AРТФон с Оксаной Саркисян

"Сон, в котором Кандинский превращается в сталинский ампир"

Интервью с участниками выставки премии Кандинского 2008г. Дмитрием Врубелем, Борисом Орловым, Лизой Морозовой и Валерием Айзенбергом, группой ПГ, Александром Шабуровым, Дмитрием Цветковым, Алексеем Беляевым-Гинтовтом.

Как это работает

Александр Шабуров считает, что в премии Инновация галеристы лоббируют кураторских художников, а в премии Кандинского наоборот, кураторы лоббируют галерейных художников. Однако премия Кандинского в большей степени коммерческий проект, чем Инновация. Она уже стала вполне налаженным механизмом, формирующим продукт для арт рынка. Галерея Гельмана уже распродала все "хлеба" номинанта прошлого года Анатолия Осмоловского.

Путь объективной и логической аналитики показался мне в этот раз слишком тривиальным ходом. Все что можно было сказать, уже сказано нашей доблестной журналистикой быстрого реагирования. Меня же имя Кандинского вдохновило на эксперимент. Идея брать интервью о снах возникла, когда Дмитрий Врубель (Врубель-сон) рассказал свое сновидение. К премии Кандинского Врубель относится позитивно и готов закрывать глаза на мелкие недостатки. Но в его речи все время возникали ассоциации с советскими реалиями пятилетних отчетов, «России на марше» и «годом определяющим». Возможно, такую ассоциацию инициировали дорожки Берноскони, задающие движения четко и ясно. Возможно, имперский дух, паривший в этом году над Кандинским. В этом ряду можно было бы назвать и выбор жюри, который Ирина Кулик очень точно диагностировала, выявив три различные постсоветские тенденции, но разговор мой с Врубелем состоялся раньше, чем стало известно решение жюри. Так вот, сон Врубеля, объединив неофициальное (действие происходит в Зверевском Центре) и официальное (сюжет разворачивается у доски почета) показал, что советская травма еще не исчезла из сознания россиян.

Действительно, подумала я, сон – часть реальности в ее неструктурированном состоянии. И если реальность присутствует во сне, то и сон присутствует в реальности, как бессознательное и как абсурдное, архетипическое, воображаемое, без которого невозможен разговор об искусстве.

И если Кандинский трансформировался в дизайне премии в сталинский ампир (не сон ли это!), и проявил себя советский беграунд, уже лет двадцать тщательно стираемый из сознания постсоветских людей, то почему бы не сделать журналистское интервью разговором о снах. Поэтому я всеми правдами и неправдами направляла высказывание художников в русло разговора о снах, желаниях, воображении, о соотношении в искусстве воображаемого и реального. Обращение к сновидениям, на мой взгляд, позволяет восстановить баланс между Кандинским и премией Кандинского. Спешу также заметить, что никакого фрейдистского анализа сновидений и подсознательного художников в виду не имеется. Отсутствует даже сновидческий субъект. Есть художник, а это все же не одно и тоже. Субъект занимает лишь свою позицию. А художник посредством универсального языка искусства обычно репрезентирует обществу некую картину изображающую само общество или его фрагменты с позиции, определенной со всей ответственностью. Так что между субъектом и художником, согласитесь, большая разница. Итак, предлагаю небольшую галерею эстетических концепций и художественных позиций, призванную противостоять несвойственному искусству соревновательному духу.

О быстротечности славы

Борис Орлов

Первым делом Борис Орлов прояснил недоразумение: «Небольшое недоразумение. Лена Селина представляет мой весенний проект «Воинство небесное и земное», мой ретроспективный проект, который был в ММСИ в Ермолаевском переулке, а не отдельную работу «Парад астральных тел».

Эстетическое и социальное у Бориса Орлова прибывают в гармоничном конфликте единства и борьбы противоположностей, как небо и земля, как соцреализм и авангард, как высокое и низкое, повседневное и идеологическое. Но диалектическое развитие присутствует не в методе высказывания, а в самой российской истории. Сюжет его творчества развивается от веселого пересмешничества брежневского застоя к Флоре и Фауне советского образа жизни в постсоветский период. Трагическое понимание исторических перемен отражено в инсталляции времен перестройки о поверженном Икаре. Борис Орлов - небожитель. Он давно смотрит на происходящее с высоты птичьего полета. Он – летописец.

Я предположила для начала беседы, что происходит некое вращение в проекте Бориса Орлова земли и неба, высокого и низкого, и это, видимо, метафизическая история.

«Вообще история со мной любопытна. Со мной происходит второе пришествие на художественную площадку. В конце 80х у меня в мастерской было паломничество западных галеристов и музейных кураторов. Я соперничал с Бажановым, организовывая выставки на Каширке, я учредил 1ое выставочное объединение, первую перестроечную структуру независимых художников. Потом я уехал в Америку и когда вернулся, попал в пустыню. Моих сверстников почти никого нет. И тут начинается пинание. Один из наших, Шварцман, даже умер от этого пинания. Я тоже в 90х не попадал никуда. Моих работ не было в Третьякоке выставлено. Мне тогда казалось, что время мое ушло… А тут вот такое возвращение…. Возвращение началось, на самом деле, с выставки «Москва Берлин», сейчас я начиная возвращаться на художественную площадку».

Борис Орлов - возвращение

После некоторого сомнения Борис Орлов все же рассказал мне свой сон, который странным образом по ощущению советской атмосферы официального награждения перекликался со сном Дмитрия Врубеля.

Сон Бориса Орлова:

«Я участвую в монументальном проекте: как Малахов курган, огромные бронзовые плоскости. Я понимаю, что это один из тех советский конкурсов, в которых я никогда не участвовал. Я спрашиваю, что это за премия, и мне говорят, что это монументальный туалет Кабакова».

К премии Орлов тоже относится весьма позитивно. «Можно подумать, что я считаю, что премия Кандинского - это туалет», – боится Орлов. Он-то считает, что все, что было в СССР, было туалетом. Будучи в советское время членом МОСХА, Орлов на своей шкуре прочувствовал, что такое советский бюрократическо-академической аппарат искусства. И этот аппарат существует сегодня, став современной академией искусств. Орлов видит в премии Кандинского возможность противостоять этой системе.

«Сейчас нет официального и «другого искусства» и нужно модернизировать систему, и премия Кандинского - в этом смысле – рычаг модернизации. Недавно вот придумали в академии «Почетного члена Академии». Орлов – заслуженный художник, но предпочитает войти в иерархию современности не «по четным» (как он шутит) в Академии, а быть отмеченным премией Кандинского. «Сейчас, если по схеме Паперного возрождается “культура 2”, то мы опять можем оказаться «другим искусством».

Я всю жизнь избегал конкурсов и оценочных ситуаций. А тут меня судьба кинула, раз уж галерея это сделала – я уже не сопротивляюсь, как поток идет. Но каждый раз думаю: что я делаю? Получается – я там самый старый, такое ощущение, что профессор с учениками выставляется и соревнуется. Ну что это за конкурс?»

Поток сознания

Дмитрий Цветков

Художник с ниткой и иголкой шьет и вышивает советские и постсоветские символы и эмблемы. Через приватное, очень тактильное на ощупь искусство он говорит о тех астральных телах, которые являют собой фрагментированные абстракции национальной российской идентичности. В пересечении этих координат и обнаруживается позиция художника «от кутюр», представляющегося мне ангелочком с гламурной глянцевой ухмылкой.

Если следовать рекомендации гламурного журнала «Не сапать!», то, несомненно, захлестнет поток сознания, и граница между сном и явью рассеется как утренний туман. Об опасностях, ожидающих подобных экстремалов, рассказал сам Дмитрий Цветков, человек, который не спит, поскольку ему некогда: он вкалывает. Вкалывает не только иголки в ткань, но и вообще. Видимо от недосыпа, иногда машина, производящая продукт искусства, дает сбой, и художнику приходиться оправдываться, чтобы восстановить свое честное имя. Цветков не занимался самоцензурой, в чем его обвинили СМИ. Он смелый портняжка, о чем и свидетельствует. «Я работаю на 4х работах, и во время премии я был в Красноярске. Далее все происходило по телефону… ».

Персональная жизнь после смерти

Лиза Морозова

Странным образом оказалась представлена на Кандинском группа Эскейп, давно уже рассыпавшаяся как группа. Однако институциональная активность группы не иссякает, доказывая, что жизнь после смерти есть. Лиза Морозова, как перформансистка телесно ощупывает и персонально переживает семантические конструкции, идеологии и идеи. И сон ее, как профессионального психоаналитика, очень правильный, и даже грамотно расшифрован самой Лизой. «Перформанс, представленный на премии, – последняя наша работа старым составом. По сути, это наша могила, для меня это прощальная работа.

А сон следующий. Я на даче зимой в мерзлой земле копаю яму и понимаю, что это моя могила, и я раскапываю собственные кости, чтобы посмотреть, как они там лежат и привести их в порядок. Рядом оказывается подруга, которая учит, как правильно трупы упаковывать. Я проснулась в ужасе и поняла, что нахожусь в глубоком кризисе. Подруга психолог сказала мне: «Морозова, мне за тебя страшно, тебя подруга учит психозу. Тебе срочно нужно что-то делать. У меня еще будет работа

Проснувшись в чужом сне

ПГ

Растаманы и солнечные дети Джа в наших широтах занимаются анархо-терроризмом: шокируют ответственных лиц в министерстве культуры и музейных смотрительниц комиксами в эстетике молодежной клубной культуры. Понятное дело, что сны ПГ – это или кошмары, как расплата за мучение невинных чиновников, или здоровые сны подростка: бабы голые и ганжа.

«Китайцы вешают президента в нашей работе. На самом деле эта работа такая кармическая вещь. И во сне, конечно, приходит расплата. Например, на нас в лифте нападают люди в масках, сражения, погони, маскировка, конспиративно-теологические знаки, заклинания, мантры, светящиеся знаки…. Каждый раз в холодном поту просыпаешься…..»

Комиксы из многострадального лайтбокса, выставленного на премию, уже давно доступны онлайн. Собственно, там их основная аудитория, и, действительно, появление лайтбокса ПГ на Кандинском – беспримерный приступ демократии, вызвавший, однако, недоумение не только у меня, но и противоречивые чувства у самих авторов. Выпадение ПГ из формата премии Кандинского очевидно. Их комментарии по этому поводу: «Нам все равно, что это за премия. Для нас это повод выставить работу. Ее запретили, и благодаря Кандинскому ее удалось извлечь из Третьяковки. Нам даже не интересно про эту премию говорить. Это мейнстримная линия выстраивается, и мы как будто проснулись от сна и понимаем, что попали в глюциноз. Мы попали по своей тупости в чужой сон. Непонятно кто победил в этом столкновении. Мы- то думали, что неважно, что за площадка, главное свои идеи позиционировать, но, с другой стороны, важно, что пересиливает. И это страшная битва – кошмарный сон».

Новый трезвый художник

Шабуров Александр

Бурное воображение Синих носов лишь имитация белой горячки, а на самом деле они очень трезво смотрят на жизнь и современное искусство. В отличие от нонконформистов, стремившихся избежать идентификации с образом советского человека, Синие носы выстраивают свою идентичность и, тем самым, определяют свою социальную и эстетическую позицию.

Разница между персонажем и идентичностью – вот граница между иллюзией воображаемого и реальностью, о которой я беседовала с Александром Шабуровым. «Мы все в реальности ощущали себя героями демократических завоеваний, которые вот-вот будут американскими миллионерами. И в какой-то момент ты доходишь до осознания: кто ты такой, воображаемый миллионер или реальный нищий, который в любой момент может оказаться на улице без работы и без жилья. И ты делаешь выбор между своими ипостасями: воображаемыми и реальными. Поэтому это не воображение, а уход от воображения. Воображать можно все что угодно, но в реальности – в кармане у тебя три рубля и ты стоишь эти три рубля. Пьяный идиот, попадая в милицейский обезьянник, может считать себя гением, выдающимся поэтом, а смотрит на него постовой и понимает какова его реальная идентичность: алкаш, за которого никто не заступится. Я очень трагично рисую ситуацию с воображением. Это не воображение, наоборот отрезвление и трезвый взгляд на московские интеллигентские мифы».

Александр Шабуров - Трезвый художник

«Деятельность художника – это не когда ты делаешь большие красивые работы, которые можно в бассейне у богатеев на рублевке повесить. Деятельность художника – это выбор. Если говорить грубым метафорическим языком – это правда. Понимаешь, да?». И художник выбирает кто он и за кого. Этот выбор собственно и определяет умонастроение большого числа людей, за которых художник свой выбор сделал. «И идеологический, и эстетический и тому подобное».

Александр Шабуров - Правда

Премия как экран, отражающий позиции художников сразу возник у меня перед глазами. Только осталось непонятным до конца, какой выбор делает премия. Чьи предпочтения она отражает? Или что должен отразить выбор премии?

«Премия Кандинского – инструмент исследования ситуации. Самоструктурирование. Организаторы дают деньги, чтобы среда сама себя структурировала, как лягушка, которая из молока делает сметану. А какие тенденции победят, какие группировки берут верх - это они не подтасовывают. Те, кто эту премию организовал, ничего не подтасовывают.

Александр Шабуров - О Премии

Но почему ты участвуешь в премии, которая взбивает сливки для тех, кто дает деньги, то есть для рублевки?

Подожди. Я вовсе не ратую за классовый антагонизм, что мы униженные оскорбленные честные люди, а на рублевке за забором – толстопузые клопы, пьющие из нас кровь. Я такого не говорил. Художник, так или иначе, визуализирует актуальные идеи элит общества. В СССР был выбор: или ты работаешь на советскую идеологию, или на западные институции. Сейчас на какой-то период обнаружилось, что интеллектуальной среды за художественным процессом нет. Все это место занял рынок. И единственное желание художников- как оказалось в последнее время – сделать что-то большое и блестящее, чтобы купили и повесили на рублевке. А художники – Иваны не помнящие родства, отдающиеся заказчикам. Но эти Иваны родство помнящие, и они начинают вспоминать свою социальную среду. То есть в любом случае нужно помнить, кто ты такой. Это не надо забывать, делая свои работы, а кто их купит – дело десятое. Идентичность только увеличивает стоимость работ. А премия Кандинского подталкивает среду, чтобы определить, кто мы такие, с кем и что нам делать в данной ситуации».

Абсурд и невменоз – это реальность

Дмитрий Гутов

Дмитрий Гутов, художник манипулирующий языками искусства, жонглирует значениями и их означающими. Его работа на Кандинском – реди мейд от модернизма и реди мейда. Его любимое число 1962 – время действительно фантастическое, как в СССР, так и на Западе. Гутов, собственно, художник – любитель, в смысле, у него есть свои любимые времена, темы, фигуры, о них он и говорит, не замечая ничего остального вокруг. И поэтому естественно, что он ратует за автономии (не автономию искусства, а автономии в целом). Думаю, если продолжать его идею автономий, то одни должны жить на Рублевке, а другие в переходах метро – эти миры уж точно не пересекаются. Но вернемся к эстетическому. Несмотря на то, что предпочтения Гутова включают вещи противоположные, как то китайская графика, абстрактный экспрессионизм, модернизм и идеи марксиста Лившица, критикующего эту буржуазные безобразия, Гутов человек тонкого рационального ума. По-моему, Гутов абсолютно рациональный человек, что собственно сам художник и подтверждает. Но Дмитрий Гутов, который последнее время потерял связь с внешним миром, во время нашего разговора в своем неведенье был как только что проснувшийся человек. Я попыталась прояснить баланс премии Кандинского, она в большей степени этическая или политическая? Откуда возник интерес к советскому?

«Да все это пьеса абсурда. Никакого ренессанса советского нет, все это система абсолютных случайностей и абсурда. Никакого интереса к советскому нет. В моих работах нет интереса к советскому. Я интересуюсь им как историк искусства, но я делаю такие абстрактные штучки, которые Толик назвал бы нонспектакулярными. Давид Рифф точно написал, когда я начал этот проект, что это конец постсоветской эпохи. 20 лет мы жили в постсоветской эпохе. Сейчас он заканчивается, и мы влетаем в совершенно новую ситуацию».

Дмитрий Гутов - 1

«Любое прояснение ситуации – лучше, чем кисель и манная каша. Все должно быть четко разведено. В чем абсурд? Так как сцена не структурирована, она очень маленькая, то здесь пересекаются в одном пространстве вещи несовместимые, которые должны существовать в пространствах, не имеющих никаких точек пересечения. Есть эта культура Евразийство. У них своя компания, свои идеи, геополитика, куча людей, насыщенная атмосфера. Мне главное с ними не пересекаться. Я физически не должен пересекаться с людьми, которые читают Дугина. Мои друзья читают другие книги, и здесь нет повода для дискуссии. Есть свои миры, и главное, чтобы они существовали сепаратно. У них должны быть свои галереи и свои музеи. Я спрашивал Хааке, как они относились к поп арту, и он сказал, что никогда не ходил на их выставки. Ну а к какому из миров ближе премия Кандинского? Не дискредитирует ли она тебя?

Кто входит в жюри? Я не знаю, я не интересуюсь. У меня нет информации о ней. Мне сказала галерея привезти работу. Я привез и смонтировал. И все. Не надо этому придавать значения. Я принципиально не участвую в тендерах. Но если это выставка, я участвую Ты как-то говорил, что тебе неважно, на какой выставке ты участвуешь.

Тот спор, который ты упоминаешь, это был спор о концепции Кулика, где участвовали те художники, с которыми я уже лет 20 выставляюсь. Я никогда не пойду к художникам на Кузнецкий мост».

Дмитрий Гутов - 2

Все же к концу вечера я начала сомневаться в рациональности Дмитрия Гутова, который, как мне показалось, склонен к стремлению к утопически невозможным идеальным ситуациям.

«Толик давно правильно поставил вопрос – обсуждать только эстетическое. Почему эту работу мы выделяем, а другую считаем малоинтересной. Надо вырабатывать эти критерии. А другие будут ценить за брутальность. А другие- за правильный технический рисунок, а у других – правильная социальная позиция.

Интересно, какие критерии у премии Кандинского? Жюри по-моему поставило остро социальные критерии выше эстетических.

Во всех трех случаях мы имеем с дело именно с этим. У каждого из нас есть своя эстетическая система. На примере книги Лонга Тейлора, модного современного исследователя дигитального рынка, Дмитрий Гутов донес до меня идею, насколько сегодня не имеют смысла победы в конкурсах и рейтинги хитов. Изменение эстетического проекта – вещь сложная. Меняются, казалось бы, политические парадигмы – Брежнев, Горби, Ельцин, но эстетическая составляющая остается неизменной – Никита Михалков. И это говорит о том, что ничего на самом деле не меняется.

Дмитрий Гутов - 3

Думаю, Дмитрий Гутов, столь часто апеллировавший к Толику (Анатолию Осмоловскому), надеется, что премия Кандинского продолжит линию автономии, которую она поддержала в прошлом году, присудив главную премию Анатолию Осмоловскому, последовательному пропагандисту автономии искусства и его элитарного рынка. Но ситуация, кажется, меняется.

Архе-тип

Алексей Беляев-Гинтовт

Алексей Беляев-Гинтовт – тот, который грезит наяву и демонстрирует поток коллективного бессознательного в его архаическом, до социальном состоянии общества. Не социальность, но народность, которую составляют только братья, сестры и дочери. Возможно, такое и невозможно в природе современного глобального мира, но не будем спорить, а представим себе картину, нарисованную воображением художника. Во-первых, отсутствует, стерты под чистую социальные пласты, выкорчеваны ростки личностного и индивидуального. Вырыв глубокий котлован для фундамента пирамиды власти, художник строит ее мифологию. Это основное поле интересов художника, и так устроены все имперские конструкции. Новая империя чтит традиции – ее эстетический язык не отличается от эстетики тоталитарных правительств середины 20 века Италии, Германии и России. Разве что более прямолинейно апеллирует к античной мифологии.

Для меня существует некое противоречие между технологией ручной печати Гинтовта и той имперской идеей, которую художник утверждает. Алексей Беляев-Гинтовт постарался прояснить ситуацию. Картины, связанные с ручной печатью – это пост картина, и, безусловно, перформанс. «И в искусстве провокации я достиг определенного успеха». Это то, что касается современного искусства. Но далее начинается действие политической позиции. «Будучи убежденным евразийцем, то есть сторонником почвы как судьбы…. Сейчас часто можно услышать,что экономика как судьба… мы почвенники, и чувствуем ее насквозь, сквозь мантию земной коры, туда в магму и тот сектор космоса, что находится у нас над головами, очерченный картой Евразии – это наш космос».

Если обратить внимание на семантику, то слово начальник, имеющее негативную окраску, у Алексея Беляева-Гинтовта с настоящей властью не ассоциируется. Разве что с управдомом. А вот Кокойто, лично встречавший художника в разгар войны – герой народа, и образ его предельно поэтизирован в выступает не менее, чем «отец народа», «полевой командир, герой, рискующий жизнью наряду с бойцами». Я поговорила с Алексеем Беляевым-Гинтовтом об эстетике, геополитике и власти, и вот результат без дальнейших комментариев, поскольку мне, человеку, воспитанному на демократических идеалах первостепенного внимания к личности, сказать абсолютно нечего.

«Галерея Триумф действительно продает мои работы, и мне этот коллектив очень симпатичен своим порывом к высокой культуре. Я считаю, что последний, показанный на АРТ Москве проект «Пьета» вообще является прорывом, поскольку посвящен сакральному. Религиозное искусство на территории так называемого актуального могло бы быть тем единственным, что придало бы ему высший смысл и высшую востребованность. Потому что от русских (я имею в виду большую Россию) по прежнему ждут именно этого – большого и парадоксального прорывного проекта.

Теперь об идеологиях и модернизме. По моим наблюдениям, есть три идеологические проекта в модерне: фашизм, коммунизм и либерализм. Два первых прекратили свое существование, и либерализм тоже должен сойти на нет. Даже странно, что этот анахронизм перекочевал в нулевые. На твоем сайте есть манифест, где ты солидарен с властью и готов сотрудничать.

Это заявление нулевых годов, сожалею, что манифесты не датированы. Казалось, новая власть приступит к проекту развития, но мы, к сожалению, его не наблюдаем и важно его спровоцировать.

- Для тебя площадка Премии Кандинского возможность пропаганды твоих политических позиций?

- Скорее метафизических и эстетических.

- Я читала о твоих эстетических впечатлениях в Северной Осетии.

- Я поехал за пару дней до начала войны на выставку плаката. Мы повстречались с Кокойто уже в качестве отца народа, который взял на себя ответственность за все происходящее. Это полевой командир, мобилизовавший народ на отпор агрессору».

Еще вопрос: ты пропагандируешь власть силы (в тех, например, плакатах, которые можно увидеть на openspace.ru). Ты действительно считаешь, что сила имеет право на власть?

Эти плакаты с Калашниковым, по мнению Беляева-Гинтовта, призывают к миру. Поскольку мир на планете Земля закончился вместе с гибелью СССР. И в конце интервью вместо сна Беляев мне пропел колыбельную, в которой подробно описывалась география и топология евразийской дуги.

Проекция искусства в коллективное бессознательное

Разумеется, в СМИ премия позиционирует себя как просветительский проект, позволяющий познакомить широкого зрителя с современным искусством. Как-то летом включив ночью телевизор, я наткнулась на фильм о премии Кандинского. Кажется, это была рубрика «Городские пижоны», которые пробовали рассуждать об искусстве по ходу фильма. Сюжет фильма был незамысловат: победа добра над злом. Может этот сюжет и вызовет улыбку умиления у деятелей современного искусства, но для российского телевизора это то, что надо. Добро представлял Осмоловский с хлебами, зло АЕС, а между добром и злом как бы весь контекст современного искусства, за который заслужено отдувался Юра Альберт. Конечно, никаких недомолвок быть не может, и добро должно победить, это понятно. В том фильме меня поразило полное забвение языка современного искусства. Осмоловский, как преуспевающий пиарщик, хвалился, что последние лет двадцать разрабатывает и запускает модные тренды в современном искусстве. АЕСы говорили что-то невнятное, и единственно Альберт настаивал, что он против состязания, за диалог художников современного искусства. То есть он был единственным, кто действительно пытался говорить о ценностях современного искусства. Кажется, в этом фильме художников пытались вписать в примитивную систему массовой культуры. Если же встраивать проекцию современного искусства в пространство народной сказки, где борются добро и зло, то, несомненно, современное искусство должно оказаться злом – оно критикует, деконструирует общественные коды, его авангард разрушителен, и оно, собственно, все время модернизирует общественные вкусы. Все это однозначное зло в сказочном пространстве, где непререкаемым авторитетом выступает традиция. Но последнее время современное искусство все чаще отказывается от своего авангардно разрушительного прошлого. Происходит утверждение автономной зоны искусства, качественного продукта и профессионального художника и, как результат всего этого, рынка искусства. Выбор в прошлом году в подтверждение этих ценностей сделать было не трудно.

Намного более сложная и действительно социально актуальная ситуация сложилась в этом году. Как точно заметила Ирина Кулик, три художника вдвинутые на премию, представляют три постсоветские диаспоры. Скандал в прессе уже предшествовал в этом году пиар-сказочке. Этической фигурой обсуждения в Интернете стал Алексей Беляев-Гинтовт, как художник, придерживающийся ультра правых экстремистских позиций.

Таким образом, стало очевидно, что, выполняя свою основную функцию «взбивания сливок», премия Кандинского также выполняет и определенную социальную функцию. В этом году премия обнажила побочный эффект процесса формирования культурной ценности, ее социально-политическую составляющую. Не думаю, что участникам жюри близка идея неразрывной связи этического и эстетического, концепции анализа искусства, сложившейся в конце 90х годов, одним из представителей которой является Буррио, автор теории эстетики взаимодействия. Думаю, перед российским художественным сообществом, последнее время увлеченного идеями Гринберга 60-х годов об автономии искусства, вопрос этического скоро встанет ребром.