Закатывают глаза, прогоняют из комнаты, упрямо молчат в ответ на просьбу, занимают ванную на три часа, чтобы позлить. Родители — о том, как они противостояли хамству и что сделали, чтобы не испортить окончательно отношения со своими детьми. 

«Раньше грозила ремнем, а сейчас перестала делать замечания»

Юлия, трое детей

— Хамство и закатывание глаз у дочки началось во втором классе. Ребенок вошел в пубертат в какой-то мегаранней стадии. Она творила кучу неправильных вещей, а я творила в ответ. Сейчас, когда ей 15, она припоминает мне все те обиды, а я мучаюсь чувством вины. 

Например, она ужасно переживала из-за опозданий в школу. И хотя мы ни разу не опоздали, она меня постоянно подгоняла утром. В тот момент я оказалась в токсичном коллективе, к тому же беременная. Ежедневные сборы на работу с бубнежкой «давай быстрей, мы опаздываем», выводили меня из себя. Еще тяжелее было, когда дочь начинала злиться, истерить и орать до визга. 

Помню, как первый раз стукнула ее по плечу со словами: «Угомонись, наконец». Я пыталась объяснить, что мы никуда не опаздываем, правда, вызвало это неожиданную реакцию. Как только мы вышли на улицу, дочь убежала и спряталась от меня за деревьями. Думаю, так она мстила. Убегать начала регулярно, а я регулярно орала и отпускала ей оплеухи. Когда родился младенец, старшая как с цепи сорвалась. Например, она просила водить ее на танцы, спорт, в какие-то еще кружки. Убеждала, что это ей нужно во что бы то ни стало, но со словами «передумала» бросала начатое буквально после трех занятий. Помню, как просила водить ее на брейкданс. Делать это с младенцем на руках было тяжело, но я пошла навстречу. Она сходила на два пробных занятия. В день оплаты месячного абонемента вдруг заявила: «Никуда не пойду». 

Помню, как трясла ее, схватив за плечи. Мне хотелось, чтобы ей было больно. Как допытывалась, почему она так издевается надо мной.

Дочь молчала. И тогда я сама стала кричать: «Нет, ты пойдешь, пойдешь на занятия во что бы то ни стало».  Конечно, я понимаю, что деньги — ничто, а самое важное — это отношения с ребенком. Возможно, в тот момент во мне говорили гормоны. Схватив 11-летнюю девочку за руку, я тащила ее до ДК. Другой рукой толкала перед собой коляску. Я ее тащила, а она упиралась. Я сильнее сжимала руку. Мне кажется, что даже синяк остался, но все это не сработало. Она так и не стала заниматься. Весь урок просидела на полу в зале, отвернувшись к стене. 

А потом пошла на курсы английского. Проходила много месяцев и внезапно заявила: «Ходить не буду». 

— Что значит не буду? — говорила я. 

— Не буду, и все.  

Меня это вымораживало. Но обиднее всего, что с каждой такой уступкой с моей стороны ее необъяснимое хамство росло на глазах, а сопротивление стало неуправляемым, как снежная лавина. В какой-то момент я заметила, что многие вещи она делает просто мне назло.

Например, в шестом классе стала мыться в душе дважды в день по часу. Литры шампуней и кубометры воды утекали в никуда. Нам приходили бешеные счета за воду. Она мылась и опаздывала в школу. Я каждый день писала классному руководителю: «Придет ко второму (третьему) уроку». В ответ получала: «Вы не можете справиться со своим ребенком?» 

С этим и правда невозможно было что-то сделать. Я утратила авторитет у дочери окончательно. Пыталась говорить с ней, увещевать, взывать к совести, но было ощущение, что ей наплевать. Каждая моя попытка оборачивалась тем, что она дольше мылась и медленнее собиралась в школу. Она делала медленно абсолютно все: ходила по квартире, натягивала джинсы, завтракала. Однажды я не выдержала и пригрозила ремнем. «Ну бей. Мне все равно», — сказала она, глядя в упор. Я тогда поняла, что мои угрозы бесполезны.  Она так же внезапно бросила художественную школу.

Готовилась при конкурсе в 7 человек на место и поступила. Спустя два года заявила, что устала и ей все надоело. Педагоги требовали от меня поддержки, говорили, что она способная и в нее столько вложили. Я отвечала: «Ничего не могу сделать. Я и так с ней ругаюсь, но по другим вопросам». 

Прошлым летом мы поехали к морю впервые за долгие годы всей семьей. Дочь ни разу не вышла из номера. Так и просидела весь отпуск в телефоне. Я начала подозревать самые ужасные вещи и потащила ее к психологу. После трех сеансов он сообщил, что с ребенком все в порядке. «У нее есть характер. И она просто не хочет с вами общаться», — сказала специалист. 

Тогда же в пубертат вошел средний сын. Он пошел еще дальше: начал хамить и дома, и в школе. Жалобы на него сыпятся и сейчас бесконечно.

В какой-то момент чаша моего терпения переполнилась. Отпустила, забила на все в буквальном смысле слова.

Если просят подойти в школу, потому что сын девочку ударил, учителю нахамил, с одноклассником подрался, я прихожу и спокойно говорю: «Кому я должна заплатить, перед кем извиниться, где и чем помочь?» 

Сейчас я перестала делать старшей дочке замечания. Если она хамит, я ухожу драить квартиру, чтобы с ней не взаимодействовать. Меня это успокаивает. Когда вымораживает текущая в ванной вода, я иду гулять с собакой. Мы купили ее пару лет назад и гуляем с ней с мужем по очереди. 

Был период, когда я то и дело просила прощения за то, что наказывала, лупила, орала. Пыталась донести до дочери, что не справлялась с эмоциями и мне дико стыдно за это. И хотя она признает, что любого можно довести до состояния, когда он сорвется и ударит, все же оплеухи и шлепки в свой адрес считает исключительно избиением. И я перестала вообще говорить с ней об этом. 

Я перестала страдать из-за ее опозданий. Она, кстати, почти перестала опаздывать. Правда, раз в неделю заявляет, что в школу не пойдет. А еще вышла на режим мытья головы только вечером.

Мне не помогла личная терапия, зато очень помогают подруги. Одной я регулярно звоню и вываливаю все свои переживания, обиды и разочарования. Ее слова «какая же ты молодец, что не сорвалась», «я тобой горжусь, что ты не стала ругаться» — меня очень поддерживают. Наконец, у меня появился клуб единомышленниц. Нас четыре соседки, и мы встречаемся раз в неделю в кафе. Жалуемся друг другу на детей. Одна из подруг оказалась ровно в такой же ситуации, что и я. Наши дети погодки, подростки в пубертате. Нам есть чем поделиться, что друг другу посоветовать. Пожалуешься, обменяешься лайфхаками, поутешаешь друг друга, вроде становится легче. Когда есть единомышленники, то не так одиноко и отчаянием вроде бы не накрывает. 

«Первое правило — не выдавать бурную реакцию» Марина, четверо детей

— Старший сын начал хамить лет с двенадцати. Он был груб, общался неуважительно, дерзил. Это касалось даже простых вещей. Прошу его помыть посуду, в ответ: «Не буду». Взываю к совести, что-то объясняю, он ерничает: «Иди отсюда». Меня это очень раздражало, меня вообще легко обидеть. Почти любая такая реплика действует на меня, как поднесенная спичка. «Куда идти, не поняла?» — обычно говорила я. Дальше реагировала так, как когда-то на меня саму отец. Папа давал мне подзатыльники, и я давала подзатыльники сыну. Папа орал — и я орала. 

Отец довольно агрессивно занимался нашим с сестрой воспитанием. В основном это был кнут, кнут и кнут. Без пряников. Мама никогда не подключалась и ограничивалась вопросами гигиены. Мы были опрятными девочками. Может, поэтому влияние и власть отца оказались так велики, что многие годы я копировала поведение, отношение и даже его чудовищные поступки. И, естественно, свой «педагогический» стаж я начинала с родительских паттернов. Пока не поняла, что эти шаблоны не работают.

Я всегда почитывала психологическую литературу, в какой-то момент это стало даже модно. Однажды наткнулась на мысль, что хамство подростков — естественная реакция противостояния. В такие моменты бесполезно что-то предпринимать. 

Проблемы вообще нельзя решать на эмоциональном подъеме, в гневе, в момент тяжелых и сложных чувств. Ведь чем сильнее давишь, тем хуже делаешь. 

Еще же дети разные. Моя младшая дочь, например, не хамит и не огрызается, не вступает в открытый конфликт. Если с чем-то не согласна, просто уходит и какое-то время не общается. Она поступает так, как я в детстве, когда по три месяца не разговаривала с отцом. 

Первое правило, которое я взяла на вооружение из прочитанного — не выдавать бурную реакцию на хамство подростка, даже на такое молчаливое. Дать время себе и ребенку прийти в равновесное состояние. Например, я уходила попить чайку, душ принять. «Вспоминала» о каких-то важных делах по хозяйству. Я могла заняться все равно чем, лишь бы затормозить себя. 

А еще оказалось, что есть разница в том, как и что мы принимаем за оскорбление. Бывает, человека матом посылают, а с него как с гуся вода. При этом кто-то оскорбляется ухмылке. Помню, как мне прилетало от отца, если скривлю гримасу неудовольствия, ухмыльнусь, закушу губу. «Я тебе тут глаза позакатываю», — орал он на меня страшно. 

Первые годы пубертата моих собственных детей я поступала так же. Едва промелькнувшее неудовольствие считывала как оскорбление в свой адрес, принимала на личный счет. Но ребенок, которому дали подзатыльник, больше замыкается и начинает выстраивать стену. Если огрызается, то, скорее всего, считает наказание незаслуженным. Одно на другое накладывается, растет снежным комом, да так, что не докопаешься до первопричины конфликта. 

Я решила учиться хватать момент. Не реагировать по мелочам, отслеживать свои чувства, и если приходила к ребенку, то с продуманной речью. В конце-то концов, я не хочу терять со своими детьми связь. Мне важны долгосрочные отношения, чтобы не получилось так, как у меня с родителями. 

И еще я поняла, что нельзя оставлять конфликт открытым. Если подросток обидел или сделал что-то неприятное, очень важно ему сообщить об этом. Без обвинений и упреков я обычно констатирую: «Ты грубишь» или «Мне неприятно слышать такие обидные вещи…» 

Обычно к разговору возвращаюсь через час-два. Стараюсь проговорить, что считаю недопустимым в общении с родителями, близкими, посторонними. Говорю о том, какое взаимодействие считаю несправедливым или как могут воспринимать хамство другие люди. 

А еще я поняла, что просто обязана найти в себе силы и дать подростку высказаться. Объяснить, что спровоцировало его реакцию. В таких беседах обнаруживаются очень неожиданные вещи. Например, подросток нагрубил не потому, что у него дурной характер, а потому, что вы требуете помыть посуду, хотя сегодня не его очередь. 

На первых порах я использовала все инструменты воздействия на сына. Давала подзатыльники, ставила в угол, манипулировала и угрожала, отнимала все, что можно отнять — телефон, интернет, карманные деньги. Я ограничивала, пресекала попытки прекословить. Но как только он вошел в переходный возраст, а следом за ним и средний сын, оба начали комментировать мои действия.

«Не надо мной манипулировать», «Ты пытаешься угрожать?», «Ты давишь на меня», — и все в таком духе. А я понимала, что действительно делаю это. Главное, раньше никто не называл вещи своими именами. Я действовала по примеру родителей, то есть по праву старшего и сильного, и никто меня за это не упрекал. 

Окончательно я пересмотрела свое поведение, когда от 16-летнего ребенка услышала: «Ты же не сможешь так всю жизнь со мной общаться».

Я поняла, что дети вышли со мной на равные позиции. И я больше не могу вести себя так, как хочу и привыкла. Потому что не всегда то, что мы считаем правильным, является таковым. Впервые мы поговорили по душам, как друг с другом поступаем. Помню, попросила у сына прощения за свое поведение, подзатыльники, ор. А он ответил: «Мама, я все понимаю. Я тебя прощаю и зла не держу».   Мой первый ребенок научил меня нескольким вещам. Во-первых, не огрызаться в моменте. Во-вторых, не вовлекаться эмоционально в конфликт. В-третьих, услышав намек на хамство, остановиться самому и спокойно прокомментировать в духе: «Ты грубишь». В-четвертых, ждать. Ждать, чтобы либо сам подросток подошел и извинился, либо час-два спустя пойти к нему и поговорить, кто прав, а кто виноват. Этих золотых для себя правил я продолжаю придерживаться с младшими детьми и любыми другими подростками.  

«Сын дубасил холодильник от злости» 

Татьяна, сын

— На подростков я реагирую неадекватно. Когда мне хамили дети подруги, к которой я приезжала гостить, я никогда это не выдерживала. Сдавалась и начинала разговаривать с ними, как со взрослыми. Шла на конфликт. Раз подросток претендует на определенную взрослость, раз отвоевывает себе место под солнцем, пусть знает, что так общаться со мной взрослому я не позволю.

Как-то наблюдая мою перебранку с детьми, подруга спросила: «Таня, кто из вас взрослый? Что происходит вообще?» Наглость, нахрапистость, подростковое хамство меня и сейчас бесят, но, может, поэтому Господь послал мне такого спокойного сына?  

Проблемы с учебой у него начались в седьмом классе. Он категорически отказывался учиться. Это потом я узнала, что такие периоды надо пережить. В моменте было тяжело, я не справлялась.

Сын хамил и злился. У нас до сих пор стоит израненный холодильник, по которому он дубасил от души. Первой вмятине я не придала значения, но когда заметила таких несколько, устроила разборки.

Конечно, я понимала, что бить по холодильнику лучше, чем по какой-нибудь физиономии:

— Это что? 
— Это я.
— Злился? 
— Да. 
— Холодильник-то при чем? Может, по стенам?
— Можно и по стенам. 

И он стал вымещать негатив на стенах. Как я могла реагировать? Что вообще могла сделать? Понимала, что у ребенка идут какие-то процессы, поэтому выжидала момент. Иногда спрашивала, есть ли чем поделиться. К счастью, он всегда приходил. Доверие — это самое ценное, что было между нами всегда.

Когда сын был маленьким и у него портилось настроение, возникала обида на кого-то, то в моменте он закрывался. Оттаивал со временем. В подростковом возрасте ничего не изменилось, усугубилось немного. Мне приходилось брать чуть большую паузу и дожидаться, чтобы сам пришел. И он приходил два, три дня, неделю спустя. 

Его с каждым днем все больше бесила школа. Я искала выходы. Предлагала найти другую, уйти в экстернат. Думаю, наложилось еще и то, что он получил серьезную травму спины и не мог больше заниматься спортом. Социальная составляющая ему была очень важна, а тут резко отношения с товарищами прервались. 

В какие-то моменты от всех этих перепадов настроения, выпадов, хамства было так невыносимо, что я едва сдерживалась.

Когда на учебу он забил окончательно, я наехала:  

— Надо же чем-то интересоваться, чего-то хотеть в жизни. Сколько можно дурака валять?
— Угу, надо.
— Думать надо, чем хочешь в жизни заниматься.
— Кому надо, пусть думает.
— Ты вообще чего-то хочешь?
— Безусловно. Хочу быть счастливым!
— Круто. Что ты для этого делаешь?
— Я уже счастлив! 

Помню, в очередной такой заход, когда сын валял дурака и игнорировал меня, я сказала:

— Не могу больше, ну как на тебя воздействовать?
— …
— В такие моменты мне очень тяжело тебя любить.
— … А я тебя любую люблю.

И я замолчала, потому что поняла, что контакт с таким ребенком, который может продолжать любить меня в гневе, намного важнее, чем его знания и успехи в учебе. 

Иногда он приходил и рассказывал, что у него происходит, иногда так и молчал. Я не пыталась допытываться. Поняла, что лезть туда, куда пускать не хотят, бессмысленно. Взяла за привычку, замечая, что с ним что-то происходит, говорить: «Я рядом. Я готова помочь».

В 17 лет у сына случилась страшнейшая депрессия. Он несколько месяцев был угрюм, не шел на контакт, игнорировал всех или огрызался. В конце весны я решила сделать семье подарок и отвезти родителей и сына на море.   Мы поселились в доме близких друзей. Я придумала крутую программу отдыха на неделю. Была уверена, что это позволит подростку развеяться, набраться сил перед поступлением. А у него было отвратное настроение. Он не улыбался, не коммуницировал, он даже не выходил из комнаты.  

Друзья аккуратно спрашивали, все ли в порядке. Я едва сдерживалась, чтобы не расплакаться от отчаяния. Но продолжала ждать. И он пришел. Пришел сказать о своем страхе. 

Наша семья религиозна, и сын поделился, что вдруг перестал верить в Бога. Подросток почему-то решил, что, если мне это скажет, я его перестану любить. И тут пришло мое время ему ответить: «Я тебя буду любить всегда и любого. Это твое право жить и выбирать». В том, что касается таких глубоких вопросов, тем более утраты веры, я не чувствовала в себе ни силы, ни знаний. И отправила его к психологу.   Мозг все-таки стирает какие-то наши эмоциональные выпады, реакции, за которые стыдно. Безусловно, на некоторые поступки сына хотелось отвечать. Я точно знаю, что срывалась, кричала, потому что его пубертат совпал с моим собственным кризисом и проблемами на работе.

Я сама была в депрессивном состоянии. Но несмотря на это, выбрала для себя более безопасную позицию: не идти на конфликт с собственным ребенком, потому что нам обоим гарантированно было бы хуже. Мне кажется, да я просто уверена, что не я ребенка воспитывала, а он меня.

И теперь я знаю, что неконтролируемая подростковая истеричность однажды и внезапно закончится. Этот период неприятен, но непродолжителен. И нет в нем того объема токсичности, который нельзя было бы выдержать маме.