Ваш любимый герой - Спартак, Кеплер

Конечно же, Маркс не мог назвать лишь одно из этих имен - бесстрашного предводителя античного пролетариата или великого астронома, как всю жизнь не мог он разделить в себе ученого и революционера.

Ему, разумеется, должен был импонировать благородный мученик науки Иоганн Кеплер, сын немецкого трактирщика и деревенской "колдуньи", дерзнувший стать "законодателем неба". Свое пятикнижие "Гармония мира" и другое важнейшее произведение - "Сокращение коперниковой астрономии" он создавал в тягчайшие годы скитаний, когда хлеб насущный приходилось добывать случайными заработками.

Великий еретик был гоним в своем неблагодарном отечестве - как понятно это Марксу! - но лестные иноземные предложения, сулившие ему благополучие вместо мучительного поиска научных истин, он решительно отвергал: "Я привык везде и всегда говорить правду..." Его творения палач казнил на костре - как три века спустя это делали фашисты с книгами Маркса, - а сам Кеплер, подаривший человечеству миры, умер с семью пфеннигами в кармане.

Судя по всему, Маркса восхищает в Кеплере не просто знание жизни, а проникновение в тончайшие сферы науки; не просто человеческая терпимость, а многотерпие ученого в поисках несчетных доказательств; не просто бесстрашие перед лицом противника, а дерзновенная смелость в гипотезах перед лицом, казалось бы, неоспоримых истин - словом, не просто человеческое подвижничество, а подвиги на поприще науки, решительно раздвигающие "горизонты" вселенной.

Астрономия, как и математика, - предмет особых пристрастий, излюбленных увлечений Маркса. "Пользуясь случаем, - скажет он, оторванный болезнями от рабочего стола, - я, между прочим, опять немного "подзанялся" астрономией..." И обрушит на Энгельса целый каскад имен, доводов, идей.

"Тут я хочу упомянуть об одной вещи, которая для меня, по крайней мере, была нова, но которая тебе, быть может, была уже знакома раньше. Ты знаешь теорию Лапласа об образовании небесных систем и как он объясняет вращение различных тел вокруг своей оси и т.д..." Затем представит другу "одного янки", который "открыл своего рода закон различия во вращении планет", и коротко изложит суть этого открытия, припомнит несколько остроумных замечаний старика Гегеля по поводу "внезапного перехода" центростремительной силы в центробежную и подведет мысль к тому, что Ньютон своими "доказательствами" ничего не прибавил нового к Кеплеру, у которого есть "понятие" движения... А узнав от Энгельса, что история с законом различия во вращении планет для него нова и что он сомневается, достаточно ли это доказано, Маркс готов тотчас устремиться в Британский музей, разыскать оригинальную работу и представить другу подробные доказательства.

Астрономические этюды не редкость в эпистолярном наследии Маркса. Он с превеликим удовольствием может просвещать голландского дядюшку Лиона Филипса относительно "темноты мирового пространства" и припомнит, как еще у "доблестного Эпикура" обнаружил он разумную мысль об изгнании богов в интермундии - необитаемые пространства мира. Он может с юношеским азартом, вплоть до пари, спорить о характере небесного светила. Например, какой-нибудь Ариадны, разыскивать ее в таблицах и доказывать, что "эта девица, во всяком случае, на небе имеется". Конечно, больше всего он дорожит новым словом в астрономии, тщательно выверяя его авторитетными данными науки.

Что же касается имени Спартака, то оно в этом ответе совершенно закономерно. В доме Марксов умеют чтить доблести борцов за свободу, одинаково поклоняясь и героям истории, и благородным подвигам мужественных современников. Элеонора, например, считает своим любимым героем прославленного Джузеппе Гарибальди. Лаура называет романтического Шелли. А старшая из сестер, Женни, отдает предпочтение народному трибуну Гракху. Кстати, и Маркс с глубокими симпатиями относится к мужественным древнеримским героям Тиберию и Гаю Гракхам. Он даже обещал дочерям написать драму на сюжет их трагической и величественной судьбы.

Женни была личным другом многих выдающихся революционеров тогдашней Европы, для которых всегда гостеприимно были открыты двери отцовского дома. Вспомним знаменитую фотографию: Маркс со старшей дочерью - в глаза бросается несколько неожиданный для такой семейной фотографии строгий крест на темном платье девушки. Женни получила в подарок символ польских повстанцев. После расправы английского правительства над восставшими ирландцами она стала носить крест на длинной зеленой ленте, служившей ирландским фениям национальной эмблемой.

В Марксовых трудах мы не найдем о Спартаке ни обширных исследований, ни развернутых размышлений. Есть, пожалуй, одна будто случайная, но очень важная запись - живой след характерного эпизода.

...Это происходит в ту самую зиму, когда Маркс собирается в поездку по Германии. Помимо работы - изнурительные преддорожные хлопоты, какая-то беготня, сутолока - и, как всегда, он ищет прибежища от устали в каком-нибудь неожиданном чтении и снимает с полки томик римской истории. "Зато по вечерам, - делится он с Энгельсом, - читал для отдыха Аппиана о гражданских войнах в Риме, в греческом оригинале". Книгу он находит "очень ценной" прежде всего потому, что автор "старается докопаться до материальных основ гражданских войн". Но больше всего Маркса восхищает вот это место из Аппиана - о Спартаке.

"...Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затем Публий Валерий. Но так как у них было войско, состоявшее не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом, - римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом, - то римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. У Вариния даже коня отнял сам Спартак. До такой опасности дошел римский полководец, что чуть не попался в плен к гладиаторам. После этого к Спартаку сбежалось еще больше народа, и войско его достигло уже 70 000. Мятежники ковали оружие, собирали припасы.

...Римляне выслали против них консулов с двумя легионами. Одним из них около горы Гаргана был разбит Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве. Спартак же быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда - к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади. Тогда Спартак, напав на них поодиночке, разбил обоих. Консулы отступили в полном беспорядке, а Спартак, принеся в жертву павшему Криксу 300 пленных римлян, со 120 000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал. В Пицине консулы снова попытались оказать ему противодействие. Здесь произошло второе большое сражение, и снова римляне были разбиты. Но Спартак переменил решение идти на Рим. Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной боевой готовности: ни один итальянский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд. Спартак занял горы вокруг Фурий и сам город. Он запретил купцам, торговавшим с его людьми, платить золотом и серебром, а своим - принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за дорогую цену и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали. Приобретая так нужный материал, мятежники хорошо вооружились... Сразившись снова с римлянами, они победили их и, нагруженные добычей, вернулись к себе.

Третий уже год длилась эта страшная война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали как войну с гладиаторами. Когда в Риме были назначены выборы других командующих, страх удерживал всех, и никто не выставлял своей кандидатуры..."

Маркс восхищен беспристрастностью историка, вроде бы и немало послужившего римским императорам. Так и представляешь: закладывает Мавр страницу в греческом фолианте и спешит набросать эти несколько строк:

"Спартак в его изображении предстает самым великолепным парнем во всей античной истории. Великий полководец (не чета Гарибальди), благородный характер, истинный представитель античного пролетариата".

Ваш любимый цвет - Красный

Он избирает цвет жизненного созидания, цвет борьбы, цвет пролетарского знамени. И вся жизнь его - как рдеющий кумач, как жаркое алое пламя. Уже в середине прошлого века в Европе его величают "красным доктором". Когда и как возникло это имя, призывно побуждающее борцов-пролетариев и слепящее ненавистью и страхом властителей, паразитов, мещан? Может, с первых натисков революционной науки, таранящей "капиталовы твердыни"; может, с того момента, как открылось миру: призрак коммунизма бродит по Европе; а может, с того майского дня 49-го, когда он бросил в лицо прусской полицейщины свой 301-й красный номер "Новой Рейнской газеты".

...Мощная революционная волна у порога 1848 года. Консолидируются силы борьбы. Вокруг ядра Союза коммунистов из общин, секций и новых волонтеров сплачивается боевой отряд немецкой "коммунистической партии". Энгельс: "У этого незначительного боевого отряда был в лице Маркса первоклассный вождь... которому все охотно подчинялись, и была благодаря ему принципиальная и тактическая программа, сохраняющая все свое значение и теперь, - "Коммунистический манифест".

Пробуждающиеся пролетарские силы выступают на крайнем левом крыле буржуазной революции, они нуждаются в обретении своих прав и свобод, в классовом объединении и просвещении, немецкому пролетариату требуется знамя демократии - таким знаменем может стать массовая политическая газета.

Энгельс: "Когда мы приехали в Кёльн, там демократами, а отчасти и коммунистами, уже велась подготовка к созданию большой газеты. Ее хотели сделать узкоместной, кёльнской, а нас сослать в Берлин. Но мы в 24 часа, главным образом благодаря Марксу, завоевали позиции; газета стала нашей..."

Весной в Кёльне основывается рабочий союз, объединяющий тысячи людей. С первого летнего дня - 1 июня - начинает выходить ежедневная марксистская газета. Ее акционерный капитал незначителен, сами акционеры ненадежны, так что Марксу впоследствии придется вложить в издание все отцовское наследство, но редакция преисполнена энергии: цели ясны, линия последовательна, программа принципиальна.

Главный пункт программы - единая, неделимая, демократическая немецкая республика. А это значит - решительная борьба и против опруссачивания, и против увековечивания раздробленности. Это значит - разоблачение конспирирующейся монархии, всякой дворянской камарильи и в то же время низвержение новых кумиров - "революционных" министров, псевдодемократических "собраний", выявление "парламентского кретинизма", жертв "идиотского самообмана".

Энгельс: "Но события позаботились о том, чтобы наряду с насмешками над немецкими противниками зазвучали и слова пламенной страсти. Восстание парижских рабочих в июне 1848 г. застало нас на посту. С первого же выстрела мы решительно выступили на стороне повстанцев. После их поражения Маркс почтил побежденных одной из своих самых сильных статей". Можно добавить: ярко окрашенной пламенным цветом борьбы.

- Парижские рабочие подавлены превосходящими силами врагов, - начинает Маркс свой публицистический реквием, - но не сдались им. Они разбиты, но их враги побеждены. Минутный триумф грубой силы куплен ценой крушения всех обольщений и иллюзий февральской революции, ценой распада всей старореспубликанской партии, ценой раскола французской нации на две нации - нацию имущих и нацию рабочих. Трехцветная республика отныне носит только один цвет - цвет побежденных, цвет крови. Она стала красной республикой.
Кёльнцы предпринимают все усилия, чтобы сохранить и развить революционное завоевание. Народное собрание избирает комитет безопасности, куда входят Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Вильгельм Вольф. Редакционный штаб и руководство рабочего союза проводят на рейнских лугах массовую манифестацию с участием тысяч рабочих и крестьян прирейнских городов и деревень - манифестацию под красными знаменами и лозунгами красной республики.

Но реакция наступает, одна за другой рушатся крепости восставших. Газета кёльнских коммунистов остается островом свободы в море грязи и клеветы, которую изливает буржуазия, предавая пролетариат, дробя и подавляя его силы. Газета предостерегает народ от ударов реакции, она подсказывает крестьянам путь справедливых требований против обмана феодалов, она раскрывает жестокий характер наемного труда, указывает рабочим социальные цели в борьбе с капиталом, она ежедневно дает точную картину событий на революционных фронтах в главнейших странах Европы, призывает республиканцев к боевой готовности и сама показывает образец смелости и бдительности.

Энгельс: "Во всей Германии удивлялись нашим смелым выступлениям в прусской крепости первого класса; перед лицом восьмитысячного гарнизона и гауптвахты; но восемь пехотных ружей и 250 боевых патронов в редакционной комнате и красные якобинские колпаки наборщиков придавали нашему помещению в глазах офицерства также вид крепости, которую нельзя взять простым налетом".

Наконец нанесен и последний удар - по детищу Маркса. Реакция испытала все средства давления - бойкотировала газету, срывала распространение, душила угрозами - тщетно; пыталась обезглавить редакцию, арестовать Маркса, но за ним к следователю пришла огромная толпа. И тогда - тотальные меры: газету закрыть, Маркса выслать...

Весь город покрылся щетиной штыков,

И сходен он стал с дикобразом,

Архангелов прусских рать заняла

Все рынки и площади разом...

К нам в дверь с патрулем заглянул лейтенант -

И первый изрек при этом

Под бой барабана смертный вердикт:

Запрет "Новой Рейнской газеты"...

Редакция "Новой Рейнской газеты" на прощание обращается к кёльнским рабочим с призывом сохранять спокойствие, с предостережением от неверного шага, от "какого бы то ни было путча", ибо в условиях военного положения это приведет к жестокому поражению, к бессмысленной гибели всех сил. Наоборот, выдержка и спокойствие революционных отрядов повергнут классового врага в отчаяние. Гвардия Маркса отступает "с оружием и снаряжением, с музыкой, с развевающимся знаменем последнего красного номера". От каждой буквы этого красного номера веет пламенным духом борьбы, которым был пронизан каждый из трехсот номеров газеты. Прощаясь с читателями, редакторы "Новой Рейнской газеты" дают торжественную клятву - всегда и повсюду следовать своему призыву: "Освобождение рабочего класса!"

С первых революционных лет в кругу друзей Маркса, в ближайшей партийной среде эпитет "красный" становится одним из самых распространенных. К нему прибегают не только для характеристики событий или каких-либо политических образований, но даже и для дружеских прозвищ. Некоторые из редакционных коллег Маркса долгие годы не без гордости носят такую кличку-эпитет как свое второе имя.
"Революционный титул" самого Маркса "красный доктор" гораздо чаще звучит в "обществе" и массовой печати, нежели в близком товарищеском кругу, где он просто Мавр, как друг и ровня. Марксу хочется иногда, при экстравагантном знакомстве, даже постращать своей красной репутацией.

...Во время плавания из Гамбурга в Лондон, после "отрадных оазисов" жизни у Кугельманов, Марксу выпадает неожиданное знакомство с путешествующей землячкой. Без особых церемоний фрейлейн с "военной осанкой" объявляет, что тотчас по прибытии в Лондон ей предстоит пересесть на поезд, а она не знает вокзала и в затруднении со своими бесчисленными картонками и корзинками. Безупречный рыцарь, Маркс предлагает свои услуги. Потом выясняется, что до отхода поезда еще целых шесть часов, и фрейлейн чувствует себя совершенно потерянной в незнакомом городе - приходится погулять с ней в Гайд-парке, угостить мороженым. Но что вдруг выясняется в разговоре: фрейлейн Елизавета - племянница Бисмарка. И совсем недавно несколько недель гостила у него в Берлине. "Она оказалась веселой и образованной девушкой, но аристократкой и черно-белой до кончика носа, - отмечает Маркс, образно определяя ее психологию и взгляды цветами прусского флага. - Она была немало удивлена, когда узнала, что попала в "красные" руки. Но я утешил ее тем, что наше свидание обойдется "без кровопролития", и усадил ее здоровой и невредимой в ее поезд".

...Еще одно дорожное приключение происходит на немецкой земле. Добираясь поездом из Кёльна во Франкфурт, Маркс оказывается наедине с католическим священником. Тот возвращается из Дублина с ирландских торжеств, преисполненный веселости и энтузиазма; однако попытку Маркса завести разговор о культуркампфе встречает сдержанно и даже недоверчиво. Тогда "на помощь пришел святой дух", - шутит Маркс, пользуясь игрой слов "дух" и "спирт". Фляжка у попа оказалась пустой, и Маркс "предложил ему бутылку коньяку". После нескольких глотков священник готов уже ответить на любые вопросы попутчика, только по секрету. "Свобода у нас в германской империи так велика, что по поводу культуркампфа надо говорить по-английски..." Перед расставанием во Франкфурте Маркс, так и не называя себя, многозначительно замечает: если священник в ближайшие дни узнает из газет "о новом заговоре между черным и красным Интернационалом", пусть не удивляется... Через несколько дней католический сановник узнает из своей газеты, что он провел время в обществе знаменитого "красного доктора".
Когда же приходит час Парижской коммуны и родится первое в истории социалистическое правительство, имя "красного доктора" на устах во Франции, Германии, Англии... Даже находясь в изгнании, он рядом с теми, кто поднимается на баррикады. Он анализирует положение, обсуждает технические вопросы восстания, дает практические советы. Неслучайно пресса настойчиво распускает разоружающие слухи: Маркс арестован. Нет, опровергают из Лондона друзья и родные, "с Мавром все в порядке".

Как родных сыновей своих ждет семья Маркса героев Коммуны с огненных баррикад и не может дождаться. "Вы не представляете себе... - говорит Женни, - что мы пережили за эти недели, какую боль и гнев. Понадобилось больше 20 лет, чтобы вырастить таких мужественных, дельных, героических людей, и вот теперь почти все они там. В отношении некоторых еще есть надежда, но лучшие убиты: Варлен, Жаклар, Риго, Тридон..."

Маркс и Энгельс считали, что Знамя Коммуны станет знаменем всемирной республики. Неизвестный стенограф сохранил вещие слова Маркса, сказанные им на заседании Генерального совета в самый разгар "кровавой недели":

- Я опасаюсь, что конец близок, но если Коммуна будет разбита, борьба будет только отсрочена. Принципы Коммуны вечны и не могут быть уничтожены: они все снова и снова будут становиться в порядок дня до тех пор, пока рабочий класс не добьется освобождения.

Да, Красное знамя Коммуны становится живой эстафетой борьбы.

Ваше любимое изречение - Nihil humani a me alienum puto (Ничто человеческое мне не чуждо).

   Для знавших Карла Маркса нет более забавной легенды, чем та, которая обычно изображает его угрюмым, суровым, непреклонным и непреступным человеком, чем-то вроде Юпитера-громовержца, вечно мечущего молнии, без единой улыбки на устах, одиноко и неприступно восседающего на Олимпе.

Тем, кто посвятил себя изучению человеческой природы, не покажется странным, что человек, бывший таким непреклонным борцом, мог быть в то же время добродушнейшим и нежнейшим из людей. Они поймут: он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить. Если его язвительное перо могло отправить кого-нибудь в ад, как это было под силу только Данте, то лишь потому, что он был таким преданным и нежным; если его саркастический юмор мог разъедать, как кислота, то тот же самый юмор успокаивал нуждающихся и угнетенных...

Он человек был, человек во всем,

Ему подобных мне уже не встретить.

Все предыдущие страницы исповеди - разве не свидетельствуют они самым красноречивым образом: ничто человеческое не чуждо этому гению борьбы с его широчайшей натурой и "абсолютным характером". Анкета-исповедь уже на исходе, Маркс успел нам многое рассказать о себе: о том, чего он хотел достичь в жизни и каким путем шел к цели, как он работал для людей мира, что ценил и что отвергал, кого любил и кого ненавидел, какими заботами терзался... Все это Марксово, человеческое.

"Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо" - этой мудрости уже более двух тысяч лет. Впервые она прозвучала с древних подмостков в пьесе Публия Теренция "Самоистязатель". В устах же Маркса она получает свое особое наполнение - здесь всемерное стремление к человеческой простоте и решительное противоядие подозрительной непогрешимости.

К творениям знаменитого римского драматурга-комедиографа Маркс обращается неоднократно и, пожалуй, чаще всего цитирует "Девушку с Андроса". "Nine illae lacrimae" (Вот отчего эти слезы). Звучащая в этих крылатых словах саркастическая догадка приходится к месту и в философских разоблачениях Дюринга, и в борьбе с профессиональными шантажистами, подбирающимися к Интернационалу, да и в насмешливой самодиагностике.

...Любимое изречение! Ответы дочерей здесь выстраиваются в поразительно точный логический ряд близ отцовских слов: Женни - "Будь верен самому себе", Лаура - "Познай самого себя", Элеонора - "Стремись вперед".

Ваш любимый девиз - De omnibus dubitandum (Подвергай все сомнению).

Доводилось ли читателю встречать иронические стихи про некоего живущего рядом с нами счастливца, который остается счастливым ровно до той поры, пока не закрадывается в душу к нему "неприятный червячок" сомнения - и тут начинается "сплошная маета", "бессонница", "неврозы", образуется "трещина в семье" - словом, дело подходит к последней черте терпения. Стоит, однако, покончить со "зловредным червячком" - "И герой наш - не герой, не гений, вновь свободно коротает век"; ясна и мораль сатирика: "Человек, не ведающий сомнений, стало быть, счастливый человек".

Воспринимая подобные резоны, мы можем представить себе, какой силой духа, какой мощью должна обладать натура, дерзко вознесшаяся над сонливым будничным покоем, осознанно жаждущая жизнепроявления по бескомпромиссному закону: подвергай все сомнению!

Еще в начале своего пути Маркс приходит к убеждению, что обрести новый мир можно "только посредством критики старого мира", что исчерпало себя время бесплодного мудрствования, когда философы "имели в своем письменном столе разрешение всех загадок, и глупому непосвященному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки"; что философия становится мирской, а само философское сознание уже формируется и раскрывается в водовороте борьбы. Новое направление, которое прокладывает будущий учитель коммунизма, - не намеренное провозглашение "раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен"; он считает бесполезным умозрительное "конструирование будущего"; он видит свою настоятельную задачу в "беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими".

Вот откуда начинается ариаднина нить Марксова поиска великих человеческих истин и справедливого человеческого мира. Его сомнение - всегда открытие, его критика - всегда созидание. Он будто специально позаботился о том, чтобы как можно легче, даже внешне, прослеживалась эта нить в каждой из вершин его творчества.

Критика, критика, критика! - провозглашают титульные листы его книг. В самом деле, припомним: одна из первых принципиальных работ двадцатипятилетнего Маркса названа "К критике гегелевской философии права", "Святое семейство", первое совместное произведение двух воинствующих материалистов, остроумно представляется как "Критика критической критики против Бруно Бауэра и компании" - в этом изысканном интеллектуальном бичевании читатель находит подлинное пиршество ума, образ "критики" претерпевает здесь такие метаморфозы, что мог бы позавидовать сам Овидий. Далее "Немецкая идеология" - труд, разрабатывающий принципы исторического материализма, обозначен как "Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков". Знаменитый пролог к "Капиталу" назван "К критике политической экономии", да и сам "Капитал" имеет свое второе имя - "Критика политической экономии"...

Весь дух марксистской критики обусловливает конструктивный пересмотр существующих социальных концепций, анализ и синтез того, что создано всем предшествующим развитием человеческой мысли. Неслучайно В.И. Ленин обращает внимание молодых строителей коммунизма на то, что Маркс все критически переработал, "ни одного пункта не оставил без внимания". Да, Маркс не приступает к пересмотру ни одного пункта, ни одной проблемы, прежде чем они не будут им самим "глубоко прочувствованы и пережиты". Лафарг подчеркивает, что научная совесть гениального мыслителя была исключительно строга.

Прежде всего он вменяет себе в непременную обязанность самое основательное, доскональное, исчерпывающее исследование предмета, который ему предстоит препарировать в своей творческой лаборатории. Вспомним еще раз тома-конспекты, рабочие тетради Маркса, которые лучше всего характеризуют его оснащенность; к ним он постоянно обращается как к надежному подспорью. В ту зиму, когда родилась Элеонора, он перечитывает собственные тетради по политической экономии - "если не с целью обработки материала, то, во всяком случае, с целью овладеть им и иметь в готовом для обработки виде", - не соразмерив режима, дочитывается до "сильного воспаления глаз". Именно детальность исследования проблем на многие годы задержала появление второго тома "Капитала" - "у него, как всегда, - говорит Энгельс, - должны были быть собраны полностью все материалы вплоть до последнего дня". Оставив тысячестраничную рукопись второго тома, Маркс оставил также и горы переработанной им литературы - "по одной только русской статистике более двух кубических метров книг".

В своем нравственном кодексе ученого Маркс особенно выделяет научную добросовестность... "Мне свойственна еще та особенность, - признается он, - что если я вижу что-нибудь уже написанное мной месяц спустя, то оно меня уже не удовлетворяет, и я снова все полностью перерабатываю".

Помнит ли читатель психологический этюд Бальзака "Неведомый шедевр"? Так вот, авторитетные свидетели уверяют: нечто подобное бальзаковскому герою - гениальному художнику - пришлось пережить отчасти и самому Марксу: он никогда не мог удовлетвориться сделанным. "Неутолимая жажда знания заставляла его быстро набрасываться на самые трудные проблемы, а неумолимая самокритика мешала ему столь же быстро преодолевать их".

Готовится к печати, скажем, рукопись "К критике политической экономии" - и вдруг свежий номер журнала "Экономист" сообщает о выходе в свет книги "Очерков истории средств обращения" Макларена, Маркс откладывает перо: "Я должен, разумеется, прочесть ее прежде, чем закончу мое изложение... Моя теоретическая совесть не позволяет мне писать дальше, не познакомившись с ней". Или, скажем, завершена глава о земельной ренте. Но появляется новая агрономическая химия в Германии, огромный материал собран французами, любопытные данные поступили из Японии, появилось много нового, "вполне, впрочем, подтверждающего мою теорию", но - "Подвергай все сомнению!" И глава превращается в целый том.

Даже Энгельс, очень тонко чувствовавший и понимавший процесс Марксова творчества, искренне восторгавшийся тем, с какой "несравненной добросовестностью, с какой строгой самокритикой он стремился разработать до полного совершенства свои великие экономические открытия, прежде чем опубликовать их", - даже Энгельс подчас проявлял нетерпение, наблюдая, как его друг погружается в беспредельную самокритику.

Да, в своей беспощадной критике революционная наука не страшится собственных выводов, самая горькая правда ей слаще всякого успокоительного самообмана; из тупика любых трудностей она ищет выход в объективных, честных решениях. Для Маркса это естественная норма, незыблемое правило. И если остается хоть какая-то неуверенность, из Лондона в Манчестер, к Энгельсу, отправляется письмо с приглашением: "Не можешь ли приехать сюда на несколько дней? Своей критикой я ниспроверг так много старого, что мне хотелось бы предварительно посоветоваться с тобой относительно некоторых пунктов..."

Маркс всегда реально, но очень скромно оценивает свой вклад в развитие научной мысли. Даже после пятнадцатилетних изысканий в области политической экономии, после создания гениального пролога к "Капиталу", он считает, что политическую экономию как науку еще "предстоит создать", а успех его новой книги вполне удовлетворит уж тем, что "привлечет в эту область исследования какое-то число лучших умов". Если же он замечает, что его творческие заслуги по недомыслию или с умыслом преувеличены, он непременно оговорит при первой же возможности - мне, мол, не принадлежит честь такого-то открытия...

И в то же время Маркс всегда чувствует - его мысль богаче его произведений, мощный потенциал интеллекта подвигает к новым творческим вершинам - кажется, лучшее еще не создано. Постоянно возникают новые идеи для обширных исследований, зреют захватывающие планы, соблазнительные литературные замыслы, но на все не хватает сил. "Сто лет надо было ему прожить, - восклицает Лафарг, - чтобы привести в исполнение свои литературные планы - одарить мир частью тех сокровищ, которые хранились в его голове!" Он не прожил и шестидесяти пяти.

Принимаясь за разработку новой теории, основоположники коммунистической науки намеревались сначала покончить со всяческими лжепророками, громовым смехом рассыпать карточные домики социальных иллюзий, но, оказывается, - несть им числа! - всю жизнь надо срывать эти маскарадные одежды, всю жизнь держать перо остро отточенным. Со временем к "пророкам" и "иллюзионистам" прибавятся воинствующие невежды, не обременяющие себя грузом аргументации - "чего не знаю, по тому не скучаю"; попутчики-полузнайки, живущие по иждивенческому принципу - "зачем зубрить, для этого существует отец Маркс, призвание которого - все знать". Надо высмеять, поставить под сомнение их репутацию поборников прогресса.

Чем меньше остается времени Марксу на чистку авгиевых конюшен, тем больше заботит его гигиена общественного мнения. Летом 77-го он ведет с Энгельсом разговор об использовании какого-нибудь популярного журнала.

- Было бы действительно очень хорошо, - размышляет Маркс, - если бы появился настоящий научный социалистический журнал. Он предоставил бы возможность выступать с критикой и антикритикой, причем мы могли бы разъяснять теоретические вопросы, разоблачать абсолютное невежество профессоров и приват-доцентов и одновременно с этим прочищать мозги широкой публике - как рабочим, так и буржуа.

Но он сомневается, что такую роль может выполнить предлагающее услуги "псевдонаучное" издание, где основное ядро сотрудников состоит как раз из этих полуобразованных невежд и полузнаек-литераторов. Его беспокоит и то, что придется "популярничать" в расчете на невежественного читателя, придется быть настороже и на почтительном расстоянии с коллегами, у которых свои представления о критике. "Их девиз, по-видимому, таков: кто критикует своего противника с помощью одной лишь ругани, тот добрая душа; но кто обрушивается на противника с действительной критикой, тот недостойный человек".

И, рассуждая здесь о целительном характере критики, Маркс подтверждает принцип своей юности: "Беспощадность - первое условие всякой критики", когда речь идет об утверждении наших справедливых партийных принципов. Его только тревожат, особенно когда собираются ответственные конгрессы, всякие безотчетные саморазоблачения товарищей из партии перед лицом классового врага. "Я всегда испытываю беспокойство в таких случаях, когда партия выставляется на всеобщее обозрение "со всеми ее язвами". Он считает, что "перед идиотизмом высших классов бледнеют промахи рабочего класса".

...Проникая в творческую лабораторию Маркса, убеждаешься: сомнение для него лишь начало созидания. Он великолепно использует свои удивительные качества - он умеет "разложить предмет на его составные части и затем восстановить его со всеми его деталями и различными формами развития и открыть внутреннюю их зависимость". Только такой гениальный диалектик мог смело провозглашать: "Подвергай все сомнению".

Учителя коммунизма никогда не возводили открытые ими истины в некий абсолют. Но они предостерегали от всяческих покушений на марксизм, от лжебратьев и лжепророков; они звали к восхождению.

- Маркс настолько превосходил всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснословной ученостью, - говорит Энгельс, - что если бы кто-либо попытался критиковать его открытия, то лишь обжегся бы на этом. Это возможно будет только для людей более развитой эпохи.

***

И несколько строк вместо послесловия. Той весной, когда Маркса не стало, тринадцатилетний русский мальчик Володя Ульянов заканчивает четвертый класс Симбирской гимназии. Через десять лет, еще при жизни Энгельса, он сплотит верных российских последователей Маркса в "Союз борьбы за освобождение рабочего класса" - ядро будущей партии коммунистов, партии социалистического Октября. Уже первое его появление в среде петербургских революционеров будут сравнивать с животворным грозовым разрядом, он покорит многих своей удивительной душевной опрятностью, непрестанным горением, готовностью к самопожертвованию во имя великого дела; а главное, он покорит всех своим умением в совершенстве владеть оружием Маркса.

В первой своей поездке за границу, предпринятой с целью установить связи с группой "Освобождение труда", ознакомиться с западноевропейским рабочим движением, двадцатипятилетний Ленин, организатор и лидер "Союза борьбы", мечтал и надеялся встретиться с Энгельсом, установить непосредственные отношения с самыми близкими Марксу людьми. Он предпринял немало шагов к этому, но Энгельс был уже тяжело болен... В Париже Владимир Ильич пришел в дом дочери Маркса. Обрисовывая Лафаргам картину "русских дел", он помянул о марксистских рабочих кружках в Петербурге. Поля Лафарга это живо заинтересовало: "Чем же занимаются в этих кружках?" Владимир Ильич объяснил, что занятия начинаются с популярных лекций, а наиболее способные изучают политэкономию, штудируют Маркса. Лафарг был удивлен: "И они читают Маркса?" - "Читают".- "И понимают?" - "И понимают". Ленин подчеркнул: "В наших кружках не читается профессорских лекций, там проводятся уроки, где положения Марксовой теории сопоставляются с фабричной практикой, это, если угодно, своеобразные практикумы по "Капиталу"...

Марксистский диалектический метод стал для Ленина не только методом изучения Маркса, но и методом практической реализации коммунистического учения, повседневным рабочим инструментом революционного действия. Диалектика стала душой ленинизма - новой ступени коммунистического учения. И потому именно Ленин явился великим восприемником, продолжателем исторического дела освобождения трудящихся; потому именно его путь к Октябрю явился кратчайшим и самым верным.

Для революционных русских рабочих Марксова "библия пролетариата" действительно явилась книгой познания бытия и преобразования судеб. А для вождя грядущего Октября - еще и мощным базисом в построении новых высших ступеней науки о коммунизме. Вряд ли в обширном Собрании сочинений В.И. Ленина мы найдем хоть один том, где бы Марксовы идеи не выявлялись самым рельефным образом, не сливались бы всецело с потоком ленинской мысли.

За три предоктябрьских десятилетия В.И. Ленин, вставший во главе могучего пролетарского движения, одержал не одну решающую победу, внес огромнейший вклад в развитие революционной науки, но ни в малейшей степени не утратил свежести восприятия классических творений своих великих учителей. И в семнадцатом, перечитывая бессмертные страницы, он не может удержаться от восхищенного восклицания в письме к товарищу: "Прелесть! Я все еще "влюблен" в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них выносить не могу спокойно. Нет, это - настоящие люди! У них надо учиться. С этой почвы мы не должны сходить".

http://sovross.ru/articles/1688/39237

Все вышедшие выпуски доступны в Архиве рассылки по адресу subscribe.ru/catalog/science.humanity.econometrika.