(Текст
взят из сборника эмигрантской
прозы "Пестрые рассказы".
Издательство имени Чехова. New
York, 1953)
...
Плод любви
Цивильского
С Двадцатой Буровой:
Ричард не нахвалится:
- Эсперантик мой!
Эти безграмотные вирши были
вызваны основной страстью
Цивильского -
эсперанто. Ричард Тадеушевич и
получил свою "катушку" (десятилетний
срок
заключения) за упорное
стремление печатать свою
многотомную работу "САИЗМ"
(социально-архитектурное
мировоззрение) или философия
Эсперанто". И так как
второй том этого бреда (первый
был издан в "диком" 1921 году)
не был
пропущен "марксической"
цензурой, Цивильский издал его
в тридцатых годах в
Польше. При попытке нелегально
"протолкнуть" в Польшу
рукопись третьего тома
Ричард Тадеушевич был
арестован.
Всегда по-военному подтянутый,
чисто-выбритый и аккуратный во
всём, Павел
Васильевич был полной
противоположностью Ричарду и
Перовскому. Образованный,
насмешливый, хорошо
воспитанный, он сохранял
многое от своего военного
прошлого: - "Слу-шаю-с!" "Честь
имею вам доложить..."
Безразличный к
религии, он с подчеркнутым
уважением относился, как к
каждому проявлению
веры, так и к служителям
религии. Искренняя
почтительность его к владыке
была трогательна, а его
предупредительность к нему
была безупречна. А чему
он был предан безраздельно и
беззаветно - это музыке. Часами
он,
инженер-механик, мог говорить о
ней, насвистывать и напевать
целые симфонии,
оратории, оперы. На этой почве и
сошлись мы с ним, и часто целыми
часами
выли вдвоем то "Китеж", то
"Хованщину", то "По
прочтении псалма", то
симфонии Моцарта, Бетховена и
Малера.
Я писал скверные
философические стихи, и Павел
Васильевич, поклонник Тютчева
и Сологуба, одобрял их:
- Валите, Андрей Алексеевич,
выпишетесь еще, Бог даст!
А я нараспев читал свои
упражнения всей честной
компании. Владыка
сосредоточенно слушал,
стараясь подавить улыбку,
Павел Васильевич
одобрительно кивал головой,
Архип Сергеич дремал,
Перовский норовил
рассказать что-либо на вечную
тему: "Вот и у нас в Невеле...",
а Ричард
Тадеушевич выскакивал со своим
постоянным:
- Нет, что там ни говорите, а
русский язык, да и все
примитивные,
неусовершенствованные языки -
страшно грубы! Как плохо звучат
не только
ваши, Андрей Алексеевич (вы,
надеюсь, не обижаетесь на меня?),
но и
пушкинские стихи:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том...
а как хорошо это звучит на
эсперанто! -
Sur bordo mare isolita...
И дальше: не безобразнейший "кот
ученый", а благозвучнейший
"cato
instruito"...
- Замолчи ты! Сам ты "като
инструито"!
- Друзья! Назовем нашего
ученого кота Памву Берынду -
"като инструито"!
- Идет! Да будет так!
- Вы всё шутите, товарищи...
- Молчи, Ричард-Львиные....!
Часто приходится слышать
сегодня от молодых людей, что
жизнь однообразна,
скучна, да и вообще, смысл
существования человека -
понятие довольно
спорное. К сожалению, это не
выплески дискуссий, а
постоянное состояние души
значительной части общества.
Не имею ни малейшего желания
философствовать, и
учить жизни нашу молодую смену,
ибо каждый должен прости свой
путь. Но
помнится, что и в мои двадцать
пять подобных стенаний было
предостаточно.
Значительная часть мне
подобных не находила себе
интереса и места в жизни,
буквально кисла, не умея
увидеть рядом с собою простое,
прекрасное и
удивительное. Мне всегда везло
на людей содержательных,
умеющих создать себе
и своим ближним простор
познания и кучу маленьких,
удивительных радостей, из
которых собственно и состоит
лучшая часть жизни.
Сегодня трудно сказать, кому
пришла в голову мысль, не
рубить елку на новый
год в лесу, а идти к ней самим.
Эту, казалось бы, шальную идею
раскрутили
так, что мне, например, пришлось
семь лет подряд встречать
новый год в лесу.
Первый новый год мы встречали в
местах, где я постоянно
охотился, под
заброшенной деревней Крутая, в
палатках, у разлапистой
молодой елки. И уже в
сентябре того же года получил я
от матери строгое внушение.
Оказывается наш
сосед, заядлый охотник, недавно,
на охоте, выйдя на поляну,
увидел...
наряженную елку!? С человеком,
охотником с детства,
обладающим неиссякаемым
чувством юмора, стало плохо! Он
еле добрался до дома, и слег в
больницу...
Мать же решила, что кроме меня -
некому. Наверное, она была
права.
Более других мне запомнился
новогодний "карнавал" на
озере Белом. Собралось
нас тогда сорок один человек.
Конечно, и время было другое, и
мы были
другими. Однако ни плэйеров, ни
магнитофонов у нас тогда не
было, а в
дополнение к гитарам носили мы
с собой купленный в магазине
уцененных
товаров патефон. Конечно, нести
в рюкзаке пластинки образца
семьдесят восемь
оборотов это не десяток
компакт-кассет, но при остром
желании задача вполне
выполнимая. Когда такая группа
приходит в холодную лесную
избу, то все
должны работать на пределе сил,
и только тогда есть
возможность часов в
десять вечера сесть за
импровизированный стол для
встречи нового года. Но,
поскольку ленивые с нами не
ходили, дело спорилось,
праздник был прекрасен
уже подготовкой. И вот первые
тосты - за новый год, за счастье
всех и
каждого в отдельности... тогда
еще ни кто с нами не боролся, и
была
возможность отметить новый год
шампанским, Бисером, Варной,
даже на озере
Белом.
Отгремели тосты, отзвенели
песни, дело дошло до танцев.
Конечно, и наши
родители говаривали, как и мы
сегодня:
- Ну что они танцуют, господи!
Но в наше время для того, чтобы
танцевать, нужно было все-таки
этому
учиться, хоть немного.
Поступила команда: ЗАВОДИ!
Заскрипела патефонная
ручка, задвигались рычажки: - Ш-Ш-Ш-Ш
- и полилась мелодия популярной
песни
"Эсперанто". Была такая
песня о несбыточной мечте
человечества - общем
языке... Танцевал ли когда-нибудь
мой читатель под патефон? То-то
же!
- ЗАВОДИ! - и снова ш-ш-ш-ш -
эсперанто, эсперанто...
Юмора было не занимать,
Посмеялись и снова:
- ЗАВОДИ! - и опять ш-ш-ш-ш -
эсперанто, эсперанто?!
Это было уже слишком! Праведный
гнев обрушился на патефонщика
лавиной. Но он
не был бы одним из нас, если бы
не знал достойного ответа.
Выждав минуту
тишины, он сдержанно похвалил
нас и спросил:
- А не скажете ли вы, кто
догадался сесть на этот вот
рюкзак и раздавить все
пластинки кроме одной?
Следующий тур эсперанто
оттанцевали молча и
ожесточенно, как дань той
заднице, которая осчастливила
нас этой неповторимой и
единственной мелодией.
Но праздник шел своим чередом,
пели, плясали, лазали на елку за
развешенными
там конфетами, слишком больших
любителей сладкого сбивали
комьями снега. К
утру сели пить чай. Наступила
этакая минута тишины от
пресыщения весельем.
Каждый дул в кружку и
приглядывал место, где
устроится спать. И в этот
момент:
- Ш-ш-ш-ш - эсперанто, эсперанто!
Это прозвучало как гром на
новый год, затем гром хохота
минут на десять.
Расстелили спальники,
утомленные и по-новогоднему
чуть пьяные, все сорок
человек, угомонившись,
засыпали. В избе установилась
тишина, нарушаемая
ровным дыханием уставших ребят...
Но ведь нас было сорок один и,
поэтому,
вдруг в дальнем углу, за печкой:
- Ш-ш-ш-ш - эсперанто, эсперанто!
Что тут началось! Кто хохотал
до слез, кто ругал патефонщика (сейчас
его
назвали бы диск-жокеем) самыми
последними словами, кто кидал в
угол лыжные
ботинки... В углу
безмолвствовала тишина. Но это
было только начало. Стоило
только всем задремать как из
угла:
- Ш-ш-ш-ш - эсперанто, эсперанто!
А ведь громкость у патефона не
регулируется, да и тембр тоже. К
рассвету
"патефон жокей" достал
всех, и его выбросили на улицу,
вместе с патефоном,
предварительно отобрав
пластинку.
До обеда спали, потом, плотно
пообедав и наведя порядок в
избе, к вечеру,
отправились на поезд, на
остановку с романтичным
названием "Красные Орлы".
Патефон-жокей был обижен на
всех и вся и, никого не
дожидаясь, ушел по
вечерней лесной дороге, как
говорится, "в гордом
одиночестве". Усталые и
счастливые, брели мы
небольшими группками, тихонько
разговаривая каждый о
своем. Было немного жаль, что
так быстротечен в этом году
праздник. За
новогоднюю ночь мы стали как бы
одной семьей, что-то сроднило
нас всех сорок
человек. Вот только сорок
первый... Нехорошо все-таки, что
один ушел,
обидели человека, наверное, а
может просто не поняли, не
сумели за общим
весельем... И вдруг в темноте,
рядом с дорогой, из-за кучи
занесенного
снегом хвороста:
- Ш-ш-ш-ш - эсперанто, эсперанто!!!
Это был феномен! Как будто
взорвалась дорога! Казалось,
грохотало и хохотало
все в этом зимнем лесу, каждая
ветка, каждое дерево! Патефон-жокей
был
извлечен на общее обозрение.
Получилось так, что каждый из
нас думал о нем,
топая по дороге.
За этот вечер он еще дважды
заводил свою Эсперанто и
каждый раз выбирал
неповторимый момент. Только
вот редкие пассажиры на
остановке и в вагоне не
понимали, почему нужно
смеяться под патефон, хотя,
заражаясь, хохотали
вместе с нами.
Сериалы... Какой
домохозяйке не знакомо сладкое
предвкушение очередной
порции слезливых приключений
богатеньких бедняжек среди
экзотических
пейзажей и шикарных интерьеров?
И ведь понимаем же, что
искусства во всем
этом не больше, чем калорий в
жевательной резинке, а вот поди
ж ты - влечет
и манит...
Как-то я предпринял жалкую
попытку рисовать карикатуры на
темы мыльных опер,
но очень скоро понял всю
безнадежность этой затеи,
захлебнувшись в их
обильной пене. Так на свет
появился этот, с позволения
сказать, "сценарий" -
своего рода карикатура в прозе,
которую и посвящаю всем
любителям жанра
пародии.
Автор.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
теплые края. Столица теплых
краев - городок Манта-Варвара.
Государственныйязык -
эсперанто. Государственная
валюта - убль.
ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ: наши дни (и
ночи).
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Роза Исааковна Дикая.
Владелица модного банного
концерна. Дама
бальзаковского возраста из
новых русских.
Си-Си (прозвище.
Настоящее имя
законспирировано). Агент
Интерпола, инспектор
полиции. Говорит на ломаном
эсперанто с немыслимым (тоже
ломаным) акцентом.
... http://slyapa.boom.ru/rozy.htm
