…«Адлер, август 1997. Мы с Дашенькой»... Куда запропастилась вторая фотография? Негативы, понятное дело, не найти, но я точно помню, что этот снимок делала в двух экземплярах. Я в расписном сарафане, тень от дурацкой шляпы закрывает все лицо, ты, как подобает всякому курортнику, в шортах и майке, а трехлетняя Дашка пытается стянуть с себя нижнюю часть купальника. Так дочь отреагировала на наш отказ купить ей сто первую пару ракушечных бусиков. Дашка смотрит на свою «карающую
десницу», я — в объектив, а ты на меня... Наверное, оттого снимок так ценен. Потому что здесь ты еще смотришь на меня.
...Терпеть не могу речи о том, что семьям с общим ребенком развестись сложнее, чем бездетным парам. Якобы главная сложность — нежелание травмировать чадо. Полнейшая чушь, дело вовсе не в педагогическом великодушии. Разбежаться далеко и навсегда не получится по другой причине: невозможно вычеркнуть из памяти прошлое. Оно так же, как папа, взбивает подушку на ночь, так же вытягивает губы трубочкой, остужая горячий чай, и тютелька в тютельку возмущенно сопит в воспитательные моменты.
Прошлое всегда перед глазами. Чаще оно радует успехами, и тогда в душе вспыхивают ненужные искорки теплой ностальгии. «Ну вся в отца. Господи, и чего мы, два дурака, разбежались? Надо было потерпеть, семья — удивительно органичное создание, притерлись бы. Вон ведь как любил».
Порой прошлое вас огорчает и снова пробуждает воспоминания, на сей раз отрицательные. «Ну вся в отца. Упрямая, как осел, и своенравная. Как я вообще могла в него влюбиться?»
Но как бы там ни было, ваше прошлое всегда с вами. Оно становится вашим настоящим и будущим, приносит новости о папиной личной жизни и передает от него приветы. Эти приветы дарят сиюминутную надежду на возобновление отношений. Которая тут же сменяется глухим раздражением — Дашка повествует о папиной пассии.
Она высмеивает незатейливые манеры женщины с дивным именем Галина, но я вижу, что ирония дается через силу. Дочке нравится женщина Галина, по душе заискивающие интонации и желание угодить. Моя муштра, конечно, ей осточертела, тем более возраст у нас сложный...
Невеста в двух ролях
На Дашкином рождении настоял ее папа. Я училась на последнем курсе балетного училища, когда поняла, что отношения зашли слишком далеко, недель на шесть беременности. Рожать, раздаваться в бедрах
и отказываться от танцевальной карьеры — даже думать не моги. Между порханием у пеленального столика и порханием в роли виллисы упрямо склонялась к последнему. А виновник моего стремительного округления пришел в ужас от жестоких планов малышового изгнания и поволок в ЗАГС. Стоя в свадебном платье, я, дуреха, горевала, что уже никогда не надену подвенечный наряд на сцену, чтобы станцевать очаровательную покойницу
виллису...
Дашка делала первые шаги по манежу, наш папа — в строительном бизнесе, времена стояли благодатные для предприимчивых личностей. Но как бы ни был занят и вымотан, всегда находил время для возни с наследницей. Дашке сходило с рук абсолютно все: утопленный в горшке пейджер, страсть к кусательству и пронзительному визгу, избиения лопаткой «коллег» по детской площадке. Я проявляла строгость, ставила задиру в угол и отчитывала, Дашку даже удавалась усмирить — ровно
до папиного прихода. Егоза забиралась на отцовские колени, висла на шее и сдавала с потрохами: - Меня мама по попе била! - Ох. Мама у нас вообще неласковая, - говорил он.
Да, мы, балетные, не разгонимся на похвалу и доброе слово, привыкли себя держать в строгости и с других спрашивать без снисхождения... Я так гордилась, что за два года после родов вернула идеальную форму, почти девичьи цыплячьи бедра и тонкую талию, а муж недоуменно пожимал плечами: зачем? Зачем давиться пресным рисом и
пустой водицей, когда дома еды вдоволь, а женщине природой предписано иметь приятные округлости, быть ласковой и покладистой...
Может быть, если бы тогда я прекратила доказывать свое совершенство, теперь не пришлось бы разглядывать старую фотографию. Но мне казалось, что женщины, которым не интересна карьера, так же не интересны мужчинам. Надо интриговать, быть недосягаемой.
Ни снисхождения не знала, ни участья
… А ведь любила. Боже мой, как я его любила.
За то, что благодаря его настойчивости Дашка оказалась не в отходах абортария, а на руках мамы и папы, в колыбельке, в розовых ползунах, да с самой чудесной на свете улыбкой. Сначала беззубой, потом «по-акульи» зубастой. За то, что пока вся страна перебивалась перловкой да дачной картошкой, мы жили по-людски — благодаря его стараниям. Да и вообще — о чем я? Разве бы меньше я любила, если бы вместе с соотечественниками жрали перловку? Любят ведь без оснований. Просто любят и все.
… Ревновала как кошка. Тогда на каждом углу твердили о вольных нравах строителей новой экономики, и я жадно внимала любому компромату. Наш кормилец, может, и не безгрешен был, да только я не спускала ему с рук ни малейшей провинности. Ни запаха алкоголя, ни позднего возвращения — ни-че-го. Орать не орала, но выгоняла прочь из спальни и пару дней не разговаривала. Даже завтрак не подавала. И только
Дашка безропотно прощала ему все, лезла на колени и слюняво шептала в ухо ласковую детскую чушь. Вот бы у кого поучиться женской мудрости... Но мы, балетные, правила жизни знаем. Спуску не давать ни себе, ни другим.
В ночи примирения он жарко называл меня Дюймовочкой, балетной куколкой и готов был хоть до утра кружить на руках. Тогда рождались планы на летний отдых, тогда мы выбирались в Адлер, тогда и возникла эта фотография... Где я в расписном сарафане, тень от дурацкой шляпы закрывает все
лицо, ты, как подобает всякому курортнику, в шортах и майке, а трехлетняя Дашка пытается стянуть с себя нижнюю часть купальника. Дашка смотрит на свою «карающую десницу», я — в объектив, а ты на меня... А потом жестче все как-то пошло. То ли Дашка подросла, и тебя больше не умилял ее дурашливо-счастливый треп. То ли с нами случилось нечто совсем страшное.
Больше не было ночей с шептанием «Дюймовочка моя». Зато были твои обвинения, горькие и злые: «Надо же.
Вроде в чем душа держится, а спеси, гонора и злобы хватит на слона. Прогнись, будь ты бабой, наешь круглое да мягкое в положенных местах и будь поласковей. Ей-богу, виллиса. Мертвая невеста». А я вскипала и бросала ему цветаевское: «После мрамора Каррары как живется вам с трухой?» А он горько усмехался: «Да разве ж в мраморе дело? Хоть ты и точеная-утонченная, да ничему не ученая. Теплой должна быть женщина. Теплой и нежной»...
«Знаете, как других целуют?»
И такая вскоре нашлась. Теплая и нежная. Рыхловатая, с простым открытым лицом. И дивным именем Галина. Я смеялась, я рыдала. Разве можно Жизель с беззащитными ключицами променять на обычную тетку? Разве можно после черной икры лопать тюрю или холодец? Оказалось, можно.
Он ушел в одночасье. Я окаменела, но виду не подавала. Думала, иди, ради разнообразия хлебни кваску, чтобы затосковать по элитному
вину. Дашка скулила и металась, при мне называла его предателем, а сама тайком звонила обожаемому предателю.
Однажды она огорошила: - Я была в гостях у папы. Ой, он с такой смешной теткой живет! Мам, а она меня борщом кормила! - Пошлость какая. - Угу. Но вкусно. С чесночными булочками. Может, сварим такой, а? Куриный бульон с яйцом надоел уже...
Еле сдержалась, чтобы не влепить ей пощечину. Такая же сермяжная да посконная, вся в отца. А Дашка тут: - Мам, пойдем в
воскресенье на «Щелкунчика»?
И у меня потеплело на душе. Если и в отца, то самую капельку. Моего тут тоже будь здоров намешано... Эх, кровиночка ты моя. Мое прошлое, настоящее и будущее. А отец вернется. Ты ведь тоже его прошлое, настоящее и будущее.
«За тобой не закрывая дверь, я живу уже который год...»
Я ждала. Надеялась. Придет, куда денется, для начала попеняю, а потом заживем как прежде. Ведь Дашка у нас, сам ее просил, настаивал.
Вечером примчалась веселая Дашка: - Мам, а у папы с тетей Галей будет ребенок! Я вздохнула поглубже, чтобы в обморок не упасть, и процедила: - Поздравляю. Значит, у них теперь совместное настоящее и будущее. А я окончательно стану прошлым.
...Девочка родилась в положенный срок, назвали — вот идиотизм-то — тоже Галей, Галочкой. Взбудораженная Дашка прибегала от них и рассказывала о сестренке, какая смешная да глазастенькая, как за погремушкой наблюдает
и агукает. - Мам, а папка-то какой молодец! Хоть и устает на работе, а вечером берет Галочку на руки, из бутылочки кормит, песенки ей поет. Про «трат-та-та, мы везем с собой кота». Помнишь, как мне пел? Уйди, жуткий ребенок. Не видишь, убиваешь меня? Я и впрямь вилиссой становлюсь.
Второй экземпляр
Черт, да куда же запропастился второй экземпляр этой адлеровской фотографии? Понятия не имею, для чего ищу его, но паранойя не дает сидеть спокойно. Просто
хочу видеть, как ты смотришь в мою сторону...
***
Неважно, далеко или близко, за тысячу километров или на соседней улице, мужчина убаюкал малышку и достал с полки старый том Стругацких. Библиотека — почти единственное, что забрал из прежней семьи. И открыв книжку, увидел старую фотографию. «Адлер, 1997 год. Мы с Дашенькой». На фото — она
в расписном сарафане и дурацкой шляпе, он в шортах и майке, а Дашка, паразитка, пытается стянуть с себя плавочки. Она смотрит в объектив, он на нее, а Дашка на свою мстительную лапку... Надо подальше снимок убрать, чтобы Галочка случайно не нашла. У нее сейчас трудный период, кормления, то-се. А ее беречь надо. Вон у них какая дочура растет! Их надежда, их настоящее и будущее.
2758
33
146
