Выпуск №21

июль - август
2009 г.

Литературный журнал
"КОЛЕСО"

Количество
читателей - 1940

http://koveco.info                                                                         Эл.почта: koleco@inbox.ru

Стаб на Ю

Владимир Титов

Встречи с вампирами

(Эта история случилась с моим товарищем летом 200* года, место же, где разворачивались события, я точно не указываю по ряду соображений. Святая воля читателей верить или не верить в правдивость повествования. Я сам до поры до времени не верил, но не далее чем в сентябре 200* же года рассказчик неожиданно пропал при странных обстоятельствах. Мне доподлинно известно, что он не уехал, не похищен и не умер. Скорее всего, история получила продолжение, но какое оно, и узнаем ли его мы – возможно, покажет время.)

Там, где сейчас стоит дачный посёлок в миллион дворов, «филиал Москвы» (это километров пять от наших сёл – Липного и Заозёрного), когда-то давным-давно было огромное озеро. Озеро это заросло и превратилось в низовое болото. В двадцатых годах болото осушили, стали торф копать, а в Липном (точнее, в полкилометре от него) построили торфобрикетный завод и провели к нему от разработок узкоколейку. Потом, когда торф вычерпали, бывшие разработки стали отдавать под дачные участки. По узкоколейке некоторое время мужики на грузовых дрезинах гоняли, возили дачникам кто стройматериалы, кто дрова, кто навоз, а когда без ухода полотно расшаталось и дрезины стали кувыркаться каждую неделю, ж/д местного значения загнулась. Постепенно её растаскали, только кое-где ещё лежат рельсы, да видны трухлявые деревянные шпалы и ржавые костыли. А от заводика остались только стены да крыша, дырявая, как решето.

В том разрушенном заводике и собиралось наше благородное общество. В основном ребята из Липного, но заходили гости и из Дурыкина, и с дач, и с нашего Заозёрного. Мы – то есть я и Геныч, мой друг детства – за последние два-три года в липнинской тусовке за своих считались. Спросите, почему мы туда ходили – да потому, что у нас в селе была тусовочка, да развалилась. Толян прошлой весной в армию ушёл; я ещё говорил ему – нахрен тебе это, у меня дядька военком, меня отмазал и тебе поможет. А он в ответ: нормальный пацан обязательно должен отслужить. Если ты не воин, то и не мужик. Кретин. Обломают ему там рога… Две близняшки-проблядушки, которых мы звали Белка и Стрелка, одновременно замуж выскочили, нашли каких-то лохов. Вот уж кому я не позавидую, так это их счастливым мужьям. Знали бы ребята, как эти «девочки» за вечер на семи хренах поёрзать успевали, ещё групповушки устраивали и по ходу дела менялись... Лысый и Наташка иеговистами заделались, Семён на иглу подсел – в общем, костяк развалился, «старая гвардия» скисла, ну а молодняк (дети демократии, сникерсов и рэпа) – это просто туши свет. Им ничего от жизни не надо – только бы нажраться, вмазаться да втроём одного геройски запинать…

В Липном ещё более-менее приличные ребята собирались, но и там началось разложение. Я решил, что последнее лето туда хожу. Так и вышло.

В тот вечер получилась, как говорят, взрывоопасная ситуация, она и рванула, как сарай Валерика-бухарика, который додумался баллоны с пропаном и с кислородом вместе держать. Дашка явилась с каким-то новым, а вокруг них Джек, это Дашкин бывший кавалер, круги нарезал, но подойти так и не решился. А к Гришке брат двоюродный приехал, с кичи недавно откинулся: сидел за хулиганку, а понтов выше крыши. Так и бывает: серьёзный человек не будет на всех подряд наезжать, а баклан хочет показать всем, будто он крутой. Этот баклан с Дашкиным парнем и поцапался.

А виновата во всём Настенька, шалава безмозглая. Она притащила коробок наркогрибов, только кроме Гришкиного братца, Дашкиного парня, Джека и её самой никто их жрать не стал. Дашкин парень грибок зажевал и говорит: «Что ж, уподобимся берсеркам». А Гришкин брат – забыл сказать, его Миха зовут… точнее, звали – сразу на него попёр: «Чё сказал? Кто гандон?» Тот пацан стал было Михею втирать – мол, были такие в древней Скандинавии, мухоморов нажравшись, в боевое бешенство впадали. А Миха не слушает: «Нет, пацан, ты совсем, я гляжу, базар не фильтруешь, ты на кого в натуре бычишься?» Слово за слово, и начался у них махач, и тут «берсерк» отличился. Миха ему хорошо в челюсть дал – чуть было набок не снёс, но «берсерк» устоял, выхватил что-то из кармана, и никто ахнуть не успел, как он это «что-то» Михею в пузо всадил. Михей согнулся, захрипел, а «берсерк» увидел это и совсем озверел. Визжит, рычит, Михея ножом своим полосует. Все в столбняке, а «берсерк» Мишкиной крови ладонью зачерпнул, по роже себе размазал и хрипит: «Ну, что, кто ещё? Уроды! Всех перемочу!» Я тогда подумал, что насчёт древней Скандинавии он нисколько не соврал. Такой, пока его самого не сложат, толпу народа замочит. Не соображает ведь ни черта. Или наоборот – отлично всё понимает и знает, что теперь ему, после того как он Михея грохнул, назад дороги нет…

Гриня из столбняка вышел и «берсерку» так хорошо дал, что тот прилёг. Тут Дашка подхватилась и Григорию в морду – нос сломала. «Берсерк» опять поднялся и Гришку на нож посадил, а когда кто-то сунулся вмешаться, то и тому досталось.

Тут начался хай вселенский, кто-то по-быстрому свалил, большинство кинулись «берсерка» унимать, а он ножиком размахивает и всё по кому-то попадает. Дашка с ним вместе рубится, а она у нас девчоночка крепкая, и если разозлится, не всякий пацан с ней совладает. Мат, вопли, кто-то кому-то не тому врезал, кого-то в костёр столкнули, кто-то орёт, что ему глаз вырвали (это Дашка отличилась, конечно же). Тут вижу я – Настенька по мобиле ментам звонит. А мне что-то совершенно не хочется в участок ехать да потом по уголовке проходить, пусть даже свидетелем. Во-первых, на кой ляд мне лишняя морока, коли я не при делах, во-вторых – как знать, не надумают ли менты перевести некоторых свидетелей в обвиняемые. Я и говорю Генычу: давай-ка, брат, отписываться. А его упрашивать не пришлось: у него ещё судимость не закрыта, условняк за хулиганку – и мы испарились в темпе.

Геныч ещё сказал по дороге:

– Слышь, а нас там вроде и не было, а?

– Правильно мыслишь, – говорю.

Пошли мы через лес – есть там одна тропинка, еле заметная, но ведёт почти по прямо. Идём и слышим где-то впереди и справа слабый-слабый такой стон. Меня сразу мороз по коже дёрнул. Я так скажу: я не супергерой, но и не трус последний (был бы трусом, теперь бы солнца видеть не мог), только у нас в лесу всякое случается. Там неподалёку старое кладбище, на котором уже сто лет никого не хоронят. Кладбище всё лесом заросло, оградки-памятники повалились, холмики оплыли, так что, бывает, ночью идёшь домой поддавши, да и забредёшь туда невзначай – приятного мало. Помню, шёл я как-то, не то чтобы сильно пьяный, да и не поздно было, только смеркаться начало – и вышел к старому кладбищу. А обходить его – лишние полчаса. Я подумал: что я, сопляк, что ли, мертвяков, что ли, боюсь – и решил через кладбище идти. А оно хоть и заросло всё, но граница чётко выделяется – кой-где остатки старой ограды торчат, ну, и холмики, понятно, каких в нормальном лесу не встретишь. Так вот, подхожу я к кладбищу, и только было перешагнул границу ту, как враз ветерок повеял, листья зашелестели, на кладбище что-то заскрипело. Только я назад – всё стихло. Глюки, думаю, шагнул снова – опять та же хреновина. И так несколько раз. Я подумал-подумал и не пошёл. Потратил на дорогу лишний час, но зато нервы сберёг. А ещё был случай: Геныч с Глюком покойным (тогда он ещё живой был) и Джеком как-то раз шли по лесу, тоже недалече от кладбища, и видят – мужик на пне сидит. Сам в белом каком-то балахоне, и голову опустил. Пацаны его окликнули, а он медленно так голову поднял, а вместо лица – чёрная пустота… Пацаны от того места быстрее ланей по лесу неслись, и, хоть никому не говорили, я думаю, что все они тогда обоссались. Филипповна, которая самогон бодяжит и на станции продаёт под видом коньяка, тоже рассказывала, как ещё двадцать лет назад видела в том лесу мужика в белом балахоне и пустотой вместо лица. Многие в том лесу и вокруг призраков видели, чуть ли не раз в месяц, и слава у этого местечка нечистая…

Так что, когда мы с Генычем стон услышали, оба дёрнулись.

– Слышал? – спрашивает Геныч.

– Слышу, – говорю.

– Ну что?

– Пошли поглядим.

Идти недалеко пришлось. Вышли мы на махонькую полянку, что и полянкой даже нельзя назвать – так, деревья чуть реже растут – и видим: на земле какая-то девчонка распята, в ступни и ладони ей короткие колышки вбиты. Голая лежит, сама иссиня-белая, даже светится, а ноги до лодыжек и руки до локтей чёрные от крови.

– Ни хрена себе, – говорю, – У нас что, сатанисты завелись?

– А мне похрен – сатанисты, онанисты, – говорит Геныч, – а эта щель тут кстати, а то я уже неделю никому не задвигал… – и тут он штаны расстегнул и болт вытащил.

– Ты чё, Геныч, – говорю ему, – по гнилой статье загремим!

– Иди ты, – говорит, – отдерём и в болоте притопим, делов-то, всё равно ей не жить - и лёг на эту деваху. – Ох, сучоночка, какая же сладкая-а! Ох, как ты любишь, когда тебя пялят, тварь! А ну, не спи, зараза, жопой шевели, а то изувечу.

Только Геныч успел раз пять на ней дёрнуться, как девка извернулась и в шею ему зубами вцепилась. У Геныча стояк сразу прошёл, завопил, как резаный:

– А-а! Не кусайся, сучка! Пусти, тварь, зубы выбью!

Я Генычу с ноги под рёбра накатил, он с девки и слетел. Та и вправду его здорово цапанула – вся шея чёрная от крови. Ничего, жить будет, сучонок – плохо, но недолго. Нагнулся я к девке, а она, вижу, напряглась вся, так бы и бросилась на меня.

– Не бойся, – говорю, – я тебя освобожу.

– Ах ты сука! – Хорошо, Геныч сперва заорал, а потом мне врезал – так я хоть успел уклониться, а то бы всё, кранты. Всё равно я так в берёзу башкой врезался – только звон пошёл. Геныч ещё пару раз хорошо мне накатил, я уж думал – забьёт, он, сучонок, не очень здоровый, но когда озлится, так в пять раз сильнее становится. Вдруг Геныч заорал и свалился, будто его кто-то за ногу дёрнул. Я малость очухался, смотрю – так и есть, девка, к земле прибитая, одной рукой его за щиколотку схватила. Как же, думаю, она его держит, у неё же кости раздроблены… Ну, удивляться некогда, я схватил дрын какой-то и накатил пару раз другу детства по дурной головушке, а третий раз бить уже не потребовалось. Я всё же для верности ему по почкам врезал, чтобы кровью мочился.

– Брось его, – стонет девка, – помоги лучше мне.

– Что делать-то? – спрашиваю.

– Колья… Колья выдерни… Не бойся…

А мне-то что бояться – не меня же к земле кольями приткнули. Вообще, сейчас пацаны гнилые пошли, анализ крови боятся сделать, да только я не такой. Было дело – Геныча ребята с дач отмудохали, так что у него рука была сломана в двух местах, кость торчала и кровища из артерии хлестала. Я ему и шину наложил, и жгут закрутил, так что врач в травмпункте потом меня похвалил, а ведь нам тогда по тринадцать лет было, мелкие совсем… В общем, вытянул я у неё колышек из правой ладони и из обеих ступней, и сделал это спокойно и уверенно, будто всю жизнь такими делами занимался. Тут-то и понял я, что дело нечисто. Стоило мне колышки вытянуть, как у девки кровь перестала сочиться, и раны прямо на глазах затянулись. Встала она и говорит.

– Спасибо тебе, ты меня от смерти спас, а я тебя. Тебе повезло, что вы в драке кол задели да из моей руки его выдернули, и я смогла твоего дружка попридержать, а то бы забил он тебя. Я это знаю. Когда я схватила его за ногу, то почувствовала жажду убийства. Мне это хорошо знакомо. Я, – говорит так спокойно, – вампир, меня Мастер к смерти приговорил, меня заговорёнными кольями к земле приткнули и оставили утра ждать, чтобы солнце меня спалило, но ты меня освободил, а второй раз меня по закону казнить не могут…

Я слушаю эту девку чокнутую и думаю: опять в магазин палёную водку завезли? У нас это запросто. Прошлым летом Сивый с Совой и Глюком палева нажрались и кони двинули; сам сколько раз с палева кровью блевал. Да нет, вроде, всё нормально, в глазах даже не двоится. А ещё думаю: как интересно у этих вампиров, совсем как у людей – «расстреливать два раза уставы не велят».

– Нет, – говорит девка, – это у тебя не глюки. И я не чокнутая. – Я глаза вытаращил, а она мне: – Ну да, я мысли ваши читаю, тут ничего сложного. Слушай: приговор Мастера никто из Ночного племени не может отменить – даже он сам. Только случай может спасти. Ты меня спас, и я тебя никогда не трону – даже если буду умирать от голода. Но кто-то из Ночных может находиться поблизости, так что тебе лучше убраться отсюда. Только сперва дружка своего добей да в болоте притопи, куда он меня хотел отправить.

– Ты что, – говорю, – мы же вместе из Липного уходили. Мусора меня первого притянут.

– Глупый ты, – говорит, – ну притянут, ну даже если посадят, так ведь не на всю жизнь. А тут речь о жизни и смерти идёт. О ТВОЕЙ жизни и смерти. Он тебя не пожалеет.

Мне что-то совсем хреново стало, аж протрезвел разом. Думаю: она, наверное, знает, что говорит, Геныча надо добить. А сам торможу. Понятно же: одно дело – искалечить, даже замочить сгоряча в драке, а вот просто так, спокойно, взять и убить – это не каждый может. И сразу это не сделаешь. Настрой нужен соответствующий.

– Слушай, – спрашиваю, – а ты его можешь убить.

– Не могу, – говорит. – Ночные не могут убивать Дневных.

– А как же… – как же вы, думаю, кровь высасываете – а она злобно так говорит:

– А то – другое. И не спрашивай много. За разглашение тайны Ночных Дневным полагается смерть.

– Это так, – и выходит из-за дерева мужик – весь в чёрном, длинные волосы цвета воронова крыла колышутся, хотя ветра нет, лицо и руки белые-белые и светятся. – Элвис, ты обладаешь поразительным умением, как говорят Дневные, дважды подряд наступать на одни и те же грабли. Поздравляю – ты заработала себе ещё один смертный приговор.

– Это Мастер! – завизжала девка. – Беги! Беги, дурак!

– Не спеши, Дневной, - говорит Мастер. – Ты слишком много знаешь, чтобы просто уйти…

Тут Элвис кинулась на него, как кошка, и они по земле покатились. Я прикинул, не сыграть ли мне рыцаря, Ланцелота верхом на Дон-Кихоте, не спасти ли даму… прикинул и кинулся наутёк. Слышу, Мастер где-то позади орёт:

– Держите её! И его держите! Стой! – это уже мне, а я, понятно, только ходу прибавляю. Слышу, позади ветки хрустят – догоняют. Думаю: только бы не споткнуться, догонят – живым не быть… Слышал я, у вампиров сила нечеловеческая, бежали бы мы не по лесу – давно бы уже схватили, а между деревьями не разгонишься. Один вампир обогнал-таки меня, а я так удачно в него вписался, что сам удержался и дальше побёг, а он кубарем покатился.

Добежал до шоссе, и тут мне повезло – выкатился я прямо под колёса КАМАЗу, шофёр еле затормозить успел. Высунулся из кабины, орёт – ты что, мол, мать-перемать, под колёса кидаешься! Я в два счёта на ступеньку взлетел, дверь открыл и в кабину ввалился. Спаси, говорю, гонятся, убить хотят, поможешь – век не забуду.

Водила в непонятках:

– Ты чо, пацан, а? Ты чо? Чо те надо? – видно, что от страха отупел и не повезёт меня ни за какие коврижки. Ну, а мне – семь бед, один ответ. Ткнул его пятернёй в глаз, аж под пальцем что-то чвякнуло, вытолкнул из кабины и сам за руль сел. И по газам, куда глаза глядят.

Сижу я, кручу баранку и думаю: отъеду километров на десять-двадцать и хватит, далее пешком. Потому что, во-первых, тачку я форменным образом угнал, и чем быстрее я с ней расстанусь, тем лучше. Во-вторых, КАМАЗ – не легковуха, и чтобы им грамотно рулить, особенно в темноте, моих липовых прав категории «В» маловато. На шоссе, кстати – ни души. Помню, разминулся только с одной иномаркой и значения тому не придал. Но вскоре заметил, что какая-то тачка мне на хвост села. Сперва подумал – мусора, водила одноглазый настучал. Нет, мигалки вроде нет. Подтянулись поближе, глядь-поглядь – та самая иномарка. Я поглядываю в зеркало заднего вида (стремновато всё же, когда на хвост садятся!) и вижу: дверь у тачки на ходу открылась, и двое на крышу вылезли. Поравнялись с «моим» КАМАЗом, подошли впритирку, и те двое на кузов вспрыгнули. Легко так, как на ступеньку поднялись. Тут я понял, что господа упыри ту самую иномарку перехватили и за мной в погоню пустились. И догнали. Ну, мне терять нечего – знай себе газ в пол вдавливаю, на спидометр не смотрю, чтобы не пугаться. Попробовал кузов «разгрузить», да слышу – поздно: те двое уже на крышу кабины спрыгнули.

Тут я, не будь дурак, дал по тормозам, а скорость была, наверное, далеко за сотню. Упыри те ласточками на шоссе слетели. Я сам чуть сквозь лобовуху не вышел. Тут снова нагоняет меня иномарка, из неё вылазит ещё один упырь и прыгает на подножку, как я давеча. Я снова дал по газам и тех двоих, что с крыши слетели, в асфальт впечатал. Ну, упырям это, как говорят, без вреда. Разгоняю я колымагу, разбегается она медленно и неохотно, а упырь уже дверь открыл. Я вывернул руль раз и другой, упырь на дверце повис, болтается, но не падает. И иномарка снова с кабиной выравнивается.

Я немного руль довернул, железки заскрежетали, и иномарка с вампирами в кювет ушла, даже перекувырнулась. А тот, что на дверце повис, зубами щёлкнул, рванулся и меня за руку схватил.

Хватка у него – что твой гидравлический пресс, у меня рука враз омертвела. Хорошо ещё, он опору потерял, а то бы выдернул меня из кабины. Болтается у меня на руке, подошвами по дороге шоркает. А я даже испугаться толком не успел. Вывернул у него руку, да так ловко, что упырь ни за что ухватиться не успел. Правда, кожу мне с руки содрал, клочьями висела.

…Что потом было – не помню. Провал в памяти, типа алкогольной амнезии. Часов десять-двенадцать напрочь вылетели. Дальше помню с момента, как сижу в каком-то придорожном баре, набухиваюсь джином. Я, кстати, его терпеть не могу, из слабоалкогольных, кроме пива, я «отвёртку» предпочитаю, и джин в здравом уме пить не стал бы. Вот так: сидел-сидел, пил-пил и вдруг – бабах! – ВСПОМНИЛ! Сперва, ясен пень, от страха холодным потом покрылся, потом понял: вроде всё пучком, и от упырей ушёл, и «оборотни» не прихватили.

А вот почему я очнулся и «вспомнил всё», как Шварц-ниггер: у меня на поясе мобильник запиликал, а на определителе Генычев номер высветился.

– Ты где, – спрашивает, и спокойно так, будто вчера ничего и не было. Будто не было драки, будто не хотели мы друг друга на тот свет спровадить. Ну, думаю, наверное, святой алкогольный провал в памяти.

(Алкоголь ведь всякие шутки с нами шутит. Я раз выпил с подружкой, потом мы пошли в лес гулять, а там я вздрючил её так, что она, хоть и пьяная, семь раз кончила. Потом она вырубилась, а когда через полчаса очнулась, оказалось, что всё забыла. Пришлось повторить сеанс «внутреннего массажа» – не вспомнила ни хрена, но всё равно понравилось… )

Что ж, оно и к лучшему, буду вести себя так, будто тоже ничего не помню.

– Далеко, – говорю.

– Слушай, тут тебя родичи ищут, ко мне приходили. Гони домой, я им скажу, что нашёл тебе и всё окей.

– Ладно, – говорю, – еду.

Как я сразу не допёр, что Геныч лажу гонит – непонятно. А ведь ежу понятно, что лажа. Во-первых, не стали бы меня родители искать – господи-боженьки, где же это наш ненаглядный сынуленька? Я с одиннадцати лет так поставил, что прихожу домой когда мне надо. …Во-вторых, если бы они меня ДЕЙСТВИТЕЛЬНО искали, то не стали бы Геныча просить, чтобы он мне позвонил и что-то передал, а позвонили бы сами… То есть со всех сторон лажа, а я не просёк: мозги переклинило. Я же ночь не спал, а в том сраном баре литров десять джина вылакал – пересчитайте-ка на водку, нехило получится…

Вышел я из бара, а солнце так повернулось, что враз мне в глаза засветило. Тут мне так хреново стало, что я подумал – что, в упыря потихоньку обращаюсь? Правда, как проблевался, так полегчало. А тут новая проблема: я сориентировался на местности – а до дома сто с лишним километров. …В прошлом году двоюродный брат из Риги приезжал, (рассказывал, кстати, как хреново в Латвии «негражданам» - русским то есть – живётся, прессуют их чинуши латышские по-чёрному). Он всё удивлялся, какие у нас тут в России расстояния. Да уж, Расея-матушка – это вам не Латвия, мы километры на сотни считаем… Итак, до дома больше сотни километров, а в кармане у меня – несколько рублей. Не разъездишься (КАМАЗ, на котором от упырей когти рвал, я где-то бросил, и сейчас, наверное, вокруг него не упыри, а «оборотни в погонах» крутились).

Стал я тачки стопить. Не люблю я это дело – пока застопишь нужную тачку, до такой-то матери времени пройдёт, а водилы ещё бабло хотят сцедить, побирушки поганые. Да и сам как побирушка – люди добренькие, подвезите меня, бедненького…

В общем, пока добрался до развилки, откуда идёт грунтовка на Заозёрное (оттуда три километра, пешком запросто дойти можно), уже смеркаться стало. Обстановочка та ещё: ветер свистит, дождик накрапывает – и на душе отчего-то так тоскливо. Задницей чую – что-то не так… Ну, и вдруг до меня дошло. (Тормоз – тоже механизм.) Какие-то колёсики в мозгах щёлкнули, я что надо с чем надо сопоставил и понял, что Геныч наврал, будто бы меня родаки ищут. И сам-то он по телефону как-то глухо звучал, будто из могилы звонил, и вообще всё это на мусорскую подставу смахивает…

Стал я вспоминать, за что могли до меня докопаться. Водила вчерашний вряд ли меня запомнил. В драке я тоже не засветился. Разве что прошлогоднее дело всплыло…

Дело было такое. Дачники-неудачники на развилке дороги «дикую» свалку устроили: подъедет на тачке, мешок мусорный из окна швырнёт и едет себе дальше. Властям на этот беспредел, конечно, покласть с прибором, и населению по большей части тоже. А нас это достало – они ж, суки, даже говно своё выбросить толком не могут, свалка уже на полдороги расползлась, чтобы объехать её, в кювет надо сворачивать, а то шины пропорешь на стекле либо на гвоздях. Ну, и как-то раз собрались пятеро нормальных пацанов, выпили для вдохновения (давно заметил: под градусом всегда прогрессивные идеи приходят!), поговорили по душам и решили, что терпеть это нельзя. Съездили в Москву, купили серый камуфляж, маски спецназовские, нашивки какие-то безумные – чуть ли не «Библиотечная полиция» – и на следующий день сели в засаду. Рядом со свалкой кусты растут – целую роту можно сховать, если умеючи… Ждали недолго. Подкатил какой-то козёл на «ауди», швырнул пакет из окна, а тут мы: здравствуй, жопа, неформальный ОМОН. Выйти из машины! И – пикой по колёсам, арматурой по стёклам, чтоб сомнений не было. Он, было, выскочил бойцовым петушком – чё за нахрен, всех перемочу! – а как получил в грызло, так сразу успокоился. Дали ему кувалду и сказали: арбайтен, шайзе. Умора: этот придурок собственную тачку раздраконил, так что любо-дорого посмотреть. Один пацан всё это дело на цифровую видеокамеру отснял, потом сделал раскадровку, листовку сверстал с картинками и пояснениями по делу, отпечатал и назавтра же по дачному посёлку расклеил. Что было! Мусора месяц на ушах стояли, но так никого и не нашли. Дачники-неудачники, правда, до конца прошлого лета гадить перестали, а в этом году всё по новой началось…

Вот я и подумал: наверняка «оборотни в погонах» копали, копали и до чего-то докопались. Ну, мы тоже не лохи. Давно известно: если с поличным не взяли, то дело – уже наполовину глухарёк. Главное – не дёргаться и лишнего не болтать. У серых, конечно, одна песня: «колись, сука, а то к пидорам на хату кинем, твои тебя уже сдали, мы всё знаем»… так на хрен же допрашиваете, если «всё знаете»? Ничего они обычно не знают, а ждут, что ты задёргаешься и сам себя оговоришь. В глухой отказ идти не стоит – это уже статья. И презумпцией невиновности дразнить их незачем – они и слова такого не знают. Серьёзно, не знают. Был у меня случай: еду как-то в метро, и на «Охотном ряду» рядом со мной садится деваха. По виду – папенькина-маменькина дочка из богатенькой семейки: прикид дорогой, духами от неё пасёт, мордашка какая-то карамельная – одним словом, «ковэр-гёрл», девочка с обложки. Даже странно такое чудо в метро видеть. Достаёт она из сумочки тетрадку, я мельком глянул – подписано: «Юридическая академия, 3й курс». Стала эта академическая юристочка конспект перелистывать, я от нечего делать в тетрадку её заглядываю и вижу: красиво так, цветными фломиками, написана тема лекции: ПРИЗУНКЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ. Такие у нас академические юристы…

Так что надо тыкать «оборотней» в полста первую статью конституции: «Будете отвечать на наши вопросы?» «Буду» «Где вы были тогда-то и тогда-то?» «Согласно пятьдесят первой статье конституции эрэф, я не буду давать показания, которые могут быть использованы против меня или моих близких». Для них это как серпом по яйцам: ты их посылаешь, а сделать тебе ни хрена не могут.

В общем, подумал я и решил, что бояться мне нечего. Только домой решил сразу не идти, а заглянуть сперва к Генычу…

Дом их стоял почти на самом краю. От него по левую руку (это если спиной к улице стоять) – Ларискин плант да ещё одна избушка-развалюшка, там жила старушка глухая. Подхожу к калитке и вижу Генычеву мамашку, Лиду: кверху жопой в грядке ковыряется.

– Привет, – говорю, – Лида.

Мы все с Генычевой мамашей запросто общались. Потому что каждый третий из моих погодков с ней девственности лишился, а уж драл-то её точно каждый второй. Я в том числе. Говорили, что и сынку под настроение давала, только я в это не очень-то верю.

А ведь была нормальной бабой, не шлюхой и не пьяницей. Просто есть такие: пока всё окей, они нормальные люди, а как только везение кончается – а оно всегда кончается –деградируют. Семья у них была вполне обеспеченной, а в девяносто втором её муж – Генычев папаша – в бизнес ударился, да через год погорел. Но не пропал, снова из нуля начал подниматься, вкалывал день-деньской без выходных и праздников, чтобы семья не в нищете жила, да на горе своё связался с Мавроди, причём накануне крушения пирамиды. Не так уж много он на этом потерял – в девяносто третьем вообще остался с голой задницей. Скорее всего, просто нервы сдали, он и сломался. Стал пить, допился до белочки и из дома куда-то сгинул. Тогда и Лида пустилась во все тяжкие. Пить стала, как слон, и давать кому попало: только ленивый её не трахал…

Лида нехотя распрямилась, глянула на меня: рожа у ней опухшая, красная. Видно, что месяц напролёт «отмечает». Интересно, на какие шиши – она же работу «бросила». Так она всем говорит, только верится слабо: работа у неё была не из тех, которые бросают за здорово живёшь. Вообразите: работала в пекарне в Домодедово, восемьсот баксов в месяц, да ещё питание за счёт фирмы, да ещё их в Москве с вокзала на служебном автобусе возили на работу и обратно… Брешет, сука – выперли её, скорее всего, за пьянство, лень и раздолбайство. А деньги на «горючее», наверное, из кого-то высосала – она это хорошо умеет. Впрочем, я опять отвлёкся.

– А-а, ты? – самый идиотский вопрос! – Заходи. К Генке, небось?

– К нему.

– А я-то думала, – таким томным блядским голосочком, – ко мне… Проходи в дом, он у себя валяется. Как вчера пришёл, так завалился, укрылся с головой и не вставал. Что, опять вчера палевом набухались?

– Это, – говорю, – у него спрашивай, – и вошёл в сарай.

Вот вы спросите, почему в сарай, а не в дом? Дело в том, что сарай не отдельно от жилого дома стоит, как у всех, а под одной крышей. Открываешь ворота (сарай здоровенный, раньше там тачка стояла, пока Генычев папаша её не пропил), направо – небольшая лесенка и вход в «жилку», как это зэки называют. По стенам инструменты какие-то висят, другие валяются, половина поржавела. Дело в том, что у Геныча аллергия на работу, для него гвоздь вколотить – великий подвиг. Не то чтобы руки из жопы росли, а просто лентяй патологический. Дизель-генератор он, правда, собственноручно сделал – у нас в селе без этого нельзя, каждую неделю электричество вырубается…

В сарае же (как входишь – по левую руку) сортир для самоубийц. Чтобы туда пойти, надо с головой не дружить. Система такая: скользкий пол, весь в какой-то пакостной слизи, в нём вырублена дыра. Никакого стульчака и в помине нет. К дыре подходишь, а пол всё сильнее прогибается, поскрипывает: мол, иди-иди, коли хочешь в говне утопиться. Я один раз там был, и мне этого хватило. А Геныч и его мамашка чокнутая – нормально ходят, облегчаются да похваливают…

В сортир я, конечно, не пошёл, а пошёл в Генычеву каморку. Тоже не для слабонервных. Как входишь, кажется, что в склеп попал. Темно – день от ночи не отличишь – и какой-то дохлятиной несёт: крыса где-то околела и не спеша тухнет.

…Только я вошёл и дверь закрыл, как мне сзади горло перехватили, так что в глазах почернело.

…Очнулся я почти сразу – и вижу прямо перед носом пол. Лежу на полу, а Геныч (ну некому больше, это я сразу понял и не ошибся) мне ноги чем-то связывает. Попробовал руками дёрнуть – хрен-то, он мне уже локти и запястья стянул.

– Геныч, ты что творишь, урод?.. Спятил, мать твою?

– Закройся, – пыхтит и продолжает что-то там наматывать. – Думаешь, ублюдок, я ничего не помню? Всё помню…

– Ага, – говорю, – и я помню, как мы тебя, шлюхин ты сын, хором в жопу драли.

Ничего подобного, конечно, не было, но надо же было как-то Геныча зацепить. Геныч мой юмор оценил – так по башке накатил, что я на пару секунд вырубился – и говорит:

– Закрой пасть, а то язык вырву и тебе в жопу засуну. Ты меня вчера убить хотел. Я это помню.

– Геныч, – говорю, – да та чё, кто об такое, как ты, говно мараться станет? Если б я тебя убить хотел, я бы это сделал. – Помолчал и добавил: – Надо было, наверное. Элвис вчера советовала, зря я не послушал.

Геныч аж зашипел.

– Эту тварь казнили. Она предала Ночное Братство и подняла руку на Мастера. Её распяли на земле, и утром её сожгла Небесная Смерть. А она вопила, чтобы её пощадили. Она клялась найти тебя, вырвать тебе кишки и тебя ими удавить. Только её всё равно казнили, потому что Братство не прощает предателей. – Ещё раз пинка вкатил и продолжает: – Я бы и сам с удовольствием убил тебя, но Мастер велел взять тебя живым. Он хочет предложить тебе Посвящение в Ночное Братство. Каждому Дневному, узнавшему тайну Братства, предлагается выбор: посвящение или смерть.

Я, хоть и звенели в башке колокола (стряс мне старый кореш мозги, жертва аборта!), услышал всё это и охренел: Геныч вампиром заделался. Это, кстати, после вчерашнего меня не больно-то удивило. Меня больше удивило, как этот придурок вещать начал – прямо как по писаному, да с дрожью в голосе. Видно, этот Мастер для него всё и даже немного больше. Наверное, велит ему Мастер дерьмо жрать – сожрёт и ещё похвалит, что такой чести удостоился…

– А не пошёл бы, – говорю, – твой дерьмовый Мастер со своим Посвящением к такой-то матери?

Я уже говорил, что не я супергерой – просто, когда совсем край подошёл, плакать и просить бесполезно. Известно – ту собаку пинают, какая скулит. А если ты зубы скалишь, то пинать тебя, может, и не рискнут. Главное – чтобы твой страх не почуяли… Вот и Геныч пинать меня не стал, помолчал секунд пять и говорит деревянным голосом:

– Много базаришь, Дневной. Мастер тебе всё объяснит. – А сам объяснять ничего не стал, надел мне на голову мешок, который так вонял, будто его мамашка вместо тампонов использовала (неделями не вынимая), и волоком потащил куда-то. По пути я, правда, обо что-то неудачно приложился и опять в астрал ушёл.

Через некоторое время очнулся – понятно, связанный и с вонючим мешком на голове, да ещё заваленный каким-то хламом. Попробовал поворочаться – что-то тяжёлое на грудь давит, так что еле дышу. Но вообще воздух есть. Значит, он меня хоть не закопал заживо, и то хлеб.

Вот так лежу я, из астрала постепенно в реал выпадаю, и начинают в башку разные мысли лезть. О «посвящении». Интересно, как они это делают? По старым поверьям, вампиром становится каждый укушенный. Нет, вряд ли всё так просто: тогда бы на земле одни вампиры и остались. Значит, как-то иначе. Как? В фильме «Интервью с вампиром» при «посвящении» нужно было выпить крови вампира. А ещё в одном фильме, помню, «посвящение» проходило при сексуальном контакте с вампиром. Причём без разницы, какого рода контакт: нормальный или не совсем. А меня почему-то совсем не тянет подставлять очко Мастеру, равно как и кому-либо другому. Или заставят натянуть какую-нибудь деваху с клыками? Да и не в том дело – как. Не хочу вампиром становиться. Почему? Да просто так: терпеть не могу, когда за меня кто-то что-то решает. Родаки меня, было дело, в универ «поступили» – я полтора курса отучился и сказал: на хрен надо. Нашёл нормальную работу и не жалею: и деньги водятся, и знаний нужных поболе, чем у иных «высокообразованных»…

Стал я ворочаться, вертелся час, не меньше, и из-под груды хлама кое-как выполз. Даже, пока лез, скотч на руках обо что-то порвал – это мне вроде как выпал от судьбы бонус за упрямство. Мешок снял, ноги распутал – пара секунд, и я свободен.

Встал – вокруг темно, как в заднице президента Нигерии, только Генычев сарай я по запаху всегда узн А ю. И сориентируюсь запросто, потому как сортир для самоубийц вместо Полярной звезды. Куда как проще: выход налево от полюса вони...

Дверь, конечно, заперта. Ну да не беда: порылся в железках минуты две, нашарил топор… и тут меня кто-то холодной-холодной рукой за плечо придержал и спрашивает:

– Далёко собрался, Дневной?

Я чуть в штаны не напустил. Шарахнулся от ТОГО – да в стену врезался, аж искры из глаз брызнули. ТОТ тихонько хохотнул, щёлкнул пальцами, и сарай осветился. Очень странно – серебряным светом, похожим на лунный, но не совсем, и откуда он идёт – непонятно. Вроде бы сам воздух засветился.

Тут я увидел: стоят передо мной три упыря. Все трое в чёрном, рожи иссиня-бледные, а губы – ярко-красные, и глаза горят, как звёзды. Один – Геныч, один какой-то незнакомый, а между ними – Мастер.

Его я первым узнал, даже прежде Геныча. Я его ещё в лесу намертво запомнил, и сейчас, ЕСЛИ ЧТО ВДРУГ, узнаю. Да если бы и не запомнил, понял бы, что это – Мастер. Вроде бы и ростом был пониже, чем оба других, а кажется – выше. Слева на поясе шпага висит в ярких серебристых ножнах. И светится какими-то чёрными лучами: и не видишь их, а чувствуешь, что они есть. Причём от Мастера – особое свечение, от шпаги – особое. Видно, что они – Мастер и шпага, точнее, существо, которое шпагой прикидываются – хоть и вместе, но каждый сам по себе. И кто из них важнее – ещё вопрос…

Мастер улыбнулся, шагнул чуть вперёд и говорит:

– Скоро ты будешь не хуже нас видеть в темноте. Клянусь всем святым («Ого!» - думаю, – «всем святым… что же У НИХ святое?..») соприкоснувшись с Миром Ночи, ты не захочешь уже возвращаться в жгучий безжизненный День, даже если тебе представится такая возможность. Ты услышишь, как поют навьи, купающиеся в волнах северного ветра. Услышишь музыку зыбких детей тумана и шёпот тьмы. Ты узнаешь, как пахнет кровь наших жертв – Дневных, и единожды попробовав, не захочешь более другой пищи.

Я и говорю ему:

– Думаешь, мне это надо?

А он отвечает:

– Может быть, тебе действительно не нужна вечная жизнь во всеблагом лоне Ночи. Что ж, выбор есть всегда и у всех. Даже у Дневного, вмешавшегося в дела Ночных и причастившегося их тайн. Выбор богат: вступление в Ночное Братство, или смерть.

– Так с этого, – говорю, – и надо было начинать! – и без замаха рубанул Геныча по ногам – он с левого краю стоял, как раз там, где я решил прорываться. Друг детства завопил, но почему-то не упал сразу. Тогда я ему поперёк рожи рубанул, он и с копыт долой. Второй, что слева от Мастера стоял, на меня как рысь сиганул, только я присел, и он надо мной пролетел и об пол грянулся. Пока он после приземления из астрала выходил да вспоминал, что за козёл гравитацию придумал, я ему хребет перерубил.

…Милое дело, скажу вам, когда клинок в живую плоть врезается, и ты чуешь, как она подаётся, как кости хрупают, точно сахарные! И кажется, что в тебя вливается сила того, кого ты грохнул. В фильме «Горец» на сей счёт не так-то много и навыдумывали…

…Тот упырь тоже завопил и по полу распластался. Я топор из него выворотил, поднялся, хотел на Мастера кинуться, чтобы его сложить: кончил дело, оботри инструмент, ха-ха! Только почему-то не кинулся. Слишком уж он спокойно стоял, и видно, что боялся меня не больше, чем ёж – голую жопу…

Посмотрел, вздохнул и шпагу потянул из ножен. Вроде медленно потянул, только не успел я глазом моргнуть, как она зашипела коротко по-гадючьи и в руке у него оказалась. И кончик в метре от моего носа сияет и не дрогнет.

– Всё в порядке, друзья, – говорит Мастер – и мне: – Ты сам решил свою судьбу, Дневной. Ты мог бы стать членом Братства, но не захотел. Что ж, каждому своё. Ты загладишь свою вину, исцелив благородных Братьев, раненых тобой.

– Ага, – говорю, – я твоих гомиков полечил, сейчас и тебя вылечу – топором.

А Мастер спокойно так отвечает:

– Нет, глупый Дневной. Своей кровью. Это главное лекарство Ночных. И не пытайся острить – у тебя это плохо получается. К тому же ты меня боишься.

А я и в самом деле пялюсь на его шпагу – прямую, гладкую, сияющую так, что под ложечкой сладко и тошно ноет – и торможу. Пока Мастер трепался, я бы двадцать раз его зарубить успел. Если б не боялся.

И думаю я, что вот сейчас приблизится он ко мне, прекрасный и сильный, вонзит в горло свой серебряный клинок, спустит кровь, которая всё равно во мне без толку киснет – и станет так хорошо, прохладно, спокойно, ведь больше ничего мне и не надо… Тут я глянул Мастеру в глаза и понял, что это он на меня одурь нагоняет. Зло меня взяло. Ах ты, думаю, педик с жестянкой, ещё мозги мне будешь компостировать? Да я тебя размажу!..

Мастер, видно, мысли мои прочитал, понял, что я с крючка сорвался – и кинулся на меня. Только я ждал этого, и шпагу его по внешней дуге топором отбил. Полетели искры: от шпаги – бледно-голубые, от топора – золотые. Хотел я Мастера тут же и зарубить, да он так шпагой отмахнул, что чуть меня не располовинил. Я еле успел увернуться и кувырком покатился. А тут ещё бывший Геныч меня за лодыжку схватил, как его вчера Элвис сцапала. Вот, думаю, неймётся уроду, даром что рожа на две половинки раскроена и ноги обе сломаны… Что ж, я его и без руки оставил. Он и завопить уже не смог, а рука его – обрубок – так и осталась на моей ноге висеть. Тут Мастер подскочил и хотел меня проткнуть, да я снова увернулся и успел даже левое колено ему подрубить.

Взвыл Мастер, но устоял.

– А ты, – говорит, – не так прост оказался, Дневной. Ну ладно. – Зашипел по-гадючьи, направил на меня шпагу, и не успел я глазом моргнуть, как шпага змеёй обернулась и из рук мастера на меня сиганула.

Я хотел отскочить, да не смог – Генычева отрубленная рука так мне левую лодыжку сдавила, что я ногу ниже щиколотки чуять перестал. Вместо того, чтобы сбежать, на четвереньки брякнулся. Змея у меня над головой просвистела и в стену вписалась. Звук был такой, точно в стену кочергу швырнули. Так эта сволочь не упала, а прямо от стены развернулась – уж не знаю, за что она там зацепилась – и снова на меня прыгнула.

Я топором отмахнулся, а змеища вокруг топора обвилась. Хочу я бросить топор, а не могу – гадина мои руки к топорищу хвостом прижала.

Как я не обоссался тогда – не знаю. Помню, что рассмотрел змею хорошо, умел бы нормально рисовать – по памяти бы до чёрточки нарисовал, хоть и видел всего несколько секунд. Сама она тонкая, в серебристой чешуе – каждая чешуйка радугой переливается; пасть – тёмно-вишнёвая, как железо раскаленное, четыре клыка – тоже как железо, только раскалённое добела, аж светятся. А в глаза ярко-ярко-красные я посмотрел и понял, что главный тут – не Мастер, а вот эта гадина…

Вампиры от радости взвыли, а Мастер говорит:

– Ползи ко мне, Дневной. Хуже уже не будет. Ты меня рассердил, а теперь у меня в руках. Смотри, чтобы я не рассердился ещё больше…

– НЕТ!

У Мастера первый и последний раз пачка отвисла. У меня – тоже. А Элвис – это была она – прыгнула ко мне, оторвала от меня серебристую гадину и говорит:

– Руби Мастера!

Стоит она голая, как в прошлый раз, и светится, как гнилушка, а в руках Мастерову змею держит за шею у самой башки и за хвост. Вытянула её, как верёвку, а змея дёргается, вырваться хочет, у Элвис руки дрожат… Вижу я – долго она гадину не удержит. Поднялся, подковылял на полутора ногах к Мастеру и вижу, что гомик хренов трухнул.

– Не делай этого, Дневной, – говорит. – Хуже будет.

– ТЕБЕ хуже, – говорю – и рубанул его по руке, которой он дёрнулся меня за горло схватить. И ещё раз. И по башке. И ещё по башке. И ещё…

Когда Мастер свалился, я ещё хребет ему в трёх местах перерубил и за остальных взялся. С ними вообще проблем не было – они, как увидели, что Мастеру конец пришёл, вообще никакие стали. Покончил я с ними и снова за Мастера взялся. Потом – за его подручных. Элвис меня не останавливала, пока я из вампиров мясное ассорти не сделал, так что хрен разберёшь – где Мастер, а где бывший Геныч, шестёрка поганая...

Искрошил я их – с час, наверное, топором махал, п О том весь исхожу – а Элвис и говорит:

– Я же говорила тебе тогда – добей своего дружка! Меньше было бы проблем!

Змею, которой Мастеров клинок обернулся (или которая клинком притворялась – так, наверное, правильно), она с размаху в угол швырнула. Змеища завозилась, чешуёй зазвенела, точно гвозди посыпались, и вдруг встала на хвост. Стоит, как кобра, и в нас целится. Глаза алые сияют всё ярче и ярче.

Элвис то ли вздохнула, то ли простонала от ужаса, да и я понял: всё, что прежде было – цветочки… Странно, страха почему-то совсем не было. Когда я Мастера, уже обезоружённого, рубил – боялся, а теперь – нет.

Наверное, потому, что Элвис испугалась, а я приготовился её заслонить и защитить. Ну и что, если я погибну сразу, а она – секундой позже. Главное, пока я жив, змеища до Элвис не доберётся.

Тут я встретился глазами со змеёй и понял, что она мои мысли читает, как газету. Потому что увидел, как змеища УСМЕХНУЛАСЬ. Дескать, не боишься меня? Правда? Хвалю. Но ты всё равно слабее меня, вы оба. Сильнее меня нет никого в мире. И я заберу ваши жизни – когда захочу.

…И нырнула в землю – только мы её и видели. Нет, конечно, тварь меня не испугалась. Просто решила оставить нас в живых. Пока.

Элвис вздохнула с облегчением и говорит мне:

– Иди сюда, я помогу тебе избавиться от лапы твоего дружка. Конечно, как взойдёт солнце, она растает, но до того времени у тебя начнётся гангрена.

А я и забыл, что Геныч меня за ногу пытался схватить. Хотел шагнуть, да в ногах запутался и шлёпнулся. Элвис сама ко мне подбежала, пятерню полумёртвую от моей ноги отодрала и в общую кучу кинула.

У меня в ноге сразу такие «иголочки» закололи, что я от боли чуть на стенку не полез.

– Ничего, терпи, – говорит Элвис. – Тем более что мы ещё не всё сделали. Найди носилки побольше и какое-нибудь горючее, только побыстрее.

– Зачем?

– Меньше спрашивай – дольше проживёшь.

Нашёл я и то и другое. Элвис сложила останки вампиров на носилки, и мы их в несколько приёмов на Ларискин плант вынесли. Помню, мясо на носилках всё время шевелилось, и когда Элвис куски тел на носилки нагружала, из рук её пыталось вырваться. Мы сложили дрова из Генычевой поленницы, керосином и солярой облили (я тогда подумал: хорошо, что у нас постоянно перебои с электричеством, а то пришлось бы у соседей бензин красть), сверху навалили куски вампирских трупов – и подожгли.

Ну и воняло же от этих тварей! Как-то раз мы, ещё когда совсем мелкими были, жгли костёр, нашли кошку дохлую и туда же кинули. Так вот, после того, как я понюхал горящей вампирятины, запашок от той кошки показался бы мне шанелью номер пять. И ещё они корчились в костре, как живые, только что не вопили. Но горели хорошо. Мы, правда, до конца не досмотрели – ушли, чтобы не объясняться с соседями, которые на свет костра да на запах шашлычка сбегутся. Перелезли мы через прясла, вышли на позада, а там перебрались через канаву и ушли в поле.

– Взойдёт солнце и испепелит ИХ , – говорит Элвис, – но так надёжнее.

– А уже скоро рассвет, – говорю.

– Знаю, – говорит, – и потому надо спешить.

Идём дальше. Впереди тёмное замаячило – заросли кустов вокруг Дурыкинского оврага. Он поле режет почти напополам, а через несколько лет, пожалуй, в село войдёт, как конница батьки Махно, хоть и пытаются его укреплять. Из оврага туман поднимается, по полю вверх ползёт, клочки его вихрями завиваются и пританцовывают. Тут Элвис остановилась и говорит:

– Слушай меня внимательно. Если послушаешься – может быть, останешься жив. Сейчас, когда Мастер мёртв, в Ночном Братстве начнётся горячее время. Многие захотят стать Мастером, и я тоже хочу попытать счастья. По закону Мастером может быть только мужчина, но я думаю, что у меня есть шанс.

– Почему?

– Это долго объяснять. Ты всё равно не поймёшь, да и ни к чему тебе это знать. Каким бы совершенным закон ни был, однажды случается то, что не было в нём предусмотрено. И тогда закон приходится менять. Или нарушить. Только это наши дела, которые тебя не касаются. Тебе повезло – ты остался жив, хотя тебя и приговорил Мастер, а я обещаю, что никогда не трону тебя. И если стану Мастером, то и другие тебя не тронут – я не велю. И это всё, что тебе нужно знать. А теперь исчезни отсюда. Чем дальше и быстрее – тем лучше. Прощай.

* * *

Я потом узнал, чем кончилась драка. Крови, говорят, было море. В прямом смысле. Гришке и его приблатнённому родственнику «берсерк» путёвки на тот свет выписал, а одного сильно порезанного парнишку врачи еле откачали. Сам «берсерк» пропал без вести, и Дашка с ним. То ли обоих замочили и трупы спрятали (такое у нас бывает), то ли сбежали.

По делу о драке «закрыли» почему-то Джека и Настюху. Настюхе в нагрузку вменили хранение наркотиков в крупном размере – она не догадалась коробок с поганками сбросить. Хотя сама же «оборотней в погонах» вызвала. Вот же дура, и откуда только таких рожают… или в пробирках бодяжат? Джека, кстати, совсем не жалко – он, ширик тупорылый, стукнул ментам, что меня в тот вечер видел. Из-за него меня трижды на допрос вызывали, стращали, что могут «переквалифицировать из свидетелей в обвиняемые». Но я говорил, что ушёл рано и ничего не видел – от меня и отстали.

Через месяц после этого приключения Генычева мамашка заметила, что сынок куда-то запропастился. Ещё через неделю она догадалась заяву написать, а менты поняли, что дело – однозначный «глухарь» – и в архив скинули. Я, конечно, мог бы много интересного рассказать, но меня не спрашивали. Ну, а Лида, недолго думая, усадьбу продала и пропила. Недавно видел одного парня из Заозёрного: он говорил, что она уже где-то на вокзале побирушничает. Мы тоже дом продали. Выпал шанс квартиру обменять с небольшой доплатой – зато плюс лишняя комната и район получше. Денег от продажи усадьбы на это как раз хватило – и ещё осталось на новую тачку с гаражом. Родители сомневались, а я их уболтал, и теперь все довольны.

В селе теперь многие дома продают. Только покупателей всё меньше и меньше. С этого лета в селе и вокруг стало что-то странное твориться. Что-то такое странное, что безликих ребят в балахонах теперь с нежностью вспоминают.

А я всё вспоминаю, как Элвис шла в лунном свете по полю к Дурыкинскому оврагу и не обернулась, когда я окликнул её; как я побежал за ней, но не мог догнать, хотя она и шла не спеша, как ступила она в туман и пропала… Я по всему оврагу шарил, потом пока солнце не взошло, но, конечно, Элвис и след простыл. Искал я её и на следующую ночь, и потом, и всё без толку. Только я всё равно её найду. Потому что серебристая змея ей жизни не даст. А, защитить её, кроме меня некому.

Я так решил: либо я буду с ней, либо не буду вообще.

Hекоторые слова и выражения, которые могли вызвать недоумение у части читателей

1. Берсерки – так называли древние скандинавы одержимых воинов, впадавших во время сражения в боевое безумие. Берсерки роняли пену с губ, грызли щиты и рубились с удесятерённой силой и лютостью. Считалось, что душой воина овладевает дух-медведь, отсюда название, которое дословно переводится как «медвежья рубашка». Другая разновидность одержимых воинов называлась ульфхеднары – они в бою уподоблялись волкам. Помимо настоящих берсерков и ульфхеднаров, было много желающих прослыть таковыми. Эти, чтобы симулировать «боевое безумие», действительно пили отвар мухоморов и употребляли другие наркотики.
2. «Библиотечная полиция» – роман Стивена Кинга.
3. «…где нет ни траха, ни печали, как писал великий Барков» – немного неточная цитата из поэмы Ивана Баркова «Лука Мудищев».
4. Кича – тюрьма; «с кичи откинуться» – соответственно, освободиться из тюрьмы.
5. Навьи – в славянской мифологии злые духи, чужие мертвецы (в отличие от духов предков – покровителей-дидов). Навьи голыми птицами летают на «злых ветрах» – северном и западном. Эти стороны света считались нечистыми – ведь солнце «умирает» на западе, а север – обитель мертвящего холода и зимы. Благими считались восток, где «рождается» солнце, и юг, где оно «пребывает» в зените и в могуществе. Крик навий (навьев) сулит болезни и смерть. Навьи в человекоподобном облике «запечатлены» на миниатюре «Моровое поветрие в Полоцке».
6. Плант – незанятый участок между деревенскими усадьбами, расположенными вдоль улицы.
7. Позада – пространство ПОЗАДИ деревенских усадеб.
8. «…расстреливать два раза уставы не велят» – строка из баллады Владимира Высоцкого «Тот, который не стрелял».
9. Ширик – наркоман.

Приветствуется всяческое распространение информации о журнале "Колесо"

http://koveco.info                              Эл.почта: koleco@inbox.ru