснула? - презрительно бросает Цеп.
     - Умерла. Я пела ей, пока она не умерла, - говорю я. - Твой дистрикт... прислал мне хлеб.
     Я поднимаю руку - не за стрелой; все равно не успею. Просто вытираю нос.
     - Цеп, сделай это быстро, ладно?
     По лицу видно, что в нем борются противоположные чувства. Цеп опускает камень и говорит почти с укором:
     - В этот раз, только в этот раз я тебя отпускаю. Ради девочки. Мы с тобой квиты. Больше никто никому не должен. Понятно?
     Я киваю, потому что мне понятно. Понятно про долги. Про то, как плохо их иметь. Понятно, что если Цеп победит, то возвратится в дистрикт, забывший о правилах ради того, чтобы отблагодарить меня. И что Цеп тоже пренебрегает ими. Сейчас он не станет разбивать мне голову камнем.
     - Мирта! - кричит Катон с надрывом. Он уже близко и видит, что она лежит на земле.
     - Тебе лучше поторопиться, Огненная Китнисс, - говорит Цеп.
     Я не заставляю его повторять дважды. Что есть духу бегу по утрамбованной площадке подальше от Цепа и Мирты и голоса Катона. Оборачиваюсь только у самого леса. Цеп с двумя большими рюкзаками скрывается за краем площадки, в той части арены, которую я никогда не видела. Катон с копьем в руке стоит на коленях перед Миртой, умоляя не покидать его. Скоро он поймет, что ее уже не спасти. Как обезумевший раненый зверь, я мчусь не разбирая дороги, врезаясь в деревья, то и дело смахивая кровь, заливающую глаз. Раздается пушечный выстрел: Мирта умерла. Теперь Катон бросится по следу - либо моему, либо Цепа. Я ослабла из-за раны и вся трясусь от страха и изнеможения. У меня есть лук, однако Катон метает копье почти так же далеко, как я стреляю.
     Только одно внушает мне надежду: Цеп забрал рюкзак Катона. Рюкзак с чем-то ему нужным. Готова спорить, что Катон преследует Цепа, а не меня. Тем не менее я не замедляю хода, даже оказавшись у ручья. Влетаю в него прямо в ботинках и, изо всех сил работая ногами, бегу вниз по течению. Сдираю с ладоней Рутины носки, служившие мне вместо перчаток, и прижимаю ко лбу, чтобы остановить кровотечение. За несколько минут они промокают до нитки.
     Кое-как добираюсь до пещеры и протискиваюсь внутрь. В пятнистом свете пробивающегося сквозь щели солнца снимаю с руки оранжевый рюкзачок, отрезаю клапан и вытряхиваю на пол содержимое - узкую коробку с единственным шприцем для подкожного впрыскивания. Не раздумывая, втыкаю иглу в руку Пита и медленно надавливаю на поршень.
     Мои руки становятся скользкими от крови, едва я касаюсь головы.
     Последнее, что помню, - как изумительной красоты серебристо-зеленая бабочка, описав широкую дугу, садится мне на запястье.

     Сквозь сон слышу шум дождя, барабанящего по крыше нашего дома. Просыпаться не хочется: приятно лежать, тепло укутавшись в одеяла, в безопасности. Смутно чувствую, что болит голова. Конечно, я подхватила грипп, и поэтому меня не будят, хотя я сплю, наверное, уже очень долго. Мамина рука гладит мою щеку. Обычно я ей этого не позволяю: не хочу, чтобы она знала, как мне не хватает ее ласки. Как мне не хватает ее самой, с тех пор как я перестала ей доверять. Потом я слышу голос, чужой голос, не мамин, и мне страшно.
     - Китнисс, Китнисс, ты меня слышишь?
     Я открываю глаза, и чувство уюта и безопасности тает как дым. Я не дома, не с мамой. Я в полутемной, холодной пещере, где у меня мерзнут ноги и пахнет кровью. Передо мной появляется худое, бледное лицо какого-то парня, я пугаюсь, потом узнаю его:
     - Пит.
     - Привет, - говорит он. - Рад снова видеть твои глаза.
     - Я долго была без сознания?
     - Точно не знаю. Я проснулся вчера вечером, а ты лежишь рядом в жуткой луже крови. Сейчас кровотечение, кажется, прекратилось, но я бы на твоем месте не пытался вставать.
     Осторожно приподнимаю голову; она забинтована. От одного этого движения мне сразу становится дурно. Пит подносит к моим губам бутыль, и я жадно пью.
     - Ты идешь на поправку, - говорю я.
     - Еще как. Штука, которую ты мне вколола, делает свое дело. Сегодня к утру опухоль почти прошла.
     Кажется, Пит не сердится за то, что я его обманула, подсунула ему снотворное и убежала на пир.
     Хотя, возможно, он меня просто жалеет, потому что я такая слабая, а потом еще задаст мне перцу. Как бы то ни было, сейчас он сама доброта.
     - Ты ел?
     - Угу. Слопал три куска грусятины и только потом понял, что надо экономить. Не волнуйся, теперь я на диете.
     - Все в порядке. Тебе надо есть. Я скоро пойду охотиться.
     - Только не слишком скоро, ладно? Теперь моя очередь заботиться о тебе.
     Выбора у меня нет. Пит кормит меня кусочками грусятины и изюмом, поит водой. Потом растирает мне ноги, чтобы они согрелись, укутывает их своей курткой и по самый подбородок застегивает спальный мешок.
     - Твои ботинки и носки еще сырые. При такой погоде не скоро высохнут, - говорит он.
     Гремит гром. В щель между камнями видны всполохи молний на небе. Сквозь трещины в потолке протекает дождь; Пит сделал у меня над головой навес из пленки.
     - Интересно, зачем это все устроили? Грозу, дождь. Точнее, для кого?
     - Для Катона и Цепа, - отвечаю я уверенно. - У Лисы наверняка есть где спрятаться. А Мирта... она собиралась меня мучить, но тут...
     Мой голос замирает.
     - Я знаю, что Мирта погибла. Видел ее вчера в небе. Ты ее убила?
     - Нет. Цеп проломил ей голову камнем.
     - Хорошо, что ты ему не попалась.
     Воспоминания о пире накатывают со всей силой. Я чувствую тошноту.
     - Я попалась. Он меня отпустил, - говорю я. И потом, конечно, рассказываю остальное, все то, что до сих пор держала в себе, потому что Пит был слишком слаб для расспросов, а я была еще не готова пережить это заново. Взрыв, боль, смерть Руты, мое первое убийство и хлеб от Одиннадцатого дистрикта. Все, без чего нельзя понять случившееся на пире и то, как Цеп вернул мне долг.
     - Он отпустил тебя, потому что не хотел оставаться в долгу? - искренне удивляется Пит.
     - Да. Ты, возможно, не поймешь. У тебя всегда было всего вдоволь. Если бы ты жил в Шлаке, мне не пришлось бы тебе объяснять.
     - Да и не пытайся, чего уж там. Куда мне понять своим умишком.
     - Это как с тем хлебом. Наверное, я всегда буду тебе должна.
     - Хлебом? Каким хлебом? Ты что, про тот случай из детства? - спрашивает Пит. - Думаю, теперь-то уж о нем можно забыть. После того как ты воскресила меня из мертвых.
     - Ты ведь даже не знал меня. Мы никогда не разговаривали... И вообще, первый долг всегда самый трудный. Я бы ничего не смогла сделать, меня бы вообще не было, если бы ты мне тогда не помог. И с чего вдруг?
     - Сама знаешь с чего, - отвечает Пит. В голове плещется боль, когда я качаю головой. - Хеймитч говорил, что тебя непросто убедить.
     - Хеймитч? А он тут причем?
     - Ни при чем... Так значит, Катон и Цеп, да? Наверное, будет нескромно надеяться, что они одновременно прикончат друг друга?
     Шутка меня только расстраивает.
     - Мне кажется, Цеп славный парень. В Дистрикте-12 он мог бы быть нашим другом, - говорю я.
     - Если так, то пусть его лучше убьет Катон, - мрачно отвечает Пит.
     Я вообще не хочу, чтобы кто-то убивал Цепа. Не хочу, чтобы кто-то еще умирал. Такие рассуждения не для арены, не для победителей. Как я ни сдерживаюсь, на глазах у меня выступают слезы.
     Пит смотрит на меня с тревогой:
     - Что с тобой? Очень больно?
     Я не называю настоящую причину, но говорю правду. Правду, которая больше похожа на минутную слабость, а не на окончательное поражение.
     - Я хочу домой, Пит, - произношу я жалостливо, как ребенок.
     - Ты поедешь домой. Обещаю. - Пит наклоняется и целует меня.
     - Я хочу прямо сейчас.
     - Знаешь что, - говорит он, - ты сейчас заснешь, и тебе приснится дом. А потом оглянуться не успеешь, как будешь там на самом деле. Идет?
     - Идет, - шепчу я. - Разбуди меня, если надо будет покараулить.
     - Не беспокойся. Я хорошо отдохнул и здоров благодаря тебе и Хеймитчу. И потом, кто знает, сколько ещё это продлится?
     О чем это он? О дожде? О передышке, которую он нам дает? Или об Играх? Мне слишком грустно, и я слишком устала, чтобы спрашивать.
     Когда Пит меня будит, снова вечер. Дождь превратился в ливень; вода с потолка уже не капает, а течет струйками. Под самую сильную Пит подставил банку. Мне стало лучше; я уже приподнимаюсь, почти не чувствуя головокружения, и просто умираю от голода. Пит тоже. Он явно не мог дождаться, пока я проснусь, чтобы поесть вместе.
     Еды немного: два кусочка грусенка, немножко разных кореньев и горсть сухофруктов.
     - Оставим что-нибудь на завтра? - спрашивает Пит.
     - Нет, давай доедим все. Мясо и так уже давно лежит, не хватало нам еще отравиться.
     Я делю еду на две равные части. Мы стараемся есть медленнее и все равно управляемся за две минуты. Желудок недовольно ворчит.
     - Завтра идем на охоту, - говорю я.
     - От меня толку мало, - отвечает Пит. - Я никогда раньше не охотился.
     - Я буду убивать, а ты готовить. Еще ты можешь нарвать зелени и ягод.
     - Хорошо бы тут рос какой-нибудь хлебный кустарник.
     - Тот хлеб, что мне прислали из Дистрикта-11, был еще теплым, - вздыхаю я. - На, пожуй. - Я протягиваю Питу пару листиков мяты, потом бросаю несколько себе в рот.
     Из-за дождя трудно даже разглядеть изображение в небе, но одно ясно: сегодня все целы. Значит, Катон и Цеп еще не встретились.
     - А куда ушел Цеп? Что там, на той стороне арены? - спрашиваю я Пита.
     - Поле. Трава мне по плечи, и нигде ни тропинки. Целое разноцветное море. Может, там и съедобные злаки есть.
     - Уверена, что есть. И Цеп знает, как их отличить. Вы туда ходили?
     - Нет. В траву никто не хотел соваться. Жутко. Мало ли что... Вдруг там змеи, или бешеные звери, или трясина.
     Примерно так запугивают жителей Дистрикта-12, чтобы они не совались за ограждение. Я опять невольно сравниваю Пита с Гейлом. Гейл увидел бы в этом поле прежде всего источник пищи, а уж потом бы думал об опасностях - настоящие они или выдуманные. И Цеп явно из того же теста. Пит, конечно, не неженка и не трус, хотя, должно быть, если в твоем доме всегда пахнет хлебом, на многие вещи смотришь по-другому и не задаешь лишних вопросов. Интересно, что бы подумал Пит о наших с Гейлом совсем не безобидных шуточках по поводу порядков в Панеме? И о гневных речах Гейла против Капитолия? Удивился бы или возмутился?
     - Вот на том поле, должно быть, и хлебные кусты растут, - говорю я. - Что-что, а на голодающего Цеп совсем не похож. Наоборот, отъелся.
     - Или у него очень щедрые спонсоры, - говорит Пит. - Я уж и не знаю, чем заслужить, чтобы Хеймитч нам хоть хлеба прислал.
     Я удивленно поднимаю брови, и тут до меня доходит, что Пит ничего не знает о недвусмысленном намеке Хеймитча: один поцелуй - одна пинта бульона. Говорить об этом вслух, конечно, не годится. Если зрители поймут, что мы их всё время дурачили, еды не видать как своих ушей. Надо действовать постепенно, чтобы правдоподобно выглядело. Я беру руку Пита и лукаво говорю:
     - Наверное, он сильно поиздержался, помогая мне усыпить тебя.
     - Кстати, - говорит Пит, переплетая свои пальцы с моими. - Не вздумай устроить что-нибудь подобное еще раз.
     - А то что будет?
     - А то... а то... - Пит не знает, что сказать. - Вот подожди только, придумаю.
     - В чем проблема?
     - В том, что мы оба живы. Поэтому тебе кажется, что ты поступила правильно.
     - Я действительно поступила правильно.
     - Нет! Не делай так, Китнисс! - Пит до боли сжал мою ладонь, и в его голосе слышен неподдельный гнев. - Не умирай ради меня. Я этого не хочу. Ясно?
     Его настойчивость пугает меня, но, с другой стороны, тут открывается прекрасная возможность заработать еду, и я продолжаю в том же духе:
     - А может, я сделала это ради себя. Тебе не приходило в голову? Может, не ты один... кто беспокоится... кто боится...
     Я теряюсь. Не умею так ловко обращаться со словами, как Пит. И пока говорила, я представила, что на самом деле потеряла Пита, и поняла, как сильно хочу, чтобы он жил. Не из-за спонсоров, и не из-за того, что скажут потом дома, и даже не потому, что боюсь остаться одна. Из-за него самого. Я не хочу терять мальчика подарившего мне хлеб.
     - Боится чего, Китнисс? - тихо спрашивает он.
     Жаль, что нельзя задвинуть шторы, закрыть ставни, как-то отгородиться от шпионящих глаз Панема. Пусть даже нам не дадут еды. То, что я чувствую, должно принадлежать только мне.
     - Хеймитч просил меня не касаться этой темы, - уклончиво говорю я, хотя Хеймитч тут ни при чем и сейчас, наверное, ругает меня последними словами за то, что я в такой момент все испортила.
     Пита непросто сбить с толку.
     - Тогда мне придется догадываться самому, - говорит он, придвигаясь ближе.
     Впервые мы целуемся по-настоящему. Никто из нас не мучается от боли, не обессилен и не лежит без сознания; наши губы не горят от лихорадки и не немеют от холода. Впервые поцелуй пробуждает у меня в груди какое-то особенное чувство, теплое и захватывающее.
     Впервые один поцелуй заставляет меня ждать следующего.
     А его нет. Точнее, есть, но совсем легкий, в кончик носа, потому что Пит отвлекся на другое.
     - Кажется, у тебя опять кровь. Иди ложись. И вообще уже пора спать, - говорит он.
     Я надеваю носки, они уже почти сухие. Заставляю Пита надеть куртку. Он совсем замерз, промозглый холод пробирает насквозь. Настаиваю, что буду дежурить первой, хотя ни он, ни я не ожидаем, что кто-то явится в такую погоду. Пит соглашается при условии, что я тоже залезу спальный мешок. Я не возражаю, так как уже вся дрожу. Две ночи назад у меня было чувство, будто Пит в миллионах миль от меня, зато сейчас застигнута врасплох его близостью. Мы укладываемся, Пит подсовывает мне под голову свою руку и обнимает, словно защищает даже во сне. Меня давно никто так не обнимал; с тех пор, как умер отец и я отдалилась от матери, ничьи руки не внушали мне такого чувства безопасности.
     Я лежу в очках и вижу, как капли дождя разбиваются о пол пещеры. Ритмично и убаюкивающе. Несколько раз я начинаю дремать и тут же просыпаюсь, злясь на себя и чувствуя вину. Выдерживаю так три-четыре часа, потом бужу Пита. Он, кажется, не против.
     - Если завтра дождь перестанет, я найду нам место высоко на дереве, и мы сможем спать оба, - обещаю я, погружаясь в сон.
     На следующий день с погодой все так же. Ливень не прекращается ни на минуту, как будто распорядители всерьез задумали нас утопить. От раскатов грома трясется земля. Пит собирается пойти искать еду, но я отговариваю: сейчас ничего дальше своего носа не увидишь, только вымокнешь до нитки. Он и сам это понимает, просто от голода уже хоть на стену лезь.
     Еще один день клонится к вечеру, и никаких признаков перемены погоды. Хеймитч - наша единственная надежда, а он не дает о себе знать: то ли денег мало - а цены сейчас запредельные, - то ли недоволен впечатлением, какое мы производим. Скорее второе. Я первая готова признать, что смотреть на нас сейчас не потрясающе интересно. Голодные, ослабевшие, почти не двигаемся, стараясь не потревожить раны. Сидим, укутавшись в спальный мешок, тесно прижавшись друг к другу - ясно, что не из-за большой любви, а из-за холода. Бывает, задремлем для разнообразия.
     Да и как дальше развивать наши романтические отношения? Вчерашний поцелуй удался неплохо, но как опять направить дело в нужное русло? В Дистрикте-12 я знала девушек, для которых это проще простого, однако у меня никогда не было ни времени, ни желания заниматься такой ерундой. И потом, от нас явно ждут не просто поцелуя, иначе бы мы получили еду еще вчера. Что-то подсказывает мне, что обычными знаками любви тут не отделаешься. Хеймитч хочет чего-то личного, хочет, чтобы мы изливали душу перед публикой. Разве не на это он подбивал меня, когда готовил к интервью? Даже думать противно. Мне, а не Питу. Может, попробовать разговорить его?
     - Слушай, Пит, - беззаботно говорю я. - На интервью ты сказал, что любил меня всегда. А когда началось это "всегда"?
     - Э-э, дай подумать. Кажется, с первого дня в школе. Нам было пять лет. На тебе было красное в клетку платье, и на голове две косички, а не одна, как сейчас. Отец показал мне тебя, когда мы стояли во дворе.
     - Показал отец? Почему?
     - Он сказал: "Видишь ту девочку? Я хотел жениться на ее маме, но она сбежала с шахтером".
     - Да ну, ты все выдумываешь! - вырывается у меня.
     - Вовсе нет. Так и было. Я еще спросил отца, зачем она убежала с шахтером, если могла выйти за тебя? А отец ответил: "Потому что когда он поет, даже птицы замолкают и слушают".
     - Это правда. Про птиц. Точнее, было правдой, - говорю я.
     Я удивлена и неожиданно растрогана тем, что пекарь так сказал Питу. И еще... возможно, мне не хочется петь не оттого, что я считаю это пустой тратой времени, а оттого, что пение и музыка слишком сильно напоминают об отце?
     - А потом, в тот же день, на уроке музыки учительница спросила, кто знает "Песнь долины", и ты сразу подняла руку. Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть. И я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела.
     - Да ладно, перестань, - говорю я, смеясь.
     - Нет, это так. И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни... А следующие одиннадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой.
     - Так и не собрался, - добавляю я.
     - Не собрался. Можно сказать, мне крупно повезло, что на Жатве вытащили мое имя.
     Секунду-другую меня переполняет почти идиотское счастье, а потом я просто не знаю, что думать. Разве мы не должны придумывать подобную чепуху, чтобы казаться влюбленными? Но рассказ Пита так похож на правду. Потому что в нем есть правда. Об отце и птицах. О красном платье в клетку... у меня действительно было такое, а потом его носила Прим, пока оно совсем не превратилось в лохмотья уже после смерти отца. И еще это объясняет, почему Пит ценой побоев отдал мне хлеб в тот ужасный голодный день. Если сходится так много, то... может быть, и остальное правда?
     - У тебя... очень хорошая память, - говорю я, запинаясь.
     - Я помню все, что связано с тобой, - отвечает Пит, убирая мне за ухо выбившуюся прядь. - Это ты никогда не обращала на меня внимания.
     - Зато теперь обращаю.
     - Ну, здесь-то у меня мало конкурентов.
     Мне снова хочется невозможного: спрятаться ото всех, закрыть ставни. Под ухом прямо-таки слышу шипение Хеймитча: "Скажи это! Скажи!". Я сглатываю комок в горле и произношу:
     - У тебя везде мало конкурентов.
     В этот раз я наклоняюсь к Питу первой. Наши губы едва касаются, когда глухой звук снаружи пещеры заставляет нас вздрогнуть от испуга. Я хватаю лук, но уже все затихло. Пит смотрит сквозь щель между камнями и радостно вскрикивает. В следующую минуту он уже стоит под дождем и протягивает мне какой-то предмет. Серебряный парашют с корзиной! Внутри - мы даже не мечтали о таком - свежие булочки, козий сыр, яблоки и, самое главное, большая миска той бесподобной тушеной баранины с диким рисом. То самое блюдо, которое я назвала Цезарю Фликерману моим самым большим впечатлением в Капитолии.
     Пит вползает обратно в пещеру, его лицо сияет как солнце.
     - Наверное, Хеймитчу надоело смотреть, как мы умираем с голоду.
     - Наверное, - соглашаюсь я. В голове у меня звучит довольный, хотя и несколько усталый голос Хеймитча: "Да, да, вот что мне нужно, солнышко".

Окончание следует...