Здравствуйте уважаемые подписчики!

                                                      Иногда удается дурачить народ,

                                                   но только на некоторое время;

                                                          дольше — часть на­рода; но нельзя

                                                     все время дурачить весь народ.

                                                                                        А. Линкольн

Лучшая жизнь может быть только тогда, когда к лучшему изменится соз­нание людей, и потому все усилия людей, желающих улучшить жизнь, должны быть направляемы на изменение сознания своего и других людей: на то, чтобы в сознании людей закон насилия заменился законом любви.

                                                                                      Лев Толстой

Закон насилия или законом любви – вам выбирать.

Прошу прощения за прошлую неудвчную рассылку.

Рабство в современном мире аморально и чуждо сознанию человека и не соответствует идеям общечеловеческого гума­низма. Все люди по при­роде своей равны. Так в цивилизованном обществе и должно быть.

В наше время мы вошли в глобальное объединение всех стран. Подход к общему управлению требуется иной, чем был в прошлые века, когда создавались партии, когда правили политики, когда зарождалась демокра­тия. Управлять городом, страной или объединить усилия для совместного управле­ния всех стран, на благо всех народов, это уже другой уровень по­нятий. Которым современные политики или не обладают или не желают работать на благо всего народа. В наше время, они меньше уделяют вре­мени своим непосредственным обязанностям, а все больше находятся в поисках - как извлечь для себя выгоду.

Наука, быстрыми темпами продвигает цивилизацию к лучшей жизни. Требуется перейти к не политическим формам человеческих отношений, чтобы человечество смогло избавиться от всевозможных догм, которые зародились в далекой древности. Рабовладельческо - индивидуалистиче­ская система, это тормоз в развитии цивилизации, как в древние времена была религия. Это древняя инквизиция, которая была озабочена о своих привилегиях, а не о развитии человечества.

Господствующий класс — он и экономически и идеологически господ­ствующий класс. Так и остаются «порочные» формы правления, где поли­тики управляют во всех сферах человеческой жизни, как в экономике, науке, культуре и везде где можно владеть ситуацией: властью, влиянием, деньгами. Там без их непосредственного участия ничего не происходит.

      Один рабовладелец не мог оказывать влияния на весь народ, так как его интересы не совпадали с интересами остальных и тогда стали соби­раться группы рабовладельцев с едиными интересами – похожие на со­временные партии, для продвижения своих личных, корыстных желаний и целей. Так возникали предпосылки для возникновения партий. Появлялся лидер, вокруг него собирались вельможи, который им импонировал как сильная личность (даже если их интересы не совсем совпадали). Все пар­тии основывались и держались на лидерах, не всегда с общими интере­сами, поэтому – всегда возникало множество разногласий. В партиях, ли­дер был не непререкаемым авторитетом и иногда к нему обращались в конфликтных ситуациях как к судье для улаживания конфликтов. В даль­нейшем появлялись вожди, которые не с кем и не с чем не считались. Они были уверенны в совершенном понимания мироустройства. Любители ие­рархических структур готовы строить их и из этого строительного мате­риала и сейчас. На фундамент масс они возводят этаж партий, над ним возносят постоянно сужающиеся постройки для руководителей разных рангов, а там, глядишь, готова площадка для единственного вождя. Но куда он, вознесенный на верх пирамиды способен её повести? За собой невозможно, ибо все под ним. Да и как он может вести, если его несут другие, те кто остался под ним. Остается одно - попытаться сверху ука­зать путь и надеяться, что массы его поймут и понесут вождя в соответст­вии с его указующим перстом. Так бывает, если он угадал желания и ин­тересы народа. Но именно угадал, ибо увидеть невозможно, когда он от­делен от народа бюрократическими постройками, иерархическими струк­турами, когда спуститься с верхней площадки опасно, там толпятся же­лающие осчастливить партию или народ своей выдающейся личностью.  Когда он был народом, он вспоминает только тогда, когда в этом есть ну­жда и заставляют обстоятельства. Не для того с рабов стремятся в рабо­владельцы, чтобы думать о прошлом, требуется наслаждаться настоящим и не обязательно думать о будущем.

При этой форме общественного устройства существует как бы два го­сударст­ва: одно богатых, другое бедных. Между ними борьбы уже давно не существует, так как распространилась идея, что каждый человек может стать богатым, главное вовремя найти идею и трансформировать ее в деньги или стремиться через партийную деятельность к власти, через власть войти в элиту. Эти идеи, успокаивает средний класс и более актив­ные живут с мыслью, что они тоже могут стать богатыми и войти в пра­вящую элиту. Потому в наше время партийная деятельность стала столь престижной и в большинстве своем, сращивается с бизнесом - через се­мьи, через родственников, через подставных лиц.

 Общество так и остается разделенным на рабовладельцев и рабов. Когда одни утопают в роскоши, а другие влачат полуголодное существо­вание и средний класс, который по уровню жизни находится между теми и другими. Когда из алчности, своекорыстия одних, залаживается в умы других: демократия, национализм, религиозный экстремизм, расовая не­нависть. Когда существуют понятия – умны те, кто стремится стать бога­тым, преуспевающим. Когда совесть, порядочность, честность трансфор­мировались в понятие - выгода.

Все прошлые Боги уходят в мир иной и все больше возвеличивают Бога - индивидуалиста, он теперь правит миром. Воспитывается страстное же­лание владеть бизнесом, деньгами, людьми. Раньше верили Богу, а теперь верят, что деньги превыше всего (в это верят и религиозные деятели).

Жизнь политика не предсказуема, сегодня ты кумир на тебя молится народ, а завтра ты злодей. У современных политиков нет идей, долго­срочных планов по благоустройству жизни общества, народа, страны. Они так создали жизнь себе и народу, что они получаются временщиками в го­сударственном управлении. Чувствовать себя свободным человеком, не может ни один человек на свете. Все зависимы: кто от догм - созданных в ранних стадиях становления цивилизации. Кто смотрит с надеждой на го­сударственную элиту. Кто на бизнес, с надеждой о материальном благо­получии (только конкуренция требует больших капиталовложений, в мире современного капитализма, выживает сильнейший). А кто не на что не надеется, плывет по течению, куда вынесет - туда и вынесет. В этом в большинстве своем, не их вина, они живут по привычкам, по традициям, по семейным устоям которые передаются из поколения в поколения. Нет времени думать, как живем и куда идем. Да и зачем когда мы выбираем политиков, чиновников, которые обещают о нас заботиться и за нас ду­мать. Трудно обвинять народ в пассивности, ибо их такими делали много веков, принуждая жить в нужде и всегда быть зависимыми от государст­венной олигархической элиты.

 Олигократия, которая существует в современной жизни и создавалась при развитии рабовладельческого строя. Олигократия и современная де­мократия (которая проистекает так же от рабовладельческого строя), до­полняют друг друга и поддерживают.  

От появления партий и до наших времен у политиков всегда впереди всех насущных вопросов, стоит главный вопрос – насколько нам это вы­годно.    

Многие лидеры верят в авторитет занимаемого ими места и когда на­родные массы поняли, что эта партия и этот лидер в очередной раз их об­манули, создает новую партию и народ забывает о прошлых ошибках, просчетах и о том, что он никогда ни какой любви к народу не испыты­вали. Придумывают красивую вывеску, новую программу своих действий и вперед, завоевывать души. Благо для них, что народу выбирать нечего, кругом такие же партии, такие же лидеры, с такими же  патриотическими, многообещающими программами. Что странно, никто, никогда за свои ошибки, не несет ни какой ответственности, а народ и не требует. Ну по­думаешь обворовал нас, так ведь это же не меня, а нас всех. Ну подума­ешь пекутся не о нас, а о государстве. Хотя во главе любого государства стоят политики, партии, государственная элита и олигархи. Они представ­ляют государство, а народу рассказывают сказки о демократии, о любви ко всем кто зарабатывает на эти «народные» блага деньги. Это народ и успокаивает, ведь живут люди и хуже нас. В Африке люди с голода уми­рают, а у нас хоть какой то  холестерин откладывается, мы можем как верблюды, поголодать, какое то N количество дней прожив на своих жи­ровых запасах. Кто не приобрел жировых запасов, то политики в этом, не виноваты. Значит, не правильно питались, не то употребляли, не в те ма­газины ходили.

Политики, всегда утверждают, что они видят задачей номер один, управлять страной для общего блага. Почему - то общего блага не про­сматривается, а вот управлять они любят. Ведь ни за что нести ответст­венность не надо, да и сами для себя законы пишут, и судебная власть в их подчинении. Хотя они ведут между собой борьбу грязную и кровавую, но зато можно хорошо жить, ни чего не производя. Хотя ошибаюсь, они производят законы, преследующие своекорыстные цели, прикрываясь ин­тересами страны и народа. Хуже всего, что политики пишут законы для тех отраслей, в которых они  не компетентны. Как в поговорке: «Когда пекарь шьет сапоги для сапожника, а сапожник печет пироги для пекаря».

Некоторые политики стоят во главе выпускаемых оружия концернов или покровительствуют им. Торговля "смертью", стала прибыльным биз­несом. Они под идеями демократии, навязывают другим народам свои, истинно правильные догмы, а кто с ними не согласен, то могут обвинить в антидемократических, тоталитарных взглядах.

Весь мир политики разделили на сферы влияния, не считаясь с наро­дами. Народ для них - это стадо, которым они управляют, когда они счи­тают нужно на водопой - гонят на водопой, считают нужно на стрижку - гонят на стрижку, считают нужно на убой - гонят на убой. Свободы у на­рода не было и не будет, если народ не потребует её.

Когда писались в древние времена оды о демократии, то за народ под­разумевались привилегированные сословия и некоторые семьи из сред­него класса, но не в коей мере не народ. Они в те времена были на уровне рабов или рабы. Не было и не существует никакого общего порядка и за­кона, а царить грубый произвол захвативших власть; эта форма Олигар­хии в некоторых странах приближается к деспотии. Пример Олигархии последнего вида по Аристотелю («AJhnaiwn Politeia», XXXV) – правление тридцати, затем десяти в Афинах. В наше время чиновники, партийные деятели и некоторые люди большого бизнеса создали во многих странах форму олигархического правления. Такое же правление создается и в Рос­сии.

      Олигархи за многие века смогли изменить сознание народа (подне­вольных). Западные подневольные рады тому, что они существуют в луч­ших условиях, чем подневольные иных стран. Нас убеждают, что наше благополучие зависит от нашего старания. На Западе, все больше вво­дится почасовая оплата. Сколько не старайся, столько получишь, сколько тебе пожелал дать хозяин. Не сколько заработаешь, а сколько решит тебе дать хозяин??? Выгодно ли это хозяину и рабочему? Нет не выгодно, как хозяину, так и рабочему. При качественной системы оплаты труда, хозяин будет иметь столько же прибыли, но будет иметь меньше головной боли. Рабочие станут как собственники предприятия. Рабочие не будет воро­вать, не будут относиться с безразличием к собственности предприятия. Хозяин и рабочие станут единомышленниками с едино направленной це­лью – на процветание предприятия. Образуются рабочие династии и про­фессионализм будет передаваться и совершенствоваться с поколения в поколение. Много раз доказано, что свободный человек всегда работает лучше, чем раб. При качественной системе оплаты труда, хозяевам хо­рошо и рабочим хорошо. Хозяина, рабочие будет почитать как отца род­ного.

       Олигархия или Олигократия (от греч., oligoi и arch или kratia, прав­ление немногих) – форма государственного устройства, в которой власть принадлежит немногим. В системе Аристотеля Олигократия противопола­гается аристократии, как ее извращенная форма; в аристократии управ­ляют немногие, но ставя задачей своего управления общее благо; в Оли­гократия – также немногие, но преследующие своекорыстные цели. Есть четыре вида Олигократия: в первом доступ к правительству дается граж­данам с не очень высоким имущественным цензом; во втором правитель­ство замещает вакантные места по собственному избранию, причем ценз, дающий право выбора, значительно повышается; в третьем правительст­венные должности наследственны; в четвертом не существует никакого общего порядка и закона, а царить грубый произвол захвативших власть; эта форма Олигократия хуже всех и приближается к деспотии. Пример Олигократия последнего вида по Аристотелю («AJhnaiwn Politeia», XXXV) – правление тридцати, затем десяти в Афинах. Во всех классифи­кациях древности и средних веков Олигократия. занимала свое место, но так как ее определение не представляет вполне объективных отличитель­ных признаков, то подведение тех или иных государств под эту рубрику довольно произвольно. Как наиболее типический пример Олигократия. в позднейшее время всего чаще приводят средневековые итальянские рес­публики, в особенности Венецию, с ее советом 10. Из классификаций но­вого времени Олигократия исчезла, как самостоятельная государственная форма, но довольно часто и ныне говорят об олигархии, когда желают обозначить группу лиц, захвативших власть и произвольно ею пользую­щихся – все равно, в монархии, или в республике.

На Западе засилье идеологии не только не уступает таковому в Совет­ском Союзе, но значительно превосходит его. Конечно, идеология в них имеет другие формы и средства воздействия на людей. Однако и в них она выполняет функцию оболванивания людей. В частности, она прививает людям идеализированные представления о западном социальном строе и всячески очерняет коммунистический строй.

Вернемся к Западной демократии (которой называют демократией). В сей момент нахожусь на Западе. Я с хозяйкой решил увеличить скорость интернета. Подали заявку, подписали договор и остались без интернета. Вот уже месяц воюем с фирмой, которая предоставляет нам интернет. Каждый день обещают, вот сегодня обязательно будет. Могу понять, ко­гда возникают проблемы у небольшой фирмы. Фирма, которая нам пре­доставляет интернет – это крупнейшая фирма в Европе. Каждый день они нам перечисляют всевозможные проблемы. Знаем, что когда соседи пода­вали заявку им в течении трех дней изменили скорость без всяких про­блем. Можно поменять фирму и подписать договор с другой. Когда мы обращаемся в другую фирму, нам говорят никаких проблем, в течении двух дней у вас будет интернет. Через день звоним в фирму, нам говорят: “Есть всевозможные проблемы, и мы ничем вам помочь не можем”. Когда мы говорим, что подадим на фирмы в суд, они смеются и спокойно гово­рят: “Это ваше право”.  Но есть еще спецслужбы, которым никакие права не писаны. С инакомыслящими, они борются, как им будет угодно и кому на них жаловаться. Если только – господу Богу. Вот вам и пресловутая Западная демократия.

Олигократия, которая существует в современной жизни и создавалась при разви­тии рабовладельческого строя. Олигократия и современная де­мократия (которая проистекает так же от рабовладельческого строя), до­полняют друг друга и поддерживают.  

От появления партий и до наших времен у политиков всегда впереди всех насущ­ных вопросов, стоит главный для них – это нам выгодно или не выгодно.    

В наше время, во многих странах доступ к власти дается гражданам с не очень высоким имущест­венным цензом, поэтому и возникает множе­ство партий, конфликтов и не всегда мирных. Благо для некоторых, они сами стоят во главе выпускаемых ору­жия концернов или покровительст­вуют им. Торговля "смертью", стала прибыль­ным бизнесом. Они под идеями демократии, навязывают другим наро­дам свои, истинно правиль­ные догмы, а кто с ними не согласен, то могут обви­нить в антидемократи­ческих, тоталитарных взглядах. Весь мир политики разде­лили на сферы влияния, не считаясь с народами.

Графики, показывающие процент голосующих на выборах и участия в политических акциях, неуклонно идут вниз. По наблюдениям прессы, ко­личество жителей Британии, проголосовавших по телефону за участников последнего тура теле-шоу 'Последний герой', оказалось значительно больше количества тех, кого привлекло голосование на выборах в Евро­парламент. И никакие красивые лозунги не спасут положение. Те времена, принятия эффективных политических решений, минули и не возвратятся, как бы нам этого ни хотелось.                                                  

Чуть ли не каждый мало-мальски образованный человек считает себя специалистом в понимании явлений своего общества только на том осно­вании, что он имеет какой-то опыт жизни в нем и кое-что знает о нем. Они воображают, будто нет ничего проще, чем понимание явлений, которые они видят своими глазами, среди которых они живут, в которых прини­мают участие и которые сами творят. А те из них, кто занимает высокое положение в обществе, известен и имеет возможность публичных высту­плений, считают себя и признаются другими за высших экспертов в сфере социальных явлений.

     Хочется спросить: “Как долго народ собирается верить политикам? Которые нас нагло обманывают. Для которых народ всегда был рабами, а они прислужниками рабовладельческо – индивидуалистической сис­темы”. Ведь эта система, она не дает развиваться цивилизации и обще­ству. Только свободные люди смогут развивать цивилизацию и творить необычайно великое. Только свободные люди смогут жить в мире, любви и согласии.

Цель Всемирного движения “За мир и свободу “, со­стоит в том, чтобы добиться глобального мирного международного устройства, при котором можно укрепить основные человеческие ценности. Когда каждый человек получит возможность развить свои личные качества и способности. Поль­зоваться гарантиями человеческих и гражданских прав в истинно свобод­ном обществе.

Победоносцев Константин Петрович

Великая ложь нашего времени

Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горь­ким опытом веков и поколений.

Одно из самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к со­жалению, утвердившаяся со времени французской революции, идея, что всякая власть исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает тео­рия парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называе­мой интеллигенции — и проникла, к несчастию, в русские безумные головы. Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с ка­ждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народ­ных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть изъяв­ляет непосредственно свою волю и приводит ее в действие. Это идеальное представ­ление. Прямое осуществление его невозможно: историческое развитие общества приводит к тому, что местные союзы умножаются и усложняются, отдельные пле­мена сливаются в целый народ или группируются в разноязычии под одним государ­ственным знаменем, наконец разрастается без конца государственная территория: непосредственное народоправление при таких условиях немыслимо. Итак, народ должен переносить свое право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их правительственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать еще меньшее число доверенных лиц — министров, коим предоставляется изготовление и применение законов, раскладка и собирание податей, назначение подчиненных должностных лиц, распоряжение военной силой.

       Механизм — в идее своей стройный; но, для того чтобы он действовал, необ­ходимы некоторые существенные условия. Машинное производство имеет в основа­нии своем расчет на непрерывно-действующие и совершенно равные, следовательно безличные силы. И этот механизм мог бы успешно действовать, когда бы доверен­ные от народа лица устранились вовсе от своей личности; когда бы на парламент­ских скамьях сидели механические исполнители данного им наказа; когда бы мини­стры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства; когда бы притом представителями народа избираемы были всегда лица, способные уразуметь в точности и исполнять добросовестно данную им и математически точно выраженную программу действий. Вот при таких условиях действительно машина работала бы исправно и достигла бы цели. Закон действительно выражал бы волю народа; управление действительно исходило бы от парламента; опорная точка госу­дарственного здания лежала бы действительно в собраниях избирателей, и каждый гражданин явно и сознательно участвовал бы в правлении общественными делами.

      Такова теория. Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма он не удовлетворяет ни одному из вышепоказанных условий. Вы­боры никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собст­венным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикою про­тивной партии. Министры в действительности самовластны; и скорее они насилуют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставит к власти или устраняет от нее могущественное личное влияние или влияние сильной партии. Они располагают всеми силами и достатками нации по-своему усмотрению, раздают льготы и мило­сти, содержат множество праздных людей на счет народа и притом не боятся ника­кого порицания, если располагают большинством в парламенте, а большинство под­держивают раздачей всякой благостыни с обильной трапезы, которую государство отдало им в распоряжение. В действительности министры столь же безответственны, как и народные представители. Ошибки, злоупотребления, произвольные действия — ежедневное явление в министерском управлении, а часто ли слышим мы о серьез­ной ответственности министра? Разве, может быть, раз в пятьдесят лет приходится слышать, что над министром суд, и всего чаще результат суда выходит ничтожный сравнительно с шумом торжественного производства.

       Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы ска­зать, что парламент есть учреждение, служащее для удовлетворения личного често­любия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого. Испытывая в тече­ние веков гнет самовластия в единоличном и олигархическом правлении и не заме­чая, что пороки единовластия суть пороки самого общества, которое живет под ним, люди разума и науки возложили всю вину бедствия на своих властителей и на форму правления, и представили себе, что с переменою этой формы на форму народовла­стия или представительного правления общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия. Что же вышло в результате? Вышло то, что mutato nomine все осталось в. сущности по-прежнему, и люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму все прежние свои привычки и склонности. Как прежде, правит ими личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта лич­ная воля осуществляется уже не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократам, а господ­ствующему в парламенте и правлении большинству.

      На фронтоне этого здания красуется надпись: "Все для общественного блага". Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эго­изма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели — в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу из­бранного представителя. Перед выборами кандидат в своей программе и в речах своих ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это — слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно и потом сбросить ненужные ступени. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе. Так развивается, совершенствуясь, целое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. За­тем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею представителя до тех пор, пока понадобится снова на нее действовать: тогда пускаются в ходе снова льстивые и лживые фразы — в угоду одним, в угрозу другим: длинная, нескончаемая цепь однородных маневров, образующая механику парламентаризма. И такая-то ко­медия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считаться учреж­дением, венчающим государственное здание... Жалкое человечество! Поистине можно сказать: mundus vult decipi-decipiatur.

      Вот как практикуется выборное начало. Честолюбивый искатель сам высту­пает перед согражданами и старается всячески уверить их, что он, более чем всякий иной, достоин их доверия. Из каких побуждений выступает он на это искательство? Трудно поверить, что из бескорыстного усердия к общественному благу. Вообще, в наше время редки люди, проникнутые чувством солидарности с народом, готовые на труд и самопожертвование для общего блага; это натуры идеальные; а такие натуры не склонны к соприкосновению с пошлостью житейского бытия. Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет воспевать хвалу себе на выборных собра­ниях, нанизывая громкие и пошлые фразы. Такой человек раскрывает себя и силы в рабочем углу своем или в тесном кругу единомышленных людей, но не пойдет ис­кать популярности на шумном рынке. Такие люди, если идут в толпу людскую, то не затем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые ее влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Луч­шим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвраща­ются лишь своекорыстные, эгоистические натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к об­щественному благу, лишь бы приобрести популярность. Он не может и не должен быть скромен, ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем. Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, он вынуждается лицемерить и лгать: с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, любезничать, чтобы приобрести их расположение, должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности и предрассудки массы, для того чтобы иметь большинство за себя. Какая честная на­тура решится принять на себя такую роль? Изобразите ее в романе: читателю про­тивно станет; но тот же читатель отдаст свой голос на выборах живому артисту в той же самой роли.

       Выборы — дело искусства, имеющего, подобно военному искусству, свою стратегию и тактику. Кандидат не состоит в прямом отношении к своим избирате­лям. Между ним и избирателями посредствует комитет, самочинное учреждение, коего главною силою служит нахальство. Искатель представительства, если не имеет еще там по себе известного имени, начинает с того, что подбирает себе кружок при­ятелей: затем все вместе производят около себя ловлю, т. е. приис­кивают в местной аристократии богатых и не крепких разумом обывателей, и успе­вают уверить их, что это их дело, их право и преимущество стать во главе руководи­телями общественного мнения. Всегда находится достаточно глупых или наивных людей, поддающихся на эту удочку, — и вот, за подписью их, появляется в газетах и наклеивается на столбах объявление, привлекающее массу, всегда падкую на следо­вание за именами, титулами и капиталами. Вот каким путем образуется комитет, ру­ководящий и овладевающий выборами — эта своего рода компания на акциях, вы­званная к жизни учредителями. Состав комитета подбирается с обдуманным искус­ством: в нем одни служат действующей силой — люди энергические, преследующие во что бы ни стало материальную или тенденциозную цель; другие — наивные и легкомысленные статисты — составляют балласт. Организуются собрания, произно­сятся речи: здесь тот, кто обладает крепким голосом и умеет быстро и ловко нанизы­вать фразы, производит всегда впечатление на массу, получает известность, нарож­дается кандидатом для будущих выборов или при благоприятных условиях сам вы­ступает кандидатом, сталкивая того, за кого пришел вначале работать языком своим, фраза — и не что иное, как фраза — господствует в этих собраниях. Толпа слушает лишь того, кто кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности.

      В день окончательного выбора лишь немногие подают голоса свои созна­тельно: это отдельные влиятельные избиратели, коих стоило уговаривать пооди­ночке. Большинство, т. е. масса избирателей, дает свой голос стадным обычаем за одного из кандидатов, выставленных комитетом. На билетах пишется то имя, кото­рое всего громче звенело в ушах у всех в последнее время. Никто почти не знает человека, не дает себе отчета ни о характере его, ни о способностях, ни о направлении: выбирают потому, что много наслышаны об его имени. Напрасно было бы вступать в борьбу с этим стадным порывом. Положим, какой-нибудь добро­совестный избиратель пожелал бы действовать сознательно в таком важном деле, не захотел бы подчиниться насильственному давлению комитета. Ему остается или ук­лониться вовсе в день выбора, или подать голос за своего кандидата по-своему разу­мению. Как бы ни поступил он, все-таки выбран будет тот, кого провозгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговоренных избирателей.

      По теории, избранный должен быть излюбленным человеком большинства, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иногда очень скудного, только это меньшинство представляет организованную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано, и потому бессильно перед кружком или партией. Выбор должен бы падать на разумного и способного, а в действительности падает на того, кто нахальнее суется вперед. Казалось бы, для кандидата существенно требуются образование, опытность, добросовестность в работе, а в действительности все эти качества могут быть и не быть; они не требуются в избирательной борьбе, тут важ­нее всего смелость, самоуверенность в соединении с ораторством и даже с некото­рою пошлостью, нередко действующею на массу. Скромность, соединенная с тонко­стью чувства и мысли, для этого никуда не годится.

      Так нарождается народный представитель, так приобретается его полномочие. Как он употребляет его, как им пользуется? Если натура у него энергическая, он за­хочет действовать и принимается образовывать партию; если он заурядной натуры, то сам примыкает к той или другой партии. Для предводителя партии требуется прежде всего сильная воля. Это свойство органическое, подобно физической силе, и потому не предполагает непременно нравственные качества. При крайней ограни­ченности ума, при безграничном развитии эгоизма и самой злобы, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем пар­тии и становится тогда руководящим, господственным главой кружка или собрания, хотя бы к нему принадлежали люди, далеко превосходящие его умственными и нравственными качествами. Вот какова по свойству своему бывает руководящая сила в парламенте. К ней присоединяется еще другая решительная сила — красноре­чие. Это тоже натуральная способность, не предполагающая ни нравственного ха­рактера, ни высокого духовного развития. Можно быть глубоким мыслителем, по­этом, искусным полководцем, тонким юристом, опытным законодателем и в то же время быть лишенным действенного слова; и наоборот, можно при самых заурядных умственных способностях и знаниях обладать особливым даром красноречия. Со­единение этого дара с полнотою духовных сил есть редкое и исключительное явле­ние в парламентской жизни. Самые блестящие импровизации, прославившие орато­ров и соединенные с важными решениями, кажутся бледными и жалкими в чтении, подобно описанию сцен, разыгранных в прежнее время знаменитыми актерами и певцами. Опыт свидетельствует непререкаемо, что в больших собраниях решитель­ное действие принадлежит не разумному, но бойкому и блестящему слову, что всего действительнее на массу не ясные, стройные аргументы, глубоко коренящиеся в су­ществе дела, но громкие слова и фразы, искусно подобранные, усилено натвержен­ные и рассчитанные на инстинкты гладкой пошлости, всегда таящиеся в массе. Масса легко увлекается пустым вдохновением декламации и под влиянием порыва, часто бессознательного, способна приходить к внезапным решениям, о коих прихо­дится сожалеть при хладнокровном обсуждении дела.

       Итак, когда предводитель партии с сильной волей соединяет еще и дар крас­норечия, — он выступает в своей первой роли на открытую сцену перед целым све­том. Если же у него нет этого дара, он стоит, подобно режиссеру, за кулисами и на­правляет оттуда весь ход парламентского представления, распределяя роли, выпус­кая ораторов, которые говорят за него, употребляя в дело по усмотрению более тон­кие, но нерешительные умы своей партии: они за него думают.

      Что такое парламентская партия? По теории, это союз людей, одинаково мыс­лящих и соединяющих свои силы для совокупного осуществления своих воззрений в законодательстве и в направлении государственной жизни. Но таковы бывают разве только мелкие кружки: большая, значительная в парламенте партия образуется лишь под влиянием личного честолюбия, группируясь около одного господствующего лица. Люди, по природе, делятся на две категории: одни не терпят над собою ника­кой власти, и потому необходимо стремятся господствовать сами; другие, по харак­теру своему страшась нести на себе ответственность, соединенную со всяким реши­тельным действием, уклоняются от всякого решительного акта воли; эти последние как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо, следующее за людьми воли и решения, составляющими меньшинство. Таким образом, люди самые талант­ливые подчиняются охотно, с радостью складывая в чужие руки направление своих действий и нравственную ответственность. Они как бы инстинктивно "ищут вождя" и становятся послушными его орудиями, сохраняя уверенность, что он ведет их к победе и нередко к добыче. Итак, все существенные действия парламентаризма от­правляются вождями партий: они ставят решения, они ведут борьбу и празднуют по­беду. Публичные заседания суть не что иное, как представление для публики. Про­износятся речи для того, чтобы поддержать фикцию парламентаризма: редкая речь вызывает сама по себе парламентское решение в важном деле. Речи служат к про­славлению ораторов, к возвышению популярности, к составлению карьеры, но в редких случаях решают подбор голосов. Каково должно быть большинство, это ре­шается обыкновенно вне заседания.

      Таков сложный механизм парламентского лицедейства, таков образ великой политической лжи, господствующей в наше время. По теории парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практике господствуют пять-шесть предводителей партии; они, сменяясь, овладевают властью. По теории, убеж­дение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и сооб­ражениями личного интереса. По теории, народные представители имеют в виду единственно народное благо; на практике они под предлогом народного блага и на счет его имеют в виду преимущественно личное благо свое и друзей своих. По тео­рии — они должны быть из лучших, излюбленных граждан, на практике — это наи­более честолюбивые и нахальные граждане. По теории — избиратель подает голос за своего кандидата потому, что знает его и доверяет ему; на практике — избиратель дает голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором на­тверждено ему речами и криками заинтересованной партии. По теории — делами в парламенте управляют и двигают опытный разум и бескорыстное чувство; на прак­тике — главные движущие силы здесь — решительная воля, эгоизм и красноречие.

      Вот каково в сущности это учреждение, выставляемое целью и венцом госу­дарственного устройства. Больно и горько думать, что в земле Русской были и есть люди, мечтающие о водворении этой лжи у нас; что профессора наши еще пропове­дуют своим юным слушателям о представительном правлении, как об идеале госу­дарственного учреждения; что наши газеты и журналы твердят об нем в передовых статьях и фельетонах, под знаменем правового порядка; твердят, не давая себе труда вглядеться ближе, без предубеждения, в действие парламентской машины. Но уже и там, где она издавна действует, ослабевает вера в нее; еще славит ее либеральная ин­теллигенция, но народ стонет под гнетом этой машины и распознает скрытую в ней ложь. Едва ли дождемся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает еще в самообольщении по­кланяться...

      Много зла наделали человечеству философы школы Ж. Ж. Руссо. Философия эта завладела умами, а между тем вся она построена на одном ложном представле­нии о совершенстве человеческой природы, и о полнейшей способности всех и каж­дого уразуметь и осуществить те начала общественного устройства, которые эта фи­лософия проповедовала.

      На том же ложном основании стоит и господствующее ныне учение о совер­шенствах демократии и демократического правления. Эти совершенства предпола­гают совершенную способность массы уразуметь тонкие черты политического уче­ния, явственно и раздельно присущие сознанию его проповедников. Эта ясность соз­нания доступна лишь немногим умам, составляющим аристократию интеллигенции; а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы — "vulgus", и ее пред­ставления по необходимости будут "вульгарные".

      Демократическая форма правления самая сложная и самая затруднительная из всех известных в истории человечества. Вот причина — почему эта форма повсюду была преходящим явлением и, за немногими исключениями, нигде не держалась долго, уступая место другим формам. И не удивительно. Государственная власть призвана действовать и распоряжаться; действия ее суть проявления единой воли, — без этого немыслимо никакое правительство. Но в каком смысле множество людей или собрание народное может проявлять единую волю? Демократическая фразеоло­гия не останавливается на решении этого вопроса, отвечая на него известными фра­зами и поговорками в роде таких, например: "воля народная", "общественное мне­ние", "верховное решение нации", "глас народа — глас Божий" и т. п. Все эти фразы, конечно, должны означать, что великое множество людей, по великому множеству вопросов, может придти к одинаковому заключению и постановить сообразно с ним одинаковое решение. Пожалуй, это и бывает возможно, но лишь по самым простым вопросам. Но когда с вопросом соединено хотя малейшее усложнение, решение его в многочисленном собрании возможно лишь при посредстве людей, способных обсу­дить его по всей сложности, и затем убедить массу к принятию решения. К числу самых сложных принадлежат, например, политические вопросы, требующие край­него напряжения умственных сил у самых способных и опытных мужей государст­венных: в таких вопросах, очевидно, нет ни малейшей возможности рассчитывать на объединение мысли и воли в многолюдном народном собрании: решения массы в таких вопросах могут быть только гибельные для государства. Энтузиасты демокра­тии уверяют себя, что народ может проявлять свою волю в делах государственных: это пустая теория, на деле же мы видим, что народное собрание способно только принимать по увлечению мнение, выраженное одним человеком или некоторым чис­лом людей; например, мнение известного предводителя партии, известного местного деятеля, или организованной ассоциации, или, наконец, безразличное мнение того или другого влиятельного органа печати. Таким образом, процедура решения пре­вращается в игру, совершающуюся на громадной арене множества голов и голосов; чем их более принимается в счет, тем более эта игра запутывается, тем более зависит от случайных и беспорядочных побуждений.

      К избеганию и обходу всех этих затруднений изобретено средство править посредством представительства, средство, организованное прежде всего и оправ­давшее себя успехом в Англии. Отсюда, по установившейся моде, перешло оно и в другие страны Европы, но привилось с успехом, по прямому преданию и праву, лишь в Американских Соединенных Штатах. Однако и на родине своей, в Англии, представительные учреждения вступают в критическую эпоху своей истории. Самая сущность идеи этого представительства подверглась уже здесь изменению, извра­щающему первоначальное его значение. Дело в том, что с самого начала собрание избирателей, тесно ограниченное, присылало от себя в парламент известное число лиц, долженствовавших представлять мнение страны в собрании, но не связанных никакою определенною инструкцией от массы своих избирателей. Предполагалось, что избраны люди, разумеющие истинные нужды страны своей и способные дать верное направление государственной политике. Задача разрешалась просто и ясно: требовалось уменьшить до возможного предела трудность народного правления, ог­раничив малым числом способных людей — собрание, призванное к решению госу­дарственных вопросов. Люди эти являлись в качестве свободных представителей на­рода, а не того или другого мнения, той или другой партии, не связанные никакою инструкцией. Но с течением времени мало-помалу эта систему изменилась под влиянием того же рокового предрассудка о великом значении общественного мне­ния, просвещаемого будто бы периодическою печатью и дающего массе народной способность иметь прямое участие в решении политических вопросов. Понятие о представительстве совершенно изменило свой вид, превратившись в понятие о ман­дате или определенном поручении. В этом смысле каждый избранный в той или дру­гой местности почитается уже представителем мнения, в той местности господ­ствующего, или партии, под знаменем этого мнения одержавшей победу на выборах, — это уже не представитель от страны или народа, но делегат, связанный инструк­цией от своей партии. Это изменение в самом существе идеи представительства по­служило началом язвы, разъедающей всю систему представительного правления. Выборы с раздроблением партий приняли характер личной борьбы местных интере­сов и мнений, отрешенной от основной идеи о пользе государственной. При крайнем умножении числа членов собрания большинство их, помимо интереса борьбы и пар­тий, заражается равнодушием к общественному делу и теряет привычку присутство­вать во всех заседаниях и участвовать непосредственно в обсуждении всех дел. Та­ким образом, дело законодательства и общего направления политики, самое важное для государства, превращается в игру, состоящую из условных формальностей, сде­лок и фикций. Система представительства сама себя оболживила на деле.

      Эти плачевные результаты всего явственнее обнаруживаются там, где населе­ние государственной территории не имеет цельного состава, но заключает в себе разнородные национальности. Национализм в наше время можно назвать пробным камнем, на котором обнаруживается лживость и непрактичность парламентского правления. Примечательно, что начало национальности выступило вперед и стало движущею и раздражающею силою в входе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии. Довольно трудно определить существо этой новой силы и тех целей, к каким она стремится; но несо­мненно, что в ней — источник великой и сложной борьбы, которая предстоит еще в истории человечества, и неведомо к какому приведет исходу. Мы видим теперь, что каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплеменного государ­ства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь свое само­стоятельное управление со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, от­дельную политическую жизнь и культуру, но и с теми, которые никогда не жили особою политическою жизнью. Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы и не одною только силой, но и урав­нением прав и отношений под одною властью. Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей — не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти и к господствующему племени, и к другим племенам, и к свя­зующему все части государства учреждению. Какой нестройный вид получает в по­добном составе народное представительство и парламентское правление — очевид­ным тому примером служит в наши дни австрийский парламент. Провидение сохра­нило нашу Россию от подобного бедствия, при ее разноплеменном составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар — все­российского парламента! Да не будет.

      Указывают на Англию, но к этим указаниям можно бы, кажется, применить пословицу "Слышали звон, да не знают, где он". Социальная наука в последнее время принялась вскрывать исторические и экономические ключи, откуда истекают особливые учреждения англосаксонской и отчасти скандинавской расы, сравни­тельно с учреждениями остальных европейских народов. Англосаксонское племя, с тех пор как заявило себя в истории, и доныне отличается крепким развитием само­стоятельной личности: и в сфере политической и в экономической этому свойству англосаксонское племя обязано и устойчивостью древних своих учреждений, и крепкой организацией семейного быта и местного самоуправления, и теми несрав­ненными успехами, коих оно достигло своею энергетическою деятельностью и влиянием своим в обоих полушариях. Этой энергией личности успело оно в начале своей истории осилить чуждые норманские обычаи своих победителей и утвердить быт свой на своих началах, которые сохраняются и доныне. Существенное отличие этого быта состоит в отношении каждого гражданина к государству. Каждый привы­кает с юности сам собою держаться, сам устраивать судьбу свою и добывать себе хлеб насущный. Родители не обремены заботой об устройстве судьбы детей своих и об оставлении им наследства. Землевладельцы держатся своих имений и сами стре­мятся вести на них хозяйство и промыслы. Местное управление держится личным, сознательным по долгу, участием местных обывателей в общественном деле. Учре­ждения административные обходятся без полчища чиновников, состоящих на со­держании у государства и чающих от него обеспечения и возвышения. Вот на каком корне сами собою исторически выросли представительные учреждения свободной Англии, и вот почему ее парламент состоит из действительных представителей ме­стных интересов, тесно связанных с землею; вот почему и голос их может считаться, в достаточной мере, голосом земли и органом национальных интересов.

      Прочие народы Европы образовались и выросли совсем на ином основании, на основании общинного быта. Свойство его состоит в том, что человек не столько сам собою держится, сколько своею солидарностью с тем или другим общественным союзом, к которому принадлежит. Отсюда, с ходом общественного и государствен­ного развития слагается особливая зависимость человека от того или иного семей­ного или общественного союза, и в конце концов, от государства. Эти союзы — были в начале крепкими учреждениями — семейными, политическими, религиозными, общественными, крепко держали человека в его жизни и деятельности, и ими, в свою очередь, делалось все общественное и государственное устройство. Но эти союзы, с течением времени, или распались или утратили свое некоторое господ­ственное значение, однако люди продолжают по-прежнему искать себе опоры и уст­ройства судьбы своей и благосостояния — в семье своей, в своей корпорации, и на­конец в государственной власти (все равно, монархической или республиканской), возлагая на нее же вину своих бедствий, когда этой опоры по желанию своему не на­ходят. Словом сказать, человек стремится к одной из этих властей пристроить себя и судьбу свою. Отсюда, в таком состоянии общества, оскудение людей самостоятель­ных и независимых, людей, которые сами держатся на ногах своих и знают, куда идут, составляя в государстве силу, служащую ему опорою, и напротив того, крайнее умножение людей, которые ищут себе опоры в государстве, питаясь его соками, и не столько дают ему силы, сколько от него требуют. — Отсюда крайнее развитие в та­ких обществах, с одной стороны, чиновничества, с другой — так называемых либе­ральных профессий. Отсюда, при ослаблении в нравах самодеятельности крайнее усложнение отправлений государственной и законодательной власти, принимающей на себя заботу о многом, о чем каждый для себя должен бы заботиться. В таком со­стоянии общество мало-помалу подготовляет у себя благоприятную почву для раз­вития социализма, и привычка возлагать на государство заботу о благосостоянии всех и каждого обращается, наконец, в безумную теорию социализма государствен­ного. В таких-то условиях своего социального развития все континентальные госу­дарства с англосаксонского образца учредили у себя представительное правление, иные еще при всеобщей подаче голосов. Очевидно, что при описанном составе об­щества, и при легком отношении его к общественному делу, оно не может выделить из себя истинных, верных представителей земли и прямых ее интересов. Отсюда, пе­чальная судьба таких представительных собраний и тяжкое, безысходное положение власти правительственной, которая неразрывно с ними связана, и народа, судьбы коего от них зависят.

Что же сказать о народах славянского племени, отличающихся особливым у себя развитием общинного быта, при крайней юности своей культуры, о Румынии и о не­счастной Греции? Сюда, по истине, представительные учреждения внесли сразу раз­лагающее начало народной жизни, представляя из себя в иных случаях жалкую ка­рикатуру Запада, напоминающую басню Крылова "Мартышка и очки".

      Величайшее зло конституционного порядка состоит в образовании министер­ства на парламентских или партийных началах. Каждая политическая партия одер­жима стремлением захватить в свои руки правительственную власть, и к ней проби­рается. Глава государства уступает политической партии, составляющей большин­ство в парламенте; в таком случае министерство образуется из членов этой партии и ради удержания власти начинает борьбу с оппозицией, которая усиливается низ­вергнуть его и вступить на его место. Но если глава государства склоняется не к большинству, а к меньшинству, и из него избирает свое министерство, в таком слу­чае новое правительство распускает парламент и употребляет все усилия к тому, чтобы составить себе большинство при новых выборах и с помощью его вести борьбу с оппозицией. Сторонники министерской партии подают голос всегда за пра­вительство; им приходится во всяком случае стоять за него — не ради поддержания власти, не из-за внутреннего согласия в мнениях, но потому, что это правительство само держит членов своей партии во власти и во всех сопряженных со властью пре­имуществах, выгодах и прибылях. Вообще существенный мотив каждой партии — стоять за своих во что бы то ни стало или из-за взаимного интереса, или просто в силу того стадного инстинкта, который побуждает людей разделяться на дружины и лезть в бой стена на стену. Очевидно, что согласие в мнениях имеет в этом случае очень слабое значение, а забота об общественном благе служит прикрытием вовсе чуждых ему побуждений и инстинктов. И это называется идеалом парламентского правления. Люди обманывают себя, думая, что оно служит обеспечением свободы. Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть пар­ламента с той разницей, что в лице монарха можно представить себе единство ра­зумной воли; а в парламенте нет его, ибо здесь все зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством; но как скоро при большинстве, со­ставляемом под влиянием игры в партию, есть меньшинство, воля большинства не есть уже воля целого парламента: тем еще менее можно признать ее волею народа, здоровая масса коего не принимает никакого участия в игре партий и даже уклоня­ется от нее. Напротив того, именно нездоровая часть населения мало-помалу вво­дится в эту игру и ею развращается; ибо главный мотив этой игры есть стремление к власти и к наживе. Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемой на бумаге, параграфами и фразами конституции; начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашая свободу, ра­венство и братство — там, где нет уже места ни свободе, ни равенству. Такое со­стояние ведет неотразимо к анархии, от которой общество спасается одной лишь диктатурой, т. е. восстановлением единой воли и единой власти в правлении.

Первый образец народного, представительного правления явила новейшей Европе Англия. С половины прошлого столетия французские философы стали прославлять английские учреждения и выставлять их примером для всеобщего подражания. Но в ту пору не столько политическая свобода привлекала французские умы, сколько привлекали начала религиозной терпимости, или лучше сказать, начала безверия, бывшие тогда в моде в Англии и пущенные в обращение английскими философами того времени. Вслед за Францией, которая давала тон и нравам и литературе во всей западной интеллигенции, мода на английские учреждения распространилась по всему Европейскому материку. Между тем произошло два великих события, их коих одно утверждало эту игру, а другое чуть было совсем не поколебало ее. Возникла республика Американских Соединенных Штатов и ее учреждения, скопированные с английских (кроме королевской власти и аристократии), принялись на новой почве прочно и плодотворно. Это произвело восторг в умах, и прежде всего во Франции. С другой стороны явилась Французская республика, и скоро явила миру все гнусности, беспорядки и насилия революционного правительства. Повсюду произошел взрыв негодования и отвращения против французских и, стало быть, вообще против демо­кратических учреждений. Ненависть к революции отразилась даже на внутренней политике самого британского правительства. Чувство это начало ослабевать к 1815 году, под влиянием политических событий того времени— в умах проснулось жела­ние со свежей надеждой соединить политическую свободу с гражданским порядком в формах, подходящих к английской конституции: вошла в моду опять политическая англомания. Затем последовал ряд попыток осуществить британский идеал, сначала во Франции, потом в Испании и Португалии, потом в Голландии и Бельгии, наконец в последнее время в Германии, в Италии и в Австрии. Слабый отголосок этого дви­жения отразился и у нас в 1825 году в безумной попытке аристократов-мечтателей, не знавших ни своего народа, ни своей истории.

Любопытно проследить историю новых демократических учреждений: долго­вечны ли оказались они, каждое на своей почве, в сравнении с монархическими уч­реждениями, коих продолжение история считает рядом столетий.

Во Франции со времени введения политической свободы правительство во всей силе государственной своей власти было три раза ниспровергнуто парижской улич­ной толпой: в 1792 г., в 1830 и в 1848 году. Три раза было ниспровергнуто армией, или военной силой: в 1797 году 4 сентября (18 Фруктидора), когда большинством членов директории при содействии военной силы были уничтожены выборы, состо­явшиеся в 48 департаментах, и отправлены в ссылку 56 членов законодательных со­браний. В другой раз, в 1797 году 9 ноября (18 Брюмера) правительство ниспроверг­нуто Бонапартом и, наконец, в 1851 г. 2 декабря — другим Бонапартом, младшим. Три раза правительство было ниспровергнуто внешним нашествием неприятеля: в 1814, в 1815 и в 1870. В общем счете, с начала своих политических экспериментов по 1870 год, Франция имела 44 года свободы и 37 лет сурового диктаторства. При­том еще стоит приметить странное явление: монархи старшей Бурбонской линии, оставляя много места действию политической свободы, никогда не опирались на чистом начале новейшей демократии; напротив того, оба Наполеона, провозгласив безусловно эти начала, управляли Францией деспотически.

В Испании народное правление провозглашено было в эпоху окончательного па­дения Наполеона. Чрезвычайное собрание кортесов г утвердило в Кадисе конститу­цию, провозгласив в первой статье оной, что верховенство власти принадлежит на­ции. Фердинанд VII, вступив в Испанию чрез Францию, отменил эту конституцию и стал править самовластно. Через 6 лет генерал Риего во главе военного восстания принудил короля восстановить конституцию. В 1823 году французская армия под внушением Священного союза вступила в Испанию и восстановила Фердинанда в самовластии. Вдова его в качестве регентши для охранения прав дочери своей Иза­беллы против Дон-Карлоса" вновь приняла конституцию. Затем начинается для Ис­пании последовательный ряд мятежей и восстаний, изредка прерываемых краткими промежутками относительного спокойствия. Достаточно указать, что с 1816 года до вступления на престол Альфонса " было в Испании до 40 серьезных военных восста­ний с участием народной толпы. Говоря об Испании, нельзя не упомянуть о том чу­довищном и поучительном зрелище, которое представляют многочисленные респуб­лики Южной Америки, республики испанского происхождения и испанских нравов. Вся их история представляет непрестанную смену ожесточенной резни между на­родной толпой и войсками, прерываемую правлением деспотов, напоминающих Коммода или Калигулу. Довольно привести в пример хотя бы Боливию, где из числа 14 президентов республики тринадцать кончили свое правление насильственной смертью или ссылкой.

Начало народного или представительного правления в Германии и в Австрии не ранее 1848 года. Правда, начиная с 1815 года, поднимается глухой ропот молодой интеллигенции на Германских владетельных князей за неисполнение обещаний, данных народу в эпоху великой войны за освобождение. За немногими, мелкими ис­ключениями, в Германии не было представительных учреждений до 1847 года, когда Пруссии король учредил у себя особенную форму конституционного правления; од­нако оно не простояло и одного года. Но стоило только напору парижской уличной толпы сломить французскую хартию и низложить конституционного короля, как поднялось и в Германии уличное движение с участием войск. В Берлине, в Вене, во Франкфурте устроились национальные собрания по французскому шаблону. Едва прошел год, как правительство разогнало их военной силой. Новейшие германские и австрийские конституции все исходят от монархической власти, и еще ждут суда своего от истории.

Со всем политическим произволом и рабовладельческой системой, бо­рется только - Всемирное движение: “За мир и свободу”. Остальные бо­рются за власть. Все партии – это атрибут рабовладельческой системы. Когда политики утверждают, что они стараются на благо общества – это ложь. Никогда политик не будет работать на благо общества, ему этого не позволит рабовладельческо – индивидуалистическая система. Политики - это винтики в этой системе и если какой либо винтик выпадает, его тут же заменяют другим. Улучшить эту систему ни кому не удастся, она тысяче­летиями шлифовалась и усовершенствовалась. Эта система идеальна для управления народами. Но Всемирное движение: “За мир и свободу”,  её сломает и на её обломках воздвигнет систему Всеобщего благополучия. В которой, нуждается всё человечество. Человечество должно жить: в мире, любви и согласии.

Пишите, нам интересно ваше мнение. Знакомьте с нашей рассылкой дру­гих людей. Мой E-mail: mirotvorech1@yandex.ru Или зво­ните, мой ник mirotvorech1  в Skype , буду рад пообщаться.  Виктор Победоносцев.