Как псковский фермер в одиночку творит настоящую политику в своем городе

Какие обстоятельства влияют на созревание политической осознанности россиян? Самые неожиданные. Вот возьмем, к примеру, климат.

Весь август Россию трясло от вестей с кубанских полей. Вот кубанские труженики села двинулись на Москву тракторным маршем, вот их задержали, вот они уже сидят, ждут суда. Вот их осудили.

Большую роль (пусть даже второго плана) в этой истории сыграли климатические условия, позволившие кубанцам уже к началу августа управиться с урожаем и пуститься в отчаянный марш.

Псковский фермер Александр Конашенков, может, тоже пошел бы на Москву маршем, но в его северном краю климат стоит совсем другой, и у единственного в хозяйстве тракториста Ваньки было совсем немного времени, чтобы убрать урожай до дождей.

Следует ли из этого, что псковский фермер Конашенков с политической точки зрения менее сознателен, чем его кубанские коллеги? Я вам отвечу: абсолютно не следует. Просто суровый климат диктует другую тактику. Но в своем городишке Гдов в дальнем углу Псковской области фермер Конашенков творит (и результативно) самую настоящую, нацеленную на конкретные дела политику.

Летом в Псковской области поздно темнеет, а светает рано. Это объективное обстоятельство позволяет фермеру Александру Конашенкову практически не спать. С раннего утра, когда на полях еще лежит влажная дымка, он колесит по своему необъятному хозяйству, налаживает его бесперебойную работу. Громыхает своим командным голосом: картофельные поля за ночь порыли кабаны (не боятся, свиньи, газовых пушек-пугачей); созревает тритикале — помесь пшеницы с рожью; пора косить луга.

«Прометей» Конашенкова — одно из крупнейших и успешных хозяйств в Псковской области. Это не многие тысячи гектаров, как бывает на юге — климатическая зона не та. Всего 300 га. (Хотя: «300 гектаров — для этой зоны считается большое хозяйство, — говорит Конашенков. — Если брать Финляндию, то у них там в основном 20-30-40 гектаров»). Возможно, именно сопливый, меланхоличный псковский климат и дал Конашенкову возможность развернуться так широко: эти земли не скупались родней министра сельского хозяйства. Эти земли — не сельскохозяйственный клондайк. Они требуют много труда, а с точки зрения отдачи — ну не Краснодарский край. Но Конашенков выбрал именно Псковскую область.

В 1989 году приехал он из Смоленской области в местный совхоз «Добручинский» на практику, по распределению. Там сначала его взяли помощником бригадира, а через пять месяцев уже предложили остаться главным агрономом. Отметили таланты и работоспособность. Вскоре рухнул Советский Союз, совхозы захромали, а Конашенкова все не назначали никак директором — агроном да агроном. Тогда он сам стал брать в аренду заброшенные совхозные земли. Когда появились крестьянские паи — выкупал уже и паи. Честно выкупал — никто из крестьян на Конашенкова не в обиде.

На своих 300 гектаров Конашенков выращивает овощи и зерно (2,5 тысячи тонн продукции). Кроме того, у него колоссальное мясное производство — около сотни быков. Он поставщик многих социальных учреждений не только в Псковской, но и в Ленинградской области.

Словом, история фермерского хозяйства «Прометей», рассказанная Конашенковым, — гладкая, как рулон обоев, раскатанный вдоль длинного коридора. Даже не верится, что все так могло сложиться на отечественных просторах.

Наверное, поэтому деятельному Конашенкову и неймется, и ищет он себе испытаний. Будучи председателем псковского отделения АККОР (Ассоциации крестьянских хозяйств России) он этих испытаний имеет в достатке.

Пыльная вездеходная машина Конашенкова гремит, как погремушка, пока мы пробираемся сквозь бескрайние поля его хозяйства. Конашенков рассказывает про то, как на территории Псковской области законодательным путем оказалось фактически уничтожено частное свиноводство. В 2013–2014 годах в регионе была зарегистрирована вспышка африканской чумы. В 2015 году под предлогом борьбы с эпидемией губернатор предписал частным хозяйствам «иметь зоосанитарный статус не менее III уровня защиты, присвоенный в установленном законодательством порядке». Конашенков со своим «Аккором» взялся воевать за частных поросят:

— И так этого поросенка по новым законам забивать у себя на ферме нельзя, а тут еще особые условия обязали создавать — такие, как на крупных производствах. И вентиляцию, и канализацию, и дезбарьеры — то, что создать невозможно в обычном хозяйстве. Очень много к нам в «Аккор» было в связи с этим обращений от частников, и мы писали в прокуратуру и в управление федеральной антимонопольной службы. Слава богу, все губернаторские постановления были отменены. Но пока это все решалось, почти около года, ветеринарная служба все давила на крестьян. И многие зарезали — особенно кто имел свиноматок. Цена на поросенка после всей этой прессухи подскочила раза в два, поросят сложно стало купить. Частное свиноводство, которое производит качественное нормальное мясо, оказалось погублено. О простых людях никто ничего не думал. Зато явно в выигрыше оказались крупные производители. У нас же мегаферма в Великих Луках — на миллион свиней.

Конашенков — последовательный критик промышленного укрупнения в сельском хозяйстве. Он говорит: «Агрокомплексы — это огромная продовольственная опасность для нашей страны. Это очень уязвимая штука. Платочек с вирусом, крылатая ракета... За границей тоже могли создать агрокомплексы: но нет, у них все страны покрыты сетью мелких хозяйств. На каждое хозяйство крылатую ракету не пустишь. У же нас на каждую область 2–3 мегакомплекса — а все остальное они выживают. А на мегаферме работают люди наемные. Им не понравилась зарплата, послали на хрен руководство агрокомплекса и ушли — а корова через два дня уже не корова, потому что она заболела маститом, уже молока с нее не получишь. Труба сразу! А когда человек собственник, его отсюда ничем не выковыряешь. Надо создавать семейные крестьянско-фермерские хозяйства. Где стояла бы ферма, жили бы люди, и чтобы это было их собственностью. Чтобы люди не мыкались, а сразу получали готовое производство и работали».

Мне кажется, Конашенков, говоря про продовольственную безопасность страны и крылатые ракеты, не то чтобы лукавит — но поворачивает эту тему тем боком, которым она более приглядна могла бы быть для чиновников, вытравливающих мелкие хозяйства по всей стране. Как еще их убедить, что тысячи крепких, здоровых ферм, разбросанных по всей стране, — лучше одного мегакомплекса, приносящего выгоду очень узкому кругу лиц? Он, конечно, мог бы говорить и про уважение к человеку, и про сохранение села с его привычным укладом. Но у нас разговоры про человека не прокатывают. Тем более в таком контексте, где предполагаются вложения в человека. Выгоднее вкладывать в свиней. От свиней отдача больше и быстрее.

Остановившись в поле, Конашенков демонстрирует нам свое богатство:

— Лядвинец рогатый, клевер гибридный. А по латыни трифолиум гибридум. Трехреберник непахучий, канареечник или двухкисточник тростниковидный; горошек мышиный. Вот весь травостой наш, любимый травостой нашего быка. Траксакум официнале — одуванчик лекарственный. Клевер красный еще... Когда еще с доктором наук погуляете вот так?

Смешно, но факт: когда Конашенков в 2014 году защитил докторскую диссертацию по специальности «Агрофизика» (первую и единственную в Гдовском районе) районная газета «Гдовская заря» уперлась и ни в какую не хотела пубиковать на этот счет заметку. Хотя Конашенков здесь видная фигура, его весь район знает, здоровается с ним. Депутат!

Но вот, собственно, Конашенков ровно такой депутат, что районной газете про него писать не с руки. Он представляет в районном собрании партию «Яблоко». Ярко представляет. И вообще в Гдовском районе у них нетипичное депутатское собрание — большинство составляют «Яблоко» и коммунисты, а «Единая Россия» от них наоборот всегда претепевает. (Это, я думаю, опять же следствие географии: на выборах население наших северо-западных регионов стабильно демонстрирует совершенно иное по сравнению с остальной страной мироощущение и выбирает других политиков. Не только по Гдову это заметно — но и здесь тоже).

Так, Гдовскими районными депутатами была забракована спущенная сверху идея об объединении волостей (сельских поселений). Или вот еще пример: длящаяся до сих пор схватка с районным руководством по поводу говнопровода.

В 2007 году, рассказывает Конашенков, область включилась в европейский конкурс насчет сохранения экологической чистоты Чудского озера. (А Гдов как раз стоит на этом озере). По результатам конкурса Евросоюз выделил 43 миллиона рублей, и в Гдове построили новые очистные сооружения.

Вскоре обнаружилось, что эти очистные сооружения не справляются с нагрузкой, и в Чудское озеро через речку Гдовку сливаются неочищенные стоки. Нормативы загрязнения вод превышены в сотни раз. В старые очистные, которые справлялись со всем этим объемом, как на грех, были решением районного руководства засыпаны.

Гдовские депутаты и конкретно Конашенков вытаскивают эту историю на свет и придают ей совершенно нежелательную для района и области огласку.

И мне кажется, это самая настоящая политика.

— Через девять, восемь, семь секунд мы въезжаем на Екатерининский шлях! — грохочет Конашенков, сотрясая округу своим голосом.

Екатериненский шлях — дорога, которой Екатерина ездила в Крым и на Запад. Даже редкий проезд царицы по этому шляху сулил большие блага местному населению. (И этот великодержавный атавизм силен в России по сей день. Вспомните спешную асфальтировку дорог в условной деревне Глухомань по случаю проезда губернатора). Но теперь никто уже, конечно, Екатерининским шляхом не поедет, и только мы раздвигаем траву бампером. Едем сквозь разваленное село Рябово. В почерневшем ряду разрушенных изб пестренькие домики дачников, как немногочисленные живые зубы во рту у старика.

Возле одного из домов нас встречает, покачиваясь, неопределенного возраста мужчина в тельняшке. Он стоит на месте, вскидывает руку, приветствуя Конашенкова; в палисаднике также неопределенно замерла его оплывшая дама.

— Детдомовцы! — грохочет Конашенков. — До 18 лет выросли — их сюда и выкинули. Пьют, а что им еще делать? Летом еще ничего, у дачников подрабатывают. А зимой трясутся, к Николаичу придут: «Пожрать дай».

Николай Николаевич Лапенко живет тут же, на хуторе.

На вид Николай Николаевич — как повзрослевший и остепенившийся Гришка Мелехов. Седая грива, некогда вороная, наверное, окладистая борода — он и в своих рассуждениях о судьбах крестьянства такой же прямой, как Гришка в своих жизненных перипетиях.

Николай Николаич, как и жена его, родом с Кубани, кстати. Всю жизнь прожили на земле. В Псков бежали по тем же причинам, по каким кубанские трактористы шли на Москву. Но те же проблемы их догнали и в Псковской области.

— Если вы пытаетесь понять, к чему двигается наша сельская жизнь, я вам скажу сразу: вот здесь выросли мои четверо детей, шестеро внуков, правнук. Мои дети оводов, мошку, комаров терпят, землю умеют пахать, корову могут доить. И говорят: па, мы у тебя поднимаем мешок — 5 копеек, в городе поднимаем мешок — 5 рублей. Как будет хотя бы одинаково, мы будем жить в селе, детей растить. А пока выгоднее жить в городе. Вы спрашивайте, девчонки, а то у меня коровы, время доить...

Николай Николаевич — председатель Псковского отделения Аграрной партии России и владелец самого крупного личного подсобного хозяйства в Псковской области.

ЛПХ — не фермерское хозяйство. С ЛПХ государство берет налогов поменьше, но зато и наемным трудом им нельзя пользоваться — исключительно силами своей семьи.

— А сколько у вас земли, Николай Николаевич? Ну примено?

— Почему примерно? Я вам точно скажу — 48 гектаров. За эти земли я плачу налоги ровно в срок. А то, что производства на них толком нет, так это потому что дети, согласно нынешним экономическим условиям, не хотят жить на селе. Ваше поколение требует, и вполне справедливо требует, современного образа жизни. И поэтому в новостях на Сахалине начали строить первую агродеревню «белорусского типа». То есть двух-трехэтажные домики, на четыре семьи, перед домом машинка стоит... И тут же в деревне ферма на 30 голов. Поехала доярочка, отчесала, отдоила, приехала — тут у нее есть парк небольшой культуры и отдыха, есть куда пойти в хорошем платьице... А в этой деревне куда?

— Николаич, ну а как они в Дании живут? Одна семья — одна ферма. И управляются, — говорит Конашенков.

— Не так! — горячится Николай Николаевич. — Я у Файтера (Франц Йозеф Файтер — бывший советник Гельмута Коля, консультант Немецкого крестьянского союза. «Аккор» с ним сотрудничает — ред.) спрашивал! У них там в фермерстве в основном семьи паруются. По две семьи живут! И потом, должно быть как? Я ее покормил, подоил — и у меня не должна голова болеть, куда это молоко девать. Ко мне должна приехать служба и забрать его. Как у них заведно — так и у нас должно быть. А почему у нас не берут? Им объема мало. Сейчас мало кто держит вообще скот. Сейчас-то вы можете дачникам продать свободно. А вот зимой... И переработка — проблема. Но никому это не интересно. Агрокомплексы всем теперь интересны. Скученность у них там, грязь, стрессы одни коровам. А вот государству нужно такое молоко.

Конашенков смотрит на проблему с финансовой стороны:

— В агрокомплексе одно место коровы стоит миллион рублей, у нас скотоместо стоит 100–200 тысяч. Уставной капитал у агрокомплекса 10 тысяч — и все равно им госбанк дает по какой-то причине миллиарды, они на эти миллиарды берут субсидии.

— Ну да. А мы брали кредиты, за каждую копейку отчитывались, нас приезжали проверять — сама директор банка сама: вся ли скотина на месте.

— Гавриловна?

— Ну да. Никуда мы коров не дели?

Сейчас Николай Николаевич своих коров продает. Его небольшая ферма, которая кормит его семью и поставляет хорошее, качественное молоко другим семьям, никому, кроме него самого, выходит, неинтересна.

— Николай Николаевич, а как вы будете жить на пенсию?

— Не знаю. Не пробовали.

Ольга Боброва