Социологи из Института статистических исследований и экономики знаний Высшей школы экономики опубликовали исследование «российского креативного класса», которое назвали портретом в цифрах.

Разговоры о креативном классе достигли пика своей популярности в прошлом десятилетии. Тогда с появлением этой новой социальной группы связывали не только грядущую научно-техническую революцию и экономический рост, но и казавшиеся неизбежными социальные и политические перемены. Бурные события последних лет, начиная с пандемии, заставили подзабыть эти разговоры. Но реальность, крывшаяся за дебатами интеллектуалов, никуда не делась. На фоне стагнировавшей экономики IT-сектор рос двузначными темпами. Переводившие свой бизнес в онлайн компании искали новых специалистов. В 2021 году рыночный спрос только на программистов увеличился на 72%. На 14% выросли и их зарплаты. За десятилетие большой шаг сделали российское кино и литература. Число людей, живущих творческим трудом и/или работающих в креативных индустриях, увеличилось. Оценить демографический объем креативного класса и попытались ученые из ВШЭ.

— В широком смысле креативный класс — это люди, профессионально занимающиеся творческой деятельностью, — говорит руководитель исследовательской группы Михаил Гершман. — Понятно, что есть много вопросов: какие занятия относятся к творческим? Бывает ли совсем не творческая работа? И так далее. Поскольку мы работаем в Институте статистических исследований и экономики знаний НИУ ВШЭ, то использовали статистические подходы. За основу взяли классификацию творческих профессий, разработанную учеными из Великобритании и Австралии. В итоге статистическая классификация креативных видов занятий позволяет получить международно сопоставимые оценки численности и других характеристик этой группы работников.

Всего за пять лет, с 2017-го по 2021-й, креативный класс в России вырос почти в 1,5 раза — с 2,5 млн до 3,4 млн человек (это почти 5% рабочей силы). Четверть этих людей сосредоточена в Москве. Если прибавить Московскую область (8%), то получится и вовсе одна треть. Третье место занимает Санкт-Петербург с жалкими 7,9%. Получается, что в Москве доля креаклов в рабочей силе в 2,5 раза выше, чем по стране в целом. Правда, социологи решили не включать в его состав многие группы. Например, среди учтенных профессий не было ученых и преподавателей.

— Ученых не включают в классификации креативных профессий по политическим причинам, — объясняет Михаил Гершман. — Термин «креативная индустрия» родился из попытки лейбористского правительства Великобритании в 1990-х модернизировать экономику и имидж страны. Отрасль культуры, традиционно ассоциируемую с высоким искусством, стали менять в направлении креативной индустрии — более трендовой, молодежной и современной. С тех пор в центре креативных индустрий — виды деятельности и профессии, связанные с культурой. К ним добавились IT-разработчики в связи со стремительным развитием новых рынков на стыке культуры и цифровых технологий (онлайн-видеоигры, стриминговые сервисы, блогинг, современная анимация, веб-дизайн и др.), а также специалисты по рекламе и маркетингу, которые участвуют в распространении культурного (символического) контента для широкой аудитории. Наука в этом смысле всегда рассматривалась как самостоятельный вид деятельности — со своей историей, политикой и ответственными органами власти. То же самое касается и сферы образования.

«Наиболее типичный представитель российского креативного класса — это молодой мужчина (25–34 года) с высшим образованием», описывают социологи результаты своего исследования. Впрочем, в последние годы средний креакл немного постарел. Авторы задорных плакатов времен Болотной и Сахарова достигли среднего возраста.

Почти половина креативного класса по версии ВШЭ приходится на две профессии: четверть — это специалисты по рекламе и маркетингу, и каждый пятый работает программистом. Журналисты составляют скромный отряд в составе гордого креативного класса (2,8%). Но по крайней мере считаются все же классом творческим. В отличие от ученых.

Креативный класс и интеллигенция

— В индустриальном обществе роль креативного класса играет интеллигенция. Люди творческих профессий — это ее часть, — рассуждает историк и футуролог Александр Шубин, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН и один из первых теоретиков информационного общества в России. — В постиндустриальном обществе творческие функции и обмен информацией будут играть качественно бóльшую роль в обществе, освободившись от управления со стороны чиновничества и капитала. Чтобы понять постиндустриальные принципы социальной организации, недостаточно составить выборочный список креативных профессий.

Интеллигенция в индустриальном обществе имела свою четкую функцию. Она создавала новые технологии, идеи, образы, но в жизнь их воплощали другие. Инженер шел со своими чертежами к директору предприятия или в цех к рабочим. Даже писателю нужна была типография, чтобы донести свои тексты до читателей. В эпоху взрывного роста информационных технологий у творцов появилась возможность преодолеть свою функциональную ограниченность, соединить функции креативности, придумывания и осуществления.

— Прежняя интеллигенция была подрывным элементом, она все время создавала что-то новое, но при этом сама оставалась бессильной, — развивает мысль Шубин. — А постиндустриальные возможности подразумевают, например, возможность широчайшей публикации без использования типографии или институциональных медиа. Пока такая возможность есть только в сфере текстов, образов и программ. Создавать и обмениваться едой или одеждой подобным образом мы еще не научились. Но развитие 3D-принтеров, гидропоники и подобных технологий говорит нам, что и такие возможности не за горами. В любом случае появляется новое социальное качество — соединение функций управления, творчества и исполнения, которые в индустриальном обществе жестко разделены.

Эксперты часто обращаются к историческим аналогиям. Промышленный рабочий класс формировался столетиями. Вначале это были люди еще феодального общества: ремесленники, крестьяне, приходившие на заработки в города, женщины, бравшие ткацкие подряды на дом. На то, чтобы из этих функций постепенно вырос новый социальный класс, ушли столетия, от флорентийских подмастерье XIV–XV веков или британских ткачих XVII столетия до пролетариата времен классиков марксизма. Новый креативный класс сегодня находится в начале аналогичного пути. Экономика и технологии уже создают возможности для новых общественных отношений, но сами люди еще вписаны в старую социальную структуру, выросшую из индустриальных времен.

— На мой взгляд, здесь продуктивнее не бегать с лупой в поисках какого-то нового класса, а применять деятельностный подход, — говорит Шубин. — Нужно вычленить качественно новую деятельность. То есть, применяя строго социологические характеристики, мы сможем измерить только какую-то часть интеллигенции. Именно это, скорее всего, и сделали в Вышке. А нужно перенастроить фокус исследования на социокультурные феномены, на новые способы производства, потребления и самосознания.

Об этом же писали и другие теоретики и футурологи. Элвин Тоффлер считал, что информационная революция создает принципиально новое постиндустриальное общество не только потому, что обмен информацией станет важнее обмена материальными ресурсами, но и потому, что в нем сотрутся границы между производителем и потребителем. В своей книге «Революционное богатство» Тоффлер даже предлагает новый термин — prosumer, «протребитель». Если сегодня человек приходит в магазин, в котором находит уже готовые товары, произведенные без его участия, то в развитом постиндустриальном обществе он сам будет, скажем, создавать индивидуальный дизайн своей одежды или мебели с помощью простых и доступных графических программ. А, возможно, и для материального производства не нужно будет обращаться на фабрику. С этой задачей может справиться и 3D-принтер.

Автор самого понятия «креативный класс» экономист и футуролог Ричард Флорида обнаружил, что ключевым фактором экономического успеха городов и регионов является концентрация в них интеллектуалов, творческой элиты. Но сама по себе эта концентрация не ведет к технологическим или экономическим прорывам. Чтобы толпы интеллигентов заработали как креативный класс, генерируя инновации и стартапы, они должны функционировать в определенной среде, отличной по своим социокультурным характеристикам от привычной атмосферы большого города.

Творческая среда

— Креативный класс сам по себе тяготеет к той среде, которая предлагает благоприятные условия для творческой и инновационной деятельности, в том числе на основе конкуренции и кооперации, — считает Михаил Гершман. — Креативный класс сконцентрирован в основном в мегаполисах, а особенно в специально формируемых для этого креативных пространствах, кластерах, которые создает государство. Однако и за их пределами есть множество примеров творческих индивидов (дизайнеров, художников, композиторов и др.), которые демонстрируют выдающиеся результаты, будучи не вовлеченными в специальную среду.

Ричард Флорида понимал среду креативного класса по-другому. Он считал, что креативные люди нуждаются не столько в технопарках и инновационных кластерах, сколько в свободе самовыражения. Они генерируют множество форм идентичности, сосуществование которых требует развитой культуры терпимости. Поэтому максимальный эффект креативная экономика приносит в самых космополитичных городах, в которых сосуществуют десятки культур. Флорида даже составлял рейтинги, в которых города мира оценивались по индексам богемы, сексуального и расового разнообразия. Чем больше такого разнообразия и терпимости, тем лучше развита среда креативного класса, считал американский мыслитель.

— Современная социология очень сильно пропитана либеральными идеологическими доктринами, — критикует мегаполисный подход Александр Шубин. — Она чувствует новизну социальной ситуации, но ухватить ее не может, потому что исходит из аксиомы о неизбежности и благотворности концентрации капитала и власти в руках элиты, с одной стороны, и в больших городах — с другой. Внешнее разнообразие субкультур — это лишь симптом, а не причина происходящих перемен. Гораздо важнее, что информация циркулирует не через управленческие структуры, вернее, не только через них. Она создает и укрепляет именно горизонтальные взаимодействия. А термин «креативный класс» плохо отражает этот феномен, смешивая старую интеллигенцию и обслуживающий персонал с новыми явлениями. Поэтому я предпочитаю использовать другое, более точное понятие — «информалиат». Это люди и группы, не просто занятые интеллектуальной деятельностью, а включенные в нее по-новому.

По мнению Шубина, социологически измерять численность информалиата пока бессмысленно, поскольку большинство его представителей пока действуют в рамках индустриальной структуры общества. Это как считать пролетариев в средневековой Италии: они все еще подмастерья, подчиняющиеся цеховым законам своего города, но уже все больше продают свой труд на рынке. «Формирование информалиата далеко от завершения, поэтому важнее оценивать, в какой стадии оно находится. А здесь важно, насколько люди выходят за пределы своих институций, работают вне старых структур, а значит, могут двигаться в сторону информалиата», — говорит Шубин.

Города вообще не лучшее место для развития креативной среды, считает Шубин. Их роль с большим успехом могли бы выполнить «креативные поселения», расположенные на лоне природы. В них научное или культурное творчество сочеталось бы с самоуправлением, а значит, преодолевало бы ограничения иерархических структур старого мира. А нынешняя противоположность между городом и деревней была бы снята с помощью синтеза расселения в природной среде бытовых удобств современной цивилизации. Как пример модели подобного образа жизни Шубин приводит общину «Китеж», расположенную в Калужской области. Ее создали несколько семей с примеными детьми, которые организовали «педагогическое производство» на уровне лучших школ Москвы в сельской глубинке. В итоге люди живут вдали от города, но с городскими удобствами, с 3D-принтерами и полами с подогревом, и созданный ими образ жизни оказывается привлекательным для многих выходцев из мегаполисов.

— Сегодняшнее общество сдерживает развитие этой среды, — констатирует Шубин. — Это видно даже на примере технологий. Многие из них не развиваются, потому что на них нет социального заказа. Крупным компаниям малоинтересны деурбанизация, 3D, гидропоника и другие ростки нового образа жизни, коммерческая отдача от которых неочевидна. Новой научно-технической революции не обойтись без политической воли, как это было и с прошлыми НТР. Пока же элиты, даже видя ростки этой альтернативы, пытаются брать их под контроль. Мы видим это на примере бурных дебатов вокруг, скажем, ветровой энергетики. Ничего, ростки индустриализма тоже поначалу иногда поддерживались покровительством феодалов. Но порой происходят эксцессы, которые вообще возвращают нас к повестке начала ХХ века. И это, конечно, мешает будущему наступить. Новорожденному информалиату России и Украины, например, сейчас совсем не до того, чтобы осознать себя новым классом. Остается замученная интеллигенция, которая не знает, что ей делать. А сейчас самое время думать о следующем историческом периоде и готовить его наступление.