Яков Миркин, доктор экономических наук, профессор, заведующий отделом международных рынков капитала Института мировой экономики и международных отношений РАН, председатель cовета директоров ОАО «ИК Еврофинансы», рассказывает, каким образом способность воспроизводить кризисы заложена в модели российской финансовой системы.
E-xecutive: Весной 2008 года появился ваш доклад «Риски финансового кризиса в России: факторы, сценарии и политика противодействия». Риски, о которых говорилось, тогда никто, похоже, не воспринял всерьез. А осенью того же года разразился кризис. Если оглянуться назад, то насколько точными оказались ваши прогнозы? Что сбылось?
Яков Миркин: Не откажусь ни от одного слова в этой работе. Прогноз основывался на понимании модели нашей экономики и ее финансовой системы, на наблюдениях за поведением финансового сектора в 1990-е и в 2000-е годы, на оценках его краткосрочной динамики на рубеже 2008 года. Стремление к сверхконцентрациям системного риска, особая подверженность финансовым инфекциям, способность быстро «опрокидываться» – все это определено на фундаментальном уровне. Каков поп, таков и приход. Понимание этого и дает возможность делать прогноз. Базовые особенности российской экономики и ее финансовой системы сложились к середине 1990-х годов и, несмотря на обилие внешних изменений, кардинально эта экономическая модель с тех пор не изменилась.
E-xecutive: Что это за особенности?
Я.М.: Российская экономика – это сырьевая экономика (не новость). Для нее характерны концентрированная собственность на бизнес («стейкхолдеры»), олигополии, огосударствленность и эксцессивная зависимость от ряда внешних факторов. Обычная развивающаяся экономика по латиноамериканскому типу. Такая экономика производна от мировых цен на экспортируемое сырье (центры ценообразования за рубежом). Она во многом зависит от притока иностранных капиталов (в силу неразвитости финансового сектора и низкой монетизации).
В экономической и финансовой политике наша экономика пронизана подражательностью и мифами, а значит, и постоянными ошибками. За 15 лет в ней ничего принципиально не изменилось. Ее ядром не стал розничный внутренний спрос – аппетит среднего класса к финансовым активам как к способу сохранить созданные ценности для будущих поколений.
Такая экономическая конструкция крайне неустойчива, подвержена всем ветрам – с Запада и с Востока. Если финансы – сердце российской экономики, то это сердце имеет свои собственные изъяны.
E-xecutive: Что вы имеете в виду?
Я.М.: Российская финансовая система с середины 1990-х годов. соединяет в себе:
– относительно низкую монетизацию;
– насыщенность финансовыми активами;
– высокую немонетарную инфляцию (ее истоки – ценовая политика государства и олигополии);
– огосударствленность (не менее 50% банковского сектора);
– открытость в опережение рациональных сроков;
– экстремальную волатильность;
– высокую доходность, покрывающую крупные риски.
Здесь есть своя «черная дыра» – необычно большой разрыв между реальным и номинальным эффективным курсом рубля. Следствие – разбалансированность, слабость финансовых институтов, выдавливание внутренних капиталов внешними деньгами, долларизация и «евроизация». При этом технологически рынок достаточно развит, на нем присутствует большинство инструментов и технологий, присущих более развитым рынкам. Такая конструкция рынка сформировалась в общих чертах уже в 1995 – 1998 годах.
Слабое финансовое сердце не берегут. Подвергают шокам. Начинают его лечить на основе то ли слухов, то ли мифов, то ли бытовых представлений о том, как это делается «у людей». Отсюда – опережающие прыжки в рыночную среду, мифологичность многих конструкций, которые в ней сложились.
E-xecutive: Вы упомянули слово модель, конструкция, говоря об экономике в 1990-е годы. На основе чего строили эту модель?
Я.М.: Финансовая политика России в 1990-х – 2000-х годах была насыщена копиями и слепками с зарубежной практики. После 70-летнего перерыва иначе быть и не могло. Но, тем не менее, всегда стоял вопрос (скрыто) о том, какая практика больше соответствует природе российского общества и отечественному варианту капитализма?
Англо-саксонские, континентальные («германские»), скандинавские, азиатские, латиноамериканские модели – все это очень разные варианты рыночных экономик. Без всяких аргументов государственный выбор по умолчанию всегда делался в пользу англо-саксонской модели.
Ей упорно отдавались приоритеты и в практической, и в научной областях. Хотя одежка этой модели никак не накладывалась на российский социум, коверкалась, рвалась, и из-под нее упорно проглядывало что-то германское или латиноамериканское. Это видно на примере трансформаций российского рынка ценных бумаг, переживаемых с начала 1990-х гг.
E-xecutive: Мешал политический менталитет прошлого?
Я.М.: Еще одна группа актуальных «скрытых» вопросов – о выборе «золотой середины» между решениями, означающими откат к прошлому, возврат к административной экономике, и рыночным фундаментализмом. О своевременности реформистских мер. Об осторожности, исходя из собственных интересов, рыночной трансформации экономики. Здесь обычно делался выбор в пользу революционных преобразований, не менее жестких по существу, чем в 1917 – начале 1930-х годов. В российской экономике ничего не анализировалось, не учитывалась. Применялись заимствованные, уже готовые экономические концепции, причем в самых жестких, буквалистских формах.
E-xecutive: Вы говорили о мифах, на которых строилась российская экономическая политика. Можете назвать некоторые из них?
Я.М.: В 1990-е годы «ядром» экономической политики государства стало монетарное регулирование, проводимое при последовательном сокращении любых дирижистских форм вмешательства в экономику. Это первый миф. Упор делался на рыночное саморегулирование, которое неприменимо в полной мере в переходных экономиках (при их экстремальной волатильности, незрелости институциональных структур, рынков, олигополиях, объективно высокой экономической роли государства как собственника, экономического агента и регулятора). Следствие – политика финансовой стабилизации 1995-1998 годов, жесточайшая денежная рестрикция, которая довела к 1997-1998 годам индикаторы монетизации (денежная масса/ВВП) до 16-17%, то есть до уровня беднейших стран мира.
В Китае в это время монетизация составляла более 120% ВВП (сегодня – около 200%).
Эффект тот же, что и лечение страдающего жесточайшей лихорадкой больного кровопусканием или заворачиванием в мокрые холодные простыни. Все это привело к неплатежам, долларизации, бартеру, расцвету векселей как денежных суррогатов, давлению вниз на производство, к сверхвысокому проценту, зависимости от капиталов нерезидентов.
Следствие этого же мифа – запрет на прямое кредитование центральным банком бюджета. Почти как табу на инцест. Чтобы не нарушать запрета, в качестве «цивилизованной меры» был создан рынок ГКО-ОФЗ. Однако, на нем в 1995-1998 годах доминировало государство (Банк России совместно со Сбербанком РФ). Излишнее увлечение госбумагами открыло дорогу кризису государственного долга 1998 г. Расцвели «нерыночные», не обращающиеся облигационные займы ЦБР. Внешне облигации, по сути – кредиты бюджету, эмиссия, как и при прямом кредите. Форма (облигации) подменила суть (эффективное управление дефицитом бюджета и госдолгом), дала возможность эксцессий в финансировании дефицитов бюджета.
Еще один миф – высокоскоростная либерализация, дерегулирование (как способ лечения больной экономики). Результат – ускоренная либерализация счета капиталов и открытие рынка ГКО для нерезидентов, которые стали одной из предпосылок кризиса 1998 года. «Мыльный пузырь» на рынке акций РТС.
Миф о «крепкой» национальной валюте. Результат – фиксация валютного курса как самоцель. Это привело к давлению на экспорт, особенно технологичный, к поощрению импорта при завышенном курсе рубля. Вывоз длинных капиталов и ввоз «горячих денег» всего мира под сверхвысокую доходность финансовых активов внутри страны. Расцвет «carry trade» и внебиржевого валютного срочного рынка. Результат – взрывная девальвация рубля в 1998 году, кризис.
Миф о «невозможности прямой поддержки экономики центральным банком – через коммерческие банки». Именно это делалось во всем мире в кризис 2008 – 2009 годов.
2000-е годы вновь прошли в обнимку с мифами и табу. Была проведена моментная, без полной оценки всех обстоятельств и последствий, либерализация счета капитала. Как следствие, запуск в действие классического механизма ввода в экономику «горячих денег» нерезидентов и подготовки кризиса, прежде всего в условиях фиксированной или укрепляющейся национальной валюты. Взрывной рост корпоративных внешних долгов (при высоком проценте внутри России и сильном рубле выгодно занимать за рубежом, вкладываться в заграничные активы). Замещение вывозимых длинных капиталов короткими деньгами. Вновь был востребован миф о пользе и ценности сильной национальной валюты. Следствие – рапорты о крепком рубле, расширение разрыва между реальным и номинальным эффективным курсом рубля, подавление высокотехнологичного экспорта и производства сложной импортозамещающей потребительской продукции.
Миф 2004 – 2005 годов о дефиците инвестиционных проектов внутри России, о неактуальности программ общественных работ (все равно бюджетные деньги разворуют, да и нерыночно это), о необходимости вывода «избыточной» ликвидности за рубеж для противодействия инфляции (через высокие налоги, внебюджетные резервные фонды – и далее в международные резервы). Все это говорилось при огромной потребности экономики в модернизации, при налоговом прессе (чрезмерном для развивающейся экономики), при буме спекулятивных иностранных инвестиций, входящих в экономику в замещение выводимой через бюджет ликвидности.
E-xecutive: И как всегда вина была на ком-то или на чем-то…
Я.М.: Конечно, главным врагом экономики была провозглашена инфляция. На нее воздействовали монетарными методами, исходя из мифических представлений. Но российская инфляция носит прежде всего немонетарный характер. Ее причины – огосударствленность экономики, олигополистическая структура рынков, сверхвысокие регулятивные риски, закладываемые бизнесом в цену.
E-xecutive: Как с ней бороться?
Я.М.: Борьба с инфляцией лежит не столько в денежной области, сколько в области реального антимонопольного регулирования, в конфликте государства с самим собой, поскольку в 2000-е в рост тарифов и цен, зависящих от государства, упорно закладывались двузначные величины.
Власти безоговорочно верили в надежность и низкие риски государственных и квази-государственных активов индустриальных стран. Бóльшая часть международных резервов была вложена в долларовые активы. В результате: огромные убытки на долгосрочном снижении курса доллара США в 2000-е годы и потери в кризис 2008-2009 годов. При этом международные резервы в роли «подушки безопасности» не сработали. Хотя их величина была намного больше, чем полагалось по размеру экономики (37% ВВП в 2007 году 78% долларового эквивалента рублевой денежной массы, более 20 месяцев импорта).
По-прежнему смыслом жизни была высокая капитализация рынка акций. Это опять та самая англо-саксонская модель фондового рынка. Был взят курс на развитие американской модели венчурного финансирования (все попытки – неудачны), на высокие финансы (деривативы, секьюритизацию, структурированные продукты). Все это в нашей практике, конечно же, будет иметь место, но в пределах жестких границ. Для Москвы, как и для Франкфурта, главное – рынок долгов, корпоративный контроль, стратеги. Во все времена (1995-2011) масса долговых финансовых активов превышала в России стоимость долевых ценных бумаг.
E-xecutive: Мы еще не говорили об инвестициях в эти периоды..?
Я.М.: Торжество мифов в финансах неизбежно приводит к деформациям их архитектуры. При низкой монетизации и высокой инфляции у нас был открытый счет капитала, свободно конвертируемый рубль, укрепляющийся курс национальной валюты и высокая доходность финансовых активов внутри страны. Отсюда и возникла черная воронка горячих денег, которые со всего мира стремились (и стремятся!) в Россию, по этим причинам и появились пузыри на рынке инвестиций нерезидентов.
Мало кому известно, что во время кризиса в России радикально снижались не только портфельные инвестиции (как всегда бывает в периоды бегства капиталов), но также и прямые инвестиции, которые по определению должны были быть связаны в капиталах, в основных средствах, в технологиях, в прямом управлении. Прямые инвестиции вели себя, как портфельные! Сокращение накопленных портфельных инвестиций в 2008 году составило 69,4%, прямых – 56,5%. А ведь это немыслимо! Это не соответствует природе прямых инвестиций. Но, тем не менее, было именно так.
E-xecutive: Вы описали спекулятивную модель рынка. Как долго она была задействована?
Я.М.: Спекулятивная модель финансового рынка была создана впервые до кризиса 1998 года и, собственно, привела к этому кризису. Затем, между 2000 и 2007 годами, она была воссоздана вторично. Ее следствием (в том числе) стало то, что кризис 2008-2009 года в России протекал в гораздо более тяжелых формах, чем в большинстве других экономик. Посадка была жесткой.
Журнал Economist ведет наблюдение за группой крупнейших (и наиболее развитых) экономик мира. Так вот, агрегированные данные по этим 40 экономикам показали, что в кризис ни у одной страны так не падала капитализация и не проваливался валютный курс, как у России.
Падение ВВП было в России наиболее глубоким. Наиболее высокой – инфляция (кроме Венесуэлы). В наибольшей степени сократились международные резервы. Произошли самые крупные потери накопленных прямых и портфельных иностранных инвестиций. В кризис Россия прошла через самое глубокое падение денежной массы, необычное для других стран, которые в это время наращивали свою ликвидность.
«Подушки безопасности» (высокие международные резервы и резервные фонды, профицитный бюджет, здоровый торговый баланс) не уберегли. Российская экономика попала – по всем показателям – в числе худших. Либо просто была самой худшей.
Теперь, после того как восстановление мировой экономики и рост цен на сырье вновь вывели российское национальное хозяйство на траекторию роста, ничего, собственно говоря, не изменилось. Та же самая модель спекулятивных финансов начала в настоящий момент восстанавливаться – уже в третий раз.
E-xecutive: Но ведь все мы слышали и о показателях быстрорастущего рынка, была и некоторая эйфория в профессиональном сообществе …
Я.М.: С 2006 года до начала 2008 года можно было создать систему мониторинга рисков, разработать программу чрезвычайных действий, контролировать накопление рисков, происходившее в рамках спекулятивной модели, остерегаться экстремального роста капитализации рынка. Не трубить о том, что российский рынок акций является самым успешным и опережает всех. Сколько копий было сломано по поводу того, что хотя бы малую толику средств стабилизационного фонда нужно вложить на внутреннем рынке рублевых корпоративных облигаций, пусть первого эшелона. Но ответ был – «нет». В это время на место ликвидности, выкачанной из внутренней экономики, становились внешние корпоративные долги. Жить как-то надо. Внешние долги корпораций и банков, портфельные инвестиции нерезидентов активно нарастали в опережение ВВП, денежной массы, внутреннего кредита. Индикатор «Внешние долги /ВВП» в 2008 году составлял почти 80% денежной массы.
Внешняя часть баланса финансовой системы России выглядела в этот момент следующим образом. В активе – международные резервы центрального банка, в пассиве – чистая международная задолженность банков и реального сектора. На валютных поступлениях, в т.ч. на заимствованиях у нерезидентов, был основан механизм эмиссии рубля. Эмиссия, основанная на рефинансировании коммерческих банков под увеличение их кредитов экономике, не работала. По этой статье в балансе ЦБР были почти нули. Деформированная экономика, с изломанным финансовым сердцем, из которой лекари выкачивали кровь, то бишь ликвидность, стаканами, – заведомо слабое существо. Поэтому в кризис оно болело гораздо тяжелее, нежели его более крепкие сотоварищи.
E-xecutive: Ваши прогнозы из доклада сбылись?
Я.М.: Ну да, системный риск был реализован. Полуголодное существо с выкачанной кровью и слабым сердцем само себя убеждало в том, что оно сильнее всех, крупнее всех, мускулистее всех. Эти мантры оказывают психологическое воздействие, помогают в тяжелые минуты. Но экономика — это не слова, а объективная реальность. Жить можно, но не чемпион. Совсем не чемпион.
Чтобы стать чемпионом, надо что-то с собой сделать. Бегать по утрам, заняться поднятием тяжестей. Словом, от техник самовнушения перейти к практическим действиям, предварительно осознав свои проблемы.
E-xecutive: А что сейчас происходит?
Я.М.: У нас по-прежнему относительно низкая монетизация экономики (в 2009 индикатор «Широкие деньги / ВВП» составлял около 50% ВВП). Мы действуем в небольшом по размерам, открытом, разбалансированном хозяйстве, не прошедшем и середину пути к рыночной трансформации, занимающем нишу в 1-2% в мировом хозяйственном и финансовом обороте. Российские финансы – преимущественно «пассивный» объект, поведение которого определяется (притом с кратным усилением) воздействием внешних глобальных факторов, формирующих мировую экономическую и финансовую динамику. В волнах кризиса их бросает, как щепку. У нас опять выводится «избыточная» ликвидность: наши валютные резервы в разы больше, чем у США, Великобритании, Франции и Италии, вместе взятых. Ценообразование на наши финансовые активы зависит от нерезидентов. Встала на место «черная воронка» для горячих денег (сочетание фиксированного / растущего курса рубля, открытого счета капиталов, высокой доходности финансовых активов внутри страны). «Carry trade» снова процветает. Мы зависим от цен на нефть, спекулятивные деньги возвращаются снова. В макрофинансах преобладает пассивность и рыночное саморегулирование, а там, где государству нужно быть осторожнее, наоборот, демонстрируется активный стиль (рост фискальной и регулятивной нагрузки). Что нового? Программы общественных работ, инфраструктурные проекты, попытки очаговой модернизации. Оценить их воздействие на внутренний спрос пока невозможно. А еще есть дефициты бюджета и стремление государства вновь занимать. Новые мифы (международный рубль, МФЦ), которые полезны только тогда, когда они не подменяют собой рациональной финансовой политики. Спорное решение о разделе мегарегулятора, передача нормотворческих функций на финансовом рынке Минфину. В начале 1990-х, когда эти функции ему принадлежали, у него не хватало ни сил, ни ресурсов, чтобы выполнять эту задачу. Могу поспорить, что это решение временное.
E-xecutive: Какие сценарии будущего экономики вы можете предложить?
Я.М.: Первый сценарий – наше слабое существо, несчастный подросток записывается в секцию дзюдо. Конечно, дворовые дети будут продолжать его обижать, потому что занимаются спортом уже давно. Но при следующей стычке он все же получит меньше синяков. И, может быть, синяками дело и ограничится.
Поскольку бить все равно будут, то есть шанс, что испытания сделают его крепким и ловким. Но это случится не завтра. Вначале он должен получить опыт взросления. Локальные финансовые кризисы с периодичностью в 5-10 лет, как и на других развивающихся рынках.
Есть второй сценарий. Подросток не возьмется за ум, все будет идти по-прежнему. Появятся не только синяки, но и переломы. А могут случиться и невосполнимые травмы. Чтобы смягчить будущие кризисы (а они неизбежны, как локальные, так и новый, «большой», в длинном 20-25-летнем экономическом цикле), финансовая политика России должна стать более рациональной, должна ориентироваться на реальность, а не на экономические мифы.
E-xecutive: Как ей такой стать? Какую стратегию выбрать?
Я.М.: Коротко назову основы послекризисной финансовой стратегии:
– рост внутреннего спроса (акцент на рост доходов и имущества среднего класса);
– сокращение регулятивных издержек, являющихся болезнью экономики; реформа государственного сектора (сокращение численности, увеличение зарплат (они сейчас настолько низки, что неизбежно приводят к коррупции);
– увеличение нормы накоплений (она очень низка в сравнении с теми, кто растет быстро);
– снижение налогового пресса (он эксцессивен для развивающейся страны), переход к поощрительной налоговой модели, налоговое стимулирование роста и длинных инвестиций;
– политика государства, направленная на снижение процента, в т.ч. за счет административных «потолков», прекращение бюджетного субсидирования высокого процента;
– трансформация нефтяных доходов в инвестиции внутри страны за счет отказа от избыточного вывода ликвидности, оптимизация золотовалютных резервов;
– стимулирование прямых иностранных инвестиций в ущерб портфельным;
– политика более слабого рубля, смягчение разрыва между реальным и номинальным эффективным курсом рубля, введение рыночных ограничений на счет капиталов (огромная зарубежная практика);
– борьба с немонетарной инфляцией (политика государства, тормозящая цены и тарифы, зависящие от него, активное антимонопольное регулирование);
– мониторинг и предупреждение системных рисков.
Необходима смена доминирующей школы теоретической экономики, лежащей в основе российской денежно-кредитной политики. Вместо теоретических крайностей (неважно, относятся они к либеральным экономическим учениям или же к школам, ставящим во главу угла административную экономику) в экономическом мышлении должны возобладать философия «золотой середины» и практицизм. Лучше изобретать собственное, зная чужие практики, чем всегда и во всем им следовать. Этих практик – миллион и всегда разных на каждый случай жизни. Копии – всегда хуже оригинала.
Экономика России должна ориентироваться на цели сохранения и роста населения, увеличения его активов, укрепления экономического положения среднего класса. Это совсем другая политика. Для нее модернизация экономики, удержание пространства и ресурсов страны, укрепление ее международной роли – средства, а не самоцель. Наша экономика – эклектическая, причудливая смесь либеральных, рыночных начал и жесткой оболочки государства. Но если в 1990-х гг. маятник качнулся от «золотой середины» в сторону рыночного фундаментализма, то сегодня это отклонение в иную сторону, приобретающее угрожающие размеры.
E-xecutive: Все ли зависит от нас самих?
Я.М.: Россия существует в глобальном мире, и с этим невозможно не считаться. Системные риски, накопившиеся в мире, еще не полностью реализованы. Волатильность мировой финансовой системы, нараставшая после демонетизации золота в начале 1970-х годов, может и дальше увеличиваться. Мы находимся, как говорят математики, в точке бифуркации. Либо еще один удар кризиса и дальнейшее разбалансирование глобальных финансов (это чуть не произошло в мае 2009 года). Либо экономический рост, тренд в рамках нового длинного цикла, дополненный эффектом мировой реформы финансового регулирования, «съест» этот системный риск. Либо – либо.
Модель «высоких финансов», основанная на экспоненциальном росте финансовых активов в 1970-2000-х годах, с центром «Нью-Йорк – Лондон – оффшоры» после кризиса немедленно возобновилась, хотя и в несколько охлажденном и разбавленном (азиатскими рынками) виде. Удастся ли ее удержать на дороге до следующей финансовой катастрофы через 15-20 лет, получая попутно обильный приток инвестиций, прежде всего на развивающиеся рынки? Или же ее сбросят с дороги скрытые концентрации рисков, которые могут возникнуть где угодно и когда угодно? Удастся ли странам G-7 проскочить между Сциллой поддержки экономического роста и Харибдой антициклического регулирования?
Это те же вопросы, которые вынуждены задавать себе физики, работающее в атомной энергетике. На них нет однозначного ответа.
E-xecutive: Что для нас означает негативный сценарий?
Я.М.: Только то, что мы, понимая, на каком минном поле живем, и чем грозит для российской экономики еще один международный финансовый кризис, должны каждый день использовать для стабилизации, преодоления разбалансированности и укрепления российской финансовой системы. Может быть, даже удастся превратить ее в судно среднего класса. Но для этого и команда должна тяжело работать, вести себя адекватно и не провозглашать суденышко лайнером.
E-xecutive: Допустим, существует процедура верной прогностики, и риски предсказаны верно. Тогда какие механизмы в нашей стране могут рассматривать такого рода предупреждения и вырабатывать соответствующие программы действий?
Я.М.: Такие механизмы в России пока слабы. Макропруденциальный надзор в ЦБР только создается. Экспертные мнения никак не влияют на действия властей. Разобщено само экспертное сообщество. Если считать, что власти всегда работают в рамках какой-то идеологии, то в России за 20 лет не сложилось школы рационального экономического мышления, которая была бы способна вырабатывать программы, исходящие из местных реалий (с учетом особенностей российского социума и экономики, полученной в наследство в начале 1990-х). У нас не было золотой середины. Та экономическая школа, которая считалась (да и считается) «мэйнстримом», работала в режиме хирургии или копирования, без полного учета реальностей и без адекватного прогноза, куда ведут дорожки, которыми так упорно следуют. На этих дорожках мы были запрограммированы на слабость, на создание госкапитализма в самой дикой, смешанной с «олигархатом» форме, на кризисы и попытки «наведения порядка», ставящие под угрозу рыночность экономики и свободу конкуренции в любых сферах.
Не сложилась экономическая школа, которая была бы одновременно влиятельной и независимой от властей. Нет механизма научной, репутационной ответственности за неудачи. Успехи новых индустриальных экономик являются для нас серьезным вызовом. Мы обязаны создать экономическую школу, запрограммированную на успех. Без идеологии, без генерального штаба, без плана главного сражения, которое пока еще впереди, российское хозяйство будет постоянно срываться в катастрофы, экономические и социальные.
