Когда в следующую среду Рози и Пэм Хейверфорд спускались после работы в служебном лифте, Рози обратила внимание на нездоровый, необычно бледный вид Пэм.
     - Все из-за месячных, - пояснила та, когда Рози выразила озабоченность. - Не знаю почему, но в этот раз болит жутко.
     - Зайдем на чашечку кофе?
     Пэм на мгновение задумалась, затем отрицательно покачала головой.
     - Отправляйся без меня. Все, о чем я сейчас мечтаю, - это вернуться в "Дочери и сестры" и найти свободную спальню, пока не вернулись с работы остальные и не начался обычный гомон. Проглочу таблетку мидола и посплю пару часиков. Может, после этого снова почувствую себя человеком.
     - Я пойду с тобой, - сказала Рози. Двери раскрылись, и они вместе вышли из лифта. Пэм покачала головой.
     - Не стоит. - Ее лицо вспыхнуло короткой улыбкой. - У меня хватит сил, чтобы доковылять самой, а ты не настолько юна, чтобы не выпить чашку кофе без эскорта. Как знать - возможно, тебя ждет что-нибудь интересное.
     Рози вздохнула. На жаргоне Пэм под "чем-нибудь интересным" всегда подразумевается мужчина, предпочтительно с рельефной мускулатурой, которая выделяется под тонкой, плотно облегающей торс футболкой, как геологические образования на теле планеты; что касается Рози, то она полагала, что сможет легко обойтись без подобных мужчин до самого конца жизни.
     Кроме того, она замужем. Когда они вышли из отеля на улицу, Рози посмотрела на руку, на которой были надеты два кольца: золотое, полученное в день свадьбы, и обручальное с бриллиантом. Насколько этот случайно брошенный взгляд определил то, что случилось позже, она могла только догадываться, однако после него обручальное кольцо, о котором при обычном порядке вещей она даже не вспоминала, почему-то переместилось из глубин сознания на его поверхность. Бриллиант весил чуть больше карата и по ценности намного превосходил все остальные подарки, полученные ею от мужа за совместно прожитые годы, но до сего дня ей и в голову не приходило, что кольцо принадлежит ей, и она может избавиться от него, если захочет (причем избавиться таким способом, какой сочтет наиболее подходящим).
     Рози проводила Пэм до автобусной остановки за углом следующего от отеля квартала и осталась с ней, несмотря на протесты Пэм, заявлявшей, что в этом совершенно нет необходимости. Нездоровый вид Пэм вызвал у нее серьезное беспокойство. С лица подруги исчез привычный румянец, под глазами появились темные круги, тонкие морщинки шли от уголков рта, сжатого с болезненной напряженностью. Кроме того, Рози приятно было ощущать, что она заботится о ком-то, а не наоборот. Собственно, она уже решила было сесть в автобус вместе с Пэм и проводить до "Дочерей и сестер", чтобы не волноваться потом, не зная, добралась та или нет, но в конце концов желание побаловать себя чашечкой ароматного кофе (и, наверное, вкусным пирожным) взяло верх.
     Она осталась на тротуаре и помахала рукой Пэм, которая села у окна. Пэм помахала в ответ, и автобус тронулся. Рози еще секунду-другую постояла на месте, затем развернулась и зашагала по бульвару Хитченса в направлении "Горячего горшка". Ее мысли вернулись к столь памятной первой прогулке по городу. Большая часть событий и впечатлений того утра не сохранилась в памяти - лучше всего ей запомнилось смешанное чувство страха и полной растерянности, - однако по меньшей мере две фигуры отчетливо выделялись на блеклом фоне, как две скалы, вырастающие из тумана: беременная женщина и мужчина с рыжими усами. Особенно он. Прислонившийся плечом к дверному косяку, с пивной кружкой в руке, провожающий ее взглядом. Говорящий (эй крошка эй крошка) ей что-то. Какое-то время воспоминания полностью занимали ее мысли, как это бывает только с самыми тяжелыми и неприятными впечатлениями - о тех моментах, когда не находишь себе места от отчаяния, не в силах хоть как-то взять под контроль течение собственной жизни, и она прошла мимо "Горячего горшка", даже не заметив его; в ее затравленном пустом взгляде застыл страх. Она думала о том, что мужчина, стоявший в двери бара с кружкой пива в руке, напугал ее и напомнил о Нормане. И дело не в похожести черт лица; скорее, сходство между ним и Норманом проявлялось в позе. Он стоял в двери, и у нее создалось впечатление, будто все его мышцы напряжены, готовы в любую секунду прийти в движение, достаточно лишь малейшего знака внимания с ее стороны...
     Чья-то рука схватила ее за плечо, и Рози судорожно закусила губу, сдерживая испуганный вопль. Она оглянулась, ожидая увидеть Нормана или усатого мужчину. Однако за ее спиной оказался сравнительно молодой человек в летнем костюме.
     - Простите, если я напугал вас, - произнес он. - но мне на секунду показалось, что вы собираетесь выйти прямо на проезжую часть.
     Она огляделась и увидела, что стоит на перекрестке Хитченс и Уотертауэрдрайв, одном из самых оживленных мест города, в трех, а то и в четырех кварталах от "Горячего горшка". Автомобили проносились по улице металлической рекой. Она вдруг сообразила, что стоящий за ней молодой человек, по-видимому, спас ей жизнь.
     - С... спасибо. Большое спасибо.
     - Да не за что, - ответил он, и на противоположной стороне Уотертауэр-драйв загорелись белые буквы "ИДИТЕ". Молодой человек окинул ее на прощание заинтересованным взглядом, затем с остальными пешеходами ступил на "зебру" перехода и затерялся в толпе.
     Рози стояла на месте, не в состоянии избавиться от временной потери ориентации и чувствуя огромное облегчение человека, пробудившегося от по-настоящему плохого сна. "Да, похоже, мне действительно снился плохой сон, думала она, - Я не спала, я шла по улице, и тем не менее мне приснился жуткий сон. Или то была вспышка памяти". Она опустила голову и увидела, что обеими руками боязливо и крепко прижимает к животу сумочку, в точности как тогда, во время долгих отчаянных блужданий по городу в поисках Дарэм-авеню пять недель назад. Она перебросила ремень сумки через плечо, повернулась и двинулась в обратный путь.
     Фешенебельные торговые районы города начинались за Уотертауэрдрайв; на улице, по которой она сейчас шла, удаляясь от Уотертауэр, размещались магазины поменьше. Некоторые лавки производили впечатление грязных злачных заведений, многие магазинчики, судя по всему, с трудом сводили концы с концами. Рози двигалась медленно, рассматривая подержанную одежду, выставленную в окнах, с тщетной претензией на витрины роскошных магазинов, поглядывая на обувные лавки с плакатами, которые призывали покупать "ТОЛЬКО АМЕРИКАНСКИЕ" и сообщали, что товары в магазине продаются "ПО СНИЖЕННЫМ ЦЕНАМ". Она увидела лавку с красноречивым названием "Не дороже 5", - ее витрины былы завалены сделанными в Мексике или Маниле куклами, магазин кожаных изделий со странной вывеской "Мотоциклетная Мама", магазин, который назывался "Avec Plaisir" - "С удовольствием" и предлагал устрашающий ассортимент товаров: искусственные пенисы, наручники и нижнее белье, не закрывающее промежность, выставленное на черных бархатных подушечках. Она постояла минуту-другую, разглядывая белье, разложенное в витрине для всеобщего обозрения, потом перешла на другую сторону улицы. Через полквартала она увидела "Горячий горшок", но решила в этот раз отказаться от кофе с пирожным; она просто сядет в автобус и поедет в "Дочери и сестры". Достаточно приключений для одного дня.
     Но этого не произошло. На дальнем углу перекрестка, который она только что прошла, расположился внешне ничем не примечательный, без броских витрин магазин с неоновыми буквами в окне: "БЕРЕМ ПОД ЗАЛОГ- ДАЕМ ССУДЫ - ПОКУПАЕМ И ПРОДАЕМ ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ". Именно последняя из предлагаемых услуг привлекла внимание Рози. Она снова взглянула на обручальное кольцо и вспомнила, что сказал ей Норман незадолго де свадьбы: "Если будешь выходить с ним на улицу, поворачивай кольцо камнем внутрь, Роуз. Камешек довольно дорогой, а ты всего-навсего маленькая девочка".
     Она спросила его однажды (до того, как он наглядно убедил ее в том, что задавать вопросы небезопасно), сколько оно стоит. Вместо ответа он покачал головой и снисходительно улыбнулся - улыбкой родителя, чей ребенок хочет понять, почему небо голубое или сколько снега на Северном полюсе. "Какая разница, - добавил он. - Достаточно сказать, что я мог либо купить тебе новый камешек, либо приобрести новый "бьюик". Я остановился на камешке. Потому что люблю тебя, Роуз".
     Теперь же, стоя на уличном перекрестке, она вспомнила охватившее ее тогда ощущение - страх, потому что мужчин, способных на поступки такой экстравагантности, мужчин, готовых отдать предпочтение кольцу с бриллиантом, а не новенькому автомобилю, не лишенных при этом некоторой сексуальной привлекательности, следует опасаться. До чего же романтично! Он купил ей кольцо с таким крупным бриллиантом, что с ним просто опасно показываться на улице! И почему?
     "Потому что люблю тебя, Роуз".
     Наверное, он не врал... но с тех пор прошло четырнадцать лет, и у девушки, которую он любил, были чистые глаза, высокая грудь, плоский живот, стройные бедра. Девушка, которую он любил, не находила в утренней моче следов крови.
     Рози стояла на перекрестке напротив магазинчика с неоновой вывеской за витринным стеклом и смотрела на свое обручальное кольцо, ожидая почувствовать хоть что-то - отголосок былого страха или, может быть, романтичности, - однако, не ощутив ничего подобного, решительно зашагала к маленькому ломбарду. Вскоре ей придется оставить "Дочерей и сестер", а там, за дверью, ей дадут за кольцо внушительную сумму, и она сможет рассчитаться полностью, заплатив за проживание и питание, и останется после этого с несколькими сотнями долларов в кармане.
     "Или мне попросту не терпится избавиться от него, - подумала она. - Может, мне просто не хочется больше носить на пальце "бьюик", который он так и не купил".
     Табличка на двери гласила: "ЛИБЕРТИ-СИТИ - ССУДЫ ПОД ЗАЛОГ". На миг это показалось ей странным - она слышала несколько "прозвищ" города, но во всех обыгрывалось либо местоположение, связанное с озером, либо погода. Затем она решительно отбросила все мысли, толкнула дверь и вошла в лавку.

     Она ожидала, что внутри окажется темно, и не ошиблась - там было действительно темно, - но внутреннее пространство ломбарда "Либерти-Сити" заливал неожиданно золотистый тусклый свет. Солнце уже опустилось низко над горизонтом и светило прямо вдоль Хитченс-стрит, его длинные косые лучи проникали через выходящие на запад окна ломбарда. Солнечный свет падал на висевший на стене саксофон, превращая его в инструмент, сделанный из пламени.
     "Нет, это не случайно, - подумала Рози. - Кто-то намеренно повесил саксофон именно здесь. Кто-то поступил очень хитро". Может, и так, и все же она остановилась, завороженная сверкающим инструментом. Очаровательным показался и царивший внутри запах - запах пыли, веков, запах тайн. Слева от нее раздавался очень слабый звук множества тикающих часов.
     Она медленно шагала по среднему проходу мимо вытянувшихся в ряд акустических гитар, подвешенных к стеллажам за грифы с одной стороны, и застекленных полок с хитроумными электрическими устройствами и музыкальной аппаратурой - с другой. В ломбарде оказалось чрезвычайно много огромных многофункциональных стереосистем.
     В дальнем конце прохода находился длинный прилавок, над которым дугой вытянулась еще одна сделанная синими неоновыми буквами надпись: "ЗОЛОТО - СЕРЕБРО-ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ". А чуть ниже красными буквами шло: "МЫ ПОКУПАЕМ - МЫ ПРОДАЕМ - МЫ МЕНЯЕМ".
     "Да, но нужно ли ползти на брюхе, как рептилия?" - подумала Рози с тенью легкой улыбки, подступая к прилавку. За прилавком на табурете сидел мужчина с ювелирной лупой в глазу. Через лупу он рассматривал какой-то предмет, лежащий перед ним на подушечке. Подойдя ближе, Рози увидела, что он изучает карманные часы со снятой задней крышкой. Мужчина за прилавком ковырялся в часах стальной отверткой - настолько тоненькой, что Рози едва ее различила. Она подумала, что он молод, лет тридцати, не более. Длинные волосы доставали почти до плеч, синий шелковый жилет был надет прямо на белую нижнюю рубашку. Она сочла такое необычное сочетание достаточно смелым и привлекательным.
     Слева от себя она почувствовала движение. Повернув голову, увидела более пожилого респектабельного мужчину, присевшего на корточки перед книжными волками и роющегося в рядах потрепанных изданий в мягкой обложке под вывеской "СТАРОЕ ДОБРОЕ ЧТИВО". У ног его, словно верная собака, стоял старомодный черный портфель, начавший расползаться по швам.
     - Могу вам помочь чем-то, мэм?
     Она обернулась к мужчине за прилавком, который снял лупу и глядел на нее с дружелюбной улыбкой. У него были орехового цвета глаза с крошечными зеленоватыми вкраплениями, очень красивые, и на мгновение у нее мелькнула мысль о том, что Пэм могла вы отнести его к категории "чего-нибудь интересного".
     Впрочем, нет, для этого у него под одеждой слишком мало выпуклостей тектонического происхождения.
     - Как знать, - ответила она. Она сняла обычное золотое кольцо и обручальное, затем опустила первое в карман. Было странно видеть руку без кольца, но, наверное, она сможет привыкнуть к этому. Женщина, решившаяся покинуть собственный дом навсегда и тут же выполнившая свое решение, не задержавшись даже для того, чтобы переодеться, пожалуй, способна привыкнуть и не к таким вещам. Она положила кольцо с бриллиантом на бархатную подушечку рядом со старыми часами, в которых копался ювелир.
     - Как вы думаете, сколько это стоит? - спросила она. Затем, словно ей в голову пришла неожиданная мысль, добавила: - И сколько вы могли бы предложить мне за него?
     Он насадил кольцо на кончик большого пальца и поднес его к пыльному солнечному лучу, падавшему из последнего из трех выходящих на запад окон ломбарда. Камешек
     вспыхнул искрами разноцветного огня и на миг она ощутила сожаление. Затем ювелир бросил на нее короткий взгляд - очень короткий, почти незаметный, - и все же она успела заметить в его ореховых глазах нечто, что не смогла понять сразу же. Взгляд его, казалось, говорил: "Вы случайно не шутите?"
     - Что? - вздрогнула она. - В чем дело?
     - Нет-нет, ничего, - откликнулся он. - Одну секундочку.
     Он снова вставил в глаз лупу и принялся внимательно и долго изучать камень в обручальном кольце Когда он посмотрел на нее во второй раз, взгляд его был более уверенным и понятным. Собственно, она могла догадаться и раньше. Рози все вдруг поняла и не рассердилась, не ощутила ни удивления, ни настоящего сожаления. Единственное, на что она оказалась способна, - это слабая утомленная растерянность как же она раньше не сообразила? Какая же она наивная дура!
     "Нет, Рози, - произнес внутренний голос. - Ты не права. Если бы ты не знала где-то в глубине подсознания, что камень фальшивый - если бы ты не знала об этом с самого начала, - ты заложила бы его гораздо раньше. Неужели после своего тридцать второго дня рождения ты по-настоящему верила, что Норман Дэниеле способен подарить тебе кольцо, цена которому даже не сотни - тысячи долларов? Подумай! Разве ты верила?"
     Нет. Скорее всего, нет. Во-первых, в его глазах она того не стоила. Во-вторых, человек, у которого установлены три замка на парадной двери, три на двери черного хода, реагирующая на движение система охранной сигнализации во дворе, реагирующая на прикосновение система охранной сигнализации в автомобиле, никогда не позволил бы жене отправляться по магазинам с огромным бриллиантом на пальце.
     - Камень поддельный, насколько я поняла, - проговорила она, обращаясь к ювелиру.
     - Ну, не совсем так, - уточнил он. - Это чистейшей воды цирконий, но далеко не бриллиант, если вы это имеете в виду.
     - Конечно, именно это я имела в виду, - сказала она. - Что же еще, по-вашему?
     - С вами все в порядке? - осведомился ювелир. На его лице появилось выражение искренней озабоченности, и теперь, когда она получила возможность рассмотреть его с близкого расстояния, ей показалось, что возраст молодого человека ближе к двадцати пяти, чем к тридцати.
     - Черт возьми, - произнесла она. - Не знаю. Думаю, да.
     Она достала из сумочки салфетку на тот случай, если вдруг расплачется - в последнее время слишком часто и, казалось, беспричинно ударялась в слезы. Или вдруг принималась хохотать до слез; такое тоже бывало нередко. Хотелось бы избежать столь экспрессивных Проявлений чувств, по крайней мере в ближайшие несколько минут, и покинуть ломбард, сохраняя хотя бы внешние признаки достоинства.
     - Дай-то Бог, - заметил он, - потому что вы среди Друзей. Честное слово, вы в хорошей компании. Вы наверняка удивились бы, узнав, какое количество женщин, женщин вроде вас...
     - Да перестаньте вы! - отмахнулась она - Если я буду нуждаться в поддержке, куплю себе корсет.
     Никогда в жизни, ни перед одним мужчиной она не произносила подобных слов - в такой степени откровенно провокационных и двусмысленных, - однако и не чувствовала себя так никогда в жизни... словно очутилась в открытом космосе или бежала, ощущая, как к горлу подступает тошнота, по канату, под которым не было страховочной сетки. Ну не идеальное ли завершение ее брака? Самый что ни на есть подходящий эпилог. "Я остановился на камешке, - услышала она мысленно его голос, он по-настоящему дрожал от избытка эмоций, его серые глаза слегка увлажнились. - Потому что люблю тебя, Роуз".
     На мгновение приступ неудержимого смеха подступил совсем близко; ей понадобилось напрячь все усилия, чтобы перебороть его.
     - Так хоть что-нибудь оно стоит? - спросила она. - Хоть сколько-нибудь? Или эту побрякушку он добыл из автомата, продающего жевательную резинку?
     В этот раз он не стал надевать лупу, просто поднял кольцо, подставляя его под пыльный солнечный луч.
     - Ну конечно, стоит. - В его голосе отчетливо звучало облегчение человека, наконец-то получающего возможность сообщить приятную новость. - Не камень, правда, ему красная цена - десятка... но вот оправа... я бы сказал, что она потянет долларов на двести. Вот так вот. Разумеется, я не в состоянии предложить вам столько, - торопливо добавил он - Иначе отец устроит мне настоящую взбучку Как считаешь, Робби?
     - Твой папаша никогда не упускает возможности устроить тебе взбучку, - откликнулся, не поднимая головы, мужчина, сидевший на корточках возле книжных полок. - Для этого и существуют дети, не так, скажете?
     Ювелир глянул на него, потом снова перевел взгляд на Рози и вдруг сунул палец в приоткрытый рот, имитируя позыв к рвоте. Рози не видела подобных жестов со школьных времен и потому улыбнулась Молодой мужчина в жилете улыбнулся в ответ.
     - Я мог бы предложить вам, скажем, пятьдесят долларов. Устроит?
     - Нет спасибо.
     Она забрала кольцо, задумчиво посмотрела на него и завернула в неиспользованную салфетку "Клинекс", которую по-прежнему держала в руке.
     - Можете заглянуть в другие магазинчики, - посоветовал он. - Здесь их много. Если кто-то даст больше, я согласен заплатить такую же сумму. Такова политика отца, и я с ней согласен.
     Она опустила салфетку с кольцом в сумочку и защелкнула ее на замок.
     - Спасибо, но я вряд ли пойду еще куда-то, - сказала она. - Оставлю себе на память.
     Она почувствовала на себе взгляд мужчины, перебиравшего книги в мягких обложках - того, которого ювелир назвал Робби, - и краешком глаза заметила, что на его лице появилось выражение странной сосредоточенности, но Рози решила, что ей плевать. Пусть смотрит, если хочет. Это свободная страна.
     - Человек, который подарил мне кольцо, уверял, что оно стоит столько же, сколько новая машина, - сообщила она ювелиру- Представляете?
     - Да - Он отреагировал мгновенно, без запинки, и она вспомнила, как он сказал ей, что она в хорошей компании, что огромное число женщин приходило сюда, чтобы узнать неприятную правду о своих фальшивых сокровищах. Она подумала, что стоящий перед ней ювелир, несмотря на молодые годы, наверняка успел выслушать невесть сколько вариаций на одну и ту же тему.
     - Да, наверное, представляете, - задумчиво произнесло она - Ну, тогда вам понятно, почему я хочу сохранять кольцо. В следующий раз, когда кто-нибудь вскружит мне голову - во всяком случае, когда мне так покажется, - я достану кольцо и буду смотреть, пока не выздоровлю.
     Она думала о Пэм Хейверфорд, у которой на обеих руках красовались длинные извилистые шрамы. Летом девяносто второго года муж, напившись, выбросил ее через застекленную дверь. Пэм подняла руки, защищая лицо. Плачевный итог шестьдесят швов на одной руке и сто пять на другой. И после этого она таяла от счастья, если какой-нибудь строитель или маляр пялился на ее ноги и присвистывал, когда она проходила мимо, и как это называется? Терпение? Или глупость? Жизнеспособность? Или амнезия? Рози для себя обозначила это явление как синдром Хейверфорд и надеялась, что ей подобное не грозит.
     - Как скажете, мэм, - ответил ювелир. - Правда, мне неприятно выступать в роли человека, вынужденного постоянно сообщать дурные новости. Лично я считаю, что именно потому ломбарды пользуются такой гнусной репутацией. Мы почти всегда принимаем на себя отвратительную обязанность говорить людям, что многое совсем не так, как им представляется. А кому это понравится?
     - Никому, - согласилась она. - Никому не понравится, вы правы, мистер?..
     - Штайнер, - представился он. - Билл Штайнер. А мой отец - Абе Штайнер. Пожалуйста, вот наша визитная карточка.
     Он протянул ей визитку, но она с улыбкой покачала головой.
     - Вряд ли она мне понадобится. Хорошего вам дня, мистер Штайнер.
     Она направилась к выходу. В этот раз она пошла по крайнему от двери проходу, потому что пожилой джентльмен продвинулся на несколько шагов к ней, держа в одной руке старый портфель, рвущийся по швам, а в другой - несколько потрепанных книг. Она не знала, собирается ли он заговорить с ней, но была уверена, что сама не имеет ни малейшего желания вступать с ним в беседу. Больше всего ей сейчас хотелось тихо и быстро выйти из ломбарда "Либерти-Сити", сесть в автобус и как можно скорее забыть, что она здесь побывала.
     Она лишь смутно сознавала, что идет по той части магазина, в которой на пыльных полках по обеим сторонам расставлены группками небольшие статуэтки и картины, как в рамках, так и без них. Голова ее была поднята, но она не смотрела на что-то определенное: настроение ее совершенно не годилось для того, чтобы любоваться живописью или скульптурой, какими бы прекрасными они ни были. И тем неожиданнее оказалось то, что произошло. Она внезапно остановилась, словно ее дернули за плечи. Потом Рози вспоминала, что в первое мгновение, собственно, и не видела картины. Скорее, наоборот; картина увидела ее.

     То мощное притяжение, которое излучала картина, не имело аналогов в предшествовавшей жизни Рози, однако она не сочла это чем-то странным - вся ее жизнь на протяжении последнего месяца тоже беспрецедентна. Да и сама притягательность картины не показалась ей - по крайней мере поначалу - ненормальной. Причина проста: после четырнадцати лет замужества, после четырнадцати лет с Норманом Дэниелсом, - лет, проведенных за наглухо запертыми дверями, отрезавшими ее от всего остального мира, она разучилась понимать, что нормально, а что нет. Критерием правильности поведения мира в той или иной ситуации являлись для нее телевизионные драмы и фильмы, на которые изредка водил ее Норман (посещавший все без исключения фильмы с участием Клинта Иствуда). В пределах столь узких рамок реакция на картину представлялась ей почти нормальной. В теле- или кинофильмах герои часто не могли устоять на ногах от охвативших их чувств.
     Впрочем, все это не имело никакого значения. Она ощущала лишь направленный к ней призыв картины и мгновенно позабыла и о неприятной правде о кольце, которую сообщил ей ювелир, и о намерении поскорее убраться из ломбарда, и о том облегчении, которое должна была бы испытать со своими натертыми ногами при виде автобуса голубой линии, тормозящего перед остановкой у "Горячего горшка", - позабыла обо всем. Одна и та же мысль вертелась в голове: "Посмотрите! Посмотрите! Разве это не самая замечательная в мире картина?"
     Это было выполненное маслом полотно в деревянной раме около трех футов в ширину и двух в высоту.
     Слева картину подпирали остановившиеся старые часы, справа к ней прислонился маленький обнаженный херувим. Повсюду стояли другие картины (старая пожелтевшая фотография Собора Святого Павла, написанные акварелью фрукты в вазе, гондолы, рассекающие рассветную гладь канала, картина охоты), но она ничего не замечала. Все ее внимание поглотила картина, изображавшая женщину на холме, и только она. И по сюжету, и по исполнению она мало чем отличалась от картинок, постепенно гниющих на полках ломбардов, антикварных лавок и придорожных сувенирных сараев, сотнями разбросанных по всей стране (и по всему миру, если на то пошло), однако эта картина притягивала к себе ее взгляд, наполняя разум чистым, возвышенным трепетом, который способны пробуждать лишь произведения высочайшего искусства: песня, вызывающая слезы, рассказ, позволяющий отчетливо увидеть мир глазами автора, стихотворение, переполняющее человека радостным ощущением жизни, танец, на несколько минут заставляющий нас забыть о неминуемой смерти.
     Ее эмоциональная реакция оказалась настолько неожиданной, настолько горячей и совершенно не связанной с прошлой, полной практицизма жизнью, что в первый миг разум ее словно споткнулся, не зная, как справиться с этим непредвиденным всплеском чувств. Секунду-другую она походила на трансмиссию, резко переведенную на нейтральную передачу - двигатель ревет, как сумасшедший, но ничего не происходит. Затем срабатывает сцепление, и трансмиссия становится на свое место.
     "Наверное, мне хочется повесить ее в своем новом доме, поэтому я так разволновалась, - подумала она. - Эта картина - как раз то, что мне нужно, чтобы он стал по-настоящему моим".
     Она с жадной благодарностью ухватилась за подвернувшуюся мысль. Верно, в новой квартире будет всего одна комната, но ей обещали, что комната будет большая, с маленькой кухней в нише и отдельной ванной. В любом случае это первое жилище за всю жизнь, которое она по праву сможет назвать своим, и только своим. Это очень важно, и от этого все предметы, которые она подбирает для своего нового дома, тоже приобретают огромную важность... и первый предмет самый важный, потому что он задает тон всему остальному.
     Да. Как бы ни расписывали ее будущую квартирку, все славословия не способны изменить тот факт, что до нее там проживали, сменяя друг друга, десятки одиноких бедных людей, и то же самое продолжится после нее. И все же новый дом станет для нее очень важным местом. Последние пять недель являлись неким промежуточным периодом, переходом от старой жизни к новой. Въезд в квартирку, которую ей обещали, - по-настоящему начало ее новой жизни, ее самостоятельной жизни... и эта картина, которую Норман никогда не видел, о которой не выносил своего безапелляционного суждения, картина, принадлежащая ей, станет символом новой жизни.
     Вот таким образом ее рассудок - здравый, практичный, категорически отвергающий все, хотя бы отдаленно напоминающее сверхъестественное, не допускающий даже мысли о существовании мистики, - одновременно объяснил, рационализировал и оправдал ее неожиданную реакцию на увиденную картину с изображением стоящей на холме женщины.

     Из всех выставленных на стеллажах картин только эта была под стеклом (Рози вспомнилось, что писанные маслом холсты обычно не прячут под стекло - кажется, они должны дышать или что-то в этом роде), в левом нижнем углу был наклеен желтый ценник: "75".
     Она протянула обе руки (которые слегка вздрагивали) и взялась за рамку. Осторожно сняв картину с полки, она вернулась с ней к прилавку. Старик с потрепанным портфелем все еще стоял на своем месте и по-прежнему наблюдал за ней, но Рози едва замечала его. Она подошла прямо к прилавку и бережно опустила картину перед Биллом Штайнером.
     - Нашли что-то по вкусу? - спросил он. - Да. - Она постучала пальцем по ценнику в углу рамки. - Здесь написано семьдесят пять долларов и стоит знак вопроса. Вы сказали, что готовы дать за кольцо пятьдесят долларов. Не захотите ли вы поменяться, я вам - вы мне. Мое кольцо за вашу картину?
     Штайнер обошел прилавок, поднял откидную доску и приблизился к Рози. Он посмотрел на картину с таким же вниманием, как несколько минут назад изучал ее кольцо... но в этот раз в его взгляде читалось явственное удивление.
     - Что-то я ее не помню. По-моему, я вообще ее раньше не видел. Должно быть, старик раздобыл где-то. В нашем семействе он считается истинным ценителем искусства. Я же - всего лишь жалкий торговец.
     - Значит ли это, что вы не можете...
     - Торговаться? Прикусите язык! Да я готов торговаться с кем угодно весь день с утра до вечера, если бы мог. Но в этот раз не стану. Я счастлив сообщить вам, что с радостью приму предложенные вами условия - даже баш на баш. И мне не придется смотреть, как вы уходите от нас, волоча за собой пудовую тяжесть, оставшуюся после неудачной сделки.
     И тут она совершила еще один поступок, которого никогда раньше не совершала: Рози обхватила Билла Штайнера за шею и с чувством чмокнула в щеку.
     - Спасибо огромное! - воскликнула она. - Вы не представляете, как я вам благодарна!
     Штайнер рассмеялся:
     - О Господи, всегда к вашим услугам. Если не ошибаюсь, впервые покупатель так эмоционально благодарит меня в этих пыльных стенах. Может, вас заинтересует еще что-то из картин?
     Пожилой мужчина с портфелем - тот, которого Штайнер назвал Робби, - приблизился к ним и посмотрел на картину.
     - Если учесть, что большинство посетителей, уходя, готовы обругать тебя на чем свет стоит, можешь считать этот поцелуй подарком судьбы, - сказал он.
     - Так я и сделаю, - кивнул Билл. Рози почти не слышала их слов. Она лихорадочно шарила в сумочке, разыскивая скомканную салфетку с завернутым в нее кольцом. Поиск занял гораздо больше времени, чем следовало ожидать, потому что взгляд ее то и дело возвращался к картине на прилавке. Ее картине. Впервые она подумала о комнате, в которую скоро переедет, с истинным нетерпением. Ее собственный дом, а не просто койка среди десятков таких же. Ее собственный дом и ее собственная картина, висящая на стене. "Первым делом я повешу картину, - подумала она. - Да, я повешу ее в первую очередь". Развернув салфетку, она протянула кольцо Штайнеру, но он некоторое время не видел протянутой руки; он внимательно рассматривал картину.
     - Это оригинальное полотно, не копия, - произнес он, - и, по-моему, очень неплохая вещь. Наверное, поэтому ее накрыли стеклом- кто-то решил, что так она лучше сохранится. Интересно, что это за здание у подножия холма? Сгоревшее ранчо на краю плантации?
     - Скорее, это развалины храма, - тихим голосом выразил свое мнение старик с поношенным портфелем. - Похоже на греческий храм. Хотя наверняка судить трудно, согласитесь.
     Действительно, судить было трудно, потому что здание, о котором шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев. Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая, расколовшаяся на куски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной валялась упавшая статуя, почти полностью скрытая травой и густым кустарником, виднелось только плоское каменное лицо, обращенное к грозовым тучам, которыми художник щедро наполнил небо.
     - Да, - согласился Штайнер. - Как бы там ни было, это здание, как мне кажется, не вписывается в перспективу - слишком велико оно для картины. Старик утвердительно кивнул головой. - Но автор сделал это намеренно. Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается рухнувшей колонны и статуи, про них вообще можно было бы забыть- зелень скрыла бы их окончательно.
     Рози нисколько не интересовал фон; все ее внимание сосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма, повернувшись к развалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно, мог видеть только ее спину, стояла женщина Ее светлые волосы были заплетены в косу. От предплечья ее изящной руки - правой - исходило яркое золотое сияние. Левую руку она подняла, и, хотя точно сказать было невозможно, зритель догадывался, что она прикрывает глаза от солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе, однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы прикрыть глаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета платье - тога, отметила Рози - оставлявшее одно плечо обнаженным. Сказать что-то о ее обуви не представлялось возможным, ибо трава, в которой она стояла, доходила почти до колен, как раз до того места, где заканчивалась тога.
     - Куда бы вы ее причислили? - спросил Штайнер, обращаясь к Робби. - К классицизму? Неоклассицизму?
     - Я бы отнес ее к разряду плохих картин, - ответил Робби, усмехаясь, - но мне кажется, я понимаю, почему она произвела такое впечатление на эту женщину. В ней на удивление много чувства. Составные элементы, возможно, классические - вроде тех, что мы находим на старых стальных гравюрах, - но ощущение явно готическое. И потом тот факт, что главный персонаж повернут к зрителю спиной... Я нахожу это чрезвычайно странным, В целом... не могу сказать, что эта молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей, Билл, но я уверен, она выбрала самую своеобразную.
     Рози же, как и прежде, почти не слышала их разговора. С каждой минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон каймы, идущей по краю тоги, и едва проглядывающие очертания левой груди. Пусть мужчины обмениваются себе учеными суждениями. Картина просто замечательная. Она чувствовала, что может смотреть на нее часами напролет, не отрываясь, и когда у нее появится свой дом, она, пожалуй, будет иногда делать именно так.
     - Ни названия, ни подписи, - заметил Штайчер. - Впрочем...
     Он перевернул картину. На обратной ее стороне открылись два выведенных углем слова, написанные мягкими, слегка расплывчатыми печатными буквами; "МАРЕНОВАЯ РОЗА".
     - Ну вот, - с сомнением в голосе произнес он, - мы и узнали имя автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.
     Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы возразить, но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.
     - Это название картины, - объяснила она, и тут же добавила по причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой себе, - Роза - это мое имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер посмотрел на нее. - Не обращайте внимания, просто совпадение, - проговорила она.
     Но так ли это на самом деле?
     - Смотрите. - Она снова бережно перевернула картину лицевой стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над тогой, составлявшей все одеяние стоящей на переднем плане женщины. - Вот этот цвет, пурпурно-красный, называется мареновый.
     - Она права, - подтвердил Робби. - Автор или, что более вероятно, последний владелец, ибо уголь очень быстро стирается, решил назвать картину по цвету хитона женщины.
     - Пожалуйста, - обратилась Рози к Штайнеру, - не могли бы мы поскорее закончить? Мне нужно торопиться. Я и так опоздала.
     Штайнер собрался было снова спросить, уверена ли она в том, что ей хочется... но увидел ее лицо и промолчал. И заметил кое-что еще- некую напряженность во всем облике женщины, свидетельствовавшую о том, что в последнее время ей пришлось немало перенести. Он увидел лицо женщины, которая способна принять его искреннюю заинтересованность и стремление проявить заботу за попытку заигрывания или, чего ему и вовсе не хотелось, за намерение изменить условия сделки в свою пользу. Он просто кивнул головой.
     - Кольцо за картину. Равноценный обмен. Мы квиты. И расстаемся счастливые и довольные.
     - Да. - согласилась Рози, награждая его ослепительной улыбкой. Впервые за последние четырнадцать лет она улыбнулась своей настоящей улыбкой, и в тот момент, когда улыбка достигла своей полноты, его сердце открылось навстречу ей. - Мы оба расстаемся счастливые и довольные.

     Выйдя за дверь ломбарда, она на мгновение остановилась, глупо моргая и непонимающе глядя на проносящиеся мимо машины, точно так же, как моргала в далекие дни детства, когда выходила, держась за отцовскую руку, из полутьмы кинотеатра на яркий дневной свет улицы, - ослепленная, застигнутая врасплох в тот момент, когда половина ее сознания уже воспринимает реальный мир, а другая все еще пребывает в мире вымышленном. Однако приобретенная картина была вполне реальна, и для того, чтобы избавиться от всех сомнений по этому поводу, ей достаточно опустить голову и посмотреть на сверток, который она держала в руках.
     Дверь ломбарда распахнулась, и вслед за Рози на улицу вышел пожилой мужчина. Сейчас она даже ощутила к нему некоторое расположение и потому одарила улыбкой, которую обычно берегут для тех, вместе с кем довелось стать свидетелем странных или удивительных событий.
     - Мадам, - обратился он к ней, - не будете ли вы столь любезны, чтобы сделать мне маленькое одолжение?
     Улыбка на ее лице тут же уступила место выражению осторожной сдержанности.
     - Это зависит от того, что именно вы хотите, но оказывать услуги незнакомцам не в моих традициях.
     Слабо сказано, конечно же. Она не привыкла даже разговаривать с незнакомыми людьми.
     Он посмотрел на нее в явной растерянности, и его замешательство слегка придало ей смелости.
     - Ах да, наверное, это звучит странно, но я полагаю, так будет лучше для нас обоих. Кстати, моя фамилия Леффертс. Роб Леффертс.
     - Рози Макклендон, - представилась она. Подумав, стоит ли подать ему руку, она решила не делать этого. Вероятно, ей даже не стоило называть своего имени.
     - К сожалению, у меня нет времени, чтобы выполнить вашу просьбу, мистер Леффертс - мне действительно нужно торопиться, и...
     - Прошу вас. - Он опустил на тротуар свой видавший виды портфель, сунул руку в маленький коричневый пакет, который держал в другой руке, и извлек одну из старых книг в мягкой обложке, найденную им в ломбарде. На обложке она увидела стилизованное изображение мужчины в полосатой черно-белой тюремной робе, который входил не то в пещеру, не то в туннель.
     - Все, о чем я хотел бы попросить вас, это прочесть первый абзац книги. Вслух.
     - Прямо здесь? - Она огляделась. - Здесь, посередине улицы? Но зачем, Бога ради?
     Он только повторил:
     - Прошу вас.
     Она приняла протянутую книгу, думая при этом, что если выполнит его просьбу, то сможет отделаться от странного старика без дальнейших осложнений. Это было бы замечательно, ибо она начинала подозревать, что у старика не все в порядке с рассудком. Вероятно, он не опасен, но все же малость не в себе. А если она ошибается и он все-таки опасен, она не хотела отдаляться на слишком большое расстояние от ломбарда "Либерти-Сити" - и Билла Штайнера.
     Книга называлась "Темные аллеи", автора звали Дэвид Гудис. Перелистывая страницы с предупреждением о нарушении авторских прав, Рози подумала: "Совсем не удивительно, что имя писателя мне незнакомо" (хотя название книги пробудило смутные воспоминания). "Темные аллеи" вышли в свет в тысяча девятьсот сорок шестом году, за шестнадцать лет до ее рождения.
     Она подняла голову и взглянула на Роба Леффертса. Тот усиленно кивал головой, буквально дрожа от нетерпения... и надежды? Как это возможно? Однако он действительно выглядел так, словно сгорал от нетерпения и надежды.
     Чувствуя, что ее тоже постепенно охватывает волнение ("С кем поведешься..."-любила повторять ее мать), Рози начала читать. Перед тем. как произнести первое слово, она отметила про себя, что абзац, слава Богу, совсем невелики.
     - "Все произошло хуже некуда. Пэрри был ни в чем не виновен. В довершение ко всему это мирный человек, никогда не причинявший неудобств другим и мечтавший о спокойной жизни. Однако слишком много всего было против него и почти ничего - за. Присяжные посчитали его виновным. Судья объявил приговор о пожизненном заключении, и его доставили в Сан-Квентин".
     Она подняла голову, захлопнула книгу и протянула ее хозяину.
     - Как я справилась?
     Он улыбался в откровенном восторге.
     - О лучшем я не мог и мечтать, миссис Макклендон. Но постойте... еще один... доставьте старику удовольствий... - Он быстро зашуршал страницами книги, отыскивая нужное место. - Только диалог, прошу вас. Разговор между Пэрри и водителем такси. Со слов "Знаете ли, это забавно". Видите?
     Да, она увидела нужное место и в этот раз не стала отказываться. Она пришла к выводу, что Леффертс не опасен, возможно, он даже не сумасшедший, как ей показалось. Кроме того, она по-прежнему не могла избавиться от странного возбуждения... словно вот-вот должно произойти что-то интересное - или уже происходило.
     "Ну конечно, чего же тут удивительного, - подсказал счастливый внутренний голос. - Ты забыла о картине, Рози".
     Конечно, все дело в картине. От одной только мысли о картине у нее стало легче на сердце, и она радостно улыбнулась.
     - До чего же удивительно, - вырвалось у нее, но она продолжала улыбаться, не в силах совладать с собой.
     Он кивнул, и ей показалось, что он сделал бы точно такой жест, скажи она ему, что ее зовут госпожа Бовари.
     - Да, я понимаю, что вы сейчас испытываете, но... вы видите, какой отрывок я прошу вас прочесть?
     - Да.
     Она быстро пробежала глазами диалог, пытаясь получить хоть какое-то представление о двух беседующих персонажах по их репликам. С таксистом не возникло никаких сложностей; через несколько секунд в ее голове возник образ Джеки Глейсона, исполняющего роль Ральфа Крамдена в многосерийной телепостановке "Медового месяца", которую показывали около полудня по восемнадцатому каналу. С Пэрри оказалось чуть сложнее - обобщенный тип героя в ореоле загадочности, Да, впрочем, какая разница? Она откашлялась и начала читать, быстро забыв, что стоит на оживленном перекрестке с завернутой в бумагу картиной под мышкой, не видя обращенных на нее и Леффертса удивленных взглядов прохожих.
     - "Знаете ли, это забавно, - заметил водитель. - Я могу определить, о чем думают люди, по выражению их лиц. Иногда я даже могу сказать, кто они... вы, например.
     - Я, например. И кто же я, по-вашему?
     - Вы человек, у которого масса проблем.
     - Да нет у меня никаких проблем, - возразил Пэрри.
     - Не старайтесь меня переубедить, - произнес таксист. - Я же знаю. Я разбираюсь в людях, И скажу вам еще вот что: ваши проблемы связаны с женщинами.
     - И снова невпопад. Я женат и счастлив в браке".
     Неожиданно ни с того, ни с сего она представила голос Пэрри: голос Джеймса Вудса, нервный и напряженный, но с заметными ироническими нотками. Это воодушевило ее, и она продолжила чтение, разогреваясь, как спортсмен во время разминки, видя перед собой сцену из несуществующего фильма, в котором Джеки Глейсон и Джеймс Вудс разговаривают в такси, мчащемся по ночным улицам города.
     - "Удар на удар. Вы не женаты. Но когда-то были женаты, и брак оказался не совсем удачным.
     - А-а, я все понял. Вы там находились. Вы все время прятались в шкафу.
     Водитель помолчал.
     - Я расскажу вам про вашу жену. С ней трудно было сладить. Она хотела... многого. Чем больше она получала, тем больше ей хотелось, а она всегда получала то, что желала. Вот так-то".
     Рози дошла до конца страницы. Ощущая странный холодок на спине, она молча закрыла книгу и протянула ее Леффертсу, который, судя по виду, от счастья готов был обнять ее.
     - У вас прекрасный голос! - воскликнул он. - Низкий, но не занудный, мелодичный и очень чистый, без всякого акцента - я услышал его с самого начала, но один только голос еще ничего не значит. Вы можете читать! Господи, как вы можете читать!
     - Разумеется, я могу читать, - возмущенно произнесла Рози, не зная, то ли ей обижаться, то ли посмеяться. - Разве я похожа на человека, который воспитывался в джунглях?
     - Нет, я не то хотел сказать, просто часто даже самые лучшие чтецы не способны читать вслух - пусть они не запинаются над тем или иным словом, им не хватает выразительности. А диалог намного сложнее, чем простое повествование - можно сказать, решающее испытание. Я слышал двух различных людей. Честное слово, я действительно слышал их!
     - Я тоже. Но вы извините меня, мистер Леффертс, мне правда надо торопиться. Я...
     Он протянул руку и, когда она начала поворачиваться, легонько дотронулся до ее плеча. Женщина с большим жизненным опытом давно бы уже сообразила, что ей устроили прослушивание, пусть даже на оживленном уличном перекрестке, и ее не так сильно удивило бы то, что затем сказал Леффертс. Рози, однако, от потрясения временно лишилась дара речи, когда он предложил ей работу.

     В те минуты, когда Роб Леффертс слушал его жену-беглянку, читающую отрывки из книги на уличном перекрестке, Норман Дэниеле сидел в маленьком кубике своего кабинета на четвертом этаже нового здания полицейского управления, положив ноги на стол и забросив руки с переплетенными пальцами за голову. Впервые за последние несколько лет у него появилась возможность положить ноги на письменный стол; обычно его заваливали кипы бумаг, бланков, протоколов, обертки от еды, доставленной из ближайшего ресторанчика, незаконченные отчеты, циркуляры, записки и все такое прочее" Норман не принадлежал к числу тех людей, которые привыкли убирать за собой (за пять недель отсутствия жены дом, в котором Рози поддерживала идеальную чистоту и порядок, превратился в некое подобие Майами после пронесшегося над городом урагана Эндрю), и обычно его кабинет красноречиво свидетельствовал о склонностях хозяина, но теперь он выглядел строго, почти аскетично. Большую часть дня Норман убил на уборку. Ему пришлось отнести три огромных пластиковых мешка с ненужными бумагами вниз, в подвал, поскольку он не надеялся на добросовестность уборщицы-негритянки, которая работала в полицейском управлении между полуночью и шестью утра в будние дни. Работа, порученная ниггерам, никогда не выполняется - этот урок Норман усвоил от своего отца, и действительность подтвердила правоту старика. Всем политикам и поборникам прав человека никак не удается понять примитивный факт: ниггеры не умеют и не желают трудиться. Наверное, из-за своего африканского темперамента.
     Норман медленно окинул взглядом непривычно чистый стол, на котором не осталось ничего, кроме его ног и телефона, затем посмотрел на стену справа. На протяжении четырех лет самой стены почти не было видно под слоем листовок с портретами разыскиваемых преступников, срочными записками, результатами лабораторных исследований - не говоря уже о календаре, в котором он красным карандашом отмечал даты судебных заседаний, - но теперь стена была совершенно голой. Визуальный осмотр кабинета завершился на стоящих у двери картонных ящиках со спиртным. Глядя на них, Норман задумался над непредсказуемостью жизни. Да, он вспыльчив, и сам же первый согласен признаться в этом. Он также готов признать, что из-за собственной вспыльчивости частенько попадает в неприятности и, самое главное, не может из них выбраться. И если бы год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким образом, он пришел бы к логическому выводу: неудержимая вспыльчивость в конечном итоге привела его к таким неприятностям, из которых он не смог выбраться, и его выгнали с работы. То ли в личном деле накопилось большое количество выговоров, достаточных для увольнения в соответствии с правилами полицейского управления, то ли его застали за избиением подозреваемого. Взять того же вшивого педика, Рамона Сандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил бы благодарность за такое обращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с поганым педерастом, может вызвать улыбку у любого - и в душе всякий поддержит его, - но надо же соблюдать правила игры... или, по крайней мере, не попадаться, когда их нарушаешь. Примерно то же самое, как и с ниггерами, не умеющими и не желающими работать: все (во всяком случае, все белые) об этом знают, но предпочитают не говорить вслух.
     Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает, вот и все. Переезжает из этого дерьмового кубика, в котором негде повернуться, служившего ему домом с первого дня президентства Буша. Переезжает в настоящий офис, где стены поднимаются до самого потолка и опускаются до самого пола. Его не только не выгоняют - его повышают в должности. Это напомнило ему песню Чака Берри, ту, в которой он поет по-французски: "C'est la vie - это жизнь, и ты никогда заранее не знаешь, чем она обернется".
     С тем делом об ограблении склада большой компании все вышло как нельзя лучше, шум стоял невообразимый, и даже если бы он собственноручно написал сценарий, вряд ли от этого было бы больше пользы. Произошла почти невероятная трансмутация; как будто его задница, словно по мановению волшебной палочки, вдруг стала золотой, во всяком случае, в стенах полицейского управления.
     Как выяснилось, в преступлении оказалось замешанным полгорода. Часто случается, что клубок так и остается не распутанным до конца... но ему это удалось.
     Все встало на свои места, словно вы десять раз подряд угадываете выпадающую на рулетке семерку, и каждый раз ваша ставка удваивается. В конце концов его группа арестовала больше двадцати человек, причем половина из них занимала крупные ответственные посты в городском управлении и бизнесе, и все аресты были оправданными - комар носа не подточит, без малейшей надежды на благоприятный исход дела для арестованных. Окружной прокурор, должно быть, балдеет от оргазма, равного которому не испытывал с тех пор, как в первый год старшей школы трахнул своего кокер-спаниеля. Норман, который некоторое время опасался, что может в один прекрасный день очутиться на скамье подсудимых и услышать приговор из уст этого гнилого дегенерата, если не набросит узду на свой взрывоопасный темперамент, вдруг превратился в любимчика окружного прокурора. Чак Берри прав: жизнь - штука непредсказуемая.
     - Холодильник набит жареными цыплятами и имбирным пивом. - произнес нараспев Норман и улыбнулся. Это была радостная и бодрая улыбка, которая, скорее всего, вызвала бы ответную у всякого, кто увидел бы ее, но у Рози от такой улыбки пробежал бы холодок по спине и ей отчаянно захотелось бы стать невидимой. Про себя она называла ее нормановской кусачей улыбкой.
     Совершенно замечательный прыжок, просто замечательный прыжок на самый верх, но до того, как совершить его, Норману пришлось испытать горькое разочарование. Откровенно говоря, он попросту обгадился, и все из-за Роуз. Он надеялся покончить с ее делом давным-давно, но не смог. Каким-то образом она все еще там. Все еще за пределами его досягаемости.
     Он отправился в Портсайд в тот же день, когда допрашивал своего хорошего друга Рамона в парке напротив полицейского управления. Он отправился туда, захватив с собой фотографию Роуз, но и она не помогла. Когда он упомянул о солнцезащитных очках и красном шарфике (ценные детали, выяснившиеся в ходе первоначального допроса), один из двух кассиров компании "Континентал экспресс" припомнил ее. Единственная проблема заключалась в том, что кассир не мог сказать, куда она купила билет, а проверить записи не было возможности, потому что никаких записей не велось. Она заплатила за билет наличными, багаж не зарегистрировала.
     Из расписания рейсов компании "Континентал" следовали три возможности, но Норман счел третью наименее вероятной - автобус, отправлявшийся на юг в час сорок пять. Вряд ли она отважилась бы шататься по вокзалу так долго. Таким образом, оставалось два варианта: большой город, расположенный в ста пятьдесяти милях, и другой, еще более крупный город в самом сердце Среднего Запада.
     И затем он совершил шаг, который, как теперь постепенно убеждался, стал ошибкой, стоившей ему по меньшей мере двух недель: он предположил, что она не захочет уезжать далеко от дома, далеко от мест, где выросла - кто угодно, но не такая перепуганная незаметная мышка, как она. Но вот теперь...
     На своих ладонях Норман увидел сеточку белых полукружий. Они остались от ногтей, впившихся в ладони, но настоящий их источник располагался у него в голове - раскаленная печь, на которой кипел, переливаясь через край, бульон мыслей о сбежавшей жене.
     - Советую тебе не забывать о страхе, - пробормотал он. - А если ты случайно забыла, что это такое, я обещаю напомнить тебе.
     Да. Он выкопает ее хоть из-под земли. Без Роуз все, что случилось этой весной, - сенсационное разоблачение преступной банды, хорошая пресса, репортеры, которые время от времени удивляли его уважительными и умными вопросами, даже продвижение по служебной лестнице, - не имело ровно никакого значения. И женщины, с которыми он спал с тех пор, как Роуз ушла из дому, тоже не имеют значения. А что же тогда? То, что она от него ушла, А еще обиднее то, что он не питал ни малейших подозрений на этот счет. Но самое неприятное заключается в том, что она украла его кредитную карточку. Воспользовалась ею всего один раз, и сняла каких-то триста пятьдесят долларов, но не в этом дело. Дело в том, что она взяла предмет, принадлежавший ему, она забыла, кто самый жестокий и безжалостный хищник в джунглях, мать ее так, и поплатится за свою забывчивость. И цена расплаты будет очень высокой. Очень.
     Одну женщину из тех, с кем спал после побега Роуз, он задушил. Задушил ее, а потом увез труп и сбросил за башней элеватора на западном берегу озера. И что, в случившемся он тоже должен винить свой неукротимый темперамент? Он не знал, но подобные мысли свойственны лишь психам. Он выбрал женщину из толпы покупательниц у мясного прилавка магазина на Фремонт-стрит - невысокую миловидную брюнетку в пестрых, как оперение павлина, обтягивающих леггинсах и с большущей грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер. Собственно, он не видел, в какой степени она походила на Роуз (во всяком случае, сейчас он убеждал себя в этом и, похоже, по-настоящему верил), до того момента, когда остановил дежурную машину, неприметный "шевроле" четырехлетнего возраста на западном берегу озера. Она повернула голову, и свет прожекторов, установленных на крыше ближайшего элеватора, на мгновение упал на ее лицо и осветил его так, под таким углом, что секунду-другую ему казалось, будто перед ним Роуз, что шлюха стала Роуз, той сучкой, которая бросила его, не оставив даже записки, не сказав ни единого проклятого слова, и, не успев сообразить, что делает, Норман схватил бюстгальтер и обмотал его вокруг шеи проститутки... Следующее, что он увидел, - это торчащий изо рта язык и глаза, вылезающие из орбит, как стеклянные шарики. А хуже всего было, что теперь, удавив шлюху, он увидел: она совершенно не похожа на Роуз. Совершенно.
     Что ж, он не ударился в панику... собственно, с чего ему паниковать? В конце концов, это не первый раз. Знала ли об этом Роуз? Чувствовала ли она? Не потому ли она сбежала? Ибо почувствовала, что он может...
     - Не впадай в маразм, - пробормотал он и прикрыл глаза.
     И зря. Ему привиделось то, что в последнее время слишком часто видел во сне: зеленая кредитная карточка банка "Мерчентс", выросшая до неимоверных размеров и плавающая в темноте, как выкрашенный 8 цвет долларовой банкноты дирижабль. Он поспешно открыл глаза. Ладони болели. Разжал пальцы и без особого удивления посмотрел на наполняющиеся кровью раны. Он давно привык к вспышкам своего гнева- темперамент! - и знал, что с ним делать: надо просто взять себя в руки. Поставить ситуацию под контроль. Это означает, что он должен поразмыслить, составить в голове план, для чего следует начать с анализа уже известного.
     Он созвонился с полицейским управлением ближнего из двух городов, представился и затем описал внешность Роуз, сказав, что она проходит в качестве главного подозреваемого лица по крупному скандалу, связанному с получением денег по кредитной карточке (почему-то карточка представлялась ему тягчайшим из ее поступков, он больше не мог выбросить из головы зеленый пластиковый прямоугольник). Он назвал ее имя - Роуз Макклендон, - уверенный, что она вернулась к девичьей фамилии. Если окажется, что по-прежнему носит его фамилию - что ж, сделает вид, что это забавное совпадение: полицейский, расследующий дело, и главный подозреваемый - однофамильцы. Такие случаи истории известны. Кроме того, речь идет о фамилии Дэниеле, а не Тржевски или Бьюшатц.
     Он также отправил факсом два снимка Роуз, в профиль и анфас. На одной фотографии, сделанной в прошлом августе, она сидела на ступеньках перед дверью
     черного хода. Ее сфотографировал Рой Фостер, его приятель-полицейский. Снимок вышел не очень хороший - в основном из-за того, что на нем отчетливо видно, сколько жира накопилось у нее под кожей с тех пор, как ей перевалило за тридцать, - однако он был черно-белым и с достаточной ясностью давал представление о чертах ее лица. Второй снимок стал плодом вдохновенного творчества полицейского художника (Эла Келли, талантливого сукиного сына, который сотворил это чудо в неурочное время по личной просьбе Нормана) и изображал ту же женщину, но с шарфиком на голове.
     Полицейские из того города навели справки в нужных местах, задали вопросы нужным людям, посетили нужные точки - убежища для бездомных, дешевые отели, захудалые пансионы, где без труда можно заглянуть в списки постояльцев, если вам, конечно, известно, кого и как просить, - но все без толку. Норман сам осоловел от бесконечных телефонных переговоров, на которые тратил каждую выдававшуюся свободную минуту, с возрастающим раздражением выискивая хоть какой-то след. Он даже заплатил за предоставленный ему список тех, кто в течение последних недель подал заявление на получение водительских прав, но все безрезультатно.
     Мысль о том, что она скрылась бесследно, ушла от справедливого возмездия, избежала наказания за свои поступки (из которых самым тяжким грехом было похищение кредитной карточки), все еще не возникала в его сознании, однако он с неохотой приходил к выводу, что все-таки остановила свой выбор на другом городе, что из-за страха двести пятьдесят миль до первого города показались ей недостаточным расстоянием.
     Впрочем, и восемьсот миль - тоже не так уж и далеко, как она вскоре узнает.
     Как бы там ни было, хватит рассиживаться. Пора найти какую-нибудь тележку и заняться переноской своего имущества в новый кабинет, на два этажа выше. Он опустил ноги с письменного стола, и в этот момент зазвенел телефон. Он поднял трубку.
     - Я могу поговорить с инспектором Дэниелсом? - осведомился голос на другом конце линии.
     - Слушаю вас, - ответил он, думая (без особого удовольствия): "С инспектором первого класса Дэниелсом, если быть точным".
     - Это Оливер Роббинс.
     Роббинс... Роббинс... Фамилия знакомая, но где...
     - Из "Континентал экспресс", помните? Я продал билет на автобус женщине, которую вы разыскиваете. Дэниеле мгновенно распрямился в кресле.
     - Да, мистер Роббинс, я вас отлично помню.
     - Я видел вас по телевизору, - сказал Роббинс. - Как здорово, что вы всех их арестовали. Такое преступление!.. Знаете, мы очень рады, что вам удалось распутать дело.
     - Да, - произнес Дэниеле, старательно следя за тем, чтобы в его голосе не проскочили нетерпеливые интонации.
     - Как вы думаете, их всех посадят за решетку?
     - По крайней мере, большинство из них. Чем могу помочь вам сегодня?
     - Наоборот, мне кажется, я могу помочь вам, - поправил его Роббинс. - Помните, вы просили меня позвонить, если я вспомню какие-нибудь новые подробности? Я имею в виду, о женщине в темных очках и красном шарфике.
     - Конечно, помню, - ответил Норман. Голос его звучал спокойно и сдержанно, но рука с телефонной трубкой сжалась в кулак, и ногти снова впились в ладонь.
     - Так вот, я думал, будто рассказал вам все, что знаю, но кое-что пришло мне в голову сегодня утром, когда я принимал душ. Я размышлял целый день и, как мне кажется, не ошибаюсь. Она действительно сказала именно так.
     - Что сказала именно так? - переспросил Норман. Голос все еще звучал хладнокровно - и даже приятно, пожалуй, - однако по морщинкам на запястье сжимавшей телефонную трубку руки потекла яркая струйка крови. Норман выдвинул пустой ящик письменного стола и занес над ним кулак, чтобы кровь падала в ящик. Маленькое крещение во имя того, кто займет эту вонючую конуру после него.
     - Видите ли, она, собственно, не сообщила мне, куда ей нужен билет; я сам сказал ей. Наверное, поэтому я не вспомнил, когда вы расспрашивали меня, инспектор Дэниеле, хотя обычно память в таких вещах меня не подводит.
     - Я вас не понимаю.
     - Люди, покупающие билеты, обычно называют конечный пункт назначения, - пояснил Роббинс. - "Обратный до Нэшвилла", например, или "В один конец до Лансинга, пожалуйста". Вы следите за моей мыслью?
     - Да.
     - Та женщина так не сказала. Она не назвала место, куда ей нужно попасть; она упомянула о времени отправления автобуса, которым хотела бы уехать. Вот что я вспомнил сегодня утром, когда принимал душ. Она сказала: "Я хочу купить билет на рейс, который отправляется в одиннадцать ноль пять. На этот автобус есть еще свободные места?" Она говорила так, словно место не имеет особого значения, а единственное, что по-настоящему важно...
     - ...это уехать как можно скорее и как можно дальше! - воскликнул Норман. - Да! Да, конечно! Спасибо огромное, мистер Роббинс!
     - Рад помочь. - Голос Роббинса звучал немного озадаченно, он явно не ожидал такого всплеска эмоций на другом конце телефонной линии. - Эта женщина... вам, по-видимому, очень хочется найти ее.
     - Вы правы, - согласился Норман. Он снова улыбался той улыбкой, от которой по коже Рози всегда пробегали мурашки, которая заставляла ее прижиматься к стене, чтобы защитить измученные почки. - Вы совершенно правы. Значит, рейс в одиннадцать ноль пять, мистер Роббинс, куда он идет?
     Роббинс сообщил ему название города, затем спросил:
     - Она тоже входит в ту банду, которую вы поймали, инспектор Дэниеле? Женщина, которую вы ищете?
     - Нет, она подозревается в получении денег с помощью чужой кредитной карточки, - ответил Норман. И Роббинс начал говорить что-то по этому поводу - по всей видимости, он настроился на продолжительную беседу, - однако Норман положил трубку на рычаг, оборвав его на полуслове. Он снова забросил ноги на письменный стол. Тележку найдет позже, вещи подождут, новый кабинет никуда не денется. Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок.
     - Получение денег с помощью чужой кредитной карточки, как же, - произнес он.
     - Что там говорится о длинной руке закона?
     Он вытянул левую руку и разжал кулак, открывая перепачканную кровью ладонь. Несколько раз сжал и разжал пальцы, тоже измазанные кровью.
     - Длинная рука закона. Сучка! - Он неожиданно рассмеялся. - Чертовски длинная рука закона, и она тянется к тебе. Можешь не сомневаться, она тебя достанет.
     Он продолжал сжимать и разжимать пальцы, глядя на маленькие капли крови, падающие на крышку стола, не обращая на них внимания, смеясь и чувствуя себя превосходно. Все возвращается на нужные рельсы.

     Добравшись ближе к вечеру в "Дочери и сестры", Рози обнаружила Пэм в складном кресле в расположенной на нижнем этаже комнате отдыха. На коленях у нее лежала раскрытая книга, но она смотрела на Герт Киншоу и сухощавое крошечное существо, появившееся в "Дочерях и сестрах" десять дней назад - девушку по имени Синтия, фамилию Рози забыла. У Синтии была пестрая панковская прическа - половина волос зеленые, половина оранжевые, - и, судя по виду, весила она фунтов девяносто, не больше. Левое ухо, которое приятель Синтии попытался - с определенной долей успеха - оторвать, прикрывала толстая повязка. Она была одета в фуфайку-безрукавку с огромными вырезами для рук и портретом Питера Тоша в центре кружащегося сине-зеленого психоделического взрыва. "Я ЭТО ТАК НЕ ОСТАВЛЮ!" - грозила надпись на фуфайке. При каждом движении девушки фуфайка с огромными вырезами шевелилась, приоткрывая ее груди размером с чайную чашечку и клубничного цвета соски. Она задыхалась, по лицу стекали ручьи пота, однако, казалось, была счастлива оставаться тем, кем она есть и находиться там, куда попала.
     Герт Киншоу отличалась от Синтии так, как день отличается от ночи. Рози никак не могла окончательно решить для себя, кто же она такая - консультант при "Дочерях и сестрах", надолго задержавшаяся обитательница приюта или же, так сказать, друг дома. Она появлялась, оставалась на несколько дней, потом исчезала снова. Частенько принимала участие в терапевтических лечебных сеансах (таковые устраивались в "Дочерях и сестрах" два раза в день, причем присутствие на втором, проводившемся в четыре часа пополудни, являлось для всех непременным условием пребывания), однако Рози ни разу не слышала, чтобы она что-нибудь говорила. Высокая, не ниже шести футов, и крупная - с широкими мягкими темно-коричневыми плечами, двумя огромными арбузами грудей, гигантским мешкообразным животом, над которым свисала футболка размера XXXL, и широким задом в просторных тренировочных штанах, которые она не снимала, казалось, никогда. Волосы ее представляли собой джунгли беспорядочно торчащих косичек (высший крик моды). В целом она настолько походила на тот тип женщин, которых часто можно увидеть у автоматических прачечных с шоколадкой и последним номером "Нэшенл инкуайрер" в руке, что с первого взгляда вы не замечали упругости бицепсов, подтянутости бедер и то, что ее крупный зад не трясется при ходьбе. Только во время семинаров в комнате отдыха Рози изредка слышала ее громкий голос.
     Герт обучала всех желающих из числа обитательниц "Дочерей и сестер" тонкостям искусства самообороны. Рози тоже не удержалась, посетила несколько занятий и до сих пор хотя бы раз в день старалась повторить приемы, проходившие у Герт под общим названием "Шесть отличных способов отшить зарвавшегося придурка". Получалось у нее не очень убедительно, и она вообще сомневалась в том, что сможет применить их на реальном человеке - мужчине с усами Дэвида Кросби, например, стоявшем в дверях "Маленького глотка", - и все же Герт ей нравилась. Больше всего она любила смотреть, как преображается широкое коричневое лицо Герт во время занятий, как рассыпается в прах ее обычная глиняная бесстрастность, как в глазах загорается огонек умного, живого азарта. В такие минуты Рози казалось, что она превращается в настоящую красавицу. Однажды Рози спросила ее, как называется то, чему она их обучает - таэквондо, джиу-джитсу, каратэ? Или это какая-то другая дисциплина? Герт пожала плечами в ответ.
     - Кусочек оттуда, кусочек отсюда, - сказала она. - Так, всего понемножку.
     Когда Рози заглянула в комнату отдыха, стол для пинг-понга уже отодвинули в сторону, на пол постелили жесткие серые маты. Вдоль одной обшитой сосновой доской стены стояли восемь или девять складных стульев, вытянувшихся в ряд между старинным стереопроигрывателем и допотопным телевизором, на экране которого все выглядело либо розовым, либо зеленым. В тот момент, когда Рози заглянула в комнату, лишь один стул был занят - тот, на котором сидела Пэм. С книжкой на плотно сжатых коленях, с пучком темных волос, перехваченных на затылке синей лентой, она смахивала на девочку-старшеклассницу на танцевальном вечере, не пользующуюся успехом у кавалеров. Рози опустилась на стул рядом с ней, прислонив завернутую в бумагу картину к стене.
     Герт, в ком было никак не меньше двухсот семидесяти фунтов, и Синтия, которой, чтобы сдвинуть стрелку весов до цифры сто, нужно натягивать альпинистские ботинки и надевать на плечи полностью снаряженный рюкзак, кружили на матах. Синтия тяжело дышала и широко улыбалась. Спокойная и молчаливая Герт, слегка согнувшись в несуществующей талии, удерживала соперницу на расстоянии вытянутой руки. Рози посмотрела на них, чувствуя, что ей одновременно и смешно, и немного тревожно. Как будто белка или бурундук пытались атаковать матерого медведя.
     - Я уже начала волноваться из-за тебя, - заметила негромко Пэм. - Честно признаться, я собиралась было бросить клич и организовать поисковую группу.
     - Я просто изумительно провела время. Впрочем, как ты? Как ты себя чувствуешь?
     - Лучше. Во всяком случае, мне так кажется. Мидол - ответ на все мировые проблемы. Не обращай на меня внимания, что с тобой-то случилось? Ты вся сияешь!
     - Правда?
     - Правда. Выкладывай. Что произошло? - Сейчас посчитаем. - Рози принялась загибать пальцы на руке. - Во-первых, я выяснила, что мое обручальное кольцо - дешевая фальшивка. Во-вторых, я поменяла его на картину - повешу ее в своей новой квартире, как только получу ее, - в-третьих, мне предложили работу... - Она сделала паузу - намеренную паузу - и затем добавила: - И еще я повстречала кое-кого весьма интересного.
     Пэм посмотрела на нее круглыми глазами:
     - Ты все выдумываешь!
     - Не-а. Клянусь Господом. Не горячись, подруга, ему лет шестьдесят пять - при вечернем освещении. - Она имела в виду Робби Леффертса, однако перед ее глазами всплыл услужливо подсунутый сознанием образ Билла Штайнера в его синем шелковом жилете, Билла с его красивыми глазами. Однако это смешно. На данном этапе жизненного пути новые любовные увлечения нужны ей не больше, чем рак горла. Кроме того, она ведь сама определила, что он по меньшей мере лет на семь ее моложе, не так ли? Просто малыш по сравнению с ней. - Этот старик и предложил мне работу. Его зовут Робби Леффертс. Но давай не будем сейчас о нем - хочешь посмотреть мою картину?
     - Ну, давай же, смелее! - раздался голос Герт, подбадривающей соперницу в центре комнаты. В нем ощущалось и дружелюбие, и раздражение. - Что это тебе, школьные танцульки? Активнее, милая.
     Синтия бросилась вперед; свободная фуфайка трепыхалась за спиной, словно на ветру. Герт быстро повернулась боком, подхватила худенькую девушку за локти и швырнула через бедро. Пятки Синтии мелькнули в воздухе, и она с громким шлепком приземлилась на маты.
     - Ух ты-ы-ы! - произнесла она, вскакивая на ноги, как резиновый мячик.
     - Нет, не хочу я смотреть на твою картинку. Разве что на ней изображен мужчина. Слушай, тот мужик, с которым ты познакомилась, - ему действительно шестьдесят пять? Что-то я сомневаюсь!
     - Может, и больше, - пожала плечами Рози. - Если говорить начистоту, был и другой. Вот он-то как раз и рассказал мне, что бриллиант в кольце фальшивый. Вернее, это цирконий. А потом мы поменялись с ним - Картину за кольцо. - Она опять сделала паузу. - Ему, между прочим, далеко до шестидесяти пяти.
     - Как он выглядит?
     - Орехового цвета глаза, - проговорила Рози, склоняясь над картиной. - Больше ничего не скажу, пока не услышу твое мнение вот об этом.
     - Рози, не будь занудой!
     Рози усмехнулась - она почти забыла, какое удовольствие может доставлять маленькое безобидное подразнивание, - продолжая снимать бумагу, в которую Билл Штайнер аккуратно завернул первое сознательное и значительное приобретение в ее новой жизни.
     - Ну хорошо, - произнесла Герт, обращаясь к Синтии, которая снова начала описывать круги вокруг наставницы. Герт легонько подпрыгивала на мощных коричневых ногах. Ее груди под белой футболкой вздымались и опадали, как океанские волны. - Итак, ты видела, как это делается. Теперь попробуй сама. Не забывай, швырнуть меня ты не сумеешь- малявка вроде тебя заработает массу переломов, если попытается бросить такой дерьмовоз, как я, - но ты можешь помочь мне упасть. Готова?
     - Готова, готова, тетя корова, - откликнулась Синтия. Ее губы раздвинулись еще шире, обнажая мелкие неровные белые зубы. Рози они напомнили зубы маленького, но опасного животного, например мангуста. - Гер труда К и ншоу, нападай!
     Герт пошла в атаку. Синтия ухватилась за ее мускулистые предплечья, с уверенностью, которой Рози не видать, сколько бы она ни тренировалась, подставила по-мальчишески тощее бедро под медвежий бок Герт... и та неожиданно взлетела вверх тормашками в воздух и кувыркнулась в полете - привидение в белой футболке и серых тренировочных штанах. Футболка задра-ласьг открывая самый большой бюстгальтер, который когда-либо видела Рози; бежевые чашечки смахивали на артиллерийские снаряды времен Первой мировой войны. Когда тело Герт соприкоснулось с полом, стены комнаты заметно содрогнулись.
     - Да-а-а! - закричала Синтия, исполняя безумный танец вокруг поверженной соперницы и потрясая сжатыми в кулачки худыми руками над головой. - Да-а-а-а! Большая мама оказывается на полу! ДА-А-А-А! Начинаю счет! Большая мама, мать твою, в нок...
     С улыбкой - удивительно, но улыбка, редко появлявшаяся на лице Герт, придавала ему довольно печальный вид - Герт подхватила Синтию, подняла ее над головой, широко расставив ноги, похожая на крепкое дерево, затем начала вращать ее, словно пропеллер самолета.
     - Э-э-э-э-э-и-и-и-й, меня щас стошнит! - запросила пощады Синтия, захлебываясь от смеха. От быстрого вращения она превратилась в круг, в котором мелькали зелено-оранжевые полосы волос и пятна психоделической фуфайки. - Э-э-э-э-э-и-и-и-й, я щас КОНЧУ!
     - Герт, достаточно, - произнес тихий голос. У основания лестницы стояла Анна Стивенсон. Она в очередной раз оделась в черное с белым (Рози видела на ней и другие сочетания цветов, но не часто): сужающиеся книзу черные брюки и белую шелковую блузку с длинными рукавами и высоким воротником. Рози позавидовала элегантной внешности Анны. Элегантность Анны Стивенсон всегда вызывала у нее зависть.
     С выражением легкого смущения на лице Герт осторожно опустила Синтию и поставила на ноги.
     - Я в порядке, Анна, - сказала Синтия. Сделав четыре неверных шага по матам, она зацепилась за собственную ногу, шлепнулась на пол и захихикала.
     - Вижу, - сухо заметила Анна.
     - Зато я швырнула Герт, - заявила она. - Жаль, что вы не видели. По-моему, это мой самый большой подвиг в жизни. Честное слово.
     - Я в этом не сомневаюсь, однако Герт скажет вам, что она сама себя бросила. Вы просто помогли ее телу сделать то, что оно уже собралось сделать.
     - Наверное, вы правы, - согласилась Синтия. Она боязливо поднялась с матов и тут же опять шлепнулась на задницу (вернее, ту часть тела, где она должна располагаться) и снова захихикала. - Черт возьми, как будто кто-то поставил всю комнату на проигрыватель!
     Анна пересекла комнату и приблизилась к сидевшим на стульях Рози и Пэм.
     - Что это у вас? - спросила она Рози.
     - Картина. Я купила ее сегодня днем. Для новой квартиры, когда получу ее. Повешу в своей комнате. - Затем с опаской добавила: - Что вы о ней скажете?
     - Не знаю - давайте поднесем ближе к свету. Анна взяла картину с двух сторон, перенесла на противоположный край комнаты и установила на стол для пинг-понга. Пять женщин полукругом сгрудились вокруг стола. Нет, оглянувшись, заметила Рози, теперь их уже семеро. К пятерке, спустившись по лестнице, присоединились Робин Сент-Джеймс и Консуэло Дельгадо. Они остановились за спиной у Синтии, заглядывая через ее узкие костлявые подростковые плечи. Рози ожидала, что кто-то из женщин заговорит первой - скорее всего, воцарившуюся тишину нарушит Синтия, - но все продолжали молчать, и когда пауза затянулась, она почувствовала слабый нервный озноб.
     - Ну? - проговорила она. - Что вы думаете? Кто-нибудь, скажите хоть слово.
     - Странная картина, - заметила Анна.
     - Верно, - подтвердила Синтия. - Чудная какая-то. По-моему, я что-то подобное видела, не помню только где.
     Анна смотрела на Рози.
     - Почему вы купили ее, Рози?
     Рози пожала плечами, ощущая непонятный страх.
     - Не знаю, смогу ли объяснить толком. Мне показалось, что она... взывала ко мне.
     Неожиданная улыбка Анны удивила ее и у нее отлегло от сердца.
     - Все правильно, - кивнула Анна. - В этом и состоит суть искусства, как мне кажется, и не только живописи - то же самое происходит с книгами, скульптурой, даже с замками из песка. Иногда произведения искусства просто взывают к вам, вот и все. Словно голоса тех людей, кто их создал, звучат у вас в голове. Но эта картина... она кажется вам красивой, Рози?
     Рози посмотрела на картину, пытаясь увидеть ее такой, какой она показалась ей в ломбарде "Либерти-Сити", когда безмолвный язык холста заговорил с ней с такой силой, что она замерла на полпути как вкопанная, и все остальные мысли вылетели у нее из головы. Она посмотрела на светловолосую женщину в тоге маренового цвета (или в хитоне - так, кажется, назвал ее одежду мистер Леффертс), стоящую в высокой траве на вершине холма, снова заметила толстую косу, свисавшую вдоль спины, золотой браслет над правым локтем. Затем она позволила своему взгляду переместиться к разрушенному храму и поверженной статуе (Бога) у подножия холма. К предметам, на которые глядит женщина в тоге.
     "Откуда ты знаешь, что она смотрит именно на них? Как ты можешь знать? Она же стоит к тебе спиной! Ты ведь не видишь ее лица!"
     Да, все верно... но ведь ей больше не на что глядеть, разве не так?
     - Нет, - медленно проговорила Рози. - Я купила ее не потому, что она показалась мне красивой. Я купила ее потому, что она показалась мне сильной. Она остановила меня на пути; значит, она действительно обладает какой-то силой. Разве для того, чтобы считаться хорошей, картина обязательно должна быть красивой, как вы полагаете?
     - Нет, - ответила Консуэло. - Вспомни Джексона Поллока. Его произведения никто не мог назвать красивыми, но энергии в них, хоть отбавляй. Или Диана Арбус, например.
     - Это еще кто такая? - поинтересовалась Синтия.
     - Знаменитый фотограф. И знаменитой она стала благодаря снимкам женщин с бородой и портретам карликов с сигаретами в зубах.
     - Ух ты. - Синтия задумалась над услышанным, и ее лицо внезапно вспыхнуло светом пойманного воспоминания. - Точно! Я уже видела однажды эту картину на одной званой вечеринке с коктейлями. В художественной галерее. Галерея принадлежала парню по имени Эпплторп, Роберт Эпплторп, и представляете, что потом оказалось? Что он развлекается с другим парнем! Серьезно! И по-настоящему, не понарошку, как те, что на обложках журналов для педерастов. Он старался, прилагал все усилия, работал не на страх, а на совесть. Вы даже не представляете, что мужик может иметь такую ручку от швабры между...
     - Мэпплторп, - сухо произнесла Анна.
     - Что?
     - Мэпплторп, а не Эпплторп.
     - Возможно. Я не помню точно.
     - Он умер.
     - Да? - нахмурилась Синтия. - От чего же?
     - От СПИДа. - Анна не сводила глаз с картины Рози и говорила рассеянным тоном. - Известного в некоторых кварталах как болезнь гомосексуалистов.
     - Ты говоришь, что уже видела эту картину, - пророкотала Герт. - Где ты ее видела, кротка? В той же художественной галерее?
     - Нет. - Пока речь шла о Мэпплторпе, на лице Синтии читалась явная заинтересованность, теперь же ее щеки порозовели, а уголки рта изогнулись в слабой защитной улыбке. - И вообще, это была не та же самая картина, знаете, но...
     - Давай, рассказывай, - сказала Рози.
     - Отец мой был священником методистской церкви в Бейкерсфилде, - начала Синтия. - В маленьком городке Бейкерсфилд в штате Калифорния, я оттуда родом. Мы жили в пасторате, и в маленьком зале для встреч на первом этаже висело несколько старых картин. Портреты президентов, пейзажи, натюрморты с цветами, собаки. Ну да они, впрочем, не важны. Их попросту вешали, чтобы стены не казались слишком голыми.
     Рози кивнула, вспоминая картины, которые окружали ее в пыльном ломбарде "Либерти-Сити" - изображавшие гондолы в Венеции, фрукты в вазе, собак и лис. Точно, эти предметы вешают на стены, чтобы те не выглядели слишком голыми. Рты без языков.
     - Но там была одна... которая называлась... - Она нахмурилась, сосредоточенно копаясь в памяти. - Если не ошибаюсь, она называлась "Де Сото смотрит на запад". На ней был изображен мужчины в шляпе, похожей на тарелку, окруженный группой индейцев. Он стоял на скале и смотрел через вытянувшийся на многие мили лес на огромную реку. Миссисипи, наверное. Только дело в том... понимаете...
     Она окинула их растерянным взглядом. Ее щеки порозовели еще сильнее, улыбка исчезла. Неуклюжая повязка над ухом казалась очень белой, бросалась в глаза, словно необычное устройство, и Рози успела удивленно подумать - далеко не в первый раз со дня своего появления в "Дочерях и сестрах", - что мужчины почему-то бывают очень жестокими. Почему так происходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них с рождения есть нечто неправильное, выходящее из строя, как некачественная плата в компьютере?
     - Продолжайте, Синтия, - сказала Анна. - Мы не будем смеяться. Правда же?
     Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки за спиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем классом выученное наизусть стихотворение.
     - Значит, так, - заговорила она непривычно тихим голосом. - Мне казалось, что река движется, и я не могла смотреть на картину спокойно. Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по четвергам библейские чтения для учеников местной школы, и я заходила туда, иногда садилась напротив картины и глядела на нее. Могла смотреть не отрываясь час, а то и больше, как в телевизор. Смотрела на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая, когда она двинется. Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: если река движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или каноэ с индейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды в комнату, а картины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела, как я сижу, словно мумия, перед картиной, и, знаете...
     - ...встревожилась и сняла ее, - подсказала Робин.
     - Да. Скорее всего, выкинула ее на свалку, - добавила Синтия. - Я была тогда совсем маленькой. Но твоя картина, Рози, напомнила мне о той. Пэм внимательно изучала полотно.
     - Да, - произнесла она, - неудивительно. Мне кажется, я вижу, как женщина дышит.
     Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.
     - Да нет, дело не в этом, - сказала Синтия. - Она просто... немножко старомодная... как картина в школьном актовом зале... и бледная. Если не считать платья и грозовых туч, все краски бледные, посмотрите. И на моей картине "Де Сото" все было бледным, кроме реки. А река яркого серебристого цвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов переставала замечать все остальное и видела только реку.
     - Расскажи нам про работу, - повернулась к Рози Герт. - Кажется, ты упомянула о работе?
     - Выкладывай все, - потребовала Пэм.
     - Да, - поддержала ее Анна, - расскажите нам все, а затем я хотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.
     - Это... то, чего я так ждала?
     Анна улыбнулась:
     - Думаю, что да.

Продолжение следует...