В запутанных историях технологического развития тех или иных национальных экономик и обществ есть одно объединяющее их обстоятельство — период безоглядной любви к прогрессу, как бы мы сказали сегодня, «инновационной активности», сменяется волной неприятия рационального способа познания мира, доходящего до крайних форм антисциентизма. Это качание инновационного маятника истории можно увидеть во все эпохи — от Шумера с его великими инновациями, внедрением колеса и гончарного круга, античной рефлексии по поводу познаваемости мира через «герметический корпус», средневековых метаний мысли до нового «просвещенного» времени и последних постмодернистских десятилетий.

В конце прошлого века волна антисциентизма накрыла практически весь мир, включая страны с развитыми, высокотехнологичными экономиками. Как утверждает американский исследователь Джордж Штайнер, к 1990−м годам число астрологов в США заметно превысило число физиков, химиков и биологов. Бывший СССР пострадал от этого цикла, может быть, больше всех — чрезмерное педалирование и планирование НТП и повышенный социальный статус людей, им занимающихся, увеличил амплитуду «отката» в следующем цикле. Кашпировские, чумаки и глобы заполонили медийное пространство и стали интеллектуальными (хочется использовать приставку «псевдо») ориентирами для миллионов людей, а карьера российского ученого или инженера представлялась новым поколениям роковой ошибкой.

Сегодня маятник качнулся в другую сторону, и деловые, политические и интеллектуальные элиты это остро осознают. По крайней мере, думающая их часть. Набор вызовов и угроз, стоящих перед нами и следующими за нами поколениями, носит вполне технологический и научный характер. Мы возвращаемся к старому как мир императиву — элитный статус и должен даваться только тем Homo sapiens, которые умеют рационально планировать за рамками своего физического существования (думай о том, что будет после твоей смерти, — иначе ты не элита). Помимо религии это умеет делать только наука и, с определенными оговорками, искусство. Как писал Алексис де Токвиль, «по мере того как свет веры меркнет, кругозор людей сужается. Как только они привыкают не думать о том, что будет после их смерти, они с легкостью вновь впадают в то полное, скотское безразличие к будущему, которое вполне соответствует определенным инстинктам человеческой натуры». У элиты не может быть «скотского безразличия к будущему», особенно сегодня, когда «свет веры меркнет». Человеческая натура по большей части противится прогрессу, и именно элита должна это сопротивление умело преодолевать.

Дары Афины и озлобленные лузеры

Известный американский экономист Джоэль Мокир, автор книги «Дары Афины: исторические источники экономики знания» об истории технологического прогресса на Западе за последние два столетия, пишет: «История показывает, что, вообще говоря, технологический прогресс в человеческом обществе — весьма неустойчивый и уязвимый процесс, у которого всегда были и есть многочисленные серьезные противники, кровно заинтересованные в сохранении статус-кво и жестко противодействующие любым попыткам его изменения. В конечном счете именно из-за этого технологические инновации, главная движущая сила экономического прогресса, долгое время были редкими, спорадическими явлениями и, соответственно, гораздо более типичным состоянием общества был стазис или, в лучшем случае, очень медленные темпы роста. Иными словами, нашу современную эпоху, характеризующуюся (по крайней мере, в западном мире) очень быстрыми технологическими изменениями, следует на самом деле считать своеобразной исторической аберрацией».

И с этим тезисом Мокира об аберрационной природе ускоренного технологического и экономического роста в истории нашей цивилизации спорить сложно. Так, согласно расчетам известного специалиста в области экономической истории Энгуса Мэддисона, для того чтобы средний подушевой доход жителей Западной Европы вырос в три раза, с условных 450 долларов в 1 году нашей эры до 1269 долларов к 1820 году, «колесу человеческой истории» потребовалось совершить порядка 1800 полных годовых оборотов. Благодаря же научно-технологическому взрыву новейшего времени этот показатель затем менее чем за 200 лет вырос почти в 14 раз — до 17 456 долларов к началу XXI века.

Казалось бы, учитывая огромную пользу и благодать, которые уже принес и продолжает приносить современной цивилизации НТП, число тех, кто упорствует в его неприятии, должно быть сегодня ничтожно малым. Однако, как резонно отмечает в своей работе Мокир, «неизбежным побочным следствием технологического прогресса является естественное воспроизводство “класса лузеров”, а эти озлобленные лузеры, в свою очередь, обладают повышенной склонностью к стихийному кучкованию и созданию организованных сообществ».

Исторических примеров этого процесса «лузеровоспроизводства» можно привести сколько угодно — вспомним, например, хозяев свечных заводиков, оказавшихся у разбитого корыта после изобретения электрических лампочек; извозчицкую братию, потерявшую клиентуру из-за нашествия самодвижущихся машин; или, в качестве более свежего примера из той же оперы, владельцев кинотеатров, с ужасом наблюдающих за победным шествием кабельного ТВ и интернета; наконец, производителей пишущих машинок, убитых появлением компьютеров. Более того, как показывает вся история нашей цивилизации, технологический прогресс в любом обществе рано или поздно начинает пробуксовывать, поскольку даже те силы, которые еще недавно были наиболее активными сторонниками инноваций и заработали на них весомые дивиденды, постепенно становятся шкурно заинтересованными в замораживании нового, благоприятного для них статус-кво. То есть в полном соответствии с классическими законами диалектики технологический прогресс неизбежно порождает те самые силы, которые в итоге его пытаются убить.

Разумеется, в идеальных условиях свободного самоорганизующегося рынка НТП остановить практически невозможно: новые инновационные идеи и решения, наглядно демонстрирующие свои преимущества по сравнению с традиционными продуктами и технологиями, практически всегда получают вотум доверия от рядовых потребителей (то же недовольное меньшинство, которое по тем или иным причинам не желает, скажем, пользоваться новейшими средствами связи или транспорта, никак не может повлиять на массовый энтузиазм большинства, с удовольствием принимающего все эти «дары Афины»).

Однако, как бы ни упражнялись в словесной риторике многочисленные апологеты западной демократии и ее производного продукта, рыночной экономики, до идиллической картины «Потребитель решает все» современной цивилизации, даже в ее, казалось бы, самой продвинутой «американской разновидности», еще весьма далеко. Новые технологии, прежде чем дойти до конечной стадии — пресловутого выхода на массовый рынок, — процеживаются через многочисленные сита искусственного отбора, зачастую искажаемого волюнтаристскими решениями топ-менеджеров компаний или, что еще более существенно, субъективными предпочтениями политиков и разработчиков законодательных актов.

Антисциентизм отступает

Антисциентизм, захлестнувший нашу постсоветскую цивилизацию в 1990‑х, похоже, отступает. Важный фактор продвижения России в направлении инновационного пути развития состоит в том, что за последнее десятилетие технологические вызовы стали осознаваться российским обществом (во всяком случае, его активной в политическом отношении частью) как принципиальные. Сегодня трудно найти человека, не согласного с тем, что Россия должна переходить от сырьевой модели экономики к инновационной, что стране требуется модернизация производства, что нужно формировать собственную национальную инновационную систему и что для реализации всего этого необходимо проведение системной технологической политики. Разногласия могут возникать по поводу форм и темпов решения этих проблем, но не по поводу их приоритетности. Оглядываясь назад, можно выделить несколько этапов в российской политике последнего десятилетия, отличающихся разным набором использовавшихся мер и их сочетанием.

Первый этап (2000–2005 годы) — это ориентация на реализацию конкретных проектов, выявление и поддержку дееспособных команд и институтов. Основная ставка делалась на прямое стимулирование инновационной активности в форме финансирования инновационной инфраструктуры, предоставления грантов малым высокотехнологичным предприятиям. Серьезное внимание уделялось созданию кадровой основы инновационной системы, финансированию обучения и переподготовки персонала (в основном менеджмента инновационных компаний).

Начиная с 2005 года был сделан новый акцент на развитие инфраструктуры инновационной деятельности и проектных инструментов решения задач, финансируемых в рамках бюджета, в первую очередь с использованием механизма федеральных целевых программ. Государственное содействие развитию собственно инновационной сферы было нацелено в основном на формирование ряда недостающих элементов национальной инновационной системы, например венчурных компаний, особых экономических зон, технопарков, центров коммерциализации и др.

Осуществление всех перечисленных выше мер привело к тому, что сегодня в стране созданы почти все используемые в мире инструменты инновационного развития. Но они либо плохо используются, либо пока мало соответствуют реальным задачам технологической модернизации экономики. Имеющиеся позитивные тенденции действуют в ограниченных рамках, новые цели инновационной политики не реализуются в полной мере, их законодательное и правоприменительное обеспечение несовершенно, к тому же оно запаздывает или откладывается на неопределенные сроки. В результате приходится констатировать слабую реакцию участников инновационного процесса на мероприятия государственной политики, отсутствие заметного прогресса по ряду важнейших целей, заложенных в стратегические документы страны.

К началу 2009 года стало ясно, что все принимаемые в сфере инноваций меры имеют свои ограничения, накладываемые как внутренними, так и внешними факторами. Прежде всего, осуществление намеченных мер резко осложнилось международным экономическим кризисом. Одной из причин этого кризиса является не только общий коллапс мировых финансовых институтов, но и поиск мировой экономикой новой технологической парадигмы.

Знаковым событием, ознаменовавшим начало нового этапа инновационного развития, стало совещание по вопросам модернизации и технологического развития экономики, прошедшее в мае 2009 года. На нем президент России Дмитрий Медведев заявил, что, «несмотря на правильные программные установки, никаких существенных изменений в технологическом уровне нашей экономики не происходит. Пока не показали серьезных результатов ни малые фирмы, ни технопарки, ни различного рода центры трансфера технологий, ни Российская венчурная компания, ни технико-внедренческие особые экономические зоны». Для изменения ситуации президент принял решение о создании специальной Комиссии по модернизации и технологическому развитию экономики. С этого момента обозначился поворот к предметной работе государства с направлениями технологического развития, конкретными прорывными проектами, отдельными компаниями, которые могут стать локомотивом развития страны.

Эволюция или мобилизация?

Одной из развилок в развитии модернизационного процесса будет выбор «скоростного режима» проведения модернизации. Какой вариант предпочтет Россия — эволюционный или мобилизационный? Дается ли нам шанс проводить модернизацию в течение нескольких десятилетий, постепенно подтягиваясь к мировым стандартам, последовательно развивая свою конкурентоспособность в одних направлениях и планомерно формируя основы для дальнейшего ускорения в других, соблюдая баланс политических сил и социальный мир, неуклонно наращивая свой международный авторитет, не ввязываясь в конфликты с другими народами?

Нельзя сказать, что в нашей истории не было примеров модернизации постепенной, эволюционной. В таком качестве прежде всего воспринимаются годы правления Екатерины II, а также реформы Александра II. Хотя спусковым крючком для проведения последних было поражение в Крымской войне, выявившее отсталость России по многим направлениям, тем не менее готовились реформы несколько лет, а проводились крайне осторожно и в течение десятилетий. (Чем, к слову, вызывали истерику у тогдашних либералов и ненависть у революционеров). Несмотря на это, потенциал реформ был настолько велик, что их эффект сказывался вплоть до конца XIX века, а вызванный ими экономический рост смог вновь вывести Россию в число ведущих мировых держав.

Правда, весь наш исторический опыт вроде бы подсказывает, что России редко удавалось двигаться в таком постепенном ритме. У нас уже сложился стереотип долгого «раскачивания» в состоянии полубездеятельной нирваны с последующим лихорадочным напряжением всех сил и способностей на завершающем этапе, когда откладывать «на потом» уже нет никакой возможности. Это относится и к отдельным гражданам, и к организациям этих граждан, и к стране в целом. Почти все модернизации в России проходили в режиме авральной мобилизации, на «падающем флажке» секундомера истории, когда промедление угрожало существованию самой страны. Подобный «рваный» ритм развития сделался национальной особенностью.

Проблема развития через такие рывки не в высокой затратности и низкой экономической эффективности этой модели, и не в том, что обратной стороной рывков неизменно становилось накопление многочисленных диспропорций, и даже не в том, что за всяким рывком неизменно следовал застой. Главный минус таких рывков всегда состоит в высочайшей цене, которую платила за них страна: страданиях людей, изломанных судьбах, утрате интеллектуального капитала, подрыве стремления к индивидуальной инициативе. Вопрос в том, готова ли Россия на эти жертвы, готов ли каждый из нас сегодня платить такую цену за очередной модернизационный рывок.

Опасная тенденция последних лет: при обсуждении темы модернизации рассуждения о пассивности российского бизнеса стали регулярно повторяться как на уровне СМИ, так и в выступлениях ведущих политиков. В обществе, преднамеренно или нет, но уже почти сформирован консенсус: российские «предприниматели ничего не предпринимают», «в сфере инноваций бизнес ведет себя очень инертно» (цитаты из выступлений президента в последние полгода), его надо заставить и принудить к проведению модернизации и к инновациям, главным мотором инновационного развития в России являются государство и госкомпании. В продолжение этой логики и риторики вполне органично будет звучать призыв к «раскулачиванию мироедов».

Разбирайтесь в новых технологиях

В каком-то смысле попытка реализовать сегодня в России эволюционную модель модернизации является гораздо более революционной задачей, чем сползание в привычную колею мобилизации. Хотя бы потому, что для воплощения этой модели нашему обществу придется осваивать такие непривычные вещи, как общественный договор, консенсус элит, долгосрочное планирование, социальная ответственность. Характерно, что скорейших, радикальнейших, революционнейших перемен сегодня требуют не только маргиналы и радикалы, но и рафинированные интеллектуалы и либералы.

Возникает еще одно проблемное поле: на какую политическую силу сможет опереться лидер, готовый сделать ставку на модернизационный проект? Либералы будут стремиться к радикализации этого проекта. Консерваторы — попытаются его затормозить и перевести в режим очередной пропагандистской кампании. Кроме того, сегодня главным тормозом осуществления проекта модернизации может стать нынешний политический истеблишмент. Пока наша элита, привыкшая мыслить и действовать в парадигме управления финансовыми потоками, конструирования «правильных» законов, распределения прав собственности и перераспределения властных полномочий, только начинает признавать такое понятие, как технологическая политика. В качестве примера можно провести сравнение известного антикризисного «плана Полсона», подготовленного одновременно с российским планом антикризисных мер (условно говоря — «планом Кудрина»). В первом помимо мер по финансовому оздоровлению достаточно подробно описаны мероприятия, связанные со стимулированием инновационной активности и даже отдельных технологических направлений, таких как энергосбережение и повышение энергоэффективности, альтернативные и возобновляемые источники энергии. В российском же плане не было никаких упоминаний о приоритетах технологического развития и мерах по их стимулированию.

Сегодня команды властных структур все чаще формируются из специалистов в области экономики, финансов, которым не близки проблемы технологического развития, являющиеся сердцевиной модернизации. Решить их, не зная досконально, как работает предприятие, какие в нем используются технологические решения, не накопив соответствующего опыта, невозможно. В нашей стране в свое время — да и сейчас в других государствах — подобного рода главнокомандованием всегда занимался инженерный корпус.

Наш недавний опрос представителей российской политической элиты (Инновационное бюро «Эксперт» провело его по заказу Института общественного проектирования; см. http://www.inno-expert.ru/consulting/report_23092009/) показал: многие из респондентов считают одной из серьезных причин перекосов в современной системе госуправления то, что за время реформ в нее пришло много людей, плохо знающих реальную экономику, не имеющих опыта организации промышленности и не разбирающихся в вопросах технологического развития. Как выразился один из участвовавших в опросе политиков, «хотя у нас в правительстве большинство министров имеют не гуманитарное образование, они хорошо знают технологический уклад, который был двадцать лет назад, а современного уже совсем не знают. Нужно, чтобы постоянно обновлялась эта часть госаппарата, чтобы люди приходили с предприятий, из научных институтов, которые хорошо знакомы с такими вопросами, приходили со знанием современных технологий, а не только старых».

Кто платить будет

Одним из главных вопросов реализации модернизационного проекта станет вопрос о том, кто за это недешевое удовольствие заплатит. Пока не будем обсуждать внешние заимствования (тем более что мировой финансовый кризис не дает оснований рассчитывать на них как на главный источник ресурсов). Средства для модернизации должны быть изысканы внутри страны. В России их могут предоставить только два источника: госбюджет и крупный бизнес. При этом если не предполагать, что ради модернизации будут серьезно урезаны остальные бюджетные расходы, то пополнить бюджет можно лишь за счет ныне действующего бизнеса. Поэтому в конечном итоге основным источником ресурсов становятся крупные корпорации, в первую очередь работающие в сырьевом сегменте. Вопрос только в одном: или крупный бизнес начнет активно инвестировать в модернизацию сам, или государство создаст систему отъема у него финансовых ресурсов и перекачки их в модернизируемые сегменты экономики.

Способы изъятия средств могут быть самыми разными — от относительно мягких инструментов налогово-таможенного и тарифного регулирования до таких жестких мер, как уголовные преследования, национализация и конфискация. При создании систем перекачки изъятых ресурсов также возможны варианты: от замены собственников на лояльных государству и формирования промышленных конгломератов (типа южнокорейских чеболей) до создания государственных трестов и использования для этих целей госбюджета. Причем в отсутствие твердой политической воли движение от мягких инструментов к все более жестким может происходить достаточно плавно и незаметно.

То, какие инструменты перераспределения ресурсов будут выбраны, и определит в конечном итоге тип осуществляемой модернизации: мобилизационный или эволюционный. Очевидно, что последнему соответствует модель, когда бизнес будет добровольно развивать собственные корпоративные проекты и примет участие в формировании общенационального модернизационного проекта. Лидеры бизнеса должны показать и доказать обществу, что и в условиях эволюционного развития они делают все возможное для модернизации страны и своих компаний — для их технологического развития, для создания новых продуктов, для завоевания мировых рынков. Бизнес — вперед!

Мы полагаем, что современный крупный российский бизнес не может больше сидеть в информационной обороне и ждать, «придут» за ним или нет. Он должен не только искать аргументы в свою защиту, но и наступательно формировать у общества такую картину мира, где подобные обвинения были бы неуместны. Крупный российский бизнес вполне может предъявить реально выполненные за последние годы модернизационные проекты: построенные заводы, разработанные технологии, новые продукты мирового уровня. Более того, для некоторых компаний сама тема модернизации сегодня не актуальна — они ее уже успешно провели, оснастили свое производство самыми современными мощностями, применяют лучшие в мире технологические решения и теперь готовятся на равных конкурировать с мировыми лидерами. Проводимые нашим журналом Конкурс русских инновации и конгресс «Русские газели» дают немало примеров таких компаний. В этом году мы выступаем с инициативой провести исследование «100 лучших инновационных проектов крупных российских компаний», которое предъявило бы реализованные за последние годы проекты российскому обществу.

Следующим шагом бизнеса должно стать его участие в выработке на основе корпоративных проектов общенациональной программы модернизации и, наоборот, встраивание собственных программ в объявленные государством приоритеты модернизации. Государство пока опережает бизнес — Дмитрий Медведев на заседании Комиссии по модернизации уже объявил пять приоритетных направлений: ядерные, космические и медицинские технологии, стратегические ИКТ, а также энергоэффективность. По мнению президента, это и будут главные «направления так называемого технологического прорыва. Это те направления, где разработки российских исследований сопоставимы с мировым уровнем и с большей долей уверенности могут лечь в основу той продукции, которая в обозримом будущем на рынках будет востребована». Важно даже не то, какие именно технологические кластеры вошли в этот список, а то, что он наконец появился. Государство сделало свой шаг. Теперь бизнесу предстоит определиться, каким образом он готов участвовать в развитии этих направлений. Или предъявить свои предложения.

Никто из политиков не говорил, что список этих направлений закрыт и не подлежит обсуждению. Вполне может оказаться, что какие-то сегменты бизнеса не увидят себя в этих проектах и посчитают, что необходимо его расширить. Проведенный нами блиц-опрос представителей бизнеса указывает на такие направления, как развитие скоростного транспорта, новых способов разработки недр, а также прикладное материаловедение. Во всех этих направлениях Россия давно и продуктивно работает и кое-где имеет заделы мирового уровня, все они крайне важны для дальнейшего «освоения» нашей страны, имеют большой междисциплинарный и межотраслевой эффект, а главное — развитую промышленную основу, нуждающуюся в дальнейшей модернизации.

Дан Медовников, заместитель главного редактора журнала «Эксперт» Тигран Оганесян, специальный корреспондент журнала «Эксперт». Станислав Розмирович, автор «Эксперт»