Безусловно, заслуживающим внимания кинособытием этого года оказался фильм бельгийского режиссёра Жако Ван Дормеля «Господин Никто». Не говоря о том, что фильм стал самым дорогим в истории бельгийского кино – пятьдесят миллионов евро, как-никак – он вобрал в себя идеи и художественные приёмы многих знаковых фильмов ушедшего десятилетия, таких как «Матрица», «Амели», «Беги, Лола, беги», «Эффект бабочки», ну и некоторых других, уже подзабытых лент.

При этом фильм «Господин Никто» нельзя назвать вторичным: он по-настоящему самобытен. И потом, эта картина и зрелищна, и в то же время глубоко философская. Вообще, в ней есть ценное и редкое сочетание, когда идёт воздействие не только на чувства, но и на интеллект зрителя. Хотя, может, больше всё-таки на чувства. Это мы именно что смогли почувствовать, устроив небольшой опрос зрителей после одного из сеансов фильма в кинотеатре «Ю-синема». Вот теперь вы можете увидеть эти живые зрительские реакции...

...– А я, ты знаешь, вернуться-то вернулся с того света, но чувствую: чё-то не то. Правая половина будто бы одеревенела. Мало што чувствует. Ну… Я как-то не спешу жаловаться, а то ещё увезут в больничку, и там всё равно всё откроется. Да и потом, жаловаться, говорят, грех. Ну, хожу так, осваиваюсь по жизни, только чую, что вернулся наполовину. Эта одеревеневшая правая часть прямо ипостась гроба во мне. Одеревенела, сука, и всё тут! Дискомфортно, знаете ли, наполовину быть покойником, а на другую половину – живым. Дискомфортно и неуютно. В больничку идти? У меня бабушка была главврачом, я наперёд знаю, что мне ответят. «Микроинсульт с вытекающим параличом». А я по себе знаю, стоит мне услышать этот приговор, как я тут же начну вполне закономерно подыхать сам, самостоятельно, как говорится. Тут уж к гадалке не ходи. Человек я такой. Буду чекрыжить эту игрушку, пока она вся не обчекрыжиться. Ну и, в общем, ничего такого от жизни спасительного не жду. Сопровождаю с утра Льва по нашему городу. Экскурсия, одним словом: рассказываю ему истории из жизни города, то, да сё, вот здесь, говорю, внебрачный сын Сталина жил, Пионерский проспект, дом двадцать четыре… В общем, несу околесицу полную, а у самого на сердце тревога: а ну как не оттает эта правая сторона, и затянет всё тело параличом, и кому я нужен буду такой инвалид тогда, и зачем ты меня, Лёва, с того света вытаскивал, спрашивается? Такие, примерно, себе вопросы задаю, а сам экскурсирую царя природы по городу. Он мне тоже рассказывает что-то до ужаса царское, от природы величественное. Мол, встречается Заяц, Медведь и Лев. Да только слушаю ли я его? – вот в чём вопрос. Вдруг откуда ни возьмись бежит щенок маленький, совсем кроха, и бежит прямо под колёса проезжающего мимо автомобиля. В следующий момент я не я, но всё же, что-то, связанное со мной, бросается к этому автомобилю и властным движением одеревеневшей руки останавливает машину, а эту кроху, эту милую очаровашку с разительным щенячьим запахом кутает себе в куртку. Крохе тепло там, она отогревается сама и отогревает омертвевшую сторону своего нового спутника. Я чувствую, что не всё ещё омертвело у меня на этой грёбанной правой стороне… жизни. Чувствую: рядышком что-то потихоньку шиволится, шебаршит, возвращается, стало быть. Лёд тронулся, господа хорошие! Слухи о моей смерти слишком преувеличены. Будем ещё немножечко жить, шить, жить, шить, жить, шить. И вот с этим-то щенячьим восторгом наш неудачливый покойник является в свой дом, ну, к семье. У детей, понятное дело, тоже дичайший детский восторг. Мама же, наоборот, хмурится, у неё на лице ненастье, у неё, видите ли, аллергия на всё четвероногое и безмерно пушистое. Но под общим ликованием детей сдаётся и отступает мама. Тут же собирается семейный совет и выбирается имя, ну то есть кличка. Дети, у меня их двое, две девочки, в один голос кричат: это Жужа, мы давно о такой собачке мечтали, ух какая холосенькая. Ну, Жужа так Жужа, говорю, вам видней. И вот, понимаешь ли, тут начинается самое главное и, я бы сказал, самое интересное. Эта собака, это удивительное существо, стала нашим семейным советником, телохранителем, поводырём, генеральным секретарём, арбитражным судьёй, юмористом, консулом, удивительным собеседником, м…но только собачьим. Она удивительным образом вплелась в нашу жизнь, и тем же удивительным образом она пролечивала всех нас, и жену, и ребятишек, и меня. В общем, она научила нас заботиться друг о друге, она научила нас какой-то новой степени нежности, что ли… Вот не умею я порой подчас выразить что-то до ужаса банальное и простое. Я не умею. А она вот могла...

Лукавый бес оковал его члены и напустил тумана на глаза. Понял Аввакум, что пропадает: сердце уже застыло, а теперь в бесовском морозе застывает тело. Слышал он ещё, как прозвонили к вечере колокола, примечал, как в соломе шуршат мыши, но рвалась и эта последняя с миром связь.

Аввакум умирал. Страшный мороз не смягчался в деревянном срубе. Кроме холщовой рубахи и толики соломы на подстиле, не было никакой защиты телу. Успокаиваясь, шептал он последнюю молитву Богородице, когда озарилась его темница, распахнулись двери её, и показалась на пороге фигура в сиянии и ореоле. Вмиг узнал пришедшего Аввакум и бросился со слезами ниц.

– Ты пришёл! Приснодева услышала меня!

– Вставай, протопоп. Ещё не свершена твоя стезя.

Возликовал Аввакум. Сам Первозванный пришёл к нему на зов. Смотрел Аввакум бестрепетно на Божий промысел. Муж сей был бородат и ликом благолепен. Одет в пустынные одежды, с большим осьмиконечным крестом, сияющим в руках.

– За что погибаешь, Аввакум? Достоин ли страдания своего?

– За веру истинную, за Христа, за Русь. Вот правда – и за правду жизнь, – твёрдо отвечал протопоп.

– Послан я с откровением Его, Аввакум. И не покажутся тебе странными те знамения. Ибо правда ведома только для Него...

Статья Ральфа Питерса на интернет-сайте FoxNews.com, 23 января 2015 года. Публикуется с сокращениями.

Перевод с английского и редакция Александра Левковского.

Газетные мудрецы агонизируют над вопросом: почему президент Обама так сопротивляется употреблению термина исламский террор? Как может он не видеть очевидное?! Как может он игнорировать всеобъемлющие и постоянно нарастающие доказательства?! Как может он настаивать, чтоб его подчинённые продолжали свои глупейшие утверждения, что исламский террор не имеет ничего общего с исламом и что они знают сущность ислама лучше, чем сами мусульмане?!

Но объяснения этому странному поведению очень просты. Президент Обама и его «комиссары» следуют традиционному поведению крайне левых (социалистических и коммунистических) кругов, выкованного ими в течение многих поколений. В середине 20-го века левые, умертвив Бога и отчаянно нуждаясь в новой вере, настаивали десятилетиями, что товарищ Сталин является носителем политической мудрости и что Советский Союз и есть воплощение самой справедливой социалистической Утопии. Все сообщения о чистках, терроре, Голодоморе и ГУЛАГе в Советском Союзе считались фабрикацией капиталистов и их прислужников...

...– Пойдём, Ярославна, – сказал Бересклетов, обнимая за плечо подругу. – Не плачь. Бери свой сак.

– Если я нахожу что-то истинным, я обязан его сберечь, – обратился он к своим молодым друзьям. – Прощайте, мои дорогие. Вашу ручку, – попросил он Галю и с широкой масленичной улыбкой подарил ей рукопожатие.

За окном тем часом окончательно стемнело. Южная ночь рисовалась перед пришельцами своей непроглядной тьмою. Эмма надела поверх платья широкую лимонно-жёлтую футболку с карикатурной панорамой презренного Парижа и, собрав свои чудные волосы толстым пуком, переложила их на плечо, открыв свету маленькое правое ухо. Бересклетов попросил её минутку еще повременить и, взяв поднявшегося Кузю под руку, отвёл в сторону. Подле был только туземный мальчик, которого они не постеснялись в разговоре, а потому пришлось воспользоваться его немытыми ушами.

Бересклетов остановился и, вскользь оглядев Кузю, взволнованного и удивлённого, улыбнулся. Улыбка вышла виноватой и совсем не похожей на все предыдущие. Впервые, кажется, Кузя видел (и уж точно впервые – догадался), что Бересклетову неудобно начать разговор.

– Я хотел... – растерянно заговорил Кузя.

– Да-да, мой дорогой друг, конечно, – задумчиво перебил его Бересклетов, отрывисто сжимая и разжимая губы, блуждая пальцами, словно в поисках пуговицы, за которую взять. – Не примите близко к сердцу и уж паче того не тревожьте серьёзность, но вот что я хотел вам сказать. На прощание. Вы уж выслушайте. И лучше ничего не отвечайте. Вы ведь, я вижу, всё ещё цельны и живы внутри, однако… однако здоровье у названных мною субстанций довольно-таки квёлое, так что, во-первых, перестаньте давать им и себе тоже всяческие зароки. Попробуйте хоть день, а лучше год не отыскивать в груди ничего, кроме свежего воздуха. Отдайте кесарю кесарево, – он постучал легонько себе по виску. – И когда вы хоть сколько-нибудь шатко почувствуете под ногами эту новую тропинку, пришлите себе открытку, предпочтительно с видом каких-нибудь родных детств, знавших ещё вас школьником. А на обороте начертайте себе две-три строки, в которых укажите все те пороги, за которые вы запнулись, но которые, не посчитав нужным вернуться обратно в поле, переступили, побросав позади всю чистую поклажу. Освободите немного своей молодой душе места и поговорите с ней о тех, чьи скупые, как портняжные стежки, мысли теперь так вольготно заселяются в вашей с нею угодьях. Я малодушно сказал «тех», но должен бы был сказать «той». Вы уж простите меня за внезапную прямоту. Был бы я пошляком, предложил бы вам «бежать», но, будучи другом, прошу просто подумать. И поберечься: мало что остаётся от человека, коль скоро цель избавиться от него во имя вышивного счастья...

Перевод с английского – Елизавета Шишмарева.

Комментарии и отбор представленных фрагментов сделаны Владимиром Соколовым.

«Квентин Дорвард» – исторический роман Вальтера Скотта, впервые опубликованный в 1823 году. Повествует о временах Льежского восстания и франко-шотландского альянса. Главный герой – молодой шотландский дворянин на службе у французского короля Людовика XI. Основным историческим источником служили записки Филиппа де Коммина.

Cкотт закончил роман через пять месяцев после окончания предыдущего, «Певерил Пик», и читатели скептически отнеслись к тому, что писатель мог настолько быстро завершить книгу. Вероятно, это была одна из причин медленных продаж на родине писателя. Во Франции, однако, книга произвела фурор, а переводы с французского издания вскоре заполонили всю континентальную Европу.

Учитывая большой успех «Квентина Дорварда», Вальтер Скотт в 1829 году повторно обратился к эпохе франко-бургундского противостояния. На основе записок Коммина им был создан ещё один роман – «Карл Смелый, или Анна Гейерштейнская, дева Мрака»...

Филология утверждает, что в русском языке нет слов, начинающихся на «А». Другими словами, самый что ни на есть естественный звук, который произносит человек, никак не отразился в русских словах 9-16 веков! Однако столь громкое заявление дорогого стоит! И кто же был первым глашатаем этой смелой мысли? Об этом история умалчивает.

Впрочем, подобная басня случилась когда-то и с бородачом Аристотелем, который в одном из своих трактатов ошибочно описал комнатную муху не с шестью, а с восемью лапами. Легенда утверждает, что вплоть до 16 века никто ни разу не удосужился перепроверить греческого философа.

Интересно другое. Почему в других языках слов на «А» придумано предостаточно, а нашим предкам эта простая задача оказалось не под силу? Оставили в наследство нам каких-то 5-6 неполноценных слов с этой «невразумительной» «А» и растворились в прошлом! И то сказать, жили-то предки на просторах да на равнинах, поди и «Ау-у» должны были уметь кричать. Неужто не сподобились? Да и мастера на Руси никогда не переводились: суздальские, владимирские, архангельские… Им-то как без первой буквы обойтись? Неужто вологодский плотник, саданув обухом себе по пальцу, не завопит: «А-ах ты, мать твою!» или нечто подобное? И потом, как быть с таким явлением, как «аканье» в русском диалекте?

Заглядывая вперёд, скажем, что мы нашли такие слова. Их оказалось много, более 135. Правда, сегодня они уже не в таком почёте, как когда-то, они считаются устаревшими, но они были, и они есть. У них есть научное название: архаизмы и историзмы. В филологии существует три критерия, по которым можно считать слово устаревшим:

1. Если исчезли предметы или явления, которые это слово когда-то описывало.

2. Если для обозначения понятий используется другое слово.

3. И если данное слово больше не употребляется в разговорной речи.

Скажем сразу: ни одно из этих определений не затрагивает «обнаруженные» наши 135 слов. Но в то же самое время они считаются устаревшими. В связи с этим складывается впечатление, что все эти слова стали архаизмами не по своей воле...