Власти поставили рискованный эксперимент с публичным уничтожением еды в стране, население которой все еще поклоняется культу жрачки

7 ноября 1963 года в деревушке людей цембага из племени маринг, обитающем в горах Бисмарка в Папуа — Новой Гвинее, начался пир горой. Такой пир, случающийся раз в 11—12 лет и называемый «кайко», является кульминацией социальной жизни маринг. К нему, собственно, и готовятся все эти 11 лет. В начале цикла, приводящего к «кайко», в селении сажают дерево, которое называется «румбим», а женщины начинают выращивать свиней.

Свинья есть то же, что и человек: мы занимаем одинаковую пищевую нишу. Женщины маринг носят свиней на руках, варят им болтушку, поют им песни и вообще заботятся о них, как о детях. Чем больше популяция свиней, тем тяжелее забота. В конце концов, когда через 11—12 лет популяция вырастает настолько, что женщины не справляются со свиньями и огородами, и происходит «кайко».

Дерево «румбим» срубают и объявляют всеобщий сход друзей и знакомых. Гости приходят в своем лучшем светском прикиде — на шеях их красуются ожерелья из раковин, раковины каури украшают их бедра. Талии их опоясаны гибкими плетями орхидей, пестрые набедренные повязки с пурпурными полосками оторочены мехом сумчатых. Каждый гость провел несколько часов за дизайнерской раскраской своего лица, и из носа его торчит его лучшее перо райской птицы, а из губы — крашеная раковина.

Но, конечно, самое главное в «кайко» — это еда. Люди жрут, жрут и еще раз жрут. Они давятся кусками мяса, бегают в кусты, блюют и жрут снова. На ноябрьской церемонии 1963 года, описанной этнографом Роем Раппопортом (Pigs for the Ancestors: Ritual in the Ecology of a New Guinea People), две тысячи людей за два дня сожрали 96 свиней — то есть где-то десять тысяч килограммов мяса. Этих 96 свиней 200 цембага выращивали предыдущие 11 лет.

Не знаю, как вас, а меня всегда поражало многократно описанное и в этнографии, и в антропологии, и невооруженным взглядом заметное в античной и средневековой литературе огромное значение, которое живущие крайне простой жизнью люди, в частности все нецивилизованные народы, придают еде.

Неправ был Фрейд, который утверждал, что подсознательное человека вертится вокруг секса. Если бы Фрейду в его Вене нечего было жрать, уверяю вас, все мысли бы его вертелись вокруг еды.

Если вы, например, перечтете «Песнь о Нибелунгах» или «Беовульфа», вы увидите, что автор, помимо рубилова, пространно описывает только три следующих топика: какое оружие было у героев, во что они были одеты и главное — какая жрачка была на столе.

И это вовсе не индивидуальные особенности авторов. Для древних германских воинов пир был сакральным действом, по значимости сравнимым только с битвой. На пиру конунг-кольцедаритель раздавал золотые браслеты, а воины жрали и пили. В местечке Александровка (на Украине), бывшем в IV веке н.э. место демонстративного готского потребления, 80% черепков — это римские амфоры из-под вина. Римское вино для местных варваров в то время было то же самое, что инвалютный Hennessy во время совка, и местный царек не имел никакого шанса удержать сильную дружину, если не поил ее вдоволь престижным пойлом.

Перечитайте исландские саги — и вы с удивлением обнаружите, что одним из главных поводов для рубилова с последующим летальным исходом является не несчастная любовь, не дележка наследства, а именно вот это — что кто-то пришел к кому-то в гости, а ему вместо браги подали сыворотку из кислого молока. Харч не тот был, короче.

Это важнейшее для человечества значение жратвы было описано основоположником структурной антропологии Клодом Леви-Строссом в 1964-м в его знаменитой книге Le Cru et Le Cuit («Сырое и вареное»), где, собственно, было показано, как логическое, категориальное и абстрактное мышление развивается у диких народов именно через создание и противопоставление логических категорий, связанных прежде всего с такой базовой вещью, как пища. Оно — «сырое» или «вареное», «свежее» или «тухлое», «влажное» или «высохшее» и т.д.

Для людей, существующих на базовом продовольственном уровне, еда даже важнее секса, хотя бы потому, что за еду можно получить секс. Это обстоятельство, собственно, древнее даже самого человечества. Обезьяна, которой хочется секса, приходит к подруге с аппетитным бананом, а еще лучше куском пойманного мяса, и получает желаемое.

Есть вполне серьезная антропологическая гипотеза, которая гласит, что, поскольку для того, чтобы подарить жратву, идти приходилось на задних лапах (в передних жратву несли), то вот эта привычка к презентации куска мяса перед сексом и научила человечество прямохождению.

И вот теперь всю эту жратву — нет, все эти горы жратвы, тонны жратвы: вожделенную свинину, фрукты, яблоки и неизвестный по вкусу широкому населению, но такой соблазнительный пармезан — давят тракторами и сжигают по телевизору в каких-то специальных инсинераторах, каждый из которых стоит небось столько, сколько тысяча бутылок водки!

Вы представляете себе чувства маринг или древних германцев по этому поводу? Вы представляете себе, что бы случилось с дружиной, пировавшей в Александровке, если бы они увидели по телевизору трактор, утюжащий их римское пойло? Да они бы этот трактор взяли штурмом и изрубили бы на мелкие куски — и не посмотрели бы, что он из железа.

Это я все к тому, что, как это ни покажется странным нашим правителям и оскорбительным нашей интеллигенции, но значительное количество простых россиян — те самые 85% «Крымнаш» — живут на очень простом пищевом уровне, недалеко ушедшем от героев исландских саг и новогвинейских маринг.

Это когда кадавр профессора Выбегалло наелся, у него появляются высокие духовные потребности — например, часы за 620 тысяч долларов. А когда кадавр голоден, его интересуют только свежие парные отруби.

Понятно, почему отдано распоряжение уничтожать конфискованные санкционные продукты. Это распоряжение явно было отдано потому, что Кремль, взбешенный тем, что вражеский пармезан, как крот, проник-таки за наши духовные скрепы, приказал сжигать его, как в Средневековье сжигали еретиков, и, собственно, это распоряжение как нельзя лучше иллюстрирует тотальную коррупцию системы, которая не способна исполнять даже прямые приказы, если на неисполнении можно своровать.

Проблема заключается в том, что это распоряжение было отдано сытыми людьми.

Я сомневаюсь, что в Кремле кто-то давно голодал — разве что в лечебных целях. Я сомневаюсь, что кто-то в Кремле давно берег денежку, чтобы на праздник купить внучку фруктов, или хотя бы у магазина горестно соображал, что последних десяти мятых рублей не хватит на закуску.

Нет, разумеется, я не хочу недооценивать магию телевизора. Возможно, что точно так же, как в примитивных племенах, какой-то колдун объявляет тот или иной вид пищи табу, и племя, даже голодая, не жрет, возможно, что и у наших телевизионных вудуистов хватит маны и кармы подавить голодный инстинкт народонаселения священной идеей необходимости принесения пармезана в жертву на алтаре духовных скреп.

Но все-таки — впервые со времени «Крымнаш» — над одобряющим населением поставлен очень рискованный психологический эксперимент. Ведь доселе большинство этих простых людей вообще были уверены, что продуктовые санкции наложены не Кремлем, а проклятым Западом, который ограничил в Россию поставки жратвы. А теперь они видят по телевизору, как эту жратву на их глазах закатывают в землю бульдозеры.

У меня есть серьезное подозрение, что сытые обитатели Кремля недооценили возможную реакцию существующего на базовом продовольственном уровне населения.

Юлия Латынина