Популярные группы

Женский архетип сейчас доминирует в западном мире, и, что всего опасней, мы виртуально слепы к теневой стороне этого архетипа. Мы достаточно бдительны против мужских форм зла, но из-за нашей слепоты к женским его формам, женское зло берет верх над нашей культурой, и феминизм - ведущая сила, движущая идеология этого процесса.

Описанная ситуация имеет свои корни в детско-воспитательной практике последних пятидесяти лет. Всё, что происходит, имеет прямые аналогии с подъёмом нацизма в Германии тридцатых годов. Вытекающие из этого человеческие несчастья и бедствия уже огромны, и, похоже, уже превышают несчастья и бедствия Второй Мировой Войны. Однако вероятным результатом нашей работы будет то, что мы низведем женщин с пьедестала, признаем их способность творить зло, как мы уже сделали это для мужчин. Только тогда мы, наконец, сможем двинуться к реальной половой зрелости и реальному равноправию. Мужской и женский архетипы

Есть некоторое недоразумение, связанное с архетипами. В «King, Warrior, Magician, Lover» («Король, Воин, Маг, Любовник»), Moore и Gillette определяют их как «инстинктивные образцы и энергетические конфигурации, вероятно, наследуемые генетически через поколения, которые обеспечивают самые основы нашего поведения».

Я предпочитаю думать об архетипах в терминах метафоры. Мир коллективного бессознательного Юнга я уподобляю джунглям, где с начала времен людьми были протоптаны тропы. Это те самые тропы, по которым многие-многие люди прошли в течение всей истории, например, мать, отец, воин, дровосек и так далее. Изначально они были проложены творцами, потом за творцами последовали другие. Эти тропы и есть архетипы - типические психологические пути, способы бытия. Они имеют свою энергию, удерживающую от схода с тропы.

Эта метафора вполне соответствует описанию Карла Юнга, когда он говорит, «Существует столько архетипов, сколько типичных жизненных ситуаций. Бесконечные повторения выгравировали опыт в самой нашей физической конституции. Выгравировали не как образы, наполненные содержанием, но изначально только как формы без содержания, репрезентирующие только возможности определенного вида восприятия или действия.»

Мужское и женское - это два фундаментальных архетипа; вместе они разделяют всё психологическое царство на пары взаимодополняющих противоположностей. Архетипы мужского и женского - это системы поведения, которые привычно и стереотипно ассоциируются с мужчинами и женщинами на протяжении всей истории.

Заметьте, что отдельно взятые мужчины и женщины могут демонстрировать и демонстрируют разные степени маскулинности (мужественности) и фемининности (женственности). Быть мужчиной и быть мужественным - это не одно и то же, как не одно и то же, быть женщиной или быть женственной.

Архетипические мужское и женское - это то, что известно, как проявляющее себя в полярных противоположностях. Юнг объяснил, что вся психологическая жизнь управляется противоположностями, и что противостояние противоположностей - это врожденное и неизбежное качество человеческой природы.

Так он сказал, что «душа - это саморегулирующаяся система, и где нет противостояния и баланса, там нет и системы саморегуляции». «Всё человеческое относительно, поскольку всё покоится на внутренней полярности, ибо всё есть феномен энергии. Энергия необходимо зависит от изначально существующей полярности, без которой и не может быть энергии. Всегда должны быть «высоко и низко», «горячо и холодно», и так далее. Только так равновесный процесс, который и есть энергия, может иметь место.»

Несколько примеров таких взаимодополняющих противоположных пар поведения приведены внизу:

Мужское - Женское

Конкурентный - Сотруднический
Иерархический - Всеобщий
Открытый - Скрытный
Прямой - Непрямой
Интеллектуальный - Эмоциональный
Физический - Психологический
Объективный - Субъективный
Физически принудительный - Обманный

Важно понять, что поскольку каждая из пар взаимодополняющих противоположностей состоит из противоположных действенных или оценочных подходов к ситуации, эти подходы не могут быть применены одновременно. Подходы представляют собой альтернативные стратегии. В принципе не может быть определено, какая из стратегий лучше на все случаи жизни: всё зависит от ситуации.

Психологическая целостность и зрелость человека может определяться как компетентность в использовании всех этих стратегий. Однако мы естественным образом склоняемся к предпочтению и преимущественному использованию тех стратегий, к которым привычны, как представители культур. Большинство из нас, благодаря подкреплениям и условиям раннего детства, и, возможно, из-за генетической предрасположенности так же, сперва охватывает тот набор поведенческих стереотипов и отношений, который культурно более подходит для нашего пола. Мальчики предпочитают впитывать и проявлять те способы поведения и установки, которые описываются как мужские, а девочки предпочитают и ценят соответствующий женский набор. Одним из следствий этого, конечно, является то, что мужчины и женщины психологически притягиваются друг к другу. Противоположности притягиваются, потому что мы бессознательно ищем именно то, чего нам не хватает.

Заметьте, что ни мужской, ни женский архетип не является доминантным или вторичным: оба равны по силе и ценности. Это наша индивидуальная или культурная система ценностей обычно возвышает один архетип над другим. Равность внутренне заложена в дуалистической природе всех полярных противоположностей: как «день и ночь», «верх и низ», «хорошо и плохо». Противоположности создают и определяют друг друга. Каждая из стратегий - и мужская и женская - может быть использована как во зло, так и во благо: может помочь или навредить. Ни одна из стратегий ни хороша, ни плоха в основе своей, но хороша или плоха только в приложении или намерении. Однако, опять-таки, мы, как индивидуумы или культуры, склоняемся сгруппировать противоположности в категории «правильно и неправильно», «хорошо и плохо» - в категории, которые варьируют от одного региона к другому, и которые изменяются, иногда быстро, от эпохи к эпохе.

Последнее, что я скажу об архетипах, будет об их власти вести целые народы путями, о которых они (целые народы) даже не осведомлены.

Юнг, автор концепции, писал, что «в царстве (и из царства) субъективной психики архетипы презентуют себя как нечто сверхчувственное. Они проявляют себя как переживания фундаментальной важности. Как бы архетипы не покрывали себя адекватными символами, они берут индивидуума потрясающим его способом, создавая условия, «глубинного импульса к движению» последствия которого могут быть неизмеримы.»

И James Hillman пишет: «Одна вещь абсолютно существенно-неотъемлема в представлениях об архетипах: это их эмоциональный всёзахватывающий эффект; их ослепляющая сила сильна до такой степени, что человек становится слепым к своим собственным жизненным позициям. Переопределяя всю вселенную, охватывая всё, что мы делаем, видим и говорим, - в пределах своего космоса, архетип может быть сравним с богом.»

Новая Теория Психоистории

Во взламывающей все устоявшиеся представления книге «Foundations of Psychohistory», «Основы Психоистории», Lloyd deMause говорит: «Не часто признается, что психоистория - это единственная новая социальная наука, которая была основана в двадцатом столетии. Социология, психология и антропология - все отделились от философии уже в девятнадцатом столетии… Это «психогенетическая теория истории». Она может быть суммирована, как теория, констатирующая, что история разворачивается как действие групповых фантазий, реализуемых взрослыми, которые основаны на мотивации, первоначально выработанной эволюцией детства. Эта теория утверждает, что не «экономические классы», не «социальные классы», но «психоклассы» - разделяемые воспитательные модели - это и есть реальный базис для понимания мотивации в истории.»

Я приближался к этому заключению в течение нескольких лет, движим пониманием, что «культура» или «социальные верования» должны быть скорее следствиями чего-то, нежели первопричинами. Но, если это так, то что предопределяет культуру? Что определяет природу наших групповых верований и мотивов и, отсюда, исторических действий? Единственный ответ социологии - «изначальная культура» - означает бесконечный регресс причин.

Ответ становится очевидным, как только ты его увидишь. Культура - это артефакт групповой психологии. Групповая психология, подобно индивидуальной психологии, есть следствие в основном детского опыта. Это прекрасно подтвердилось, когда я обнаружил, как раз в прошлом месяце, что наука психоистория, хорошо развитая, если не хорошо известная, объясняет историю в терминах действия групповой психологии с ее корнями в детских переживаниях.

Центральный тезис этого эссе заключается в том, что доминантная психосоциальная тема двадцатого столетия была эволюцией наших душ - выход за пределы традиционной односторонней мужественности или женственности, движение в направлении культурной целостности. Групповая психология, подобно индивидуальной психологии, идет по тому же пути, делая ударение сначала на один полюс, на один архетип, затем на другой. Во время экстремальной культурной гендерной поляризации, наш страх изменения означает, что мы не желаем двигаться дальше, к следующей стадии - до тех пор, пока боль и дистресс нашей архетипической односторонности не достигнет огромных масштабов. Давайте начнем исследование этого образца с просмотра психоисторических корней нацизма. Немецкая Воспитательная Практика

Первым намёком на то, что у нацизма должны быть гендерные корни, была очень значительная работа Alice Miller «For Your Own Good», «Для Твоего Собственного Блага». Она пишет, «На базе доступных документов, мы можем легко получить представление об атмосфере, в которой рос Адольф Гитлер. Структура семьи того типа - прекрасный прототип тоталитарного режима. Единственным неоспоримым, часто жестоким правителем семьи является отец. Жена и дети тотально подчинены его воле, его настроению и его прихотям. Они должны принимать унижение и несправедливость без вопросов и с благодарностью. Послушность - их главная поведенческая роль.»

Но было ли это всеобщим образцом по всей Германии? Я задал этот вопрос Lloyd deMause, автору «Foundations of Psychohistory», «Основ Психоистории». Он ответил: «Германская воспитательная практика была ужасной в конце 19-го столетия, с тугим пеленанием в течение года, высокими цифрами детоубийств, огромным пренебрежением в течение младенчества, избиениями, авторитаризмом, перемещением детей и покиданием их, сверхконтролем и так далее. Я могу показать, что Французская, Британская и Американская воспитательные практики были лучше, в сравнении с Германской.»

Alice Miller добавляет интересное замечание о Еврейской культуре: «Еврейские отцы в Восточной Европе не воспитывались жесткими или жестокими. Они не были должны, подобно немецким отцам, подавлять свою мягкую, беззащитную сторону с детства и далее.»

Немецкая воспитательная практика была во времена близкие к 1900 почти универсально автократической: с авторитетом сфокусированном на отце, с жестокостью, проводимой силой посредством сурового физического наказания, с экстремальным отсутствием эмпатии [сопереживания] по отношению к чувствам детей. Отцовские решения были за пределами осуждения: всякая жалоба была причиной дальнейшего наказания. Архетипически, это гипермаскулинность: всякие женские черты, такие как эмпатия или привязанность, рассматриваются как слабость.

Если такое детство универсально в пределах культуры, так что дети никогда не видят и не переживают ничего альтернативного, тогда они (дети) сами начинают идеализировать систему; тогда дети перенимают точку зрения своих родителей на то, что насилие (физическое или психическое), которое они получают, заслужено и приемлемо. Они вырастают с особого типа пустотой [дырой], в душе, которую я называю отцовской раной.

Отцовская рана - это неспособность распознать мужские формы насилия, как насилие, и потребность найти пути повторить насилие в своих собственных жизнях, но уже с собою в контролирующей позиции, в позиции исполнителя. Самая обычная форма этого явления, конечно, есть родительское повторение образцов насилия со своими собственными детьми, но в этот раз в роли себя самих как наделенных властью и непогрешимых.

Где душевная рана вездесуща в культуре, как это было в Германии в первой половине 20-го столетия, сцена приготовлена для насильственной политической идеологии. Насильственная идеология захватит нацию, в том случае, если она точно соответствует формам изначального детского опыта.

Это, в большей степени, чем любые внешние условия, и есть почва, из которой вырос нацизм в Германии.

Посудите, насколько хорошо насильственная политическая идеология соответствовала оригинальному насилию над детьми. Нацизм был автократичным, высоко иерархичным и грубым, с полным отсутствием эмпатии или сочувствия по отношению к человеческому страданию. Он охватывал арийских немцев как «нацию хозяев», позволяя большинству немцев воспринимать себя теми, кто контролирует, не позволял никаких жалоб или критицизма, и непогрешимо и жестоко наказывал инакомыслие. Нацизм был движим гипермаскулинной отцовской фигурой, которая воспринималась как всезнающая и непогрешимая. «Отец» управлял с абсолютным авторитетом, ему все уступали, и он презентовал себя как сущность (и ему обязаны были верить), преданную делу благосостояния тех, кем он управлял. Во всём, нацизм соответствует и повторяет главные формы и образцы немецкого воспитания детей.

Личность или идеология, которая возникает из темной стороны гендерного архетипа, всегда преувеличивает те черты, которые пол подчеркивает, и боится и защищается против сил противоположного архетипического полюса.

Пример этого предложен юнгианским аналитиком Lawrence Jaffe: «Нацисты были великими врагами чувств, хотя дружественны к чувствам более низкого уровня, лучше известным как сентиментальность. Goering, убийца тысяч, безутешно плакал, когда умерла его любимая канарейка. Нацисты сделали спорт из помещения себя в ситуации, которые должны естественным образом вызывать чувства, чтобы затем сознательно сдерживать их. Тот, кто выкажет минимум чувств, будет считаться победителем. Мы имеем все основания предположить, что Гитлер сам бессознательно приравнивал свою внутреннюю чувствительную сторону, свою тень, к еврейству, и переживал ее как угрозу своей мужественной силе и целеустремленности.»

Когда гипермаскулинная милитаристская агрессия была добавлена к легендарной немецкой научной и бюрократической эффективности, нацизм стал чистейшим примером темной стороны мужского архетипа в идеологической форме новых времен. Германия стала культурно одержима архетипическим мужским злом.

Идеология Зла Определена

Зло - это сильное слово, и я пользуюсь им здесь только после долгого и основательного раздумья.

В последние годы, вместе с всеобщим упадком религиозного сознания на Западе, мы запутались с понятием зла. В самом деле, в Новую Эру светские гуманистические представления склоняются к тому, что зла не существует, что зло - это только «теневая проекция». Когда-то и я разделял это мнение, но теперь пришел к выводу, что такие рассуждения наивны и опасны.

Scott Peck писал в «The Road Less Travelled»: «Я вынужден прийти к заключению, что зло реально. Оно не фикция воображения примитивного религиозного ума, немощно пытающегося объяснить неизвестное. Реально имеются люди и институты, созданные из людей, которые отвечают ненавистью на присутствие добра и готовы разрушить добро в той степени, в какой им это по силам. Они делают это не с сознательной злобой, но слепо, с отсутствием осведомленности о собственном зле, на самом деле, старательно избегая такой осведомленности.»

И из Alice Miller, «Юнгианские представление о тени, и представление, что зло - это обратная сторона добра, направлены на отрицание реальности зла. Но зло реально. Оно не врожденно, но приобретено. Оно не обратная сторона добра, но, скорее, его разрушитель… Когда-нибудь, когда невежество, поднимающееся из детских репрессий, будет устранено, и человечность, наконец, проснётся, будет положен конец этому продуцированию зла.»

Что есть зло?

Простейший ответом было бы: зло - это антижизнь. Как писал Юнг, намерение жизни и глубочайшее человеческое желание заключено в стремлении всецело развить себя, стать всем, чем мы можем стать. Значит, зло - это стремление обратить процесс в регресс, устремленность к инфантильности. Чтобы помочь практическому распознанию идеологического зла, я предлагаю своё собственное определение, которое содержит три необходимых компонента. Зло есть:

1. Желание незаработанного потребления или привилегий.

2. Насилие или обман, чтобы добыть их.

3. Настойчивую рационализацию такого поведения, как высокоморального и справедливого.

Хотя это и не ясно выражено в данном определении, все жестокости и грубые разрушения, с которыми мы ассоциируем зло, построены на этом фундаменте.

Наслаждение незаработанным потреблением и незаработанными привилегиями неотъемлемо для роли младенца или ребенка. Ребенок уникален перед законом - он имеет права и не имеет обязанностей, в то время как взрослость - это состояние производителя и потребителя, когда есть права и ответственность.

Традиционно и архетипически, мужская ответственность/производство лежала в физической, экономической и политической сферах. В борьбе против энтропийных сил упадка и случайностей, мужчины создали порядок и организацию, что обеспечивало еду на столе и законы на земле.

Женским районом ответственности/производства всегда были моральная и эмоциональная сферы. В своих отношениях с членами семьи, в особенности с детьми, их эмоциональное напряжение возвращало комфорт в случае боли, мир в случае гнева, безопасность в случае страха.

Качество и устойчивость любого общества базируется всецело на уровне производства в этих сферах: физической/экономической/политической и моральной/эмоциональной. В здоровом обществе личности и институты обменивают свою продукцию на продукцию других в осознанных, не принудительных, не обманных контрактах. Традиционных брак есть базовый пример такого взаимообмена, где мужская внешняя продукция еды и защиты обменивалась на женскую внутреннюю продукцию морального и эмоционального развития детей и домашней гармонии взаимоотношений.

Если кто-то наслаждается незаработанным потреблением, другие должны работать больше и потреблять меньше. Где это не предлагается добровольно, как в случае с детьми и получателями социальных пособий, там кто-то будет искать способ взять это силой или обманом. Грабеж тому пример. Но грабители не есть само зло, если только они не соответствуют третьему критерию, и не пытаются оправдать свои акции для себя самих и для других, как высокоморальные и справедливые. Именно третье качество зла делает его столь пагубным, поскольку атака на разум может быть совершенно обескураживающей, и делающей разрушительную природу злых акций экстремально трудной для распознания.

Идеология зла состоит из своих формальных аргументов, являющихся замаскированными атаками на разумность, в формах подразумевающих моральное оправдание для незаработанных привилегий для избранных, силой отнятых у других. В случае с нацизмом, эти другие были евреи, чья собственность была конфискована, и окружающие нации, чьи земли расценивались, как конфискуемые для немецких нужд, как «lebensraum» (жизненное пространство). Люди в «lebensraum» были обращены в рабство (насильственное производство без потребления), их собственность была отнята силой, и всё оправдывалось своекорыстными моральными аргументами.

Зло вечно среди нас, однако бывают уникальные ситуации, когда из-за повсеместных воспитательных моделей, в определенном месте и времени, идеология зла захватывает целую нацию или культуру, что приводит к страданиям в невиданных масштабах. Это как раз то, что случилось в нацистской Германии: и Вторая Мировая война, и Холокост были результатом. Я вижу, что что-то очень похожее обретает свои формы сегодня, в случае с феминизмом и культурой Западного Мира.

Женский Архетип Идеализируется

Что-то глубоко значительное случилось после Второй Мировой войны. Мир уже шатался от переживаний двух мировых войн и Великой Депрессии в пределах одного поколения. Когда эксцессы нацизма были показаны на Нюрнберге, когда атомные бомбы были сброшены на Японию, мир в ужасе отшатнулся. Но то, от чего мы отшатнулись, было нашей собственной природой.

Мужские институты и мужское правление были восприняты как испорченные и опасные. На архетипическом уровне мы решили, как целая культура, что мужское под подозрением, и мы сбросили мужчин с пьедестала. Как следствие, из-за противоположной природы мужского и женского архетипов, женщины были возведены на пьедестал еще выше. Один из результатов этого является то, что наш образ взрослого, идеального, просвещенного человека сейчас архетипически женский по своей природе: не агрессивный, кооперативный, не конкурентный, мягкий, воспитывающий, чувствительный.

На практике мы начали идеализировать женщин и демонизировать мужчин. Где бы ни возникали главные проблемы в семье или в мире, мы предполагали заранее, что они, должно быть, имеют мужские корни, и что женщины, должно быть, невинные жертвы. По сути, мы стали невосприимчивыми к любому другому восприятию. Фокус морального авторитета в семье сместился в сторону матери, тогда как отцы, мужчины, изначально оказались под подозрением и обвинением.

В интервью с Bert Hoff, Robert Johnson, автор книги «He, She and We», «Он, Она и Мы» о мужском и женском архетипах, сказал: «Женщины входят во властные роли, в то время как мужчины отступают и становятся бесхарактерными. Я вырос в семье подобной этой. Моя мать правила, и мой отец говорил «да». Это стало обычным, почти стереотипным явлением в послевоенном мире.»

Речь идет не о том, что мужские формы насилия над детьми прекратились, и не о том, что женские формы насилия совершенно отсутствовали в немецких семьях, где доминировал отец. Скорее, роль родителя, наделенного реальной властью, сместилась на мать.

Но женская архетипическая власть имеет другие формы, нежели мужская. Где отцовский авторитет обычно открытый и прямой, там материнский авторитет обычно скрытый и непрямой. Например, мать говорит ребенку: «Ты плохо себя вёл, вот подожди, пока твой отец придет домой». - Это создает видимость отца, отвечающего за наказание, но очевидно, что на самом деле, именно мать есть и судья, выносящая приговор, и жюри.

Где отцовская дисциплина физическая и интеллектуальная (шлепанье или выговаривание), там материнская - психологическая и эмоциональная. К примеру: «Если бы не ты, я бы не увязла в этом дерьме», или: «Ты заставляешь меня плакать (кричать)». Это совершенно фундаментально: где мужской архетип принуждает через силу и внушение страха, там женский архетип принуждает через обман и внушение чувства вины и стыда.

Глобальное изменение в восприятии мужчин и женщин имело и очень существенные положительные последствия. В первый раз за всю историю, мы публично распознали и признали, что существует мужское насилие по отношению к детям и женам. Мы распознали по сути все формы мужского архетипического насилия.

Благодаря этой новой культурной осведомленности о мужских формах насилия, к примеру, таких, как открытое сексуальное или физическое насилие, жертвы его получили возможность проработать и пролечить свои раны в терапии, в самоорганизующихся группах, на семинарах, в женских убежищах, с друзьями. Они могут писать о своих переживаниях и своем восстановлении. Сильная культурная поддержка жертв, убежденность, что издевательство над ребенком никогда не вина самого ребенка, делает возможным прогресс против мощной тенденции, против репрессий, помогает избежать мучительных последствий этих репрессий.

Благодаря этому, мы более не имеем повсеместную отцовскую рану в наших душах. У идеологии зла мужского типа, подобной нацизму, уже нет возможности взять верх над нашим обществом, так как ее издевательская и лицемерная сущность будет сразу распознана. Мы более не идеализируем мужчин и не отрицаем мужские формы зла. Но мы всё еще в глубочайшем отрицании возможности женского зла. В течение последних пятидесяти лет, женские формы насилия над детьми остаются нераспознанными. И до тех пор, пока издевательство в обществе не распознано, оно не может быть вылечено. Мы имеем повсеместную материнскую рану.

Мы получили эту рану потому, что наши матери, идеализируемые современной культурой с тех пор, как мы поверили, что это мужчины ответственны за всё мировое зло, издевались над нами своими женскими способами, без нашего понимания издевательства, как издевательства.

Нераспознанные материнские формы насилия не приводили к отрицательным последствиям для матерей, не означали для них получение позорного клейма. В самом деле, подобно немецким отцам, матери верили, что их слова и акции были хорошим выполнением родительских обязанностей. И, точно как немецкие матери боялись выступить против физически издевающихся отцов, так современные отцы стыдятся выступить против психологически издевающихся матерей. Опасность для души ребенка остается нераспознанной. И пока нет ответственности перед обществом за совершенное насилие, нет и возможности для больших групп людей восстановить себя во взрослом состоянии. Материнская рана сегодня остается повсеместной, универсальной, не вылеченной.

Что есть материнское насилие?

Это разлучение ребенка с его верой в собственный разум, собственные чувства. Это замещение объективно воспроизводимых представлений о том, что есть хорошо и плохо, что есть вина и невиновность, материнскими своекорыстными субъективными установлениями. Это разрушение естественного эмоционального самовыражения в ребенке, потому что такое самовыражение чувствуется матерью как отвратительное, напрягающее или неудобное. Как и во всех случаях насилия, это - упражнение в развитии своих подавляющих способностей в собственных интересах, против интересов жертвы. В нашем случае в интересах матери, против интересов ребенка.

Это форма того, что Anne Miller зовет «отравляющая педагогика». Она пишет: «Поскольку тренинг во многих культурах начинается в раннем детстве, во время первоначального симбиоза матери и ребенка, раннее формирование делает виртуально невозможным для ребенка обнаружить, что именно происходит с ним. Детская зависимость от родительской любви делает также невозможным и в более поздние годы осознать свою детскую травмированность родителем, которая обычно остается скрытой за ранними идеализациями родителей до конца жизни ребенка.»

Архетипические женские формы насилия есть… непрямые - выполняемые через других, таких как отец или братья-сестры; психологические или эмоциональные - «ты должен стыдиться себя», или «прекрати плакать немедленно»; сокрытые - часто передаваемые не более чем через взгляд, который говорит «Ты такое недоразумение»; манипулятивные - «ты не можешь понять, потому что ты не женщина, не взрослый и так далее»; и эмоционально, скорее чем физически, кровосмесительные - «давай-ка я скажу тебе, на что в реальности похож твой отец».

Такое поведение рассматривается как адекватное воспитание, не идеальное, возможно, но не особо вредоносное. Нигде оно не признается криминальным или оскорбляющим, как мужские формы насилия над детьми. И всё же, я утверждаю, что они, по крайней мере, в той же степени вредоносны, что и мужские формы насилия, которые мы умеем распознавать, хотя раны, наносимые ими, различны.

Фундаментально, тут всё построено на использовании стыда для контроля за поведением, что противоположно темной маскулинности, которая использует страх для тех же целей. Там, где страх атакует волю, там стыд убивает душу. В своей книге «Shame: Spiritual Suicide», «Стыд: Духовное Самоубийство», Vicki Underland Rosow говорит о том, что стыд систематичен в нашей западной культуре, и приводит примеры его использования в религии, политике, образовании, социальных профессиях, и науке.

Так что мы на Западе, из-за нашей воспитательной практики, охвачены глубокой, повсеместной, архетипически женской раной в наших душах, о которой мы сами находимся в неведении, и которую я зову «материнской раной». В соответствии с этим нашим тезисом, это значит, что мы созрели для появления злой женской идеологии, которая будет эксплуатировать эту рану. Эта идеология уже среди нас, и имя ей феминизм.

Феминизм

Во-первых, важно определить, что я называю словом феминизм. Стандартной защитой против всякой критики феминизма является утверждение, что феминизм - это не одна вещь, что есть много оттенков, верований и принадлежностей, таких как либеральный феминизм, социалистический или марксистский феминизм, радикальный феминизм, экофеминизм и так далее. Конечно, эти ветви существуют, но возражение не релевантно (не по существу).

Любая идеология определяется по своей базовой тенденции, которая остается неизменной во всех ее вариациях, которая и собирает всех под одним флагом. В случае феминизма, все ветви разделяют единую основную веру, что история человечества - это история гендерной дискриминации женщин мужчинами. В самом деле, это признается феминистками (феминистами) как неотъемлемый определяющий принцип, например Alison M. Jaggar и Paula Rothenberg Struhl в своей книге «Feminist Frameworks», «Основы Феминизма» пишут: «Консервативное видение женской ситуации в обществе - есть не феминизм, потому что оно отрицает, что женщины подавляемы.»

Далее, я хочу четко определиться, что моим намерением не является судить феминизм, базируясь на словах или действиях каких-то радикальных элементов или «фанатичных приверженцев». Только последовательные сообщения от их главных и признанных лидеров и главная стратегия, которую они проводят, будет здесь использоваться для построения дела. Я фокусируюсь на мэинстрим феминизме (основного потока феминизме), который я для краткости буду называть просто феминизмом. И, в то время как моё исследование показывает, что тот же феномен наблюдается во всём западном мире, я буду ограничивать свои примеры североамериканским феминизмом, так как это та область, которую я знаю лучше всего.

Феминизм - Идеология Зла

Если феминизм и в самом деле идеология, которая эксплуатирует повсеместную «материнскую рану», тогда формы, которые он принял, должны точно соответствовать и повторять женские формы насилия над детьми, точно как нацизм соответствовал немецкому мужскому типу. Это тот самый случай.

Феминизм не иерархичен: в самом деле, феминистки создают многочисленные, равноуровневые, всеобщие процессы, и нет национальных или интернациональных правителей и начальников у феминистского движения.

Аналогично, он непрямой: нигде нет открытых феминистских законодательств, университетов, судов или армии, или даже каких-то чисто женских. Феминистки развивают свою мощь непрямо, имея своих исполнителей на властных должностях, без необходимости для достижения своих целей удерживать эти позиции собственноручно. Феминизм действует точно подобно матери в послевоенных семьях, где отцовский авторитет кажется нетронутым, но где, тем не менее, правит материнская воля.

Феминизм скорее субъективен, нежели объективен, движим женскими чувствами о том, что есть правильно. И это точно отражает способ, которым матери решали, что есть правильно в современных семьях. В случаях с законом, где объективность и воспроизводимость жизненно необходимы, феминизм успешно доказывал, что любое нежелательное или враждебное чувство в женщине должно расцениваться как следствие сексуального преследования.

И современное Законодательство Против Преследователей отменяет трудно завоеванные фундаментальные права, такие как равенство перед законом, презумпция невиновности, право на свободу ассоциаций и собственности (для мужчин). Всё это ради того, чтобы «никто не чувствовал себя испуганным или в опасности в своем доме или обществе».

Экстенсивное феминистское писание о гендерном равенстве - это просто рационализация женских ощущений неравенства; ибо, будучи внимательно проанализированными, аргументы современного феминизма всегда обнаруживают, что они были построены не на объективном гендерном равенстве, а на женском превосходстве. Даже феминистская философия, теперь заложенная в постмодернистском конструктивизме, мировоззренческая теория и «женские способы знания» в сути своей субъективны.

Подобно послевоенным матерям, феминизм рисует себя как жертву, старающуюся скорректировать мужские несправедливости. Запросы на изменение никогда не презентуются так: «Давайте работать вместе, чтобы достичь этой цели». Они всегда формулируются как обиды, как аргументы, что женщины имеют права на больше количество денег, на большую власть, на большие права… На большее потребление общественного продукта.

Аргумент всегда морален по своей природе, всегда наполнен тоской или оскорбленными протестами, и всегда благоволит женщинам. Феминистки не упоминают многие способы, с помощью которых женщины получают гендерные преимущества над мужчинами (за исключением отрицания их реальности или их значительности), потому что они никогда не чувствуют никаких неудобств, кроме своих собственных.

Наконец, что самое важное, феминизм добивается своего через внушение стыда. Тут рычаг, машина современного социального контроля: рычаг, который может быть использован только женщинами и только в пользу женщин. Ибо, когда мы были крошками, это наши матери убедили нас, что мы были нестоящими, за исключением случаев, когда мы доставляли им удовольствие, ничто не было ценно, но только их одобрение. Глубокое чувство стыда, которое было посеяно в душах мальчиков и девочек, которое я зову материнской раной, теперь снабжает феминисток средствами эффективного контроля над каждой областью социальной власти.

Законодатели, мужчины и женщины, судьи, академики, управленцы - все вновь испытали те интенсивные чувства стыда и никчемности, которые они испытывали в далеком детстве, когда рассерженная женщина говорила или подразумевала, что они плохие. В самом деле, их целые жизни были построены вокруг доказательства себе, что они стоящие: через хорошую работу, публичное воспитание, финансовый успех. Однако никакая из этих внешних защит не может долго противостоять феминистскому внушению вины, если глубины души всё еще несут материнскую рану. Израненная душа всё еще дает Женщине абсолютную власть определять ее (души) ценность.

Теперь о том, насколько сильно внушение стыда, как принуждающая техника. Властные, богатые мужчины отдали свои жизни, чтобы спасти жизни женщин и детей на Титанике в 1912. Почему? По причине стыда, который они почувствовали бы, если бы не сделали этого. В военное время самые средние мужчины побегут прямо под пулеметные очереди, зная, что умрут бессмысленной смертью, скорее, чем встретят позор, который они почувствовали бы, если бы покинули поле битвы. Стыд - это самая интенсивная психологическая боль, которую мы можем испытывать. Мы предпочитаем умереть. Настолько велика эта боль.

Я показал, очень кратко, что формы, принятые идеологическим феминизмом, соответствуют современным архетипически женским издевательствам. Но соответствует ли феминизм определению идеологии зла? Давайте посмотрим.

Во-первых, ищет ли феминизм незаработанные привилегии - права без ответственностей?

Большая часть современного феминизма с самого начала - была борьбой за репродуктивные права, в особенности за женское право на аборт нежеланного ребенка. Старался ли феминизм обратиться к проблемам других, затронутых этим правом: не рожденного ребенка, отца, общества? Нет, феминизм повсеместно отрекался от всякой ответственности за других. Они требовали единоличного права на аборт ребенка по своему усмотрению, и они получили его. Заметьте, что это совершенно новое право - не из тех, что мужчины когда-то имели.

В 1969 Betty Friedan сказала: «Только один голос должен быть услышан в вопросе, желает ли женщина или не желает вынашивать дитя, и это голос самой женщины: ее собственная совесть, ее сознательный выбор.»

Не рожденные дети не имеют прав вовсе, так как феминистки утверждают: «Женское тело это женский выбор». Этот эмоциональный, стыдящий слоган игнорирует абсолютно, что не рожденный ребенок не является частью женского тела; к примеру, что он результат сексуального акта с мужчиной, и что он может вырасти мужчиной или женщиной. Всё игнорируется, но остается затемняющий аргумент, на основании, что ребенок заключен в женщину, и его жизнь обеспечивается женским телом.

Итак, мы имеем ужасающе несправедливую ситуацию, когда отец не может сказать, умрет его ребенок или нет, даже не может потребовать своей осведомленности о беременности; и, в то же время, он законом обязан поддерживать ребенка, если женщина выберет сохранить его, независимо от того, собирался ли он, хотел ли он становиться отцом или нет. И общество, также не имея права слова в женском выборе, однако же, должно оплачивать счета за благосостояние мам.

Слова, обращенные к женщине: «Если вы не хотите ребенка, вам не следует иметь секса», встречаются феминистками воплями ярости и обвинениями в дискриминации, однако, в то же время, эти самые слова феминистки говорят мужчинам в этой же самой ситуации. Ясно, в женской области традиционной ответственности - репродукции - феминизм не хочет гендерного равенства, он нашел и выиграл права для женщин и ответственность для мужчин.

Что с другими областями?

В мужских областях традиционной ответственности - в вопросах истинного равенства: в праве голосовать, в наемном труде, в зарплате, в жилищном вопросе, в доступе к профессиональным ролям, - законы против гендерной дискриминации были приняты годами ранее. Сегодня, все феминистские инициативы - каждая(!) - это вопрос о передаче женщинам прав сверх тех, что есть у мужчин, и мужских производств - женщинам. Таким образом, мы имеем равенство в наемном труде (affirmative action) для работ, где мужчины предрасположены к доминированию, но не для тех, где женщины в большинстве.

Мы имеем больше чем когда-либо принудительных мер в вопросах детской поддержки, но вовсе не принудительных мер в обеспечении доступа отцов к их детям. Мы имеем нулевую терпимость против мужского насилия над женщинами (такую как арест мужчины на основании слов женщины), основанное на феминистских адвокатских исследованиях, которые преподносят всё домашнее насилие в терминах мужского подавления жертв-женщин, и отрицаем реальность женского равного инициирования насилия в доме.

Мы имеем законы против сексуального домогательства во всех случаях, в которых мужчины могут издеваться над женской сексуальностью на рабочем месте, но никаких законов направленных против использования женщинами их сексуальности для несправедливого достижения преимуществ в карьере - даже возможность этого не признается. Мы даже определяем непристойность, здесь в Канаде, в терминах того, что может повредить женщине.

Все эти феминистские инициативы ищут женского преимущества принудительно, что есть второй критерий, описывающий идеологию зла. Феминизм не говорит мужчинам: «Предложи нам, если ты не против.» Нет, они настаивают (и были удостоены), чтобы эти права были даны принудительной силой закона. И, делая это, они используют свои собственные архетипически женские формы принуждения: обман и внушение стыда. Обман появляется в создании и использовании ложной и искаженной статистики.

Например, многие исследования показывают, что женщины продолжают зарабатывать меньше мужчин, но игнорируют разницу в часах работы, годах стажа, в переработках, особой квалификации и других подобных вещах - не игнорируется только разница в видимых заработках. И стыд есть принуждение подобное шантажу - принуждение законодателей, академиков, судей, избирателей, которые не могут обсудить вещи непредвзято и сделать свободные, разумные выборы. Эта способность виртуально уничтожена их потребностью избежать отрицаемое, но всеразрушающее чувство стыда, которое возникло бы, если бы они были представлены издевающимися над женщинами.

В Канаде, феминистская инициатива данного момента - это равенство оплаты. Human Rights Tribunal (Трибунал по Правам Человека) приказал федеральному правительству выплатить приблизительно пять миллионов долларов большинству женских правительственных работников, потому что их работа «недооценена» в сравнении с работой мужчин. Этот аргумент совершенно ложный. Неравная оплата за равную работу и дискриминация в зарплате (вопросы реального равенства) была нелегальна в Северной Америке в течение многих лет. Всякая женщина, которая хотела более высокооплачиваемую «мужскую» работу могла конкурировать с мужчинами.

Факт заключается в том, что зарплаты определяются запросами рынка: где много людей желают определенного типа работу (такую как заботу о детях), рынок опускает зарплату вниз. И это так, как и должно быть, где цена продукции представляет ее истинную стоимость. (Коммунистическая Россия развалилась, стараясь заставить рынок служить идеологическим целям.) Что «равенство в оплате» реализует в реальности - это приятная офисная работа и более высокие заработки менее привлекательных (следовательно более высокооплачиваемых) работ. Они хотят быть субсидированными за счет других. Они хотят увеличить свое потребление без какого-либо усиления производства. Они хотят легального документа для этого. И они получают.

Последний аспект идеологии зла есть утверждение образа тотальной и вечной моральной праведности. То, что дискутируется [с подачи феминисток] уже создало такую видимость, так что я ограничу себя демонстрацией основных стратегий, которые феминизмом используются.

Если кто-то преследует цели (женское преимущество), которые должны быть замаскированы, тогда важно использовать средства, с помощью которых разумные дебаты избегаются или отклоняются. Феминизм имеет три базовые стратегии для этого:

1. Где есть разница в обществе между мужскими и женскими ролями - игнорировать истинные причины и представлять различие всегда как очевидное свидетельство мужского подавления женщин, затем запрашивать компенсационные программы (аборт по требованию, сексуальное домогательство, равная плата, цензура порнографии и так далее).

2. Где нет разницы между мужской и женской ролями, или где такие различия существуют, но в пользу женщин - там провести тенденциозные исследования и получить статистику, доказывающую, что женщины в худшем положении. Провозглашать различия как очевидные свидетельства мужского подавления и запрашивать компенсационные программы (женское здоровье, насилие против женщин). Если необходимо, представлять «насилие против женщин и детей» как козырную карту чтобы заткнуть дебаты о реальном положении вещей (обвинения в насилие над детьми и женами в случаях детской опеки).

3. Если кто-то противостоит феминистским запросам или критикует их - игнорировать или изолировать, внушая стыд, обвиняя в «реакционизме» (то есть в противодействии равенству женщин с целью установить свое собственное эгоистическое или подавляющее поведение). Заметьте, это работает также против женщин, которые объявляются «колонизированными патриархатом».

Резюме: никогда, ни при каких обстоятельствах, не сдавайте высокие моральные стандарты. Похоже, что феминизм, никогда не извиняется. Пример - увертки, которые выдавали феминистки, когда они рационализировали свою поддержку Билла Клинтона в связи с поведением, которое в каждом другом они бы осудили. Зато, они осудили номинанта Высшего Суда Соединенных Штатов Clarence Thomas за его «преступление» в кавычках - за высказывание нездоровых шуток на рабочем месте.)

Заключение

Я постарался набросать картину того, где, как я вижу, мы сейчас находимся, и того, как мы сюда попали. Я хочу закончить словами о том, куда, я думаю, мы движемся.

Что есть крайнее устремление современного феминизма? Феминистки искренне верят, что они ищут не чего-нибудь, а равенства. Но это не так. Поскольку они бессознательно побуждаемы материнской раной, их цель - загнать женщину в регресс инфантильности, туда, где права без обязанностей и потребление без производства. Для мужчин они имеют противоположное устремление: производство без прав. Люди с ответственностью, но без прав - это рабы. Мы в данный момент стремимся, бессознательно, но неотвратимо, в мир, в котором женщины будут детьми, а мужчины их рабами. Мы пробудимся от этого кошмара не ранее, чем, как целая культура, распознаем правду и не отшатнемся в ужасе.

Ситуация очень мрачная, но это всё еще только цветочки. Настоящая война еще даже не начиналась. Мы всё еще задабриваем феминисток, стараясь дать им достаточно того, чего они хотят, чтобы не противостоять их мощи, точно как союзники делали с Гитлером в 1936-39. Это не сработало тогда, это не сработает теперь. Фактически, как и тогда, это ведет к катастрофе.

Приближающаяся война неизбежна. На психологическом уровне, мы должны низвести женщин с пьедестала, но мы не сделаем этого, как культура, до тех пор, пока не увидим зла, которое они творят, как мы уже сделали это с мужчинами. Но мы очень привязаны к идеализации женщин. «Материнство» есть наш последний бог (наша богиня), и страдания примут массовый характер, раньше, чем мы захотим воспринимать женщину как простого человека.

Война, о которой я говорю, не будет физической войной - это была бы архетипически маскулинная форма. Скорее, это будет духовная война, о значении и смысле жизни и о том, что есть правда. Она потребует [с нашей стороны] не физических солдат, но людей, которые осуществили свое выздоровление и стали эмоционально и морально сильными, кто восстановился после жизни, контролируемой через стыд.

В краткосрочной перспективе, я думаю, мы увидим возрастающий уровень насилия и правонарушений, поскольку традиционные социальные сдерживатели окажутся сломанными, увеличивающиеся пронзительные претензии, что всё это вина мужчин, невиданные по масштабам наказания мужчин и «защита» женщин и детей, и нарастание уровня психологического дистресса, отчаяния и суицида. Феминизм станет еще более вирулентным и радикальным. Мы будем знать, что мы победили, что мы начинаем выбираться из беды, когда гнев и страх в конце концов начнут превращаться в скорбь, когда мы увидим массивную скорбь во всей нашей культуре, скорбь о том, что мы натворили, о том, чему мы разрешили случиться с нашими детьми и нами самими.

Я не знаю, как много времени это займет: вероятно, по меньшей мере, двадцать лет. Когда сопоставляешь ситуацию с ситуацией в нацистской Германии, две вещи выходят на первый план. Первое, материнская рана глубже, чем отцовская рана, потому что мать - это первые наши отношения. Именно поэтому мы сделали отцовскую работу раньше - она была проще.

Таким образом, проработка материнской раны будет труднее и травматичнее, и, возможно, потребуется больше страданий, чтобы разобраться с ней. Второе, у нас нет «союзников», поднявшихся на крыло, чтобы спасти нас. Мы должны сделать то, что нацистская Германия была неспособна сделать: мы должны найти ресурсы распознать эту форму зла и бороться с ней внутри нашей собственной культуры, даже будучи одержимыми материнской раной и слепыми из-за нее. Я не знаю, как мы это сделаем, но я не вижу других альтернатив.

В то время, пока я пишу эти строки, я понимаю, что большинство будет всё отрицать, что это не пустяк для нас - признать правду о нашей системе, в которую мы погружены. Признать это будет так же трудно, как признать правду о наших семьях. В самом деле, придется признать правду о наших семьях. Феминизм - не то, что комфортно отдалено, подобно тому, как сейчас нацизм для большинства из нас, это архетипически властно в наших собственных душах здесь и теперь.

Вероятно, имеет большое значение, факт, что не было эффективного сопротивления нацизму в пределах Германии с начала и до конца Третьего Рейха. Подумайте, что это значит. Вопреки всем жестокостям, потере персональных свобод, социальному и политическому насилию, масштабным финансовым и персональным потерям войны, нацизм всё еще пользовался видимой популярной поддержкой по всей Германии до самого конца. Определенно, он удовлетворял жизненным нуждам. Вот такого типа вызов, я полагаю, стоит перед нами.

Я хочу закончить на более позитивной ноте. С другой стороны этого вызова лежит культурная зрелость, социальная сознательность. Материнская рана есть последняя повсеместная психологическая рана. Когда она также будет вылечена, мы будем, в первый раз за всю историю, осведомлены, как культура, обо всех формах архетипического издевательства над детьми и их последствиях в дальнейшей жизни. Мы проработаем травмы, и восстановим себя от стыда, точно как мы делаем сейчас с нашими проблемами от физического и сексуального насилия. Мы начнем в самый первый раз в истории взаимодействовать друг с другом сознательно более, чем взаимозависимо, и это станет основным образцом социального взаимодействия. Какие формы правления, развлечений, социального дискурса мы тогда создадим и будем использовать себе на радость, я едва ли могу вообразить. Вероятно, мне этого не застать, но я намереваюсь жить, чтобы помочь этому прийти.

Давид Шаклетон, 1999