Стрела НТС №145  от 10.02.2012г.

Игорь Андрушкевич

Идеологические пробеги,

подходящие к своему концу

В журналистике давно существует традиция делать годовые обзоры важнейших событий минувшего года. Иногда перечисляются десять событий, произвольно выбранных, как самые важные происшествия предыдущего года. В нашем случае, мы ограничимся кратким анализом двух современных ключевых идеологическо-политических процессов.

После того, как в конце XVIII века на Американском материке возникло первое независимое государство переселенцев, со, специально для него, написанной конституцией, в начале XIX века на всём этом материке возникло много подобных новых государств, тоже с новыми конституциями. Все эти конституции являлись в той или иной мере копиями первой такой новой конституции, установленной в США в 1789 году. С тех пор большинство из них постоянно, до сих пор, реформируются, в поисках окончательной политической стабилизации в своих странах. В Европе, после Французской революции, в том же 1789 году нашедшей своего окончательного вождя в Наполеоне Бонапарте, тоже наступила новая эра писаных, затем неоднократно реформируемых, конституций.

Когда неудачный поход Западной Европы на Россию, под водительством Наполеона, не смог установить писаную конституцию в России, таковую попытались подкинуть обманом во время восстания декабристов. Солдаты взбунтовавшихся полков тогда кричали: «Да здравствует царь Константин и царица Конституция!». Интересно, что в этом, в первом для нас, проекте конституции уже тогда фигурировало расчленение России, и даже была речь о её федерализации. Причём Пестель, один из главных лидеров декабристов, тогда заявил, что если русские крестьяне не захотят идти в такую конституцию, он их загонит в неё шпицрутенами. Через сто лет, в России, после очередной войны и красной революции (значит, уже тогда цветной!), наконец тоже начался свой период конституций.

Уже в этом XXI веке, после прокатившейся в ряде мусульманских стран волны цветных революций, в рамках «арабской весны», в них тоже стали заново писать новые конституции.

Даже в Ираке и в Афганистане, где никакой весны до сих пор не получается, таковые тоже были написаны.

В самом конце прошлого 2012 года современный глобальный мир обогатился еще одной новой демократической конституцией, в Египте. В этой стране был принят на общем всенародном референдуме текст её новой конституции, который сразу же после этого был спешно подписан её недавно выбранным новым президентом. Проект этой конституции не был подготовлен и не был обсуждён всенародно, а был разработан лишь одной из политических фракций современного Египта – т. н. «Исламским братством». На референдуме, за новую конституцию проголосовало 63,8 % из общего числа принявших участие в голосовании, составлявших 33 % всего корпуса избирателей. Значит, за проект новой конституции проголосовал 21 % избирателей, около одной пятой части избирателей.

Согласно международной печати, в современном Египте существуют три основных мировоззренческо-политических направления: исламское, либерально-лаическое и христианское коптское. Согласно разным источникам, копты представляют от 15 до 20 процентов населения страны, хотя их враги иногда снижают эту цифру до всего лишь 10 процентов. Однако, дело не в точном социологическом подсчёте разных групп населения, а в историческом капитале страны. Египет является страной с самой длинной записанной историей в мире – около 5000 лет.

От приблизительно 3000 года и до 525 года до Р. Х. Египет был практически в течение почти двух с половиной тысячелетий, с незначительными перерывами, политически независимой страной, с собственной культурой, мировоззрением и бытом. В 525 году до Р. Х. Египет был завоёван Персией, вследствие чего потерял свою политическую независимость, но сохранил свою религию, свою культуру и свое мировоззрение. В 332 году до Р. Х. Александр Македонский освободил Египет от персидского владычества и был провозглашен оракулом египетского божества Амона, в оазисе Сива, сыном этого египетского бога Амона, что практически являлось провозглашением его фараоном Египта. Александр Великий основал Александрию, новую столицу Египта, и назначил своего главнокомандующего генерала Птоломея его правителем. С этого момента в Древнем Египте начинается последний (птоломеевский) период его истории, с новой династией фараонов, начавшейся с Птоломея, продолжавшийся около трёх веков, до включения Египта в Римскую Империю, при Клеопатре и Юлии Цезаре.

Еще через три с половиной века, при императоре Константине Великом, Египет становится христианской страной, с полной свободой для всех вероисповеданий. В течение последующих трёх веков, до 638 года, Египет был культурной столицей и житницей Восточной Римской (Византийской) Империи. Египет снабжал зерном Константинополь с его областью, в то время, как Северная Африка снабжала зерном Рим и часть Италии. В Александрии находилась известная Библиотека и Университет при ней. На Первом Вселенском Соборе, состоявшемся в Никее (около Константинополя) в 325 году, представитель Александрийской Церкви, будущий александрийский патриарх Анастасий, был одним из авторов окончательного текста православного Символа Веры. Этот Собор поручил разработку Православной Пасхалии Александрийской Церкви, как самой богатой просвещёнными кадрами. На основании сохранившихся литературных свидетельств тех времён, можно судить о высоком культурном и жизненном уровнях Византийского Египта.

В седьмом веке Египет был завоёван арабами, которые со временем навязали большинству его населения свою религию и свой язык. Однако значительная часть египетского народа сохранила свою христианскую веру, свой древний язык и свое собственное имя «коптов». Если бы копты не сохранили свой язык, современная наука не смогла бы расшифровать надпись египетскими иероглифами на двуязычной стеле, найденной Шамполионом в начале XIX века.

Некоторые видные представители ислама в Египте недавно обратили внимание на тот факт, что христианские копты существовали в Египте прежде Ислама и прежде арабов.

А сами копты, через своих представителей, заявили, что они не будут считать легитимной никакую конституцию, провозглашающую исключительность Ислама в Египте и не учитывающую исторический факт существования христиан в Египте.

Посему, было бы неразумно предполагать, что копты не смогут пережить эту новую демократическую конституцию Египта. Тем более, что это не первая и не последняя такая конституция. Наоборот, сама эта конституция вряд ли будет долговечной и, во всяком случае, не сможет тягаться с дальнейшим жизненным пробегом Египта.

Встает вопрос: почему многие подобные писаные демократические конституции так нежизненны и так недолговечны?  В сложных ответах на этот вопрос нельзя обойтись без минимального анализа самого характера этих конституций, в свете их первоначального определения. В истоках политической науки, под конституцией в основном понималось определение форм и структур государственной власти и определение соотношения между этой властью и остальными элементами государства (народом, территорией и верованиями народа). Не все государства имели писаные конституции. В Риме писаных конституций никогда не было, а в Афинах их было несколько. Будучи основным законом государства, конституция, согласно Аристотелю, должна быть «соборным законом» (καθολου, «кафолу», т. е., «кафолическим», всеобщим, универсальным, Аристотель, Политика, 1292 а), то есть законом, основывающимся на политическом согласии (консенсусе) между современниками, и на нравственном согласии с традициями, унаследованными от предков.

Неустойчивость и недолговечность современных писаных конституций вытекает из их революционного характера: они навязаны государству революционным или заговорщическим меньшинством, зачастую насильно, и они претендуют разорвать связь с прошлым. Однако, формально они провозглашают свой демократический характер, для чего они вынуждены утверждать, что они были учреждены «большинством народа», теоретически понимаемого как половина голосов всех граждан, плюс один голос. Иногда это даже может соответствовать действительности, как, например, в случае конституции США. В ней указывается, что она была учреждена самим «народом США», а не его представителями. Для вступления в силу, её должно было также утвердить большинство штатов. Она отсекала формальные связи с Британской Монархией, но сохраняла свое традиционное англо-саксонское право и верования первых переселенцев.

Современные конституции этих двух условий не выполняют. Не могут же они провозглашать, что они были учреждены «всем народом» или «большинством народа», когда за них голосовала лишь «треть народа», или, как в анализируемом случае Египта, «пятая часть народа». Не говоря уже о том, что в разработке их содержания и в его обсуждении народ не принимал никакого участия. Также, они не могут претендовать на преемственность с исторической действительностью своей страны, ибо их задачей как раз и является произвольно отсечь, ампутировать часть своего собственного прошлого, даже делая вид, что оно никогда и не существовало. Значит, такие конституции не являются «настоящими демократиями», как говорит Аристотель, хотя они сами себя и называют «демократическими».

Таким образом, даже самый поверхностный анализ показывает, что сегодня в кризисе находится не сама по себе идея конституции, как основной закон в любом государстве, а современные толкования демократии и демократического большинства. В свое время, испанский философ Ортега-и-Гассет обратил внимание на то историческое обстоятельство, что все страны участницы Ялтинской конференции тогда сами себя официально и торжественно провозгласили «великими демократиями», без каких-либо оговорок или уточнений. Таким образом, заключает Ортега, понятие «демократии» стало весьма растяжимым, вплоть до того, что с тех пор все страны входящие в ООН официально считаются «демократиями», вплоть до Народной Демократической Республики Северной Кореи.

Почти одновременно, в конце прошлого года, в газетах появились также и комментарии о возможном снижении в ближайшем будущем одной из процентных ставок Центрального Банка Германии, самовольным решением руководства этого банка. В США уже давно процентные ставки их Центрального банка манипулируются произвольно и конфиденциально, сравнительно малочисленной группой лиц. В свою очередь, цены на золото ежедневно устанавливаются тоже конфиденциально и самовольно незначительным кругом лиц в Лондоне. Таким образом, несмотря на все разговоры о «рыночной экономике», цены двух основных товаров современной глобальной экономики, каковыми являются деньги и золото, не образуются и не устанавливаются на рынках, а где-то за кулисами. В свою очередь, цены на все остальные товары на мировых рынках тоже не образуются полностью свободно на рынках, ибо находятся под влиянием искусственных цен на деньги и искусственных ставок на проценты за кредиты.

В результате, два основных идеологических постулата современного глобального мирового порядка, каковыми являются демократическая власть большинства и рыночная экономика, на самом деле не соответствуют действительности, а лишь являются глобальными фикциями. Причём фикциями, которые всем известны и даже никем не скрываемы.

Получается, что эта последняя характеристика и является подлинным основным принципом современных идеологическо-политических режимов: это фарисейские режимы, которые лишь обязаны сохранять внешнюю формальную видимость скандируемых заклинаний, и не ставить открыто под сомнение свои собственные декорации, которыми они себя прикрывают.

Однако реальная действительность постоянно так или иначе эволюционирует, в то время как идеологические фикции являются безжизненными закостенелыми системами, которые неизбежно отстают от эволюции действительности. Посему, периодически необходимо эти фикции как-то приспосабливать к этой эволюционирующей действительности.

Троцкизм это понял сразу и посему уже давно провозгласил необходимость «перманентной революции». Маоизм в значительной мере следовал необходимости таких постоянных периодических потрясений. Горбачева выпустили вперёд, чтобы он провозгласил первую «перестройку». Уже после него, в Китае поняли, что нужно подвергнуть эволюции и саму идеологию, чтобы она не слишком расходилась с действительностью. Возможно, что это было облегчено наличием в Китае некоторых остатков учений Конфуция.

На северо-атлантическом Западе тоже несомненно столкнулись с этими проблемами. Может быть поэтому, в некоторых его кругах, можно наблюдать частичное и подспудное возрождение некоторых идей троцкизма, иногда даже под прикрытием «нео-консервативных» вывесок. Ведь, периодические и циклические экономические кризисы тоже свидетельствуют о каких-то противоречиях в глобальной системе Запада.

Однако, как учит Н. Д. Кондратьев, для подлинного преодоления противоречий и циклических кризисов, необходимы реальные нововведения, а не только «перестройки», как в басне Крылова. В Китае, по-видимому, ищут эти нововведения. У них есть свой Конфуций.

Россия тоже должна будет вступить на свои пути нововведений, несмотря на все попытки не допустить этого. Слишком уж велика зависть и даже нелюбовь, по отношению к России.

У России тоже есть свои проекты нововведений. В том числе и проекты, зародившиеся в нашем Русском Зарубежье, в частности проекты И. А. Ильина и проекты плеяды евразийцев.

Проекты, действительно перспективные, ибо сегодня спонтанно подхваченные в России.

Игорь Андрушкевич

Буэнос-Айрес

Источник: Кадетское письмо №78.

От редакции: По поводу перспективности проектов плеяды евразийцев (того же Дугина), можно поспорить. Их (евразийцев) единственным нынешним занятием, если отбросить туманные рассуждения, является словословие в адрес Сталина и нагнетание антизападной истерии.

*************** 

Григорий Померанц

А. Б. Зубов. История религий

Встреча с прошлым—вечным

А. Б. Зубов. История религий. Книга первая. Доисторические и внеисторические религии. — М.: Планета детей, 1997.

Всякая религия неразрешимая задача для ума, задача причастия духу, который не вмещается в букву предания. Об этом сказано много раз — от апостола Павла до святого нашего века Силуана: “То, что написано Святым Духом, может быть прочитано только Святым Духом”. Тем более трудно прочесть то, что и не написано, а оставило таинственные знаки на камнях и костях. История доисторических религий писалась каждым ученым по-своему. Книга Андрея Зубова — одна из первых в нашей стране серьезных попыток отбросить ложные конструкции, основанные на невысказанных, но подразумеваемых тезисах: 1) никаких зачатков религиозного чувства у животных не было; 2) не было этого чувства и у первых людей; 3) никаких духов на самом деле нет; 4) представления о мире духов сложились в результате ряда ошибок неразвитого ума (или в истерическом состоянии, или вследствие галлюцинаций). А. Зубов убедительно показывает, что известные нам религии внеисторических (бесписьменных) племен не сводятся ни к ошибкам, ни к болезненным состояниям сознания, и нет основания предполагать это в древнем и новом каменном веке.

Невозможно доказать (но невозможно и опровергнуть), что на самых ранних ступенях сапиентизации возникало чувство тайны, которую “изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно”. Неандерталец не был так красноречив, как Григорий Богослов (который цитируется на с. 120), он не мог бы говорить о “таинственном прикосновении мирам иным” (Достоевский), но он чувствовал трепет тайны, быть может, больше, чем наши современники. Немного забегая вперед, скажу, что книга дает ряд примеров превосходства примитивной целостности над изощренностью, грозящей развалом и хаосом. Увы! развитие — это история потерь, а не только приобретений; и духовному богатству пещерных живописцев, а потом создателей циклопических каменных сооружений можно позавидовать. Автор несколько раз подчеркивает огромную духовную энергию создателей, первооткрывателей новых форм религиозной жизни.

Смелость воображения иногда подводит Андрея Зубова и заставляет угадывать в нижнем палеолите черты религии, сложившейся, скорее всего, значительно позже. Но он не слишком злоупотребляет догадками. Пафос книги — скорее в открытых вопросах, в указаниях на повороты предыстории, не объяснимые ни из развития материальной культуры (из которой еще недавно все так прекрасно выводилось), ни из других причин.

Такие необъяснимые повороты были и в период, от которого остались многочисленные письменные свидетельства. Никто не может объяснить, почему философия не родилась раньше (или позже). Почему демократические города Средиземноморья, кастовая Индия и воюющие обломки империи Чжоу одновременно стали создавать философские концепции? Я натолкнулся на этот вопрос, держу его в уме десятки лет и нашел только признание Ясперса, что наука либо молчит о начале “осевого” времени, либо высказывает явно слабые и недостаточные суждения. Книга А. Зубова позволяет увидеть целую цепь подобных внезапных поворотов. Можно их просто оставить необъяснимыми. Можно предположить ряд каких-то волн космических? или идущих из Целостности Вечности? волн, воспринятых людьми в меру своего понимания, большею частью вкривь и вкось — и все же воспринятых. Мы никогда не сможем достоверно узнать, что заставило обитателей Европы, за несколько тысяч лет до Египта, громоздить каменные глыбы. Какие понятия сложились в головах, руководивших постройками? Мы можем только догадываться, почему люди, еще до перехода к земледелию, начали оседлую жизнь; почему живопись верхнего палеолита сменил геометрический орнамент. Видимо, какие-то озарения были и оказывали влияние на сотни и тысячи лет. А потом их сменяли другие проблески внутреннего света и другие идеи.

Хочется спорить только с одной теорией, которую я считаю издержкою полемики. Критикуя ученых, без оговорок переносивших уродливые обычаи современных племен в палеолит, А. Зубов резко сужает возможность пользоваться данными этнографии. Он убежден, что современные бесписьменные народы сделали шаг назад сравнительно с кроманьонцами. Они перестали чувствовать высшую духовную волю, отдались духам стихий; колдовство вытеснило у них благоговение и веру, и это вырождение привело к людоедству, человеческим жертвоприношениям и общему нравственному упадку, а потому и к отсталости. Я не думаю, что все племена подходят под этот шаблон.

Леви-Строс писал, что веер культур в пространстве не менее широк, чем веер эпох во времени. До наших дней дожила не одна великая цивилизация, христианская, а целых четыре: рядом с Западом — мир ислама, индуистско-буддийский мир Южной Азии и конфуцианско-буддийский Дальний Восток. Еще больше разнообразие племенных культур. Заключать их в общие скобки так же немыслимо, как, допустим, Китай, Индию, Саудовскую Аравию и Францию. Среди племенных культур есть грубые и тонкие, есть народности, легко вступающие на путь модернизации — и те, кто отказываются от современности. Есть легко переходящие к монотеизму и решительно не принимающие его. Нет нигде только тех готовых форм религии, которые сложились позже, когда возросла сила зла и в противовес ей сильнее и чище стал порыв к добру. В обществе аборигенов Австралии такой порыв еще не был нужен, оно и так достаточно уравновешенно. Практическая нравственность не отделилась от записанной в книги, дети, пройдя через обряды инициации, следуют своим родителям. Только рядом с Калигулой и Нероном стал необходим Христос: “не к здоровым приходит врач, а к больным”. И в Индии, по словам Кришны, Бог воплощается только тогда, когда порок достигает крайних пределов.

Из моих размышлений следует, что среди неандертальцев и кроманьонцев можно угадывать зачатки будущих форм высокой религии, но не более того, и притом неизвестно, какие именно формы складывались: в духе монотеизма, победившего в Римской империи, или в духе верований индийцев и китайцев, для которых образ Бога-Отца менее значим. Неясен и характер инициаторов религиозных сдвигов. Это, может быть, нечто совершенно своеобразное и впоследствии сходящее на нет (см. ниже).

Мне кажется, нет оснований говорить о вырождении аборигенов Австралии. Думаю по-старинке, что они остановились в развитии из-за географической изоляции (несмотря на очень глубокие представления о вечности). Изоляция повсюду приводит к застою. Я думаю также, что и аборигены Америки всего лишь отстали на несколько тысяч лет, и доколумбовы государства Центральной и Южной Америки — стадиальная аналогия некоторых архаических государств Старого Света. Стадиально они выше кроманьонцев, хотя вряд ли нравственнее.

Здесь необходимо отступление в сторону. Я не вижу прямой связи между этической религией и переходом к цивилизации. Связь есть, но очень не простая. Древние греки потеряли веру в Бога-Отца, но это не помешало им построить Парфенон и создать философию. Другое дело, что империя (эллинистическая и римская) в конце концов не обошлась без мировой религии. И в Китае сходные сдвиги произошли после Цинь Шихуанди, воплощенного демона, попиравшего раннеисторическую духовность и нравственность с яростью, достойной Иосифа Сталина. Спор между императором и галилеянином длится по сей день, и то один, то другой берет верх. Очень многие “прогрессивные” перевороты в истории связаны с убыванием Бога (с “затмением Бога”, по словам Бубера) и ростом демонических сил; не у отсталых народов, а как раз у самых передовых — в известные периоды их истории, пока угроза полного нравственного развала не толкнет к покаянию.

 Мировые религии приходят не непосредственно вслед племенным, а после имперского смешения племен и расшатывания племенных норм, сами же по себе племенные нормы бывают достаточно суровы. А. Зубов считает причиной упадка и застоя расшатанность брачных правил. Но у австралийцев эти правила (очень сложные и трудноисполнимые) соблюдаются неукоснительно. Можно вспомнить и такой курьезный факт: аборигены островов Фиджи запирают девушек, достигших зрелости, в клетки и поскорее выдают замуж. Это не сделало духовную жизнь богаче и глубже.

Автор подчеркивает распущенность нравов арабских племен, ссылаясь на одного поэта — Имр уль Кайса. Однако джахилийская (доисламская) поэзия богата оттенками. Была гедонистическая линия, и была традиция узритов, воспевавших сердечное чувство, сильное, как смерть (их вспоминает Гейне в стихотворении, положенном на музыку Чайковским: “Полюбив, мы умираем”). К традиции узритов примкнули поэты-суфии, а суфийская поэзия — высший взлет мусульманской мистики. Сходным путем шла мистика библейская, примыкая к “Песне песней”, и индийская поэзия бхакти, традиции которой живы по сей день. Можно понять причины морального пафоса: автор восстает против современной сексуальной распущенности и отбрасывает свое негодование в прошлое. Но кроме выбора между гаремом и борделем была еще любовь Тристана и Изольды, не уложившаяся в букву брачных норм. Упор на букву — противовес хаосу страстей, и в этом смысле — относительное благо, но далеко не абсолютное! Проводником Данте по раю стала Беатриче, а не законная жена — Джемма Донати.

Я возвращаюсь к мысли, что веер культур, соседствующих друг с другом, очень широк, и даже внутри одной культуры можно найти факты, годные для подтверждения разных концепций. Это бросается в глаза в разделе о шаманизме. Раздел видимо разросся под давлением нового интересного материала и нарушает пропорции книги; но хочется поблагодарить автора за этот недостаток стройности. С интересом читаешь, что духи, которых шаманы вызывают, — не злые и не добрые; это духи стихий. Подобно стихийным человеческим характерам — могут рассердиться, отомстить, пошалить, но могут и помочь. Камлание делает их помощниками, лечит больных и радует всех собравшихся ярким праздничным зрелищем, своего рода театром одного актера.

Это, однако, не все. Несколько поколений, увлекшись камланием, не заметили еще одно важное лицо в духовной жизни “шаманистов”. Я, например, впервые прочел в книге Зубова о тудинах. “У канайцев, ульчей, нганасан, а возможно, и среди иных практикующих шаманство народов существует <...> еще одна категория лиц, касающаяся мира духов и действующая в нем. Это — ясновидцы”. Тудины никогда не шаманят, у них, по убеждению самих шаманистов, нет духов-помощников аями, но тудины способны предвидеть будущее, указывать источник беды или болезни, следовать умным зрением за шаманом в его духовных странствиях (и исправлять его ошибки. — Г. П.). Тудины лечат больных, по общему убеждению, лучше, чем шаманы, к ним прибегает община как к мировым судьям и посредникам в тяжбах <...> Эти люди пользуются среди соплеменников большим почетом и огромным авторитетом. <...> Примечательно, что, по убеждению нанайцев, тудины получают свои знания и силы исключительно от небесных духов высших сфер. Посредником между тудинами и небесными духами является их этугдэ — личный дух человека, которого знакомые с христианством нанайские старики называют “ангелом-хранителем”, сопутствующим человеку от рождения. Когда у человека есть этугдэ и особенно когда он “большой”, то есть сильный, ему, этому счастливому обладателю этугдэ, нечего бояться. Ни в тайге, ни в селении злые духи не смеют приближаться к обладателю мощного этугдэ. А если они приблизятся, этугдэ, “как собака”, бросится на них и отгонит. О любой опасности этугдэ, совсем как демон Сократа, сообщает на ухо своему обладателю...”

Автор предполагает, что “у некоторых неписьменных народов сохранилась под названием тудинов, исачила, сэвэндана <...> категория лиц, которые когда-то являлись пророками, то есть сообщали племени волю Бога-Творца, (переданную им) через послушных Ему духов. <...> Не случайно тудины, если не контролируют они шаманское камлание, действуют исключительно днем, шаманы же камлают только в темное время суток. Хотя тудины иногда и страдают эпилепсией, но специфической шаманской болезни они не знают, никаких посвящений не проходят, особой одежды не носят, никаких особых предметов не используют. Они как бы свободны от власти духов”.

Если искать аналогий тудина в более развитых обществах, то это князь Мышкин: никаких посвящений не проходил, особой одежды не носил, никаких особых предметов не использует, а просто видит настоящее и будущее. В Петербурге князь был затравлен и доведен до безумия за несколько месяцев; а в тайге тудины живут и здравствуют. Их природная благодать никого не ставит в тупик, не требует объяснений. Это достаточно частый факт. Мышкин один на несколько сот тысяч жителей, а тудины чуть ли не в каждом селении, и все их понимают. Рядовые нанайцы обладают даром, высоко ценимым в православной аскезе: они различают духов и не называют тудинов идиотами. Между тем русское общество за сто с лишним лет так и не поняло, что такое князь Мышкин. Для одних — высший религиозный тип, прямое подобие Христу, и гибель Мышкина — отсылка к распятию. Для других — тип вовсе не религиозный: ни разу даже к исповеди не сходил и на окормление чад не рукоположен. С точки зрения Т. Касаткиной, гибель Мышкина — это крах безрелигиозного гуманизма. Мне кажется, что аналогия между Мышкиным и тудинами позволяет реконструировать образ доисторического и внеисторического праведника, носителя благодати до и вне конфессий.

Возникает в уме картина, близкая к “Сну смешного человека” (разумеется, без фантастических преувеличений этого сна), — картина некоторых бесписьменных обществ, не нуждающихся ни в каких позднейших улучшениях; они и без того гармоничны, благодаря большой частотности праведников-ясновидцев, поддерживающих общественную нравственность одним своим присутствием. К сожалению, число праведников в дальнейшем катастрофически убывает; по талмудической легенде, их остается всегда 36, ни одного больше, да и те незаметные, никем не признанные. Сравнение не в пользу письменных цивилизаций с их духовными взлетами, едва-едва уравновешивающими демонические бездны.

Думаю, что именно из тудинов впоследствии, в борьбе с упадком, сложились пророки, святые и бодисатвы, такие же чуждые среди нас, как Мышкин — в обществе Епанчиных и Тоцких. Хотелось бы, чтобы во втором издании книги (если оно будет) этот первоначальный и в то же время новый тип религиозности был полнее обрисован.

Григорий Померанц

Источник: http://magazines.russ.ru/znamia/1999/1/nab6.html

От редакции:

  - Распространяйте наши материалы в своем окружении;

- Читайте ж. «Посев»  на   http://www.posev.ru/    и  http://nts-rs.ru/

- Подпишитесь на нашу рассылку (Стрелы НТС), для чего перейдите по ссылке   

http://subscribe.ru/catalog/state.politics.dlachlenovidruz