На протяжении первых недель новой жизни у нее возникало немало неприятных моментов, но даже в самый худший из них - когда вышла в три часа ночи из автобуса на конечной станции и оказалась на вокзале, в три раза большем, чем портсайдовский - не пожалела о принятом решении. Между тем, она оцепенела от страха. Рози остановилась у самого выхода с посадочной платформы номер шестьдесят два, судорожно сжимая сумочку обеими руками и озираясь, а вокруг проплывали непрерывным потоком толпы людей, которые волочили за собой чемоданы на колесиках, с трудом удерживали на плечах горы увязанных веревками картонных коробок, обнимали подружек за плечи или приятелей за талию. Она смотрела, не сходя с места, и увидела, как к женщине, только что сошедшей с автобуса, на котором приехала Рози, бросился какой-то мужчина. Он схватил ее и развернул так резко, что ноги бедняжки оторвались от асфальта. Женщина испустила крик восторга и ужаса, яркий, как вспышка пистолетного выстрела в заполненном людьми шумном здании вокзала. Справа от Рози вытянулся ряд игровых автоматов, и, хотя ночь достигла своего апогея, мальчишки - подавляющее большинство в бейсбольных кепках козырьками назад и с взъерошенными волосами - прилипли к ним животами.
     - Попробуй еще раз, космический кадет! - предложил ближайший к Рози автомат скрипучим механическим голосом. - Попробуй еще раз, космический кадет! Попробуй еще раз, космический кадет!
     Она медленно прошла мимо игровых автоматов и окунулась в суету вокзала, уверенная в одном: в такой час ночи не рискнет выходить в город. Ей казалось, что как только она высунет нос наружу, тут же изнасилуют, убьют, а труп сунут в ближайший ящик для мусора. Бросив взгляд влево, увидела двух полицейских в форме, спускающихся на эскалаторе с верхнего уровня. Один полицейский поигрывал дубинкой, вращая ее по замысловатой траектории. Другой улыбался жесткой улыбкой, заставившей ее вспомнить об оставшемся в восьмистах милях позади человеке. Он улыбался,, но в его постоянно движущихся глазах не было и тени улыбки.
     "А что если их задача заключается в том, чтобы примерно раз в час проходить по вокзалу и вышвыривать на улицу всех, у кого нет билетов? Что ты будешь делать тогда?"
     Она поищет решение потом, когда - если - это произойдет, что-то сделает. Пока что она на всякий случай решила отойти от эскалатора и направилась к углублению в стене вокзала, где на решетчатых пластмассовых креслах сидело десятка полтора путешественников. К подлокотникам были прикреплены маленькие телевизоры, которые включались, когда в прорезь опускалась монета. По пути Рози краешком глаза следила за копами и облегченно вздохнула, увидев, что они зашагали в совершенно противоположную сторону. Через два с половиной часа, самое большее через три, наступит рассвет. После этого пусть обнаруживают ее и вышвыривают из вокзала. Но до той поры она намеревалась оставаться здесь, где много света и людей.
     Она уселась в кресло с прикрепленным к нему телевизором. Через два кресла от нее дремала девушка в линялой вельветовой куртке и с рюкзаком на коленях. Глаза ее закатились под пурпурные от косметики веки, с нижней губы спускалась длинная серебристая нить слюны. На тыльной стороне ее руки неровными заглавными буквами было вытатуировано: "Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО СУЖИНОГО".
     "Где же твой суженый сейчас, красавица?" - подумала Рози. Она посмотрела на темный экран телевизора, потом перевела взгляд на облицованную кафельной плиткой стену. На стене кто-то красным фломастером написал: "ПОЦЕЛУЙ МОЙ ЗАРАЖЕННЫЙ СПИДОМ ЧЛЕН". Она поспешно отвернулась, словно боясь, что вульгарная надпись может обжечь сетчатку глаз, если слишком долго смотреть на нее, и уставилась на дальний конец вокзального здания. На противоположной стене висели огромные часы со светящимся циферблатом. Было шестнадцать минут четвертого.
     "Еще два с половиной часа, и я смогу уйти отсюда", - решила она и устроилась в кресле поудобнее, чтобы переждать их.

     Около шести часов предыдущего вечера, когда автобус сделал большую остановку, она перекусила бутербродом с сыром, выпила стакан лимонада. С тех пор не ела, и голод давал о себе знать. Она сидела в кресле с телевизором до тех пор, пока часовая стрелка не сделала полный оборот - четыре часа утра, - после чего решила, что настало время подкрепиться. Рози пересекла зал, переступая по дороге через тела спящих, и вошла в небольшой кафетерий рядом с окошками билетных касс. Многие из лежавших на полу цепко прижимали к себе раздувшиеся, подклеенные липкой лентой пластиковые мешки, и к тому времени, когда официант принес ей кофе, сок и чашку овсянки, она поняла, что напрасно волновалась из-за полицейских, которые могли выгнать ее с вокзала. На полу спали не транзитные путешественники; это были бездомные и нищие, собиравшиеся на ночь на автостанции. Рози почувствовала, что ей их жалко, и одновременно испытала чувство облегчения - приятно знать, что завтра и для нее найдется место, если негде будет переночевать.
     "А если он приедет сюда, в этот город, где, по-твоему, начнет искать тебя в первую очередь? Куда направит свои шаги?"
     Но это же глупо - ему ни за что не найти ее, она не оставила ни единой возможности, ни малейшей зацепки - однако при мысли о нем показалось, что по спине, вдоль позвоночника, прошелся холодный палец.
     От еды она взбодрилась, стала чувствовать себя лучше и сильнее. Покончив с завтраком (над чашечкой кофе просидела очень долго, пока не поймала на себе выражавший явное нетерпение взгляд смуглолицего мальчишки-официанта), она медленно поднялась из-за столика и неторопливо вернулась назад. По пути заметила сине-белый круг над киоском рядом с пунктом проката автомобилей. Слова, идущие по синей внешней полосе круга, гласили: "ПОМОЩЬ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ", и Рози серьезно подумала, что за всю историю мира не было путешественника, который нуждался бы в помощи больше, чем она.
     Она повернула к сине-белому кругу. Внутри киоска под вывеской сидел мужчина среднего возраста с редеющими волосами и в очках с роговой оправой. Он читал газету. Она сделала несколько шагов, затем остановилась. С чем она собирается обратиться к нему? Что скажет? Что бросила мужа? Что сбежала из дому, захватив с собой только сумочку и его кредитную карточку, что у нее нет одежды, кроме той, что сейчас на ней?
     "А почему бы и нет? - вставила реплику миссис Практичность-Благоразумие, и полное отсутствие сострадания в ее голосе потрясло Рози, как хлесткая пощечина. -
     Если у тебя хватило духу бросить мужа, неужели теперь испытываешь стеснение и боязнь признаться в этом?"
     Она не знала, так это или нет, но понимала, что сообщить совершенно незнакомому человеку о главном событии жизни в четыре часа утра, или вернее, ночи, будет нелегко. "И вообще, скорее всего, он пошлет меня подальше. Скорее всего, его задача - помогать людям, потерявшим билеты, или делать объявления по громкоговорителю о заблудившихся детях".
     Тем не менее ноги продолжали нести к будке помощи путешественникам, и она поняла, что действительно намерена рассказать обо всем незнакомому мужчине с редеющими волосами и в очках с роговой оправой, - собирается сделать это по самой простой причине: другого выбора у нее нет. В ближайшее время ей, наверное, очень часто придется рассказывать незнакомым людям о том, что бросила мужа, что прожила в туманном оцепенении за запертой дверью четырнадцать лет, что не обладает никакими профессиональными навыками или умениями, что ей нужна помощь, что вынуждена полагаться на доброту незнакомцев.
     "Но я же в этом не виновата, правда?" - подумала она и удивилась, потрясенная собственным спокойствием.
     Рози приблизилась к киоску и положила руку на прилавок. С надеждой и страхом посмотрела на склоненную голову мужчины в роговых очках, посмотрела на его коричневатую веснушчатую кожу, проглядывавшую сквозь редеющие волосы, уложенные на черепе аккуратными тонкими рядами. Она ожидала, что он поднимет голову и обратит внимание на нее, однако он увлекся чтением газеты на иностранном языке, который показался ей не то греческим, не то русским. Он осторожно перевернул страницу и сосредоточился над фотографией двух футболистов, борющихся за мяч.
     - Простите, - произнесла она тонким голосом, и человек, оторвавшись от газеты, поднял голову.
     "Пожалуйста, пусть у него будут добрые глаза, - взмолилась она неожиданно. - Даже если он не в силах мне помочь, пусть у него будут добрые глаза... и пусть он увидит меня, меня , настоящего человека, который стоит перед ним и которому не за что держаться, кроме тонкого ремня сумочки "Кмарт".
     И увидела, что у него действительно добрые глаза. Близорукие и плавающие за толстыми линзами очков... но добрые.
     - Простите, но не могли бы вы помочь мне? - спросила она.

     Доброволец общества "Помощь путешественникам" представился. Его звали Питер Слоуик, и он выслушал рассказ Рози в сосредоточенном молчании.
     Она рассказала столько, сколько сочла нужным, внутренне придя к выводу, что вряд ли сможет рассчитывать на доброту незнакомцев, если утаит правду о себе из гордости или стыда. Единственной важной вещью, о которой промолчала - потому что не знала, какими словами это выразить, - было ее ощущение полной безоружности , абсолютной неподготовленности к встрече с внешним миром. До последних восемнадцати часов она не представляла, насколько незнаком ей мир, о котором получала информацию из телевизионных программ или ежедневных газет, купленных мужем по дороге с работы домой.
     - Как я понимаю, вы покинули дом совершенно неожиданно, - сказал мистер Слоуик, - но в пути, пока ехал автобус, у вас не возникало мыслей о том, чем вы будете заниматься или куда вам следует обратиться после того, как вы доберетесь сюда? Никаких идей?
     - Я думала, что смогу найти женскую гостиницу или что-нибудь в этом роде, - ответила она. - Есть здесь что-нибудь подобное?
     - Да, мне известны по крайней мере три таких заведения, однако даже в самом дешевом плата за постой настолько высока, что ваши денежные запасы истощатся максимум через неделю. Это отели большей частью для состоятельных дам - женщин, которые приехали провести недельку в городе, где много роскошных магазинов, или же остановились здесь, чтобы навестить родственников, которые не могут разместить их у себя.
     - Ах вот как, - произнесла она. - Может, попробовать женскую организацию YWCA?
     Мистер Слоуик покачал головой:
     - Последнее общежитие YWCA закрылось еще в девяностом году. У них возникли проблемы из-за того, что общежития оказались переполнены людьми с умственными расстройствами и наркоманами.
     Она ощутила приближение паники, затем заставила себя вспомнить о людях, спящих на полу вокзала и крепко сжимающих в руках полиэтиленовые пакеты с жалким набором имущества. "В крайнем случае я смогу присоединиться к ним", - подумала она.
     - Может, у вас имеются какие-нибудь предложения?
     Он задержал на ней взгляд на несколько секунд, постукивая кончиком шариковой ручки по нижней губе, - ничем не примечательный мужчина с обыкновенной внешностью, который, тем не менее, увидел ее и поговорил с ней, а не послал ко всем чертям. "И еще он не попросил меня подойти поближе, чтобы он смог поговорить со мной начистоту", - добавила она мысленно.
     Слоуик, казалось, принял решение. Он расстегнул пиджак (среднего качества полиэстеровый пиджак, который видел и лучшие времена), покопался во внутреннем нагрудном кармане и извлек на свет визитную карточку. На той стороне, где под логотипом организации "Помощь путешественникам" было указано его имя, он аккуратными печатными буквами вывел адрес. Затем перевернул карточку и поставил роспись на чистой стороне; необычно крупные буквы показались ей смешными. Его подпись, едва вместившаяся на чистой стороне визитной карточки, напомнила ей урок истории в старшей школке, на котором учитель объяснил, почему Джон Хэнкок написал свое имя под Декларацией независимости увеличенными буквами. "Чтобы король Джордж смог прочитать его без очков", - такую фразу приписывает история Джону Хэнкоку.
     - Вы можете разобрать адрес? - осведомился он, протягивая карточку.
     - Да, - сказала она. - Дарэм-авеню, двести пятьдесят один.
     - Отлично. Положите ее к себе в сумочку и постарайтесь не потерять. Кто-нибудь попросит вас показать ее, когда вы попадете на место. Оно называется "Дочери и сестры" и представляет собой прибежище для много перенесших женщин. В своем роде уникальное заведение. Если ваш рассказ соответствует истине, то вам как раз там и место.
     - Как долго мне будет позволено оставаться там?
     Он пожал плечами.
     - Полагаю, здесь нет определенных правил, и срок меняется в каждом конкретном случае.
     "Так вот кто я теперь. - подумала она. - Случай". Наверное, он догадался, о чем она думает, потому что улыбнулся. Открывшиеся зубы только слепой мог назвать привлекательными, и все же улыбка производила впечатление искренней. Он прикоснулся к ее руке. Быстрым, слегка неловким и робким движением.
     - Если муж издевался над вами так, как вы говорите, миссис Макклендон, то любое место для вас значительно лучше лона семьи, так сказать.
     - Да, - проговорила она, - пожалуй, вы правы. В конце концов, я всегда могу переночевать здесь, на полу, не правда ли?
     Он заметно вздрогнул. - О, думаю, до этого дело не дойдет.
     - Как знать. Как знать. - Она кивнула в сторону двоих бездомных, которые спали, прижавшись друг к другу, на дырявых одеялах, расстеленных у края скамейки. Один из них натянул на лицо грязную оранжевую кепочку, чтобы заслониться от никогда не выключающегося света.
     Какое-то мгновение Слоуик смотрел на них, потом перевел взгляд на Рози.
     - До этого дело не дойдет, - заверил он ее, и на сей раз голос его звучал более убежденно. - Городские автобусы останавливаются прямо перед главным входом; поверните налево, когда выйдете из вокзала, и увидите остановку. Участки тротуара окрашены в различный цвет в соответствии с цветом автобусных маршрутов. Вам нужна оранжевая линия, так что остановитесь на оранжевом островке. Понятно?
     - Да.
     - Билет стоит меньше доллара, и водителю, скорее всего, захочется получить деньги без сдачи. Возможно, он проявит нетерпение, если вы дадите ему крупные деньги.
     - У меня есть мелочь.
     - Хорошо. Сойдете на перекрестке Диэрборн и Эльк-стрит, подниметесь по Эльк два квартала... или три, точно не помню. Во всяком случае, вам нужно дойти до Дарэм-авеню. Затем повернете налево. По ней нужно пройти еще четыре квартала, но это не очень далеко. Большой белый панельный дом. Я бы сказал, что он нуждается в покраске, но, возможно, они уже успели обновить фасад. Запомнили все?
     - Да.
     - И еще одно. Оставайтесь в здании вокзала, пока не рассветет. До тех пор не выходите никуда - даже на автобусную остановку.
     - Я так и собиралась сделать, - сказала она.

     В автобусе компании "Континентал экспресс", доставившем ее сюда, ей удалось поспать с перерывами не более двух или трех часов, поэтому то, что случилось, когда сошла с городского автобуса оранжевой линии, было совсем не удивительно: она заблудилась. Позже Рози решила, что с самого начала пошла по Эльк-стрит не в ту сторону, но результат- почти три часа блужданий по незнакомым улицам и переулкам - более важен, нежели причина. Рози проходила квартал за кварталом, разыскивая Дарэм-авеню, и никак не могла найти ее. Она растерла ноги. Поясница заныла. Начала болеть голова. К тому же в этом районе города ей не встретить Питера Слоуика; прохожие не то чтобы вовсе не обращали на нее внимания - нет, они тайком провожали ее взглядами, полными недоверия, подозрительности, а то и откровенного презрения.
     Вскоре после того, как она вышла из городского автобуса, на пути ей попался грязный бар под названием "Маленький глоток". Шторы были опущены, рекламные таблички с указанием сортов пива и цен на них не горели, входную дверь закрывала решетка. Когда спустя двадцать минут она пришла к тому же бару (сообразив, что кружит на одном месте только после того, как увидела бар; все дома казались ей одинаковыми), шторы по-прежнему были опущены, но рекламные таблички загорелись, а решетку перед дверью убрали. К косяку двери прислонился мужчина в рабочем комбинезоне с полупустой кружкой пива в руке. Она взглянула на часы и увидела, что время приближается к половине седьмого утра.
     Рози опустила голову так, что верхняя часть мужчины, стоявшего в двери, скрылась из поля зрения, краешком глаза она видела лишь его ноги. Крепче зажав в руке ремень сумочки, она зашагала чуть быстрее. Наверное, мужчина с пивной кружкой знает, где находится Дарэм-авеню, но ей не хотелось расспрашивать его. Он выглядел, как человек, который любит разговаривать с людьми - особенно с женщинами - начистоту.
     - Эй крошка эй крошка, - произнес он, когда она проходила мимо "Маленького глотка". Речь его была начисто лишена всяких интонаций и пауз и смахивала на речь робота. И хотя ей не хотелось смотреть на него, она не устояла и, уже удаляясь, бросила короткий быстрый взгляд через плечо. У него были редеющие волосы и бледная кожа, на которой, как не до конца зажившие ожоги, выделялась россыпь мелких родимых пятен. Темно-рыжие усы, - похожие на моржовые, напомнили ей Дэвида Кросби. На них висели белые капельки пивной пены. - Эй крошка не хочешь приложиться ты выглядишь неплохо даже очень мило шикарные титьки так что скажешь не хочешь познакомиться мы могли бы чуток поразвлечься ну что скажешь мы бы сделали это по-собачьи так что скажешь?
     Рози отвернулась от него и усилием воли заставила себя не убыстрять шаг. Она шла, низко склонив холову, как женщина в мусульманской стране, спешащая на рынок; она заставила себя сделать вид, что не замечает его: иначе он запросто последует за ней.
     - Эй малышка мы бы поставили тебя на пол на все четыре кости что скажешь? Давай ты задержишься на минутку мы быстренько по-собачьи иди познакомься с ним ты не разочаруешься так что скажешь?
     Она свернула за угол и облегченно вздохнула. Ее дыхание пульсировало, как живое существо, в такт испуганному сердцебиению. До этого момента она даже не вспоминала о городе, который покинула, о старом знакомом районе, в котором прожила целых четырнадцать лет, но теперь страх перед мужчиной, прислонившемся к косяку двери бара, и чувство полной дезориентации - ну почему все дома здесь такие одинаковые, почему ! - пробудили в ней нечто, близкое к тоске по дому. Она осталась одна, совершенно одна, и не сомневалась, что дальше дела пойдут еще хуже. Ей пришло в голову, что она никогда не вырвется из этого кошмара, что это всего лишь прелюдия к тому, чем окажется последующая жизнь. У нее даже зародились подозрения: может, никакой Дарэм-авеню нет вовсе , а мистер Слоуик в киоске под вывеской "Помощь путешественникам", показавшийся ей таким добрым, на самом деле садист и психопат, который развлекается тем, что отправляет заблудших людей в непроходимые дебри злачных районов?
     В четверть девятого по ее часам - солнце давно уже встало, обещая жаркий не по сезону день, - она приблизилась к толстой женщине в сером халате, которая медленными уверенными движениями загружала пустые металлические мусорные ящики на тележку. Рози сняла темные очки.
     - Прошу прощения.
     Женщина мгновенно обернулась. Голова ее была опущена, но Рози разглядела на лице выражение постоянной агрессивности, характерное для человека, который часто слышит: "Толстуха, толстуха, задница, два уха!" с противоположной стороны улицы или из проезжающих мимо автомобилей.
     - Что вам надо?
     - Я ищу дом двести пятьдесят один на Дарэм-авеню, - сказала Рози. - Он называется "Дочери и сестры". Мне рассказали, как туда попасть, но я, по всей видимости...
     - Что? Лесбиянки, живущие на пособие? Ты обратилась не по адресу, киска, я с голубыми дела не имею. Катись отсюда. Проваливай к такой-то матери. - С этими словами она отвернулась и покатила тележку, на которой грохотали пустые мусорные баки, по дорожке к дому, двигаясь все так же размеренно и церемониально, придерживая баки пухлой белой рукой. Гигантские ягодицы под халатом подрагивали при каждом шаге.
     Подкатив тележку к ступенькам дома, она остановилась и снова посмотрела в сторону тротуара.
     - Ты что, глухая? Я же сказала, проваливай, пока цела. Пока я не вызвала полицию.
     Последнее слово Рози ощутила, как щипок в чувствительное место. Она снова надела очки и быстро пошла прочь. Полицию? Нет уж, спасибо. У нее нет ни малейшего желания иметь дело с полицией. Никакой полиции, премного благодарна. Однако, отойдя на почтительное расстояние от агрессивной толстой женщины, Рози почувствовала, что ей стало лучше. По крайней мере, она убедилась, что "Дочери и сестры" (возможно, более известные широкому кругу как лесбиянки, живущие на пособие) действительно существуют, а это уже шаг в нужном направлении.
     Через два квартала ей попалась булочная с вывеской в окне: "СВЕЖИЕ ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ". Она вошла, купила булочку - действительно горячую, что напомнило ей о матери, - и спросила пожилого продавца за прилавком, не подскажет ли он, как добраться до Дарэм-авеню.
     - Вы, милая, немножко сбились с пути, - ответил он.
     - Да? И намного?
     - На пару миль, пожалуй. Идите-ка сюда. Он положил костлявую ладонь ей на плечо, подвел к входной двери и указал на оживленный перекресток всего в одном квартале от булочной. - Это Диэрборн-авеню.
     - О Господи, так она совсем рядом? - Рози не знала, как поступить - то ли смеяться, то ли расплакаться.
     - Да, милая, это Диэрборн. Единственная беда со старушкой Диэрборн в том, что она тянется едва ли не через весь город. Видите вон тот закрытый кинотеатр?
     - Да.
     - За ним повернете на Диэрборн - вправо. От нее до места, которое вы ищете, шестнадцать или восемнадцать кварталов. Пешком - мало удовольствия. Лучше автобусом.
     - Я так и сделаю, - сказала Рози, зная, что пойдет пешком. Она отдала последние монеты, когда добиралась сюда от вокзала, и, если водитель начнет брюзжать из-за необходимости разменивать долларовую бумажку, она, скорее всего, не выдержит и разрыдается. (Мысль о том, что старик, с которым она разговаривает, охотно разменял бы доллар, не возникла в ее утомленном, запутавшемся мозгу).
     - Вам нужно дойти до...
     - ...Эльк-стрит.
     Он бросил на нее нетерпеливый взгляд.
     - Леди! Если вы с самого начала знали, как туда добираться, зачем было спрашивать?
     - Я не знаю , как туда добираться! - воскликнула она, и, хотя в голосе старика отнюдь не чувствовалось недоброжелательности, глаза ее угрожающе увлажнились. - Я ничего не знаю! Я брожу по городу несколько часов, я устало, я ...
     - Ну хорошо, хорошо, успокойтесь, - произнес он. - Все в порядке, не горячитесь, с вами все будет в порядке. Значит, доедете автобусом до Эльк-стрит. От нее Дарэм всего в двух или трех кварталах. Рукой подать. У вас есть адрес?
     Она утвердительно кивнула головой.
     - Ну и прекрасно, - проговорил он. - Думаю, теперь вы не заблудитесь.
     - Спасибо.
     Из заднего кармана он вытащил мятый, но чистый носовой платок. Он протянул ей морщинистую темную руку с платком.
     - Оботрите лицо чуть-чуть, милая, - сказал старик. - У вас на щеках осень.

     Она медленно шла по Диэрборн-авеню, почти не замечая автобусов, которые с пыхтением проезжали мимо, отдыхая через каждые один-два квартала на скамейках автобусных остановок. Головная боль, возникшая прежде всего из-за чувства растерянности и одиночества в большом незнакомом городе, утихла, зато ноги и поясница ныли сильнее, чем прежде. До Эльк-стрит она добиралась больше часа. Свернув вправо, Рози обратилась к первой же встречной - молодой беременной женщине - с вопросом, правильно ли она идет, если ей нужно попасть на Дарэм-авеню.
     - Сгинь, - коротко бросила женщина, и на ее лице появилось такое разгневанное выражение, что Рози невольно отступила на два шага от нее.
     - Извините, - пробормотала Рози.
     - Извините! Какого дьявола вы пристаете ко мне со своими расспросами, хотела бы я знать! Убирайтесь с дороги!
     Она оттолкнула Рози с такой силой, что та едва не упала на проезжую часть. Рози проводила ее взглядом, полным тупого недоумения, затем повернулась и продолжила путь по Эльк-стрит.

     Она шагала еще медленнее, поднимаясь по Эльк-стрит, улице маленьких магазинчиков и лавчонок, перед ней сменяли друг друга вывески химчистки, цветочного магазина, гастронома с деликатесными продуктами, у входа в который она увидела лоток с разнообразными фруктами, лавки канцелярских товаров. Она валилась с ног от усталости, ей казалось, что еще немного, и сна усядется прямо здесь, на тротуаре, не в силах стоять, не говоря уже о том, чтобы идти. Некоторый подъем Рози ощутила, когда увидела табличку с названием Дарэм-авеню, но прилив сил быстро иссяк. Куда мистер Слоуик говорил ей повернуть, направо или налево? Она забыла. Свернув направо, она вскоре обнаружила, что нумерация домов возрастает; номер крайнего дома находился в середине пятой сотни.
     - Первая попытка неудачна, - прошептала она, разворачиваясь. Спустя десять минут она стояла перед очень большим белым панельным домом (стены которого действительно давно не видели свежей краски) высотой в три этажа, отступившим от тротуара за широкую ухоженную лужайку. Окна были занавешены. На крыльце стояло около дюжины плетеных из лозы стульев, но в этот час они были пусты. Она не заметила таблички с названием "Дочери и сестры", однако номер на колонне слева от ведущих к двери ступенек и описание дома совпадали с теми, что дал ей мистер Слоуик. Она медленно зашагала по дорожке, опустив руку с сумочкой, и поднялась по ступенькам.
     "Тебя прогонят, - прошептал голос. - Они тебя прогонят, и ты вернешься назад на автовокзал. И постараешься сделать это пораньше, чтобы занять самый удобный кусочек пола".
     Кнопка звонка оказалась заклеенной изоляционной лентой, над замочной скважиной была прибита металлическая пластина. Слева от двери она увидела щель для карточки электронного замка, явно установленного совсем недавно, а над ней крепилось переговорное устройство. Небольшая табличка под переговорным устройством предупреждала, что посетителям следует "НАЖАТЬ/ГОВОРИТЬ".
     Рози нажала кнопку переговорного устройства. За время продолжительных утренних скитаний она репетировала разные варианты вступительных объяснений, обдумала несколько способов представиться, но теперь, когда она наконец добралась сюда, даже самые простые из найденных гамбитов начисто вылетели из памяти. Разум словно заклинило. Она просто отпустила кнопку и ждала. Одна за другой проходили секунды, каждая падала, как тяжелый свинцовый слиток. Она снова протянула руку к кнопке переговорного устройства, когда из динамика раздался женский голос, прозвучавший с жестяной бесстрастностью.
     - Мы можем вам помочь?
     Хотя ее испугал усатый мужчина перед баром "Маленький глоток", хотя ее ошарашила молодая беременная женщина, ни в том, ни в другом случае она не плакала. Теперь же при звуках женского голоса по ее щекам потекли слезы - и никакие усилия не могли их остановить.
     - Надеюсь, что да, - сказала Рози, вытирая влагу с лица свободной рукой. - Я прошу прощения, но в этом городе я никого не знаю, я совершенно одна, и мне негде остановиться. Если у вас нет свободных мест, я, конечно, уйду, но не могли бы вы впустить меня хоть ненадолго, чтобы я могла отдохнуть и, если позволите, выпить стакан воды?
     Последовало новое ожидание. Рози потянулась было к кнопке переговорного устройства, но в этот момент жестяной голос спросил, кто направил ее сюда.
     - Человек из киоска "Помощь путешественникам" на автовокзале. Дэвид Слоуик.
     - Она задумалась на мгновение, затем быстро затрясла головой. - Нет, я ошиблась. Питер. Его зовут Питер, а не Дэвид.
     - Он дал вам визитную карточку?
     - Да.
     - Найдите ее, пожалуйста.
     Она открыла сумочку и принялась рыться в ней, пытаясь откопать куда-то запропастившуюся визитку. За секунду до того, как свежие колкие потоки слез потекли из глаз, она наткнулась на квадратик белой бумаги. Визитная карточка лежала под пакетиком салфеток "Клинекс".
     - Вот она. - сказала Рози. - Что я должна сделать? Опустить ее в щель для писем?
     - Нет. - ответил голос. - Прямо над вами находится видеокамера.
     Она испуганно вскинула голову. В самом деле, установленная над дверью видеокамера наблюдала за ней круглым черным глазом.
     - Поднесите ее к камере, пожалуйста. Не лицевой стороной, а оборотной.
     Поднимая визитную карточку, она вспомнила, что удивилась, когда Слоуик поставил на чистой стороне большую, едва поместившуюся подпись. Теперь она поняла, зачем это было сделано.
     - Все в порядке, - произнес голос. - Я позвоню, чтобы вас впустили.
     - Спасибо, - поблагодарила Рози. Она достала салфетку и принялась вытирать щеки, но это не помогло: слезы текли все сильнее, и она не могла остановить плач.

     В то вечеру в то время, когда Норман Дэниеле, лежа на кушетке в гостиной, глядел в потолок и размышлял над тем, с какой стороны приступить к поиску этой сучки ("Прорыв, - думал он, - мне нужен какой-то прорыв, какая-то зацепка, пусть даже крошечная, чтобы я смог начать"), его жена встретилась с Анной Стивенсон. Перед встречей Рози охватило странное, но принесшее облегчение спокойствие, - спокойствие, которое можно найти в знакомом сне. Отчасти она до сих пор считала, что все происходящее - не более чем сон.
     Ей принесли поздний завтрак (или, возможно, то был ранний ленч), после чего отвели в одну из спален на первом этаже, где она проспала мертвым сном шесть часов. Затем, прежде чем проводить в кабинет Анны, ее покормили снова - жареным цыпленком с картофельным пюре и зеленым горошком. Она ела с виноватой жадностью, не в силах отделаться от мысли, что набивает желудок не имеющей калорий снящейся ей пищей. На десерт подали порцию апельсинового джема, в котором, словно жуки в янтаре, плавали кусочки фруктов. Она ощущала на себе взгляды других сидевших за столом женщин, но их любопытство казалось вполне дружелюбным. Они переговаривались между собой, однако Рози не могла уследить за темой бесед. Кто-то упомянул "Индиго герлс", и она отметила про себя, что знает о существовании таковых - однажды, поджидая Нормана с работы, она видела короткий сюжет про них в передаче "Окрестности Остина".
     Пока она расправлялась с десертом, кто-то из женщин включил запись "Маленького Ричарда", и две другие женщины вышли из-за стола, чтобы станцевать джиттербаг. Они делали резкие движения бедрами и извивались. Их приветствовали смехом и аплодисментами. Рози посмотрела на танцующих отстраненно и подумала, что, возможно, здесь и вправду обитают лесбиянки, получающие государственное пособие. Позже, когда со столов убирали, Рози предложила свою помощь, но ей не позволили.
     - Идите за мной, - позвала ее одна из женщин. Если Рози правильно запомнила, ее звали Консуэло. Лицо женщины уродовал широкий шрам, опускавшийся от левого глаза по щеке чуть ли не до подбородка. - Анна хочет с вами встретиться.
     - Кто такая Анна?
     - Анна Стивенсон, - ответила Консуэло, указывая путь по короткому коридору, соединяющемуся с кухней. - Наша шефиня.
     - А какая она?
     - Сами увидите.
     Консуэло распахнула перед Рози дверь комнаты, по всей видимости, служившей когда-то кладовой, однако остановилась за дверью, не проявляя желания войти.
     Первым предметом, который бросился в глаза Рози, был занимавший чуть ли не весь кабинет стол, беспорядочно заваленный горой бумаг. Такого ей видеть еще не приходилось. Сидевшая за столом женщина, несмотря на некоторую полноту, была, несомненно, очень красива. С короткими, аккуратно уложенными седыми волосами она напомнила Рози Беатрис Артур, исполнявшую роль Мод в старом телевизионном комедийном сериале. Строгое сочетание белой блузки и черного джемпера еще более подчеркивало сходство, и Рози робко приблизилась к столу. Она почти не сомневалась, что теперь, накормив ее и позволив поспать несколько часов, они снова выгонят ее на улицу. Она приготовилась к этому, уговаривая себя согласиться с неизбежным без споров и мольбы; в конце концов, это их дом, и спасибо уже за то, что ее покормили два раза. К тому же ей не придется занимать участок пола на вокзале для себя, по крайней мере пока - оставшихся денег достаточно, чтобы провести несколько ночей в недорогом отеле или мотеле. Все могло быть хуже. Гораздо хуже.
     Она понимала, что так оно и есть, однако сдержанное поведение женщины за столом и острый взгляд ее голубых глаз - глаз, которые, наверное, видели сотни подобных ей женщин, за прошедшие годы заходивших в этот кабинет, - вызывали в ней чувство робости.
     - Присаживайтесь, - пригласила ее хозяйка кабинета, и когда Рози устроилась на единственном в комнате стуле, кроме того, на котором сидела седая женщина (для чего ей пришлось снять с сиденья ворох бумаг и положить их на пол - ближайшая полка была забита до отказа), Анна представилась и попросила ее назвать свое имя.
     - На самом деле меня зовут Роуз Дэниеле, - сообщила она, - но я решила вернуться к Макклей-дон - своей девичьей фамилии. Наверное, это противоречит закону, но я больше не хочу пользоваться фамилией мужа. Он меня бил, поэтому я сбежала. - Она подумала, что женщина за столом может решить, будто первый же подзатыльник мужа вынудил ее к бегству, и невольно прикоснулась рукой к носу, который все еще болел у основания переносицы. - Наш брак продолжался довольно долго, но я только сейчас набралась храбрости.
     - О каком сроке идет речь?
     - Четырнадцать лет. - Рози почувствовала, что больше не в силах выдержать прямой, откровенный взгляд Анны. Она опустила глаза и уставилась на свои руки на коленях. Пальцы рук переплелись с таким напряжением, что костяшки побелели.
     "Сейчас она спросит, почему же я так долго не просыпалась. Она не скажет вслух, что некоторая больная часть моего существа получала удовольствие от побоев, но она так думает".
     Вместо того, чтобы выяснять подробности, женщина спросила, как давно Рози оставила мужа.
     Над этим вопросом следовало тщательно подумать, и не только потому, что она попала из одного часового пояса в другой. Часы, проведенные в автобусе, а затем непривычный сон в разгаре дня окончательно запутали ее ощущение времени.
     - Примерно тридцать шесть часов назад, - ответила она, выполнив в уме необходимые расчеты. - Плюс-минус.
     - Понятно. - Рози ожидала, что сейчас Анна извлечет из бумажных джунглей на столе пару бланков и либо попросит ее заполнить их, либо займется этим сама, но женщина лишь продолжала глядеть на нее, возвышаясь над сложной топографией стола. - А теперь расскажите мне все. Все.
     Рози сделала глубокий вдох и рассказала Анне о цапле крови на пододеяльнике. Поначалу она опасалась, что у собеседницы останется впечатление, будто она настолько ленива - или безрассудна, - что бросила мужа после четырнадцати лет совместной жизни из-за примитивного нежелания менять постельное белье; как это глупо ни звучит, она ужасно боялась, что Анна именно так и подумает. Она не могла объяснить те сложные чувства, которые пробудил в ней вид капли крови, ей не хотелось признаваться, что ее охватил настоящий гнев- гнев, показавшийся совершенно новым и одновременно знакомым, как старый друг, - однако она сообщила Анне, что раскачивалась на кресле Винни-Пуха с такой силой, что боялась сломать его.
     - Так я называла свое кресло-качалку, - добавила она, чувствуя, что ее щеки вот-вот задымятся от залившей их горячей краски стыда. - Понимаю, эте глупо...
     Анна Стивенсон подняла руку, прерывая ее оправдания.
     - Что вы сделали после того, как решили уйти? Расскажите об этом.
     Рози поведала ей о кредитной карточке, о том, как боялась, что интуиция Нормана подскажет ему либо вернуться домой, либо позвонить. Она не могла заставить себя признаться этой суровой красивой женщине, что от страха ей пришлось зайти во двор чужого дома, чтобы справить нужду, но она рассказала о том, как воспользовалась кредитной карточкой, какую сумку сняла, как выбрала этот город, показавшийся ей достаточно удаленным и потому безопасным, - к тому же именно сюда отправлялся ближайший автобус. Слова вырывались быстрыми автоматными очередями, после чего следовала пауза, в течение которой она собиралась с мыслями, размышляя, о чем говорить дальше, и испытывая изумление, почти не веря в то, что все-таки она решилась на столь отчаянный шаг. В конце она сообщила Анне о том, как заблудилась утром, и показала ей визитную карточку Питера Слоуика. Взглянув на нее мельком, Анна протянула карточку назад.
     - Вы хорошо его знаете? - спросила Рози. - Мистера Слоуика?
     Анна улыбнулась - Рози показалось, что в улыбке мелькнула едва заметная горечь.
     - О да, - ответила она. - Он мой старый друг. Очень старый. Настоящий друг. И друг таких женщин, как вы.
     - Вот таким образом я очутилась здесь, - закончили свою историю Рози. - Не знаю, что ждет меня в дальнейшем; пока что я добралась только до этих пор.
     Подобие улыбки тронуло уголки рта Анны Стивенсон.
     - Да. И до этих пор вы вели себя просто замечательно.
     Собрав в кулак всю отвагу, - от которой за последние тридцать шесть часов остались лишь жалкие крохи, - Рози спросила, можно ли ей провести в "Дочерях и сестрах" ночь.
     - И не одну, если понадобится, - ответила Анна Стивенсон. - В техническом смысле это убежище - находящийся в частных руках промежуточный полустанок. Вы можете пробыть здесь до восьми недель впрочем, и это не самый большой срок. Мы не придерживаемся жестких рамок относительно пребывания в "Дочерях и сестрах". - В ее голосе проскочил легких оттенок гордости (скорее всего, бессознательной), и Рози вспомнила фразу, которую выучила лет этак с тысячу назад, на втором году изучения французского языка: "L'etat, c'est moi"- государство - это я. Затем воспоминания были вытеснены потрясением, которое она испытала, когда до нее дошел действительный смысл сказанного.
     - Восемь... восемь...
     Она подумала о бледном молодом человеке, сидевшем на автостанции в Портсайде. Того, который держал на коленях табличку с надписью "БЕЗДОМНЫЙ, БОЛЬНОЙ СПИДОМ", и внезапно поняла, что бы он почувствовал, если бы кто-то из прохожих вдруг опустил в коробку из-под сигар стодолларовую банкноту.
     - Простите, мне показалось, что вы сказали восемь недель !
     "Вам нужно чаще мыть уши, милая, - представила она холодный ответ Анны Стивенсон. - Дней , я сказала восемь дней . Неужели вы подумали, что мы могли бы позволить таким, как вы, торчать здесь восемь недель? Вы совсем сошли с ума!"
     Но Анна утвердительно кивнула головой.
     - Хотя очень редко женщины, которые попадают к нам, остаются так долго. И мы испытываем по этому поводу законную гордость, я бы сказала. Вам придется в конце заплатить за пребывание и питание, хотя мы склонны полагать, что цены в нашем заведении вполне приемлемы. - Она снова на миг гордо улыбнулась. - Вам следует знать, что мы не в состоянии предложить что-то очень комфортное или роскошное. Большая часть второго этажа переделана под спальные помещения. У нас тридцать кроватей - правильнее назвать их койками, - одна из них случайно оказалась свободной, почему мы, собственно, и получили возможность принять вас. Комната, в которой вы спали сегодня днем, принадлежит одной из сотрудниц. Их три.
     - А разве вам не обязательно получать чье-то разрешение? - прошептала Рози. - Обсуждать мою кандидатуру на заседании какого-нибудь комитета или что-то в этом роде?
     - Я и есть комитет, - заявила Анна, и позже Рози подумала, что, наверное, прошло много лет с тех пор, когда эта женщина в последний раз слышала нотки легкого высокомерия в своем голосе. - "Дочери и сестры" были основаны моими родителями, которые не испытывали стеснения в средствах. Я унаследовала доверительный фонд, из которого и поступают средства на содержание, Я сама выбираю, кого приглашать к нам, а кому отказать... хотя реакция других женщин на потенциальных обитательниц "Дочерей и сестер" очень важна. Я бы сказала, она имеет решающее значение - вы произвели благоприятное впечатление.
     - Это хорошо, да? - слабым голосом спросила Рози.
     - Совершенно верно. - Анна зашуршала бумагами, передвигая документы с места на место, и в конце гонцов обнаружила то, что искала, за компьютером "Пауэр бук", пристроившимся на левом крыле стола. Она протянула лист бумаги с отпечатанным на нем текстом и синим логотипом "Дочерей и сестер" вверху. - Вот. Прочтите и подпишите. Смысл текста сводится к тому, что вы согласны заплатить за свое пребывание у нас из расчета шестнадцать долларов в сутки, куда входят питание и проживание. При необходимости оплата может быть произведена позже. В общем-то, это даже не официальный документ; так, обещание. Мы рады, если те, кто останавливался у нас, платят половину перед уходом, даже если отлучаются на время.
     - Я могу заплатить, - заверила ее Рози. - У меня еще кое-что осталось. Не знаю, как благодарить вас, миссис Стивенсон.
     - Оставьте миссис для деловых партнеров, для вас я Анна, - поправила она Рози, глядя, как та ставит подпись в нижней части листа. - И не нужно благодарить ни меня, ни Питера Слоуика. Вас привело сюда Провидение - Провидение с большой буквы, как в романах Чарльза Диккенса. Я видела слишком много женщин, которые приползали сюда совсем разбитыми, а выходили целыми, чтобы не верить в это. Питер-один из немногих людей в городе, которые направляют женщин ко мне, но сила, приведшая вас к нему, Рози... это Провидение.
     - С большой буквы.
     - Верно. - Она мимоходом взглянула на подпись на листке и положила его на полку справа от себя, где, Рози не сомневалась, листок затеряется в общей куче бумаг еще до окончания дня.
     - Ну вот, - произнесла Анна тоном человека, который только что покончил с неприятными, но необходимыми формальностями и теперь может свободно перейти к тому, что ему действительно нравится. - Что вы можете делать?
     - Делать ? - переспросила Рози. Ей неожиданно стало плохо. Она поняла, что сейчас произойдет.
     - Да, делать . Что вы умеете делать? Скоропись, например?
     - я... - Она сглотнула. Когда-то, в старшей школе, она два года училась скорописи и получала отличные оценки, но те дни давно прошли, и сейчас она вряд ли вообще сможет писать без орфографических ошибок. - Нет. Когда-то училась, но не более того.
     - Другие секретарские навыки?
     Рози медленно покачала головой. В глазах снова защипало. Она отчаянно заморгала, пытаясь сдержать теплые слезы. Переплетенные пальцы рук опять засверкали белыми костяшками.
     - Печатать на машинке умеете?
     - Нет.
     - Математика? Бухгалтерский учет? Банковское дело?
     - Нет!
     Анна Стивенсон поискала в бумажных дебрях карандаш, извлекла его и в задумчивости постучала резинкой на конце карандаша по белым зубам.
     - Вы могли бы работать официанткой?
     Рози невыносимо хотелось дать хоть один положительный ответ, но она представила огромные подносы, которые приходится таскать официанткам весь день напролет... а потом вспомнила о своей пояснице и почках.
     - Нет. - прошептала она. Она проиграла битву со слезами; маленькая комната и женщина, сидящая за столом напротив, расплылись, их заволокло туманом. - Во всяком случае, не сейчас. Может, через месяц-другой. Спина... она слишком слаба сейчас.
     Господи, до чего же похоже на ложь! Услышав подобные фразы по телевизору, Норман цинично смеялся и принимался разглагольствовать о благотворительных "кадиллаках" и талонах на бесплатное питание для миллионеров.
     Однако Анна Стивенсон, похоже, не очень обеспокоилась.
     - Что же вы все-таки умеете делать, Рози? Хоть какими-то профессиональными навыками вы обладаете?
     - Да! - воскликнула она, приходя в ужас от резких, сердитых интонаций в собственном голосе и не желая не только спрятать, но даже приглушить их. - Да, почему же нет? Я могу вытирать пыль, я могу мыть сосуду, я могу стелить постели, я могу пылесосить ковры, я могу приготовить ужин для двоих человек, я могу заниматься любовью с мужем раз в неделю. И еще я могу сносить побои. Да, это мое главное умение. Как вы думаете, в окрестных спортивных залах нет открытой вакансии спарринг-партнера для начинающих заниматься боксом?
     А потом она по-настоящему разрыдалась. Она рыдала, уткнувшись лицом в ладони, как часто делала за годы, прошедшие со дня их свадьбы, рыдала в полный голос и ожидала, когда Анна наконец скажет, чтобы она выметалась на улицу, что они могут найти на свободную койку другую женщину, которая не станет демонстрировать свое остроумие.
     Что-то коснулось ее руки. Открыв глаза, Рози увидела перед собой коробочку с салфетками "Клинекс", которую протягивала ей Анна Стивенсон. И - невероятно, но это так - Анна Стивенсон улыбалась.
     - Не думаю, что вам придется становиться чьим-нибудь спарринг-партнером, - проговорила она, - Мне кажется, все у вас со временем образуется - так ведь всегда бывает, поверьте. Возьмите салфетку и утрите слезы.
     И пока Рози приводила себя в относительный порядок, Анна рассказала ей об отеле "Уайтстоун", с которым "Дочери и сестры" поддерживают давние и взаимовыгодные отношения. Отель "Уайтстоун" принадлежит корпорации, в директорский совет которой в свое время входил отец Анны, и немало женщин с удовольствием брались за работу в отеле. Оплачиваемую, разумеется. Анна сообщила
     Рози, что ей придется трудиться ровно столько, сколько позволит больная спина, а если через двадцать один день общее физическое состояние не улучшится, работу нужно будет оставить, чтобы пройти в больнице тщательное медицинское обследование.
     - Кроме того, вы начнете работать в паре с женщиной, которая уже знает, что к чему. Скажем так, с консультантом, который живет в "Дочерях и сестрах" постоянно. Она будет обучать вас и отвечать за вас. Если вы украдете что-нибудь, отвечать придется ей, а не вам... но вы ведь не склонны к воровству, я надеюсь?
     Рози затрясла головой.
     - Кроме кредитной карточки мужа, я за всю жизнь ничего не украла, да и ею воспользовалась только раз. Чтобы он меня не выследил.
     - Вы останетесь в "Уайтстоуне", пока не подыщете себе что-нибудь более подходящее, а это обязательно случится - не забывайте о Провидении.
     - С большой буквы.
     - Да. Мы просим вас лишь об одном: постарайтесь выполнять свои обязанности в "Уайтстоуне" как можно лучше - хотя бы ради тех женщин, которые придут после вас, если не по другим причинам. Вы понимаете, что я хочу сказать?
     - Да, - кивнула Роза. - Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью.
     - Чтобы они потом тоже могли воспользоваться этой возможностью. Совершенно верно. Хорошо, что вы оказались здесь, Рози Макклендон.
     Анна встала из-за стола и протянула обе руки жестом, в котором чувствовалось уже не едва заметное, а явно бросающееся в глаза неосознанное высокомерие, которое Рози увидела в ней и раньше. Помедлив мгновение, Рози встала и приняла протянутые руки. Их вальцы соединились над заваленным бумагами столом.
     - Мне осталось сообщить вам еще о трех вещах, - сказала Анна, - Это важно, поэтому я прошу, чтобы вы успокоились и выслушали меня внимательно. Сможете?
     - Да, - ответила Рози, очарованная взглядом голубых глаз Анны Стивенсон.
     - Во-первых, то, что вы взяли кредитную карточку, не означает воровства. Деньги принадлежат не только ему, но и вам в одинаковой степени. Во-вторых, в том, что вы хотите вернуть свою девичью фамилию, нет ничего, противоречащего закону. Она остается за вами на протяжении всей жизни. В-третьих, вы можете стать свободной, если захотите.
     Она умолкла, глядя на Рози своими замечательными голубыми глазами, не отпуская ее рук.
     - Вы меня понимаете? Вы можете стать свободной , если захотите . Свободной от его кулаков, свободной от его мыслей, свободной от него . Хотите ли вы этого? Хотите ли вы стать свободной?
     - Да, - произнесла Рози низким дрожащим голосом. - Больше всего на свете я хочу стать свободной.
     Анна Стивенсон наклонилась через стол и легко поцеловала Рози в щеку. В то же время она мягко сжала ее ладони.
     - Тогда вы попали туда, куда вам нужно. Добро пожаловать, дорогая.

     Было начало мая, наступила настоящая весна, та пора, когда умы молодых людей, как утверждают знатоки, постепенно склоняются к любви- прекрасное время года и замечательное чувство, - однако мысли Нормана Дэниелса были заняты совершенно иным. Он ожидал прорыва, крошечной зацепки, и теперь она появилась. На это ушло слишком много времени- почти три недели, черт бы их побрал, - но она все-таки появилась.
     Он сидел на скамейке в парке в восьмистах милях от города, где его жена в этот момент меняла простыни в гостиничных номерах, - крупный мужчина в легком джемпере и серых габардиновых брюках свободного покроя. В одной руке он держал полупрозрачный зеленый теннисный мяч. Мышцы предплечья ритмично напрягались и опадали в такт движению пальцев, сжимавших и отпускавших мяч.
     Другой мужчина пересек улицу, остановился на краю тротуара, оглядел парк, затем заметил мужчину на скамейке и направился к нему. Он слегка наклонился, когда над его головой бесшумно пролетела пластмассовая летающая тарелочка, затем замер как вкопанный, когда мимо него пронеслась большая немецкая овчарка, преследующая тарелочку. Этот, второй мужчина был гораздо моложе того, что сидел на скамейке. На его привлекательном, но не внушающем доверия лице красовались тоненькие усики в стиле Эррола Флинна. Он остановился перед мужчиной, сжимавшим в правой руке теннисный мяч, и неуверенно посмотрел на него.
     - Чем могу помочь, приятель? - спросил мужчина с теннисным мячом.
     - Вы Дэниеле?
     Мужчина с теннисным мячом утвердительно кивнул головой.
     Мужчина с тоненькими усиками в стиле Эррола флинна указал на возвышающееся на противоположной стороне улицы большое новое здание треугольной формы с огромным количеством стекла.
     - Кое-кто оттуда посоветовал мне, чтобы я пришел сюда и поговорил с вами. Он сказал, что вы, возможно, поможете мне выбраться из ситуации, в которой я очутился.
     - Лейтенант Морелли, что ли? - уточнил мужчина с теннисным мячом.
     - Да. Именно он.
     - И в какое дерьмо ты вляпался?
     - Вы же сами знаете, - ответил мужчина с усиками в стиле Эррола Флинна.
     - Послушай, что я тебе скажу, приятель - может знаю, а может, и нет. Как бы там ни было, я - тот человек, к которому тебя послали, а ты - грязный вонючий недоносок, по уши влезший в дерьмо. Так что советую тебе рассказать все, что я желаю от тебя услышать, понял? А в данный момент мне хочется услышать, что у тебя за проблемы. Давай, выкладывай и не строй из себя девственницу.
     - Меня обвиняют в торговле наркотиками, - произнес мужчина с усиками в стиле Эррола Флинна. Он хмуро взглянул на Дэниелса. - Пихнул пакетик не тому, кому следовало.
     - Ай-ай-ай, как нехорошо, - осуждающе покачал головой мужчина с теннисным мячом. - Да-а, это тяжкое уголовное преступление. Но беда одна не ходит, правда? Они обнаружили кое-что интересное в твоем бумажнике, не так ли?
     - Да. Вашу кредитную карточку, мать ее так! Ну не везет, так не везет. Найдешь в мусорной корзине кредитную карточку, а она, оказывается, принадлежит полицейскому.
     - Присаживайся, - радушно предложил Дэниеле, но когда мужчина с усиками в стиле Эррола Флинна двинулся к правой стороне скамейки, коп раздраженно встряхнул головой. - Не туда, болван, на другую сторону.
     Мужчина с тоненькими усиками испуганно попятился, потом осторожно присел на край скамейки слева от Дэниелса. Он зачарованно смотрел на правую руку полицейского, ритмичными мощными движениями сжимавшую теннисный мяч. Раз... два... три... Узкие голубоватые прожилки ужами змеились по белой внутренней стороне руки Дэниелса.
     Мимо пролетела тарелочка. Мужчины повернулись, следя за немецкой овчаркой, которая бросилась вслед за тарелочкой, высоко вскидывая высокие, почти как у лошади, ноги.
     - Красивый пес, - заметил Дэниеле. - Овчарка - красивая собака. Мне всегда нравились овчарки. А тебе?
     - Конечно. Замечательное животное, - подтвердил мужчина с усиками, хотя на самом деле считал, что собака уродлива и выглядит так, будто при первой же возможности с удовольствием готова порвать в клочья задницу любому, кто встанет ей поперек дороги.
     - Итак, нам о многом нужно поговорить, - произнес полицейский с теннисным мячом в руке. - Собственно, мне кажется, что это будет самый важный разговор в твоей юной жизни, мой друг. Ты готов к нему?
     Мужчина с тоненькими усиками сглотнул застрявший в горле огромный комок и пожалел - наверное, в восьмисотый раз за этот день - о том, что не избавился от проклятой кредитной карточки. Ну почему он не сделал этого? Почему же он оказался таким жалким идиотом?
     Впрочем, он понимал, почему оказался таким жалким идиотом, - думал, что рано или поздно найдет способ воспользоваться ею. Потому что он был оптимистом. В конце концов, это Америки страна благоприятных возможностей. А еще (и это намного ближе к правде) он просто-напросто забыл, что кредитная карточка валяется в его бумажнике, засунутая за тоненькую пачку визитных карточек, которые он всегда подбирал. Наркотики производят на вас такое действие - вы продолжаете бежать, однако по пути начинаете забывать, почему убегаете.
     Полицейский смотрел на него и улыбался, но улыбка не затрагивала его глаз. Глаза его казались... голодными. Внезапно молодой человек с тоненькими усиками почувствовал себя, как один из трех сказочных поросят, сидящий на скамейке рядом с огромным прожорливым волком.
     - Послушайте, я же ни разу не воспользовался вашей кредитной карточкой. Давайте разберемся с этим сразу, хорошо? Вам же сказали? Я даже не пробовал ею воспользоваться!
     - Ну конечно, ты не воспользовался ею, - хохотнул полицейский. - Как же можно пустить ее в дело, если не знаешь кода? Код повторяет цифры моего домашнего телефона, а мой телефонный номер не занесен в справочник... как у большинства полицейских. Только я полагаю, что тебе об этом уже известно, да? Думаю, ты уже проверил, не так ли?
     - Нет! - воскликнул мужчина с усиками. - Ничего я не проверял?
     Разумеется, он проверил. Он перерыл телефонный справочник после того, как попытался составить несколько вариантов цифровых комбинаций из адреса и номера дома, но не достиг желаемого результата. Сначала он объездил весь город, нажимая кнопки на десятках банковских автоматов. Он нажимал кнопки до тех пор, пока у него не начинали болеть кончики пальцев, и чувствовал себя, как последний идиот, развлекающийся игрой на самом жадном в мире игровом автомате.
     - И что же мы увидим, если захотим проверить компьютерные распечатки по банковским автоматам "Мерчентс"? - спросил полицейский, - Не обнаружим ли мы случайно мою карточку в колонке "СБРОС/ПОВТОР" примерно миллиард раз? Эй, если это не так, я обещаю угостить тебя роскошным обедом с бифштексом. Что скажешь на мое предложение, дружок?
     Мужчина с усиками не знал, ни что сказать, ни что подумать. Его охватило очень неприятное предчувствие. Крайне неприятное. Между тем пальцы копа продолжали сжимать и отпускать упругий теннисный шарик- раз-два, раз-два, раз-два. Просто потрясающе, неужели он до сих пор не устал?
     - Тебя зовут Рамон Сандерс, - сказал полицейский по фамилии Дэниеле. - За тобой тянется список грехов размером с мою руку. Воровство, мошенничество, наркотики и все такое прочее. Все, кроме нападений, избиения, - преступлений такого рода. Ты не вмешиваешься в подобные делишки, правда? Это не твоя стихия. Вам, педикам, не нравится, когда вас бьют. Даже тем, которые по виду не уступают Шварценеггеру. Да что там, они даже не прочь походить в майке, чтобы сверкнуть бицепсами перед лимузином, останавливающимся у дверей респектабельного клуба для гомиков, но если кто-то начинает всерьез размахивать кулаками, вы, ребятки, тут же сматываете удочки. Я прав?
     Рамон Сандерс промолчал. Ему казалось, что это самое разумное решение.
     - А вот я люблю бить, - признался полицейский Норман Дэниеле. - Даже ногами. И даже кусаться. - Он говорил почти задумчивым тоном. Казалось, глядел на немецкую овчарку, медленно трусившую с пластмассовой тарелочкой в зубах. - Что на это скажешь, ангельские глазки?
     Рамон снова счел за лучшее промолчать. Он старался сохранить на лице невозмутимое выражение, не целая россыпь маленьких лампочек в его мозгу загорелась ярко-красным светом, и озноб испуга распространился по телу, пробираясь по волокнам разветвленной нервной системы. Его сердце колотилось все быстрее и быстрее, набирая скорость, как поезд, покинувший станцию отправления и оказавшийся за пределами города, в открытой безлюдной местности. Время от времени он искоса бросал взгляды на крупного мужчину в легком красном джемпере, и ему все меньше и меньше нравилось то, что он видел. Правая рука полицейского почти не расслаблялась; вены налились кровью, мышцы вздулись, как свежеиспеченные булочки.
     Впрочем, Дэниеле, похоже, и не ожидал от него ответа. На лице, повернутом к Сандерсу, сияла улыбка...
     Так казалось, если не обращать внимания на глаза. Глаза оставались пустыми и блестящими, как две новые монеты в двадцать пять центов.
     - У меня есть для тебя хорошие новости, братишка. Ты можешь избавиться от обвинений в распространении наркотиков. Если окажешь мне небольшую услугу, будешь свободным, как птичка. Ну, что теперь скажешь?
     Рамону больше всего хотелось хранить молчание, как и раньше, однако в сложившейся ситуации, пожалуй, это не пройдет. В этот раз полицейский не стал продолжать и повернулся к нему, ожидая ответа.
     - Что ж, отлично, - произнес Рамон, надеясь, что угадал правильный вариант ответа. - Отлично, просто превосходно, спасибо огромное, что помогли мне.
     - Знаешь, Рамон, наверное, ты мне нравишься. - заметил полицейский и затем сделал то, чего ошеломленный Рамон меньше всего ожидал от этого крупного телосложения человека, прожженного полицейского с безжалостным взглядом гиены: он положил ладонь левой руки на промежность Рамона и начал растирать ее прямо на глазах у Господа Бога, на виду у играющих на площадке детей, на виду у всех, кого угодно. Он вращал ладонь мягкими круговыми движениями по часовой стрелке, двигал ею из стороны в сторону, вверх-вниз над той частью плоти Рамона, которая управляла всей его жизнью в большей или меньшей степени с того далекого дня в детстве, когда двое приятелей его отца- двое мужчин, которых он должен был называть дядя Билл и дядя Карло, - по очереди изнасиловали девятилетнего мальчика. И то, что произошло потом, наверное, не кажется очень удивительным, хотя в данной ситуации действительно представлялось совершенно невероятным; он почувствовал, что у него возникает эрекция.
     - Да-да, может, ты мне нравишься, может быть, ты мне очень нравишься, маленький грязный сосунок в узких черных штанишках и остроносых блестящих туфлях, а почему бы и нет? - Говоря, полицейский продолжал массировать промежность Рамона. Он варьировал движения ладони, время от времени легонько сжимая плоть, отчего Рамон испуганно хватал ртом воздух. - И очень здорово, что ты мне нравишься, Рамон, можешь поверить мне, потому что в этот раз тебе не отвертеться, это уж точно. Целый список серьезнейших правонарушений. Но ты знаешь, что меня беспокоит? Леффингуэлл и Брустер - полицейские, которые тебя зацапали, - сегодня утром смеялись в управлении. Они смеялись над тобой, и это нормально, но у меня возникло ощущение, что они смеются и надо мной , а это уже не нормально. Мне не нравятся люди, которые надо мной смеются, и обычно я не оставляю их смех безнаказанным. Но сегодня утром мне пришлось сдержаться, и потому сегодня утром я буду твоим лучшим другом, я собираюсь забыть про очень серьезные обвинения, связанные с торговлей наркотиками, даже несмотря на то, что у тебя оказалась моя кредитная карточка. Ты догадываешься, почему я это делаю?
     Пластмассовая тарелочка снова пролетела мимо, опять немецкая овчарка бросилась за ней, но в этот раз Рамон едва ли заметил пса. Его плоть под рукой копа напряглась до предела, и он чувствовал себя, словно мышь, попавшая в лапы кошки.
     В этот раз пальцы сжались чуть сильнее, и Рамон издал негромкий хриплый стон. По его щекам цвета кофе с молоком струились ручьи пота; тоненькие усики смахивали на мертвого земляного червя под проливным дождем.
     - Догадываешься почему, Рамон?
     - Нет, - выдавил Сандерс.
     - Потому что женщина, выбросившая кредитную карточку, - моя жена, - сказал Дэниеле. - Вот почему смеялись Леффингуэлл и Брустер. К такому выводу я пришел. Она берет мою кредитную карточку, получает несколько сотен долларов - деньги , которые заработал я , - а когда карточка выплывает на Божий свет снова, она оказывается в распоряжении маленького грязного голубого сосунка по имени Рамон. Неудивительно, что им стало смешно.
     "Пожалуйста, - мысленно кричал Рамон, - пожалуйста, не делайте мне больно, я скажу все, что хотите, только не делайте мне больно!" Ему хотелось сказать эти слова вслух, но он лишился дара речи. Он не мог произнести ни звука. Его гортань сузилась до размеров миниатюрного клапана.
     Рослый полицейский склонился к нему поближе, настолько близко, что Рамон услышал запах сигарет и шотландского виски в его дыхании.
     - Теперь, когда я поделился с тобой своими сокровенными мыслями, я хочу, чтобы ты сделал то же самое. - Поглаживание прекратилось, и сильные пальцы сомкнулись вокруг яичек Рамона, легко прощупывающихся через тонкую ткань брюк. Над ладонью копа явственно просматривалась форма напряженного пениса; он смахивал на игрушечную бейсбольную биту, которую можно купить в сувенирном киоске рядом с любым стадионом. Рамон ощущал силу руки копа. - И тебе же будет лучше, если ты поделишься со мной прямо сейчас, Рамон. И знаешь почему?
     Рамон молча покачал головой. Ему казалось, что кто-то открутил внутри него кран с теплой водой и теперь вода сочится через поры кожи по всему телу.
     Дэниеле протянул правую руку - ту, в которой держал теннисный мяч, - и поднес ее к носу Рамона. Затем сжал его с внезапной злой силой. Раздался хлопок и короткое громкое шипение, тут же угасшее Дпф-ф-ф-ф! Пальцы проткнули мохнатую полупрозрачную поверхность мяча, который, лишившись воздуха, превратился в лепешку.
     - Левой рукой я могу сделать та же самое, - пояснил Дэниеле. - Ты мне веришь?
     Рамон попытался сказать, что он верит, конечно же, верит ему, но обнаружил, что дар речи все еще не вернулся. Он кивнул.
     - И будешь иметь это в виду?
     Он снова кивнул.
     - Вот и славненько. А теперь о том, что я хочу услышать от тебя, Рамон. Я знаю, ты всего лишь маленький вонючий педик, который в жизни не имел дела с женщинами, разве что пару раз трахнул собственную мамашу, когда был помоложе, знаешь, мне почему-то кажется, что ты это сделал, признаться, ты производить такое впечатление - ну да ладно. Напряги - свое воображение. Как ты думаешь, приятна вернуться домой и увидеть, что твоя жена, женщина, которая клялась любить, почитать и, мать твою, повиноваться тебе, - так вот, она сбежала из дому, прихватив с собой твою кредитную карточку? Как ты полагаешь, приятно узнать, что она получила по ней деньги, чтобы оплатить себе каникулы, а потом выкинула ее в мусорный ящик на автовокзале, где ее и нашел грязный вонючий гомик вроде тебя?
     - Не очень, - прошептал Рамон. - Я думаю, это очень неприятно, пожалуйста, офицер, не делайте мне больно, прошу вас, не делайте...
     Дэниеле медленно сжал руку, сжал ее так, что сухожилия на запястье натянулись, как гитарные струны. Волна боли, тяжелая, как жидкий свинец, поднялась снизу до живота Рамона, и он попытался закричать. Но из горла вырвался лишь нечленораздельный хрип.
     - Что, не нравится? - прошептал Дэниеле ему в лицо. От его дыхания несло теплом, паром, виски и сигаретами. - Неужели на большее ты не способен? Что случилось с твоим языком, дружок? Ты случайно не онемел? Все же... это не тот ответ, который я хотел бы получить.
     Рука расслабилась, но только чуть-чуть. Нижняя часть живота Рамона превратилась в море боли, но пенис его по-прежнему оставался напряженным. Он всегда старался избегать боли, не понимая извращенцев, которые наслаждаются ею, и эрекция не спала, по всей видимости из-за того, что коп уперся ему в пах основанием ладони, перекрывая отток крови. Он поклялся себе в том, что если ему удастся выбраться из этой передряги живым, он прямиком отправится в церковь Святого Патрика и произнесет пятьдесят молитв во славу матери Божьей Марии.
     Пятьдесят? Сто пятьдесят!
     - Они смеялись надо мной, - повторил коп, кивая подбородком в сторону нового, блестящего стеклом здания полицейского управления через улицу. - Они смеются, еще как смеются. Большой крепкий Норман Дэниеле, вы слышали? От него удрала жена! Вот так потеха! К тому же она забрала с его счета почти все деньги, представляете?
     Дэниеле издал невнятный вой, похожий на тот, что сопровождает посетителей зоопарка, прогуливающихся между клетками с животными, и снова сжал плоть Рамона. Боль взвилась до самого мозга. Мужчина с усиками подался вперед, и его стошнило на собственные колени - его вырвало, и он выплевывал белые куски творога в коричневых полосках, представлявшие собой остатки сырной запеканки, которую он съел за завтраком. Дэниеле, похоже, ничего не замечал. Он уставился в небо над спортивной площадкой, погруженный в мир своих мыслей.
     - Как ты думаешь, я позволю им таскать тебя по кабинетам, чтобы и другие могли посмеяться? - спросил он. - Чтобы они могли повеселиться не только в полицейском управлении, но и в зале суда? Нет, я этого не допущу.
     Повернувшись, он заглянул в глаза Рамону. Он улыбался. От вида его улыбки Рамону захотелось кричать.
     - Вот и настало время для главного вопроса, - сказал полицейский. - И если ты соврешь, я оторву объект твоей гордости и скормлю его тебе же.
     Дэниеле снова сжал яички Сандерса, и в этот раз перед глазами парня поплыли темные круги. Рамон отчаянно пытался сохранить ясность рассудка. Если он потеряет сознание, коп, скорее всего, разозлится и убьет его на месте.
     - Ты понимаешь, о чем я говорю?
     - Да! - произнес Рамон сквозь душившие его рыдания. - Я понимаю! Я понимаю!
     - Ты был на автовокзале, ты видел, как она сунула кредитную карточку в мусорную корзину. Это мне известно. Теперь я хотел бы знать, куда она отправилась потом.
     Рамон едва не расплакался от облегчения, ибо случилось так, что, вне всякого ожидания, он знал ответ. Он проводил тогда взглядом женщину, проверяя, не оглянется ли она... а потом, пятью минутами позже, после того как, обрадованный неожиданной находкой, сунул пластиковую карточку в бумажник, снова заметил ее. На нее трудно было не обратить внимания - красный шарфик, яркий, как свежевыкрашенная стена одинокого амбара в поле, бросался в глаза.
     - Она пошла к билетным кассам! - закричал Рамон из сгущавшейся вокруг него темноты, - Она пошла к кассам!
     Его усилия были вознаграждены очередным безжалостным сжатием руки. Рамону казалось, что кто-то расстегнул ему брюки, облил яички керосином и поднес к ним спичку.
     - Я знаю , что она пошла к билетным кассам! - не то прокричал, не то просмеялся ему в лицо Дэниеле. - Какого черта она отправилась бы в Портсайд, если не собиралась уехать на автобусе? Чтобы провести социологические исследования среди таких придурков, как ты? К какой кассе, вот что мне надо знать - к какой кассе, твою мать, и в какое время?
     И - о, хвала Господу, хвала Иисусу Христу и матери Божьей - он случайно знал ответы на оба вопроса.
     - "Континентал экспресс"! - воскликнул он, отдаленный от своего голоса, казалось, на многие мили. - Я видел, как она пошла к окошку кассы "Континентал экспресс", в половине одиннадцатого или без четверти одиннадцать!
     - "Континентал"? Ты не врешь?
     Рамон не ответил. Он боком завалился на скамейку Одна рука с растопыренными пальцами свесилась до самой земли. Его лицо приобрело мертвенно-серый оттенок, лишь высоко на скулах оставались два ярких розовых пятна. Молодые мужчина и женщина прошли мимо, глядя на упавшего на скамейку человека, потом вопросительно посмотрели на Дэниелса, который к этому времени убрал руку с промежности Рамона.
     - Не волнуйтесь, - успокоил их Дэниеле, широко улыбаясь. - Он эпилептик. - Он сделал паузу, улыбка стала еще шире. - Я позабочусь о нем. Я - полицейский.
     Они прибавили шаг и ушли, не оглядываясь. Дэниеле положил руку на плечо Рамона. Прятавшиеся под кожей кости показались ему хрупкими, как птичье крыло.
     - Вставай-ка, великан, - произнес он, приводя упавшего в сидячее положение. Голова Рамона безвольно болталась, как цветок на сломанном стебельке. Его тело снова начало заваливаться на бок, из горла вырывалось густое булькающее хрюканье. Дэниеле опять усадил его, и в этот раз Рамону удалось сохранить вертикальное положение.
     Дэниеле сидел рядом с ним, наблюдая за немецкой овчаркой, которая, резвясь в свое удовольствие, бегала за пластмассовой летающей тарелочкой. Он завидовал собакам, искренне завидовал. Им не нужно ни за что отвечать, им не нужно работать - по крайней мере, в этой стране, - их кормят, им предоставляют место для сна, им даже не надо волноваться о том, что ждет их в конце пути, рай или ад. Однажды в Обрейвилле он спросил об этом отца О'Брайена, и священник сказал ему, что у животных нет души - умирая, они просто гаснут, как искры фейерверка четвертого июля, и исчезают с лица земли. Правда, овчарку, наверное, кастрировали месяцев через пять или шесть после ее рождения, но...
     - В некотором смысле это тоже большое преимущество, - пробормотал Дэниеле. Он похлопал ладонью по трюкам Рамона, под которыми пенис едва ощущался, зато яички распухли до невероятных размеров. - Все в порядке, гигант?
     Рамон издал глубокий гортанный звук, похожий на стон человека, который видит кошмарный сон.
     "Как бы там ни было, - подумал Дэниеле, - от того, что предписано, все равно не уйти, так что радуйся тому, что имеешь". Может, в следующей жизни ему повезет больше, и он родится овчаркой, псом, не обремененным никакими заботами, с удовольствием догоняющим летающие тарелочки, высовывающим массивную голову через заднее стекло автомобиля по дороге домой, где его ждет вкусный и обильный ужин из собачьего корма "Пурина дог чоу", но в этой жизни он родился мужчиной, и в том-то и заключается вся беда.
     И все же он мужчина , чего нельзя сказать о соседе по скамейке.
     "Континентал экспресс". Рамон видел ее у окошка автобусной компании "Континентал экспресс" в десять тридцать или без четверти одиннадцать, и она не стала бы ждать чересчур долго - она слишком боялась его, чтобы ждать долго, он готов поклясться в этом собственной жизнью. Значит, ему нужно проверить автобусы, которые покинули Портсайд, скажем, между одиннадцатью утра и часом дня. Вероятнее всего, автобусы, уходящие в большие города, где она, как ей кажется, смогла бы легко затеряться.
     - Только от меня ты не уйдешь, - проговорил Дэниеле. Он увидел, как овчарка высоко подпрыгнула и схватила парящую в воздухе тарелочку, впившись в нее острыми белыми зубами. Нет, он найдет ее. Она думает , что может скрыться в большом городе, но ошибается. Поначалу ему придется распутывать клубок большей частью по выходным, пользуясь, в основном, телефоном. Да, пожалуй, другого выхода и нет, он должен закончить расследование дела, связанного с ограблением склада большой компании; это будет настоящая сенсация (если повезет, его сенсация). Но ничего страшного. Скоро он разделается с ограблением и вплотную займется поиском своей жены, уделит Роуз все свое внимание, и она пожалеет о том, что совершила. Да. Она будет жалеть о своем опрометчивом поступке на протяжении всей оставшейся жизни - периода, который вряд ли окажется продолжительным, но он постарается сделать его крайне... как бы это сказать...
     - Крайне интенсивным, - проговорил он вслух и решил, что это самое что ни на есть подходящее слово. Идеально подходящее слово.
     Он встал со скамейки и быстро зашагал по улице к расположенному на противоположной стороне полицейскому управлению, не удостоив даже беглым взглядом молодого человека, сидящего в полубессознательном состоянии на скамейке с опущенной головой и слабо прижатыми к паху руками. Для детективного инспектора второго класса Нормана Дэниелса Рамон попросту перестал существовать. Дэниеле размышлял о своей жене и о тех уроках, которые он ей преподаст. О том, что им нужно будет обсудить. И они обязательно поговорят - как только он ее выследит. Они будут беседовать долго, очень долго, и главной темой разговора станет то, что должно происходить с женщинами, которые клянутся любить, почитать и повиноваться, а потом крадут кредитные карточки мужей и убегают из дому. Они обязательно поговорят об этом. И поговорят начистоту.

     Она снова стелила постель, но в этот раз это была совсем другая постель, совсем в другой комнате и совсем в другом городе. И, что самое приятное, это постель, в которой она никогда не спала и никогда не будет спать.
     Прошел месяц с того дня, когда она покинула свой дом, оставшийся в восьмистах милях к востоку, и многое в ее жизни улучшилось. Сейчас самой большой проблемой являлась спина, вернее поясница, но даже она теперь болела меньше; улучшение было заметным. В данный момент сильная и неприятная боль в почках давала о себе знать, верно, но ведь это уже восемнадцатый гостиничный номер, а в первый день работы в "Уайтстоуне" она едва не потеряла сознание после уборки десятого номера и не могла пошевелиться после четырнадцатого - ей пришлось обратиться к Пэм за помощью. Четыре недели способны чертовски здорово изменить мировоззрение человека, теперь Рози хорошо понимала это, особенно если за четыре недели, о которых идет речь, вас ни разу не ударили по почкам или в живот.
     Однако на сегодня хватит.
     Она подошла к двери гостиничного номера, просунула голову в коридор и посмотрела сначала налево, "затем направо. Она не увидела ничего, кроме нескольких тележек, на которых доставляли в номера завтраки, тележки Пэм у номера-люкс под названием "Озеро Мичиган", в конце коридора, и своей, рядом с дверью а номер шестьсот двадцать четыре.
     Взяв под стопкой свежих полотенец на тележке банан, она пересекла гостиничный номер и села в мягкое кресло у окна. Очистив плод, откусила маленький кусочек и начала медленно жевать его, глядя на озеро, мерцавшее, как зеркало, в тусклом свете безветренного дождливого майского дня. Ее сердце и разум переполняло одно простое огромное чувство - благодарность. Жизнь ее далека от совершенства, во всяком случае пока, однако многое изменилось к лучшему, изменилось так, как она и не мечтала в тот день в середине апреля, когда стояла на крыльце "Дочерей и сестер", глядя на коробочку переговорного устройства и замочную скважину, забитую металлической пластиной. В тот миг будущее представлялось ей темным и несчастным Теперь же у нес болели почли, ноги, она прекрасно понимала, что не желает всю оставшуюся жизнь гнуть спину работая внештатной горничной в отеле "Уайтстоун", но банан был вкусен, а кресло под ней - мягким. В этот миг она не променяла бы свое место в мировом порядке вещей ни на какое другое. За те недели, которые оно провела без Нормана, Рози научилась получать неизъяснимое наслаждение от маленьких радостей, от чтения перед сном, от разговора с другими женщинами о фильме или телешоу во время совместного мытья по суды после ужина, от незаконного пятиминутного перерыва в разгар рабочего дня, когда можно присесть и съесть банан.
     И еще она испытывала удивительное удовольствие от знанья того , что ее ожидает в дальнейшем , от уверенности, что в будущем не прячутся болезненные и неприятные сюрпризы. Удовольствие знать, например, что ей осталось привести в порядок всего два номера, после чего они с Пэм спустятся вниз на служебном лифте и выйдут из отеля через служебный вход. По пути к автобусной остановке (теперь Рози легко ориентировалось в маршрутах оранжевой, красной и голубой автобусных линий) они, скорее всего, забегут на минутку в "Горячий горшок", чтобы пропустить по чашечке кофе Простые вещи Простые удовольствия. Мир может быть и хорошим. Наверное, она знала об этом в детстве, а потом забыла. Теперь заново усваивала эту истину, и уроки доставляли ей радость. Она не обрела всего, что хотела, и до этого еще очень далеко, но пока у нее нет причин для недовольства... тем более, когда не знаешь, что поджидает тебя впереди. Будущему придется повременить до тех пор, пока покинет "Дочерей и сестер" однако ее не оставляло ощущение скорых перемен она чувствовала, что следующая комната в "Дочерях и сестрах", которая освободится по причине отъезда жильца, будет ее.
     На полу перед открытой входной дверью номера шестьсот двадцать четыре выросла чья-то тень, и прежде, чем она успела сообразить, куда же ей спрятать недоеденный банан - а о том, чтобы встать с кресла, она даже и не подумала, - в номер вошла Пэм.
     - Привет детка, - бросила она и хихикнула, увидев по-детски испуганное лицо Рози.
     - Пэм, прошу тебя, никогда так не делай больше, ладно? Меня едва не хватил сердечный приступ!
     - Да ну, не думай, что тебя выгонят за то, что ты села в кресло и ешь банан, - беззаботно сказала Пэм. - Знала бы ты, что творится в этих номерах иногда!.. Что у тебя осталось, двадцать второй и двадцатый?
     - Да.
     - Помочь?
     - Нет, тебе совсем не обязательно.
     - С удовольствием, - произнесла Пэм. - Честно, вдвоем мы справимся с ним за пятнадцать минут. Ваше решение, леди?
     - Я говорю да, - с признательной улыбкой ответила Рози. - Сегодня в "Горячем горшке" плачу я - за кофе и пирожное, если захочешь.
     Пэм расплылась в улыбке.
     - Если у них не кончились те, с шоколадным кремом, боюсь, тебе придется раскошелиться.

     Хорошие дни - четыре недели хороших дней, несмотря ни на что.
     Той ночью, лежа на своей койке, подложив руки под голову, глядя в темный потолок и слыша приглушенные всхлипывания женщины через несколько коек слева от нее - женщины, появившейся только накануне вечером, - Рози подумала, что прожитые дни можно считать хорошими по отрицательной причине: в них не было Нормана. Она чувствовала, однако, что в скором времени одного лишь его отсутствия не хватит, чтобы заполнить их и сделать приятными.
     "Подожди еще немножко, - сказала она себе, закрывая глаза. - Пока того, что ты имеешь, достаточно. Простые, ничем не омраченные дни работы, еды. сна... без Нормана Дэниелса".
     Ее сознание помутнело, мыслящая часть отделилась, и в голове снова зазвучал голос Кэрол Кинг, поющий колыбельную, под которую она засыпала почти каждый день: "На самом деле я - Рози... я - Рози Настоящая... советую поверить мне... со мною шутки плохи..."
     Затем последовала темнота, а за нею ночь - и таких становилось все больше, - когда ей не снились плохие сны.

Продолжение следует...