Стрела НТС №76  от 26.12.2010г.

Рената Гальцева

РОССИЯ ПЕРЕД ЛИЦОМ НОВОЙ ТОТАЛЬНОЙ ИДЕОЛОГИИ

Несмотря на популярность среди западных интеллектуалов идей марксизма, в их среде с периодической регулярностью провозглашалось наступление близкого "конца идеологий" (что было связано со страхом перед реальной конфронтацией двух систем и чисто человеческой: жаждой обрести уверенность в завтрашнем дне). Парадоксально, что предсказания эти слышались накануне идеологических столкновений и прямых сражений. Так Карл Мангейм описал проект самоупразднения идеологий незадолго до начала 2-ой мировой войны. А после нее так же невпопад выступила группа американских и европейских эксмарксистов, объединявшихся вокруг нью-йоркского журнала "Партизан ревью", лондонского "Энкаунтер" и берлинского "Конгресса за свободу культуры". Это – Э. Шиллз, Д. Белл, Р. Арон, М. Ласки, А. Кёстлер и другие. Свое разочарование в марксизме это, по характеристике Белла, "поколение дважды рожденных" приняло за свертывание всякой идеологии и встречно разработало совсем мирный эквивалент исторического материализма в виде "теории конвергенции".

      Не успели они обнародовать наступление эры идейной бесконфликтности, как стали появляться новые и "новые" левые. 60-е годы оказались следующим, пост-марксистским, этапом наступления на капитализм радикальных движений.

Однако не в этих движениях – молодежном, женском, черном, зелёном – была собака зарыта. Все они как частичные освободительные идеологии лишь поставляли материал той самой тотальной идеологии, которая скрывалась как раз под покровом отказа от идей вообще и постепенно набирала силу, начиная с послевоенного десятилетия. Именно под крики о тоталитарной опасности, будто бы исходящей от всякой большой идеи, или, что тоже, - от истины, и вызревала новая, быть может, самая тотальная идеология.  "Только не говорите нам об истине", - ставил точку в этом вопросе Мангейм. Истина здесь состояла в том, что никакой истины нет.

Налицо парадокс: свержение всякой идеи во имя свободной от ее гнета личности, культ свободы как сущностного права человека, этот, вроде бы, самый неидеологичный из всех возможных культов, и вдруг – источник новой тоталитарности?! Однако это так, и вслед за Шигалевым из романа "Бесы" я могу повторить, что, "...выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом".

Вдумаемся в последствия культа свободы. Ведь свобода может стать ведущим стимулом в обстановке, что называется, "политического гнета" как это было при советском, коммунистическом режиме: заключенному позволительно сосредоточиваться на мысли о воле; гражданину подобает волноваться за судьбы свободы в его стране и, в конце концов, бороться за нее. Но, когда "оковы тяжкие падут, темницы рухнут", и человек окажется на воле, можно ожидать, что мысль его озаботится содержательным предметом, ради которого он этой свободы добивался. Ибо по сути своей свобода – не цель, а средство.

Что же мы наблюдаем? С тех пор, как Западом овладевает идея безыдейности во имя гуманизма, импульс освобождения начинает переливаться через границы политического пространства в сферы культуры и морали. Подобно герою Чарли Чаплина, жертве тейлоризма, который, выбежав на улицу продолжает манипулировать клещами, откручивая только уже не гайки на конвейере, а пуговицы на одежде прохожих, – нынешние диссиденты освобождают человека не от оков, а от опор. Свобода как мотив всех помыслов и действий теряет свое адекватное содержание и превращается в ненасытного Молоха и в дамоклов меч.

Экспансия самодвижущейся идеи - первый признак, что мы имеем дело с тотальной идеологией, которой всегда требуется не меньше, чем весь мир. Войдите в ее положение: на чем утверждаться ей при отвоеванных уже политических свободах, как не завоевывая новые и новые территории – духа?!

О сокращении политической составляющей и расширении антикультурной сегодня свидетельствуют улицы европейских городов. Где раньше проходили демонстрации пацифистов, нацистов, или, наоборот, защитников нацменьшинств (антифашисты - особая статья), ныне все больше разгуливают нетрадиционно ориентированные, "в прошлом угнетенные", а ныне диктующие свои условия совсем иные меньшинства. При всей аномальности самих требований легализации извращенцев, я не боюсь этого слова, их это вовсе не удовлетворяет и они уже претендуют на привилегированное положение в обществе, шумно и наглядно пропагандируя превосходство своей специфики. А у общества, куда внедрена религия "прав и свобод человека", нет аргументов, чтобы защититься от агрессивной аномалии.

По сравнению с левыми движениями 60-х новая освободительная идея – это уже не та факультативная левизна, направленная на отдельные перемены в общественном порядке, а универсальная идеология, устремленная на коренной переворот в человеческом типе и в общежитии рода человеческого. Хотя, попутно заметим, левизна в своем метафизическом корне всегда метит в совершение этого глобального переворота.

Идеология освобождения очень скоро превращается в идеологию рассвобождения или даже раскрепощения, т.е. освобождения от тех скреп и опор, оснований и норм, на которых до сих пор держалось и общественное и личное бытие, и в течение двух тысячелетий восходила и утверждалась европейская цивилизация. С этой точки зрения идеологема абсолютной свободы внедряет культуру безоснόвной аномальности и работает над развоплощением образа человека.

Такого низменного идеала, говоря устаревшим языком, человечество ещё не изобретало. Оба варианта "нового человека", формируемого двумя предшествующими тотальными идеологиями, по критерию инаковости ему в подмётки не годятся. Даже "белокурая бестия" при всем культивировании в ней животного начала и природной стихии всё же несет на себе некий сверхчеловеческий отблеск. А уж что касается "строителя коммунизма", то его моральный кодекс вообще мало расходится с общечеловеческой моралью и не чужд классических идеалов человеческого достоинства и самопожертвования. В крайнем случае это был героический люцеферизм, но никак еще не разлагающееся ариманство (Люцифер и Ариман – два образа абсолютного адского зла). Отбросив идеологический антураж, мы найдем в образах этих "строителей" замечательных представителей человеческой природы.

В то время, как тип, неуклонно формируемый идейной стратегией "прав и свобод", – это в своем финале, существо, претерпевшее коренную дегуманизацию, ибо освободившись от стесняющих его смыслов и истин, которые возвышали его над животным миром, оно не становится невинным в своем физиологическом существовании созданием, но приближается к некоему химерическому зверо-человеку, склонному к кровожадности и маниакальности по части 7-ой заповеди (Не прелюбодействуй).

Но как противостоять такому ходу дел? Ведь даже говорить о хорошем тоне стало тоном дурным, о приличиях - неприлично, о непристойности – невозможно. Все это изгоняется как атавизмы запретительного сознания и обскурантизма (мракобесия). Выработался хитроумный прием адаптации реципиента: когда проворный фактотум нового этоса (доверенное лицо новой этики, новых нравов) чувствует, что ваша недоперевоспитанная, старая чувственность не выдержит некоторых демонстративных откровенностей, он пускает в ход такой резон, как нехватка "профессиональности"; он внушает, что ваша оторопь – следствие всего лишь "непрофессионализма" или (вариант) "недостатка талантливости" у автора отталкивающего опуса. А в остальном, верной дорогой идёте, товарищи! И вот вполне благопристойный, с сединами в волосах писатель, втянутый в популяризацию набоковской "Лолиты", уже убеждает нас, что роман солидного мужчины с девочкой – это "не хорошо и не плохо"; у более продвинутого его коллеги это уже – "хорошо".

В ходе триумфального шествия безграничных прав и свобод в США выработался кодекс, получивший название "Political correctness"; содержащий суровую регламентацию поведения и мышления, сочетающую аномальную свободу с неестественными запретами: в Нью-Йорке, к примеру, издан закон (со следами победившего феминизма), разрешающий женщинам находится в метро в обнаженном до пояса виде, но при этом запрещающий под страхом строгих репрессий поднимать глаза на подобную пассажирку. Ни при каком брежневизме нам не снился такой тоталитарный заповедник, известный только из антиутопий.

* * *

Россия вступила на этот путь несколькими десятилетиями позже Запада. Первые робкие ростки деидеологизации пробивались еще в подсоветской образованской среде в виде так называемого "диалогизма" или непритязательного ещё плюрализма. Но на правах хозяйки идеология "прав и свобод" стала вселяться в звучащее, звенящее, учащее пространство России вместе с освобождением ее из-под диктата предыдущей идеологии, т.е. как раз, когда с реальными правами и свободами положение в корне изменилось.

К великому нашему изумлению известные правозащитники, воевавшие с коммунистическим режимом и ратовавшие за освобождение подавляемой им личности, вовсе не изменили своей диссидентской методе перед лицом поверженного врага и не перековали свои мечи на орала. Казалось бы, "миг вожделенный настал", принимайтесь за работу в освобожденной России. Но нет, на следующий же день после торжества нашей свободы и национального единства, 22 августа 91-го года, из уст распорядителей правозащитного движения раздались угрозы о разрыве отношений по адресу нового руководства страны и конкретно первого ее лица, одержавшего победу над режимом. Что же случилось за один день? А то, что Президент в своей речи произнес слова: "Я верю, что Россия возродится!"; что была возвращена российская символика, казалось бы, так естественно заменившая коммунистическую; и что отзвучала панихида по павшим защитникам Белого дома. Стало понятно, что правозащитных вождей Россия не устраивает; им нужна страна с другими чертами лица, верованиями, традициями, точнее, с отсутствием таковых. За антисоветскими настроениями вскрылись антироссийские, более глубокие как связанные с более укорененными содержаниями. Правозащитники остались диссидентами, но уже не по отношению к политическому режиму несвободы, который был демонтирован, а по отношению к своей российской ойкумене. (Разумеется, речь идет о тех, кто занимался политическими выступлениями, обличая общее положение в стране и рассчитывая на реакцию Запада, а не только и не столько – защитой конкретных лиц, потерпевших от беззакония.) В центре их внимания оказывалось теперь не состояние личности, ущемляемой тоталитарным строем, – его уже не было, – а состояние нелюбимого Российского, только-только встающего на ноги или даже только поднимающего голову государства, – с точки зрения того, не слишком ли оно крепчает, т.е. выздоравливает.

Между тем, новая Россия ждала диссидентов – и высланных, и уехавших, и тутошних. В. Буковскому предлагали баллотироваться на пост Московского мэра. Но он, как и другие знаменитые фигуры нашего резистанса (антикоммунистического сопротивления) включились в дело, чтобы не собирать камни, а дальше их разбрасывать.

Можно ли героическую личность Владимира Буковского, по складу своему столь близкого к нынешнему нашему президенту (имелся ввиду Путин), представить на этом посту? Оба “супермена”, проявившие поразительную волю в своем движении к цели, оба романтика в выборе этой цели, независимо от разнородности избираемого.

Почему же не Буковского – героя сопротивления, а Путина-“Штирлица” можно представить на месте главы страны? Потому что у второго есть общая государственная идея, а у первого ее нет. А только: права, права, права! Да и это только слова, слова, слова!

В неукротимых оппонентах российского бытия мы легко опознаём старого знакомого, как феникс из пепла возродившийся "орден" радикальной интеллигенции с характерными чертами: отщепенством от русской истории и русского государства, атеизмом, материализмом, утопизмом. Все эти черты сегодняшняя прогрессивная интеллигенция сохранила от юности своей. Хотя налицо и метаморфозы. К ним явно относятся произошедший в последние годы отказ от суровых нравственных требований к себе и утрата идеалистического романтизма. Противоречие, которым страдал прежний "орден" – между теоретически провозглашаемым нигилизмом и практической моральностью – отпало за непопулярностью самой этой дидактической категории - т.е. морали, стесняющей волеизъявление индивида. Конечно же, в связи с эскалацией в наше время идеи "прав человека" появилась неведомая для старой интеллигентской гвардии, в качестве, итоговой, установка на свершение не социально-политической, а культурно-антропологической революции. При том, что последняя цель в отличие от первой никак не сформулирована и по-видимому остается на подсознательном уровне.

Я убеждена, что за политическим фрондерством бывших правозащитников таится гораздо более роковое, духовное противодействие; что причина, почему Россия стала мишенью всей прогрессивной общественности – это ее глубинная неподатливость святыням индивидуализма и политкорректности, – пусть хотя бы вследствие ее традиционной "подмороженности" (по терминологии К. Леонтьева). В глазах всех трубадуров "прав и свобод" Россия – "это нечто непонятное, чуждое, большое" (определение одного западногерманского политолога), лежит камнем на маршруте прогрессивной ментальности; она образует дыру в идеологии политкорректности, как Сербия в натовском европейском ковре.

Иначе говоря, идиосинкразия (болезненная реакция на раздражитель) к России в качестве духовно инакового феномена и вызывает политическую травлю; нежелательность ее стилизуется под политическую неприемлемость.

Но вправду, чем же новая Россия провинилась? Революция, вернее контрреволюция 91-го года была пан-бархатной; суверенности берите, сколько хотите; свобода слова и организаций беспрецедентная; ракеты демонтируются; дружелюбие к Западу беспредельное. Переход России, оплота коммунистического лагеря, в демократическое состояние должен был бы изумить свободный мир?! Мы ждали, что, когда рухнет "железный занавес", то откроется "небо в алмазах", но за ним открылась пустота. Братьев по свободе, которых мы собирались встречать у входа в новый мир, не оказалось.

Что касается отношения к нам Запада. Конечно, приход новой державы в мировое сообщество, при всех теперешних ее заслугах, может быть воспринят там амбивалентно (противоположно, двояко). Вспоминается фраза о Германии из старого учебника по новейшей истории, которую перефразирую: "Россия пришла к столу явств, когда все места были уже заняты". Одна только проблема рынков сбыта ставит Россию в положение непрошенного гостя. А геополитические интересы США? Они, как видим, собрались держать Россию в некоем коридоре, чтобы дело не доходило до хаоса, но не шло с особым успехом, короче – без надежд на положение ведущей мировой державы. Однако ведь не меньше мотивов для установления отношений добрососедского свойства: расширение инвестиционного поля для капитала, экономическая заинтересованность в прокладке нефтепроводов: еще важнее – нераспространение ядерного оружия, установление антитеррористического фронта и прежде всего избавление от тягот конфронтации (выгодной лишь военно-промышленному комплексу). И совершенно невозможно объяснить, почему Россия собрала над своей головой тучи, якобы, всемирной вражды, – если не осознать, что затравщиками этой вражды выступают те же пропагандисты новой идеологии, выдающие свою неприязнь к стране за возмущение всего западного истеблишмента (хотя и среди правительственных кругов там есть воспитанники диссидентства, например Кондолиса Paйc). Однако при всей затравленности западных правительств со стороны "независимых" СМИ, этих цитаделей нового просветительства, (вы заметили, что у нас Агитпроп с 4-ой кнопки телевидения сменил девиз: "Новости – наша профессия" на "Свобода – наша профессия"?), так вот при всем давлении на западный официоз со стороны организованного общественного мнения невозможно не заметить разноречия между отношением правительственных, не говорю уже деловых, кругов, с одной стороны, и – профессиональных либералов – с другой.

Не удержусь от совсем свежей иллюстрации подобного контраста между откликами на парижский визит Путина в торгово-промышленной газете Handebllatt и  в общеинтеллигентской Franfurter Allgemeine – они противоположны. Таковая разноголосица сторон на Западе повсеместна. Отечественные "правозащитники", будь они из-за океана или из пределов Садового кольца, по отношению к российским властям, а теперь и к народу начинают действовать по образцу большевиков. Как и те, они стремятся внести сознательность в стихийное движение и призывают население к проведению демонстраций протестов в поддержку свободы слова, которую подавляет чекистский президент. Но так как движения нет, и люди думают вообще по-другому, то с отчаяния нынешние агитаторы приступают к обличению народа в "рабской безмолвности". Но они даже перекрывают коммунистов: оказывается электорат (т.е. всё население) это вообще не общество (которому положено быть "структурированным", а неизвестно что и потому считаться с мнением такого "электората" нечего. Так интеллектуальная элита правозащитничества, которую никто не выбирал, третирует право и демократические азы, презирая законное волеизъявление народа.

Народ хочет порядка, интеллигенция – свободы.

В российском обществе сегодня раскол, dissidence, в котором коммунисты уже не играют существенной роли: по одну сторону находится молчаливое большинство, т.е. народ, Федеральная власть и Церковь; по другую – соответственно, "орден" прогрессивной интеллигенции, бόльшая часть СМИ, это пересекающиеся множества, далее "мировое общественное мнение", то есть те же передовые интеллектуалы, занявшие масс-медиа только за рубежом, и, наконец, магнаты-олигархи, воюющие с властью за положение государства в государстве.

Встреча России, только что освободившейся от одной тоталитарной идеи, с диковинной религией новейшего либерализма влечёт за собой самые печальные последствия. Русский человек, при всём его неблагообразии, привык всё же к нормальному положению вещей, а именно к тому, что государство должно отстаивать не одни только индивидуальные особенности, а легальная культура должна подниматься над эмпирикой жизни, быть сферой должного, высоких образцов и морально-эстетических норм, – этот человек обескуражен и деморализован, почти внезапно открывшейся картиной культурной клоаки на месте святе. И это – одна из причин провала репутации демократии в народе, при том, что демократия и мифологема "прав и свобод" – совсем разные вещи.

С другой стороны, осуждение всякого действия (или бездействия) нашей власти, а то и прямого ее поношения в режиме нон-стоп большинством медийных средств, не могут не подрывать у аудитории, т.е. всего населения, веру в возрождение своей страны.

Каков же вывод? Если мы, относящие себя к "радетялям российских интересов", как язвительно именуют хозяева общественного мнения тех, кто не плывёт по течению, не можем сейчас освободиться от нового диктата, то осознать источник наших бед мы должны.

 "Посев", 1-2001

Послесловие редакции

С чего начинается демократия

«Вначале гражданин - потом гражданственность».

Петр Столыпин.

Дикарям бессмысленно предостав­лять демократические процедуры. Ничего не по­лучится, кроме вреда. Гражданское общество должно строиться снизу, с самого фундамента. Люди должны самоорганизовываться по месту жительства (местное самоуправление, начиная с подъезда) и по месту рабо­ты (профсоюзы, студенческие корпорации, ассоциации врачей и т. д.). Какая может быть политическая активность, если одним росчерком пера или телефонным звонком человека мож­но оставить без работы и куска хлеба. Для активности надо всё же чувствовать за своей спиной какую-то силу (родственников, друзей, единомышленников, подельни­ков, подлинный профсоюз и т.д.).  А чтобы возникали центры кристал­лизации гражданского общества, политическая публика должна просвещать народ, а не призывать к политичес­ким акциям невежественную толпу. На моей кухне через кабельное ТВ уже второй год бубнит вроде бы самое либеральное СМИ России – «Эхо Москвы». Так вот я могу констатировать, что ни разу не слышал там разговора о проблемах создания  подлинных профсоюзов или о создании местного самоуправления. Даже слов таких не слышал (за два года).  Всё какой-то бесконечный треп о коррупции, о зловредном Кремле, о жадности олигархов, о подлости милиции, о несправедливости вокруг нас. И вот «Эхо Москвы» (да и другие СМИ) мне, миллионам таких, как я, это рассказывают. А зачем мне это знать?  Ну был бы я Ген. Прокурором – выписал бы ордер на арест правящей элиты. Был бы командующим Штурмовой армией – двинул бы ее на Москву. А так что я (и сотни тысяч других слушателей) должен делать?  Ей Богу, наслушавшись «Эха Москвы» хочется либо повеситься, либо напиться, либо что-нибудь взорвать, либо эмигрировать. Может быть это и есть цель российских СМИ?  Рассказывали бы нам о положительном опыте формирования структур гражданского опыта, о проблемах на этом пути и методах их преодоления. Но об этом - ни слова.  Вместо надежды и морального подъема, в наших душах сеют панику, уныние и опустошенность.

Боль­шое начинается с малого, со своей семьи, с бригады, с подъезда, а не со смены кремлевского фюрера, каким бы плохим он ни был.

Я по своей работе и общественной деятельности постоянно контактирую с рабочими, врачами, медсёстрами, иногда с учителями. Являюсь свидетелем разговоров в их среде. Так вот, могу констатировать, что за многие годы я не слы­шал ни одного разговора о том, как создать подлинный профсоюз и защитить свои насущные права. Говорят о чём угодно, но только не об этом. Строго говоря, бы­ли разговоры и об этом, но все эти разговоры я же и спровоцировал. Причём как только я прекращал педа­лировать эту тему, разговор моментально переходил на другую тему. Приведу типичный пример. Как то раз в течении четверти часа  ремонтировал прибор на стенде сталеваров, а рядом сидела брига­да - пять человек, пила чай и обсуждала жизнь: кто сколько украл у народа, кто кого унизил в милиции и т. д. Факты, факты, факты и ни одного слова, даже на­мека на тему, что же делать, как бороться со злом, ко­му хотя бы плечо подставить в этой борьбе. Это рабочие. То же самое можно сказать и о врачах, учителях, чиновниках, да и о предпринимателях. Может быть они и ушли в своем развитии от упомянутых сталеваров, но недалеко. И вот этим людям предлагать на подпись разного рода политические «обращения», призывать их на митинги, приглашать на выборы аж самого президента…? Да они, как пить дать, не в состоянии выбрать даже старшего по подъезду. Да что выбирать, наши люди (в том чис­ле и интеллигенция) говорить-то не умеют, не слушают собеседника, друг друга перебивают. Зачем наш одура­ченный народ втягивать в кремлевские интриги? Когда во время перестройки людей выводили на улицы, это было оправданно. Надо было обрушить систему, так как не знали, как (а может быть, и невозможно было) её пе­рестроить. Нынешнюю систему менять не надо, её надо дорабатывать и настраивать. Как пианино, на котором без настройки можно сыграть разве что собачий вальс. А некомпетентному человеку кажется, что пианино во­обще плохой инструмент и его надо заменить на что-нибудь другое. Какой бы ни был социальный механизм, его всё равно придётся настраивать людям, а для этого людей надо просвещать и одновременно ставить перед ними реальные, понятные и посильные задачи, то есть формировать какие-то первичные структуры граждан­ского общества, вроде тех же Товариществ собственников жилья (только жизнеспособных, а не липовых), профсоюзов, садовых товариществ и т. д. А партии и правозащитные орга­низации (или ещё что другое), на наш взгляд, должны развиваться во вторую очередь. Это конечно не означает, что партии надо создавать через сто лет. Любое дело надо делать хорошо и быстро, но последовательность действий надо все же соблюдать.  Вначале объединение людей вокруг дела приносящего практическую  и ощутимую материальную пользу, а затем уже, когда люди почувствуют потребность решать проблемы не взятками и интригами, а солидарными действиями, можно будет формировать структуры с какой либо идейной или идеологической подоплекой. Будет из кого создавать такие структуры, будут граждане за чьей спиной стоят соответствующие группы людей, которые не позволят своего сотоварища «размазать по стенке».

Нужно конечно и власть критиковать, и правозащитой заниматься, но главное сейчас все же формировать первичные, низовые структуры гражданского общества. Без этого критика и правозащита превращаются, уж извините,  в банальную саморекламу.

А.П.

Подпишитесь на рассылку Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС) перейдя по ссылке    http://subscribe.ru/catalog/state.politics.dlachlenovidruz