Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Литературное чтиво

  Все выпуски  

Владимир Богомолов"Момент истины (В августе сорок четвертого)"


Содержание выпуска:


Часть вторая. ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ РОЗЫСК

Глава 63. ПОЛЯКОВ И НИКОЛЬСКИЙ

Глава 64. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Глава 65. АЛЕХИН, ПОЛЯКОВ И ТАМАНЦЕВ

Глава 66. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Глава 67. ГВАРДИИ ЛЕЙТЕНАНТ БЛИНОВ

Глава 68. ПОМОЩНИК КОМЕНДАНТА

Глава 69. ОПЕРАТИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ

Глава 70. БУДЕМ ДЕЙСТВОВАТЬ ВМЕСТЕ

Глава 71. АЛЕХИН, ЕГОРОВ И ДРУГИЕ

Литературное чтиво

Выпуск 64 (489) от 2007-08-20

Количество подписчиков: 402

   Владимир Богомолов
"Момент истины (В августе сорок четвертого)"

Часть
2
   Чрезвычайный розыск
   Глава 63. Поляков и Никольский

     В семь часов утра, по настоянию Полякова, Егоров и Мохов отправились позавтракать и немного отдохнуть. Поляков обещал разбудить их в девять, про себя решив сделать это часом позже. Он знал, что наибольшее напряжение возникнет во второй половине дня и что, когда прибудет начальство из Москвы, выкроить хотя бы малость для сна или отдыха станет невозможно. Сам он, приняв со вчерашнего вечера уже третью таблетку "кола", чувствовал себя превосходно и работал с увлечением, споро и производительно.
     В девятом часу появился добиравшийся на попутных машинах Лужнов, бледный, с трудом державшийся на ногах от потери крови и тряской дороги. Он сообщил, что Павловский при задержании застрелился, что пришел он один, причем не со стороны леса - очевидно, откуда-то приехал.
     Лужнова била дрожь, зубы у него стучали, и Поляков не стал его расспрашивать - вскоре должны были вернуться Алехин и Таманцев. Поляков напоил его крепким чаем из термоса, с тройной порцией сахара, и отправил в госпиталь.
     В девять часов, захватив с собой папки с документами и чистой бумагой, он поспешил в соседний кабинет, чтобы доложить в Москву о ходе розыска.
     Телефон "ВЧ" был занят инженер-полковником Никольским. Чтобы не терять времени на хождения взад и вперед, Поляков расположился за свободным столом, раскрыл папки и продолжал работать.
     Поглощенный розыском и подготовкой войсковой операции, Поляков не вникал в подробности того, что называлось "радиотехническим обеспечением". Никольский с еще двумя пожилыми инженер-майорами, прибывшими поздно вечером из Москвы, помещались отдельно, в одном из кабинетов; они делали свое дело, а он, Поляков, - свое, и друг друга почти не касались: потребные для розыска точность и оперативность пеленгации и взаимодействие слежечных станций с мобильными поисковыми группами зависели непосредственно от сосредоточенных в районах выжидания "слухачей", а не от представителей Главного управления.
     Теперь из разговора Никольского Полякову стало ясно, что проводятся крупнейшие приготовления по созданию активных радиопомех на случай выхода разыскиваемого передатчика в эфир.
     Собственно, о возможности такого мероприятия он узнал мельком из разговора Егорова с Моховым еще на рассвете, но не придал тому значения и не стал, даже не пытался обдумывать. В это утро в Москве изучались и подрабатывались все возможные превентивные действия по делу "Неман", возникали и, как правило, тут же отвергались различные проекты и намерения, слыша о которых Поляков шутливо говорил: "Не надо представлять себе неприятности, которые еще не произошли!" Теперь же создание радиопомех становилось реальностью.
     - Вы что, собираетесь их глушить? - спросил Поляков, когда Никольский положил трубку.
     - Непременно!
     - Соедините меня с генералом Колыбановым, - приказал Поляков высокому горбоносому капитану, дежурному по "ВЧ", и снова посмотрел на Никольского. - Если их станут глушить, они почти наверняка поймут, что запеленгованы, и тогда мы потеряем важнейшее преимущество. Они могут перейти на запасную волну, которая нам неизвестна... Если их спугнут, они могут скрыться из района передачи и на какое-то время уйти в радиомолчание. Да и немцы сообразят, что их рация запеленгована. Все эти возможные последствия предусмотрены?
     - Вы не совсем правильно поняли, что мы собираемся делать, и плохо представляете наши возможности, - с улыбкой заметил Никольский. - Мы подготавливаем совершенно необычное мероприятие! Речь идет не о прицельных, а о массированных заградительных радиопомехах. Мы собираемся глушить не отдельные волны, мы забьем морзянкой, блокируем наглухо целые диапазоны! В нашем распоряжении на трех фронтах будет полторы тысячи коротковолновых радиостанций, - с гордостью сообщил он. - Все они оснащаются свежим питанием, они будут наготове, и когда по команде вывалятся в эфир - вплотную! - там не останется и щелочки!.. В этом хоре морзянки сравнительно слабые сигналы портативного передатчика с подработанным питанием не найдут и не уловят даже самые чувствительные приемники немцев! Поверьте: при заградительных радиопомехах такого масштаба предположение, что рация запеленгована, не должно и не может возникнуть. Так что ваши опасения безосновательны.
     - Допустим, - осторожно сказал Поляков. - А чисто военные последствия этого мероприятия вы продумали, вы их себе представляете?
     - Вполне! Более того, вопрос согласован с Генеральным штабом. Они, как и мы, полагают, что противник расценит столь интенсивный радиообмен не иначе как начало нашего нового большого наступления. Кроме временного переполоха в немецких штабах, никаких других последствий не ожидается и быть не может!
     - Генерал Егоров обо всем этом знает?
     - Пока только предположительно... О возможности проведения такого мероприятия мы с ним говорили, когда поступило предварительное распоряжение о подготовке радиостанций. Окончательно вопрос был решен только сейчас. Вас интересует отношение генерала Егорова?
     - Да.
     - Отрицательное! Но, товарищ подполковник, это же не чья-то прихоть! Приказом Ставки поставлены две конкретные задачи. Кроме первой - поймать! - есть еще и вторая, не менее важная и ответственная, - любыми усилиями предотвратить утечку секретных сведений. Любыми усилиями! - подчеркнул Никольский. - Какое другое решение вы можете предложить?
     - Формально все правильно и все логично, а по существу?.. Приказы, без сомнения, надо выполнять! Но если станут глушить целые диапазоны, то как же будут пеленговать?.. Ведь выполнение второй задачи, по существу, препятствует выполнению первой!
     - Что препятствует, это неверно, - не согласился Никольский. - Я бы сказал так: осложняет! Мы дадим им продержаться в эфире до глушения девяносто секунд, - пояснил он, - время, необходимое для пеленгации. И сейчас же сообщим вам координаты треугольника ошибок.
     - Девяносто секунд - это примерно сто пятьдесят групп... - вслух прикинул Поляков. Что в них окажется, что они успеют передать?.. За координаты заранее благодарю, но сегодня это не самое главное. Места наиболее вероятного появления разыскиваемых нами уже определены - именно там прежде всего будут прилагаться наши прицельные усилия... Оценить с ходу все возможные последствия массированных радиопомех я затрудняюсь. Как вы знаете, мы намереваемся взять их с поличным перед выходом рации в эфир или же сразу после него. Если первое, то все кажется ясно. А если второе? Как они будут реагировать на глушение?.. Что успеют передать и что принять?.. Каковы перспективы радиоигры после подобного мероприятия? Состоится ли приемка груза?.. Как прореагируют немцы?.. Без конкретной договоренности по радио они едва ли пошлют самолет, а успеют ли они условиться за девяносто секунд?.. Сомневаюсь!.. Тут возникает столько вопросов, столько неясного и неизвестного, что и после детального обдумывания многое просто невозможно предугадать. Допустим даже, что розыск сам по себе не пострадает. Но сегодня - не в сорок первом и даже не в сорок втором году - реализация такого дела без последующей радиоигры - это все равно что дом без крыши или автомобиль без мотора!.. Надеюсь, вы понимаете, что меня беспокоит?
     - К сожалению, понимаю. - Никольский уже стоял у самой двери. - К сожалению, потому, что конкретные последствия действительно невозможно предвидеть точно, а они могут быть для нас и со знаком минус. Поверьте, в Москве это тоже хорошо понимают и уж коль решились, значит - необходимость!.. Что тут можно сказать?.. Чтобы нам не приходилось прибегать к глушению, чтобы все последующее происходило под нашим контролем, постарайтесь взять их до выхода рации в эфир!..


   Глава 64. Оперативные документы

     ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     "Срочно!
     Косолапову
     Задержанных Вами по делу "Неман" ошибочно сотрудников Управления НКВД Барановичской области Мамыкина и Приходько немедленно освободите.
     Напоминаю, что задействованный с 1 августа сего года условный секретный знак - типографская точка вместо запятой посреди фразы - содержится только в командировочных предписаниях, выдаваемых военнослужащим частей, соединений и учреждений Наркомата Обороны и войск НКВД по охране тыла Действующей армии. На документы территориальных органов НКВД и НКГБ эта мера не распространяется, что должно быть совершенно ясно из нашего No..... от 30.07.44 года.
     Нач. Управления контрразведки фронта считает необходимым указать Вам на недопустимую невнимательность к директиве, имеющей первостепенное значение при проведении чрезвычайных розыскных мероприятий.
     Поляков".

     ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Весьма срочно!
     Егорову
     В течение ближайших 2-3 часов Управлениями контрразведки 1-го и 2-го Белорусских фронтов, Ленинградского и 1-го Украинского фронтов на аэродромы Вильнюса, Лиды и Гродно специальными самолетами к Вам будут доставлены экипированные в форму офицеров Красной Армии 37 опознавателей из числа бывших немецких агентов, окончивших радиоотделения Варшавской и Кенигсбергской школ абвера, где, судя по радиопочеркам, обучались и радисты активно разыскиваемой нами группы "Неман".
     Под Вашу личную ответственность все прибывающие должны быть немедленно задействованы в районах наиболее вероятного появления разыскиваемых.
     До сведения всех опознавателей должно быть обязательно доведено, что каждый, кто даст результат по делу, будет представлен к правительственной награде и освобожден от какой-либо уголовной ответственности за свое сотрудничество в прошлом с немцами как, искупивший делом свою вину перед Родиной.
     Работу опознавателей возьмите под свой личный контроль, обеспечив их наиболее интенсивное и рациональное использование.
     Колыбанов".

     ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     Исаеву
     "Срочно!
     Задержанных вами по делу "Неман" без достаточных основании старшину Тимонина и сержанта Костенко немедленно освободите.
     Начальник Управления контрразведки фронта считает необходимым предупредить вас о неполном служебном соответствии.
     Поляков".

     СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА
     "Чрезвычайно срочно!
     Особой важности!
     Ковалеву, Ткаченко
     Под вашу личную ответственность следующие в Прибалтику, подлежащие особому контролю отдела оперативных перевозок литерные эшелоны серии "К" NoNo 1906, 1907, 1954, 2318, 2319, 2346 и 2371 впредь до особого указания должны быть задержаны на станциях восточнее Московского железнодорожного узла.
     Исполнение проконтролируйте лично и немедленно доложите.
     Основание: Распоряжение Ставки ВГК.
     Карпоносов".


   Глава 65. Алехин, Поляков и Таманцев

     Уже в машине по дороге в Лиду Алехин обнаружил то, чего второпях не разглядел Таманцев, - едва заметные булавочные наколы на картах, извлеченных из тайников в голенищах сапог Павловского, и подумал, что это, наверно, самое ценное из всего добытого за время поисков. Если бы еще Павловского взяли живым...
     На четырех листах было всего семь точечных наколов: три на изображении Шиловичского леса, два на квадрате, занимаемом северной частью Налибокской пущи, один - юго-восточнее Столбцов, где неделю назад велись поиски, и еще один - на месте Рудницкой пущи.
     Что означали эти точечные пометы?.. Тайники?.. Но их было семь - многовато. Возможные места приемки груза?.. Скорее всего и то и другое. Алехин не хотел что-либо подсказывать Полякову, а тем более подсовывать свои умозаключения; пусть тот сам посмотрит и делает выводы - они интересовали Алехина несравнимо больше, чем его собственные.
     Полякова он нашел в кабинете, куда был перенесен аппарат"ВЧ".
     - Прибыли, товарищ подполковник, - переступив порог, доложил Алехин и, чуть помедля, спросил: - Лужков у вас был?
     - Да. - Поляков продолжал писать на листе бумаги с той необычайной быстротой, какая удивляла всех, кто впервые видел его скоропись.
     - Значит, вы в курсе... - Алехин посмотрел на горбоносого капитана, сидевшего у аппарата "ВЧ", и попросил Полякова: - Можно вас на минуту?.. Надо, чтобы вы взглянули,
     - Немного позже.
     - Товарищ подполковник, - настаивал Алехин, - не исключено, что он имел отношение к "Неману". Поляков поднял голову и секунды размышлял. Минут десять назад его соединили с Колыбановым, и он начал докладывать, но там, в далеком московском кабинете, послышался еще чей-то голос, и тут же Колыбанов сказал:
     - Николай Федорович, меня вызывает генерал-полковник. Я вам сейчас же перезвоню! Вы мне нужны по весьма срочному вопросу! Ждите!..
     - Если позвонит Колыбанов, я сейчас... - сказал Поляков дежурному и вместе с Алехиным вышел из кабинета.
     - Его стреножили, но он застрелился, - разумея Павловского, заметил Алехин.
     - Я знаю.
     - Полагаю, что ничьей вины в том нет.
     Поляков промолчал.
     Полуторка стояла позади отдела. Таманцев с сумрачно-виноватым и одновременно обиженным лицом сидел на борту. Вытянувшись, он молча поприветствовал подполковника и подхватил бережно под руку, когда тот взбирался в кузов.
     Присев на корточки, Поляков быстро осматривал труп Павловского и нательное белье на нем. Алехин помогал: задрал к самой шее задубелую у ворота от запекшейся крови рубашку, стянул до щиколоток кальсоны, по команде подполковника перевернул успевшее окоченеть тело - на спине уже проступили красновато-синие трупные пятна. Все это время Таманцев безучастно стоял рядом: чувствуя себя без вины виноватым, но в какой-то степени и оплошным, он по-прежнему упорно старался не смотреть на самоубийцу.
     - Сфотографируйте, - прокартавил Поляков, указывая на ноги Павловского, и, поднимаясь с корточек, пояснил: - Возможны упреки... Вы убеждены, что он был один?.. Там поблизости его никто не ждал?
     - Один! Я осмотрел все вокруг в радиусе двух километров! - заверил Таманцев. - На росе след не спрячешь! Он прибыл где-нибудь около полуночи. Вероятно, с попутной машиной... К хате подошел со стороны шоссе. У речушки отчетливая дорожка его следов - вот, капитан видел. Залез в окно совершенно без шума - она его ждала. А уходил он утром - к лесу!
     Так же, как и там, на обочине, невдалеке от хутора, Таманцев уже разложил на плащ-палатке в задней части кузова вещи и документы Павловского и с нетерпением ожидал, когда, оставив злополучный труп, Поляков обратит на них внимание. Тут уж не обойтись без пояснений, а его буквально зудило, он испытывал острую потребность рассказать последовательно, с деталями, как все это произошло, и таким образом оправдаться.
     Однако Поляков, памятуя о незаконченном разговоре с Колыбановым, спешил вернуться в отдел. Труп следовало без задержки отправить в морг городской больницы, и потому он счел необходимым отлучиться на минуты для его осмотра; с вещами же и документами можно было ознакомиться и позже.
     - Свидетельства или соображения о его возможной принадлежности к "Неману"? - живо спросил он. - Вкратце!
     - Прежде всего карты с точечными наколами и лопатка, которой, очевидно, пользовались в Шиловичском лесу, - сказал Алехин, нагибаясь. - Портсигар имеет несомненное сходство с похищенным у Гусева... Вот посмотрите...
     Поляков не стал смотреть и в руки не взял ни карты и документы, ни портсигар и лопатку, проворно поднятые с плащ-палатки Алехиным и Таманцевым.
     - Давайте все это в кабинет начальника отдела! - взглянув на часы, с недовольным видом распорядился он. - О попытке его задержания и обстоятельствах самоубийства напишите подробный рапорт. Если успеете, восстановите в документах и свои действия за предыдущие двенадцать суток. Для розыскного дела - в нем сегодня будут обнюхивать каждую запятую!.. Так не ходи, - он ткнул пальцем в пятно крови на гимнастерке Таманцева, - переоденься!
     И торопливо полез через борт.
     Он вернулся как раз вовремя. Горбоносый капитан выскочил прямо на него в коридор и сообщил:
     - Товарищ подполковник, - Москва! Генерал-лейтенант... Скорее!..


   Глава 66. Оперативные документы

     ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Срочно!
     Егорову
     Для поддержания круглосуточно высокой работоспособности личного состава оперативно-розыскных групп, действующих по делу "Неман", главным невропатологом Красной Армии рекомендовано применение тонизирующего препарата "кола" из расчета по одной полуграммовой таблетке каждые четыре часа.
     Соответствующее распоряжение начальнику медико-санитарного управления фронта уже передано.
     Под Вашу личную ответственность предлагается обеспечить немедленное получение 80.000 доз препарата с военно-медицинских складов фронта и снабжение им личного состава всех оперативно-розыскных групп.
     Исполнение проконтролируйте и донесите.
     Колыбанов".

     ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Весьма срочно!
     Егорову
     Вчера, 18 августа 1944 года, в 20.35 в расположение 2-го батальона 984-го полка, занимающего оборону северо-запад-нее Лазы на правом фланге 618-й стрелковой дивизии, прибыли трое офицеров - майор, капитан и старший лейтенант - с секретным предписанием Разведуправления фронта. За час до того командир батальона капитан Сипягин был предупрежден о их появлении по телефону начальником разведывательного отделения дивизии, и ему было предложено оказывать прибывшим содействие.
     С наступлением темноты после ужина в землянке командира батальона майор, капитан и старший лейтенант надели привезенные с собой из штаба дивизии маскхалаты, взяли оружие и, сопровождаемые командиром разведвзвода Героем СССР1 лейтенантом Верещака и отделенным сержантом Баркуновым, прошли по траншеям батальона, а затем ползком перебрались в окоп боевого охранения, предупредив, что пробудут там до смены, т. е. до 6.00. Ничего подозрительного в их поведении и разговорах не отмечалось.
     В 5 часов 20 минут утра из окопа, в котором они находились, в сторону расположения противника были выпущены ракеты, последовательно красная, зеленая и белая, после чего дежурные наблюдатели в траншеях батальона заметили, что трое в маскхалатах ползут из окопа боевого охранения в направлении обороны противника. Открытый с промедлением автоматно-пулеметный огонь из-за недостаточной видимости результата не дал.
     Однако метрах в трехстах от линии немецкой обороны двое из ползших попали на мины и были убиты, а третьего спустя несколько минут огнем из снайперской винтовки удалось тяжело ранить примерно в 150 метрах от немецких траншей. Около получаса он шевелился, а потом затих и никаких признаков жизни не подавал.
     В последующие пять часов немцы трижды пытались вытащить его тело в свое расположение, однако все три попытки пулеметно-минометным огнем с нашей стороны были подавлены.
     Командир разведвзвода Герой СССР лейтенант Верещака и сержант Баркунов обнаружены в окопе боевого охранения убитыми холодным оружием.
     Нами и одновременно командованием проводится тщательное расследование. Выяснилось, что по прибытии в дивизию неизвестные предъявили зам. начальника штаба подполковнику Семашко и нач. разведотделения майору Цибульскому, кроме командировочного предписания, офицерские удостоверения личности, а также секретное письмо нач. Разведуправления фронта, которое осталось в штабе и, как установлено проверкой, оказалось фиктивным.
     В землянке командира батальона они оставили вещмешок с продуктами, а также планшет, в котором обнаружены книга И. В. Сталина "О Великой Отечественной войне Советского Союза" (М., 1944 год) и брошюра А. Спекторова "Бдительность - железный закон войны" (М., 1943 год). Не исключено, что одно из этих изданий применялось при шифровании.
     В планшете также находились три использованных билета в каунасский кинотеатр "Триумф" на сеанс 12.30 16 августа с. г. и форменное командировочное предписание от 17 августа с. г. на имя майора Полищук Н. Ф. "и с ним двое офицеров" с соответствующими действительным, подделанными штампом и печатью полевой почты Разведуправления фронта, однако не имеющее введенного с 1 августа условного знака - точка вместо запятой посреди фразы.
     Согласно показаниям Семашко, Цибульского и Сипягина, "майор" говорил с выраженным украинским акцентом и по признакам словесного портрета имел сходство с "капитаном", разыскиваемым по делу "Неман". Налицо и другие основания предполагать, что неизвестные, пытавшиеся осуществить "зеленую тропу"2 на участке 984-го полка, являются разыскиваемыми по делу "Неман" агентами, которые после выполнения задания пытались таким образом вернуться к немцам.
     Подполковник Семашко и майор Цибульский, как не проявившие должной бдительности, и капитан Сипягин, допустивший посторонних в окопы боевого охранения без ведома и сопровождения представителя контрразведки, командованием от занимаемых должностей отстранены. Во всех частях и подразделениях дивизии проводятся политбеседы о необходимости максимальной бдительности; весь офицерский состав подробно проинструктирован и строго предупрежден для предотвращения впредь подобных чрезвычайных происшествий.
     В настоящий момент на участке 2-го батальона 984-го полка дополнительно скрытно сосредоточиваются станкопулеметная рота и две батареи 82 мм минометов. Под прикрытием их огня в 13.00 разведвзводом будет предпринята попытка вытащить с предполья вражеской обороны целый труп, а также останки двух других неизвестных для получения дополнительных улик и вещественных доказательств и возможной идентификации.
     О результатах донесу незамедлительно.
     Ковбасюк".


   Глава 67. Гвардии лейтенант Блинов

     В двенадцать часов двадцать минут пополудни, выполняя приказание Алехина, Андрей вместе с одним из помощников коменданта города выехал в район Каменки.
     Утро он провел бездеятельно, что в обстановке общей занятости и деловой суеты было удивительно и обидно.
     Алехин, разбудив его спозаранок в кузове, передал письмо матери, доставленное из Управления с попутной машиной, и тотчас куда-то уехал, приказав Андрею не отлучаться и начальству на глаза не лезть. Андрей хотел уединиться и прочесть письмо, но везде были люди. Зайдя во взвод охраны, Андрей увидел только что освободившуюся койку, улегся на нее и уснул. Часа через два его разбудили - случайно, по ошибке, - и он поднялся.
     Он завтракал в комнате-столовой, когда стоявший там у широкого окна молодой длинноногий майор с орденской планкой на сильной выпуклой груди, спортивно-молодцеватый, как и все московские "волкодавы", повернулся и негромко сказал другому офицеру:
     - Никулин, ты спрашивал... Вон Таманцев.
     При упоминании фамилии Таманцева еще двое офицеров, сидевших рядом с Андреем, подскочили к окну и стали смотреть. Андрей тоже поднялся.
     Таманцев, небритый, в стоптанных хромовых сапожках и позаимствованной во взводе охраны старой солдатской гимнастерке с большими нелепыми заплатами на плече и на груди - свою, окровавленную, чтобы отстирать, он замочил в бочке с дождевой водой, - держа в руке пилотку, устало шел метрах в пятнадцати от дома.
     У него был вид штрафника, искупившего свою вину и восстановленного в звании, но не получившего еще нового обмундирования и потому нацепившего офицерские погоны прямо на старое. Словно почувствовав на себе взгляды, он поднял голову и, сплюнув, посмотрел на стоявших у окна с таким презрением и свирепостью, что те сразу отвернулись или отвели глаза.
     Андрей был польщен. В интересе московских "волкодавов" к Таманцеву он уловил не просто любопытство, а уважение профессионалов и еще раз подумал, с какими замечательными людьми - Алехиным, Таманцевым и подполковником Поляковым - свела его судьба.
     То, что москвичи знали Таманцева в лицо, Андрея не удивило. Он слышал, что весной Таманцев ездил в Москву и показывал там свое искусство в стрельбе по-македонски3 большой группе офицеров и генералов. Стрелял он так, что начальник Главного управления наградил его именным оружием - присланным вслед пистолетом с дарственной гравировкой.
     Андрей заметил необычный, удрученно-усталый вид Таманцева и огорчился. А четверть часа спустя они сидели вместе в одном из кабинетов и задним числом писали рапорта о своих действиях за последние двенадцать суток - начиная с осмотра леса под Столбцами.
     Как объяснил Таманцев, бумаги эти потребуются при проверке розыскной документации начальством из Москвы. Иначе у Эн Фэ и у самого генерала могут быть неприятности.
     Тут Андрей и узнал, что дело, которым они занимались и занимаются, еще вчера взято на контроль Ставкой, и понял причину небывалого оживления, царившего здесь, в отделе, и на аэродроме. Ему стало обидно, что никто, даже Алехин, не сказал ему об этом ни слова, - единственным тому объяснением было, что он стажер, всего-навсего стажер...
     От Таманцева Андрей услышал, что по настоянию Главного управления сегодня проводится крупнейшая войсковая операция, но в этой "ненужной затее" их группа участвовать не будет.
     - Она - войсковая, пусть войска ею и занимаются. А мы - контрразведка, - с достоинством сказал Таманцев. - Мы будем действовать параллельно.
     Настроен Таманцев был довольно мрачно. Он сразу сообщил Андрею, что у него неприятность: застрелился, немецкий агент. Этого бы не случилось, если бы не помешали прикомандированные. Но какой с них спрос? Никакого!..
     Перефразируя известное высказывание Верховного Главнокомандующего, он заметил, что прикомандированные приходят и уходят, а розыскники остаются и отвечать в данном случае придется ему, Таманцеву, и хуже того - Алехину и Полякову.
     Он объяснил также, что из засады на хуторе его сняли, чтобы группа была в сборе. Мол, по соображениям Эн Фэ, проклюнулась возможность сегодня или завтра покончить с "Неманом" и якобы подполковник и генерал заинтересованы в том, чтобы сделала это именно их группа.
     Более всего Таманцев верил в оперативное мышление Эн Фэ и прямо сказал, что если подполковнику и генералу не помешают, то сегодня, в крайнем случае завтра, все будет "тики-так".
     Андрей ничего не мог понять. Если войсковая операция не нужна, то почему же из Москвы требуют ее проведения?.. И отчего, по какой причине Таманцев, и, видно, не только он, против нее? Кто и как может мешать ловить немецких шпионов? И почему Эн Фэ и генерал заинтересованы, чтобы с "Неманом" покончила именно их группа?
     Эти и другие вопросы занимали Андрея, но единственно, о чем он решился спросить: что они должны сегодня будут делать?
     Продолжая писать, Таманцев сказал, что, если ничего не изменится, им предстоит засада в лесу часов от трех дня и до семи вечера - в наилучшее время для коротковолновой радиосвязи. Но выехать туда придется несколько раньше - сразу после полудня.
     Андрей уже знал, что засадой называется скрытое расположение на местности или в помещении оперативного состава, производящего поимку вражеских агентов. Месяц назад Андрей и сам участвовал в таком мероприятии: он и Алехин, нещадно истязаемые блохами, трое суток просидели в жаркой вонючей стодоле бок о бок со свиньями и коровой, лишь ночью по нужде вылезая на свежий воздух. Причем просидели впустую - никто не пришел, и у Андрея об этих сутках остались самые неважные воспоминания.
     Таманцев, мечтавший о сложных оперативных комбинациях, о функельшпиле "стратегического значения", тем не менее к засадам относился с любовью и уважением.
     - Это самый результативный способ поимки в полевых условиях, - говорил он. - Если поднапрячь извилины и все хорошенько организовать, даже из такого примитива можно сделать конфетку!
     Первые рапорта он написал спокойно и довольно быстро, последний же, самый большой, о неудачной попытке задержания, вызвал у него настоящие переживания. Излагая происшедшее утром, он раздувал ноздри, дважды припомнив что-то неприятное, закрывал глаза и, наморщась, как от кислого, мотал головой, а потом, не выдержав, возбужденно вскричал:
     - Ввек бы их не видеть!
     - К-кого?
     - Прикомандированных!
     Ему страшно хотелось спать, и, посматривая на пол в углу у окна, он заявил, что, как только разделается с этой писаниной, запрется здесь, в кабинете, и на два-три часа пусть розыск и "Неман" катятся ко всем чертям! А потом Андрей его разбудит.
     Закончив свои рапорта, Андрей отправился во взвод охраны и, улучив момент, вынес оттуда подушку. Не рискуя проходить с ней по коридору отдела, он передал ее в форточку Таманцеву - тронутый такой заботой, тот даже улыбнулся. И, возвратясь в кабинет, Андрей решился задать вопрос, занимавший его в этот час: а что будет, если ни сегодня, ни завтра поймать разыскиваемых не удастся?
     - Что?.. Москва шутить не станет... - мрачно сказал Таманцев. - Каждому поставят по клизме... На полведра скипидара с патефонными иголками, - уточнил он.
     И после короткой паузы, словно утешая Андрея, добавил:
     - Ты-то молодой... И меня, как рядового чистильщика, Москва наказывать не станет - мы для них не фигуры!.. А уж Эн Фэ, Паше и генералу отмерят на всю катушку - это как пить дать... За что?! - вдруг возмущенно воскликнул он.
     Добытая Андреем подушка не пригодилась - поспать Таманцеву в это утро не удалось. Что-то там изменилось, и вскоре он, Алехин и еще человек двадцать розыскников Управления контрразведки фронта на нескольких автомашинах поспешно выехали в район Шиловичского леса.
     Туда же в определенное место, южнее Каменки, Алехин велел прибыть к тринадцати ноль-ноль и Андрею с одним из офицеров комендатуры - по указанию Полякова или Голубова.
     С момента отъезда Алехина и Таманцева Андрей находился в непрерывном ожидании. Подумав, что о нем просто забыли, и томясь своей бездеятельностью, он намеренно сунулся на глаза Полякову, выходившему из отдела, - подполковник ответил на приветствие, но ничего ему не сказал.
     Полуторка вернулась часа через два; Хижняк нашел Андрея и позвал его обедать. Никаких распоряжений не поступало, и, подумав: когда еще придется поесть? - Андрей отправился на кухню.
     После жирных густых щей повар, земляк Хижняка, навалил им полные, с верхом миски вареного мяса и пообещал еще на третье "какаву".
     Так плотно Андрей давненько не ел; впрочем, сегодня всех кормили без ограничений, как на убой; даже белый хлеб, нарезанный толстыми ломтями, без нормы лежал на столах.
     Андрей макал вилкой куски свинины в персонально для них выданное Хижняку блюдечко с горчицей, когда в комнату-столовую, где находилось еще десятка два человек, - вбежал какой-то старший лейтенант и с порога закричал:
     - Из группы капитана Алехина здесь кто есть?
     - Я... - с набитым ртом, покраснев, проговорил Андрей. - М-мы...
     - Что же вы здесь сидите?! - возмутился старший лейтенант. - Идемте, возьмете представителя комендатуры. И немедленно выезжайте!
     Когда они обогнули здание отдела, он показал Андрею высокого нарядного офицера, стоявшего к ним спиной невдалеке от крыльца, а сам, взволнованно-озабоченный, тут же исчез.
     В офицере Андрей узнал помощника военного коменданта города, молодого статного капитана с выразительными продолговатыми глазами на тонком красивом лице.
     Когда, впервые заехав здесь, в Лиде, в комендатуру, Андрей увидел капитана, то ему подумалось, что где-то когда-то он уже встречал этого человека. Но как ни силился Андрей, припомнить он не смог, а спросить не решился: даже со старшими по званию капитан разговаривал без выражения почтительности и, пожалуй, несколько надменно, а на Алехина и вообще не взглянул; он сидел за высоким барьером и, регистрируя командировочное предписание, не поднял глаз от бумаг.
     - Вот гусь, а?.. - ругался тогда Таманцев: ему капитан особенно не понравился. - Его лбом башню тяжелого танка заклинить можно, а он здесь окопался! И вознесся - никого не замечает! Пижон! Тыловая гусятина! Да я на него облокотился!
     Таманцев стоял в стороне у дверей, к барьеру не подходил и, конечно, не сказал Андрею, что во время предыдущего приезда в Лиду имел неприятное столкновение с капитаном: проходя по улице, не поприветствовал помощника коменданта, тот остановил его и публично отчитал...
     Торопливо прожевывая на ходу и сожалея в душе, что не удалось попить "какавы", Андрей подошел к капитану и, козырнув, проговорил:
     - Т-товарищ к-капитан, в-вы из к-комендатуры?.. Идемте с-со м-мной...
     Хижняк, обежавший здание с другой стороны, уже успел сесть в машину и завести мотор. Став на подножку, Андрей шепотом официально сообщил ему, что к тринадцати ноль-ноль, то есть через сорок минут, им надлежит быть южнее Каменки - Хижняк крепко выругался - и приказал жать на всю железку.
     Возможно, надо было предложить помощнику коменданта сесть в кабину, но пока Андрей говорил с Хижняком, капитан, помедлив, залез в кузов и устроился там на ящике. Нарядно-осанистый, в отличной форменной фуражке с черным бархатным околышем, он, возвышаясь над бортами, явно бросался в глаза, и Андрей, помня указание Алехина - прибыть в назначенное место, не привлекая по дороге чьего-либо внимания, - велел:
     - С-сядьте ниже, к к-кабине!
     Капитан послушался и не торопясь и, как показалось юноше, с весьма недовольным видом опустился на грязные доски кузова. Андрей не сел - упал рядом: полуторка, резко набирая скорость, рванулась как подхлестнутая.
     Женщины с корзинками и сумками тянулись с базара; проехал "додж", полный шумных танкистов в черных шлемофонах; у большого костела в тени каменной ограды теснились прихожане; громыхая по булыжнику, медленно катилась телега с привязанной к задку комолой коровой; со станции доносились гудки паровозов; высоко-высоко, еле различимые в солнечном небе, барражировали истребители.
     Город жил своей обыденной жизнью, ничуть не подозревая, что в этот час тысячи бойцов, сержантов и офицер ров изготовились к проведению крупнейшей войсковой операции. Еще большее число военнослужащих, как сказал Таманцев, участвовало в чрезвычайных розыскных и проверочных мероприятиях по делу "Неман". И среди этих многих тысяч лишь офицеры контрразведки знали о рации КАО, о стратегическом значении разыскиваемой группы, знали суть происходящего, и от сознания, что и он, Андрей Блинов, принадлежит к числу столь немногих избранных, юноша чувствовал себя счастливым и необычайно сильным.
     Хижняк старался вовсю: они стремглав пролетели по улицам и через какие-то минуты, оставив город позади, мчались по шоссе.
     Капитан трясся в кузове подле Андрея с тем же горделиво-важным видом, что и в комендатуре. На нем был складный, прямо с иголочки китель с ярко сверкавшими на солнце золотистыми погонами и пуговицами, светло-синего, довоенного сукна брюки и новенькие сапоги с длинными узкими голенищами. Подшитые ровнехонько, свежее свежего манжеты виднелись из рукавов; складки на брюках были отутюжены; от лакированного козырька фуражки и до черного зеркала сапог все на капитане было новенькое, аккуратное, блестящее и весьма неуместное в старом, видавшем виды кузове.
     Чтобы не запачкать костюм, он, подложив под себя шелковый носовой платок, сидел в метре от бочонка с бензином и старался одеждой ничего не касаться; дважды он поглядывал на часы, как бы давая понять, что человек он занятой и у него на счету каждая минута.
     Андрей дружелюбно посматривал на капитана и даже улыбнулся, собираясь заговорить, но тот и взглядом не удостоил его.
     Вспомнив вдруг о письме матери, Андрей вынул его - когда еще выдастся свободная минута? - и начал читать. При этом он скосил глаза и увидел, что капитан демонстративно смотрит в другую сторону.
     Письмо матери Андрея и порадовало, и опечалило, и вызвало некоторую досаду.
     Сережка Кузнецов был отличный мальчишка, а в Милочку Андрей в первом классе действительно влюблялся, и не верилось, что их уже нет, как нет в живых и еще семи его одноклассников.
     Хлопоты матери удивили Андрея своей неуместностью и безосновательностью. Боже мой, чем она озабочена?! "Ножки", "чулочки", "посылочка с продуктами"... Он, Андрей, участвует в розыскных мероприятиях стратегической без преувеличения важности, занимается делом, взятым на контроль Ставкой Верховного Главнокомандования, а тут... ерунда, какая может прийти в голову, наверно, только женщине, и то гражданской. "Мещанство, тыловое мещанство..." - огорченно подумал Андрей.
     И еще обижается, что он редко пишет. Да знала бы она... Самое обидное, что он даже намеком не может сообщить ей, чем занимается.
     Сунув письмо матери в карман, Андрей взглянул на часы - было начало второго, - привстав, перегнулся в кабину и громко сказал:
     - Х-хижняк, м-мы опаздываем... Ж-жми, дорогой, ж-жми!
     - А я что делаю?! - свирепо закричал Хижняк.
     Андрей с озабоченным видом сел на место. То, что они не успеют к назначенному Алехиным времени, стало ясно еще на аэродроме - выехали позже, чем следовало. Но теперь это Андрея по-настоящему обеспокоило, и он с тревогой думал о возможных последствиях их вынужденного опоздания.
     Это был, наверно, самый ответственный день в его жизни, главной своей задачей он сейчас полагал не допустить и малейшей ошибки и, естественно, не мог не волноваться.
     Хотя Хижняк знал дорогу и ориентировался не хуже его, он на всякий случай смотрел вперед, несколько раз перегибаясь через борт, с опаской поглядывал на скаты (будто это могло что-нибудь дать) и все время со страхом прислушивался к шуму мотора: вдруг откажет - и тогда они вообще не доедут до места.
     Капитана же словно ничто не интересовало. Он смотрел с холодно-важным безразличием и каким-то недовольством, его взгляд, ни на чем не останавливаясь, безучастно скользил по перелескам, чересполосице полей и редким хатам, и лицо, как казалось Андрею, говорило: "Борьба со шпионажем?.. Подумаешь, эка невидаль? Я и не такими делами занимаюсь!.."
     "А все-таки я его где-то встречал!" - размышлял Андрей, подпрыгивая в кузове и опираясь руками, чтобы смягчить толчки; ощущение, что он прежде когда-то видел этого человека, не оставляло его, но вспомнить: где? - он не мог, а заговорить не решался.


   Глава 68. Помощник коменданта

     Между тем капитан всю дорогу переживал, как неудачно сложился этот праздничный для него день. Размышлял он при этом невесело и вообще о своей службе в комендатуре, где после ранения, как ограниченно годный, он торчал уже два месяца, тоскуя по родному батальону и поминая недобрыми словами немецкую пулю, медицину и отдел кадров.
     На восемь часов вечера у него было условлено свидание с девушкой из эвакогоспиталя, в котором он весною лежал. Для этой гордой и, как ему казалось, неприступной ленинградки с погонами лейтенанта медицинской службы он был вовсе не грозным помощником коменданта города, надменно-официальным, каким его знали военнослужащие, а просто Игорем, излишне самолюбивым и обидчивым, но симпатичным, а главное, интересным и - в последнее время - желанным парнем. Так, во всяком случае, она его понимала и так говорила, не зная, впрочем, о нем, пожалуй, самого существенного, того сокровенного, что он тщательно на войне от всех скрывал.
     Еще позавчера при последней встрече они договорились, что он придет сегодня к восьми часам, и больше она ничего не сказала. Но от ее ближайшей подруги - строго по секрету - он узнал, что у Леночки ныне день рождения и будет небольшое торжественное застолье - кроме него, приглашены еще две подружки, а также начальник ее отделения, молодой красавец грузин, как говорили, талантливый хирург, к тому же игравший на гитаре и вызывавший у помощника коменданта острую неуемную ревность.
     В его жизни это было не первое сильное увлечение.
     Перед войной он влюбился в одну будущую актрису, студентку театрального института, и других девушек не замечал. Однако осенью сорок первого, когда он уже находился на фронте, связь между ними внезапно прервалась - она уехала в эвакуацию и как в воду канула. Болезненно переживая, он многие месяцы пытался ее разыскать, увы, безуспешно, она же, очевидно, и не пыталась: знала его московский адрес, однако среди писем, пересылаемых матерью, от нее ничего не было.
     Позже, под Сталинградом, он увлекся по-настоящему переводчицей из штаба дивизии, приехавшей на пару часов в полк опросить немцев, захваченных его ротой. За ужином они разговорились; она оказалась москвичкой и более того - училась в соседнем с его домом институте.
     Спустя неделю он отправил ей с оказией шутливую несмелую записку, не рассчитывая получить ответ, но она ответила хорошим, теплым письмом. Переписка продолжилась, они обменивались дружескими посланиями каждую неделю и к моменту окружения немецкой группировки уже перешли на "ты".
     В середине декабря была еще одна чудесная встреча, когда его вызвали в штаб дивизии и затем он гулял с ней морозной ночью несколько часов. Мела, крутила свирепая поземка, в отдалении размеренно била корпусная артиллерия, из темноты время от времени слышались окрики часовых. Трижды заснеженную степь вокруг ярко освещали САБы4, сбрасываемые немецкими самолетами, и он видел рядом ее пунцовое от мороза, прекрасное лицо. Она была в валенках и в полушубке поверх ватного костюма, а он, являвшийся перед тем к начальству, - в шинели и в сапогах. Чтобы не замерзнуть, они непрерывно ходили и даже грелись пробежками, и все же он продрог до костей, но был счастлив как никогда. В конце этого сказочного, так запомнившегося ему свидания она предложила, если позволят обстоятельства, встретить Новый год вместе.
     Эта идея захватила его. По счастью, полк вывели во второй эшелон, и все складывалось как нельзя благоприятно. Он понимал: ей легче отлучиться, чем ему оставить на ночь роту. Вместе с ординарцем он вылизал земляночку и выпросил на эти сутки у других ротных лучшую в полку табуретку и вполне приличный несамодельный стул. Как раз в это время один из офицеров, ездивший с машиной в дальнюю, за сотни километров командировку, привез заодно с севера три елки. По приказанию командира полка их роздали по веточке во все землянки и блиндажи, и ему досталась небольшая, короткая, но густая пахучая лапа. Поставленная на крохотном самодельном столике под журнальным портретом Верховного Главнокомандующего, она стала главным и редкостным украшением - в безлесной степи, вблизи от передовой о елке можно было только мечтать.
     31 декабря с сержантом из его роты, ехавшим по делу в штаб дивизии, он отправил переводчице только что врученную ему посылочку - подарок от тружеников тыла: флакон духов, шерстяные варежки и пачку печенья. Внутрь вложил торжественно-шутливое приглашение, написанное "высоким штилем". В самом конце предложил: если она пожелает, его "верный оруженосец" (имелся в виду сержант) будет ее сопровождать.
     День минул, и, томясь ожиданием, он то и дело выходил из землянки и всматривался в темноту в том направлении, откуда они должны были появиться. Он ни разу не звонил ей в дивизию, зная, что разговоры могут слушать и от нечего делать слушают телефонисты, и никак не желая делать сокровенное, дорогое достоянием чужих ушей. В одиннадцатом часу, однако, не выдержав, он соединился через полк с дивизионным коммутатором и, не зная номера, назвал фамилию майора, ее начальника, к которому он с самого начала без каких-либо к тому оснований ее ревновал. Ответил чей-то юношеский тенор, но там, в штабном блиндаже, было весело, возможно, уже выпивали, звучали оживленные голоса, в том числе и женские. Он попросил майора, но когда тот подошел, сразу положил трубку: ему явственно показалось, что среди других он расслышал и ее радостный голос, - от обиды и огорчения он чуть не закричал.
     Это было настолько чудовищно неожиданным, что немного погодя, утешая себя, он подумал, что от штаба дивизии до его землянки каких-нибудь пять километров и за полтора с лишним часа она еще вполне может успеть, особенно в сопровождении сержанта.
     Успокоение, однако, оказалось недолгим. В двенадцатом часу, вызвав ординарца, он хватил с ним по стакану неразбавленного спирта и в полном молчании принялся есть с таким ожесточением, будто главным теперь было уничтожить все припасенное и добытое не без труда на этот праздничный ужин. Они усиленно работали челюстями, когда вернулся наконец сержант, ввалился в землянку усталый, озябший и, прикрыв за собой дверь, молча и виновато достал из вещмешка посланную с ним посылочку.
     В первое мгновение капитан (он тогда был еще старшим лейтенантом), уже охмелевший, буквально задохнулся в приступе ревности, обиды и оскорбления, окончательно поняв, что она действительно предпочла ему другого или просто другое общество. Схватив перевязанный красной ленточкой сверток, он вбросил его в раскаленную железную печурку и в душе проклял ее.
     Он подумал, предположил плохое, а случилось самое худшее: прошлой ночью ее убило в соседнем полку, разметало на кусочки прямым попаданием снаряда в штабной блиндаж. Какое-то время он ходил совершенно потерянный.
     Влюбился он, стало быть, не впервые, но такого, как теперь, с ним еще не случалось.
     Верно, только из-за Леночки смирился он на время со столь постылой ему комендантской должностью, решив потерпеть еще месяц-другой и лишь тогда добиваться переосвидетельствования и снятия ограничения, в чем ему уже дважды отказывали. Он был непоколебимо убежден, что во время войны мужчины должны воевать, а находиться в тылу, имея руки и ноги, постыдно. Поэтому-то он и отказывался категорически от оформления брони и демобилизации, чего добивались настойчиво в Москве его именитые педагоги.
     Отношения с Леночкой развивались так, что вот-вот ему следовало высказаться, объясниться, соперничество грузина по-настоящему беспокоило, и сегодняшний вечер имел потому особое значение.
     Узнав про день рождения, он помчался наутро к портному, который шил ему парадную форму, и просил все ускорить и сделать на сутки раньше. Чтобы стимулировать срочность, пообещал сверх условленной платы еще консервы из своего доппайка и сахар.
     С этим костюмом вообще было немало хлопот. Отрезы он получил еще в полку до ранения, потом обменял их с придачей на лучшие - довоенной выработки сукно - у старика интенданта, который польстился на его трофейный "вальтер" в генеральской кобуре и пристал как с ножом к горлу. Потом недоставало бортовки для кителя и достойных золотых пуговиц, не было и хорошего надежного мастера. И лишь неделю назад все наконец устроилось.
     Сегодня рано утром по дороге в комендатуру он заскочил к портному еще раз напомнить, что к вечеру - кровь из носа! - костюм должен быть готов. К его удивлению и радости, пошитый китель, сверкая пуговицами и погонами, уже красовался на манекене, а брюки отглаживались тяжелым утюгом.
     Этого лохматого старикашку с его невероятным местечковым акцентом и вечной каплей на кончике носа, угодливо-старательного, как и все ремесленники здесь, в Западной Белоруссии, знакомые офицеры рекомендовали как хорошего мастера. Сшитый им костюм превзошел, однако, все ожидания. И брюки и китель сидели на капитане без единой складки или морщинки, как вточенные, на удивление эффектно облегая его отличную фигуру. Это было произведение настоящего искусства, работа, вполне достойная не провинциального портного, а столичного, генеральского, если даже не маршальского.
     Единственно, что оставалось - проколоть и заштуковать дырочки для орденов, о чем он и сказал.
     - Пять минут! - с готовностью воскликнул старик.
     Но сделать это следовало аккуратно, с предварительной прикидкой и разметкой на груди кителя. И капитан попросил старика через час прийти в комендатуру, где в сейфе он хранил свои награды: как и оружие, держать их на частной квартире не рекомендовалось.
     К боевым орденам и медалям у капитана было самое пиететное отношение. Он считал, что надевать их надо только по большим праздникам, три-четыре раза в год, чтобы не принижать, не опрощать повседневной ноской. Для будней же были учреждены орденские планки, до фронта они, правда, еще не добрались, но в Москве их доставали, и капитан в письмах домой настойчиво просил раздобыть.
     Навестивший его незадолго перед тем отец - начальник политотдела гвардейского танкового корпуса на соседнем фронте - привез ему в подарок отменные хромовые сапоги и форменную офицерскую фуражку, так что экипирован он теперь был на славу.
     Чтобы "обжить" китель и брюки и чувствовать себя в них к вечеру привычно и непринужденно, капитан не стал их снимать, а старое обмундирование завернул в газеты и занес к себе на квартиру. Из-за этого он опоздал на какие-то минуты и, когда появился в кабинете коменданта, где уже были собраны офицеры, получил замечание от майора, а далее все пошло совсем наперекосяк.
     Выяснилось, что особистами - так он про себя называл контрразведчиков - проводится какое-то ответственное мероприятие, или "операция", и офицеры комендатуры до специального распоряжения поступают в полное подчинение контрразведки. По окончании совещания всем надлежало ехать к месту сбора - на аэродром.
     Второй день происходило нечто необычное. Еще вчера утром в комендатуру приехал гарнизонный особист и строго конфиденциально сообщил офицерам, что разыскивается группа неизвестных, представляющих особую опасность, и, вынув листок бумаги, описал ориентировочно внешность двоих, вернее фигуры, рост и возраст, сказал, что один из них предположительно говорит с украинским акцентом.
     Майор, хронический язвенник, отиравшийся в комендатурах четвертый год, все знавший и понимавший, заметил отсутствие особых индивидуальных примет и приблизительность описаний внешности. И особист сказал, что, к сожалению, "пока не удалось дыбыть" точные словесные портреты, и это, безусловно, усложняет розыск.
     Затем, еще раз предупредив о неразглашении, он ознакомил офицеров с последней очередной, совершенно секретной мерой по защите воинских документов от подделок немцами - показал им точку вместо запятой посреди фразы в одной из граф командировочного предписания.
     Бланки с этой специальной типографской опечаткой были задействованы вечером 31 июля, следовательно, все военнослужащие с документами, выданными в августе и не имеющими этого условного знака, подлежали немедленному задержанию.
     Показанное им для наглядности предписание офицеры рассматривали молча; каждый из них за дежурство проверял и регистрировал десятки и сотни таких документов, но никто не обратил внимания на эту точку.
     Во время беседы особист дважды сказал о личной ответственности присутствовавших и о необходимости предельно усилить бдительность.
     Следствием его визита, инструктажа и призывов к бдительности стало то, что только до полуночи в городе было задержано восемь человек, имевших некоторое сходство с описанными им лицами; всех их после проверки, проводившейся самим особистом, - он прочно занял один из кабинетов - пришлось отпустить.
     Об этом сегодня на совещании майор сказал как о недоработках в деятельности вверенной ему комендатуры. Потребовав в заключение от подчиненных самой высокой бдительности, он поднялся и сообщил:
     - Через десять минут выезжаем. Всем иметь при себе личное оружие и удостоверение на право проверки документов. Машина во дворе.
     Капитан спросил, когда, хотя бы предположительно, закончится "операция" и как скоро они освободятся, но майор этого не знал.
     Вместе с другими помощник коменданта вышел из кабинета. Офицеры хвалили костюм, щупали материал и со смехом интересовались: куда это он с утра так вырядился?.. уж не на "операцию" ли?.. Он отвечал рассеянно, думая о своем, - даже слушая майора, он усиленно соображал, как теперь лучше все устроить.
     Старик портной с обтерханным портфельчиком в руке, держа засаленную шляпу и растерянно озираясь, уже ждал в дежурной комнате. Пригласив его в свой кабинет, капитан торопливо открыл сейф и, вынув сложенный втрое кусок сукна, развернул его на столе.
     - О-о! - увидев ордена и медали, воскликнул старик и утер каплю с кончика носа.
     А капитан уже звонил в госпиталь, чтобы поздравить новорожденную и предупредить ее о возникших у него обстоятельствах.
     Девушка была занята в операционной, к телефону подошла ее подруга - одна из приглашенных на вечер, - и капитан сказал ей, что должен срочно отлучиться по делам службы, но сделает все, чтобы вернуться вовремя, и просил передать виновнице торжества его предварительные Поздравления.
     Старик между тем достал из портфельчика плоскую коробочку, открыл ее и, вдев нитку в иголку, в полной готовности ожидал.
     - К сожалению, сейчас не получится, - положив трубку, сказал капитан. - Я должен немедленно уехать. Срочное дело, - пояснил он, так как портной смотрел на него, не понимая. - Я зайду к вам в семь часов вечера. Вы будете дома в семь часов?.. Отлично!.. И еще у меня к вам большая просьба... Возможно, у меня будет туго со временем. А сегодня день рождения... одной девушки. Я договорился насчет букета... понимаете, цветы. Это рядом с вами. Вы не могли бы часов в пять сходить за ними и принести к себе?.. Я вас отблагодарю!
     Как только старик ответил согласием, капитан вынул сероватую сторублевку и положил на портфельчик. Старик взял бумажку, прежде чем спрятать во внутренний карман пиджачка, оглядел и с улыбкой заметил: капитан такой красивый, женщины, наверно, и так умирают - зачем же тратиться на цветы?
     За окном энергично сигналила машина. Помощник коменданта писал адрес на клочке бумаги, а старик, припомнив, невесело сказал, что он тоже однажды покупал цветы.
     - Только один раз? - удивился капитан.
     - Так, - подтвердил старик.
     Он пояснил, что было это сорок лет тому назад, в девятьсот четвертом году, цветы он покупал своей будущей жене и, вздохнув, сообщил, что ее убили немцы здесь, в Лиде, и детей его убили, и внука тоже.. Зачем он уцелел?
     Капитану стало жалко этого старого обездоленного человека, только раз в своей жизни покупавшего цветы, - сам он перед войной тратил на букетики и букеты для будущей актрисы значительную часть стипендии. И, вспомнив свое обещание, он поспешно достал из нижнего отделения сейфа консервы и сахар.
     Старик из вежливости отказывался, а капитан засовывал банки в его портфельчик, когда дверь распахнулась и на пороге вырос майор. Он взглянул на своего помощника, и лицо его перекосилось.
     - Вам что, требуется отдельное приглашение?.. Вы не слышите - вас ждут!
     - Товарищ майор, я должен заскочить переодеться. Я немного задержусь. Я не знал...
     - Никаких переодеваний! - возмущенно закричал майор. - Немедленно в машину! - приказал он и захлопнул дверь.
     Подумав секунды, капитан засунул в портфельчик сверток с орденами и медалями, предупредив:
     - Только не потеряйте!
     Затем схватил листок бумаги и быстро набросал несколько строк. Сложил пополам, сунул в конверт и написал наверху адрес.
     - Если я задержусь и до восьми часов меня не будет, убедительно прошу - отнесите цветы вместе с письмом вот по этому адресу. Это от вас недалеко. Я вам заплачу. И дам еще продуктов. Только, ради бога, побрейтесь и немного приоденьтесь! Там сегодня праздник - понимаете?.. Идемте!.. - Помощник коменданта на ходу засунул конверт старику в карман.
     А на аэродроме, куда мчались как по тревоге, пришлось проторчать без дела около трех часов. Им указали место невдалеке от отдела контрразведки, рядом по обе стороны также спали, лежали на траве, сидели и курили группы офицеров из частей по охране тылов фронта.
     Все складывалось до обидного нелепо. За время этого вынужденного безделья можно было не раз успеть переодеться, закончить с кителем и даже самому отобрать цветы для букета - но как отлучиться?.. Когда начнется "операция", никто толком не знал и не мог сказать; неизвестно было даже, для чего конкретно всех здесь собрали.
     Майор, комендант города, прихваченный, как оказалось, еще с ночи сильнейшим приступом своей болезни и оттого такой раздражительный и злой, с посеревшим, страдальческим лицом лежал отдельно, завернувшись в шинель, и, придерживая руками живот, тихонько кряхтел. Капитан - боясь запачкать, зазеленить костюм, он, не присев и на минуту, все время прохаживался возле своей группы, - наконец не выдержав, подошел к нему и, наклонясь, спросил, не может ли чем-либо ему помочь.
     - Оставьте меня в покое! - наморщась, не своим, плаксивым голосом проговорил майор.
     Без четверти двенадцать всем было приказано построиться, и тут же из светлого здания отдела контрразведки появилась группа офицеров. Возглавлявший ее маленький лобастый подполковник в длинной мешковатой гимнастерке, став перед строем, сделал последние, очевидно, наставления.
     Он говорил картаво, негромко, и слушали его в полной тишине. Речь его была толковой, деловито-немногословной, но упоминаниями о чрезвычайной важности мероприятия, о том, как коварен враг, о необходимости особой бдительности и личной ответственности каждого, повторяла вчерашние высказывания гарнизонного особиста и сегодняшние - коменданта города. Капитану, убежденному, что в армии все должно пониматься и выполняться с полуслова, без каких-либо повторений и рассусоливания, это, естественно, не понравилось.
     Поучений капитан не любил, как не любил и самого слова "бдительность". К тому же, как и большинство людей, он был совершенно убежден, что встреться ему в жизни шпион или диверсант - он тотчас распознал бы его.
     Подполковник не только внешне не был военной косточкой: он почти не употреблял повелительной формы, говорил то и дело "прошу", "пожалуйста", что также обличало в нем штатского, интеллигентного по природе человека.
     Особо он подчеркнул, что указания офицеров контрразведки все привлекаемые должны выполнять точно и без какого-либо промедления, и в заключение сказал:
     - Довожу до вашего сведения, что каждый, кто своими действиями прямо или косвенно поможет поимке разыскиваемых, будет сейчас же представлен к правительственной награде.
     Это капитана даже несколько покоробило. Он участвовал во многих тяжелых боях со значительно превосходящими силами противника и знал настоящую цену наградам. А тут попахивало принижением и профанацией, принижением высокого, священного: ловят трех или четырех человек, для чего собрали сотни людей, и при этом заранее обещают боевые ордена.
     Затем офицеров комендатуры отделили, и другой подполковник, из контрразведки, вполне строевого вида, вместе с по-прежнему страдавшим майором стал их распределять.
     Когда была названа фамилия помощника коменданта, подполковник, посмотрев в список, сказал:
     - Группа капитана Алехина.
     Но никто к помощнику коменданта не подошел, и никто не отозвался, и тогда подполковник сказал одному из стоявших рядом с ним офицеров:
     - Тут должен быть лейтенант из группы Алехина. Найдите его быстренько!
     Этот офицер подвел капитана к зданию отдела контрразведки, велел ждать, а сам отправился на поиски. Минут пять спустя из-за угла выскочил молоденький лейтенантик с красным, вспотевшим лицом, козырнул и, все еще прожевывая, заикаясь, проговорил:
     - Т-товарищ к-капитан, в-вы из к-комендатуры?.. Идемте с-со м-мной...
     На нижней губе у него в уголке рта прилип кусочек капусты, и капитан, не терпевший неряшливости даже в боевых условиях, еле удержался, чтобы не сделать ему замечание.
     Как и другие, они направились к площадке, где стояло десятка два автомобилей - в основном "виллисы" и "доджи", вымытые и надраенные, как на парад, что даже бросалось в глаза. У некоторых на лобовых стеклах виднелись пропуска "Проезд всюду!", положенные только высшему генералитету и оперативным машинам контрразведки.
     Миновав эти нарядные, вымытые машины, лейтенант подошел к старой, замызганной полуторке с облупившейся и стертой краской на бортах кузова, став на подножку, сунул голову в кабину и что-то зашептал шоферу. В ответ послышалось крепкое ругательство.
     Помощник коменданта не мог не оскорбиться: от него, капитана, занимавшего к тому же ответственную должность, секретили то, что доверялось сержанту-водителю. Скрепя сердце он залез в кузов и, подстелив носовой платок, поместился на ящике, но лейтенант тут же предложил сесть ниже, вскочил сам, машина рванула с места и помчала как на пожар.
     Поглядывая на часы, помощник коменданта не без волнения, которое, как и другие чувства, при желании умел скрывать, старался представить и сообразить, сколько времени займет то, что называлось "операцией", - к половине восьмого в любом случае надо бы вернуться в город.
     Мысли о встрече с Леночкой, о вечернем торжестве более всего занимали капитана, и настроение у него портилось с каждым часом. В такой день - нарочно не придумаешь! - он вынужден то лететь сломя голову, то болтаться без дела, выслушивать нескончаемые поучения и призывы к бдительности, трясясь в грязном кузове, ехать неизвестно куда в распоряжение какого-то капитана Алехина и - пожалуй, самое оскорбительное! - быть совершенной пешкой, находиться все время в полном неведении относительно своих дальнейших действий и назначения. Даже шоферу сообщали и доверяли больше, чем ему!
     Эта одуряющая тряска в мчавшей по булыжнику полуторке бок о бок с бочонком бензина и желторотым лейтенантом, которого тоже приходилось слушаться, и вовсе капитана раздражила. "Попался бы ты мне в городе, я бы тебя привел в христианский вид!" - не без злости думал он, краешком глаза оглядывая обшарпанные, должно быть, и не нюхавшие щетки кирзовые сапоги Блинова; покосившуюся звездочку на пилотке, расстегнутый воротничок и неразглаженную гимнастерку он успел заметить еще раньше, когда лейтенант только подошел к нему.
     Особистов капитан не любил, считая их привилегированными бездельниками и людьми с излишним самомнением. "Кантуются по тылам, - был уверен он, - да еще героями себя чувствуют!"
     Примерно то же самое, только простодушно и без всякого раздражения, думал о капитане и вообще о работниках комендатур Андрей Блинов.


   Глава 69. Оперативные документы

     ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     Егорову
     "Срочно!
     Сержант Гусев умер от полученных ранений и возникшего общего заражения крови сегодня, в 6ч. 25 мин. При проверке в батальоне его товарищи, шофера Агафонов, Туманян и Белодед, подтвердили сходство предъявленного им для опознания портсигара с тем, что имелся у Гусева, однако добыть доказательства полной идентичности не представляется возможным.
     Как выяснилось, портсигар Гусева в числе многих подобных был изготовлен в начале этого года старшиной по прозвищу "Коляныч" (предположительно - от имени Николай), механиком 294-го Отдельного Ремонтно-Восстановительного батальона, который прошлой зимой дислоцировался под Гомелем по соседству с частью, где служил Гусев. Как нами установлено, в настоящее время 294-й ОРВБ находится в районе Сувалок, куда тем же самолетом и отправлен опознаваемый портсигар для предъявления его старшине по прозвищу "Коляныч".
     Логинов".

     ШИФРОТЕЛЕГРАММА
     "Весьма срочно!
     Платонову
     Задержанных Вами без документов неизвестных, двое из которых по признакам словесного портрета имеют сходство с фигурантами чрезвычайного розыска, для установления личности необходимо срочно доставить в Лиду.
     Немедленно перевезите всех троих под надежной охраной на Молодечненский аэродром, где в ближайшие полчаса совершит посадку высланный нами "Дуглас" (бортовой - 207).
     Поляков".

     ЗАПИСКА ПО "ВЧ"
     "Весьма срочно!
     Егорову
     Сообщаю для сведения приказание Нач. Генштаба Красной Армии No..... от 19.08.44 г.
     "При подготовке и проведении специальных мероприятий в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов имели место следующие недопустимые факты:
     1. Из-за нераспорядительности и халатности интендантских служб 91-й армии подразделения войск НКВД 1-го Белорусского фронта по прибытии к месту назначения после трехсоткилометрового пути в течение четырех часов не могли получить горячего котлового питания.
     2. При движении автоколонны 18-го Краснознаменного погранполка в результате поломки вышла из строя одна из машин. Командир 376-й гвардейской танковой бригады гвардии подполковник Фильченков, несмотря на мою директиву No...... от 18.08.44 г., с которой он был ознакомлен, и требование представителя контрразведки выделить транспортную машину взамен сломавшейся категорически отказался.
     3. Нач. Отдельного фронтового склада ГСМ5 No 1354 капитан Сухаревский отказался отпустить бензин автоколонне маневренной группы войск НКВД 1-го Белорусского фронта, мотивируя свои действия отсутствием у старшего группы форменных требований НКО на горючее. Заправка автомашин была произведена с опозданием, лишь после вмешательства вышестоящего командования.
     Эти факты могли иметь место только вследствие недопонимания отдельными офицерами всей важности проводимых специальных мероприятий и безответственного отношения к директиве Генштаба No..... от 18.08.44 г.
     Приказываю:
     1. Заместителя командующего 91-й армией по материально-тыловому обеспечению полковника Аверьянова за нераспорядительность подчиненных ему служб от занимаемой должности отстранить и откомандировать в распоряжение Управления кадров тыла Красной Армии для назначения с понижением.
     2. Командира 376-й гвардейской танковой бригады гвардии подполковника Фильченкова за невыполнение директивы Генштаба No..... от 18 августа 1944 года, в результате чего взвод 18-го Краснознаменного погранполка вынужден был добираться на попутных и прибыл к месту назначения позже, чем следовало, от занимаемой должности отстранить и откомандировать в распоряжение командующего БТ и MB6 фронта для назначения с понижением.
     3. Нач. Отдельного фронтового склада ГСМ No 1354 капитана Сухаревского, в результате самоуправства которого подразделения войск НКВД 1-го Белорусского фронта задержались в пути и прибыли к месту назначения с опозданием на 1 ч. 20 мин., от занимаемой должности отстранить, понизить в звании до лейтенанта и назначить командиром взвода в одну из частей фронта.
     Считаю необходимым еще раз обратить внимание всех командиров соединений и частей 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов на то, что в связи с проводимыми в тылах этих фронтов специальными мероприятиями все указания и требования представителей военной контрразведки должны выполняться беспрекословно и без малейшего промедления. Любые задержки и проволочки будут расцениваться как невыполнение боевого приказа со всеми вытекающими отсюда последствиями.
     Антонов".
     С настоящим приказанием ознакомьте начальников органов контрразведки фронта. О всех случаях промедления с выделением людей и техники, а также о недостатках в материально-тыловом обеспечении проводимых мероприятий докладывайте немедленно.
     Колыбанов".


   Глава 70. Будем действовать вместе

     За Шиловичами после поворота влево Андрей приказал Хижняку сбавить ход и стал высматривать ориентиры, сообщенные Алехиным. Большую старую стодолу он увидел издалека, а немного погодя и два сросшихся дуба; от них следовало, двигаясь строго по перпендикуляру, подойти незаметно к тому месту на опушке, где углублялась в лес заросшая дорога.
     Как только они поравнялись с этими деревьями, Андрей застучал в заднее стекло кабины.
     - С-сходим! - сказал он и, не дожидаясь, когда полуторка остановится, соскочил на обочину.
     Помощник коменданта поднялся и не торопясь выпрыгнул из машины; за всю дорогу он и слова не вымолвил.
     Сунув голову в кабину, Андрей, согласно указаниям Алехина, велел Хижняку проехать вперед в Каменку и быть там до шестнадцати тридцати, а к семнадцати часам вернуться и ждать с машиной где-нибудь здесь, но к старой, заброшенной стодоле, которую они только что миновали, ни в коем случае не приближаться - об этом особо предупредил Алехин.
     Пока Андрей наставлял Хижняка, помощник коменданта, разминая отсиженные ноги, отошел на десяток шагов назад, осмотрел свой костюм, поправил складки на шароварах и заложил руки за спину.
     - Идемте, - сказал ему Андрей. - Т-только с-совер-шенно н-незаметно...
     - То есть как незаметно? Может, лечь и ползти по-пластунски? - вдруг сильным мелодичным голосом язвительно спросил капитан.
     - Если п-потребуется... - покраснев, проговорил Андрей и почувствовал в эту минуту, что вполне разделяет отношение Таманцева к прикомандированным.
     Они двинулись кустарником к лесу, и помощник коменданта беспокоился, как бы не зазеленить или не разодрать о какой-нибудь сучок свой замечательный новенький костюм, а Блинов, не менее озабоченный совсем иным, то и дело останавливался и, подав ему знак - приложив палец к губам, - напряженно прислушивался.
     На пути оказалась большая поляна, и, чтобы не выходить на открытое место, пришлось сделать немалый крюк. Затем кустарник вовсе кончился, они находились метрах в пятидесяти от указанного Алехиным места, но от леса их отделяла полоса мелкорослого, ниже пояса чапыжника, обойти ее было невозможно: она тянулась в обе стороны насколько хватал взгляд, и Андрей старался сообразить, как же преодолеть ее незаметно.
     - П-придется п-ползти... - после некоторого раздумья огорченно сказал он и в то же мгновение увидел, как на опушке в просвете уходившей в чащу дороги неожиданно, словно из земли выросши, появился Алехин. Не выходя на открытое место, он подзывал их энергичными жестами - мол, быстрее сюда!
     Когда, миновав чапыжник, они очутились возле него, под прикрытием деревьев, он, оглядывая помощника коменданта, приветливо представился:
     - Капитан Алехин... Вы из комендатуры?
     - Помощник коменданта города! - с достоинством уточнил капитан.
     - Очень рад... Будем действовать вместе. Андрей начал объяснять, почему они опоздали, но Алехин остановил его. Помощник коменданта в это время достал из кармана коробку самого настоящего "Казбека", какого Андрей не видел, наверное, с начала войны, взял папиросу и, разминая ее пальцами, небрежным жестом протянул коробку Алехину.
     - Благодарю! - отказался Алехин.
     Андрей почему-то подумал, что помощник коменданта и ему предложит папиросу, однако этого не случилось. Капитан опустил коробку в карман, постучал мундштуком папиросы о розовый полированный ноготь большого пальца и, обнаружив затем, что зажигалка осталась в старом обмундировании, вопросительно посмотрел на Алехина, и тот понял его взгляд.
     - Костя, - оборачиваясь, сказал он, - спички. Из кустов орешника со стороны опушки вылетел брошенный чьей-то сильной рукой коробок спичек и упал около офицеров. Кто такой Костя, Андрей не знал, но сообразил, что тот, очевидно, ведет наблюдение: просматривает подступы от шоссе к лесу.
     Подняв коробок, Алехин зажег спичку и протянул ее помощнику коменданта. Затем, предупредив, что разговаривать в лесу можно только шепотом, стал объяснять, что им конкретно предстояло.
     - Как вам известно, - сказал он вполголоса капитану, - разыскивается группа, представляющая значительную опасность для Действующей армии... По имеющимся предположениям, они могут сегодня во второй половине дня появиться здесь, в лесу. На путях их вероятного движения внутри массива будут устроены засады - в одной из них мы и будем с вами участвовать... Наша задача: проверка под видом комендантского патруля, в определенной обстановке, - подчеркнул Алехин, - всех проходящих мимо нас по той дороге...
     - Что означает - "в определенной обстановке"? - спросил помощник коменданта.
     - Засада с подстраховкой. На месте вы все поймете... Последовательность проверки: сначала основные документы - удостоверения личности и командировочные предписания. Затем второстепенные: расчетные и вещевые книжки, продовольственный аттестат, быть может, наградные удостоверения и другие документы... После этого необходимо ознакомиться с содержимым вещевых мешков проверяемых или другого багажа...
     - То есть как "ознакомиться"?.. Вы хотите сказать - обыскать? - переспросил помощник коменданта.
     - Нет. Так сказать я не хочу, а делать тем более. Этого надо постараться избежать. Мы попросим их самих предъявить свои вещи для осмотра.
     - Выходит, обыск на добровольных началах... А в смысле закона?.. Это положено?
     - Да, разрешено... Это необходимость... Я имею официальные указания, - осторожно заметил Алехин.
     "А я таких указаний не имею", - хотелось заявить капитану, но он этого не сказал, а спросил:
     - Какова моя роль? Что лично я должен делать?
     - Что делать?.. Представитесь официально - назовете свою должность и фамилию - и попросите предъявить документы для проверки. Вы приглашены, чтобы мы действительно выглядели комендантским патрулем. - Алехин улыбнулся. - Если они знают вас в лицо - а такая возможность не исключена: они были в Лиде, - чтобы все выглядело как можно правдоподобнее. В момент проверки они должны быть убеждены, что имеют дело с комендантским патрулем и что нас всего двое.
     - Правдоподобно... - Капитан чуть усмехнулся, одними губами. - Но офицерские наряды посылаются только в черте города.
     - Об этом знают немногие. А потом, бывают исключения: выезды на чепэ, целевые проверки и тому подобное. Так что это несущественно... - Алехин посмотрел на капитана и продолжал: - Значит, проверяем основные документы, потом - второстепенные, а затем и вещи...
     - Это тоже моя обязанность?
     - Нет. Вы как старший наряда предложите им предъявить для осмотра вещмешки или чемоданы - что у них будет - и показать содержимое. Остальное делаю я. А вы должны страховать от возможного нападения, как это положено и при комендантской проверке. На месте я вам покажу все в деталях...
     - Вы сказали, что мы будем вдвоем, а лейтенант? - Помощник коменданта указал взглядом на Блинова.
     - Его с нами не будет. Он должен подстраховывать со стороны, из засады. А мы будем вдвоем. Да, я обязан вас предупредить: во время проверки с первой минуты и до самого конца требуется предельное внимание и осторожность...
     - Знаю, - поморщился капитан. - Мне уже говорили.
     - Возможно, я в чем-то и повторяюсь, но я должен вам пояснить... Цель наших усилий: взять их с поличным или заставить проявить себя... Для того и проверка с подстраховкой из засады... Зачем это делается?.. Понимаете, при поимке врага случается и так - ни обыск, ни последующие допросы ничего не дают...
     - Насчет обысков и допросов, - усмехнулся помощник коменданта, - вам, безусловно, виднее...
     - Почему я вас предупреждаю о необходимости максимальной осторожности? - продолжал Алехин, будто не замечая язвительной реплики капитана. - Мы с вами будем своего рода живой приманкой... Понимаете, они видят перед собой всего двоих, а о тех, кто в засаде, и не подозревают... Место там безлюдное... Таким образом мы как бы провоцируем их, создаем им условия проявить себя, показать свою истинную суть...
     - И как... в чем же она может проявиться?
     - Если это враг, скорее всего они попытаются нас убить.
     - Да, перспективка не из приятных, - с улыбкой заметил помощник коменданта. - Но она неоригинальна: на войне убивают - такова жизнь!.. Обязанности свои понял... Мне только немного неясно... Допустим, мимо вашей засады кто-то проходит... И мы... вы их обыскиваете... А если они совсем не те, кто вам нужен?.. Если это честные советские люди? Тогда что?
     - Придется извиниться.
     - И только?
     - А что тут еще можно сделать?
     - Не знаю. Это уж по вашей части. Лично я с подобной проверкой сталкиваюсь впервые!
     Капитан затянулся папиросой, и оба помолчали, думая каждый о своем.
     ... В отношениях с прикомандированными армейскими офицерами нередко возникали неясности, если даже не двусмысленность. Их привлекали для выполнения определенных ограниченных функций, для совершения второстепенных, вспомогательных действий, и сообщать им суть дела не разрешалось. Для того были основательные не только формальные соображения, но производило такое умолчание на людей гордых и самолюбивых не лучшее впечатление. Преодолеть это старались подчеркнуто-уважительным обращением, что и делал в эти минуты Алехин.
     Ему требовалось высказать помощнику коменданта еще кое-какие наставления, однако, почувствовав неблагоприятную, с язвительностью, реакцию, он умолк, решив немного повременить и продолжить разговор по дороге или уже на месте. Он сразу понял, что капитан - человек с характером, точнее с норовом, и ладить с ним будет непросто, а противопоставить этому можно только добродушие и вежливость, столь облегчающую отношения между людьми.
     Когда, докурив, помощник коменданта бросил папиросу, Алехин, подобрав окурок, сунул его в землю под орешину. Капитан посмотрел, поджал губы, но ничего не сказал.
     - Костя! - оборачиваясь, позвал Алехин. - Мы возьмем спички?
     - Ну что с вами поделаешь... - лениво и вроде неохотно ответили из кустов.
     Стоя немного в стороне, Блинов продолжал присматриваться к капитану. Помощник коменданта был на полголовы выше Алехина, значительно темнее волосами, но светлее лицом - свежевыбритым, чистым и гладким - и несравненно представительней; его стройной, горделивой осанке мог позавидовать любой офицер. И голос у него был выразительный, мужественный, удивительно приятный. "Такие нравятся женщинам, - подумал Андрей. - И вообще производят впечатление... Да-а! Где же я его видел?.."


   Глава 71. Алехин, Егоров и другие

     Немного погодя заброшенной травянистой дорогой они шли в глубь леса - Алехин и капитан бок о бок, Андрей в трех шагах позади.
     День выдался ведренный, теплый, однако если в Лиде было сухо, то здесь недавно пролил дождь, в тени омытых им деревьев было прохладно и сыро; пахло лесом и прелью. Солнце, проникая сквозь редкие просветы в листве, тысячами искринок сверкало на мокрой, росистой траве.
     Приехав сюда утром одновременно с другими розыскниками Управления контрразведки фронта - Поляков отправил в лес почти всех офицеров своего отдела, - Алехин вместе с Таманцевым выбрал место для засады на порученной им дороге и, возвратясь на опушку, отправился к старой пустующей стодоле, которую он сам посоветовал Полякову использовать для размещения штаба руководства войсковой операцией.
     Подступы к этому бесхозному строению - владельцы хутора вместе с хатой были сожжены немцами за связь с партизанами - на значительном расстоянии охранялись спрятанными на местности автоматчиками: Алехина остановили, и ему пришлось предъявить документы лейтенанту в форме пограничника.
     Вокруг стодолы кустились заросли крапивы, было совершенно безлюдно и запустело, однако на земле перед входом виднелись свежие следы подъезжавших сюда "студебеккеров", и когда Алехин, проскользнув в щель между половинками ворот, ступил внутрь, он разглядел в царившей там полутьме человек тридцать.
     Посредине прямо перед ним возле походного столика с какими-то бумагами стояли и разговаривали несколько генералов, и среди них в центре - Егоров. За их спинами, соблюдая некоторую дистанцию, двумя раздельными полукругами располагались офицеры.
     Вдоль стен уже были развернуты радиостанции, в том числе справа две - большой мощности для прямой связи с Москвой; угол рядом с ними был отгорожен плащ-палатками - для шифровальщиков; над каждой рацией и там, в углу, неярко светили от аккумуляторов маленькие автомобильные лампочки.
     В отличие от других генералов Егоров был в хлопчатобумажном обмундировании - на поношенной, старого образца, с отложным воротником гимнастерке отсутствовали погоны - и в яловых сапогах. Алехину вспомнилось, как два месяца тому назад, перед началом наступления, Егоров в этом самом обмундировании выезжал с ним и Таманцевым на операцию в одну из дивизий.
     Тогда осуществлялась "зеленая тропа" по весьма ответственной радиоигре, и генерал счел необходимым присутствовать лично. Переходили трое, в том числе один свой; для создания иллюзии правдоподобности их следовало обстрелять, при этом Таманцев должен был из ручного пулемета при свете ракеты для той же правдоподобности хотя бы одного из двух чужих ранить, что сделать за время пятисекундной вспышки совсем не просто.
     О появлении Егорова на передовой в генеральской форме не могло быть и речи. Чтобы не привлекать внимания, он еще по дороге в машине надел на эту самую гимнастерку даже не капитанские, как предлагал Алехин, а лейтенантские погоны своего адъютанта и затем в течение суток исправно играл роль младшего офицера: строго по уставу отвечал всем, кто был "старше" его по званию, таскал за Таманцевым вещмешок с дисками от пулемета и продуктами, проворно вставал, когда к нему обращался Алехин или командир батальона, на участке которого должны были тропить в ту ночь немецкие агенты - два действующих и один бывший. Таманцев же так вошел в образ, что покрикивал на генерала как на подчиненного.
     Все тогда получилось как нельзя лучше, в памяти же Алехина остался маленький курьезный эпизод. Вечером командир батальона, совсем юный капитан, когда Егоров вышел из блиндажа, с язвительной улыбкой заметил:
     - Такой молодой - всего пятьдесят лет! - и уже лейтенант! Что же с ним будет к шестидесяти?.. Наверняка старшего получит!..
     Интересно, что Егоров, смеявшийся над различными приметами розыскников, не менее суеверных, чем летчики или моряки, смеявшийся над предрассудками относительно понедельников и тринадцатого числа, во время всех ответственных мероприятий или операций непременно надевал эту самую хлопчатобумажную гимнастерку, в которой он начинал войну.
     Появление в стодоле Алехина было замечено, и Егоров, повернув голову, увидел его, но ничего ему не сказал, а, обращаясь к полноватому генералу в брюках навыпуск, продолжал:
     - Поймите меня правильно, товарищ комиссар... При всем уважении к вашей должности и вашим полномочиям я не могу не возражать против действий, которые считаю преждевременными и рискованными для дела! Вопрос решается в Москве и...
     - Не будет у вас завтрашнего дня, не будет! - с сильным кавказским акцентом закричал полноватый; это был заместитель Наркома внутренних дел, по званию - комиссар госбезопасности, принятый сначала Алехиным за генерал-полковника. - Вы просто недопонимаете, насколько серьезна обстановка!
     - Ответ Ставки должен поступить с минуты на минуту... - упрямо сказал Егоров.
     - Не стройте иллюзий - он будет отрицательный! Если вы действительно верите в возможность отсрочки, ваша наивность поразительна!.. Мы не можем и не будем держать здесь людей сутками! У нас своих дел по горло!
     Егоров и комиссар госбезопасности стояли друг перед другом, уединиться здесь было негде, и они спорили, не стесняясь присутствия подчиненных.
     Алехин пришел посоветоваться с Поляковым, согласовать с ним некоторые детали предстоящих действий, но подполковника среди скученных в стодоле офицеров и генералов не было.
     Суть спора Егорова с комиссаром госбезопасности Алехин, как только сообразил, кто тот такой, себе уяснил, правда в общих чертах, приблизительно; в действительности же дело обстояло так.
     На рассвете собранные в Вильнюсе автомашины и подразделения, предназначенные для войсковой операции в районе Шиловичского массива, по указанию Егорова передислоцировали в Радунь и Вороново. Таким образом было достигнуто состояние "плюс один", то есть полная готовность в течение часа начать операцию. Как только об этом стало известно в Москве, от Егорова начали требовать ее незамедлительного осуществления.
     В очередном, третьем за сутки разговоре по "ВЧ" с начальником Главного управления контрразведки Егорову удалось обосновать целесообразность отсрочки начала операции до семнадцати ноль-ноль, и на какое-то время все вроде успокоились.
     Однако с прибытием из Москвы заместителя Наркома внутренних дел обстановка сразу же обострилась. Выслушав прямо на поле аэродрома доклад Егорова, он сказал, что в руководстве розыском налицо "нерешительность" и "опаснейшее промедление". Естественно, ему хотелось, чтобы его присутствие в Лиде ознаменовалось активными решительными действиями, самой значительной акцией в этом плане была бы крупная войсковая операция, и, ссылаясь на свои полномочия, он потребовал ее немедленного проведения.
     Его энергично поддержали не только прилетевшие с ним генералы, но и начальник войск по охране тылов фронта генерал Лобов, а также командиры погранполков и трех маневренных групп, прибывших с других фронтов.
     Все эти люди относились к одному ведомству - Наркомату внутренних дел; Егоров же и Мохов представляли собой контрразведку Наркомата обороны, но речь шла вовсе не о межведомственных разногласиях.
     У оппонентов Егорова - и он это понимал - была обоснованная деловая позиция. Подчиненные им части, переброшенные, как правило, за сотни километров и оторванные от выполнения своих непосредственных боевых задач: борьбы с националистическим подпольем, бандами и остаточными группами немцев, охраны важных объектов, несения контрольно-заградительной службы на коммуникациях и тому подобного, - с рассвета находились в состоянии полной готовности провести войсковую операцию, а ее - по предположительным соображениям - пытались отложить. И тысячи людей, необходимые в других тыловых районах, вынужденно бездействовали.
     Зараженные уверенностью Полякова, что разыскиваемые сегодня или в крайнем случае завтра появятся в Шиловичском лесу, Егоров и Мохов, будучи в абсолютном меньшинстве, упорно отстаивали свою точку зрения. В конце получасового спора, уже в кабинете заместитель Наркома, человек восточного темперамента, разгоряченный их несогласием, заключая разговор, заявил:
     - Вы понимаете, как все это будет выглядеть, если ваши предположения не подтвердятся?.. Могу вам сказать: как преступная нерешительность и промедление, граничащее с саботажем!.. Вы занимаетесь розыском тринадцать суток - две недели! - а что в результате?.. Баран начихал!.. Может, вы еще столько же собираетесь здесь возюкаться?.. Не выйдет!.. - возмущенно вскричал он. - Мы стянули к вам более семи тысяч человек, и держать их без дела даже лишний час - преступно!.. Ваши предположения не могут служить оправданием для подобного опаснейшего промедления!.. Войсковая операция нужна в первую очередь вам и Главному управлению контрразведки, так давайте ее проводить! - Он посмотрел на часы, затем перевел взгляд своих агатовых, маслянисто блестевших глаз на прибывших с ним генералов и как бы и от их лица сказал: - Мы не можем оставаться сторонними... безучастными наблюдателями. Обстоятельства чрезвычайные, и я вынужден... - это мой долг, моя обязанность! - данной мне властью, независимо от ваших соображений, распорядиться безотлагательно приступить к операции!..
     По своему положению он был не ниже начальника Главного управления контрразведки, причем почти все подразделения, собранные в Лиде, Радуни и Вороново, подчинялись по принадлежности ему, а не командованию фронта, и отдать такое приказание он вполне мог.
     Тогда-то Егоров и сообщил как бы конфиденциально, что обратился в Ставку с мотивированной просьбой об отсрочке операции более чем на сутки - до семнадцати ноль-ноль завтрашнего дня. И поскольку, мол, вопрос решается в Москве, быть может, лично Верховным Главнокомандующим, он не считает возможным, да и другим не советует форсировать события.
     Собственно, никуда он еще не обращался: хотя такая шифровка по настоянию Полякова была составлена, Егоров, не желая действовать "через инстанцию", через голову своего непосредственного начальства, ее не подписал. Теперь он вынужденно это сделал, и спустя минуты ее уже передавали в Ставку, а копию - Колыбанову.
     Егоров знал, что Верховный, работавший по ночам до утра, встает не раньше полудня, и шифровку Егорова ему могли доложить только спустя еще примерно час. Даже если бы ответ последовал без промедления, каким бы он ни был, в любом случае выигрывалось некоторое время.
     Как и ожидал Егоров, его сообщение, что вопрос решается в Москве, ослабило давление со стороны прибывших, хотя заместитель Наркома сразу заявил, что Ставка, несомненно, ответит отказом. Часа два прошли относительно спокойно, однако, когда уже разгрузились здесь, в стодоле, спор и разногласия возникли опять.
     Ехали по соображениям маскировки под наглухо задраенными тентами, в кузовах двух набитых до отказа "студебеккеров", причем здесь их загоняли задом в ворота, чтобы прибывших со стороны никто не увидел. По той же причине Егоров еще в Лиде предупредил, что даже по нужде не разрешит никому до вечера выйти из стодолы.
     Кажется, предусмотрели все, но, как нередко случается в подобных необычных обстоятельствах, что-нибудь второстепенное обязательно упускается. На этот раз не подумали, что всем нужно на чем-то сидеть. Стульев и табуреток хватило для радистов и шифровальщиков, остальным приходилось стоять. Единственный оставшийся свободным стул Егоров поставил для заместителя Наркома, но тот, видимо из солидарности с другими генералами, на него не сел.
     Людям было неудобно, жарко, ко всему прочему, самого старого, совершенно седого генерала с планкой четырех орденов Красного Знамени и знаком "Почетный чекист" на габардиновом кителе в душновато-спертом, пахнувшем сеном воздухе стодолы сразу же охватило астматическое удушье. С багрово-синим лицом он стоял, опираясь руками на стол, давился сиплым кашлем, задыхался, слезы катились у него из глаз, но он упрямо не желал или не мог ни выйти, сняв фуражку и китель, из стодолы, как предлагал ему Егоров, ни сесть, на чем настаивал заместитель Наркома.
     Этот генерал в разговоре на аэродроме высказал оригинальные, весьма толковые соображения, чем сразу понравился Егорову, и тот его теперь искренне жалел.
     Как только рации были развернуты и отлажена связь, хлынул поток сообщений, и пятеро привезенных сюда шифровальщиков заработали с полной нагрузкой.
     Егоров ушел к ним в угол, за плащ-палатки, и прямо с рабочих листов, не дожидаясь окончания расшифровки, читал радиограммы, поступившие за последние полтора часа на его имя в Лиду и переданные теперь сюда.
     Командующий фронтом и маршал, представитель Ставки, запрашивали, необходима ли еще какая-либо помощь людьми и техникой; такой же вопрос содержался в шифротелеграмме начальника Генерального штаба. Из Москвы требовали подтвердить, обеспечены ли все привлеченные к розыску и войсковой операции усиленным питанием по нормам летного состава ВВС Красной Армии, требовали различные сведения отчетного характера.
     Все эти сообщения Егоров просмотрел на рабочих листах мельком, как не представляющие интереса. Маховик огромного механизма чрезвычайного розыска был раскручен вовсю, и никакая дополнительная помощь, никакие новые люди и техника уже не могли бы что-либо существенно изменить или даже усилить.
     Огорчило Егорова то, что не было ничего непосредственно от Полякова. Подполковник остался в отделе контрразведки на аэродроме, чтобы встретить начальника Главного управления контрразведки и, докладывая о ходе розыска, убедить его в необходимости отсрочить на сутки войсковую операцию. Эту трудную и малоприятную миссию он взял на себя сам, и Егоров с признательностью согласился, хотя они оба одинаково сомневались в ее успехе. Каким бы ни оказался результат, Егоров знал, что Поляков будет отстаивать свою точку зрения с поразительным безразличием к возможным последствиям своего упорства.
     Туда, в Лиду, к Полякову, сходились все до единой нити розыска. Со вчерашнего дня он получал и переваривал непрерывный поток информации, и в первую очередь донесения о результатах действий сотен оперативно-розыскных групп и всеохватывающей контрольно-проверочной службы, о состоявшихся задержаниях и всех событиях и подозрительных происшествиях в тылах фронта и на передовой. Из этого вороха сообщений Поляков должен был отобрать все заслуживающее внимания и по каждому случаю не мешкая принять безошибочное решение. Он, Поляков, как никто другой, ощущал усилия многих тысяч людей, ощущал пульс всех мероприятий, проводимых в полосе фронта от Вязьмы и до Восточной Пруссии.
     На Полякова Егоров надеялся более всего. В эти небывало напряженные сутки от оперативного мышления подполковника, от его чутья и умения организовать и направить розыск зависело больше, чем от всех маршалов и командующих, вместе взятых, и потому молчание Полякова не только огорчило, но и несколько обеспокоило Егорова.
     Указав начальнику шифровального отделения, кому и что ответить, Егоров вернулся к генералам. Старик-астматик страдал по-прежнему; остальные, будучи не в состоянии ему чем-либо помочь, из деликатности старались не смотреть в его сторону.
     Егоров снова предложил ему выйти на свежий воздух, но тот, не соглашаясь, упрямо замотал головой.
     "Обстановочка! - заметил про себя Егоров. - Зачем его сюда привезли?.. Зачем они все сюда приехали - сидели бы себе в Лиде... Здесь вполне хватило бы Лобова и десятка офицеров..."
     В душе он ругал себя за непоследовательность, стыдился, что смалодушничал и, выступая против войсковой операции - в ближайшие полтора суток, - поддался все же влиянию заместителя Наркома и поехал сюда. Зачем - руководить розыском из Лиды было несравненно удобнее, к тому же здесь ему особенно недоставало Полякова.
     - Мы что же, так и будем все время стоять? - недовольно спросил один из генералов, затучнелый, с пышными, чуть вислыми усами; одетый в застегнутый на все пуговицы мундир, он то и дело вытирал платком потное лицо.
     - Станет невмоготу, сядем на землю, - не то в шутку, не то всерьез ответил Егоров.
     Он только что приказал передать в Лиду, чтобы со "студебеккерами", в которых часа через два должны были приехать начальник Главного управления контрразведки и заместитель Наркома госбезопасности, привезли и стулья, и в смятении представлял себе, что здесь будет твориться, когда в этом большом, но все же не резиновом строении окажется человек пятнадцать генералов и полсотни офицеров из трех различных ведомств, не считая радистов и шифровальщиков.
     - Даже такую элементарную вещь не предусмотрели, - с раздражением сказал заместитель Наркома. - Удивительное недомыслие!
     Позаботиться о стульях и табуретках надлежало какому-нибудь лейтенанту из отдела контрразведки авиакорпуса, а никак не Егорову, и хотя упрек адресовался, очевидно, ему, он разумно промолчал.
     Заместитель же Наркома, посмотрев на часы, сказал, что в ожидании ответа, который-де наверняка будет отказным, теряется драгоценное время и что "промедление подобно смерти" в первую очередь для Егорова и Мохова. Егоров не желал спорить и, как бы подтверждая правильность этих слов, согласно покачал головой. Тогда затучнелый генерал, высказавший недовольство, что всем приходится стоять, заявил заместителю Наркома, что если из подчиненных ему погранполков забрали для операции все, что возможно, и затребовали маневренные группы даже с других фронтов, то из армейских частей взяли в несколько раз меньше, и характеризовал это как "возмутительный произвол". При этом, явно нервничая, он все время беспокойно трогал пальцами свои усы, будто именно они могли теперь пострадать от произвола контрразведки, и, ощупывая их, он как бы желал убедиться, что они еще на месте. Мохов, не выдержав, ему возразил, и опять возник спор, во время которого и появился Алехин.
     После того как заместитель Наркома заявил, что у них своих дел по горло и они не станут держать здесь людей сутками, Егоров, проговорив: "Извините, товарищ комиссар..." - отошел к Алехину.
     - Ты ко мне?
     - А подполковник... - несмело начал Алехин, стесненный присутствием стольких генералов и старших офицеров.
     - Подполковник в Лиде. И скорее всего сюда не приедет. Ко мне вопросы есть?
     Алехин посоветовался бы и с начальником Управления - следовало согласовать отдельные детали, касающиеся засады, но уединиться здесь было негде, выйти с ним из стодолы - нельзя, шептаться же при всех - неудобно.
     Он не успел произнести слово "нет". Начальник войск по охране тыла фронта генерал Лобов сказал что-то вполголоса заместителю Наркома, и тот, глядя на Алехина агатовыми, маслянисто блестевшими глазами, своим неправильным, кавказским говором громко спросил:
     - Это что - старший группы, которая работала по делу?
     - Извините, товарищ комиссар... - быстро поворачиваясь, вступился Егоров, угадавший по тону заместителя Наркома, что сейчас начнется неприятный, а главное, никчемный разговор с упреками, обвинениями и, возможно, разносом. - Одну минуту...
     Он увидел страшное, с выпученными глазами и набухшими венами лицо генерала-астматика, его раздувшуюся от напряжения багровую шею. Вцепясь в край столика, старик судорожно хватал ртом воздух. Два полковника из Москвы поддерживали его под руки и, кажется, пытались усадить, чего делать как раз не следовало. Не в силах из-за удушья ничего сказать, он немо сопротивлялся; котелок с водой, который перед ним поставили, опрокинулся, и вода залила бумаги.
     Разногласия в присутствии подчиненных и этот мучившийся упрямый старик, непривычные для прибывших из Москвы неудобства полевых условий и возраставший разлад - обстановка становилась нервозной, нерабочей, совершенно нетерпимой. Нужно было не мешкая что-то предпринять.
     Егоров посмотрел на стоявших ближе к нему офицеров контрразведки - своего адъютанта и капитана с авиационными погонами - и, указывая взглядом на задыхавшегося генерала, распорядился:
     - Помогите генералу!.. Снимите с него фуражку и китель и вынесите его сейчас же на свежий воздух!..
     Он почувствовал, что они колеблются, - как им, младшим офицерам, раздевать генерала, к тому же не своего, незнакомого, - и, не сумев сдержаться, с искаженным бешеной яростью лицом закричал так, что от неожиданности испуганно вздрогнул даже заместитель Наркома:
     - Вы-паал-нять!!!
     В наступившей мгновенно тишине - стало слышно, как работали на ключах радисты, - Егоров, возбужденно дыша и растирая затылок, повернулся к Алехину и приказал:
     - Если вопросов нет, немедленно возвращайтесь на место!
     За его спиной капитан-летчик и адъютант, отстранив московских полковников, уже стаскивали габардиновый китель с задыхавшегося генерала. Алехин, несколько оторопев от столь впечатляющей картины, поднял руку к пилотке, чтобы отойти; в это мгновение Егоров окончательно овладел собой и, протягивая ему свою массивную ладонь, добавил:
     - Я надеюсь на вас... Действуйте!..

Продолжение следует...


     1  Так в документе. Правильно - Героем Советского Союза  обратно к тексту
     2 Зеленая тропа (или "тропить зеленую", просторечие - "зеленка") - термин агентурной разведки; переход линии фронта, осуществляемый обычно на стыке частей или соединений, преимущественно ночью, в темноте или же в сумрачную, ненастную погоду. Во время Отечественной войны - второй по значению (после парашютирования) способ заброски вражеской агентуры в тылы советских войск и основной способ возвращения немецких агентов после выполнения задания  обратно к тексту
     3 Стрельба по-македонски - стрельба на ходу из двух пистолетов (или револьверов) по движущейся цели  обратно к тексту
     4 САБ - светящая авиационная бомба, предназначенная для освещения местности  обратно к тексту
     5 ГСМ - горючее и смазочные материалы  обратно к тексту
     6 БТ и MB - бронетанковые и механизированные войска  обратно к тексту

   По понедельникам:
    Владимир Богомолов
    "Момент истины (В августе сорок четвертого)"

     "Момент истины" - самый знаменитый в истории отечественной литературы роман о работе контрразведки во время Великой Отечественной войны. Этой книгой зачитывались поколения, она пользовалась - и продолжает пользоваться бешеной популярностью. Она заслуженно выдержала девяносто пять изданий и в наши дни читается так же легко и увлекательно, как и много лет назад.


   С 23 августа в рассылке по четвергам:
    Алексей Черкасов
    "Сказания о людях тайги. Хмель"

     Знаменитая семейная сага А.Черкасова, посвященная старообрядцам Сибири. Это роман о конфликте веры и цивилизации, нового и старого, общественного и личного... Перед глазами читателя возникают написанные рукой мастера картины старинного сибирского быта, как живая, встает тайга, подвластная только сильным духом.
     Действие в трилогии "Хмель", "Конь Рыжий", "Черный тополь" продолжается свыше ста лет.


402
   Подпишитесь на рассылку

Рассылки Subscribe.Ru
Литературное чтиво


Ваши пожелания и предложения


В избранное