Рассказы о Подольских художниках Валентины Спиряновой

* * *

Нам кажется, что, как и писатели, художники писали «в стол», без надежды на публикацию, и выставка дает представление о мере сопротивления. Обратимся к портрету «Мои старики», х.м., 159х95, 1951 год. Работа значительна по размеру, парный портрет в рост. На выставках мне ее видеть не приходилось, да и здесь она оказалась по моей просьбе. Художник изобразил своих родителей-крестьян, ушедших в город на заработки. Здесь они прожили уже 17 лет. Много работали, да мало что нажили. Оштукатуренная стена барака стала фоном портрета. Старики оказались зажатыми в узком пространстве почти на краю картинной плоскости. Неприютно, старенькая домашняя одежонка. Справа, как знак – воспоминание, вышитое деревенское полотенце с кружевами. Портрет рождает какое-то горестное чувство, сродни обиде. Быт был тогда скудным у многих. Вроде и крамолы никакой нет, если не сопоставлять этот «голый реализм» с грациозными девушками из «Комсомольской молодежной», в том же году написанной.

Можно было бы считать это случайностью, но экспозиция наталкивает еще на некоторые сопоставления. Два «Автопортрета». Один, 1959 года, вполне парадный, спокойное выражение лица – «для памяти потомству своему». Другой – 1957 года, где автор предстает перед нами в мастерской небритым, нечесаным, с расстегнутым воротником старенькой ковбоечки – в полном запале творческой страды. «Автопортрет» этот, конечно, хорош и сложен по живописной задаче, но мы хотим подчеркнуть свойственную автору черту – различать парадное и обыденное, написанное для публики и «в стол».

Скорее всего, это не было осознанной позицией, неким тайным дессидентством, но ведь существует еще одна вещь: «Первый трактор в деревне», х.м., 158х196, 1979 год. Картина была написана, когда появилась возможность сделать то, что всегда хотелось. Значительная, интересная работа зрелого мастера оказалась невостребованной и осталась в мастерской. Художник отрабатывает на этюдах типаж, характерный для любого села: лидер-идеолог, первый парень на селе, деревенский дурачок, всезнающая и всевидящая старушка, краса-девица. Композиция строится на доминирующей фигуре слева. Прямо на нас движется энергичный суровый человек в солдатской шинели. За его спиной медленно сползает под гору трактор, ведомый рыжим лихим трактористом, сияющее лицо которого с чубом из-под лакового козырька контрастирует с обликом главного героя.

Линия энергии сломана накатывающим сзади трактором и фигурами слева и справа от плотной группы центра: бессильно опущены руки ошеломленной старушки с пустым ведром и коромыслом в руках, мельтешит красавица в синем, вялы движения дурачка-мальчика, фигурка которого стоит почти на одной линии с председателем колхоза. Нечто военизированное, маршевое размывается. Одинока обречена энергия главного героя. Так состоялся приговор помпезным композициям прошлого. Видно – это жило в художнике и требовало выхода.

Искусствоведы как никто другой знают, что сюжеты умирают первыми, а хорошая живопись остается, хотя когда-то это называлось «формализмом». Сейчас Николай Николаевич вспоминает:

«Дианов мне рассказывал, как все училище 1905 года бегало на выставку смотреть, как написана стерня в «Комсомольской молодежной». Я использовал мною выдуманный прием: сорвал несколько былинок той же стерни, замешал краску определенного цвета и, как бы ударяя по холсту этими в краске былинками, получал эффект растущей стерни. Далее кистью написал верхний скользящий свет и растущую между стернью траву и землю».

Автору было 26 лет. Есть чем гордиться!

Картина «Первый трактор в деревне» интересна не только по композиции, – она красива по живописи: зеленовато-орхистые и серебристо-серые с ударами синего и блекло-розового создают несколько сумеречный, но красивы колорит, который вторит суровой усталости главного героя и самой трактовке сюжета. Художник считает, что «картину можно совершенствовать, но сейчас это кажется бессмысленным». И тут же вспоминает гнетущие подробности прошлого:

«Тему: «Мы железным конем все поля обойдем» – не я один решал. Я представил себе свою деревню и поместил эту сцену туда. Вторая часть нашей деревни стояла на бугре и называлась Бугровкой. Вот оттуда мой трактор и скатывался. Под раскулачивание попали семьи тружеников. Опустевшие деревни я пережил вместе с этими людьми. Для своей коровы косить не давали. Ходили в лес, рвали траву руками и набивали мешки. Объездчик застал мою тетку в лесу, заставил тащит мешок с травой и всю дорогу стегал кнутом. Яйцо в деревне давали по праздникам, пустую похлебку забеливали молоком. Деревни гибли, почему и произошло укрупнение колхозов. Я часто писал опустевшие деревни.

Ранние картины не такие уж и веселые. Тогда нельзя было писать горестно. Уборка урожая – обычный труд. Красота человека и раскрывается в работе. Это святая истина».судьба холстов того времени в музеях скорее всего печальна. свернутые в рулоны лежат в запасниках или насмешливо экспонируются на выставках «соцарт». Для верности нам надо перечислить музеи, где хранятся работы художника. Он знает об этом потому, что оттуда пришли письма с вопросами к автору. Многие удачные и дорогие автору работы ( в том числе и портрет жены Майи Александровны Данилиной) «ушли» неизвестно куда. Их распределял Художественный фонд после закупки с выставок, не сообщая авторам местонахождение работ. Итак: Саратовская картинная галерея, художественный музей Нижнего Тагила, музей М.Ю.Лермонтова в Пятигорске, картинная галерея Брянска, родного художнику Данкова. Из подмосковных музеев назовем Серпуховской историко-художественный музей, музей-усадьбу «Мелихово», Вороновскую картинную галерею и создаваемую сейчас картинную галерею Подольска.

Полагалось бы, конечно, сохранить в целости памятники эпохи, память чувства, владевшего большинством наших людей. Так нам, наверное, легче было одолевать послевоенную разруху. Мы победили в страшной, долгой, истребительной войне, и народ ощущал мир как праздник, забывал утраты. Людям хотелось радости и художник отвечал стремлению людей.

Семидесятые годы в творчестве Н.Н.Данилина были плодотворны. На это время падает создание двух серий работ, украшающих и творчество художника, и его персональную выставку.

В 1977-78 годах прошли обменные творческие поездки художников Подмосковья и Софийского округа Болгарии. Трое наших: Н.Н.Данилин, Ю.П.Ребров и Е.И.Самсонов – ездили работать в Болгарию, три болгарских художника тоже работали в Подмосковье. Результатами поездок были выставки в Среднегорске и Софии и в Подольском выставочном зале. До сих пор автор хранит и показывает на выставках пейзажи болгарской серии.

Почти все этюды написаны с крестьянских домов, где побывали художники. Николай Николаевич любуется добротной каменной кладкой нижних этажей жилища, разнообразной архитектурой деревянного верха, ребристой черепичной крышей, невольно, наверное, сопоставляя с бедными жилищами, подслеповатыми окнами наших крестьянских домов. Каждый дом особенный, по вкусу хозяина, каждый вместе с тем строится в духе архитектурных традиций, сложившихся в 17-м веке.

Некоторые композиции написаны позже, на основе этюдных работ. Узенькие улочки небольшого городка, крестьянин на ослике, старая столица Болгарии Вылко Тырново с ее заповедной зоной городской среды 17-го века, раскопками городища римского времени на холме. Рядом дома взбираются в горку, светясь террасами черепичных крыш. Солнечно-желтый камень светится даже в пасмурный день. Прекрасные этюды, светоносные, насыщенные по цвету. Писались за час-полтора. Мастер работал вдохновенно.

«если мотив меня трогает, захватывает, пишу двумя руками: в правой кисть, а левой подправляю пальцами. Берешь ощущение, состояние. Сейчас это все вдребезги забыто».

Тогда же, по предложению Ю.К.Авдеева, художника, директора музея А.П.Чехова в Мелихове, Николай Николаевич начинает серию работ, посвященных именно этому месту. Было создано свыше 50 композиций, многие из них нашли свое место в музее Мелихова. Работа длилась с перерывами 10 лет, поскольку тема продолжала волновать художника.

Интерес к А.П.Чехову «деревенского человека», каким себя до сих пор считает художник, сначала кажется странным. В нашей памяти Чехов живет как юморист, исследователь судеб русской интеллигенции рубежа веков. Нам кажется, что Н.Н.Данилина пленила «теория малых дел», увиденная им во плоти в деревеньке, где А.П.Чехов купил себе небольшой домик, рассчитывая, вероятно, поработать вблизи от Москвы. Стоит раскрыть поздние рассказы Чехова «Мужики» или «В овраге», и станет понятной приверженность реалиста Данилина к реалисту Чехову. Ни о каких красотах стиля ты уже не думаешь – дух захватывает от ужаса перед реальной картиной жизни русского села. Но не только в этом дело. Купив дачу, Антон Павлович не стал дачником: построил маленькую школу в Мелихове и в соседнем селе, принимал больных со всей округи и снабжал их лекарствами, вырыл прудик, чтобы ребятам было где купаться, а мужикам ловить рыбу, посадил березовую аллею при въезде в село (ее восстановил Ю.К.Авдеев, как и сам дом писателя). Вот это деятельное добро небогатого, но хорошего человека пленило художника, приковало его внимание к Мелихову. Интерьер школы, кабинет писателя, пейзаж с аллеей или с усадьбой, церковью 18-го века. Любовно и внимательно прослеживает художник дорогие для него подробности, пытается донести до зрителя жар своего сердца.

Его мысль, действительно, как стрелка компаса, постоянно обращена к главному для него. Вот одна из счастливейших поездок – две недели в Италии, целое путешествие. Спрашиваешь: «Что особенного запомнилось, поразило?» – «Вы не поверите. В одной из галерей Венеции я увидел «Вихрь» Малявина. Лица баб круглые, как блины, широкие мазки на сарафанах - и получается действительно вихрь! Остальному удивляешься. Поразил, конечно, Тинторетто. Как он лихо с потолками и стенами расправляется!»

Голос художника, его призыв не был услышан современниками, и он утратил веру в возможность лучшего. В последнее десятилетие мир художника замкнулся: портреты близких людей – врач Семенов, лечивший его, друг-художник В.С.Бобров на фоне березок, жена, сын, несколько портретов матери. Он пишет некоторые места Подольска, а чаще – небольшую деревушку возле озера Селигер, где давно уже половину года живет в деревенском доме.

Обычно пейзаж состояния: время дня, время года. Пастозный мазок энергично лепит форму. Художник не боится писать яркую зелень мая, плывущий воздух апрельского марева или закатные лучи жаркого июльского дня, стылую землю поздней осени. Он умеет передать плывущие облака и движение воздуха, колдовство влажных сумерек летнего дня. Он готов бесконечно варьировать состояние, оставляя неизменными некоторые элементы мотива: вода, деревья, деревенская улочка или дом.

Натюрморт интересует художника гораздо меньше и своеобразен в его трактовке. Обычный состав натюрморта – вещи – совсем не интересен «деревенскому» художнику. Для него натюрмортом становятся ноготки или дельфиниум из его огородика. «Увядшая смородина» (1997 г.), но не на кусте, а в вазе. Это могут быть флоксы или подсолнухи возле дома («Калина. Первый снег, х.м., 55х87, 97 г.), где на садовом столике, покрытом желтыми опавшими листьями, лежит забытая ветка калины, а на скамеечке рядом – сломанная ветка черной смородины. Николай Николаевич, как видно, не любит срезанные цветы. Лучше, если они растут себе, не ведая печали.

Маяковский считал, что «любовь – это сердце всего». Она явилась пред нами в сплаве горестной обиды, незлобивой зависти или печали. Это тоже любовь. Один из ее изменчивых ликов.

* * *

* * *

А с другой стороны, было ли когда-нибудь такое государство, которое бы приняло законы Платона или наставления Сократа? Что побудило Дециев добровольно посвятить себя подземным богам¹, что заставило Курция броситься в расщелину², если не суетная слава--эта обольстительная сирена, строго порицаемая нашими мудрецами? Что может быть глупее, говорят они, чем пресмыкаться перед народом, домогаясь высокой должности, снискивать посулами народное благоволение, гоняться за рукоплесканиями глупцов, радоваться приветственным кликам, позволять носить себя во время триумфа, словно знамя, на потеху черни, стоять на площади в образе медной статуи? А громкие имена и почетные прозвища?! А божеские почести, воздаваемые ничтожнейшим людишкам, а торжественные обряды, которыми сопричислялись к богам гнуснейшие тираны?! Все здесь глупость на глупости, и для осмеяния всего этого понадобился бы не один Демокрит. Станет ли кто оспаривать мое мнение? Но не из этого ли источника родились подвиги могучих героев, превознесенных до небес в писаниях столь многих красноречивых мужей? Глупость создает государства, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости?

* * *

Но обратимся к наукам и искусствам. Что, кроме жажды славы, могло подстрекнуть умы смертных к изобретению и увековечению в потомстве стольких, по общему мнению, превосходных наук? Воистину глупы донельзя люди, полагающие, что какая-то никчемная, ничего не стоящая известность может вознаградить их за бдения и труды. Да, именно Глупости обязаны вы столь многими и столь важными жизненными удобствами, и -- что всего слаще -- вы пользуетесь плодами чужого безумия.

* * *