Выпуск №19

март - апрель
2009 г.

Литературный журнал
"КОЛЕСО"

Количество
читателей - 1880

http://koveco.info                                                                         Эл.почта: koleco@inbox.ru

Сергей Корнилов

В ЭПОХУ «КРАСНЫХ СВАДЕБ»

(начало)

«Без черемухи» - так назывался рассказ Пантелеймона Романова, ставший настоя­щей литературной сенсацией молодой советской литературы. Это было наиболее извест­ное произведение среди целого ряда рассказов, повестей и романов, посвященных той же теме, что и рассказ «Без черемухи». Об этих вызвавших острую полемику в молодежной среде произведениях писал некий анонимный автор на страницах газеты «Ленинградский студент»: «Растет и формируется новый человек. Этого до сих пор не замечают некоторые «бытописатели студенчества», которые до сих пор пробавляются падалью полового во­проса и свои собственные сексуальные переживания выдают за студенческий быт» 1 . Произ­ведения эти, о которых речь пойдет ниже, не только прикоснулись к «падали поло­вого вопроса», они заострили перед советским читателем достаточно серьезные полити­ческие вопросы – проблемы формирования «нового человека», создания новой «пролетар­ской» нравственности, опасности «мещанства» в советском обществе. Как круги на воде от брошенного камня, вокруг произведений, затрагивающих тему любви «без черемухи », расходились все шире волны общественного внимания, недовольства, чувства опасно­сти…Можно с полным основанием констатировать, что «Содружество» Ильи Рудина, «Собачий переулок» Льва Гумилевского, «Без черемухи» Пантелеймона Романова, «Луна с правой стороны» Сергея Малашкина немедленно приобрели политическое значение как произведения, беспощадно вскрывавшие социальные пороки.

Главный герой романа Ильи Рудина «Содружество» фронтовик Дорош, «ревнивый и страстный коммунист, презрительный и беспощадный ревизор» 2 , поступив на рабфак университета, испытывает «ни с чем не сравнимый страх перед университетом» 3 , боится, что учеба способна «растворить первобытный чистый огонь классового чутья» 4 . Он всю жизнь прожил с мыслью, что науки являются достоянием привилегированного класса, а пролетарий, овладевая наукой, которую создавала буржуазия на протяжении веков, стано­вится обуржуазившимся. Еще в детстве начал Дорош учить геометрию только лишь по­тому, что его уязвил сынок инженера, гимназист, который «чертил теоремы, казав­шиеся…его однолеткам таинственной мудростью» 5 . Дорош со своим приятелем Ванькой Синевским начинают зубрить геометрию, чтобы «заткнуть глотку гимназическому свер­куну» 6 . Но в учении они повели себя совершенно по-разному: «начал Ванька набираться книжной мудростью, скоблить себя, интеллигентничать, усвоил некоторые повадки гим­назиста» 7 . Дорош счел, что дружок предал его, и побил обоих – и Ваньку, и гимназиста – «крепко бил, сладко» 8 . «С тех пор, - думает Дорош, - у меня осталось чувство опасения за представителей рабочего класса, которые в вузах и рабфаках могут перекнижиться, под­менить свою рабочую основу» 9 . Соперничество между Дорошем и Синевским вновь вспых­нуло, когда судьба свела их в коммуне «Задруга». Перед студентами, не знавшими сражений Гражданской войны, Дорош чувствует себя неуверенно, изо всех сил старается не отстать в учебе от них, не испытывающих «боязливой настороженности перед матема­тической формулой» 10 . Им, людям мирного времени, не понять его, живущего словно бы все еще в эпоху революции. О студенческой среде тех лет один из рабфаковцев опубликовал такие строки:

И звенит на диспутах и спорах

В университетских коридорах

Наш горячий пролетарский смех 11 .

Дорош работал в ЧК и с гордостью рассказывает, что ему приходилось расстреливать людей. Друзья советуют Дорошу «полечить психостению – неврастеническое наследство фронта» 12 . Когда начался НЭП и многим революционерам стало казаться, что дело революции предано, Дорош, отчаявшись, пытался покончить с собой. Он остался жив, но носит в себе пулю, которая является причиной часто повто­ряющихся припадков. Дорош не хочет избавляться от пули, он хранит ее в своем теле, как память о своем малодушии, и страданиями пытается искупить трусливую попытку уйти из жизни. Вынуть пулю – значит дать самому себе прощение. Не является случайным то об­стоятельство, что основателя коммуны Дороша Илья Рудин изобразил безобразным, пси­хически нездоровым горбуном, который и в общении так же неприятен, как внешне.

Студенческая коммуна «Задруга» представляла собой «небольшой кружок прияте­лей, объединенных не только общими академическими интересами, но и правилами внут­реннего распорядка» 13 . Весьма примечательное определение. С одной стороны «академиче­ские интересы», с другой – «внутренний распорядок», но ни слова об общих интересах, товариществе, привязанности, дружбе. Коммунары разработали своеобразное определение «экономической дружбы», дружбы как «рационализации борьбы». 14 Описа­ние повседневной жизни коммуны показывает, что ничего этого действительно нет в по­мине. Дорош так характеризует основное содержание коммунарской жизни: «Мы живем не для выгоды, а для удовлетворения гуртовой жизни. Человек одинокий легко портится, в гурте же он воспитывает чувство множественности» 15 . В коммуну «Задруга» объедини­лись люди, духовно чуждые другу. Причем если по отдельности они могут вызвать сим­патию и сочувствие, то, взятые в целом, производят отталкивающее впечатление, уродли­вая форма организация жизни накладывает отпечаток этого уродства на каждого члена странного коллектива или «гурта».

В центре внимания Ильи Рудина – осуществление социального эксперимента (вос­питание «чувства множественности») , проводимого несколькими молодыми людьми, ко­торые добровольно поставили себя в условия, не приносящие никому из них ни покоя, ни радости. Автор пытается понять, что же удерживает этих людей в коммуне, почему они не разбегаются от этой, в сущности, кошмарной жизни.

Коммунары «Задруги» ведут коллективный дневник, в котором записывают все свои самые тайные, самые сокровенные мысли, поступки, или, что тоже возможно, лишь имитируют друг перед другом откровенность, приписывая себе те постыдные поступки, которых на самом деле не совершали. Они словно бы стремятся превзойти друг другу в степени открытости, в саморазоблачении, доходящем до какого-то самобичевания, добро­вольного унижения. Кроме того, коммунары не только исповедуются друг перед другом, но и устраивают взаимные обыски. Подразумевается, что коммунары должны знать друг о друге все без исключения, даже самые сокровенные подробности жизни, которые непри­лично выставлять на всеобщее обозрения; однако для членов «Задруги» не должно суще­ствовать вещей, лежащих за гранью приличия. Открыв чемодан Синевского, они обнару­живают накрахмаленные воротнички, щегольские галстуки, флакон духов, пилку для ног­тей. «Эстет поганый!»- презрительно бросает Синевскому Дорош 16 так, будто тот уличен в чем-то действительно крайне постыдном. Это саморазоблачение коммунаров – отнюдь не фантазия Ильи Рудина, во многих источниках мы можем найти свидетельства подобных публичных отчетов комсомольцев перед коллективом о своей личной жизни. Так в Ленинграде комсомольцы Ветеринарного института в 1924 году ввели практику проведения «коммунальных бань», т.е. отчета каждого комсомольца о своей личной жизни: «тут и половой вопрос, тут и выпивка» 17 . После «доклада» происходили «прения», комсомольцам задавались самые интимные вопросы, требовавшие чистосердечного и исчерпывающего ответа. Само слово «баня» указывало на то, что происходило как бы публичное обнажение каждого человека. Саморазоблачения в советской пропаганте именовались «самокритикой». «Организовываем веселый час самокритики…»- сообщала новости коммуны газета «Основа» ленинградской фабрики «Рабочий» 18 . О.Комова, коммунарка Ленинградского Педагогического института им. А.И.Герцена, вспоминала стенгазету, в которой «прямо, начистоту писали мы о своих коммунарах» 19 . «Одна из форм воздействия – личные «отчеты», - отмечает В.Лейзерович, описывая Мокринскую коммуну в Москве, - но отчеты эти особенные: в них рассказывается все – об учебе, о работе, о настроениях и планах. Затем взаимная критика, обсуждение…» 20 Коммунар исповедовался перед коллективом, словно бы повторяя христианский институт исповеди священнику, после чего получал «отпущение грехов». Подразумевалось, что коллектив имеет право на полную, исчерпывающую информацию о каждом коммунаре, и утайка чего-либо могло восприниматься как признак неблагонадежности. Публичные исповеди коммунаров делали каждого члена коммуны беззащитным перед коллективом, давали возможность коллективу манипулировать личностью. По мнению советолога Романа Редлиха, критика и самокритика сталинского СССР «никогда не направлена на искоренение того или иного положения вещей, но всегда имеет целью разыскать…всегда мнимого виновника и сделать его жертвой критики, на которую, однако, жертва может отвечать только самокритикой», и критика, по сути, это «форма открытого доноса, узаконенный самосуд, расправа над беззащитным, ибо нападение всегда производится в плоскости чистейших фикций и не допускает никаких возражений по существу» 21 .

В разговоре с Лизой коммунар Скорик излагает свою теорию: «Стыд – это только условный рефлекс. Ну, разве твои плечи отличаются чем-нибудь от моих, а ведь ты пря­чешь их тщательно. Если бы ты их не прятала – я бы привык. Товарищи ведь мы, а не черти сладострастные» 22 . Коммунар Синевский идет еще дальше в размышления о жен­ской стыдливости: «Девичий стыд, воспетый некогда поэтами,- наследственных страх пе­ред нападающими самцами. […] …товарищества с мужчиной можно достигнуть лишь пе­реступив через стыдливость. […] на женщине нужно сыграть, чтобы разбудить в ней це­лый ряд инстинктов, ведущих к освобождению. Стыдливость и девственность – первое препятствие к эмансипации» 23 . «…свободная женщина не имеет тайн» 24 ,- утверждает Си­невский. Эмансипированная студентка Зоя Мисник («женщина с бедрами роженицы и грудью физкультурницы» 25 ) без лишних церемоний предлагает Дорошу: «Пойдем спать!» 26 .

Появление Лизы в коммуне, в мужском коллективе, приводит к изменению отно­шений между коммунарами. Для коммуны появление Лизы становится главным испыта­нием на жизнеспособность. Скорик подсматривает за Лизой в замочную скважину, думая: «Попробуй-ка установить дружбу с девочкой, которую видел голой» 27 . Коммунаром Молодецким с мо­мента появления Лизы в коммуне овладела «законно-гнойная мысль, что, может, Лиза станет наконец общей любовницей» 28 . Всем коммунарам очевидно, что между ними и Ли­зой не могут установиться любовные отношения, всем очевидны противоестественность и позорность этого. Но как строить «товарищеские» отношения с нею, тоже непонятно. Лиза тайком уходит из коммуны, оставив записку: «Я перед вами виновата, но я не могу победить в себе стыда и страха. Простите меня» 29 . Но все же девушка приходит назад в «Задругу», перебарывает свой страх и первым делом после возвращения демонстративно уничтожает крюки на дверях комнат – отныне все двери в коммуне должны быть всегда отперты. «Эти крючки мы должны были бы отправить в музей, как экспонат победы на фронте дружбы»,- замечает Дорош 30 . Синевский начинает «воспитание» Лизы, чтобы сде­лать ее «свободной», «независимой» женщиной. «Ты должна потерять стыд тела. Ну, на­пример, не стесняться и быть обнаженной» 31 . «Уроки» Синевского кончаются тем, что он подсыпал Лизе снотворного и изнасиловал ее. Лиза в отчаянии пытается покончить с со­бой, бросившись в реку, но из-за мелководья она лишь расшибла голову. Узнав о случив­шемся, Дорош застрелил Синевского – это было не столько месть за Лизу, сколько конеч­ная точка в их давнем соперничестве. В тот момент, когда Дорош свел счеты с Си­невским, ухажер Лизы шофер Василий, тоже из мести, поджигает флигель, в котором на­ходится ненавистная коммуна. Дорош отказывается от возможности спастись и добро­вольно обрекает себя на смерть в огне, сгорает заживо вместе с трупом убитого им не­друга. «Назавтра резгребли балки и нашли остатки сгоревших Синевского и Дороша – черные косточки. Еще через день их похоронили, закопав в одной могиле» 32 .

Тема сексуального насилия, учиненного циничным самцом над чувственной жен­щиной, рождает ассоциации с «Морской болезнью» А.Куприна – рассказом, в котором также имеет место проблематика любви «без черемухи». Этот рассказ Куприна В.Воровский назвал «золочением гнилых орехов» 33 , а по мнению современного критика Никиты Елисеева, «Морская болезнь» Куприна - это «едва ли не гимн изнасилованию как единственно возможной формы половой любви» 34 . Герой «Морской болезни», помощник капитана, красавец-грек обманом заманил героиню-социалистку Елену в свою каюту, а потом «грубо, с нескрываемым отвращением низменного, пресытившегося человека» 35 выгнал прочь. У изнасилованной женщины осталось чувство, будто «не люди, а какое-то высшее, всемогущее злобное и насмешливое существо вдруг нелепо взяло и опоганило ее тело, осквернило ее мысли, сломало ее гордость и навеки лишило ее спокойной, доверчи­вой радости жизни» 36 .

Образ революции и гражданской войны как стихии, которая, в числе прочего, приводит к полнейшей сексуальной вседозволенности, присутствует лишь в тех текстах, которые в истории советской литературы объявлялись ошибочными и клеветническими. В дальнейшем в советской литературе, как правило, изображалась не личность человека в ее целостности, а лишь часть личности, т.к. все иррациональное, связанное с подсознанием, с сексуальностью, отсекалось. Получался полу-человек, а в описывающей его литературе царила полу-правда. «Правильное», с точки зрения советской пропаганды, раскрытие темы отношений мужчины и женщины в условиях революционной смуты содержалось в «Гадюке» Алексея Толстого ( 1928 г ). В этом произведении совершенно очевидна идеологическая заданность. Оказавшаяся в эскадроне кавалериста Емельянова Ольга Зотова считалась женой командира, но «она не была ему женой. Никто бы не поверил…узнай, что Зотова – девица. Считаться женой было понятнее и проще: никто ее не лапал…и Зотова была для всех только братишкой» 37 . В той фронтовой атмосфере, которая описана Толстым, сексуальное насилие просто исключено, отношения Емельянова с Зотовой столь же целомудренны, сколь и отношения ее со всеми другими красноармейцами. Все будто бы видят в ней не женщину, а «братишку». Тем самым Алексей Толстой подчеркивает, что все утверждения, будто революция отменила морально-нравственные запреты, - миф. Красноармейцы сражаются за новую жизнь, несут светлые идеалы. Революция жестока, но чиста и благородна, как и непорочны отношения Зотовой и Емельянова. Как ни странно, этой выхолощенной соцреалистической концепции ничуть не противоречил образ платонически влюбленного в Розу Люксембург Копенкина из платоновского «Чевенгура», который М.Эпштейн называет «рыцарским романом» 38 . Копенкин по-рыцарски служит женской ипостаси революции, социалистической «Дульсинее», и эта любовь обречена оставаться столь же целомудренной, как отношения Зотовой и Емельянова. Стоя перед портретом Люксембург в волостном ревкоме, Копенкин «присмотрелся к ее розовым щекам и подумал о пламенной революционной крови», он метал, что «доедет до другой страны и там поцелует мягкое платье Розы» 39 .

Но наряду с «Гадюкой» в 1920-30-е годы было создано немало других литературных текстов, в которых ставилась под сомнение возможность столь целомудренных отношений в условиях отмены всех моральных ограничений. Женская ипостась революции обретала здесь все признаки телесности.

Сергей Малашкин в повести «Луна с правой стороны» обращается к судьбе комсо­молки Татьяны Аристарховой, дочери кулака, которая уходит из отцовского дома, создает комсомольскую организацию в селе, работает секретарем в комбеде, где она сколачивала «боевые отряды», чтобы «драться с восставшими кулаками» 40 . Потом ее послали учиться в Москву, где Таня работает в ячейке университета. В Москве искренняя, простая дере­венская девушка «попала в обывательское болото, которое сверху красно, как редиска, а внутри трухляво и вонюче» 41 . «…за мной много ухаживало ребят, а когда я не отвечала на эти ухаживания взаимностью, меня стали публично называть мещанкой»,- пишет Тать­яна в дневнике 42 . Наконец она преодолевает свое целомудренное «мещанство», начинает не только спать с мужчинами, но и курить, пить, даже употреблять наркотики. До рево­люции употребление наркотиков, например, достаточно дорогого кокаина, было харак­терно для «буржуазии», материально благополучных представителей интеллигенции, офицерства и т.д. Наркотики употребляла столичная богема. После Октября наркотик ста­новится доступен для прежних «угнетенных» классов, в годы нэпа кокаином «почти сво­бодно торговали на рынках мальчишки с папиросными лотками» 43 . Перераспределение жизненных благ, которое сопровождало революционный процесс, выразилось и в том, что «наркотическая культура», как одна из черт материального благополучия, была присвоена новым господствующим классом. Наркотик являлся предметом роскоши, поэтому и он должен был быть экспроприирован. К особой «наркотической культуре» приобщались «не только лица, связанные с криминальным миром, но и рабочие, мелкие совслужащие, красноармейцы, революционные матросы. Кокаин был значительно доступнее алко­голя» 44 . Констинтин Вагинов в «Козлиной песни», описывая жизнь столичной богемы перед революцией, изображал кафе, в котором «молодые люди мужеского пола уходили в мужскую уборную не затем, зачем ходят в подобные места. Там, оглянувшись, они вынимали, сыпали на руку, вдыхали и в течение некоторого времени быстро взмахивали головой, затем, слегка побледнев, возвращались в зало» 45 . В песне 1916 года «Кокаинетка» Александр Вертинский описывал «одинокую глупую деточку», которая «кокаином распята в мокрых бульварах Москвы».

(Продолжение следует)

1 За новый быт// Ленинградский студент. 1929, № 4, 20 ноября

2 Рудин И. Содружество. М, 1929. С.10

3 Рудин И. Содружество..С.9

4 Рудин И. Содружество..С.9

5 Рудин И. Содружество…С.46

6 Рудин И. Содружество…С.46

7 Рудин И. Содружество…С.47

8 Рудин И. Содружество…С.47

9 Рудин И. Содружество…С.47

10 Рудин И. Содружество…С.11

11 Гурин С. Рабфак// Красный студент. 1924. № 1. С.4

12 Рудин И. Содружество…С.11

13 Рудин И. Содружество…С.38

14 Рудин И. Содружество…С.276

15 Рудин И. Содружество…С.80

16 Рудин И. Содружество…С.185

17 Комсомольская баня// Красный студент. 1925. № 3 (26). С.31

18 Основа. 1932. № 17 (95). 27 марта

19 Комова О. Комсомольцы двадцатых годов// Музей истории РГПУ им. А.И.Герцена. Д.К-38.Л.2-3

20 Лейзерович В. Коммуна молодежи. М.,1929. С.46

21 Редлих Р. Советское общество. Очерки большевизмоведения. Книга 2. Franfurt/Main, б . д . С .40-41

22 Рудин И. Содружество…С.114

23 Рудин И. Содружество…С.131

24 Рудин И. Содружество…С.240

25 Рудин И. Содружество…С.198

26 Рудин И. Содружество…С.110

27 Рудин И. Содружество…С.162

28 Рудин И. Содружество…С. 164

29 Рудин И. Содружество…С.159

30 Рудин И. Содружество…С.231

31 Рудин И. Содружество…С.241

32 Рудин И. Содружество…С.302

33 Воровский В. Литературно-критические статьи. М, 1956. С.415

34 Елисеев Н. Предостережение пищущим. Эссе. СПб.-М.,2002. С.235

35 Куприн А.И. Морская болезнь// Куприн А.И. Соч. Т.5. М, 1972. С.82

36 Там же. С..84

37 Толстой А. Гадюка// Толстой А. Повести и рассказы. М., 1957. С.532

38 Эпштейн М. Все эссе. Т.1. В России. Екатеринбург, 2005. С.150

39 Платонов А. Котлован. Роман. Повести. Рассказы. Екатеринбург, 2002. С.167

40 Малашкин С. Луна с правой стороны. М, 1928. С.108

41 Малашкин С. Луна…С.109

42 Малашкин С. Луна…С.111

43 Лебина Н.Б., Чистиков А.Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан. СПб, 2003. С.116

44 Там же

45 Вагинов К. Козлиная песнь. М, 1991. С.18

Если Вам понравился данный выпуск, можете переслать его Вашим знакомым и друзьям.

Приветствуется всяческое распространение информации о журнале "Колесо"

http://koveco.info                              Эл.почта: koleco@inbox.ru