Борис ЭЙФМАН
Родился 22 июля 1946 года в Алтайском крае. Окончил хореографическое училище в Кишиневе и балетмейстерское отделение Ленинградской государственной консерватории имени Н.А.Римского-Корсакова.
С 1970 года работал балетмейстером Ленинградского хореографического училища имени А.Я.Вагановой.
В 1977 году стал художественным руководителем Ленинградского ансамбля балета (ныне - Санкт-Петербургский театр балета).
Признан в мире как создатель нового стиля в балете, являющегося синтезом классического и современного танца, философии и драматического искусства. Автор более 40 балетов, значительное место среди них занимают постановки по мотивам произведений классиков мировой культуры: "Идиот", "Поединок", "Тереза Ракен", "Мастер и Маргарита". Среди последних работ - "Реквием", "Чайковский", "Дон Кихот", "Карамазовы", "Красная Жизель". Создал ряд телевизионных фильмов-балетов. Лауреат премий "Триумф", "Золотая маска" и "Золотой софит" (1996, 1997).
Женат, имеет сына.

А. МАКСИМОВ: Вы поставили в Большом театре "Русского Гамлета". Я когда узнал, то подумал, а зачем чтобы Павел первый танцевал? Какая-то в этом есть странность. Если взять любой исторический персонаж, и он будет танцевать, это что-то прибавит в его понимании?

Б. ЭЙФМАН: Не забывайте, что у меня есть специфика жанра, и поэтому я рассказываю то, что нельзя передать словами. Разве можно передать словами ту тайну душевных страданий, переживаний, ту переменчивость, тот психологизм душевный, ту эмоцию, которую переживает герой. Я думаю, что балетный язык - это особый вид передачи внутренней информации человека, это особая способность передачи. И конечно этой способностью обладают единицы людей, но это действительно язык, который как бы идет от сердца к сердцу.

А. МАКСИМОВ: То есть вам кажется, что балет может передавать более глубокие чувства, чем драма?

Б. ЭЙФМАН: Абсолютно.

А. МАКСИМОВ: А тогда почему никогда не жалко умирающего лебедя? Танцует Уланова гениально, потрясающе, но вот чтобы жалеть лебедя, невозможно. Почему?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что есть какая-то степень эстетства в этом искусстве балетном. Я бы хотел сказать, что умирающий лебедь это как бы особый вид балетного искусства, такая кульминация романтизма балетного. То, что я делаю, мы достигаем такой психологической правды, такой экзальтации чувств, что когда умирают мои герои, то зрители верят в то, что они умирают, и даже до слез переживают.

А. МАКСИМОВ: Павла жалко?

Б. ЭЙФМАН: Во всяком случае, я надеюсь, что зрителям его искренне его жалко.

А. МАКСИМОВ: Вы являетесь автором любого Вашего балета во всех смыслах. Вы придумываете балет, потом Вы придумываете музыкальное оформление, сами его составляете. Почему Вы так работаете? Почему Вы очень редко берете готовый балет?

Б. ЭЙФМАН: Во-первых, вся моя творческая деятельность направлена на то, чтобы открывать что-то новое в нашем искусстве. Меня не интересует уже реализованный сюжет, меня не интересует реализованная музыка. Мне хочется сделать то, что не делал никто. И зритель приходит к нам в театр, он знает, что он у нас увидит то, что не увидит нигде. Потом я действительно ощущаю свою деятельность как автора спектакля в целом. Поэтому, работая со своими замечательными соавторами, как художник, со своими замечательными артистами, все-таки я чувствую личную ответственность за каждую секунду, увиденную зрителем. Поэтому работа над спектаклем идет изначально от идеи, подбора музыки, работы с художниками, сочинение хореографии, сочинения драматургии, и, в общем-то, выпуск спектакля.

А. МАКСИМОВ: У Вас не возникает желание про какого-нибудь современного человека сделать балет?

Б. ЭЙФМАН: Возникает желание.

А. МАКСИМОВ: Про кого?

Б. ЭЙФМАН: Я не могу сейчас Вам сказать конкретно про кого, но, во всяком случае, у меня есть желание уйти от каких-то классических прототипов, и выйти на современного героя. Но есть проблемы, о которых сейчас не стоит говорить, но которые меня сдерживают, чтобы реализовать этот проект.

А. МАКСИМОВ: Почему?

Б. ЭЙФМАН: Это связано и с авторскими правами, это связано со спецификой нашей деятельности, гастрольной деятельности, поэтому мы не всегда свободны, мы зависимы от выбора импресарио, мы зависимы от тех предложений, которые нам делают.

А. МАКСИМОВ: А вот Путин может быть героем балета теоретически?

Б. ЭЙФМАН: Теоретически - да.

А. МАКСИМОВ: И может быть балерун, который будет танцевать Путина, и это не будет пародией?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что если я сочинил балет о царевиче Павле, о Екатерине Великой, о Чайковском, почему нельзя сочинить балет о герое сегодняшнего дня?

А. МАКСИМОВ: И вот Вы - автор балетов, абсолютно самостоятельный человек приходите в Большой театр ставить спектакль. Как Вам там работалось в Большом театре?

Б. ЭЙФМАН: Вы знаете, было очень интересно. Конечно, в начале было сложно, потому что режим работы мой, и стилистика моей хореографии - она вызывала такую неодинаковую реакцию у артистов. Но мне кажется, что моя главная победа в том, что мне удалось убедить в целом всех артистов и весь творческий коллектив Большого театра в том, что все-таки создание чего-то нового - это такой занимательный процесс. И, в общем-то, мне удалось главное сделать - их увлечь творческой работой.

А. МАКСИМОВ: Вы как-то оцениваете происходящие в Большом театре события - уход Рождественского, приход Ведерникова?

Б. ЭЙФМАН: Вы знаете, я, конечно, оцениваю как человек, которому не безразлична судьба Большого театра. Но мне не хотелось бы комментировать это сегодня. Я думаю, что сегодня Большой театр не нуждается в моих комментариях, думаю, что сегодня Большой театр, руководство Большого театра занято реализацией выхода из ситуации, в которую они попали.

А. МАКСИМОВ: А Вас больше не зовут в Большой театр?

Б. ЭЙФМАН: Нет, я получаю постоянно приглашения от руководства Большого театра, продолжить нашу творческую работу.

А. МАКСИМОВ: А в Мариинку Вас зовут?

Б. ЭЙФМАН: Да, постоянно. Дело в том, что я действительно востребованный хореограф не только в России, но и в мире. Но моя жизнь в первую очередь связана с моим театром. Потому что те задачи, которые у нас поставлены, тот план работы, который мы себе сами придумали, он практически не дает возможности работать с другими компаниями.

А. МАКСИМОВ: я знаю, что у Вас никогда не было помещения. У Вас до сих пор нет помещения?

Б. ЭЙФМАН: Да, к сожалению. У нас есть замечательная репетиционная база, но до сих пор я не могу решить проблему постоянного дома, своего театра. Сейчас у меня есть проект строительства в Петербурге Дворца танца. Это не просто театр, это такой многофункциональный комбинат, в котором, как я представляю, будет с восьми утра до шести утра все находиться в движении. Где будут работать и профессиональные артисты, и так называемые любители балета, где будет работать три компании: классического балета, моя компания и экспериментальная компания, на базе которой будет создана школа молодых хореографов. Будет создана школа артистов современного балета. То есть это та организация, которая должна будет немножко провоцировать, и вырваться из того тупика, в котором сегодня находится современный балет не только в России, но и в мире. И я надеюсь, что моя идея найдет поддержку тех, кто может решить этот вопрос.

А. МАКСИМОВ: Это пока только идея или уже еще что-то есть?

Б. ЭЙФМАН: Есть только идеи, есть даже более того - есть компания, которая готова построить этот театр. Сейчас нужна активная позиция руководства города, и я думаю, что и страны тоже. Эта идея поддержку имеет, сейчас нужно просто перейти к практической реализации.

А. МАКСИМОВ: Вот у Вас есть идея, у Вас есть люди, которые готовы ее осуществить. Вы не можете пойти к Яковлеву и сказать: "Вот давайте построим, все есть"? В чем проблема?

Б. ЭЙФМАН: Нет, я разговаривал неоднократно с нашим губернатором, Владимиром Анатольевичем Яковлевым, и он действительно поддерживает этот проект.

А. МАКСИМОВ: Поддерживать, это значит: "Борис Яковлевич, вот Вам место там-то, стройте".

Б. ЭЙФМАН: Я жду этого момента, и я думаю, что я его дождусь.

А. МАКСИМОВ: А в чем затык?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что проблема в том, что у нашего губернатора не только одна проблема - построить Дворец танцев.

А. МАКСИМОВ: Но Вы же ничего не просите? У Вас есть деньги, у Вас есть идея…

Б. ЭЙФМАН: Я прошу место. Это тоже не простая проблема. Но я надеюсь, что, несмотря на то, что сегодня стоят действительно колоссальные задачи по реставрации города, думаю, что все-таки и губернатор, и те, кто может помочь нашей балетной России создать такой театр, они помогут.

А. МАКСИМОВ: Это российская проблема или это проблема всемирная? То, что Вы в Питере первый балетмейстер - вопросов нет. Это российская проблема, что не Яковлев к Вам приходит, а Вы к нему ходите? И что возникает эта проблема, и что вы говорите… А почему не для себя, почему Эйфман не может для себя построить? Что тут такого?

Б. ЭЙФМАН: Я не могу сравнивать и утверждать, что это ли российская проблема, это мировая проблема. Но, во всяком случае, параллельно хочу сказать, что я получил несколько предложений от американских организаторов о создании нечто подобного не в России. Но моя цель в жизни - это этапное продолжение моей деятельности как руководителя театра. То есть создать тот уникальный Дворец танцев, которому нет аналогов в мире. И сделать это именно в Петербурге. Не в Москве, не в Нью-Йорке, не в Париже, а именно в Петербурге. Это вот моя идея.

А. МАКСИМОВ: Скажите, а эта планида русского художника биться головой о русскую стену, когда американцы зовут радостно? Это такая наша отечественная планида?

Б. ЭЙФМАН: Не берусь говорить о всех художниках, дело в том, что параллельно с моими проблемами я вижу, что решаются проблемы. Я вижу, какие театры строятся в Москве, замечательные театры строятся в Москве. Я вижу, какую поддержку имеют некоторые культурные проекты и в Петербурге. Я думаю, что просто вот такая у меня судьба всю жизнь биться, биться, добиваться.

А. МАКСИМОВ: В Москве несколько другая ситуация. Например, когда Александр Александрович Калягин захотел получить театр, это тоже потребовало от него энергии. Он пришел к Лужкову, и ему всячески помогли, и театр есть, потому что это Калягин. Когда Джигарханян, потому что это Джигарханян. А Эйфман для Яковлева - это?..

Б. ЭЙФМАН: Нет, нет, я не могу это сказать. Я думаю, что я пользуюсь действительно авторитетом, и таким уважением в городе. В Москве, я хочу сказать, не только у Александра Калягина появился театр, но и центр Мейерхольда.

А. МАКСИМОВ: Но центр Мейерхольда Фокин построил, не взяв ни копейки из бюджета.

Б. ЭЙФМАН: Я этого не знал. Но, во всяком случае, построили такой замечательный центр для Васильева, прекрасного режиссера. То есть движение есть какое-то. Пока в Петербурге такой активности мы не наблюдаем. Но я очень надеюсь на то, что… Как бы сказать? В моей жизни все приходит немножко позже. Вообще в России нужно долго жить, чтобы чего-то добиться. Поэтому я надеюсь, что я все-таки доживу, тем более, что я хочу создать этот Дворец танца не для себя. Я хочу это сделать действительно для города и для нашей балетной державы. И я надеюсь, что это поймут те, от кого это решение зависит.

А. МАКСИМОВ: Я смотрел спектакль Григоровича "Лебединое озеро", ничего не понимая в балете, не буду это оценивать. Но после спектакля у меня закралось сомнение, что наш балет лучший в мире. Я не прав?

Б. ЭЙФМАН: Это очень трудно сделать такую квалификацию: какой балет сегодня лучший, какой хуже. Потому что я думаю, что сегодня мы наблюдаем такое снижение интереса к балету в мире. Потому что нет сегодня действительно новых хореографов, нет новых интересных идей, нет новых звезд, подобных звездам конца 80-ых годов прошлого века. Я думаю, что проблема, конечно, в этом. Сегодня есть какая-то тупиковая ситуация, которая наблюдается во всем мире. А в какой-то степени, я думаю, что труппы, как Большого театра и Мариинского театра все-таки в своей деятельности, в показе классических спектаклей, они действительно непревзойденные мастера. И тут конкуренции быть н может. Это все, во-первых, вещи вкусовые, все это сложно оценить. Допустим, моя компания, которая сегодня практически реализует все проекты, реализует самостоятельно, то есть мы не имеем ни спонсоров, ни поддержки, такой активной финансовой поддержки, только моральная поддержка и доброжелательное отношение. Мы между тем сегодня уже конкурируем с лучшими труппами мира. И конкурируем успешно. Я горжусь тем, что мы репутацию нашей балетной державы держим довольно-таки высоко.

А. МАКСИМОВ: Позвали в Большой театр Григоровича. Но это значит, что за то время, что его не было, за десять лет не появилось ни одного нормального балетмейстера интересного, которого можно позвать в Большой театр?

Б. ЭЙФМАН: Но уровня Григоровича не появилось, это я могу сказать однозначно. Конечно, я ничего не хочу сейчас говорить о Владимире Васильеве, к которому я отношусь с огромным уважением, и он действительно много работал. Но я думаю, что он как хореограф не мог себя реализовать в период своего руководства, потому что тот груз, который он на себя взвалил… Я не могу себе представить, как можно руководить Большим театром и еще быть творчески активной личностью. Это невозможно. Поэтому я не могу сейчас судить о его деятельности, он не был свободен, он не мог реализовать себя, как хореограф по-настоящему. Но из молодых хореографов равных Григоровичу нет.

А. МАКСИМОВ: Как Вы относитесь к Ротманскому?

Б. ЭЙФМАН: Я не много видел его работ. В основном только его начальный период. Я хочу сказать, что это очень перспективный молодой хореограф. Но будущее покажет, сможет ли он реализовать свое дарование.

А. МАКСИМОВ: Я когда смотрел "Лебединое озеро", там был танец маленьких лебедей. Вот этот танец должен быть только такой, вот никак иначе танец маленьких лебедей танцевать невозможно?

Б. ЭЙФМАН: Вы знаете, я отношусь к тем, кто недоброжелательно относится к тому, чтобы переделывали классику. Я думаю, что танец маленьких лебедей должен быть такой. А если у кого-то есть своя идея, то он должен просто сделать другой танец, совершенно в другом балете, и других лебедей. Поэтому перерисовка классики - это не путь прогресса для меня.

А. МАКСИМОВ: Я хочу вернуться к спектаклю "Русский Гамлет". Я читал, что Вы очень серьезно относитесь к своим работам. Наверняка Вы помимо музыкальной какой-то литературы, читали вообще литературу об этом периоде. Вы что-то новое для себя открыли в понимании России, русского характера, русских людей, работая над "Русским Гамлетом"?

Б. ЭЙФМАН: Вы знаете, я открыл для себя, что все течет, но ничего не меняется. Поэтому мне было безумно интересно, как действительно цивилизация не меняет суть россиянина.

А. МАКСИМОВ: А какая главная суть россиянина?

Б. ЭЙФМАН: Есть какие-то характерные особенности нашей души, нашего характера, нашего темперамента, нашей реакции. Это большой разговор. Есть какая-то непредсказуемость, какая-то эмоциональная особая реакция на происходящее. Я думаю, что вот это движение эмоций идущее впереди рационального осмысления. Это вот то, что связано с характером человека большой великой державы.

А. МАКСИМОВ: Вам нравятся русские зрители, российские?

Б. ЭЙФМАН: Очень. Я действительно люблю выступать и показывать свои спектакли в Москве, в Петербурге, потому что это действительно мой зритель, для которого я хотел бы работать. Одна из вещей, по которым я хотел бы построить Дворец танца, это для того, чтобы как можно чаще показывать свои спектакли россиянам.

А. МАКСИМОВ: Ваши гастроли проходят в Большом театре. Ваши артисты, выходя на сцену Большого театра, испытывают нечто или им все равно?

Б. ЭЙФМАН: Вы знаете, это уже третьи гастроли в Большом театре. И я очень благодарен руководству театра, что они именно эти гастроли сохранили. Потом я ставил в Большом театре спектакли, я провел много времени. И когда я вновь вошел в этот храм искусства, то я ощутил действительно особый трепет и волнение. Это действительно такое необыкновенное чувство, что вхождение в театр, в котором сохранена та аура тех творений, которые были созданы.

А. МАКСИМОВ: Храм искусства - это некий посол, такое звание, которое дается человеку. И что бы он потом не делал, он называется посол. Что там ни происходи в Большом театре, всегда будет храм искусства?

Б. ЭЙФМАН: Я считаю, что театр должен быть храмом, не по названию, а по сути своей. Потому что то обращение к душе человека, которое должно присутствовать в спектакле, в театральном действе, это и есть храмовая суть этого здания. Поэтому, когда я говорю храм, это не просто такие банальные слова, это как бы то, к чему я стремлюсь и то, как я представляю себе театр.

А. МАКСИМОВ: А кто служит в этом храме?

Б. ЭЙФМАН: Все служат, но по-разному. Но я думаю, что от того, как служат и меняется суть назначения театра.

А. МАКСИМОВ: Как так может быть?

Б. ЭЙФМАН: Ну, как? Понимаете, есть разные периоды в театре. И есть периоды прогресса, есть периоды регресса. Но дело в том, что суть от этого не меняется. Посол он остается послом, хорошим или плохим, выполняет он свои функции или нет. Он остается по должности послом. Я думаю, что функция театра как храма, функция театра, которая еще изначально родилась в Древней Греции - театра, как зрелища таких ярких, сильных потрясений, которые должны вести к катарсису, к тому ощущению. Вот в этом я вижу назначение.

А. МАКСИМОВ: То, что сейчас происходит в театре вообще, опровергает то, что Вы говорите во многом. Потому что антрепризы, которые сейчас существуют в невероятном количестве. Я лично очень согласен с тем, что Вы сказали, мне лично это очень близко. Но с другой стороны я вижу огромное количество антреприз, которые совершенно не рассчитаны ни на катарсис, ни на что остальное. Это не театр, или это плохой театр, или это театр ведущий не туда?

Б. ЭЙФМАН: Мы сейчас говорим о вечном, о главном. А то, что сейчас происходит вокруг нас, это жизнь, это суета сует, которая вокруг нас существует.

А. МАКСИМОВ: И она на Вас не повлияет?

Б. ЭЙФМАН: Меня это абсолютно не интересует, не волнует, не меняет. Я не стараюсь смотреть то, что меня раздражает. Я стараюсь сохранить свой путь и свое назначение как хореографа. Я знаю, для чего я работаю, для чего я вообще существую в искусстве, и я стараюсь, чтобы мне никто не мешал.

А. МАКСИМОВ: Для чего Вы работаете и существуете?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что я ощущаю в себе ту изначальную идею. Почему я в 13 лет начал сочинять хореографию, и занимаюсь этим до сих пор? У меня есть какая-то цель, идея. Потому что я должен создать свой мир, свой пластический мир, который бы открывал особую эмоциональную энергетическую суть нашего искусства и давал бы людям подпитку - эмоциональную, энергетическую подпитку. Потому что я, когда выхожу после спектакля и вижу оживших людей после нашего спектакля, я вижу в этом главное назначение моей функции.

А. МАКСИМОВ: А почему вдруг 13-ти летнему мальчику приходит в голову не быть космонавтом, не быть пиратом, а сочинять балет?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что я в 13 лет еще не осознал, почему. Но сейчас я могу сказать твердо, что это, в общем-то, тот дар Божий…

А. МАКСИМОВ: А как это происходило?

Б. ЭЙФМАН: У меня есть записи мои, как бы я пишу мои первые постановки именно датированные 13-ти летним мальчиком.

А. МАКСИМОВ: Как первые постановки?

Б. ЭЙФМАН: Ну, я пишу: мои первые постановки. Пишу год. Мне было 13 лет.

А. МАКСИМОВ: А Вы уже ставили?

Б. ЭЙФМАН: Да, я уже ставил.

А. МАКСИМОВ: А с кем?

Б. ЭЙФМАН: С моими школьными коллегами, учениками. У меня в 15 лет уже был свой ансамбль. В 16 я уже, можно сказать, создал на том уровне профессиональный свой театр. В 18 я закончил танцевать, и начал, в общем-то, учиться. Учиться быть хореографом - это, конечно, такое слово странное. Но я уже начал серьезно относиться к тому, что называется тайна нашей профессии.

А. МАКСИМОВ: В 18 лет Вы закончили танцевать?

Б. ЭЙФМАН: Да. То есть я учился в балетной школе, и затем я как-то резко понял, что я должен пойти по пути создания своего мира, своего театра.

А. МАКСИМОВ: Это значит, что вас ведет какая-то сила или родители? Откуда это все берется?

Б. ЭЙФМАН: Конечно, родители дали то, что у меня есть. Но я думаю, что вот то ощущение способности не только мыслить классическими образами, но через наш особый язык передавать ту информацию людям. Поймите, наше искусство - это ведь очень условное казалось бы искусство. И все могут прыгать, танцевать - все. Но вот почему от наших спектаклей, допустим, идет та особая эмоциональная энергетика? Почему это так воздействует на зрителя? Вот это особое почему, это вкладываемое в каждое мое движение, передаваемое моими артистами - оно и составляет суть нашего искусства, нашего театра.

А. МАКСИМОВ: Когда Вы должны донести до Ваших артистов какую-то идею, что самое трудное?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что подготовить артиста к этому акту. Потому что когда я прихожу, допустим, в балетный зал, в это пустое пространство, нужно, во-первых, заполнить его собой, своей сутью. И передать эту потребность творческого акта своим актерам. Когда это происходит, тогда происходит акция.

А. МАКСИМОВ: А что самое тяжелое?

Б. ЭЙФМАН: Самое тяжелое - передача себя актерам. Это самое трудное. Это какой-то гипноз, это магической какой-то контакт. И когда это возникает, тогда происходит уже возможность творческого акта.

А. МАКСИМОВ: Ваши артисты понимают, что театр - это храм?

Б. ЭЙФМАН: Я думаю, что многие понимают.

А. МАКСИМОВ: А те, которые не понимают, они продолжают работать в Вашем театре?

Б. ЭЙФМАН: Они продолжают работать, некоторые уходят. Но когда к нам приходят молодые актеры, они не могут сразу познать суть своего назначения, что ли. Но они приобщаются, они постепенно приходят к тому же, к чему пришел я. К своему служению.

А. МАКСИМОВ: Вы сказали, что у Вас есть мечта построить Дворец танца. А какая-то творческая мечта у Вас есть?

Б. ЭЙФМАН: Моя творческая мечта - это проблема моего творческого долголетия. Потому что мне бы хотелось еще многое сделать, реализовать свои планы. И я молю Бога, чтобы он дал мне силы и здоровья, чтобы осуществить задуманное.

А. МАКСИМОВ: Вы говорили, что вас многократно звали в разные места, у Вас были тяжелые периоды в театре, он не всегда был почитаемым властями, не всегда был любим. Вас ругали критики, как правило, плохо они это делали, бессмысленно. У Вас никогда не возникало желания плюнуть на все, уехать в Америку, стать миллионером и так далее?

Б. ЭЙФМАН: Миллионером трудно стать в нашей профессии. Но у меня были такие периоды, когда я задумывался, могу сказать откровенно. Это были периоды доперестроечные. Я сделал в жизни два очень важных и правильных поступка. Я сохранил себя и свой театр для России, и я помог рождению своего сына. Я думаю, что этими двумя поступками я могу гордиться.

А. МАКСИМОВ: Ваш сын же маленький очень, да?

Б. ЭЙФМАН: Да, ему 6,5 лет.

А. МАКСИМОВ: Как вам кажется, в какой стране будет жить Ваш сын, какой будет Россия, когда он будет взрослым?

Б. ЭЙФМАН: Я бы хотел, конечно, чтобы он не прошел те страдания, через которые прошел я. И я бы хотел, чтобы он жил в стране, в России, и чтобы он гордился, что он живет в этой стране.

А. МАКСИМОВ: А Вы верите в то, что это может быть?

Б. ЭЙФМАН: Я хочу верить, и я верю. Потому что если бы я в это не верил, мне было бы трудно существовать и работать.

Полная видеотека эфиров "НОЧНОГО ПОЛЕТА"
Эфир от 22.08.01 - 00.20
Ждем Ваших вопросов на форуме.
Пишите