По случаю выхода в прокат фильма «Синдром Петрушки» актриса Чулпан Хаматова рассказала «Газете.Ru» о том, почему согласилась на роли куклы и подростка и почему не считает себя киноактрисой.

5 ноября в российский прокат выходит «Синдром Петрушки» Елены Хазановой — экранизация одноименного романа Дины Рубиной о кукольнике Пете и его возлюбленной Лизе. Согласно сюжету картины, герой, пытаясь сделать возлюбленную своей окончательно, создает ее кукольную копию, заставляя героиню медленно сходить с ума. Главные роли в фильме сыграли Евгений Миронов и Чулпан Хаматова, которая встретилась с корреспондентом «Газеты.Ru» в преддверии премьеры фильма.

— «Синдром Петрушки» очень театральная картина. Вы поэтому согласились на роль?

— Вообще, мне очень понравился роман Дины Рубиной — давным-давно. По нему было сразу видно, насколько это кинематографичная история. На почве довольно искусственно сконструированной ситуации там поднимаются очень глубокие темы. И сделано это без лишнего менторства. Там же есть понемногу обо всем: про мужчину и женщину, про творчество, про власть, про ускользающие желания и мечты. Плюс жанровый винегрет — и история любви, и мистика. Мне это очень нравится. А вы читали роман?

— Нет, но мне показалось, что литературность материала очень видна на экране...

— Не-а. Там другой временной период, действие разворачивается в Праге, в cюжет втянуто несколько семей... В романе вообще нет какой-то привязки к «здесь и сейчас», которая есть в фильме. Но, к сожалению, реалии современного российского кинематографа снимать в Праге не позволили, и нам пришлось снимать в Петербурге. Здесь нет пражских кабаре, нет той карнавальности — у нас что-то подобное встречается очень редко. Для меня сложность была в том, чтобы передать запах, звук, которые ощущались в книге, ужать до размеров сценария, перенести на экран без потерь. Интересно, что получилось, я картину видела пока только на озвучении.

Но для меня это было сложно — сценарий редуцировал некоторые важные для меня части книги, а мне очень хотелось как-то дополнить ими образ.

— А что для вас в характере героини было самым интересным?

— Меня захватила тонкость и судьбоносность переплетения судеб главных героев. Это сложно показать — легко было впасть в рассказ о зависимости, а это гораздо больше, чем просто зависимость. И очень интересно было сыграть сам процесс становления личности Лизы через трагедии, которые ей приходится пережить, — от совершенно чудовищной потери ребенка до потери себя в глазах любимого. Это было очень сложно, но интересно.

— А играть куклу было сложно? Это же вы ее играли?

— Да, хотя сначала там должна была быть настоящая кукла. Меня так пытали! Всю залили в гипс, а у меня чудовищная клаустрофобия. Я очень долго к этому готовилась. Потом меня залили и оставили только две ноздри, чтобы дышать. В какой-то момент я поняла, что про меня забыли, и начала выть, как сирена, я даже кричать не могла (смеется). Но мучения, увы, не оправдались. Когда мне показали куклу, я чуть не упала в обморок: почти так же, как моя героиня в аналогичной ситуации. Кукла была настолько страшная! Я подумала: вот так открытие.

Долгие годы смотришь в зеркало и уже даже привыкла к тому, что видишь, а иногда и бываешь довольна — и тут такое. Потом режиссер утешал, говорил, что кукла вышла все-таки совсем на меня непохожей. Но проблема была не только в этом, но в том, что она была чрезвычайно тяжелой.

Так что везде, где Женя (Миронов. — «Газета.Ru») носит куклу, он носит меня.

— Весной вышел в прокат фильм Алексея Германа-младшего «Под электрическими облаками», в котором вы сыграли подростка. В «Синдроме Петрушки» ваша роль вновь связана с радикальными трансформациями — вы превращаетесь в куклу. Почему вы выбираете именно такие роли?

— Ну, я вообще, если говорить честно, не киноактриса. На мой взгляд, профессия театрального и киноактера — это разные виды деятельности. Есть удивительные случаи артистов, которым природный талант позволяет достойно жить в обоих этих мирах. В основном же где-то происходит перекос. В моем случае протест против использования того, что я уже делала, связан с тем, что мне очень скучно повторяться. Это говорит как раз о том, что во мне очень сильна театральная школа. В кино артист может быть из картины в картину одинаков, но при этом настолько объемен по собственному внутреннему миру, что ты не можешь оторвать от него глаз и прощаешь повторы. Хотя, с другой стороны, Шон Пенн, например, везде разный и везде одинаково убедителен... Не знаю. Наверное, это просто мой природный азарт. К счастью, я имею возможность выбирать роли. В какой-то момент, кстати, мне постоянно предлагали роли женщин, которые спасают детей (смеется). Причем искренне люди говорили: «А кто еще, кроме вас?» Я пыталась объяснить, что есть жизнь, а есть профессия, просила дать мне какую-нибудь смешную роль. Но нет. И это, конечно, никуда не годится. Мне это просто-напросто скучно. И когда Леша (Алексей Герман-младший. — «Газета.Ru») предложил сыграть парня, то я сразу согласилась.

Мне куда приятнее рисковать — даже если что-то не получится, это будет процесс поиска, моего личного обновления.

Хотя в данном случае, очевидно, получилось: я как-то вышла курить в гриме — так ко мне стали клеиться девочки.

— Я читал в одном из ваших интервью, что раньше вам еще постоянно предлагали героиню, функция которой красиво прислоняться к главному герою...

— Ну это ведь не только мне предлагали, это вообще проблема женщин в кино. Причем пока ты молода, еще можно побыть красивым гарниром возле героя, а когда набираешься опыта, становится тесно в этих рамках и круг ролей существенно сужается. Где эти фильмы, в которых женщина — главная героиня? Я недавно пересматривала «Алиса здесь больше не живет» Скорсезе — ну ничего не происходит, а не оторваться. И героиня — женщина, и роль невероятно интересная. У нас, конечно, сейчас появился сериал «Измены», но это все-таки редкость.

— То есть российское кино, по-вашему, не для женщин?

— Этот мир вообще не для женщин (улыбается). А если серьезно, то сильных актрис в российском кино гораздо больше, чем актеров, я сейчас могу назвать множество имен. С другой стороны, ну вот простой пример. Можете себе представить, чтобы у нас режиссеру дали денег, скажем, на мультфильм вроде пиксаровской «Головоломки»? Вот, допустим, приходите вы к продюсеру и говорите: «А давайте сделаем большой, красивый, дорогой мультфильм... про эмоции в голове у маленькой девочки!» Это же смешно.

— С другой стороны, сейчас все чаще говорят о феминистской волне даже в голливудском кино. Если и не вспоминать Миллу Йовович с «Обителью зла», то в недавнем «Безумном Максе» по факту героиней оказалась Фуриоза, сыгранная Шарлиз Терон. Если бы вам — чисто гипотетически — предложили такую роль, вы бы согласились?

— Честно? Нет (смеется). У меня вообще очень большие претензии, требования в кино, потому что это остается в вечности, ты уже никогда и ничего не можешь там изменить. Смотреть на это — не самое приятное чувство. С Лешей Германом я люблю работать, потому что у него очень долгий подготовительный период, есть возможность погружения в роль и в образ. В работе с ним есть зона поиска, которая очень редко дается в современном кинематографе. Может, конечно, есть счастливые артисты, но то, что вижу я, — кастинг и почти сразу съемки. Это не способствует актерскому творчеству. Меня Дина Корзун всегда ругает за мою требовательность. Говорит, что именно из-за этой позиции у меня так и не случилось романа с кинематографом. В общем, Дина все время велит мне настраивать себя на позитив, а я... Ну, я пытаюсь. Получается, правда, в основном с фильмами двадцатилетней давности — я их смотрю и думаю, что зря тогда ругалась (смеется).

— А почему вы тогда вообще не уйдете из кино? Чем оно вам по-прежнему интересно?

— Ну, прежде всего, это новые знакомства. Одна только встреча с хореографом Раду Поклитару, с которым мы работали в «Синдроме Петрушки», — это уже счастье.

Процесс создания танца с ним — это было очень круто. И конечно, новые погружения — все равно каждая роль предполагает какой-то поиск.

— Но все же театр вам ближе. Можете кратко сформулировать почему?

— Театр безответственней, в нем есть право на ошибку, которую можно исправить в следующем спектакле. Это живая энергия от связи со зрительным залом — это совершенно магическое, хотя и редкое состояние. Это возможность больше экспериментировать, чем это вообще возможно в кино. Это власть в конце концов (бьет по столу кулаком и смеется)!