НОВОСТИ ВСЕМИРНОЙ ЭТИЧЕСКОЙ ДИСКУССИОННОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «ЧЕЛОВЕК  БУДУЩЕГО И  КРИТЕРИАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ. ВЫХОД ИЗ ГЛОБАЛЬНОГО КРИЗИСА»

Все новости Портала

Ярослав Таран

СВОБОДА СЛОВА

поэтический манифест

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Пушкин

I

На площади одного из городов России во времена – трагичнейшие в истории Земли (не столько по количеству жертвоприношений, сколько по своим нравственным последствиям и потенциям) – бедный еврей среднего возраста, остановившись и откинув назад лысеющую голову: "Поэзия – это власть",– сказал своей спутнице. "Я к смерти готов",– добавил он.

Этот город – Воронеж. Год – 1937 от РХ. Она, спутница – Анна Ахматова и... всемирная история. Он – невысокий человек и гениальный поэт с шутовской фамилией Мандельштам. "Поэт! Ты царь",– проговорился за 100 лет до этого другой, «потомок негров безобразный».

Власть, царь... – ??

–"Он мастер? Мастер?"– домогался в телефонной трубке ночной металлический голос…

–"Да, он мастер…"– ответил Пастернак.

Физическая участь Осипа Мандельштама была решена.

Гений тиранства, тёмный визионер и сознательный слуга того, кто искушал Галилеянина в пустыне, знал, что такое: Мастер. Что такое: Язык!..

Как, почему забытый людьми человек – пусть виртуозный стихоплёт, но никому уже не интересный и не нужный, кроме шелестящей кучки словесников, заметаемой временем в какой-то крайний запасной угол, – почему опальный, непубликуемый и безнадёжный Мандельштам мог так волновать безраздельного властелина и стать поперёк пасти, с неисповедимой лёгкостью пережёвывавшей миллионы?

Не только мог, но и стал, но и – победил! Исторический царь оказался слабее поэта.

Когда происходит обратное, нация обречена на духовное, а затем и физическое вырождение.

Сталин – осознавал, Ленин – по наитию, но не первый раз в мире начинали ломать историю народа с ломки языка!

Язык – лицо нации. Лицо – это судьба, то есть смысл жизни. Поэзия – место встречи души языка с душой человека.

Если, ничего не зная об истории народа, провести сравнительный анализ его языка, то можно очень многое сказать и о прошлом-будущем, и о национальном характере, и о миссии этого народа во всемирном потоке.

Как, по каким законам живёт язык – тайна. Как, почему он принимает в свою живую плоть одни чужие слова и отвергает другие – тайна; нам виден только результат. Есть Верховный план, Небесный Вожатый, Дух нации. Мощнейшее из орудий этого Духа – незримый рычаг истории – язык. Не исключено, что язык – живое существо, имеющее волевой центр и обладающее свободой воли.

Избитая русская рифма "любовь-кровь" – характерная, неизгладимая черта нашего исторического лика. Это лишь самый наглядный и поверхностный пример. Чтобы обнаружить связь морфологии языка и "морфологии" национальной судьбы, нужно провести огромную исследовательскую работу: через структуру языка, через сравнительный анализ языков проследить пути племён (языков!), прозревая их Смысл, их Софию.

Историческая Судьба, Язык – категории сверхразумные: что первично, что вторично?– причинно-следственные отношения здесь неприменимы, но история и язык влияют друг на друга. Мы, наверное, ещё очень долго не сможем постичь «механизмов» этого влияния; но мы уже видим, что существует связь.

Так, сегодня в наш быт вошло словечко "киллер". Убийца, душегуб – это одно, а "киллер" – профессия: "дилер" почти. Подсознание (музыка) правит поступками. Слово "киллер" – раковая клетка в душе народа.

Русский язык наполовину (если не больше) состоит из заимствованных слов. Это самый молодой, гибкий и всемирноотзывчивый из великих языков человеческой культуры. Я не буду пересказывать речь Достоевского на Пушкинском юбилее: она известна. Основные наития Достоевского о русской душе можно переадресовать русскому языку, его структуре. Пушкин – центральная точка в нашем развитии. Судьба мира в XX и XXI веках решается в России, а значит – и в русском языке, в его поэзии. Это передовая. На войне как на войне.

Язык относится к поэзии так же, как плоть к душе. Душа живит плоть, даёт ей индивидуальность и структуру, связывает живую материю с Высшим планом бытия.

Пусть большинство людей не читает, не понимает и не любит стихов, но люди находятся в поле действия языка, живущего всей полнотой своей свободы там, в столе поэта, – это высшая форма жизни земного языка, его связь с Небесной прародиной, с творящим Духом.

Невозможно народ свернуть (воодушевить) на другой исторический путь, не пленив, не околдовав его язык. Это понимал (или чувствовал) каждый великий тиран.

Ключ к тайне языка в его поэзии. Это осознавал Пушкин, проповедовал Мандельштам.

В начале было Слово. Так. Аминь.

Гомера узнала эллинская культура (явленная им в языке) через несколько веков после жизни поэта. Ветхозаветные пророки (зачастую малоизвестные при историческом бытии) предопределили пути человечества, подготовив первое пришествие Христа (в своих поэмах!). Библия написана стихами: именно стихотворная, образно и ритмически организованная речь может вынести такие запредельные нагрузки Смысла.

"Поэзия – это власть". "Поэт, ты царь".

Но... тогда нам надо говорить не только о талантливости или гениальности, не только об умении "гнуть строку" или формальном новаторстве, но и об ответственности поэта перед Историей.

II

Бродский.

Я буду рассматривать только основную линию, главный творческий вектор поэта, как он мне виден в целом, намеренно избегая при этом не только каких-либо попыток привести текстологические доказательства моего видения, но вообще любых чисто литературоведческих аргументов и даже цитат. Это эссе посвящено не Бродскому и не является ни оценкой, ни анализом творческого наследия поэта. Но фигура Бродского для судьбы русской поэзии конца XX века знаковая, и замолчать совсем этот «знак» я не имею права: мне важно только показать, а не доказать, куда ведёт вектор поэтики Бродского, чтобы пройти мимо, не сворачивая и не углубляясь в это, тупиковое для русского языка направление. Сразу оговорюсь, что есть у Бродского стихи, совершенно свободные от того "духа", о котором пойдёт речь ниже; но я коснусь только главной тенденции, исторической проекции данного явления культуры.

Бродский если не гений, то чрезвычайно талантлив. Но и Маркс талантлив. И Ницше.

То, что очарование сталинщины с железной необходимостью вытекает из марксистского материалистического мировоззрения (при всей его экономической правоте и прозорливости!), показано и художественно (Достоевский), и философски (Бердяев), и теперь – исторически: дистанция уже позволяет увидеть и осмыслить событие во всей его полноте.

То, что невинные безумства (пусть гениального!) Ницше (Кириллов в "Бесах") выращивают во времени Бухенвальды, тоже можно считать свершившимся фактом истории.

Формально силлабо-тоническое стихосложение привил нам Ломоносов (с лучших европейских образцов). Принципы допушкинской (додержавинской, доломоносовской) поэтики противоположны пушкинской, но потенции пушкинского языка огромны – это "живая структура", открытая Будущему Синтезу.

А будущее несёт в себе семена как допушкинской (религиозно-коллективной), так и пушкинской (индивидуальной) эстетики. Это та "всемирная отзывчивость" русского языка и (может, как следствие) русского народа – и его, народа, миссия в человечестве, о которой пророчествовали Гоголь и Тютчев, Достоевский и Вл. Соловьёв, Бердяев и Максимилиан Волошин, Блок и Даниил Андреев.

Но отзывчивость, соборность, синтез – на то и синтез, что потенциально несёт в себе всё, как все семена, жанры, "указатели путей" в новой русской литературе нёс в себе Пушкин: всё, так или иначе, за последние два века вытекает из него в нашей культуре.

Интеллектуально-головное плетение словес, самодовлеющее формотворчество – только это не вытекает из Пушкина (более того – губительно для его эстетики).

Даже Хлебников (!) называл Пушкина своим учителем, хотя в Хлебникове "это" уже цвело вовсю. Было "это" и в раннем Пастернаке, встречалось у Цветаевой, реже – у Мандельштама. В XIX веке "такой" Майков, в Серебряном – Брюсов. Наиболее мощное, полное и окончательное воплощение в русской поэзии этого "умного духа" – Иосиф Бродский (в прозе – в этом направлении дальше всех зашёл Набоков).

Бродский в глубинной сути своего творчества противостоит Пушкину, враждебен пушкинскому языку. (Да он этого особенно и не скрывал.) Я говорю не о сложности или простоте читательского восприятия: Мандельштам куда как сложен и густ! Но Мандельштам прозрачен и (при всём своём "непроистекании" и совершенно обособленном положении в русской поэзии) пушкинского духа по преимуществу.

Бродский – антипушкин.

Что хорошо в духовном плане, то часто либо искажено, окарикатурено в интеллектуальном, либо противоположно в материальном. «Что отдал, то твоё» – формула духовного обогащения. В духе – Пушкин. В материи – Плюшкин. В интеллекте – Бродский.

Бродский о Высоцком: «У него рифмы хорошие»… Мне кажется, что поэту говорить о рифмах неприлично. У Пушкина половина рифм – глагольные. И ничего. Читать можно.

У Пушкина есть плохие стихи. У Бродского – есть хорошие.

Вообще деление на "форму-содержание" в искусстве более чем условно. В природе форма и есть содержание, верней они едины: закат, восход, облака.... Художник стремится к достижению такого же единства (идеала). Достичь не в силах – в этом трагичность человеческой культуры. Огненный смысл остывает, объективируется в «содержание». Содержание застывает в форму. Это полёт Икара. Но лететь надо всё равно…

И нам, к сожалению, не избежать таких натянутых понятий, как "форма" и "содержание"; только будем помнить, что это условность, символ.

В русской культуре приоритет всегда отдавался "содержанию" – Смыслу. ("Русский бунт против античности." Бердяев).

По Пушкину: стихи не должны быть ребусами ума (всегда конечного!). Самый сложный ребус, самая грандиозная загадка умного Сфинкса может быть тем же умом познана, а разгаданная – умирает. В дáли Смысла можно всматриваться бесконечно: ум умолкает, дышит Дух.

Глагольные рифмы ("поэзия должна быть глуповата") у Пушкина – это "смирение формы": чтобы видимая "форма" не заслоняла, не замутняла бесконечность Смысла.

На этом интеллектуально-формальном искушении – искушении гордого разума – споткнулась великая западная культура. Это вообще западное искушение. Бродский – западник, индивидуалист. Пушкин – "синтетик": его поэзия уходит корнями в духовную глубь и питается соборной душой народа.

В Бродском – творческая игра исключительно человеческих сил; зачастую – просто эрудиции. В Пушкине – творческое смирение перед Высшим.

Бродский – умён. Пушкин – духовен и мудр. Бродский – принцип формы (всегда конечной!). Пушкин – бесконечная прозрачность Смысла.

Читатель Бродского – ученик. Читатель Пушкина – полноправный соавтор, со-творец.

Развитие русской поэзии и падение читательского интереса к стихотворной речи в последние 40 лет только подтверждает то, что в Бродском была сфокусирована сила, способная увести нас в сторону, свернуть надолго с пути, в пушкинском творчестве предначертанного Судьбою.

С 60-х годов поэзия как бы разделилась: на песенную и "интеллектуально-элитарную" (чем дальше, тем больше в читательском сознании современная книжная поэзия начинает ассоциироваться с «интеллектуализмом»). Песня – не совсем поэзия, как и не сочетание музыки и слова, – это отдельный жанр.

Те же тенденции я вижу и в новейшей, "сетевой" поэзии: искренность, пережитое, "душа" формально тяготеет к песне; "интеллектуалы" все как один – a la Бродский. Говорю только о качественной (т.е. действенной) поэзии (не о любительской). Такой порядок вещей я считаю опасным – для жизни!

Кем-то настойчиво и молча внушается якобы единственный выбор: либо песенная поэтика (убиваемая – в свою очередь – снижением массового вкуса циничными рыночными методами), либо «интеллектуально-элитарная» – для «гурманов и эстетов». Остальное забивается «белым шумом» и, кроме как графоманией, уже не может восприниматься читателем.

Путь, указанный Бродским (он знамя, символ, вождь, властью таланта обладающий),– тупиковый для русской культуры: это – блуждания разума. Внутреннее солнце погасло – стихи стали вести в пустоту, прикрытую прутиками рассудка.

От того, какая эстетика победит (а по Бродскому, эстетика – мать этики): пушкинская, прозрачная, органически вытекающая из самой души народа, или эстетика Бродского, интеллектуально необузданная, привитая им русскому языку, талантливо привитая, но чуждая по духу, – от этого зависит не только будущее литературы нашей: роль поэтического слова в истории трудно переоценить.

III

Наша литература уже прошла две основные фазы из гегелевской триады: «тезис-антитезис-синтез». (Западная – тоже; но у нас не только свои особенности: в последние два столетия русская литература являлась мировой вершиной.)

«Тезис»: так называемая древнерусская литература (на самом деле – средневековье). Творчество религиозно-коллективное. Индивидуальный стиль не только не приветствуется, но считается недостатком мастерства. Мастер – тот, кто может вписаться до полной неотличимости в единый стиль творимого коллективного текста. Чёткое осознание строительства «общего храма-слова», где лицо каждого из строителей не имеет особой цены. Отсюда анонимность и такой приём: берутся целые куски из чужих произведений, дописываются и встраиваются в свой текст. Это не только не считается чем-то зазорным, но наоборот – признаком «высокого уровня». Ведущая религиозная идея. Церковь.

«Антитезис» (эпохи Ломоносова и Державина можно считать переходными, но силлабо-тоническую прививку сделали нашей поэзии они): русский ренессанс. Пушкин – начало и центр: солнце – «наше всё». Лермонтов – задал вектор. Внутри этой планетной системы – вся русская словесность последних двух веков. Развитие индивидуального творчества. Раскрытие творческого лица художника. Иные стилистические приоритеты и ценности, чем у предшествующего этапа. Церковь окончательно распадается на «церковь» и «культуру». Отсутствие ведущей религиозной идеи. Ослабление чувства «строительства общего храма». После расцвета – вырождение в индивидуализм. Затем тупик – распад на «элитарное» (индивидуализм, интеллектуализм, «принцип формы» и крайности постмодернизма, понятого как игра, а не сотворчество) и «массовое искусство» (продажность, ширпотреб, пошлость). Утрата литературой ведущей и учительной роли в обществе к началу XXI века. Катастрофическое снижение интереса к высшим формам языка, снисходительно-ироническое отношение к слову «поэт». Перевёрнутая пирамида качества.

«Синтез». То, над чем нам предстоит потрудиться… Указатели даны: «Новое средневековье» Бердяев; «Роза Мира» Д.Андреев («сквозящий реализм»).

Сейчас уже десятки тысяч людей могут без труда овладеть несколькими стихотворными размерами, которые ещё в XIX веке были уделом небольшой группы высшего слоя: таких «поэтов» в Сети огромное количество. Период поиска «новых форм» пройден в XX веке – и тоже исчерпал себя.

Остается только перепевать? Но новое вино нельзя лить в старые меха.

Чтобы быть художником в контексте Времени, т.е. делать то, что нужно теперь, что требует Сам Язык, необходимо слышать, а не сочинять; для этого:

овладеть всем наследием прошлого – не ознакомиться, а именно овладеть: уметь свободно пользоваться любыми размерами, ритмами, формами, всеми индивидуальными находками предшественников; причём пользоваться как инструментами, не задумываясь и не напрягаясь: свободно и легко (своеобразная джазовая импровизация в слове).

«Игра в бисер» по Гессе.

В синтезе рождается Новое.

В этих «джазовых композициях» (о «форме» речь) перетекают  друг в друга самые разные «школы» и «манеры»,  самые разные «стили». Но каждое произведение (что очень важно!) – это свой ритм, своё индивидуальное лицо. И это «лицо» надо услышать, а не придумать.

Трудно будет (с непривычки) читателю: постоянно перестраиваться и каждое произведение читать по-своему, потому что каждое написано по-своему (нужно быть очень гибким и доверчивым читателем-другом: уметь воспринимать и свободно переходить между самыми разными эстетическими «системами»).

В таком поиске (вслушивании) для каждого нового стихотворения, поэмы, сказки их неповторимого лица – формы, присущей исключительно этому произведению,– я вижу грандиозные перспективы, открывающиеся перед новой русской литературой вообще и поэзией в частности.

Если "тезис" в русской поэзии XVIII-XIX веков – это форма, понятая как симметрия (по аналогии – ближе к "французскому парку"): перевес аполлонического начала над стихийно-дионисическим. У Пушкина оба начала в гармонии – это идеал ренессанса.

Все возможные (большое, но конечное количество) строгие формальные рамки силлабо-тонического стихосложения от Ломоносова до Пушкина изведаны и освоены (после Пушкина больших формальных открытий в этом направлении уже не было).

"Антитезис" – поиски новых форм, отказ от симметрии (ближе к лесу, иногда к дебрям и бурелому) – перекос в сторону стихийно-дионисического начала (авангард, футуристы, Хлебников, Андрей Белый, верлибр и т.д. и т.п.).

"Синтез" (ему открыто время) – наиболее сложная для понимания категория: во-первых, она ещё не оформилась окончательно; а во-вторых, она по определению наиболее сложна. В поэзии (я говорю сейчас исключительно о формальной стороне) явно слышится дыхание такого "синтеза" у Мандельштама, позднего Волошина, Д.Андреева, иногда – Тарковского. Из самых последних – Башлачёв; великим горем стала для русского языка физическая смерть этого поэта-новатора: потенции его поэзии колоссальны! Но мы можем о ней судить только по первой главе, только по ранним всходам…

Я вижу эстетику "будущего синтеза" – по той же аналогии – ближе к английскому парку,  лесопарку.

Что же касается «содержания», то это – возвращение ведущей религиозной идеи, чувства причастности к «строительству общего храма», но уже такого, где неповторимое лицо каждого «строителя» имеет непреходящую ценность.

О назревании новой синтетической культуры – сплава религиозно-коллективной и индивидуально-гуманистической моделей – говорилось весь XX век; и чем ближе к концу, тем настойчивей чувствовалось единственность этого выхода.

Сама книга «Роза Мира» Д.Андреева уже пример такого синтетического литературного жанра, стирающего чёткие границы между религией, философией, наукой и  искусством. Но это ещё авторская работа…

А первые плоды невиданного литературного жанра, которому пока нет названия, создаются на наших глазах в Интернете. Например, «форум» и есть такая коллективная книга. Но в отличие от первой модели (средневековой) лица авторов индивидуальны и своеобычны. Без единого сюжета, без чёткого плана – сама – растёт эта книга. У любой книги есть начало и конец. Поэтому любой форум не бессмертен. Но он может давать ответвления… Это пишется Мега-книга (поднимается «дерево»)…

Такой, закончивший свой жизненный цикл «форум», можно издавать как новый литературный жанр уже на бумаге. Разумеется, только «выжимки», вычеркнув лишнее, превратив черновик в произведение искусства. И это будет увлекательное чтение!

Думаю, что лучшие форумы из Сети станут бестселлерами новой литературы и через 10-15 лет появятся на прилавках книжных магазинов. Надеюсь, там найдёт себе место и наш коллективный труд.

Но есть и грозные симптомы, на которые страшно закрывать глаза. Архитектура как искусство умерла в XX веке, по крайней мере, в странах «золотого миллиарда». (Это придётся признать, если под искусством понимать духовное явление, а не только стилистические приёмы.) И не жуткая ли это утрата для современного человечества?

А поэзия?

Были за 200 лет более чуждые поэзии десятилетия, чем два последних?

Даже в мрачные годы сталинщины такого массового равнодушия (в первую очередь, к классической, проверенной временем, литературе) и подавляющей поэтической безвкусицы не знало общество.

Мы видим подъёмы и спады, приливы и отливы… Но более глухого периода ещё не было.

Что будет с языком, если умрёт, превратившись в музейный экспонат, живая поэтическая стихия? Что будет с культурой? Что произойдёт с нацией, утратившей начисто способность воспринимать высшую форму родной речи?

История в изобилии даёт примеры таких наций…

Беда, нависшая над русской поэзией, делает всех, немногих искренне любящих стихи, братьями по духу. Все расхождения и личные пристрастия должны отступать в тень перед этой смертельной угрозой.

Искренне, т.е. огненно (искра!) любящий не может не ощущать боль своего предмета как свою собственную. Не это ли сейчас самое Главное?

Можем ли мы позволить ныне баловство непонимания друг друга, роскошь литературного одиночества?

И ещё одно. В отличие от политических партий с их платформами и «электоратами», неизбежно борющихся, вытесняющих, а то и просто пожирающих друг друга, искусство живёт принципом взаимодополнения и взаимообогащения своих различных «видов», «жанров», «платформ», «школ» и т.д. – в этом проявляется его божественная сущность.

В мире, как никогда враждебном Поэзии и чуждом её Живой Сути, в так редко теперь встречающемся искреннем любителе поэтического слова почувствовать родственную душу стало не сложнее, чем отличить глоток воды от скрипящего на губах песка пустыни. Но горе тому, кто за живую воду духа принимает уксусную эссенцию рассудка...

«Все другие различия и противоположности бледнеют перед разделением ныне людей на друзей и врагов слова.» (Мандельштам.)

А если учесть, что «раса друзей» уменьшается на глазах просто катастрофически…

2000, 2009

Главные открытия Геннадия Мира: Сознание Природы  Концепция Языка  Андрогинность поведение, сознания, психики  Критериальный ум. Основания и рассуждения. Парадигма  Университет критериально-системных знаний Портала духовных концепций Геннадия Мирошниченко (Г. Мир)   Конференция "Человек Будущего":  ТОМ 1, ТОМ 2 и ТОМ 3 (содержание, бумажный и электронный варианты)  Текущие новости Портала  Каталог книг Г. Мира (проза, поэзия, драма, медицина, психология, философия) Каталог новых книг Г. Мира   Каталог работ по критериальным исследованиям   Книжные новинки Портала   Карта сайтов Портала   Каталог Концепций Портала  Каталог Проектов Портала  Каталог методик и психотехнологий  Литературные страницы   Доклады участников конференции  Словарь критериальных понятий  Статьи о новом знании и деятельности Г. Мира:   Статьи Часть 1  Статьи Часть 2 Парадигма и Главные идеи Некоторые отзывы о произведениях и деятельности Г. Мира